— Хорошо тут у вас, — пробормотал Рик, разомлев после еды на жаркой кухне. — Грязи многовато, конечно…
— Я не прибиралась сегодня. Не успела, — смутилась мама Оля.
— Не о квартире говорю, — махнул рукой Рик, — тут полный порядок. Я о мире вашем. Мир ужасно грязный. Но что-то есть в нем такое… вкусное…
— Та надолго к нам? — спросила она, и голос ее дрогнул.
— Неизвестно. Тут не всегда спланируешь, — усмехнулся Рик. — Сядешь в трамвай, на первый взгляд самый обычный, а он возьмет и отвезет тебя назад.
— Трамвай? — переспросила Ольга Михайловна. — Тогда не езди в трамвае. Надо же как-то оборониться.
«Оборониться…»
Вот именно! Рик вспомнил о Серже и нахмурился.
— Я заметил — дверь у тебя больно хилая, — он сделал вид, что мысль эта только сейчас пришла в голову. — Замочек булавкой открыть можно. Непорядок.
Инструментами был набит огромный старинный сундук. Нашлись и металлические накладки, и шурупы и, главное, новенький солидный замок. Целых два часа Рик возился, укрепляя дверь, вбивая в коробку металлические шпильки, чтобы нельзя ее было выбить одним ударом ноги. От профессионалов это, конечно, не защита, но Сержа остановить может. «Мама Оля» с благоговением наблюдала, как Рик работает.
— Господи, руки и тебя золотые! Весь в Сереженьку, в отца пошел! приговаривала она.
«Для надежности Сержа еще пугнуть надобно. Можно сказать, что мент им интересовался. Нет, это уже было. Лучше сочинить, что у бабки племяш в охране работает или в частном сыске. Или в ГБ. ГБ все боятся до усера. Нет, ГБ — круто, лучше частный сыск, да так и скажу…» — Рик тут же решил осуществить план.
— Ну как работенка? Нормалец? После таких трудов отдохнуть не грех. Выйду-ка я прошвырнусь. — Он чмокнул «маму Олю» в мягкую дряблую щеку.
— Надолго? — Она сразу встревожилась.
— Ты что, боишься за меня?! — Он рассмеялся. — Я же взрослый.
— Конечно, конечно, но все же… — Будь ее воля, она бы его за ручку по улицам водила. Ведь ей так и не довелось никогда водить его на прогулку за руку.
У него противно защемило в груди. Он чувствовал, что безумно, безмерно перед нею виноват. Тем — что не настоящий. А так хотел бы быть настоящим.
Прости…
Рик вышел на улицу и закурил. Над городом висела теплая и влажная июньская ночь. Интересно, честнее было все бросить и уйти? Не притворяться больше и…
Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то идет. Первой мыслью было — Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, и стал ждать. Человек был один и шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Никогда прежде они не встречались: иначе Рик наверняка бы запомнил это узкое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.
— Признайся, что струхнул, — сказал незнакомец, подойдя вплотную.
«Что ему надо?» — лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь вглядеться в лицо незнакомца.
Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.
— Одна маленькая услуга, — незнакомец явно забавлялся растерянностью мальчишки. — Ты должен провести меня в своем трамвае.
— В каком трамвае? — переспросил Рик, посчитав, что ослышался.
— В том, что мчится над городом по монорельсу.
Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает — как. Но самым смешным было то, что Рик не мог сказать, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все. Язык намертво прилип к гортани.
— Так мы договорились?
— Нет! — Рик отчаянно замотал головой. — ТРАМВАЙ — МОЙ! И никого я возить в нем не собираюсь!
«Ну все, влип парень!» — мелькнуло в голове.
— Зря, — прошептал незнакомец, — очень, очень зря. — И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. — Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…
Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу ему расхотелось.
— Глюки, самые настоящие глюки, — бормотал он, давясь влажным теплым воздухом. — Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!
Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене своей нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Вот и Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.
Рик уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…
Вдруг незнакомец — не глюк? Вдруг — трамвай настоящий?!
Но как этот тип тогда узнал про трамвай?!
Глава 7
Глава 8
— Я не прибиралась сегодня. Не успела, — смутилась мама Оля.
— Не о квартире говорю, — махнул рукой Рик, — тут полный порядок. Я о мире вашем. Мир ужасно грязный. Но что-то есть в нем такое… вкусное…
— Та надолго к нам? — спросила она, и голос ее дрогнул.
— Неизвестно. Тут не всегда спланируешь, — усмехнулся Рик. — Сядешь в трамвай, на первый взгляд самый обычный, а он возьмет и отвезет тебя назад.
— Трамвай? — переспросила Ольга Михайловна. — Тогда не езди в трамвае. Надо же как-то оборониться.
«Оборониться…»
Вот именно! Рик вспомнил о Серже и нахмурился.
— Я заметил — дверь у тебя больно хилая, — он сделал вид, что мысль эта только сейчас пришла в голову. — Замочек булавкой открыть можно. Непорядок.
Инструментами был набит огромный старинный сундук. Нашлись и металлические накладки, и шурупы и, главное, новенький солидный замок. Целых два часа Рик возился, укрепляя дверь, вбивая в коробку металлические шпильки, чтобы нельзя ее было выбить одним ударом ноги. От профессионалов это, конечно, не защита, но Сержа остановить может. «Мама Оля» с благоговением наблюдала, как Рик работает.
— Господи, руки и тебя золотые! Весь в Сереженьку, в отца пошел! приговаривала она.
«Для надежности Сержа еще пугнуть надобно. Можно сказать, что мент им интересовался. Нет, это уже было. Лучше сочинить, что у бабки племяш в охране работает или в частном сыске. Или в ГБ. ГБ все боятся до усера. Нет, ГБ — круто, лучше частный сыск, да так и скажу…» — Рик тут же решил осуществить план.
— Ну как работенка? Нормалец? После таких трудов отдохнуть не грех. Выйду-ка я прошвырнусь. — Он чмокнул «маму Олю» в мягкую дряблую щеку.
— Надолго? — Она сразу встревожилась.
— Ты что, боишься за меня?! — Он рассмеялся. — Я же взрослый.
— Конечно, конечно, но все же… — Будь ее воля, она бы его за ручку по улицам водила. Ведь ей так и не довелось никогда водить его на прогулку за руку.
У него противно защемило в груди. Он чувствовал, что безумно, безмерно перед нею виноват. Тем — что не настоящий. А так хотел бы быть настоящим.
Прости…
Рик вышел на улицу и закурил. Над городом висела теплая и влажная июньская ночь. Интересно, честнее было все бросить и уйти? Не притворяться больше и…
Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то идет. Первой мыслью было — Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, и стал ждать. Человек был один и шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Никогда прежде они не встречались: иначе Рик наверняка бы запомнил это узкое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.
— Признайся, что струхнул, — сказал незнакомец, подойдя вплотную.
«Что ему надо?» — лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь вглядеться в лицо незнакомца.
Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.
— Одна маленькая услуга, — незнакомец явно забавлялся растерянностью мальчишки. — Ты должен провести меня в своем трамвае.
— В каком трамвае? — переспросил Рик, посчитав, что ослышался.
— В том, что мчится над городом по монорельсу.
Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает — как. Но самым смешным было то, что Рик не мог сказать, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все. Язык намертво прилип к гортани.
— Так мы договорились?
— Нет! — Рик отчаянно замотал головой. — ТРАМВАЙ — МОЙ! И никого я возить в нем не собираюсь!
«Ну все, влип парень!» — мелькнуло в голове.
— Зря, — прошептал незнакомец, — очень, очень зря. — И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. — Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…
Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу ему расхотелось.
— Глюки, самые настоящие глюки, — бормотал он, давясь влажным теплым воздухом. — Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!
Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене своей нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Вот и Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.
Рик уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…
Вдруг незнакомец — не глюк? Вдруг — трамвай настоящий?!
Но как этот тип тогда узнал про трамвай?!
Глава 7
Следующее утро Рик начал с обследования старинного дубового буфета, который занимал половину его комнаты. Эти два слова звучали, как наисладчайшая музыка в мире. ЕГО КОМНАТА!
Бабушкин буфет. Собственность еще Эммы Ивановны. Вещь отличная: дубовый, с резьбой, с бронзовыми ручками. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены ему не будет. Но внутри напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Здесь жили люди, дорожащие прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых-престарых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое — такие теперь почти не встречаются, как говорилось — в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов над надменным ртом. Вот только глаза неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Фотографии странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, там, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но от стоящих рядом с офицером осталась либо рука, либо лоскут шинели. Лица неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.
Эрик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбаются.
«Мама Оля», — догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.
Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.
Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут странная мысль мелькнула в мозгу. Повинуясь внезапному наитию, Рик снял макушку буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, и вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась внутри сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего — лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал четыре слова: «Перунов глаз… Сердце Богородицы…»
М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось — Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.
«А вот я бы ни за что не взял бриллианты»! — Рик возгордился от собственного благородства.
И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. «Мама Оля» уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…
— Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… — спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. — Они в этом мире… как…
Сделалось неловко — хоть вскакивай и беги. Нет-нет, он бы не взял их ни за что! Но все равно было нестерпимо стыдно.
— Так их украли еще до войны, из сумочки в трамвае вытащили, отвечала Ольга Михайловна. — А в блокаду их можно было бы продать… — Она замолчала. Сколько раз мысленно она возвращалась к тем камням, и всякий раз от боли стыло сердце.
— Вот-вот, в моем мире их не украли, ты продала, купила масло и рис… — он врал торопливо, захлебываясь, а в мозгу пульсировало: «Вранье, камни были в ножке еще недавно, совсем недавно… Кто-то свистнул… У мамы Оли украл, значит. А она и не знала…»
— Я их верну, — внезапно сказал Рик.
— Зачем? — изумилась Ольга Михайловна. Однако не спросила, как он собирается это сделать спустя столько лет.
— Не знаю… я вернулся… камни должны вернуться… все вернется…
Рик запутался и замолчал.
Пора было отправляться на заработки. Дальнейшая собственная судьба представлялась весьма смутно, как судьба исчезнувших неведомо когда камней. Рик выпал из своего мира в чужой и непривычный. Но в тот момент, когда открылась дверь из прежнего обиталища в новую жизнь, где-то синхронно отворилась еще одна дверь, ведущая в мир высший и таинственный.
Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на двух парней с бритыми затылками, в кожаных крутках и просторных шароварах, стоявших на втором этаже. Но когда Рик проходил мимо, один из парней схватил его за ворот рубашки.
— Это ты, б…, вселился сорок вторую?! — прорычал обладатель кожаной куртки.
— Тебе-то что? — Дернул плечом Рик в бесполезной попытке освободиться.
— Ты, чувак, кончай базар. Сегодня же чтоб исчез! Эта нашенская хата.
— Что значит — ваша?! Купил ты ее, что ли?
— Мы ее наследуем, — проговорил второй, жуя слова, как колбасу. Бабка нам завещает. А ты глянь, Кошелек, он тебя не уважает…
— Валили бы вы отсюда, наследнички хреновы! Оставьте бабку в покое, она теперь не одна, ясно?! — Рик схватил Кошелька за руку и вывернул кисть так, что тот взвыл по-свинячьи и грохнулся на колени.
Второй «качок» выбросил вперед кулак, метя Рику в лицо, но угодил в кирпичную стену, а Рик возник у него за спиной, и с разворота ударил ногой в спину, припечатывая к стене. После этого надо было сваливать — двоих Рику никак было не одолеть. Но он остался — просто не мог убежать, и все. Потому как упустив его, «качки» бы рванулись в квартиру, решив, что бабку легче запугать, чем Рика. Надо было во что бы то ни стало спустить этих обоих с лестницы.
Но пока Рик обрабатывал кулаками упитанные бока Кошелька, напарник успел очухаться, и изо всей силы ударил Рика в висок. Перед глазами поплыл багровый туман, а из тумана выросла огромным каменным деревом башня. В стрельчатых окнах тлели хмельные огни, и плыли по реке странные, похожие на хищных птиц, корабли…
«Почему не могу я туда попасть? — недоуменно подумал Рик. — Ведь это так просто..»
Тут щеку его обожгло болью, и он очнулся. Кошелек держал его за волосы, а лицо было мокрым от крови.
— А теперь слушай… — далее пару строк непечатно. — Вечером к бабке агент придет. Маляву подписывать. Если будешь на хате ошиваться — считай жмурик. — И Кошелек с наслаждением погрузил Рику ботинок в бок. — Прощай, урод, больше не свидимся.
Второй не ругался — ударил молча. Решив, что «обучение» прошло успешно, парочка удалилась. Теперь, когда напряжение после драки начало спадать, Рик ощутил острую боль в щеке. Он поднес руку к лицу, не понимая, откуда столько крови — вся рубаха была забрызгана красным. Потом нащупал глубокий порез на щеке — полоснули бритвой. Рик поднялся, цепляясь за стену и постоял с минуту, решая, что делать — возвращаться в квартиру или попытаться добраться до ближайшего травмпункта. Нет, в квартиру никак нельзя возвращаться — маме Оле плохо станет, если она его увидит в таком виде. А до трамвпункта не так и далеко, если проскочить проходными дворами и через парк. Крови у человека пять литров. Так что литр вполне может вытечь — и ничего… вполне может…
Рик вышел из парадной и натолкнулся на Сержа. А этот откуда здесь? С теми двумя пришел? С него станется…
Серж сделался белый, как простыни на нынешней Риковой кровати.
— Рик, дружище, что с тобой?
— С двумя быками поговорил неудачно, — выдавил Рик, стараясь шевелить лишь половиной рта.
— Я знаю их, они из «Милоса», — давясь словами, зашептал Серж. — Бабку опекают. Я все разведал. Отбой, Рик. Бабку «Милос» застолбил. Нам с ними тягаться ни к чему. Они стариков пасут. Заключают контракт, что будут надбавки к пенсии платить, кормежку и все такое, а взамен требуют завещать им квартиру. Сечешь, какая халява! Кто будет проверять, отчего твоя бабка в восемьдесят лет окочурилась? Эй, ты куда?
— В травму, пусть щеку зашьют.
— Ты скажи, что стеклом порезался. А то менты на нас наехали. Мне повестку прислали.
— Не на нас. На тебя.
— А ты думаешь, из-за девчонки? — закудахтал Серж. — Так это она сама! А ты про это молчи… Я чистый…
— Отставь меня в покое.
Рик, зажимая ладонями щеку, шагал дворами, а Серж бежал сбоку собачонкой и болтал без умолку:
— Ладно, ладно! Только я тебя предупредил, не становись у «Милоса» на дороге. А то выловят из Невы с камнем на шее. Скажи на милость, чего ты к этой бабке прилип?! У меня одно дельце на мази, на десять тонн потянет, точно. Рик, ты же парень с головой, сам рассуди, где тебе выгода, а? Десять тысяч зеленых делим поровну, все О.К. Неужто тебе какая-то полуживая бабка дороже?
— Это моя мать, — Рик резко остановился и схватил Сержа за плечо. Так что изволь говорить о ней уважительно… — неведомо откуда вылезло это архаичное «изволь». — Слово «бабка» больше не употреблять.
— Ты точно чеканутый. По тебе Скворечник плачет.
— Это моя мать! — повторил Рик, превозмогая боль в щеке. — Короче, если ты от меня сейчас не отстанешь, с камнем в Неве лежать будешь ты.
Серж непроизвольно втянул голову в плечи и скорчил плаксивую физиономию:
— Понял, все понял… Она — твоя мамаша. А ты нежно любящий сын… Ну и порученьице хреново… — И Серж пустился наутек.
До травмпункта Рик добрался минут за десять. В узком, плохо освещенном коридоре, сидела загипсованная до пояса старуха и, устав от ожидания, клевала носом. Рик толкнул ближайшую дверь и вошел. Две тетки в белых халатах и белых колпаках, больше похожие на работников столовки, чем на врачей, разделывали здоровенную копченую рыбу, стряхивая внутренности на чью-то ненужную историю болезни.
— В чем дело? — возмутилась та, что постарше. — Ты что, не видишь — мы едим.
— Мне плохо, — Рик дотронулся до липкой от крови щеки.
— Кровищи-то сколько! — брезгливо поморщилась вторая тетка, моложе и стройнее первой, видимо, медсестра. — Теперь у них разборки по утрам пошли.
— У них круглые сутки разборки. — Врачиха запихала в рот здоровенный кусок рыбины — вид крови не влиял на ее аппетит.
— Так что же с ним делать? — поинтересовалась медсестра.
— Пускай на стол ложится.
Запах копченый рыбы забивал запах дезинфекции и лекарств, и Рика замутило от этой вони. Медсестра заметила, что он побледнел, и вот-вот грохнется в обморок. Она сунула ему ватку с нашатырным спиртом под нос.
— Эй, родимый, куда поплыл! — Ухватила Рика за плечо, будто тот в самом деле собирался отчалить в дальние страны. — Я Анастасию позову.
— Ага, Анастасию, — пробормотала врачиха с набитым ртом.
«Господи, хоть бы она дожрала эту рыбину быстрее», — мысленно взмолился Рик.
— Кроссовки снимай, — приказала медсестра.
— Мне не нагнуться, — пожаловался Рик.
— Ну не мне же тебя раздевать, красавчик, — последовал насмешливый ответ.
Кое-как Рик соскреб кроссовки и вскарабкался на застланный клеенкой стол. «Разделочный», — почему-то подумалось ему. Медсестра вколола ему в щеку новокаин и ушла. Исчезла куда-то и врачиха. Остался лишь запах рыбы. Рику казалось, что щека его медленно распухает — будто он засунул в рот кусок мороженой говядины. Глаза Рика смежились, стало тянуть в сон…
— Ерунда! — раздался над ним звонкий голос, и Рик почувствовал, как в щеку ему сноровисто вкалывают иглу, а следом скользит нитка. Чувствовал он и прикосновение пальцев, но при этом не ощущал боли, а только охватывало его желание вырваться и бежать, бежать…
— Ерунда! — повторил женский голос. — Для острастки полоснули. Весь вопрос, от чего хотят тебя отстранить, а, мальчик?
Он слышал голос этой женщины, но лица не видел — глаза слепил свет яркой лампы.
— Не волнуйся, — ворковал голос. — Я так заштопаю — следа не останется. Но только скажи, что ты нарушил. Какую границу? Какую грань перешел? А, мальчик?
— Я… — произнес Рик, не размыкая губ, но при этом отчетливо слыша свой голос и понимая, что и женщина его тоже слышит. — Я открыл дверь в другой мир. А они хотят мне помешать.
— Другой мир? И что ты знаешь о нем?
— Пока очень мало… Столетняя башня. Бесконечные галереи… Голова в облаках. Ноги — в болоте. Трамвай мчится по монорельсу, и с каждым кругом меняется мир внизу… Перунов глаз… Сердце богородицы… Но ты-то кто?
Но он не получил ответа.
— Повернись на бок, — кто-то не очень вежливо пихнул Рика в бок, — и подставь задницу для укола.
— Кто здесь был? — Рик поднес руку к щеке и нащупал полоску пластыря на месте разреза.
— Настя-ведьмачка, — фыркнула медсестра. — Она с порезами чудеса творит. Сколько раз ее в частные конторы звали — не сосчитать. Так что тебе повезло, парень — шрама не останется через несколько недель, на пластику не придется тратиться.
— Она в самом деле ведьма?
— Конечно.
Бабушкин буфет. Собственность еще Эммы Ивановны. Вещь отличная: дубовый, с резьбой, с бронзовыми ручками. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены ему не будет. Но внутри напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Здесь жили люди, дорожащие прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых-престарых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое — такие теперь почти не встречаются, как говорилось — в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов над надменным ртом. Вот только глаза неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Фотографии странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, там, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но от стоящих рядом с офицером осталась либо рука, либо лоскут шинели. Лица неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.
«„Курица — не птица, прапорщик — не офицер“ — теперь это моя любимая поговорка».На второй страничке:
«…Тимошевич опять заснул на часах. Разбудил его. Бить не стал, не могу, хотя Дорф советует избить мерзавца. Дорф бьет его до крови, но все без толку — тот утрется, и дальше спит. По закону его надобно отдать под трибунал. Но не могу. И Дорф тоже не может…»И наконец, на третьей страничке:
«…назначена на завтра, жду секундантов. Глупо. Архаично. Но отказаться никак не могу. Вчера был уверен, что не погибну, но сегодня уверенность эта растаяла…»М-да, занятные у Рика объявились родственнички. Интересно, кем эти заметки писаны? Скорее всего, мужем Эммы Ивановны. Кажется, мама Оля говорила, что дед, Станислав Крутицкий, был офицером в Первую мировую. И фотографии эти наверняка его. Только зачем он их так искромсал?
Эрик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбаются.
«Мама Оля», — догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.
Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.
Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут странная мысль мелькнула в мозгу. Повинуясь внезапному наитию, Рик снял макушку буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, и вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась внутри сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего — лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал четыре слова: «Перунов глаз… Сердце Богородицы…»
М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось — Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.
«А вот я бы ни за что не взял бриллианты»! — Рик возгордился от собственного благородства.
И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. «Мама Оля» уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…
— Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… — спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. — Они в этом мире… как…
Сделалось неловко — хоть вскакивай и беги. Нет-нет, он бы не взял их ни за что! Но все равно было нестерпимо стыдно.
— Так их украли еще до войны, из сумочки в трамвае вытащили, отвечала Ольга Михайловна. — А в блокаду их можно было бы продать… — Она замолчала. Сколько раз мысленно она возвращалась к тем камням, и всякий раз от боли стыло сердце.
— Вот-вот, в моем мире их не украли, ты продала, купила масло и рис… — он врал торопливо, захлебываясь, а в мозгу пульсировало: «Вранье, камни были в ножке еще недавно, совсем недавно… Кто-то свистнул… У мамы Оли украл, значит. А она и не знала…»
— Я их верну, — внезапно сказал Рик.
— Зачем? — изумилась Ольга Михайловна. Однако не спросила, как он собирается это сделать спустя столько лет.
— Не знаю… я вернулся… камни должны вернуться… все вернется…
Рик запутался и замолчал.
Пора было отправляться на заработки. Дальнейшая собственная судьба представлялась весьма смутно, как судьба исчезнувших неведомо когда камней. Рик выпал из своего мира в чужой и непривычный. Но в тот момент, когда открылась дверь из прежнего обиталища в новую жизнь, где-то синхронно отворилась еще одна дверь, ведущая в мир высший и таинственный.
Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на двух парней с бритыми затылками, в кожаных крутках и просторных шароварах, стоявших на втором этаже. Но когда Рик проходил мимо, один из парней схватил его за ворот рубашки.
— Это ты, б…, вселился сорок вторую?! — прорычал обладатель кожаной куртки.
— Тебе-то что? — Дернул плечом Рик в бесполезной попытке освободиться.
— Ты, чувак, кончай базар. Сегодня же чтоб исчез! Эта нашенская хата.
— Что значит — ваша?! Купил ты ее, что ли?
— Мы ее наследуем, — проговорил второй, жуя слова, как колбасу. Бабка нам завещает. А ты глянь, Кошелек, он тебя не уважает…
— Валили бы вы отсюда, наследнички хреновы! Оставьте бабку в покое, она теперь не одна, ясно?! — Рик схватил Кошелька за руку и вывернул кисть так, что тот взвыл по-свинячьи и грохнулся на колени.
Второй «качок» выбросил вперед кулак, метя Рику в лицо, но угодил в кирпичную стену, а Рик возник у него за спиной, и с разворота ударил ногой в спину, припечатывая к стене. После этого надо было сваливать — двоих Рику никак было не одолеть. Но он остался — просто не мог убежать, и все. Потому как упустив его, «качки» бы рванулись в квартиру, решив, что бабку легче запугать, чем Рика. Надо было во что бы то ни стало спустить этих обоих с лестницы.
Но пока Рик обрабатывал кулаками упитанные бока Кошелька, напарник успел очухаться, и изо всей силы ударил Рика в висок. Перед глазами поплыл багровый туман, а из тумана выросла огромным каменным деревом башня. В стрельчатых окнах тлели хмельные огни, и плыли по реке странные, похожие на хищных птиц, корабли…
«Почему не могу я туда попасть? — недоуменно подумал Рик. — Ведь это так просто..»
Тут щеку его обожгло болью, и он очнулся. Кошелек держал его за волосы, а лицо было мокрым от крови.
— А теперь слушай… — далее пару строк непечатно. — Вечером к бабке агент придет. Маляву подписывать. Если будешь на хате ошиваться — считай жмурик. — И Кошелек с наслаждением погрузил Рику ботинок в бок. — Прощай, урод, больше не свидимся.
Второй не ругался — ударил молча. Решив, что «обучение» прошло успешно, парочка удалилась. Теперь, когда напряжение после драки начало спадать, Рик ощутил острую боль в щеке. Он поднес руку к лицу, не понимая, откуда столько крови — вся рубаха была забрызгана красным. Потом нащупал глубокий порез на щеке — полоснули бритвой. Рик поднялся, цепляясь за стену и постоял с минуту, решая, что делать — возвращаться в квартиру или попытаться добраться до ближайшего травмпункта. Нет, в квартиру никак нельзя возвращаться — маме Оле плохо станет, если она его увидит в таком виде. А до трамвпункта не так и далеко, если проскочить проходными дворами и через парк. Крови у человека пять литров. Так что литр вполне может вытечь — и ничего… вполне может…
Рик вышел из парадной и натолкнулся на Сержа. А этот откуда здесь? С теми двумя пришел? С него станется…
Серж сделался белый, как простыни на нынешней Риковой кровати.
— Рик, дружище, что с тобой?
— С двумя быками поговорил неудачно, — выдавил Рик, стараясь шевелить лишь половиной рта.
— Я знаю их, они из «Милоса», — давясь словами, зашептал Серж. — Бабку опекают. Я все разведал. Отбой, Рик. Бабку «Милос» застолбил. Нам с ними тягаться ни к чему. Они стариков пасут. Заключают контракт, что будут надбавки к пенсии платить, кормежку и все такое, а взамен требуют завещать им квартиру. Сечешь, какая халява! Кто будет проверять, отчего твоя бабка в восемьдесят лет окочурилась? Эй, ты куда?
— В травму, пусть щеку зашьют.
— Ты скажи, что стеклом порезался. А то менты на нас наехали. Мне повестку прислали.
— Не на нас. На тебя.
— А ты думаешь, из-за девчонки? — закудахтал Серж. — Так это она сама! А ты про это молчи… Я чистый…
— Отставь меня в покое.
Рик, зажимая ладонями щеку, шагал дворами, а Серж бежал сбоку собачонкой и болтал без умолку:
— Ладно, ладно! Только я тебя предупредил, не становись у «Милоса» на дороге. А то выловят из Невы с камнем на шее. Скажи на милость, чего ты к этой бабке прилип?! У меня одно дельце на мази, на десять тонн потянет, точно. Рик, ты же парень с головой, сам рассуди, где тебе выгода, а? Десять тысяч зеленых делим поровну, все О.К. Неужто тебе какая-то полуживая бабка дороже?
— Это моя мать, — Рик резко остановился и схватил Сержа за плечо. Так что изволь говорить о ней уважительно… — неведомо откуда вылезло это архаичное «изволь». — Слово «бабка» больше не употреблять.
— Ты точно чеканутый. По тебе Скворечник плачет.
— Это моя мать! — повторил Рик, превозмогая боль в щеке. — Короче, если ты от меня сейчас не отстанешь, с камнем в Неве лежать будешь ты.
Серж непроизвольно втянул голову в плечи и скорчил плаксивую физиономию:
— Понял, все понял… Она — твоя мамаша. А ты нежно любящий сын… Ну и порученьице хреново… — И Серж пустился наутек.
До травмпункта Рик добрался минут за десять. В узком, плохо освещенном коридоре, сидела загипсованная до пояса старуха и, устав от ожидания, клевала носом. Рик толкнул ближайшую дверь и вошел. Две тетки в белых халатах и белых колпаках, больше похожие на работников столовки, чем на врачей, разделывали здоровенную копченую рыбу, стряхивая внутренности на чью-то ненужную историю болезни.
— В чем дело? — возмутилась та, что постарше. — Ты что, не видишь — мы едим.
— Мне плохо, — Рик дотронулся до липкой от крови щеки.
— Кровищи-то сколько! — брезгливо поморщилась вторая тетка, моложе и стройнее первой, видимо, медсестра. — Теперь у них разборки по утрам пошли.
— У них круглые сутки разборки. — Врачиха запихала в рот здоровенный кусок рыбины — вид крови не влиял на ее аппетит.
— Так что же с ним делать? — поинтересовалась медсестра.
— Пускай на стол ложится.
Запах копченый рыбы забивал запах дезинфекции и лекарств, и Рика замутило от этой вони. Медсестра заметила, что он побледнел, и вот-вот грохнется в обморок. Она сунула ему ватку с нашатырным спиртом под нос.
— Эй, родимый, куда поплыл! — Ухватила Рика за плечо, будто тот в самом деле собирался отчалить в дальние страны. — Я Анастасию позову.
— Ага, Анастасию, — пробормотала врачиха с набитым ртом.
«Господи, хоть бы она дожрала эту рыбину быстрее», — мысленно взмолился Рик.
— Кроссовки снимай, — приказала медсестра.
— Мне не нагнуться, — пожаловался Рик.
— Ну не мне же тебя раздевать, красавчик, — последовал насмешливый ответ.
Кое-как Рик соскреб кроссовки и вскарабкался на застланный клеенкой стол. «Разделочный», — почему-то подумалось ему. Медсестра вколола ему в щеку новокаин и ушла. Исчезла куда-то и врачиха. Остался лишь запах рыбы. Рику казалось, что щека его медленно распухает — будто он засунул в рот кусок мороженой говядины. Глаза Рика смежились, стало тянуть в сон…
— Ерунда! — раздался над ним звонкий голос, и Рик почувствовал, как в щеку ему сноровисто вкалывают иглу, а следом скользит нитка. Чувствовал он и прикосновение пальцев, но при этом не ощущал боли, а только охватывало его желание вырваться и бежать, бежать…
— Ерунда! — повторил женский голос. — Для острастки полоснули. Весь вопрос, от чего хотят тебя отстранить, а, мальчик?
Он слышал голос этой женщины, но лица не видел — глаза слепил свет яркой лампы.
— Не волнуйся, — ворковал голос. — Я так заштопаю — следа не останется. Но только скажи, что ты нарушил. Какую границу? Какую грань перешел? А, мальчик?
— Я… — произнес Рик, не размыкая губ, но при этом отчетливо слыша свой голос и понимая, что и женщина его тоже слышит. — Я открыл дверь в другой мир. А они хотят мне помешать.
— Другой мир? И что ты знаешь о нем?
— Пока очень мало… Столетняя башня. Бесконечные галереи… Голова в облаках. Ноги — в болоте. Трамвай мчится по монорельсу, и с каждым кругом меняется мир внизу… Перунов глаз… Сердце богородицы… Но ты-то кто?
Но он не получил ответа.
— Повернись на бок, — кто-то не очень вежливо пихнул Рика в бок, — и подставь задницу для укола.
— Кто здесь был? — Рик поднес руку к щеке и нащупал полоску пластыря на месте разреза.
— Настя-ведьмачка, — фыркнула медсестра. — Она с порезами чудеса творит. Сколько раз ее в частные конторы звали — не сосчитать. Так что тебе повезло, парень — шрама не останется через несколько недель, на пластику не придется тратиться.
— Она в самом деле ведьма?
— Конечно.
Глава 8
Анастасия ввалилась к нему в квартиру, как к себе домой. Широченная черная пелерина волочилась за нею по полу. Следом шел Пегий. Внешность у него была теперь еще более замечательная: за ушами вздулись красные наросты, покрытые пупырышками, как кожа свежеощипанной курицы. Пегий господин хромал, причем на обе ноги, и постоянно улыбался, будто только что услышал радостную новость.
— Как самочувствие? — Анастасия похлопала Арсения по плечу.
— Прихожу в себя, — не слишком вежливо отвечал тот.
— Он появился, — сообщил Пегий вместо приветствия.
— Где? — Арсений вопросительно глянул на Анастасию, ожидая объяснений, но та не потрудилась ответить, уселась за стол и принялась жадно жевать, будто три дня ничего не ела.
— Там, где его уже нет. — Пегий выдрал из-под локтя Арсения свежую газетку и ткнул пальцем в заметку.
— Эта убитая девчонка его рук дело. Жаль, что тебя там не было: как раз матерьяльчик для твоего «Когтя». Голова у нее, будто ножом срезана. А губы улыбаются…
Арсений сморщился, будто его затошнило.
— …пол, стены в кровавых потеках, — продолжал трещать Пегий. — Тут же из газетки кто-то прибежал, суетится, фотографирует. И все спрашивает: кто ОН?
— Этот тип не может уйти? — спросил Арсений у Анастасии.
— Он, конечно, не обаяшка, но тебе придется его терпеть.
— А что ты имеешь против?! — возмутился Пегий. — Ты же представления не имеешь, над чем я сейчас работаю. Погоди немного, и от меня глаз будет не оторвать! Ибо, — Пегий поднял палец, — я сейчас над своей новой сутью работаю. Спиридуша я подкинул какой-то тетке в трамвае. Кошелек вынул, а спиридуша подложил. Порченного мне продали спиридуша. Я за него отдал золотой червонец царской чеканки, а что взамен получил? Одну нервотрепку и хлопоты. И никакой прибыли. Пять лет мучился.
— Ладно, Шайтаниров, помолчи! — оборвала его Анастасия. — Мы сейчас не тобой занимаемся.
— Ну да, для меня никогда нет времени! — обиженно надул губы Пегий. В толк не возьму, и зачем тебе сдался этот Фарн? Пусть гуляет себе на здоровье. Только вот девчонок жалко.
— Хочу знать, зачем он к нам в город явился, — отвечала Анастасия.
— Как зачем? По бабам прогуляться. Он — существо любвеобильное. Однако разборчив, первых попавшихся не берет. Зато любая ему готова дать, от десятилетней школьницы до семидесятилетней старухи, — объяснил Шайтаниров.
— Ерунда! Я уверена: женщины — только пища.
— Она уверена! — передразнил Пегий. — А сколько раз ты ошибалась?
— Иногда…
— Всегда, мадам, всегда, когда речь заходила о Фарне, — Шайтаниров повернулся к зеркалу и с интересом стал рассматривать красные вздутия за ушами.
Как показалось Арсению, за несколько минут шишки успели изрядно подрасти. Пегий извлек из кармана тюбик крема и принялся смазывать наросты.
— Еще несколько дней, и вы узрите настоящего Кайроса, — сообщил Пегий со сладкой улыбочкой, пряча тюбик в карман.
— Если Барсик не перепутал рецепт, — усмехнулась Анастасия.
— Послушайте, если вам известно, кто убил девчонку, сообщите в милицию, — предложил Арсений.
— Милиция не поможет, — отмахнулась Анастасия. — Не их компетенция. Фарн жрал человечину, жрет и будет жрать. Всегда.
— Почему?
— Потому что это Фарн, сын Фарна, брат Фарна, тот, единый, который всегда именует себя «я-я».
Арсению стало казаться, что эта парочка завалилась к нему, чтобы предаться самому мерзкому разврату — заняться ничего не значащим, убаюкивающим душу трепом. И уже не важно, о чем идет речь — о трупах, о бабах, о выпивке, — все едино.
— От меня-то что надо?! — рявкнул Арсений, прикидывая, нельзя ли запустить в голову Пегому мраморную пепельницу?
— Ты — та ниточка, которая может привести нас к Фарну. — Анастасия, казалось, и не замечала раздражения Арсения.
— Я — ниточка?! Да я вообще ничего об этом вашем Фарне не знаю.
— Но он тебя знает. И ты его интересуешь. Почему?
— Вы что же, будете следить за мной?
— Вполне возможно.
Арсений выругался.
— В принципе Фарна не так сложно обнаружить, — вновь пустился в разглагольствования Шайтаниров. — Когда он рядом, обязательно его учуешь. Сразу начинает мутить. Хочется бросить все и бежать без оглядки. Если только… тебя не начнет притягивать к нему как магнитом.
— Меня мутит от слишком многих людей, но я не встречал никого, к кому бы тянуло.
Арсений хотел добавить еще несколько «комплиментов» Шайтанирову лично, но тут зазвонил телефон, и Арсений схватился за трубку, как за спасательный круг.
— Сеня, голубчик, тут кошмар что творится, — услышал он взволнованный голос Ольги Михайловны.
— Что случилось, тетя Оля? Успокойтесь, и все по порядку расскажите.
— За мной бандиты охотятся. То есть не за мной, а за моей квартирой. Сегодня утром эти мерзавцы напали на Эрика.
— Что? На кого напали? — переспросил Арсений, решив, что ослышался. К тому же квартира…
— Ах да, ты же еще ничего не знаешь! — перебила его Ольга Михайловна. — Эрик вернулся… Нет, не так. Он приехал. Представляешь, приехал из другого мира! Сеня, голубчик, приходи скорее. Эти бандиты Эрику лицо бритвой порезали. Я, как увидела его после травмы, думала, что умру. Так ты придешь?
— Ладно, сейчас буду… — пообещал Арсений и швырнул трубку. Старушка совсем шизонулась. У нее сынишка в блокаду умер, а она мне рассказывает, что он вернулся. Откуда он мог вернуться, скажите на милость?
— Это уже интересно, — оживилась Анастасия. — И что дальше?
— А дальше кто-то набросился на милый ее сердцу призрак и порезал бритвой. Как можно призрак изрезать, а?
— Может быть, он вовсе и не призрак, а тот самый сын. Как его звали?
— Эрик.
— Ну да, Эрик.
Арсений схватился за голову, и пальцы нечаянно коснулись незажившей отметины на затылке. Тут же вспомнился огромный, покрытый кровью гвоздь, якобы извлеченный у него из головы. Может быть, гвоздь — тоже не призрак, а реальность? Еще парочка подобных фактов, и можно вполне реально рехнуться.
— Убирайтесь! — заорал Арсений. — Вон! Чтобы духу вашего здесь не было!
— Успокойся, мой мальчик, — проворковала Анастасия, — и, пожалуйста, перестань удивляться чему бы то ни было. Это первое правило, и пока единственное, которое стоит соблюдать. Я, пожалуй, отправлюсь с тобой — в таком состоянии тебя нельзя оставлять одного. Познакомимся с этим загадочным Эриком.
— Как самочувствие? — Анастасия похлопала Арсения по плечу.
— Прихожу в себя, — не слишком вежливо отвечал тот.
— Он появился, — сообщил Пегий вместо приветствия.
— Где? — Арсений вопросительно глянул на Анастасию, ожидая объяснений, но та не потрудилась ответить, уселась за стол и принялась жадно жевать, будто три дня ничего не ела.
— Там, где его уже нет. — Пегий выдрал из-под локтя Арсения свежую газетку и ткнул пальцем в заметку.
— Эта убитая девчонка его рук дело. Жаль, что тебя там не было: как раз матерьяльчик для твоего «Когтя». Голова у нее, будто ножом срезана. А губы улыбаются…
Арсений сморщился, будто его затошнило.
— …пол, стены в кровавых потеках, — продолжал трещать Пегий. — Тут же из газетки кто-то прибежал, суетится, фотографирует. И все спрашивает: кто ОН?
— Этот тип не может уйти? — спросил Арсений у Анастасии.
— Он, конечно, не обаяшка, но тебе придется его терпеть.
— А что ты имеешь против?! — возмутился Пегий. — Ты же представления не имеешь, над чем я сейчас работаю. Погоди немного, и от меня глаз будет не оторвать! Ибо, — Пегий поднял палец, — я сейчас над своей новой сутью работаю. Спиридуша я подкинул какой-то тетке в трамвае. Кошелек вынул, а спиридуша подложил. Порченного мне продали спиридуша. Я за него отдал золотой червонец царской чеканки, а что взамен получил? Одну нервотрепку и хлопоты. И никакой прибыли. Пять лет мучился.
— Ладно, Шайтаниров, помолчи! — оборвала его Анастасия. — Мы сейчас не тобой занимаемся.
— Ну да, для меня никогда нет времени! — обиженно надул губы Пегий. В толк не возьму, и зачем тебе сдался этот Фарн? Пусть гуляет себе на здоровье. Только вот девчонок жалко.
— Хочу знать, зачем он к нам в город явился, — отвечала Анастасия.
— Как зачем? По бабам прогуляться. Он — существо любвеобильное. Однако разборчив, первых попавшихся не берет. Зато любая ему готова дать, от десятилетней школьницы до семидесятилетней старухи, — объяснил Шайтаниров.
— Ерунда! Я уверена: женщины — только пища.
— Она уверена! — передразнил Пегий. — А сколько раз ты ошибалась?
— Иногда…
— Всегда, мадам, всегда, когда речь заходила о Фарне, — Шайтаниров повернулся к зеркалу и с интересом стал рассматривать красные вздутия за ушами.
Как показалось Арсению, за несколько минут шишки успели изрядно подрасти. Пегий извлек из кармана тюбик крема и принялся смазывать наросты.
— Еще несколько дней, и вы узрите настоящего Кайроса, — сообщил Пегий со сладкой улыбочкой, пряча тюбик в карман.
— Если Барсик не перепутал рецепт, — усмехнулась Анастасия.
— Послушайте, если вам известно, кто убил девчонку, сообщите в милицию, — предложил Арсений.
— Милиция не поможет, — отмахнулась Анастасия. — Не их компетенция. Фарн жрал человечину, жрет и будет жрать. Всегда.
— Почему?
— Потому что это Фарн, сын Фарна, брат Фарна, тот, единый, который всегда именует себя «я-я».
Арсению стало казаться, что эта парочка завалилась к нему, чтобы предаться самому мерзкому разврату — заняться ничего не значащим, убаюкивающим душу трепом. И уже не важно, о чем идет речь — о трупах, о бабах, о выпивке, — все едино.
— От меня-то что надо?! — рявкнул Арсений, прикидывая, нельзя ли запустить в голову Пегому мраморную пепельницу?
— Ты — та ниточка, которая может привести нас к Фарну. — Анастасия, казалось, и не замечала раздражения Арсения.
— Я — ниточка?! Да я вообще ничего об этом вашем Фарне не знаю.
— Но он тебя знает. И ты его интересуешь. Почему?
— Вы что же, будете следить за мной?
— Вполне возможно.
Арсений выругался.
— В принципе Фарна не так сложно обнаружить, — вновь пустился в разглагольствования Шайтаниров. — Когда он рядом, обязательно его учуешь. Сразу начинает мутить. Хочется бросить все и бежать без оглядки. Если только… тебя не начнет притягивать к нему как магнитом.
— Меня мутит от слишком многих людей, но я не встречал никого, к кому бы тянуло.
Арсений хотел добавить еще несколько «комплиментов» Шайтанирову лично, но тут зазвонил телефон, и Арсений схватился за трубку, как за спасательный круг.
— Сеня, голубчик, тут кошмар что творится, — услышал он взволнованный голос Ольги Михайловны.
— Что случилось, тетя Оля? Успокойтесь, и все по порядку расскажите.
— За мной бандиты охотятся. То есть не за мной, а за моей квартирой. Сегодня утром эти мерзавцы напали на Эрика.
— Что? На кого напали? — переспросил Арсений, решив, что ослышался. К тому же квартира…
— Ах да, ты же еще ничего не знаешь! — перебила его Ольга Михайловна. — Эрик вернулся… Нет, не так. Он приехал. Представляешь, приехал из другого мира! Сеня, голубчик, приходи скорее. Эти бандиты Эрику лицо бритвой порезали. Я, как увидела его после травмы, думала, что умру. Так ты придешь?
— Ладно, сейчас буду… — пообещал Арсений и швырнул трубку. Старушка совсем шизонулась. У нее сынишка в блокаду умер, а она мне рассказывает, что он вернулся. Откуда он мог вернуться, скажите на милость?
— Это уже интересно, — оживилась Анастасия. — И что дальше?
— А дальше кто-то набросился на милый ее сердцу призрак и порезал бритвой. Как можно призрак изрезать, а?
— Может быть, он вовсе и не призрак, а тот самый сын. Как его звали?
— Эрик.
— Ну да, Эрик.
Арсений схватился за голову, и пальцы нечаянно коснулись незажившей отметины на затылке. Тут же вспомнился огромный, покрытый кровью гвоздь, якобы извлеченный у него из головы. Может быть, гвоздь — тоже не призрак, а реальность? Еще парочка подобных фактов, и можно вполне реально рехнуться.
— Убирайтесь! — заорал Арсений. — Вон! Чтобы духу вашего здесь не было!
— Успокойся, мой мальчик, — проворковала Анастасия, — и, пожалуйста, перестань удивляться чему бы то ни было. Это первое правило, и пока единственное, которое стоит соблюдать. Я, пожалуй, отправлюсь с тобой — в таком состоянии тебя нельзя оставлять одного. Познакомимся с этим загадочным Эриком.