Анастасии шла своему помощнику навстречу. Казалось странным, как она умудрилась вписаться в узость коридора со своей походкой вперевалку и тяжелой, косо сшитой клетчатой юбкой. Большие белые груди, похожие на надувные детские шарики, так и норовили вывалиться из глубокого выреза кофты. На лице Анастасии застыло сонно-ленивое выражение, даже глаза были полуприкрыты, будто она спала на ходу.
— А к тебе… — начал было Арсений.
— Т-с-с! — Она взметнула к губам полную белую руку, обсыпанную пыльцой золотых веснушек.
Одновременно с Арсением толкнула узкую фанерную дверь, и они очутились в большой квадратной комнате, приспособленной под кухню, спальню и ванную одновременно. Синий потолок с частым золотом звезд казался почти настоящим небом, а переплетенье бельевых веревок от угла к углу — ядовитой паутиной. Пучки душистых трав и кореньев, связки сушеных грибов и огромных, как яблоки, луковиц свисали с узловин паутины. Белая лампа под потолком вздувалась от напряжения и, казалось, вот-вот лопнет.
Анастасия сняла клеенку со стола и швырнула на пол.
— Клади, — приказала кратко.
Арсений вывалил обрубки из самодельного мешка. Анастасия внимательно оглядела по-мясницки разделанное тело и сморщила густо наперченный веснушками нос:
— Работенка будет не из легких.
Она тронула пальцами окровавленную голову, и веки слегка дрогнули в бессильной попытке приоткрыться.
— Жить ему хочется, — вздохнула Анастасия. — Очень.
От ее прежней сонливости не осталось и следа, в желтоватых глазах запрыгали озорные огоньки. Анастасия кивнула протянула Гребневу помятое ведро-десятилитровку.
— Воды набери.
А сама принялась срывать с веревок пучки душистых трав и, растирая на пробу листья меж пальцев, принюхивалась к источаемому аромату.
Арсений открыл кран огромной, как мамонт, дубовой бочки, и голубая струйка воды звонко ударила о дно. Вода слегка светилась, и к боковым стенкам ведра липли пузырьки воздуха. Арсений наклонился и хотел глотнуть родниковой воды, но услышал предостерегающий окрик Анастасии: «Отравишься!»
Он не понял, шутит она или нет, но почел за лучшее не рисковать.
Тем временем хозяйка водрузила на плиту огромную кастрюлю и принялась швырять в нее пучки трав и кореньев. Потом открыла до отказа оба крана, и водопроводная вода, шипя, полилась в ванную.
— Дерьмовый хрусталь у тебя оказался, — укорила Анастасия, высыпая в кастрюлю мелкий сверкающий песок из кожаного мешочка. — Я же говорила: не надо мне совдеповского новодела, старинные вещи тащи, подлинные.
— Что же, ничего не выйдет? — обеспокоился Арсений.
— Не волнуйся, — хмыкнула Анастасия. — Из старых запасов беру, из надежных. Но впредь с толкучки барахло не таскай, если хочешь со мной работать.
Над кастрюлей поднялась шапкой густая пена, пряный запах наполнил комнату. Куски разрубленного тела Анастасия пошвыряла в ванну, обмыла каждый, разложила на полу и аккуратно примкнула друг к другу. Тело сложилось удачно, вот только левое колено было сильно раздроблено. Захватив пригоршню дымящейся желтой пены из кастрюли, Анастасия принялась втирать ее в обезображенное тело. Комнату наполнил банный запах — запах настоявшихся трав, горячей воды и мокрого тела. Первым делом Анастасия занялась десницей, и Арсений с изумлением увидел, что под пальцами ведьмы уже не зияет красная плоть на месте разруба, а появляется темный шрам и, светлея на глазах, становится почти не различимым. После десницы быстро и почти как бы сама собою заживилась шуйца, а вот с ногами пришлось повозиться. Особенно с левой. Анастасия черпала со дна кастрюли черный осадок и втирала его в раздробленные кости. Когда колено наконец стало гнуться, она приживила голень. Последней она приставила голову к шее. Теперь казалось, что парень просто лег поспать на полу. Пепельные волосы, еще влажные на макушке, у висков начали высыхать и слегка завиваться, светлея. Арсений коснулся руки лежащего и ощутил холодную окоченелость плоти.
— Но он же мертвый, — выдохнул разочарованно.
— Разумеется, — кивнула Анастасия. — Пока.
И, нимало не стесняясь Арсения, разделась, плюхнулась в ванну, где только что обмывала обрубки, завизжала, нырнула с головой и выскочила обратно, выплеснув на пол пышную розовую пену.
«Оказывается, она ничего», — подумал Арсений, разглядывая ее стройные ноги, обычно скрытые нелепой юбкой.
Анастасия опустилась на клеенку рядом с телом, вытянулась, замерла на мгновение, будто и сама одеревенела, потом обвилась вокруг лежащего, тело ее слилось с мертвецом, а губы жадно прижались к голубым неподвижным губам. Тело ее стало двигаться мягко, пружинисто, по-кошачьи, и рыжие волосы, как живые, зареяли над головой. Движения ее все убыстрялись, кожа мертвеца начала темнеть, сделалась лиловой, почти черной, будто вены его переполнились густой свернувшейся кровью. Голова его откинулась назад, подбородок остро вздернулся к потолку, а с губ слетел тоскливый протяжный стон.
— Уходи! — отрывисто выкрикнула Анастасия. — Лучше уходи.
Арсений, пятясь, выбрался из комнаты. Ему показалось, что за час или два, которые он провел у Анастасии, коридор успел перемениться: вытянулся в длину и осветился ярким, режущим глаза светом.
По коридору, вихляя бедрами, проследовала низенькая толстушка в фиолетовых панталонах и коротенькой прозрачной кофточке. В руках она несла огромную, дышащую паром кастрюлю.
— Иду! Иду! Иду! — выкрикивала она на весь коридор и, проходя мимо Арсения, приглашающе ему подмигнула.
Арсений последовал за дамой в ее апартаменты. Комната толстушки была раза в две больше жилища Анастасии. По стенам от пола до потолка причудливыми уступами лепились самодельные стеллажи. Верхние полки нависали, грозя обрушить прямо на голову лавину старых книг, папок, журналов и газет. Посреди комнаты стоял огромный дубовый стол-монстр со вздувшейся от старости столешницей, во многих местах изрубленный ножами и прожженный.
К своему удивлению, Арсений обнаружил в комнате целую компанию. На столе, поджав ноги по-турецки, восседал крошечный уродец со сморщенным коричневым лицом. На узеньких детских плечиках — а росту уродец был не больше новорожденного ребенка — напялена младенческая трикотажная кофточка в цветочки. Он что-то ел из алюминиевой мисочки, вернее, не столько ел, сколько сорил и плевался. Второй, очень похожий на первого, такой же маленький, темнолицый, скукоженный, восседал на стуле и занят был тем, что раздирал на нитки трикотажный свитер. Пушистые обрывки устилали пол. Еще трое уродцев взобрались на огромный, продавленный до полной бесформенности диван и атаковали сидящего там круглолицего коротышку в махровом халате и пижамных полосатых штанах. Коротышка вяло отбивался, беспомощно махал руками, но все равно комок жвачки оказался прилепленным к его лбу. Арсений признал в коротышке Барсукова, или Барсика, как называла своего помощника Анастасия.
Еще один уродец мелькнул за шкафной дверцей, но едва завидел Арсения, тут же юркнул внутрь, захлопнул дверцу, и вскоре из чрева старинного шкафа долетел странный скрежет — будто кто-то зубами вгрызался в консервную банку.
— Кушать, ребятки! — воскликнула толстуха, водружая дымящуюся кастрюлю в центр стола.
Тут же комната наполнилась истошным визгом. Вся орава кинулась к жратве. Уродцы выхватывали руками комья горячей каши из кастрюли, не обжигались, но не ели, а опять же все раскидывали. Арсений насчитал десять штук малявок, не считая застрявшего в шкафу.
— Кто это? — спросил Арсений у коротышки.
Барсик, после того как малявки его оставили, так и остался лежать, распластанный на диване, и лишь громко сопел, приглаживая остатки волос на макушке.
— Ах, Арсений, голубчик, — улыбнулся он мягкими полными губами, — как хорошо, что ты зашел. Я тщательно изучил твою бумагу, и обнаружил много интересного.
Не вставая, он попытался что-то нащупать на полке, но безрезультатно.
— Дьяволята, небось стащили самый нужный листочек, — вздохнул Барсик. Анюта, — повысил он голос, — ну почему они хватают самые нужные вещи?
— Откуда мне знать, дорогуша? — пожала плечами толстуха. — Играются, наверное.
— Понятно, что играются, — обреченно кивнул Барсик, он же Викентий Викентьевич Барсуков, кандидат философских наук, дипломированный музыкант и художник-самоучка, ныне — советник и помощник Анастасии. — Но должны же быть какие-то границы! — Тут он радостно вскрикнул: — Нашел!
Барсик вскочил неожиданно резво и выхватил из рук одного из малявок измятый и скрученный спиралью листок.
— Вот же он, родимый, — Барсик тщательно разгладил страницу и протянул Арсению. — Читайте, друг мой.
— Я же читал…
— А вы еще раз, внимательно, вдумчиво, придавая тайный смысл каждому слову. Как Шерлок Холмс читайте. Ведь вы наверняка любите Шерлока Холмса.
— Люблю, — признался Арсений.
— А кто же сомневался! — хихикнул Барсик.
Это был листок из дневника, серо-желтый от времени с трухлявой бахромой по краю, исписанный крупным неровным почерком. Фиолетовые чернила почти не выцвели. Этот самый листок накануне Арсений отдал Анастасии, ничего не объясняя, а та взяла, ни о чем не спрашивая, будто про тот листок все уже знала.
Арсений стал перечитывать странный отрывок, смысл которого ни прежде, ни сейчас не понимал, а отдал ведьмачке лишь потому, что там упомянуто было имя Фарна.
— Ну, что скажешь? — спросил Барсуков.
— Ничего не понял, — пожал плечами Арсений. — Кроме имени Фарна, здесь нет ничего интересного.
— А граф Ф.? Старик, присутствовавший при отречении Николая? Ведь это несомненно граф Фредерикс, министр двора!
— Ну и что из того? Этот листок я нашел спрятанным в ножке старого буфета. Надеялся, что штабс-капитан оставил какие-нибудь указания, где искать семейные сокровища, припрятанные от большевиков. А он лишь твердит про доверенную ему неизвестно кем тайну.
— Но Крутицкий упоминает имя Фарна, не так ли?
— Что из того?
— А то! — Барсик поднял вверх палец. — Как только в квартире Крутицких появился некто, именующий себя Эриком, внуком штабс-капитана Крутицкого, Фарн примчался в Питер, как крыса, учуявшая съестное.
— Но почему? — спросил Арсений.
— Вот именно, почему. Этого мы и не знаем. Вполне вероятно, что появление Фарна связано с тайной, доверенной Фредерикс некоему Р. и которую Р. в свою очередь поведал Крутицкому перед расстрелом. К сожалению, в записке нет намека на то, что это за тайна…
Арсений протянул Барсику пожелтевшую страницу, но тот взять не успел: один из малявок выдрал листок у Арсения из рук.
— Отдай! — завопил Викентий Викентьевич.
Безрезультатно! Малыш с поразительной скоростью взлетел по полкам стеллажа и поместился на верхней. А когда Барсуков кинулся к нему, столкнул вниз толстенную папку. Папка угодила Барсику точнехонько в голову.
— Кто они?! Что за мразь! Выгони эту дрянь! — Арсений сделал недвусмысленное движение, собираясь заехать в ухо ближайшему нахаленку, но тот ловко увернулся и швырнул в Арсения горсть гороха.
— Не могу, — простонал Барсуков, потирая ушибленную макушку. — Их нельзя выгнать Это шуликуны…
— Кто?
— Шуликуны. Убитые матерью дети. Вы голубчик, конечно ничего не слышали об этом. Не в каждый дом они являются. А у меня… вот… Барсуков беспомощно развел руками.
Арсений подозрительно оглядел сморщенные рожицы не то старичков, не то новорожденных.
— Понимаешь, голубчик, — Барсуков доверительно ухватил Арсения за рукав, — у Анюты до того, как мы поженились, было одиннадцать абортов. Ну и… эти шуликуны и объявились. Все одиннадцать.
— Не многовато ли? — поморщился Арсений.
— А в чем дело-то? — повысила голос Анюта, до того не обращавшая никакого внимания на рассуждения мужчин. — За удовольствия платить надо. У Машки Дятловой тридцать абортов было — и все путем. Она к разным врачам бегала, чтоб скоблиться почаще, не дожидаясь, пока полгода пройдет. И никаких шуликунов. Ни единого! А ты сам развел всякую нечисть, и на меня валишь, будто я одна во всем виноватая!
— Анюточка, милая, кто ж тебя винит! Жизнь наша подлая всему причиной. Жизнь подлая с трагическим акцентом. А тут дверь в тонкий мир нежданно приоткрылась. Каюсь, милая, каюсь — моя ошибка!
Тут шуликун отважился наконец спуститься с верхней полки стеллажа. Арсений подпрыгнул и на лету вырвал у воришки листок, однако не совсем удачно: половина страницы осталась у малявки, а другая половина досталась Арсению.
Барсуков взял обрывок страницы и бережно разгладил.
— Вы любите сказки, Арсений?
— Терпеть не могу!
— А зря. Представьте, живет себе одинокая старуха много-много лет. За семьдесят уже перевалило. А может и за восемьдесят. И вдруг появляется у нее неизвестно откуда ребеночек. Да не маленький, из колыбельки, а юноша, полный сил. Никогда не поверю, что вам не понравится такой сюжет!
— Отвратительная история.
— Вы, голубчик, ревнуете. И совершенно зря. Ведь вы — не Эрик. И никогда, к вашему счастью или несчастью, им не станете. Все, что у вас было от Эрика, — это серебряный крестик. Тот, который забрал Фарн, не так ли?
Глава 6
Глава 7
— А к тебе… — начал было Арсений.
— Т-с-с! — Она взметнула к губам полную белую руку, обсыпанную пыльцой золотых веснушек.
Одновременно с Арсением толкнула узкую фанерную дверь, и они очутились в большой квадратной комнате, приспособленной под кухню, спальню и ванную одновременно. Синий потолок с частым золотом звезд казался почти настоящим небом, а переплетенье бельевых веревок от угла к углу — ядовитой паутиной. Пучки душистых трав и кореньев, связки сушеных грибов и огромных, как яблоки, луковиц свисали с узловин паутины. Белая лампа под потолком вздувалась от напряжения и, казалось, вот-вот лопнет.
Анастасия сняла клеенку со стола и швырнула на пол.
— Клади, — приказала кратко.
Арсений вывалил обрубки из самодельного мешка. Анастасия внимательно оглядела по-мясницки разделанное тело и сморщила густо наперченный веснушками нос:
— Работенка будет не из легких.
Она тронула пальцами окровавленную голову, и веки слегка дрогнули в бессильной попытке приоткрыться.
— Жить ему хочется, — вздохнула Анастасия. — Очень.
От ее прежней сонливости не осталось и следа, в желтоватых глазах запрыгали озорные огоньки. Анастасия кивнула протянула Гребневу помятое ведро-десятилитровку.
— Воды набери.
А сама принялась срывать с веревок пучки душистых трав и, растирая на пробу листья меж пальцев, принюхивалась к источаемому аромату.
Арсений открыл кран огромной, как мамонт, дубовой бочки, и голубая струйка воды звонко ударила о дно. Вода слегка светилась, и к боковым стенкам ведра липли пузырьки воздуха. Арсений наклонился и хотел глотнуть родниковой воды, но услышал предостерегающий окрик Анастасии: «Отравишься!»
Он не понял, шутит она или нет, но почел за лучшее не рисковать.
Тем временем хозяйка водрузила на плиту огромную кастрюлю и принялась швырять в нее пучки трав и кореньев. Потом открыла до отказа оба крана, и водопроводная вода, шипя, полилась в ванную.
— Дерьмовый хрусталь у тебя оказался, — укорила Анастасия, высыпая в кастрюлю мелкий сверкающий песок из кожаного мешочка. — Я же говорила: не надо мне совдеповского новодела, старинные вещи тащи, подлинные.
— Что же, ничего не выйдет? — обеспокоился Арсений.
— Не волнуйся, — хмыкнула Анастасия. — Из старых запасов беру, из надежных. Но впредь с толкучки барахло не таскай, если хочешь со мной работать.
Над кастрюлей поднялась шапкой густая пена, пряный запах наполнил комнату. Куски разрубленного тела Анастасия пошвыряла в ванну, обмыла каждый, разложила на полу и аккуратно примкнула друг к другу. Тело сложилось удачно, вот только левое колено было сильно раздроблено. Захватив пригоршню дымящейся желтой пены из кастрюли, Анастасия принялась втирать ее в обезображенное тело. Комнату наполнил банный запах — запах настоявшихся трав, горячей воды и мокрого тела. Первым делом Анастасия занялась десницей, и Арсений с изумлением увидел, что под пальцами ведьмы уже не зияет красная плоть на месте разруба, а появляется темный шрам и, светлея на глазах, становится почти не различимым. После десницы быстро и почти как бы сама собою заживилась шуйца, а вот с ногами пришлось повозиться. Особенно с левой. Анастасия черпала со дна кастрюли черный осадок и втирала его в раздробленные кости. Когда колено наконец стало гнуться, она приживила голень. Последней она приставила голову к шее. Теперь казалось, что парень просто лег поспать на полу. Пепельные волосы, еще влажные на макушке, у висков начали высыхать и слегка завиваться, светлея. Арсений коснулся руки лежащего и ощутил холодную окоченелость плоти.
— Но он же мертвый, — выдохнул разочарованно.
— Разумеется, — кивнула Анастасия. — Пока.
И, нимало не стесняясь Арсения, разделась, плюхнулась в ванну, где только что обмывала обрубки, завизжала, нырнула с головой и выскочила обратно, выплеснув на пол пышную розовую пену.
«Оказывается, она ничего», — подумал Арсений, разглядывая ее стройные ноги, обычно скрытые нелепой юбкой.
Анастасия опустилась на клеенку рядом с телом, вытянулась, замерла на мгновение, будто и сама одеревенела, потом обвилась вокруг лежащего, тело ее слилось с мертвецом, а губы жадно прижались к голубым неподвижным губам. Тело ее стало двигаться мягко, пружинисто, по-кошачьи, и рыжие волосы, как живые, зареяли над головой. Движения ее все убыстрялись, кожа мертвеца начала темнеть, сделалась лиловой, почти черной, будто вены его переполнились густой свернувшейся кровью. Голова его откинулась назад, подбородок остро вздернулся к потолку, а с губ слетел тоскливый протяжный стон.
— Уходи! — отрывисто выкрикнула Анастасия. — Лучше уходи.
Арсений, пятясь, выбрался из комнаты. Ему показалось, что за час или два, которые он провел у Анастасии, коридор успел перемениться: вытянулся в длину и осветился ярким, режущим глаза светом.
По коридору, вихляя бедрами, проследовала низенькая толстушка в фиолетовых панталонах и коротенькой прозрачной кофточке. В руках она несла огромную, дышащую паром кастрюлю.
— Иду! Иду! Иду! — выкрикивала она на весь коридор и, проходя мимо Арсения, приглашающе ему подмигнула.
Арсений последовал за дамой в ее апартаменты. Комната толстушки была раза в две больше жилища Анастасии. По стенам от пола до потолка причудливыми уступами лепились самодельные стеллажи. Верхние полки нависали, грозя обрушить прямо на голову лавину старых книг, папок, журналов и газет. Посреди комнаты стоял огромный дубовый стол-монстр со вздувшейся от старости столешницей, во многих местах изрубленный ножами и прожженный.
К своему удивлению, Арсений обнаружил в комнате целую компанию. На столе, поджав ноги по-турецки, восседал крошечный уродец со сморщенным коричневым лицом. На узеньких детских плечиках — а росту уродец был не больше новорожденного ребенка — напялена младенческая трикотажная кофточка в цветочки. Он что-то ел из алюминиевой мисочки, вернее, не столько ел, сколько сорил и плевался. Второй, очень похожий на первого, такой же маленький, темнолицый, скукоженный, восседал на стуле и занят был тем, что раздирал на нитки трикотажный свитер. Пушистые обрывки устилали пол. Еще трое уродцев взобрались на огромный, продавленный до полной бесформенности диван и атаковали сидящего там круглолицего коротышку в махровом халате и пижамных полосатых штанах. Коротышка вяло отбивался, беспомощно махал руками, но все равно комок жвачки оказался прилепленным к его лбу. Арсений признал в коротышке Барсукова, или Барсика, как называла своего помощника Анастасия.
Еще один уродец мелькнул за шкафной дверцей, но едва завидел Арсения, тут же юркнул внутрь, захлопнул дверцу, и вскоре из чрева старинного шкафа долетел странный скрежет — будто кто-то зубами вгрызался в консервную банку.
— Кушать, ребятки! — воскликнула толстуха, водружая дымящуюся кастрюлю в центр стола.
Тут же комната наполнилась истошным визгом. Вся орава кинулась к жратве. Уродцы выхватывали руками комья горячей каши из кастрюли, не обжигались, но не ели, а опять же все раскидывали. Арсений насчитал десять штук малявок, не считая застрявшего в шкафу.
— Кто это? — спросил Арсений у коротышки.
Барсик, после того как малявки его оставили, так и остался лежать, распластанный на диване, и лишь громко сопел, приглаживая остатки волос на макушке.
— Ах, Арсений, голубчик, — улыбнулся он мягкими полными губами, — как хорошо, что ты зашел. Я тщательно изучил твою бумагу, и обнаружил много интересного.
Не вставая, он попытался что-то нащупать на полке, но безрезультатно.
— Дьяволята, небось стащили самый нужный листочек, — вздохнул Барсик. Анюта, — повысил он голос, — ну почему они хватают самые нужные вещи?
— Откуда мне знать, дорогуша? — пожала плечами толстуха. — Играются, наверное.
— Понятно, что играются, — обреченно кивнул Барсик, он же Викентий Викентьевич Барсуков, кандидат философских наук, дипломированный музыкант и художник-самоучка, ныне — советник и помощник Анастасии. — Но должны же быть какие-то границы! — Тут он радостно вскрикнул: — Нашел!
Барсик вскочил неожиданно резво и выхватил из рук одного из малявок измятый и скрученный спиралью листок.
— Вот же он, родимый, — Барсик тщательно разгладил страницу и протянул Арсению. — Читайте, друг мой.
— Я же читал…
— А вы еще раз, внимательно, вдумчиво, придавая тайный смысл каждому слову. Как Шерлок Холмс читайте. Ведь вы наверняка любите Шерлока Холмса.
— Люблю, — признался Арсений.
— А кто же сомневался! — хихикнул Барсик.
Это был листок из дневника, серо-желтый от времени с трухлявой бахромой по краю, исписанный крупным неровным почерком. Фиолетовые чернила почти не выцвели. Этот самый листок накануне Арсений отдал Анастасии, ничего не объясняя, а та взяла, ни о чем не спрашивая, будто про тот листок все уже знала.
Арсений стал перечитывать странный отрывок, смысл которого ни прежде, ни сейчас не понимал, а отдал ведьмачке лишь потому, что там упомянуто было имя Фарна.
«…Поначалу рассказ Р. Показался мне нелепым. С какой стати такую тайну станут доверять ничем не примечательному поручику лейб-гвардии Конного полка? Но затем я вспомнил рассказы о графе Ф. Будто бы он на любую должность при дворе рекомендовал офицеров этого полка, которым некогда командовал. Так что Р. Вполне мог показаться графу достойной кандидатурой. Совпадали и другие факты: должность графа и то, что он присутствовал в Пскове при отречении Николая. Именно тогда Ф. мог решиться на подобный шаг. С другой стороны, графу что-то около восьмидесяти, известно, что с головой у него не все в порядке. За десертом он путал яблоко с грушею. Не из путаницы ли в старческой голове родилась подобная фантазия?На этом обрывок рукописи заканчивался.
Хочу не верить, но сам себя тут же опровергаю: Р. Предупреждал меня, чтобы я опасался Фарна. А между тем именно с человеком, носящим такую фамилию, вышла у меня когда-то дуэль. Я прикидывал — не упоминал ли сам об этом эпизоде? Но нет, Р. никак не мог слышать ничего подобного. А прежде мы и вовсе не могли сойтись: он человек совершенно другого круга. Вместе нас свела камера смертников.
Перечитал написанное и сам удивился своему решению: неужели я, как глупец, собираюсь идти куда-то, рисковать после того, что пережил? Можно ли еще верить во что-то после дней, проведенных в камере, откуда почти всех моих товарищей увели на расстрел? Как, однако, бандиты все сумели измазать в грязи! Написал слово „товарищ“ и показалось мне, что память погибших оскорбил, назвав их благородным прежде, а ныне мерзким словом. Если записки эти найдут, мой приговор подписан. Скорее всего, через несколько дней я их уничтожу. Пишу для того, чтобы разобраться с тем, что открылось. Жизнь Эммы и жизнь Сереженьки зависят от моего благоразумия. Но что если жизнь моя в самом деле осенена предназначением свыше?! Не является ли знаком то, что мне удалось избежать смерти? Никогда не забуду, как Тимошевич с мерзостной улыбкой на губах сообщил:
„Ты меня, гражданин штабс-капитан, уважал, человеческую личность во мне видел. И морду не бил. Ценю“. Уважал я его, оказывается! Брезгливо было руки марать. Под трибунал его надобно было отдать. Пожалели. А вот он не особенно жалостивился. Господи, что он сделал с Д.! Нет, нет, разумеется, все мои рассуждения — чепуха! Как можно считать себя избранным оттого, что удалось сохранить жизнь, когда столько достойнейших людей сгинули в кровавой мясорубке?!
Но вдруг… вдруг рассказанное Р. - правда?!.»
— Ну, что скажешь? — спросил Барсуков.
— Ничего не понял, — пожал плечами Арсений. — Кроме имени Фарна, здесь нет ничего интересного.
— А граф Ф.? Старик, присутствовавший при отречении Николая? Ведь это несомненно граф Фредерикс, министр двора!
— Ну и что из того? Этот листок я нашел спрятанным в ножке старого буфета. Надеялся, что штабс-капитан оставил какие-нибудь указания, где искать семейные сокровища, припрятанные от большевиков. А он лишь твердит про доверенную ему неизвестно кем тайну.
— Но Крутицкий упоминает имя Фарна, не так ли?
— Что из того?
— А то! — Барсик поднял вверх палец. — Как только в квартире Крутицких появился некто, именующий себя Эриком, внуком штабс-капитана Крутицкого, Фарн примчался в Питер, как крыса, учуявшая съестное.
— Но почему? — спросил Арсений.
— Вот именно, почему. Этого мы и не знаем. Вполне вероятно, что появление Фарна связано с тайной, доверенной Фредерикс некоему Р. и которую Р. в свою очередь поведал Крутицкому перед расстрелом. К сожалению, в записке нет намека на то, что это за тайна…
Арсений протянул Барсику пожелтевшую страницу, но тот взять не успел: один из малявок выдрал листок у Арсения из рук.
— Отдай! — завопил Викентий Викентьевич.
Безрезультатно! Малыш с поразительной скоростью взлетел по полкам стеллажа и поместился на верхней. А когда Барсуков кинулся к нему, столкнул вниз толстенную папку. Папка угодила Барсику точнехонько в голову.
— Кто они?! Что за мразь! Выгони эту дрянь! — Арсений сделал недвусмысленное движение, собираясь заехать в ухо ближайшему нахаленку, но тот ловко увернулся и швырнул в Арсения горсть гороха.
— Не могу, — простонал Барсуков, потирая ушибленную макушку. — Их нельзя выгнать Это шуликуны…
— Кто?
— Шуликуны. Убитые матерью дети. Вы голубчик, конечно ничего не слышали об этом. Не в каждый дом они являются. А у меня… вот… Барсуков беспомощно развел руками.
Арсений подозрительно оглядел сморщенные рожицы не то старичков, не то новорожденных.
— Понимаешь, голубчик, — Барсуков доверительно ухватил Арсения за рукав, — у Анюты до того, как мы поженились, было одиннадцать абортов. Ну и… эти шуликуны и объявились. Все одиннадцать.
— Не многовато ли? — поморщился Арсений.
— А в чем дело-то? — повысила голос Анюта, до того не обращавшая никакого внимания на рассуждения мужчин. — За удовольствия платить надо. У Машки Дятловой тридцать абортов было — и все путем. Она к разным врачам бегала, чтоб скоблиться почаще, не дожидаясь, пока полгода пройдет. И никаких шуликунов. Ни единого! А ты сам развел всякую нечисть, и на меня валишь, будто я одна во всем виноватая!
— Анюточка, милая, кто ж тебя винит! Жизнь наша подлая всему причиной. Жизнь подлая с трагическим акцентом. А тут дверь в тонкий мир нежданно приоткрылась. Каюсь, милая, каюсь — моя ошибка!
Тут шуликун отважился наконец спуститься с верхней полки стеллажа. Арсений подпрыгнул и на лету вырвал у воришки листок, однако не совсем удачно: половина страницы осталась у малявки, а другая половина досталась Арсению.
Барсуков взял обрывок страницы и бережно разгладил.
— Вы любите сказки, Арсений?
— Терпеть не могу!
— А зря. Представьте, живет себе одинокая старуха много-много лет. За семьдесят уже перевалило. А может и за восемьдесят. И вдруг появляется у нее неизвестно откуда ребеночек. Да не маленький, из колыбельки, а юноша, полный сил. Никогда не поверю, что вам не понравится такой сюжет!
— Отвратительная история.
— Вы, голубчик, ревнуете. И совершенно зря. Ведь вы — не Эрик. И никогда, к вашему счастью или несчастью, им не станете. Все, что у вас было от Эрика, — это серебряный крестик. Тот, который забрал Фарн, не так ли?
Глава 6
Было очень холодно. Воздух — ледяной. Кроватка — как лед. Несмотря на бесчисленные платки и одеяла, в которые он был укутан, холод пронизывал до костей его крошечное тельце. Он хотел заплакать, но лишь беспомощно кривил губы, для плача не было сил. Почему никто не пожалеет его бедный животик, который сводит от голода? Почему никто не даст маленький черный вкусный-превкусный сухарик, который можно долго-долго грызть, как конфетку? И куда ушла мама?
А потом холод кончился. Правда, он не почувствовал и тепла. Но холод отступил. Кто-то наклонился над кроваткой. Осторожно, как листья с кочана, стал снимать с ЭРика тряпицы — одеяла, платки, шарфы. Вот исчез последний платок, и тогда ЭРик увидел над собою изрезанное морщинами лицо. В то время как глаза были совсем молодыми — глаза человека, мечтающего о параллельных мирах. Седые, коротко остриженные волосы, длинный, немного отвислый нос, тонкие бесцветные губы — лицо юноши и старика одновременно, оно казалось знакомым, как будто ЭРик видел его вчера, но почему-то забыл об этом.
Старик осторожно взял на руки крошечное тельце младенца. ЭРик не чувствовал его ладоней — от них не исходило ни тепла, ни холода, — будто воздух держал ЭРика и не давал упасть.
— Надо торопиться, — шептал старик. — Сейчас придет трамвай, мы должны успеть. Вернуть. Тебя. Назад. Жаль, ты ничего не знаешь обо мне. Жизнь моя забыта. Еще одна из тысяч тропинок заросла травой. Теперь ты можешь верить только себе, потому что ты на меня похож. Не бойся, мой мальчик. Никогда не надо бояться того, что должно исполнить. Этот страх перед огромностью труда убивает слишком много благих начинаний. И человек устает, еще ничего не свершив. Вскоре ты родишься заново. Кто помнит час своего рождения, пройдет по лезвию ножа. Перунов глаз смотрит на тебя, сердце богородицы бьется в твоей груди…
…Воскресать было очень тяжело. ЭРику казалось, что он лежит на дне пруда. Вода была плотной, стоячей, и солнечные лучи напрасно пытались пробиться в глубину. Легкие его наполнились водой, и дышать не хотелось. Но кто-то потянул его наверх. Сначала слабо, поманил и исчез. Потом рванул сильнее, настойчивее. Плотная зелень воды таяла, пробивалось солнце, вот оно ударило в глаза, заискрилось, и ЭРик вынырнул на поверхность. Но вздохнуть не успел и стал опять погружаться. Теперь темнота сгущалась быстро, пруд сделался бездонным, а вода горькой на вкус. ЭРик подумал, что будет тяжело подниматься с такой глубины, и его охватило отвращение при мысли, что опять придется всплывать.
Во второй раз ЭРик пошел наверх толчками. Движение все убыстрялось, он мчался, рассекая толщу воды, и, вылетев из зеленой влаги, шлепнулся на твердый холодный пол. Горячая вода хлынула из носа и рта, обдирая носоглотку наждачной болью. Горячая волна разлилась по застывшим членам, Эрик содрогнулся от наслаждения и ожил. Глаза его прозрели, и он увидел потолок с частым золотом звезд.
Он поднял голову и огляделся.
Рядом с ним на коленях стояла женщина. Ее ярко-рыжие волосы золотистым потоком спускались на плечи. Он не мог оторвать глаз от больших белых грудей, едва прикрытых изношенной до прозрачности кофтой. Хотелось коснуться губами розовых сосков, как будто он в самом деле только что родился и жаждал испить первой капли сладкого материнского молока. ЭРик даже подался вперед, но застонал от пронзительной боли во всем теле и бессильно откинулся назад.
— Фу, кажется, получилось! — воскликнула Анастасия. — Я уж и не надеялась! Столько времени прошло, как оживляла последнего.
Она встала и протянула руку ЭРику, помогая подняться. Это не сразу удалось: суставы окостенели и плохо гнулись. ЭРик попробовал обойти комнату. Левое колено болело нестерпимо, и все тело дергалось при ходьбе. ЭРик придирчиво осмотрел руки. Правая срослась хорошо — осталось лишь темное кольцо шрама, зато на левой пальцы двигались с трудом.
— М-да, не очень удачная работа, — заметил ЭРик. — Хорошо, хоть говорить могу.
— Не уверена, что это хорошо. Да не волнуйся ты, вскоре тело заработает, как новенькое, даже следов соединений не останется. Глянь-ка в зеркало: шрам на щеке исчез.
ЭРик провел ладонью по лицу: в самом деле от пореза не осталось следа.
— Оденься! — Анастасия швырнула ему ворох одежды. — И добро пожаловать из пустого мира в мир наполненный. Я его королева!
— Надо же! Быть воскрешенным самой королевой! — ЭРик поклонился.
— Всех своих подданных создаю сама, — заносчиво отвечала Анастасия.
— Значит, я не только избранный, но уже и подданный?
— Жизнь не только для жратвы и дерьма. Так неужели ты думаешь, что земля только для людей?!
ЭРик поднял голову и посмотрел на синий, усыпанный звездами потолок.
— Думаю, что высокое мало кого интересует. А люди сами по себе слишком слабы. Их легко запугать, а еще легче купить. В конечном счете все решает чечевичная похлебка.
— Высокое должно обладать крыльями, иначе оно кажется смешным. Ну-ка, подними руки.
ЭРик повиновался.
— Нет, крыльев не получилось. Но ты можешь их вырастить. Рецепт у Барсика. Если, конечно, тебе хватит времени.
— Теперь я кое-что понимаю…
— Вряд ли, — покачала головой Анастасия. — Даже я пока ничего не понимаю. Одно ясно: Фарн примчался в Питер из-за тебя. По дороге он украл твой серебряный крестик и выудил из головы Арсения все, что тот знал о семье Крутицких. То есть о твоей нынешней родне. Но чем ты так круто насолил Фарну, я понять не могу.
ЭРик стал одеваться. Одежда была чужая и ему велика: джинсы пришлось затянуть ремнем, а рукава рубашки закатать. Только кроссовки остались его собственные, снятые с обрубков, со следами плохо отмытой крови.
Внезапно ЭРик скорчился от непереносимой боли под ребрами.
— Что это? — прохрипел он, не в силах разогнуться.
— Голод, — отвечала Анастасия будничным голосом. — Самый обычный голод.
Она протянула ЭРику ломоть хлеба, посыпанный крупной солью.
— Хлеб да соль, — сказала с улыбкой, наблюдая, как воскрешенный жует.
Боль почти сразу отпустила.
Анастасия открыла дверь в коридор и крикнула:
— Арсений, иди сюда. Твой подопечный ждет.
— Привет, братец! Не ожидал увидеть тебя здесь! — весело воскликнул ЭРик в то время как Арсений смотрел на него без тени приязни.
— Между прочим, это я притащил сюда твое тело в мешке. Зрелище, могу тебя заверить, было не из приятных.
— Мне нужна страничка из дневника, — прервала Анастасия начавшуюся перепалку. — Дай ее прочесть ЭРику.
— Увы, мадам, осталась только половина.
— Шуликуны? — нахмурилась Анастасия.
— Шуликуны, — подтвердил Арсений.
— Тогда иди ищи обрывки. Время у нас еще есть.
ЭРик вопросительно глянул на Анастасию:
— Мне казалось, я должен торопиться.
— Только в полдень к тебе вернется аура живого человека, и ты окончательно воскреснешь. Раньше этого срока тебе нельзя встречаться с Фарном. Или он тебя уничтожит.
— Я понял! Вы состряпали из меня зомби, чтобы я замочил этого беловолосого типа! — воскликнул ЭРик.
— Мой мальчик, ты сам выбрал этот путь. Ты назвался Эриком Крутицким. Более того, ты захотел им стать. А для этого надо получить новую душу, чего нельзя сделать без умерщвления тела. Так что нечего валить на других: ты сам все определил.
А потом холод кончился. Правда, он не почувствовал и тепла. Но холод отступил. Кто-то наклонился над кроваткой. Осторожно, как листья с кочана, стал снимать с ЭРика тряпицы — одеяла, платки, шарфы. Вот исчез последний платок, и тогда ЭРик увидел над собою изрезанное морщинами лицо. В то время как глаза были совсем молодыми — глаза человека, мечтающего о параллельных мирах. Седые, коротко остриженные волосы, длинный, немного отвислый нос, тонкие бесцветные губы — лицо юноши и старика одновременно, оно казалось знакомым, как будто ЭРик видел его вчера, но почему-то забыл об этом.
Старик осторожно взял на руки крошечное тельце младенца. ЭРик не чувствовал его ладоней — от них не исходило ни тепла, ни холода, — будто воздух держал ЭРика и не давал упасть.
— Надо торопиться, — шептал старик. — Сейчас придет трамвай, мы должны успеть. Вернуть. Тебя. Назад. Жаль, ты ничего не знаешь обо мне. Жизнь моя забыта. Еще одна из тысяч тропинок заросла травой. Теперь ты можешь верить только себе, потому что ты на меня похож. Не бойся, мой мальчик. Никогда не надо бояться того, что должно исполнить. Этот страх перед огромностью труда убивает слишком много благих начинаний. И человек устает, еще ничего не свершив. Вскоре ты родишься заново. Кто помнит час своего рождения, пройдет по лезвию ножа. Перунов глаз смотрит на тебя, сердце богородицы бьется в твоей груди…
…Воскресать было очень тяжело. ЭРику казалось, что он лежит на дне пруда. Вода была плотной, стоячей, и солнечные лучи напрасно пытались пробиться в глубину. Легкие его наполнились водой, и дышать не хотелось. Но кто-то потянул его наверх. Сначала слабо, поманил и исчез. Потом рванул сильнее, настойчивее. Плотная зелень воды таяла, пробивалось солнце, вот оно ударило в глаза, заискрилось, и ЭРик вынырнул на поверхность. Но вздохнуть не успел и стал опять погружаться. Теперь темнота сгущалась быстро, пруд сделался бездонным, а вода горькой на вкус. ЭРик подумал, что будет тяжело подниматься с такой глубины, и его охватило отвращение при мысли, что опять придется всплывать.
Во второй раз ЭРик пошел наверх толчками. Движение все убыстрялось, он мчался, рассекая толщу воды, и, вылетев из зеленой влаги, шлепнулся на твердый холодный пол. Горячая вода хлынула из носа и рта, обдирая носоглотку наждачной болью. Горячая волна разлилась по застывшим членам, Эрик содрогнулся от наслаждения и ожил. Глаза его прозрели, и он увидел потолок с частым золотом звезд.
Он поднял голову и огляделся.
Рядом с ним на коленях стояла женщина. Ее ярко-рыжие волосы золотистым потоком спускались на плечи. Он не мог оторвать глаз от больших белых грудей, едва прикрытых изношенной до прозрачности кофтой. Хотелось коснуться губами розовых сосков, как будто он в самом деле только что родился и жаждал испить первой капли сладкого материнского молока. ЭРик даже подался вперед, но застонал от пронзительной боли во всем теле и бессильно откинулся назад.
— Фу, кажется, получилось! — воскликнула Анастасия. — Я уж и не надеялась! Столько времени прошло, как оживляла последнего.
Она встала и протянула руку ЭРику, помогая подняться. Это не сразу удалось: суставы окостенели и плохо гнулись. ЭРик попробовал обойти комнату. Левое колено болело нестерпимо, и все тело дергалось при ходьбе. ЭРик придирчиво осмотрел руки. Правая срослась хорошо — осталось лишь темное кольцо шрама, зато на левой пальцы двигались с трудом.
— М-да, не очень удачная работа, — заметил ЭРик. — Хорошо, хоть говорить могу.
— Не уверена, что это хорошо. Да не волнуйся ты, вскоре тело заработает, как новенькое, даже следов соединений не останется. Глянь-ка в зеркало: шрам на щеке исчез.
ЭРик провел ладонью по лицу: в самом деле от пореза не осталось следа.
— Оденься! — Анастасия швырнула ему ворох одежды. — И добро пожаловать из пустого мира в мир наполненный. Я его королева!
— Надо же! Быть воскрешенным самой королевой! — ЭРик поклонился.
— Всех своих подданных создаю сама, — заносчиво отвечала Анастасия.
— Значит, я не только избранный, но уже и подданный?
— Жизнь не только для жратвы и дерьма. Так неужели ты думаешь, что земля только для людей?!
ЭРик поднял голову и посмотрел на синий, усыпанный звездами потолок.
— Думаю, что высокое мало кого интересует. А люди сами по себе слишком слабы. Их легко запугать, а еще легче купить. В конечном счете все решает чечевичная похлебка.
— Высокое должно обладать крыльями, иначе оно кажется смешным. Ну-ка, подними руки.
ЭРик повиновался.
— Нет, крыльев не получилось. Но ты можешь их вырастить. Рецепт у Барсика. Если, конечно, тебе хватит времени.
— Теперь я кое-что понимаю…
— Вряд ли, — покачала головой Анастасия. — Даже я пока ничего не понимаю. Одно ясно: Фарн примчался в Питер из-за тебя. По дороге он украл твой серебряный крестик и выудил из головы Арсения все, что тот знал о семье Крутицких. То есть о твоей нынешней родне. Но чем ты так круто насолил Фарну, я понять не могу.
ЭРик стал одеваться. Одежда была чужая и ему велика: джинсы пришлось затянуть ремнем, а рукава рубашки закатать. Только кроссовки остались его собственные, снятые с обрубков, со следами плохо отмытой крови.
Внезапно ЭРик скорчился от непереносимой боли под ребрами.
— Что это? — прохрипел он, не в силах разогнуться.
— Голод, — отвечала Анастасия будничным голосом. — Самый обычный голод.
Она протянула ЭРику ломоть хлеба, посыпанный крупной солью.
— Хлеб да соль, — сказала с улыбкой, наблюдая, как воскрешенный жует.
Боль почти сразу отпустила.
Анастасия открыла дверь в коридор и крикнула:
— Арсений, иди сюда. Твой подопечный ждет.
— Привет, братец! Не ожидал увидеть тебя здесь! — весело воскликнул ЭРик в то время как Арсений смотрел на него без тени приязни.
— Между прочим, это я притащил сюда твое тело в мешке. Зрелище, могу тебя заверить, было не из приятных.
— Мне нужна страничка из дневника, — прервала Анастасия начавшуюся перепалку. — Дай ее прочесть ЭРику.
— Увы, мадам, осталась только половина.
— Шуликуны? — нахмурилась Анастасия.
— Шуликуны, — подтвердил Арсений.
— Тогда иди ищи обрывки. Время у нас еще есть.
ЭРик вопросительно глянул на Анастасию:
— Мне казалось, я должен торопиться.
— Только в полдень к тебе вернется аура живого человека, и ты окончательно воскреснешь. Раньше этого срока тебе нельзя встречаться с Фарном. Или он тебя уничтожит.
— Я понял! Вы состряпали из меня зомби, чтобы я замочил этого беловолосого типа! — воскликнул ЭРик.
— Мой мальчик, ты сам выбрал этот путь. Ты назвался Эриком Крутицким. Более того, ты захотел им стать. А для этого надо получить новую душу, чего нельзя сделать без умерщвления тела. Так что нечего валить на других: ты сам все определил.
Глава 7
В тот вечер в «Камее» состоялась небольшая вечеринка. Все было просто, почти по-домашнему: водка, шампанское, соленья, бутерброды, плов на горячее. На сладкое смолотили огромный торт и три коробки импортного мороженого. Белкин любил такие сабантуи по старинке, напоминающие вечеринки в НИИ, где он когда-то работал. Только теперь это устраивалось не в складчину, а на деньги хозяина. Белкин благодетельствовал и подчеркивал при этом, что благодетельствует. Он требовал, чтобы работники считали друг друга родней, а фирму — отчим домом. Отношения так же должны быть родственными: отчет за каждую минуту, преданность делу и еще большая преданность хозяину. Перечливости Белкин не терпел и тут же пресекал ее в корне. Зато обожал лесть, самые дурацкие комплименты проглатывал, не морщась.
Когда время перевалило за полночь, веселье стало иссякать: кое-кто из мужчин упился и заснул, а женщины, из тех разумеется, кто обременен был семьей, выразительно поглядывали на часы и сладкими голосами выпрашивали деньги на такси. Белкин деньги обещал, но позже: ему самому домой идти не хотелось. Так пусть подчиненные веселятся вместе с ним. И тут секретарша протянула ему трубку.
— Николай Григорьевич, вас супруга. — Она скорчила неопределенную гримаску, Белкин не понял какую.
Что хотела выразить секретарша — недоумение или растерянность? Или… испуг?
Он сказал «да» и приготовился услышать несколько банальных сентенций. Но услышал визг — истошный крик перепуганного насмерть животного.
— Украли! — вопила Ирина. — Украли! Солнышко наше украли!
— Что украли? — спросил Белкин, уже зная, что услышит в ответ.
Где-то под костно-мясной броней екнуло сердце.
— Таню! Таню! — выкрикнула жена.
— Что значит «украли»? — Белкин отошел к окну, надеясь, что здесь его не услышат. — С чего ты решила?
Визг, всхлипы в ответ — понять что-либо было совершенно невозможно.
Когда время перевалило за полночь, веселье стало иссякать: кое-кто из мужчин упился и заснул, а женщины, из тех разумеется, кто обременен был семьей, выразительно поглядывали на часы и сладкими голосами выпрашивали деньги на такси. Белкин деньги обещал, но позже: ему самому домой идти не хотелось. Так пусть подчиненные веселятся вместе с ним. И тут секретарша протянула ему трубку.
— Николай Григорьевич, вас супруга. — Она скорчила неопределенную гримаску, Белкин не понял какую.
Что хотела выразить секретарша — недоумение или растерянность? Или… испуг?
Он сказал «да» и приготовился услышать несколько банальных сентенций. Но услышал визг — истошный крик перепуганного насмерть животного.
— Украли! — вопила Ирина. — Украли! Солнышко наше украли!
— Что украли? — спросил Белкин, уже зная, что услышит в ответ.
Где-то под костно-мясной броней екнуло сердце.
— Таню! Таню! — выкрикнула жена.
— Что значит «украли»? — Белкин отошел к окну, надеясь, что здесь его не услышат. — С чего ты решила?
Визг, всхлипы в ответ — понять что-либо было совершенно невозможно.