— Кто с тобой рядом?
— Тима, — с трудом выдохнула жена.
— Вот и дай ему трубку. Надеюсь, он все объяснит членораздельно.
Новый врыв эмоций, и наконец послышался голос Тимошевича:
— Слушаю, Николай Григорьевич.
— Это я слушаю! Говори!
— Только что явился студент из ее группы. Говорит, что Танчо у него на глазах похитили.
— Что значит «У него на глазах»? Кто он вообще такой?
— Староста группы, Виталий… Соловьев фамилия.
— Не помню такого. Чего он хочет? Денег? Он с похитителями в доле?
— Не похоже. Обычный парень. Хотя не откажется от вознаграждения.
— За что вознаграждать-то? Конкретно что он рассказал?
— Таня исчезла.
— Кретин, — прошипел Белкин. — Ладно, сейчас приеду.
Его охватила злость: все эти беспомощные тупоголовые людишки облепили его, как мухи. Жрут, пьют, сношаются и орут хором: «Денег! Денег!» Будто он, Белкин, не человек, а дойная корова. И почему только все эти вскормленные коммунистами люди, так полюбили деньги? Их же учили работать бескорыстно ради светлого будущего. Учили, да не выучили.
Он взял со стола бутылку и сунул в карман пиджака.
Вечеринка сразу увяла, сотрудники стояли, переминаясь с ноги на ногу, и смотрели на шефа пустыми глазами. Кто-то, прячась за спинами, срочно дожевывал буженину. Белкин знал, о чем думает вся эта шобла: ломают голову, как скажется похищение хозяйской дочери на их собственном благополучии? Не подрежут ли уплаченные за дитятко несколько «тонн» баксов их собственные доходы? Никому из этих тварей хозяина не жаль. Наверняка про себя злорадствуют: «Я — бедный, моих деток похищать не станут». Не волнуйтесь, дорогие вы мои, я вас заставлю глотнуть дерьма вместе со мной, это гарантируется.
Хуже всего то, что у Белкина не было никаких предположений на счет того, кто мог украсть Танчо. Мелкие споры с «Архангелом» — фирмой, у которой они арендовали помещение, — не в счет. Судя по всему, это отморозки со стороны, а с такой мразью сложнее всего иметь дело. Белкин выругался. Сколько раз он говорил, чтобы Танчо не надеялась на своих толстомордых дружков, а ходила в сопровождении Тимошевича. На кой черт он платит этому бывшему менту такие бабки?! А эта дуреха напялит на себя новенькие импортные шмотки, цепь золотую туда, кольцо с бриллиантом — подружек позлить охота — и вперед. Будто сам черт ей не брат! Добегалась.
В квартире царил хаос. Первобытный. Когда свет еще не отделился от тьмы. Ирина в одной шелковой сорочке валялась на диване, раскинув полные руки так, что из-под мышек торчали кустики ярко-рыжей растительности. Когда Белкин вошел в комнату, она повернула в его сторону голову и простонала:
— Я умираю… сердце… умираю… — И закатила глаза.
От нее пахло коньяком и лекарствами. Тимошевич и горничная Анечка (вообще-то приходящая, но вызванная все тем же Тимошевичем) суетились вокруг хозяйки.
— Николай Григорьевич! — всплеснула руками Анечка, — вообразите, «скорая» не едет! Мы звоним, звоним, а они отвечают: валидол примите.
— Заткнись! — оборвал ее словоизлияния Белкин и повернулся к Тимошевичу.
— Звонил кто-нибудь еще?
— Нет.
— Где она была?
— На вечеринке. Группой отмечали окончание сессии.
— Почему одна?
— Должна была позвонить, я бы ее встретил. Но не позвонила.
— Почему?
— Не знаю… Хотя некоторые соображения имеются. — Тимошевич старательно нахмурил брови, изображая тяжкую работу мысли. — Перед вечеринкой Танчо заходила домой переодеться и сказала, что познакомилась с каким-то парнем.
— Что, так и доложила? — недоверчиво хмыкнул Белкин.
— Да, да, — ожила вдруг Ирина. — Она еще спросила меня: «Мама, а ведь твоя девичья фамилия Крутицкая — так ведь?» — «Да, отвечаю, а в чем дело?» — «Представляешь, — смеется она, — я сегодня познакомилась с парнем. И зовут его Эрик Крутицкий. Вот так совпадение!»
— Эрик, Эрик Крутицкий… — пробормотал Николай Григорьевич, силясь что-то вспомнить.
— Сына тети Оли звали Эриком, — подсказала Ирина. — Он умер в блокаду.
— В самом деле совпадение.
— Нет, не совпадение, — заявил Тимошевич.
— Что?!
— Как только я узнал про этого странного знакомого от Ирины Васильевны, тут же позвонил вашей бабульке. Так вот, едва телефон на том конце гукнул, как старушка схватила трубку и заорала: «Эрик, это ты? Где ты пропадаешь?! Я так волнуюсь».
— Она что, шизонулась?! — Ирина мгновенно оправилась от сердечного приступа и села на диване.
Тимошевич торжествующе посмотрел сначала на хозяина, потом на хозяйку. Он понимал, что отличился, и хотел, чтобы хозяева тоже это поняли.
— Слушайте дальше. Я сделал вид, что нисколько не удивлен, и вежливо так говорю: «Уважаемая Ольга Михайловна, дело в том, что с Эриком у меня была назначена встреча, а он не пришел». И что же она ответила? Будто бы Эрик ушел поутру торговать газетами, обещал вернуться к вечеру, но не вернулся. — Тимошевич выдержал паузу и добавил: — «… это после стольких лет, как я его ждала!» Ну, что скажете?!
— По-моему, нам пора навестить тетю Олю, — прошипел Белкин.
Глава 8
Глава 9
— Тима, — с трудом выдохнула жена.
— Вот и дай ему трубку. Надеюсь, он все объяснит членораздельно.
Новый врыв эмоций, и наконец послышался голос Тимошевича:
— Слушаю, Николай Григорьевич.
— Это я слушаю! Говори!
— Только что явился студент из ее группы. Говорит, что Танчо у него на глазах похитили.
— Что значит «У него на глазах»? Кто он вообще такой?
— Староста группы, Виталий… Соловьев фамилия.
— Не помню такого. Чего он хочет? Денег? Он с похитителями в доле?
— Не похоже. Обычный парень. Хотя не откажется от вознаграждения.
— За что вознаграждать-то? Конкретно что он рассказал?
— Таня исчезла.
— Кретин, — прошипел Белкин. — Ладно, сейчас приеду.
Его охватила злость: все эти беспомощные тупоголовые людишки облепили его, как мухи. Жрут, пьют, сношаются и орут хором: «Денег! Денег!» Будто он, Белкин, не человек, а дойная корова. И почему только все эти вскормленные коммунистами люди, так полюбили деньги? Их же учили работать бескорыстно ради светлого будущего. Учили, да не выучили.
Он взял со стола бутылку и сунул в карман пиджака.
Вечеринка сразу увяла, сотрудники стояли, переминаясь с ноги на ногу, и смотрели на шефа пустыми глазами. Кто-то, прячась за спинами, срочно дожевывал буженину. Белкин знал, о чем думает вся эта шобла: ломают голову, как скажется похищение хозяйской дочери на их собственном благополучии? Не подрежут ли уплаченные за дитятко несколько «тонн» баксов их собственные доходы? Никому из этих тварей хозяина не жаль. Наверняка про себя злорадствуют: «Я — бедный, моих деток похищать не станут». Не волнуйтесь, дорогие вы мои, я вас заставлю глотнуть дерьма вместе со мной, это гарантируется.
Хуже всего то, что у Белкина не было никаких предположений на счет того, кто мог украсть Танчо. Мелкие споры с «Архангелом» — фирмой, у которой они арендовали помещение, — не в счет. Судя по всему, это отморозки со стороны, а с такой мразью сложнее всего иметь дело. Белкин выругался. Сколько раз он говорил, чтобы Танчо не надеялась на своих толстомордых дружков, а ходила в сопровождении Тимошевича. На кой черт он платит этому бывшему менту такие бабки?! А эта дуреха напялит на себя новенькие импортные шмотки, цепь золотую туда, кольцо с бриллиантом — подружек позлить охота — и вперед. Будто сам черт ей не брат! Добегалась.
В квартире царил хаос. Первобытный. Когда свет еще не отделился от тьмы. Ирина в одной шелковой сорочке валялась на диване, раскинув полные руки так, что из-под мышек торчали кустики ярко-рыжей растительности. Когда Белкин вошел в комнату, она повернула в его сторону голову и простонала:
— Я умираю… сердце… умираю… — И закатила глаза.
От нее пахло коньяком и лекарствами. Тимошевич и горничная Анечка (вообще-то приходящая, но вызванная все тем же Тимошевичем) суетились вокруг хозяйки.
— Николай Григорьевич! — всплеснула руками Анечка, — вообразите, «скорая» не едет! Мы звоним, звоним, а они отвечают: валидол примите.
— Заткнись! — оборвал ее словоизлияния Белкин и повернулся к Тимошевичу.
— Звонил кто-нибудь еще?
— Нет.
— Где она была?
— На вечеринке. Группой отмечали окончание сессии.
— Почему одна?
— Должна была позвонить, я бы ее встретил. Но не позвонила.
— Почему?
— Не знаю… Хотя некоторые соображения имеются. — Тимошевич старательно нахмурил брови, изображая тяжкую работу мысли. — Перед вечеринкой Танчо заходила домой переодеться и сказала, что познакомилась с каким-то парнем.
— Что, так и доложила? — недоверчиво хмыкнул Белкин.
— Да, да, — ожила вдруг Ирина. — Она еще спросила меня: «Мама, а ведь твоя девичья фамилия Крутицкая — так ведь?» — «Да, отвечаю, а в чем дело?» — «Представляешь, — смеется она, — я сегодня познакомилась с парнем. И зовут его Эрик Крутицкий. Вот так совпадение!»
— Эрик, Эрик Крутицкий… — пробормотал Николай Григорьевич, силясь что-то вспомнить.
— Сына тети Оли звали Эриком, — подсказала Ирина. — Он умер в блокаду.
— В самом деле совпадение.
— Нет, не совпадение, — заявил Тимошевич.
— Что?!
— Как только я узнал про этого странного знакомого от Ирины Васильевны, тут же позвонил вашей бабульке. Так вот, едва телефон на том конце гукнул, как старушка схватила трубку и заорала: «Эрик, это ты? Где ты пропадаешь?! Я так волнуюсь».
— Она что, шизонулась?! — Ирина мгновенно оправилась от сердечного приступа и села на диване.
Тимошевич торжествующе посмотрел сначала на хозяина, потом на хозяйку. Он понимал, что отличился, и хотел, чтобы хозяева тоже это поняли.
— Слушайте дальше. Я сделал вид, что нисколько не удивлен, и вежливо так говорю: «Уважаемая Ольга Михайловна, дело в том, что с Эриком у меня была назначена встреча, а он не пришел». И что же она ответила? Будто бы Эрик ушел поутру торговать газетами, обещал вернуться к вечеру, но не вернулся. — Тимошевич выдержал паузу и добавил: — «… это после стольких лет, как я его ждала!» Ну, что скажете?!
— По-моему, нам пора навестить тетю Олю, — прошипел Белкин.
Глава 8
Серый обшарпанный «жигуль» Арсения петлял по улицам, поминутно сворачивая, и ЭРику начинало казаться, что они кружат на одном месте. Сделалось уже совсем светло. День наступал мутноватый, с облаками. ЭРик то и дело тер шею, пытаясь освоиться в своем старо-новом теле. Прошлое он помнил, но смутно. Какие-то неясные картинки, будто из чужой жизни. Два раза за три дня переменить сущность — это слишком. Нет, судьба не обманула его, пообещав иную жизнь. Но все получилось не так просто: проехал на трамвае пару остановок, и пожалуйста — ты в иной жизни. Новая жизнь — новый человек, и новое предназначение, которое впечатано в тебя, как тавро, и от которого не отвертеться. ЭРик провел ладонями по лицу, шее, груди. Там, внутри, копилась сила, пока неведомая ему самому. И сила совершенно нечеловеческая.
— Куда мы едем? — спросил наконец ЭРик. — ему казалось, что машина совершает уже третий круг по городу.
— К Суканису, в «Таверну № 5», — отозвался Арсений, и они наконец остановились у входа в кабачок.
Новенькие темные рамы в окнах и свежая цыплячье-желтая окраска фасада говорили о том, что заведение процветает, могучий охранник в дверях — что здесь бывают люди солидные. Они вошли. Красно-коричневые стены с узором старинной кладки, темные панели на потолке, черные массивные столы и стулья — веяло мрачным, эклектичным и жутковатым спектаклем.
«Таверна № 5» только что открылась. Столики были чисты, официанты неторопливы.
— Мне здесь не нравится. — ЭРик огляделся.
Официант, шустрые человечек со светлыми глазами навыкате, принес две высокие кружки, наполненные темным пивом с шапками неоседающей пены.
— Что будем заказывать? Свининку? Рыбку? Шалычок-с? — Официант протянул глянцевую книжечку меню.
— Мясо, — отвечал Арсений, — кусок мяса размером с этот стол.
И без того выпуклые глаза официанты буквально вылезли из орбит.
— Размером со стол?.. Позвольте, штука, наверное? — Он осклабился, обнажая крупные желтые зубы.
— Нет, вполне серьезно. Суканис знает. Так и скажи ему: мясо размером с этот стол.
— Денег-то хватит? — Официант подозрительно покосился на гостей.
— Мы не можем ждать, — нахмурился Арсений.
— Ну ладно, ладно, я все передам. — Официант миролюбиво усмехнулся.
Арсений протянул ЭРику измятый, склеенный из двух частей (второй обрывок удалось все-таки отбить у проклятых уродцев) листок из дневника штабс-капитана Крутицкого.
— Прочти, пока они там разбираются с нашей платежеспособностью.
Эрик пробежал глазами страницу.
— Я видел подобные обрывки спрятанными в буфете у мамы Оли.
— Я тоже их видел. Но ты-то, истинный наследник, ты наверняка знаешь больше о своей семье.
— Они прятали свое прошлое.
— Послушай, враль…
— И ты послушай, братец. Почему ты меня ненавидишь? Ведь я спас тебе жизнь.
— Опять за сочинительство свое дурацкое взялся?
— «Славка Веденеев» — это имя тебе что-нибудь говорит?
У Арсения екнуло сердце, но он все же выдавил:
— Ничего.
— Странно. Этот человек тебя заказал.
— В параллельном мире?
— Нет, в здешнем.
— Надо же, как быстро тебя зачислили в киллеры, — усмехнулся Арсений.
— Может, ты продал что-то некачественное, срубил лишние бабки?
— Ну уж, знаешь, за то, что я им дал…
— Ты им дал камни из бабушкиного буфета. — Арсений онемел, и ЭРик понял, что попал в точку.
— В моем мире камни были спрятаны в стойках буфета, поддерживающих верхушку. А когда я разобрал буфет в этом мире, то ничего не обнаружил в тайниках, кроме нескольких записок деда.
Арсений молчал.
— Вся эта история с украденными в трамвае камнях выдумка от начала до конца, не так ли? — улыбнулся ЭРик.
— Да, — выдохнул Арсений. — Эмма Ивановна так старательно всем рассказывала о пропаже, что и сама поверила. Камешки я нашел уже после ее смерти, когда переставлял буфет. Кому мне было отдать находку? Тете Оле? Зачем ей бриллианты? Ирине Белкиной? Да лучше их в Неву бросить. А мне они очень пригодились — выкупил третью комнату в коммуналке — я там вместе с покойной мамашей был прописан — и наконец зажил в отдельной квартире. Разве не на доброе дело пошло наследство, а? Скажи!
— Значит, ты вор, братец, — без тени осуждения в голосе, просто констатируя, произнес ЭРик.
— А ты бы поступил иначе, да? Или вообразил, что эти камешки твои, наследничек хренов?
— Я еще не знаю, что в этом мире мое. Но уж камни точно были не твои.
Ответить Арс не успел: возле их столика возник Суканис, огромный, как глыба, с выпирающим из-под куртки животом и мощными, как кувалды, руками. А в руках — огромный черный поднос, на котором возлежал, как седьмое чудо света, пласт жаркого с коричневой корочкой, обсыпанный колечками лука, источающий густой сок и умопомрачительный аромат. Рот ЭРика тут же наполнился горькой слюной.
— Анастасиюшка, благодетельница, велела кланяться. — Суканис поклонился и водрузил поднос на стол. — Трижды три раза спасала мне жизнь ее защита, а не то лежал бы на Серафимовском в дубовом гробике. Мяско получилось замечательное. Мяско цельное, ни один кусочек не пропал. Я ведь знаю какое кому и когда мяско подавать.
— Ты будешь? — спросил ЭРик «брата».
— Это только тебе, так велела Анастасия.
Нож и вилка мелькнули в воздухе и впились в восхитительный ломоть. Через несколько минут поднос опустел, а в желудке ЭРика появилась приятная тяжесть, во рту вместо горечи — восхитительный вкус жаркого. ЭРик аккуратно подобрал вилкой оставшиеся колечки лука и вытер ломтем хлеба скопившийся по углам подноса соус.
— Отлично, — выдохнул ЭРик, — хотя бы ради этого стоило воскреснуть.
— Считаешь, что воскрес именно для этого? — тут же осадил его Гребнев.
— А ты знаешь мое предназначение?
— Ты будешь делать то, что скажет Анастасия.
ЭРик улыбнулся в ответ с добродушием матерого волка.
«Арсений служит не личности, не идее, а необходимости» — ЭРику показалось, что он прочел очередное досье из картотеки Сержа. Жаль, что ему во время «досмотра» не попалась карточка с фамилией «Гребнев».
ЭРик поднялся.
— А ты уверен, что я ЗАХОЧУ делать, что прикажет Анастасия? Или ты? Или кто-то еще? Хватит ли у тебя силы остановить меня, если я захочу уйти?
Арсений попытался схватить ЭРика за рукав, но тот перехватил руку, вывернул и придавил к столу так, что хрустнули кости.
— Запомни, братец, я не повинуюсь никому и никогда. Я сам переменил свою душу еще до того, как вы занялись моим телом. Я повинуюсь только себе, а вы, высунув языки, бежите за мной. Я всегда буду опережать вас на шаг. Надеюсь, ты уяснил наконец, что я за человек.
В обычно невыразительных глазах Арсения вспыхнули злобные огоньки.
— Да, приятель, понял. Ты из тех подонков, которые признают лишь опиумное слово «хочу» и забывают, что все благородное в мире строится на слове «надо».
ЭРик рассмеялся коротким смешком.
— Еще на этом слове строится жестокость, подлость, насилие. Но есть другое слово, гораздо сильнее двух предыдущих, но мы с тобой его произносить не будем, не так ли? Потому что это не то место, где швыряются подобными словами, а мы с тобой не те люди, которые до конца понимают смысл этого слова.
— Это слово — Фарн? — спросил Арсений с издевкой.
— Жаль, что мы не были с тобой знакомы раньше, — процедил сквозь зубы ЭРик. — Тогда бы я не задумываясь согласился пришить тебя за три тонны.
ЭРик вышел, и никто не пытался ему помешать. Отойдя полквартала от таверны, он завернул во двор и здесь, возле мусорных бачков, выблевал все, что скормил ему Суканис. Потом, шатаясь, забрел в грязный и вонючий подъезд, наугад толкнул ближайшую дверь, разлетелся хлипкий замок, поддавшись нечеловеческой силе. Какая-то тетка в ситцевом халате и с нечесаными волосами попалась ЭРику в коридоре. В руках ее скворчала горячим салом сковородка с яичницей. Увидев ЭРика, тетка замерла с раскрытым ртом.
— Где ванная? — спросил незваный гость.
Тетка отрешенно махнула рукой в конец коридора. Ванны как таковой в квартире не было: обнаружилась только раковина, и возле нее — ржавое корыто на подпорках из кирпичей. ЭРик поплескал себе в лицо холодной водой, вытерся чьим-то грязным полотенцем и, повернув назад, увидел, что тетка по-прежнему стоит посреди коридора, беззвучно кривя губы, не в силах крикнуть.
ЭРик, вынул из ее рук сковородку, вытряхнул яичницу себе в рот, проглотил не жуя и вернул пустую сковородку хозяйке. Та попыталась конвульсивно сжать онемевшими пальцами ручку, но ничего у нее не вышло чугунная сковородка грохнулась об пол.
— Сударыня, вы спасли мне жизнь, — сказал ЭРик, поклонившись, и вышел.
Возле мусорных бачков, на месте красной блевотной лужи, теперь сидел огромный черный пес и умильно смотрел на ЭРика умными желтыми глазами.
— Премного благодарен вам, хозяин, что вы отказались переварить мою плоть. Теперь можете помыкать мной как минимум лет сто. — И пес протянул ЭРику огромную черную лапу, видимо, для рукопожатия. — Плевок, представился пес. — Имя, может быть, не слишком благозвучное, но зато мое, кровное. Впрочем, собаки, как и люди, имен не выбирают.
— Оказывается, ты философ, — засмеялся ЭРик. — Ну, тогда пошли.
— Куда?
— К другому философу.
ЭРик покинул двор. Пес шествовал следом. У входа в «Таверну № 5» их поджидал Суканис. Ни слова не говоря, он протянул ЭРику черный закопченный шампур, и ЭРик взял его, как берут меч или шпагу.
— Куда мы едем? — спросил наконец ЭРик. — ему казалось, что машина совершает уже третий круг по городу.
— К Суканису, в «Таверну № 5», — отозвался Арсений, и они наконец остановились у входа в кабачок.
Новенькие темные рамы в окнах и свежая цыплячье-желтая окраска фасада говорили о том, что заведение процветает, могучий охранник в дверях — что здесь бывают люди солидные. Они вошли. Красно-коричневые стены с узором старинной кладки, темные панели на потолке, черные массивные столы и стулья — веяло мрачным, эклектичным и жутковатым спектаклем.
«Таверна № 5» только что открылась. Столики были чисты, официанты неторопливы.
— Мне здесь не нравится. — ЭРик огляделся.
Официант, шустрые человечек со светлыми глазами навыкате, принес две высокие кружки, наполненные темным пивом с шапками неоседающей пены.
— Что будем заказывать? Свининку? Рыбку? Шалычок-с? — Официант протянул глянцевую книжечку меню.
— Мясо, — отвечал Арсений, — кусок мяса размером с этот стол.
И без того выпуклые глаза официанты буквально вылезли из орбит.
— Размером со стол?.. Позвольте, штука, наверное? — Он осклабился, обнажая крупные желтые зубы.
— Нет, вполне серьезно. Суканис знает. Так и скажи ему: мясо размером с этот стол.
— Денег-то хватит? — Официант подозрительно покосился на гостей.
— Мы не можем ждать, — нахмурился Арсений.
— Ну ладно, ладно, я все передам. — Официант миролюбиво усмехнулся.
Арсений протянул ЭРику измятый, склеенный из двух частей (второй обрывок удалось все-таки отбить у проклятых уродцев) листок из дневника штабс-капитана Крутицкого.
— Прочти, пока они там разбираются с нашей платежеспособностью.
Эрик пробежал глазами страницу.
— Я видел подобные обрывки спрятанными в буфете у мамы Оли.
— Я тоже их видел. Но ты-то, истинный наследник, ты наверняка знаешь больше о своей семье.
— Они прятали свое прошлое.
— Послушай, враль…
— И ты послушай, братец. Почему ты меня ненавидишь? Ведь я спас тебе жизнь.
— Опять за сочинительство свое дурацкое взялся?
— «Славка Веденеев» — это имя тебе что-нибудь говорит?
У Арсения екнуло сердце, но он все же выдавил:
— Ничего.
— Странно. Этот человек тебя заказал.
— В параллельном мире?
— Нет, в здешнем.
— Надо же, как быстро тебя зачислили в киллеры, — усмехнулся Арсений.
— Может, ты продал что-то некачественное, срубил лишние бабки?
— Ну уж, знаешь, за то, что я им дал…
— Ты им дал камни из бабушкиного буфета. — Арсений онемел, и ЭРик понял, что попал в точку.
— В моем мире камни были спрятаны в стойках буфета, поддерживающих верхушку. А когда я разобрал буфет в этом мире, то ничего не обнаружил в тайниках, кроме нескольких записок деда.
Арсений молчал.
— Вся эта история с украденными в трамвае камнях выдумка от начала до конца, не так ли? — улыбнулся ЭРик.
— Да, — выдохнул Арсений. — Эмма Ивановна так старательно всем рассказывала о пропаже, что и сама поверила. Камешки я нашел уже после ее смерти, когда переставлял буфет. Кому мне было отдать находку? Тете Оле? Зачем ей бриллианты? Ирине Белкиной? Да лучше их в Неву бросить. А мне они очень пригодились — выкупил третью комнату в коммуналке — я там вместе с покойной мамашей был прописан — и наконец зажил в отдельной квартире. Разве не на доброе дело пошло наследство, а? Скажи!
— Значит, ты вор, братец, — без тени осуждения в голосе, просто констатируя, произнес ЭРик.
— А ты бы поступил иначе, да? Или вообразил, что эти камешки твои, наследничек хренов?
— Я еще не знаю, что в этом мире мое. Но уж камни точно были не твои.
Ответить Арс не успел: возле их столика возник Суканис, огромный, как глыба, с выпирающим из-под куртки животом и мощными, как кувалды, руками. А в руках — огромный черный поднос, на котором возлежал, как седьмое чудо света, пласт жаркого с коричневой корочкой, обсыпанный колечками лука, источающий густой сок и умопомрачительный аромат. Рот ЭРика тут же наполнился горькой слюной.
— Анастасиюшка, благодетельница, велела кланяться. — Суканис поклонился и водрузил поднос на стол. — Трижды три раза спасала мне жизнь ее защита, а не то лежал бы на Серафимовском в дубовом гробике. Мяско получилось замечательное. Мяско цельное, ни один кусочек не пропал. Я ведь знаю какое кому и когда мяско подавать.
— Ты будешь? — спросил ЭРик «брата».
— Это только тебе, так велела Анастасия.
Нож и вилка мелькнули в воздухе и впились в восхитительный ломоть. Через несколько минут поднос опустел, а в желудке ЭРика появилась приятная тяжесть, во рту вместо горечи — восхитительный вкус жаркого. ЭРик аккуратно подобрал вилкой оставшиеся колечки лука и вытер ломтем хлеба скопившийся по углам подноса соус.
— Отлично, — выдохнул ЭРик, — хотя бы ради этого стоило воскреснуть.
— Считаешь, что воскрес именно для этого? — тут же осадил его Гребнев.
— А ты знаешь мое предназначение?
— Ты будешь делать то, что скажет Анастасия.
ЭРик улыбнулся в ответ с добродушием матерого волка.
«Арсений служит не личности, не идее, а необходимости» — ЭРику показалось, что он прочел очередное досье из картотеки Сержа. Жаль, что ему во время «досмотра» не попалась карточка с фамилией «Гребнев».
ЭРик поднялся.
— А ты уверен, что я ЗАХОЧУ делать, что прикажет Анастасия? Или ты? Или кто-то еще? Хватит ли у тебя силы остановить меня, если я захочу уйти?
Арсений попытался схватить ЭРика за рукав, но тот перехватил руку, вывернул и придавил к столу так, что хрустнули кости.
— Запомни, братец, я не повинуюсь никому и никогда. Я сам переменил свою душу еще до того, как вы занялись моим телом. Я повинуюсь только себе, а вы, высунув языки, бежите за мной. Я всегда буду опережать вас на шаг. Надеюсь, ты уяснил наконец, что я за человек.
В обычно невыразительных глазах Арсения вспыхнули злобные огоньки.
— Да, приятель, понял. Ты из тех подонков, которые признают лишь опиумное слово «хочу» и забывают, что все благородное в мире строится на слове «надо».
ЭРик рассмеялся коротким смешком.
— Еще на этом слове строится жестокость, подлость, насилие. Но есть другое слово, гораздо сильнее двух предыдущих, но мы с тобой его произносить не будем, не так ли? Потому что это не то место, где швыряются подобными словами, а мы с тобой не те люди, которые до конца понимают смысл этого слова.
— Это слово — Фарн? — спросил Арсений с издевкой.
— Жаль, что мы не были с тобой знакомы раньше, — процедил сквозь зубы ЭРик. — Тогда бы я не задумываясь согласился пришить тебя за три тонны.
ЭРик вышел, и никто не пытался ему помешать. Отойдя полквартала от таверны, он завернул во двор и здесь, возле мусорных бачков, выблевал все, что скормил ему Суканис. Потом, шатаясь, забрел в грязный и вонючий подъезд, наугад толкнул ближайшую дверь, разлетелся хлипкий замок, поддавшись нечеловеческой силе. Какая-то тетка в ситцевом халате и с нечесаными волосами попалась ЭРику в коридоре. В руках ее скворчала горячим салом сковородка с яичницей. Увидев ЭРика, тетка замерла с раскрытым ртом.
— Где ванная? — спросил незваный гость.
Тетка отрешенно махнула рукой в конец коридора. Ванны как таковой в квартире не было: обнаружилась только раковина, и возле нее — ржавое корыто на подпорках из кирпичей. ЭРик поплескал себе в лицо холодной водой, вытерся чьим-то грязным полотенцем и, повернув назад, увидел, что тетка по-прежнему стоит посреди коридора, беззвучно кривя губы, не в силах крикнуть.
ЭРик, вынул из ее рук сковородку, вытряхнул яичницу себе в рот, проглотил не жуя и вернул пустую сковородку хозяйке. Та попыталась конвульсивно сжать онемевшими пальцами ручку, но ничего у нее не вышло чугунная сковородка грохнулась об пол.
— Сударыня, вы спасли мне жизнь, — сказал ЭРик, поклонившись, и вышел.
Возле мусорных бачков, на месте красной блевотной лужи, теперь сидел огромный черный пес и умильно смотрел на ЭРика умными желтыми глазами.
— Премного благодарен вам, хозяин, что вы отказались переварить мою плоть. Теперь можете помыкать мной как минимум лет сто. — И пес протянул ЭРику огромную черную лапу, видимо, для рукопожатия. — Плевок, представился пес. — Имя, может быть, не слишком благозвучное, но зато мое, кровное. Впрочем, собаки, как и люди, имен не выбирают.
— Оказывается, ты философ, — засмеялся ЭРик. — Ну, тогда пошли.
— Куда?
— К другому философу.
ЭРик покинул двор. Пес шествовал следом. У входа в «Таверну № 5» их поджидал Суканис. Ни слова не говоря, он протянул ЭРику черный закопченный шампур, и ЭРик взял его, как берут меч или шпагу.
Глава 9
Эти трое сели в трамвай на следующей остановке. Мать, то есть его прежняя мать, в старой куртке, заклеенной скотчем, с огромным, рыжим от старости, брезентовым рюкзаком, из которого наружу выпирали куски картонных коробок, вошла первой. Клавдюнька, пыхтя, втащила следом раздолбанную тележку с разнокалиберными колесами, так же доверху нагруженную картоном. Орестик заскочил в трамвай последним, и тоже не с пустыми руками: в драной авоське звякали пустые бутылки. Все трое посмотрели на ЭРика и отвернулись — не из презрения или ненависти, а просто потому, что не узнали. Орестик постоянно отирал нос подолом драной футболки. У него круглый год текли сопли — и в холод, и в жару; в школе — когда Орестик ходил в школу — его постоянно дразнили. Вся троица выглядела счастливо: они везли с собой целое состояние.
— Макулатуру сейчас почем принимают? Я спрашиваю, почему картон принимают? — спрашивала мать, постоянно пересчитывая тюки и авоськи — не потерялось ли что при посадке.
— Валька больше всех дает, — деловито отвечал Орестик, шмыгая носом.
Причудливые имена в их семье пошли от бабки чухонки, угодившей в «счастливые времена» в ссылку на Дальний Восток. Шесть лет ловила она рыбу, стоя по пояс в ледяной воде, в Питер вернулась скрюченная ревматизмом, чтобы помереть на руках у незадачливого выпивохи-сына.
— Покорми ребят до того, как отец придет, — не удержался, посоветовал ЭРик.
Женщина повернулась к нему. Она показалась ему старухой: запавший редкозубый рот, ввалившиеся глаза, космы грязных седых волос. Сколько же ей лет? Кажется, чуть больше сорока.
— Тебе-то какое дело? — огрызнулась она, с ненавистью глянув на ЭРика.
Она по-прежнему его не узнавала.
— Так ведь сам все сожрет и еще на водку потребует, — смущаясь, как если бы в самом деле был чужим, отвечал ЭРик.
— Советчиков развелось — куда ни плюнь. А мне-то что делать?
«Почему у нее все ситуации в жизни были безвыходные?» — подумал ЭРик с тоской.
Орестик с Клавкою тем временем подбирались к Плевку. Орестик, хищно скривив рот, изготовился пырнуть собаку в большой желтый глаз. Но Плевок вовремя вскочил и угрожающе зарычал. Малолетки спешно ретировались. Орестик спрятал руку с ножиком за спину, а Клавдюнька истошно заорала.
— Намордник на собаку надень! — закричала мать и растопырила руки, пытаясь прикрыть собою младшеньких.
Не получился, как всегда, разговор. Она — по одну сторону жизни, он по другую. И теперь уже навсегда.
— Да уйди же ты наконец от него! — крикнул ЭРик, будто в самом деле между ними была пропасть, но он все еще надеялся докричаться.
— Ах, сволочи, что со страною-то сделали! — закричала мать (его не настоящая, а только биологическая мать, казавшаяся ему теперь старухой). Не стало людям никакой жизни. Раньше мне хоть на работе зарплату платили. А теперь ни завода, ни работы. Разворовали страну! — Она принялась сгружать с подножки связки картона и сумки, потом выскочили Орестик с Клавкою, и наконец ЭРик подал ей тележку.
— Небось ты сам из эти новых, шустрых, — проговорила «старуха», стоя уже на мостовой и снизу вверх взирая на странного человека в трамвае, — и пес у тебя дорогой, породистый. Дай на деток хоть десятку.
ЭРик сунул руку в карман и — о черт! — обнаружил, что карман абсолютно пуст — не было даже ключа от квартиры мамы Оли.
— Я бы дал, — смущенно пробормотал ЭРик. — Но денег не взял с собой.
— Жмот, как и все нынешние, — резюмировала «старуха» и, взвалив на спину рюкзак и схватив в каждую руку по пакету, поволокла добытое добро.
— Тебе их жаль? — спросил Плевок, когда трамвайные двери закрылись.
— Мне больно, — отвечал ЭРик.
— Бродячих собак усыпляют, — сказал Плевок, — а люди должны жить несмотря ни на что.
— Я боюсь желать им смерти, — сказал ЭРик. — Я бы пожелал им собраться с силами. Но у них нет сил — только инстинкт выживания.
— А ты их не любишь.
— Моей любви не за что зацепиться.
— Поэтому я предпочитаю ненависть — у нее всегда найдется горючий материал.
Трамвай, скрежеща, подполз к следующей остановке. Красно-коричневый дом с желтой лепкой по фасаду, в котором проживали Танчо и Серж — каждый на своем этаже и в своем мире — возник за мутным стеклом.
— Насколько я понимаю, мы прибыли, — сообщил Плевок.
Серж, отворив им, застыл на пороге. Он даже не пытался захлопнуть дверь — настолько был парализован страхом.
— Рик, ты, дружище… — выдавил серж наконец, щелкая зубами. — А я уж думал…
— Похоронил друга, а? — усмехнулся ЭРик.
— Нет, что ты, я…
— Светка у тебя?
— Нету, — поспешно сообщил Серж. — Нету, и сегодня не видел.
— Да ты не бойся, — ЭРик похлопал его по плечу. — Я убивать тебя не стану.
— А я не боюсь. — Серж скорчил немыслимую гримасу и покосился на Плевка, восседавшего, как монумент, за спиной ЭРика.
— Пойдем-ка к тебе.
— Ну конечно пойдем, конечно, — бормотал Серж, отступая в глубь квартиры.
Узкая, как рукав, комната, нисколько не изменилась со времени ночного бегства. Сколько с той ночи прошло? Сто лет? Тысячелетие?
— У меня тут пузырь есть, может тяпнем? — Серж заискивающе заглянул в глаза.
— Не за тем пришел. Короче, рассказывай, кто велел меня пасти а потом нашинковать.
— Не знаю! — взвизгнул Серж. — Я его видел-то один разок, клянусь! Невзрачный такой чувак без особых примет.
— А в результате выплывает Хорецкая морда господина Милослава и ненавязчивый бизнес агентства «Милос».
— Нет, нет!
— То есть да, да! И много он тебе заплатил?
— Ничего! То есть обещал, конечно, но ничего не дал, кинул, короче.
— И правильно, что не заплатил. Как видишь, работа выполнена некачественно.
Серж скорчил гримасу, будто подавился.
— Не расстраивайся, Серж, я тебя убивать не стану. Мне другое надобно. — ЭРик указал пальцем на макушку шкафа, где под пыльными газетами пряталась старая обувная коробка.
— Что?.. — У Сержа дрогнули губы. — Да там… Там нету ничего.
— Нету? — переспросил ЭРик. — Ну тогда тем более давай ее сюда.
Серж хотел метнуться наперерез, но Плевок, угрожающе гавкнув, предупредил:
— Очень не хотелось бы, сударь, брать вас за штаны, но, как видно, придется.
Серж медленно осел на пол, не отводя помертвевшего взгляда от собаки.
А ЭРик тем временем вскочил на стул и сдернул со шкафа набитую карточками коробку.
— Короче, рассказывай, друг ты мой верный, на кого работаешь? На ментов? Или на мафиози? Или на тех и других одновременно?
— Нет, ты не въехал, это чисто для души.
— Так ведь все для души такими делами занимаются. Итак, посмотрим, что у тебя для души хранится на букву «Х»? Ага, Милослав Хорец, хозяин фирмы «Милос», смотри «Милос». За ним два мокрых дела, оба не раскрыты. Заключает договора с пенсами, а в подходящий момент их ликвидирует. Сначала продает вещи, потом спихивает хаты. Вещи, добытые при квартире антиквара… Разве так выражаются, Серж, — «при квартире»?
— У меня с русским всегда было дерьмово.
— Сочувствую. Так, что дальше… «вещи, добытые при квартире антиквара Думачева, пришлось распродать за полцены. Слишком уж заметные». А вот и самое интересное: адресок Милослава.
— Господи, Хорец меня прикончит, — запричитал Серж.
— Вполне вероятно.
ЭРик вновь стал перебирать карточки.
— Да тут много новенького появилось с прошлого раза. К примеру: «Белкина Танька…» Так, это мы уже читали. А вот и кое-что свеженькое: «Этой телкой интересуется Хорец и его хозяин. По матери она — Крутицкая, родственница бабки (см. Крут.)». Интересное кино. Ну а теперь на буквочку «Г». «Гребнев Арсений, приемный сын Крутицкой О.М. Продал двенадцать бриллиантов. Все камни — осколки одного большого…» Серж, да ты просто кладезь премудрости!
— Только никто не ценит.
— «…Сделан заказ на убийство, чтобы придурок этот не мешал при дележе добычи», — продолжал читать ЭРик. — Господи, как все просто! А если еще посмотреть на букву «К»? «Крутицкая Ольга Михайловна, одинокая бабка, живет в клевой двухкомнатной квартире. Добра навалом — Гребнев стырил оттуда двенадцать бриллиантов (см. Гребнев). Теперь там объявился Рик, выдает себя за воскресшего сына. Никто не знает, где Перунов глаз». Что за «Перунов глаз»?
— Не знаю! — замахал руками Серж, будто парировал невидимые удары.
— Но ты же написал эту фразу.
— Ну и что?! Написать — написал, а знать ничего не знаю! Некто мне ее продиктовал. Высшая сила. Вот.
— И где обитает твоя высшая сила?
Серж покорно кивнул в угол комнаты. ЭРик поднял на стене лоскут многослойных обоев. Несколько кирпичей в стене было вынуто, и в тайнике покоилась книга в алом сафьяновом переплете. ЭРик осторожно вынул книгу и перелистнул страницы. Все они были ослепительной белизны и шелковистыми на ощупь. Кроме одной, заложенной красной тесьмой. На этой странице значилось:
— Хозяин Милослава дал. Странный такой тип с белыми волосами. Сказал: спросишь книгу, надпись сама появится.
— И как надо ее спрашивать?
— Крови капнуть.
ЭРик кольнул шампуром руку, несколько алых капель упали на чистую страницу.
— Где Танчо? — спросил ЭРик.
«Танчо в квартире господина Милослава», — появилась надпись.
Под ребрами кольнуло — будто ЭРик туда, а не в руку всадил шампур. Неужто они знакомы? Танчо и этот… Нестерпимо захотелось оторвать Сержу голову. Может быть потому, что рядом не было Милослава.
— Где Фарн? — выкрикнул ЭРик, чувствуя, что еще миг — и он не сладит с собой.
Капли упали на белую бумагу, но так и остались кляксами на бумажной глади. Ответа не появилось.
— Если ты про белоголового, то о нем книга ничего не говорит, виноватым голосом сообщил Серж.
«Эх, Танчо, неужто Милослав? Ну ты и сука, дрянь…» — ЭРик закусил губу, чтобы не сказать этого вслух.
Если б не Серж, он тут же спросил бы у книги, любит ли Танчо Милослава или… Но при Серже такое ЭРик спросить не мог. Но ведь можно другое!
Он спешно надавил на порез, выдавливая новые капли и, едва они упали, почти крикнул:
— Танчо там по своей воле?
— «Да», — отвечала книга.
ЭРик, зажав книгу под мышкой, кинулся к двери.
— Стой! — завопил Серж вдогонку. — Это ж Фарна презент.
— Серж, ты же малокровием заболеешь, пополняя свою картотеку. Я, можно сказать, тебе жизнь спасаю! — крикнул ЭРик.
— Фарн меня убьет!
— Меня это не волнует! — ЭРик уже летел вниз через три ступеньки.
— Нас это не волнует, — гавкнул пес, удаляясь следом.
— Макулатуру сейчас почем принимают? Я спрашиваю, почему картон принимают? — спрашивала мать, постоянно пересчитывая тюки и авоськи — не потерялось ли что при посадке.
— Валька больше всех дает, — деловито отвечал Орестик, шмыгая носом.
Причудливые имена в их семье пошли от бабки чухонки, угодившей в «счастливые времена» в ссылку на Дальний Восток. Шесть лет ловила она рыбу, стоя по пояс в ледяной воде, в Питер вернулась скрюченная ревматизмом, чтобы помереть на руках у незадачливого выпивохи-сына.
— Покорми ребят до того, как отец придет, — не удержался, посоветовал ЭРик.
Женщина повернулась к нему. Она показалась ему старухой: запавший редкозубый рот, ввалившиеся глаза, космы грязных седых волос. Сколько же ей лет? Кажется, чуть больше сорока.
— Тебе-то какое дело? — огрызнулась она, с ненавистью глянув на ЭРика.
Она по-прежнему его не узнавала.
— Так ведь сам все сожрет и еще на водку потребует, — смущаясь, как если бы в самом деле был чужим, отвечал ЭРик.
— Советчиков развелось — куда ни плюнь. А мне-то что делать?
«Почему у нее все ситуации в жизни были безвыходные?» — подумал ЭРик с тоской.
Орестик с Клавкою тем временем подбирались к Плевку. Орестик, хищно скривив рот, изготовился пырнуть собаку в большой желтый глаз. Но Плевок вовремя вскочил и угрожающе зарычал. Малолетки спешно ретировались. Орестик спрятал руку с ножиком за спину, а Клавдюнька истошно заорала.
— Намордник на собаку надень! — закричала мать и растопырила руки, пытаясь прикрыть собою младшеньких.
Не получился, как всегда, разговор. Она — по одну сторону жизни, он по другую. И теперь уже навсегда.
— Да уйди же ты наконец от него! — крикнул ЭРик, будто в самом деле между ними была пропасть, но он все еще надеялся докричаться.
— Ах, сволочи, что со страною-то сделали! — закричала мать (его не настоящая, а только биологическая мать, казавшаяся ему теперь старухой). Не стало людям никакой жизни. Раньше мне хоть на работе зарплату платили. А теперь ни завода, ни работы. Разворовали страну! — Она принялась сгружать с подножки связки картона и сумки, потом выскочили Орестик с Клавкою, и наконец ЭРик подал ей тележку.
— Небось ты сам из эти новых, шустрых, — проговорила «старуха», стоя уже на мостовой и снизу вверх взирая на странного человека в трамвае, — и пес у тебя дорогой, породистый. Дай на деток хоть десятку.
ЭРик сунул руку в карман и — о черт! — обнаружил, что карман абсолютно пуст — не было даже ключа от квартиры мамы Оли.
— Я бы дал, — смущенно пробормотал ЭРик. — Но денег не взял с собой.
— Жмот, как и все нынешние, — резюмировала «старуха» и, взвалив на спину рюкзак и схватив в каждую руку по пакету, поволокла добытое добро.
— Тебе их жаль? — спросил Плевок, когда трамвайные двери закрылись.
— Мне больно, — отвечал ЭРик.
— Бродячих собак усыпляют, — сказал Плевок, — а люди должны жить несмотря ни на что.
— Я боюсь желать им смерти, — сказал ЭРик. — Я бы пожелал им собраться с силами. Но у них нет сил — только инстинкт выживания.
— А ты их не любишь.
— Моей любви не за что зацепиться.
— Поэтому я предпочитаю ненависть — у нее всегда найдется горючий материал.
Трамвай, скрежеща, подполз к следующей остановке. Красно-коричневый дом с желтой лепкой по фасаду, в котором проживали Танчо и Серж — каждый на своем этаже и в своем мире — возник за мутным стеклом.
— Насколько я понимаю, мы прибыли, — сообщил Плевок.
Серж, отворив им, застыл на пороге. Он даже не пытался захлопнуть дверь — настолько был парализован страхом.
— Рик, ты, дружище… — выдавил серж наконец, щелкая зубами. — А я уж думал…
— Похоронил друга, а? — усмехнулся ЭРик.
— Нет, что ты, я…
— Светка у тебя?
— Нету, — поспешно сообщил Серж. — Нету, и сегодня не видел.
— Да ты не бойся, — ЭРик похлопал его по плечу. — Я убивать тебя не стану.
— А я не боюсь. — Серж скорчил немыслимую гримасу и покосился на Плевка, восседавшего, как монумент, за спиной ЭРика.
— Пойдем-ка к тебе.
— Ну конечно пойдем, конечно, — бормотал Серж, отступая в глубь квартиры.
Узкая, как рукав, комната, нисколько не изменилась со времени ночного бегства. Сколько с той ночи прошло? Сто лет? Тысячелетие?
— У меня тут пузырь есть, может тяпнем? — Серж заискивающе заглянул в глаза.
— Не за тем пришел. Короче, рассказывай, кто велел меня пасти а потом нашинковать.
— Не знаю! — взвизгнул Серж. — Я его видел-то один разок, клянусь! Невзрачный такой чувак без особых примет.
— А в результате выплывает Хорецкая морда господина Милослава и ненавязчивый бизнес агентства «Милос».
— Нет, нет!
— То есть да, да! И много он тебе заплатил?
— Ничего! То есть обещал, конечно, но ничего не дал, кинул, короче.
— И правильно, что не заплатил. Как видишь, работа выполнена некачественно.
Серж скорчил гримасу, будто подавился.
— Не расстраивайся, Серж, я тебя убивать не стану. Мне другое надобно. — ЭРик указал пальцем на макушку шкафа, где под пыльными газетами пряталась старая обувная коробка.
— Что?.. — У Сержа дрогнули губы. — Да там… Там нету ничего.
— Нету? — переспросил ЭРик. — Ну тогда тем более давай ее сюда.
Серж хотел метнуться наперерез, но Плевок, угрожающе гавкнув, предупредил:
— Очень не хотелось бы, сударь, брать вас за штаны, но, как видно, придется.
Серж медленно осел на пол, не отводя помертвевшего взгляда от собаки.
А ЭРик тем временем вскочил на стул и сдернул со шкафа набитую карточками коробку.
— Короче, рассказывай, друг ты мой верный, на кого работаешь? На ментов? Или на мафиози? Или на тех и других одновременно?
— Нет, ты не въехал, это чисто для души.
— Так ведь все для души такими делами занимаются. Итак, посмотрим, что у тебя для души хранится на букву «Х»? Ага, Милослав Хорец, хозяин фирмы «Милос», смотри «Милос». За ним два мокрых дела, оба не раскрыты. Заключает договора с пенсами, а в подходящий момент их ликвидирует. Сначала продает вещи, потом спихивает хаты. Вещи, добытые при квартире антиквара… Разве так выражаются, Серж, — «при квартире»?
— У меня с русским всегда было дерьмово.
— Сочувствую. Так, что дальше… «вещи, добытые при квартире антиквара Думачева, пришлось распродать за полцены. Слишком уж заметные». А вот и самое интересное: адресок Милослава.
— Господи, Хорец меня прикончит, — запричитал Серж.
— Вполне вероятно.
ЭРик вновь стал перебирать карточки.
— Да тут много новенького появилось с прошлого раза. К примеру: «Белкина Танька…» Так, это мы уже читали. А вот и кое-что свеженькое: «Этой телкой интересуется Хорец и его хозяин. По матери она — Крутицкая, родственница бабки (см. Крут.)». Интересное кино. Ну а теперь на буквочку «Г». «Гребнев Арсений, приемный сын Крутицкой О.М. Продал двенадцать бриллиантов. Все камни — осколки одного большого…» Серж, да ты просто кладезь премудрости!
— Только никто не ценит.
— «…Сделан заказ на убийство, чтобы придурок этот не мешал при дележе добычи», — продолжал читать ЭРик. — Господи, как все просто! А если еще посмотреть на букву «К»? «Крутицкая Ольга Михайловна, одинокая бабка, живет в клевой двухкомнатной квартире. Добра навалом — Гребнев стырил оттуда двенадцать бриллиантов (см. Гребнев). Теперь там объявился Рик, выдает себя за воскресшего сына. Никто не знает, где Перунов глаз». Что за «Перунов глаз»?
— Не знаю! — замахал руками Серж, будто парировал невидимые удары.
— Но ты же написал эту фразу.
— Ну и что?! Написать — написал, а знать ничего не знаю! Некто мне ее продиктовал. Высшая сила. Вот.
— И где обитает твоя высшая сила?
Серж покорно кивнул в угол комнаты. ЭРик поднял на стене лоскут многослойных обоев. Несколько кирпичей в стене было вынуто, и в тайнике покоилась книга в алом сафьяновом переплете. ЭРик осторожно вынул книгу и перелистнул страницы. Все они были ослепительной белизны и шелковистыми на ощупь. Кроме одной, заложенной красной тесьмой. На этой странице значилось:
«Т. Белкина — правнучка штабс-капитана Крутицкого».
«Арсений продал камни — осколки одного большого».
«Никто не знает, где Перунов глаз».
— Откуда у тебя эта книга? — спросил ЭРик.— Хозяин Милослава дал. Странный такой тип с белыми волосами. Сказал: спросишь книгу, надпись сама появится.
— И как надо ее спрашивать?
— Крови капнуть.
ЭРик кольнул шампуром руку, несколько алых капель упали на чистую страницу.
— Где Танчо? — спросил ЭРик.
«Танчо в квартире господина Милослава», — появилась надпись.
Под ребрами кольнуло — будто ЭРик туда, а не в руку всадил шампур. Неужто они знакомы? Танчо и этот… Нестерпимо захотелось оторвать Сержу голову. Может быть потому, что рядом не было Милослава.
— Где Фарн? — выкрикнул ЭРик, чувствуя, что еще миг — и он не сладит с собой.
Капли упали на белую бумагу, но так и остались кляксами на бумажной глади. Ответа не появилось.
— Если ты про белоголового, то о нем книга ничего не говорит, виноватым голосом сообщил Серж.
«Эх, Танчо, неужто Милослав? Ну ты и сука, дрянь…» — ЭРик закусил губу, чтобы не сказать этого вслух.
Если б не Серж, он тут же спросил бы у книги, любит ли Танчо Милослава или… Но при Серже такое ЭРик спросить не мог. Но ведь можно другое!
Он спешно надавил на порез, выдавливая новые капли и, едва они упали, почти крикнул:
— Танчо там по своей воле?
— «Да», — отвечала книга.
ЭРик, зажав книгу под мышкой, кинулся к двери.
— Стой! — завопил Серж вдогонку. — Это ж Фарна презент.
— Серж, ты же малокровием заболеешь, пополняя свою картотеку. Я, можно сказать, тебе жизнь спасаю! — крикнул ЭРик.
— Фарн меня убьет!
— Меня это не волнует! — ЭРик уже летел вниз через три ступеньки.
— Нас это не волнует, — гавкнул пес, удаляясь следом.