Страница:
— Это тяжело, тяжело, — изрек он. — Прошлым вечером я шел с дежурства домой по дороге Тараниса, и там были носилки, и в них лежала куртизанка Д-ж-жорет.
Маэлох поморщился.
— Знаю, то, что ей платили большие деньги, чтобы она была принцессой Дахут. Да съедят ее угри.
— О, но она была так прекрасна. Я вернулся домой и… и лежал без сна в темноте, час за часом, пока…
— И отрекся от любой помощи. Я уже говорил, твой Христос безрассудный бог.
— Нет, Его награда з-з-за верную службу безгранична.
— Хм? А, ну что ж, что бы ты ни имел под этим в виду, не будем проповедовать. Я останусь со своими богами, как и со своим королем и со своими друзьями, пока Они остаются со мной.
— А они остались? — закричал Будик. — Что кроме ужаса они приносят? Подумай о Дахут, подумай о Грациллонии.
— Верно, зачастую они суровы, даже беспощадны, но мир такой. Это уже мы должны выносить вес без хныканья. Они даруют нам жизнь.
Будик вскочил на ноги.
— Не даруют! — закричал он. — Они демоны-кровопийцы! Единственное, что они тебе дают, это твоя погибель!
Маэлох поднялся медленнее. Его огромная рука сжалась на тунике Будика.
— Теперь достаточно, — прорычал он. — Лучше не буду стелить тобой палубу, мальчик. Иди. Но вот о чем себя спроси — когда Лер посылает на землю благоприятные ветра и косяки рыбы к берегам, Таранис льет солнечный свет и летний дождь, Белисама приносит любовь, детей и надежду, — спроси себя, мальчик, что же такого сделал твой Христос для тебя?
Он отпустил его и оттолкнул. Будик, шатаясь, пошел обратно к стене. Там он на минуту прислонился, разинув рот, словно нашел наконец слова для необъяснимого.
Только-только пошедшая на убыль луна криво светила своей белизной сквозь оконные стекла на постель Карсы. Дахут поднялась и села, возвышаясь над одеялами, точно русалка над морем. Лунный свет серебрил ей волосы, лицо, груди; он превратил глаза в ртутные озера; но полумесяц Богини был черен как окружающие тени. Молодой мужчина с Обожанием взглянул вверх на нес. Она вздохнула.
— Нам надо серьезно поговорить, — сказала, ему Дахут. Ее дыхание на холоде казалось видением.
Он улыбнулся и погладил ее бок.
— Так быстро?
— Мы, и так запоздали. Три ночи вместе. Неважно, что я хожу туда-сюда во тьме, в плаще, в капюшоне, под покрывалом. Народ — болтовня слуг — они скоро обнаружат, что никто из них не знает, где я была, и заинтересуются, и… Руфиний уехал, но за мной могут следить другие. Он помрачнел.
— Знаю. Я подумал еще кое о чем, кроме как о тебе и о моей любви. Завтра я открою составленный мной план.
— Сейчас, — настаивала она. — Опасность слишком близка к нам обоим. Либо мы действуем немедленно, либо ты немедленно покидаешь Ис и никогда не возвращаешься. Или мы умрем. Если я уеду с тобой, они нас вычислят.
Он напрягся.
— Я хотел деликатно подвести тебя к моей мысли. Для тебя это будет тяжело.
— Я ее уже знаю. — Голос у нее был спокойный. — Ты бросишь вызов королю и убьешь его.
Он вытаращил глаза, потом сел точно также.
— Твой отец, — выдохнул он.
Она развела руками.
— Если ты не предотвратишь, то мой муж. — У нее дрожали губы. Его воля дала трещину. — Мне это рассказывает Тамбилис, последняя королева, которая делит с ним ложе. Она желает мне добра, но она хочет свадьбы. Они все ее хотят.
— Ты тоже? — спросил он. Тон стал грубее.
— Поначалу да. А теперь тебя — о, Карса, любимый! — она поймала его лежавшую рядом руку обеими своими. — Ты мне веришь, ты знаешь, что я была девушкой, хотя крови у меня не было. Но он? И Карса, я люблю тебя.
Римлянин прорычал.
— Я поклялся перед Господом, что отмщу за мерзость, если она случится. Лучше я первым его ударю. Я сделаю это.
— Мой Карса! — она прижалась к нему. Поцелуй был долгим и диким. Когда они оторвались друг от друга и сердца немного успокоились, она стала вести себя немного встревожено. — Он страшный боец, убивающая машина.
Бурдигалец кивнул.
— Да. Но и я не буду барашком на убой. Позволь признаться, я об этом раздумывал, представлял себе, с тех самых пор, как на тебя пало проклятие. Я найду другой выход, нежели встречаться с ним на тех условиях, где у него все преимущества. К тому же раньше его врагом был язычник — бедный Томмалтах, а я-то христианин. Господь будет со мной.
— Я мучилась над этим. Как человек твоей веры может стать королем Иса?
— И я размышлял. — Он тревожно рассмеялся. — Не бойся. Я не посвятил епископа. Он будет в шоке, укорит меня и наверняка отлучит от церкви. К тому же я только новообращенный. Я, надеюсь, сделаю так, чтобы он узрел причину. Естественно, уберегая тебя от союза, который, Боже упаси, будет достойным поступком в Его глазах. Если потом он меня пощадит, то я как король — я, чистокровный римлянин, — завоюю полное искупление, шаг за шагом подведя Ис к праведной вере и к Христу. — Он приложился щекой к ее щеке. — Ты первая, дорогая?
«Посмотрим», — сказала она про себя. А вслух: — О, Карса, это просто чудо! А теперь у нас ночь впереди!
Мгновение Грациллоний колебался. Собрав мужество в кулак, он взялся за кольцо в форме змеи на двери Ланарвилис и ударил им по дощечке. В ожидании ответа — недолгом, но показавшимся долгим — он плотнее обдернул плащ, одетый на простую тунику. Утро было холодное, хоть и яркое. Однако, главное, ему нужно было что-то сделать.
Дверь открылась. На испуг узнавшей его женщины он тихо ответил:
— Я вынужден позвать свою дочь, принцессу Юлию.
— О, — мой господин, она…
— Она сегодня дома, у нее нет обязанностей. Я знаю. — Грациллоний вошел в дом.
— Я с-с-скажу ей, мой господин. — Служанка поспешно убежала.
Вскоре в роскошный атрий вышла Юлия. Даже в свободные дни она носила белую одежду весталки: полная девушка пятнадцати лет со светло-коричневыми волосами и некоторыми чертами его матери, его матери, имя которой она носила. Она остановилась и поприветствовала его неловким жестом.
— Добро пожаловать, сэр. — Ее осторожность отца задела.
Грациллоний отважился улыбнуться.
— Я хотел тебя поздравить, дорогая, — сказал он; он снова и снова репетировал это в уме. — Я слышал, ты получила первые экзаменационные почести в классе латыни королевы Бодилис, и очень тобой горжусь. Из-под плаща, который никто не предложил снять, он извлек коробочку кедрового дерева, которую смастерил сам. Он вложил в нее все умение и заботу, которые у него были, в надежде на час, подобный этому. — Тут для тебя маленький подарок на память.
Юлия взяла шкатулку, не соприкоснувшись с ним руками, и откинула крышку. Запахло ароматом дерева.
— О! — воскликнула она, неожиданно распахнув глаза. Внутри лежала брошь в форме почти сомкнутого круга, два крупных топаза в обрамлении серебра. — О, отец, это так красиво.
Улыбка Грациллония стала шире и раскованней.
— Носи в радости, — сказал он. — А ты не хочешь устроить во дворце праздник? Неофициальный, безо всяких пережитков, наподобие меня, просто те друзья, которых ты пожелаешь пригласить.
— Отец, ты…
— Что это? — они оба обернулись на новый голос. В направлении от своей комнаты шла Ланарвилис.
— Ты, — сухо сказала она и встала посреди атрия.
Грациллоний оглядел ее снизу доверху, от пепельных завитых волос до усыпанных жемчугом сандалий. На ее высоком теле была богатая красно-коричневая рубашка, вышитая двойными драконами; янтарное ожерелье окружало морщинки у основания шеи; браслеты из черепахового панциря притягивали внимание к коричневым пятнам, что начали появляться на руках. Но она еще не уродлива, подумал он. Король мог почти не ощущать удары времени, как в те минуты, когда он не видел Бодилис. Это означало, что она стала чужой.
— Прости меня, — сказал он. — Я не думал тобой пренебрегать. Я не знал, что ты дома.
— Нет, ты выбрал момент, — ответила Ланарвилис. — Так случилось, что мы с Иннилис поменялись дежурствами на Сене, потому что ей показалось, что у нее скоро месячные, а она последнее время себя из-за них плохо чувствует. Ты ведь никогда об этом не узнаешь, не заботишься.
— Узнаю. Но кто мне скажет? — он усмирил свой нрав. — Не будем ссориться, моя госпожа. Я пришел по-дружески.
«По дружбе, которая когда-то была меж мной и тобой, продолжал он в уме, но она этого услышать не могла. — Мы хорошо работали вместе ради Иса. То было приятное ощущение, словно члены одной команды. А потом в постели — о, мы никогда не влюблялись, ни один из нас. Сердца наши были где-то в другом месте. Но приходили времена, снова и снова, когда мы отказались от других привязанностей; и мы создали меж собой эту девочку, и любили ее, и воспитывали. Так как нам теперь, враждовать?
Как так может быть, что я сам, в глубине души, так мало беспокоюсь, за исключением того, что желательно нам прекратить вражду?»
— Отец, он подарил мне вот это, — сказала Юлия. — В честь моего экзамена. И праздник…
— А еще что? — спросила Грациллония Ланарвилис. — Знак не сошел на мою дочь?
Он боролся с яростью. Его жена пожала плечами.
— Что ж, лучше нам воздержаться от открытого разрыва, — сказала она. — Мы по-прежнему будем соединены одним бременем. Но нет, Юлия, мы не переступим его порог, до тех пор, пока он не воздаст должное нашей сестре, и богам.
Девочка сглотнула, заморгала, прижала к груди коробочку и выбежала. С минуту Грациллоний и Ланарвилис стояли молча. Наконец, он сказал:
— Зло все это.
— Действительно, — ответила она.
— И дело не только в тебе и во мне, большинство остальных разделились. Галликены. Часто плачет Тамбилис, сталкиваясь с холодностью своих сестер.
— Она может улучшить отношения. И ты тоже.
— Ты же знаешь, это невозможно. Почему вы не поможете мне найти выход из создавшегося положения? Новая эра, Дахут первая по-настоящему свободная королева…
— Ступай, — сказала она.
Он послушался.
Кинан стоял в охране на дворцовых воротах. Военная выправка сразу покинула его, едва он увидел своего центуриона. Он шагнул вперед.
— Сэр, — неуверенно объявил он, — мы только что получили вести. В проклятом Лесу еще один претендент.
В тот момент, когда он увидал Карсу в Священном Месте, Грациллоний понял, что сегодня он вполне может и умереть.
Молодой человек был босой, его сильное тело одето просто, в шерстяную тунику с поясом, к которому в ножнах был привешен большой нож наподобие тех, что используют моряки. Под пояс была воткнута короткая палка с кожаным ремнем, от которого тянулась привязанная веревка. В левой руке он сжимал небольшой деревянный круглый щит. В правой была простая праща. На ремне через плечо висела толстая широко открытая сумка. Все это обмундирование казалось скудным против полностью вооруженного центуриона, но Грациллоний знал, что могут совершить эти приспособления.
Хотя губы у Карсы были плотно сжаты, на лице его не видно было ни следа напряжения, и стоял он с непринужденностью кошки. Сколько ему лет — восемнадцать, девятнадцать? Даже если он не обременен кольчугой, человек сорока двух лет и близко к нему не подойдет, чтобы соперничать в быстроте и гибкости; сила аж пульсировала в обнаженных конечностях.
Грациллоний отошел в то помещение в строении справа, где одевался. Он, как всегда, отказался от помощи. Возможно, он в последний раз делает это в одиночку. Он отдал Админию обыкновенные распоряжения («Если он побеждает, то он король, и никто из вас не должен против него восставать».) и больше не пожелал сцен. На самом деле, он все торопил и немедленно согласился на битву, хотя мог, по крайней мере, попрощаться с Тамбилис, Бодилис, с кем бы ни захотел. Лучше подождать в зале, среди идолов, пока моряки образовывали барьер через Церемониальную дорогу, а Сорен отводил туда псарников.
Подкладки, юбка, наколенники, кольчуга и шлем, меч, кинжал, большой продолговатый щит, и на сей раз тяжелый дротик.
— Митра, выслушай меня; и если я погибну, прости мне грехи мои и отпусти мою душу, и в завершении моих странствий прими меня.
Слова казались пустыми, как будто бог умер.
Когда он вышел, воздух пощипывал как раз так, как и ожидалось. Стояло тусклое солнце, уже сильно склоняясь к Призрачной бухте, кладя продолговатые тени. Где-то закаркал ворон. Все это Грациллоний осознавал четче, чем ритуал, который вел Сорен. Оратор монотонно произнес все слова и когда закончил, воздержался от любых замечаний. Грациллоний смотрел сквозь него.
Король и претендент зашли под деревья. На фоне неба веточки создавали хрупкие узоры. Он пошел по тропинкам, что изучил за множество лет, к тому месту, где подросшие деревца создавали густую и запутанную основу среди гигантских пожилых. Остановившись и обернувшись, Грациллоний произнес:
— Ну вот мы и пришли.
— Я так и думал, что ты выберешь место вроде этого, — тоже на латыни ответил Карса.
Грациллоний говорил с неизменным спокойствием.
— Прежде чем начнем… Мне любопытно — зачем ты это делаешь? У тебя вся жизнь впереди.
— Все еще есть. Зло Иса — это оскорбление Господу. Пора положить этому конец.
— И потом ты проведешь жертвоприношения Таранису и женишься на девяти верховных жрицах Белисамы? Я думал, ты христианин.
Карса побелел.
— Начали! — выкрикнул он.
Грациллоний кивнул и приподнял дротик.
Неудивительно, что Карса проворно отклонился назад. Ему было нужно пространство. Грациллоний ждал. Если он сразу метнет копье, Карса наверняка от него уклонится.
Бурдигалец остановился. Свободно извивалась уже заряженная праща, промеж пальцев была зажата сумка. Верхней частью туловища Карса изогнулся, чтобы весь свой вес вложить в раздвоенное свинцовое ядро. Хрустнуло его запястье. Послышался звук щелкающего хлыста. В тот же момент Грациллоний бросился.
Ядро по косой вонзилось в дерево щита. Он чуть его не выронил. Ремень сильно дернул плечо. Брызнули слезы. Сквозь их дымку он разглядел ударивший по претенденту дротик. Он надеялся, что тот пронзит плоть, но Карса проследил более медленный снаряд в полете. С быстротой юноши он переместил щит, чтобы задержать.
Тем не менее железо вошло глубоко, древко волочилось, и щит превратился в бремя. Карса бросил его. Грациллоний вытащил меч и атаковал.
Карса понял, что единственной целью короля было потратить его дальнобойное оружие. Без него он мог драться лишь на близком расстоянии. Нужно было время, чтобы перезарядить пращу, по минуте на каждый выстрел, время, за которое легионер мог подвести все к справедливому завершению.
Снова хрустнула праща. Грациллоний почувствовал мгновенный удар в правую лодыжку. Стало очень больно. Самое худшее отразил наколенник. Он припал к земле и, атакуя, чуть уворачивался назад-вперед. Если бы ядро настигло его между шлемом и краем щита, в лицо, то это был бы конец. Если медлить, то результатом станет сломанная ступня; Карсе было бы нужно просто стоять в сторонке и обстреливать его. Щит принял еще один удар, но выдержал, лишь отозвавшись болью в суставах.
Теперь он был там, а Карса естественно, нет. Юноша ускользнул в сторону. Грациллоний видел его за завесой молодых деревьев и лоз. Карса ухмылялся. Не имея возможности хорошо стрелять сквозь эту баррикаду, он мог зато исправно размахивать пращой.
Грациллоний отказался от искушения. Он удержался, чтобы не ринуться сквозь заросли. Он начал ходить вокруг них, умышленно, выжидая момента. Карса выжидал. В нужный момент он со свистом совершил бросок. Грациллоний движение поймал и медленно двинулся вперед, шаг за шагом. Карса отступал.
Некоторое время они подкрадывались друг к другу меж стволов. Праща промахнулась. Грациллоний услышал, как ядро прожужжало мимо. Где-то в подсознании у него мелькнуло: это интересно. А он сможет истощить мою силу и ноги прежде, чем я израсходую его патроны? Ну что ж, иди медленно, старичок. Если можешь, играй с ним, пока не наступит ночь; тогда игра перейдет в твои руки.
Солнечный свет все еще касался верхних ветвей, но под ними тени превращались во мрак.
Неожиданно Карса увидел подходящее ему дерево. Он подпрыгнул, ухватился за ветку, и вскарабкался наверх с проворностью моряка. Заняв позицию на высоте десяти футов, там, где ветка отходила от ствола почти под прямым углом, он накинул на нее свою простую пращу и вытащил из-за пояса вторую ее часть.
Грациллоний остановился. Карса ликующе смеялся.
— Сам знаешь, что тебе нельзя от меня уходить, — крикнул он. — Мы обязаны до конца сражаться в пределах Леса.
На палке находилась веревка длиной шесть футов. Для нее нужны были обе руки. С короткого расстояния такой метательный снаряд наповал убивал человека в броне. Если же он не пронзал, то хватало шока.
Карса обхватил кору пальцами ног. Он изгибался, великолепно удерживая равновесие. Грациллоний незаметно подвинулся в сторону. Карса повернулся, чтобы нацелиться на него.
Щелкнула веревка. Ядро пролетело так быстро, что не взглядом не ухватить. Оно ударило в другое дерево. Под тяжелый стук застонала оторванная ветка. Свинец проник так глубоко, что не увидать.
— То был примерочный выстрел, — насмехался Карса. — Следующий будет то, что надо.
Грациллоний отступил.
— Нападай, если хочешь, — сказал Карса. — Продолжим на рассвете?
Несомненно, он лучше перенесет ночь с сильным морозом, чем старик. Он уцепится за ветки, ему будет тепло, он будет бдителен и силен, когда измотанный враг будет тяжело двигаться на виду.
Грациллоний менял положение. «Что делать, что делать?»
Прорвался удар.
Он неожиданно уронил щит. Тот покачивался на ремне. Левое предплечье было в огне. Сломано? Он не использовал эту руку. Отверстие показывало, где вошло ядро, над металлическим выпуклостями. Оно прошло прямо через слабое место от прежнего удара, достаточно сильно, чтобы покалечить.
Карса перезарядился. На донце его оружия сияло солнце.
Грациллоний качнулся, чтобы укрыться за ближайшим стволом. Хлопая и ударяя, теперь его щит был скорее помехой, нежели помощью. Он легко стащил его и бросил. Мелькнуло быстрое желание последовать за ним, лечь и накрыться священной тьмой. Но нет, Карса ждет.
Грациллоний перевел дух, велел боли пройти, снова обошел ствол и зигзагом бросился вперед. Просверлила праща. Его разрывала агония, в правой части груди. Он знал, что ядро кольчуга отразила — но не удар от него; иначе бы он умер. Но король оттолкнул ту боль во время броска.
Карса полез в сумку. Грациллоний встал в ярде или двух от места своего врага.
У него была одна возможность. Мальчиком на ферме он часто бросался всякими вещами, играл с булыжниками; в армии научился дротику. Он швырнул свой меч.
Он попал Карее в живот, плашмя, а не острием, но с достаточной силой, чтобы столкнуть бурдигалца с насеста. Тот упал на землю. Грациллоний вытащил нож и приблизился.
Карса поднялся. Он был потрясен, из груди со свистом вырывалось дыхание. Он хотя бы знал, как приземлиться. Праща упала где-то в другом месте. Впереди мерцало его собственное лезвие.
В Рыбьем Хвосте да еще в маленьких гостиницах, поговаривали, что победителем в поединке на ножах является как раз тот, кого унесли хирурги. Грациллоний был в броне, но он тоже был потрясен, побит, едва держался на ногах. Карса мог успеть.
Грациллоний приблизился. Он поднял колено. Наколенник разбил пах. Карса пронзительно закричал. Он ослабел и лежал корчась. Но он все еще сжимал нож. Он все еще был смертельно опасен и должен быть убит. Грациллоний пнул противника сандалией. Он пинал и пинал. Он чувствовал, как хрустят ребра, и видел, как лицо превращается в красную массу. Наконец, он перебил на горле Адамово яблоко. Карса истекая кровью, дернулся и затих.
Грациллоний, пошатываясь, пошел вон из сгущавшихся сумерек, к Дому. Пусть христиане позаботятся о своем брате по вере.
Говорили, что у короля жестокие ушибы, сломаны кости, но нет ничего такого, от чего ему не оправиться. В основном в Исе радовались.
Охрана дворца менялась каждые шесть часов. На следующий день после битвы Будика среди прочих подменили в полдень. В воздухе царило веселье. Он брел по ветреным улицам меж домов знати, вниз, по склону, в сторону своего дома. Рядом никого не было. Из портика выскользнула женщина и легко поспешила ему навстречу.
— Погоди, пожалуйста, погоди, — тихо позвала она. Он сдержал шаг. Сердце стучало. Когда она подошла поближе, под капюшоном он увидел, что это и правда Дахут.
— Чт-то вы здесь делаете, госпожа моя? — спросил он в изумлении.
— Я увидела, что ты проходишь мимо, — ответила она. — Скажи мне. Как он, мой отец?
— Вы не слышали?
— Лишь то, что рассказывают свидетели вызова. — На длинных ресницах дрожали слезы. — Может, это щадящая ложь. У него может быть жар или еще что-нибудь.
— Нет, я его видел. Он поправляется. А почему вы сами не сходите?
Дахут уставилась в землю.
— Мы отдалились. — Он едва слушал. — Мы не должны были. Однажды он поклялся, что никогда меня не покинет, но… но он мой отец. Рада услышать известия. Спасибо, дорогой друг.
— Да не за что… для вас, моя госпожа.
Она взяла его за локоть. Ее взгляд снова взлетел вверх, на него.
— Ты сделаешь больше? Смею ли я тебя умолять?
— Что бы вы ни попросили, — задохнулся он.
— Не много. Или много? Прошу лишь о том, чтобы ты проводил меня до дома, но никому потом не сказал. Они сочтут меня нескромной. Но это лишь оттого, что мне так одиноко, Будик, так много у меня печали, о которой я не смею говорить.
— О, моя принцесса! Она взяла его за руку.
— Пойдем, уйдем отсюда пока нас не заметили. — Под отчаянием сверкнул оттенок оживления. — Будем простой парой, вы и я, вместе мужчина и девушка. Ты и представить себе не можешь, как это меня утешит — ты меня утешишь.
Глава четырнадцатая
Над землей забелел рассвет. Во тьме над океаном задержалось несколько звезд, да горело пламя маяка на мысе Pax. Мерцали окна и качались проблески фонарей, внизу, в чаше Иса.
— Доброе утро, — приветствовал он часовых.
— Здравствуйте, сэр.
Повернулись они и отдали честь, причем исанцы не менее проворно, чем римляне.
— Как дела у центуриона? — осмелился спросить Маклавий.
— Врачи говорят, мне понадобится полтора месяца — Грациллоний наступил на кусочек льда. Обычно он шел дальше, но его ушибленная лодыжка оказалась неготовой. Он упал. Его схватила судорога. На миг он потерял сознание. Когда король очнулся, то увидел толпившихся кругом людей и женщину. Он отмахнулся от их заботы и проворчал:
— Все в порядке, я могу встать, спасибо. — И сделал это, не взирая на то, чего это ему стоило. На коже был липкий пот. — Полагаю, надо зайти обратно. Снова принять ванну. Солдаты, на свои посты. Вас еще не отпускали.
Пока он ковылял вверх по тропе, Тамбилис прошептала:
— Дорогой, ты обязан принимать больше заботы. Нет позора быть раненым.
— Не жалей меня, — ответил он. — Я живой. Я поправлюсь. Пожалей того молодого парня — тех молодых парней — что вынудили меня их убить. Что на них нашло?
Однако позволил ей помочь ему раздеться. Хорошо было лежать в горячей воде. Он отклонил ее предложение опиума, но принял питательный отвар из ивовой коры, с медом и лакрицей, которые скрывали вкус. Еще он позволил себя насухо вытереть и помочь облачиться в свежую одежду. Тамбилис присмотрела за ним, пока он ел. Потом ей нужно было уйти для выполнения обязанностей в храм.
В одиночестве Грациллоний начал раздражаться. Сколько ему еще сидеть без дела? Левая рука не имела большого значения. Все еще болели конечности и ткани, но она попросту не двигалась — Ривелин сказал, сломана лучевая кость. Из строя его вывела правая сторона груди, сломаны одно-два ребра. Несмотря на плотно пригнанный кожаный корсет каждый глубокий вздох вызывал острую боль, кашлять было мучением, чихать — катастрофой. Ривелин предостерег его от излишней поспешности природа подсказывала ему быть осторожным; свести к минимуму обязанности. Он знал, что теперь лечение затянется надолго достаточно, чтобы он смог снова использовать эту руку. Но Геркулес! Что ему тем временем делать, сидеть и зевать?
Его ждало слишком уж много проблем. Другое дело, если бы он был доволен священным королевством; но он не был. Грациллоний принял вызов, спровоцированный, вездесущий. Он без сомнения мог проводить свой ежемесячный суд и вести другие обряды. Но теперь, когда отношения с Сореном и с рядом других суффетов превратились в натянуто вежливые, ему придется чаще одаривать тех, кто его поддерживает, и тех, кто в первую очередь разделяет его интересы. Чтобы не возникло нового заговора, который разовьют консервативные группировки, он тихо навещал своих друзей у них дома, или беседовал с ними во время выходов в глубь от побережья. Король просмотрел начатые им общественные работы — ремонт дорог и зданий, новые постройки, подготовка мероприятия по окончательной замене Морских ворот — потому что ты никогда не можешь доверить противнику сделать все по-своему. Он часто вел военные учения. Он совершал объезды даже в Озисмию, изучая оборону, выслушивая тех соплеменников, которых хотел бы видеть по-прежнему благосклонными к Ису. Ездил верхом — на Фавонии нужно было ездить каждый день… что ж, ему нужно просто получать задания. Страна вряд ли развалится, если он отойдет от дел на пару месяцев; Король будет совершать плавания подольше этого. Но такой он не был нужен!
Маэлох поморщился.
— Знаю, то, что ей платили большие деньги, чтобы она была принцессой Дахут. Да съедят ее угри.
— О, но она была так прекрасна. Я вернулся домой и… и лежал без сна в темноте, час за часом, пока…
— И отрекся от любой помощи. Я уже говорил, твой Христос безрассудный бог.
— Нет, Его награда з-з-за верную службу безгранична.
— Хм? А, ну что ж, что бы ты ни имел под этим в виду, не будем проповедовать. Я останусь со своими богами, как и со своим королем и со своими друзьями, пока Они остаются со мной.
— А они остались? — закричал Будик. — Что кроме ужаса они приносят? Подумай о Дахут, подумай о Грациллонии.
— Верно, зачастую они суровы, даже беспощадны, но мир такой. Это уже мы должны выносить вес без хныканья. Они даруют нам жизнь.
Будик вскочил на ноги.
— Не даруют! — закричал он. — Они демоны-кровопийцы! Единственное, что они тебе дают, это твоя погибель!
Маэлох поднялся медленнее. Его огромная рука сжалась на тунике Будика.
— Теперь достаточно, — прорычал он. — Лучше не буду стелить тобой палубу, мальчик. Иди. Но вот о чем себя спроси — когда Лер посылает на землю благоприятные ветра и косяки рыбы к берегам, Таранис льет солнечный свет и летний дождь, Белисама приносит любовь, детей и надежду, — спроси себя, мальчик, что же такого сделал твой Христос для тебя?
Он отпустил его и оттолкнул. Будик, шатаясь, пошел обратно к стене. Там он на минуту прислонился, разинув рот, словно нашел наконец слова для необъяснимого.
II
Только-только пошедшая на убыль луна криво светила своей белизной сквозь оконные стекла на постель Карсы. Дахут поднялась и села, возвышаясь над одеялами, точно русалка над морем. Лунный свет серебрил ей волосы, лицо, груди; он превратил глаза в ртутные озера; но полумесяц Богини был черен как окружающие тени. Молодой мужчина с Обожанием взглянул вверх на нес. Она вздохнула.
— Нам надо серьезно поговорить, — сказала, ему Дахут. Ее дыхание на холоде казалось видением.
Он улыбнулся и погладил ее бок.
— Так быстро?
— Мы, и так запоздали. Три ночи вместе. Неважно, что я хожу туда-сюда во тьме, в плаще, в капюшоне, под покрывалом. Народ — болтовня слуг — они скоро обнаружат, что никто из них не знает, где я была, и заинтересуются, и… Руфиний уехал, но за мной могут следить другие. Он помрачнел.
— Знаю. Я подумал еще кое о чем, кроме как о тебе и о моей любви. Завтра я открою составленный мной план.
— Сейчас, — настаивала она. — Опасность слишком близка к нам обоим. Либо мы действуем немедленно, либо ты немедленно покидаешь Ис и никогда не возвращаешься. Или мы умрем. Если я уеду с тобой, они нас вычислят.
Он напрягся.
— Я хотел деликатно подвести тебя к моей мысли. Для тебя это будет тяжело.
— Я ее уже знаю. — Голос у нее был спокойный. — Ты бросишь вызов королю и убьешь его.
Он вытаращил глаза, потом сел точно также.
— Твой отец, — выдохнул он.
Она развела руками.
— Если ты не предотвратишь, то мой муж. — У нее дрожали губы. Его воля дала трещину. — Мне это рассказывает Тамбилис, последняя королева, которая делит с ним ложе. Она желает мне добра, но она хочет свадьбы. Они все ее хотят.
— Ты тоже? — спросил он. Тон стал грубее.
— Поначалу да. А теперь тебя — о, Карса, любимый! — она поймала его лежавшую рядом руку обеими своими. — Ты мне веришь, ты знаешь, что я была девушкой, хотя крови у меня не было. Но он? И Карса, я люблю тебя.
Римлянин прорычал.
— Я поклялся перед Господом, что отмщу за мерзость, если она случится. Лучше я первым его ударю. Я сделаю это.
— Мой Карса! — она прижалась к нему. Поцелуй был долгим и диким. Когда они оторвались друг от друга и сердца немного успокоились, она стала вести себя немного встревожено. — Он страшный боец, убивающая машина.
Бурдигалец кивнул.
— Да. Но и я не буду барашком на убой. Позволь признаться, я об этом раздумывал, представлял себе, с тех самых пор, как на тебя пало проклятие. Я найду другой выход, нежели встречаться с ним на тех условиях, где у него все преимущества. К тому же раньше его врагом был язычник — бедный Томмалтах, а я-то христианин. Господь будет со мной.
— Я мучилась над этим. Как человек твоей веры может стать королем Иса?
— И я размышлял. — Он тревожно рассмеялся. — Не бойся. Я не посвятил епископа. Он будет в шоке, укорит меня и наверняка отлучит от церкви. К тому же я только новообращенный. Я, надеюсь, сделаю так, чтобы он узрел причину. Естественно, уберегая тебя от союза, который, Боже упаси, будет достойным поступком в Его глазах. Если потом он меня пощадит, то я как король — я, чистокровный римлянин, — завоюю полное искупление, шаг за шагом подведя Ис к праведной вере и к Христу. — Он приложился щекой к ее щеке. — Ты первая, дорогая?
«Посмотрим», — сказала она про себя. А вслух: — О, Карса, это просто чудо! А теперь у нас ночь впереди!
III
Мгновение Грациллоний колебался. Собрав мужество в кулак, он взялся за кольцо в форме змеи на двери Ланарвилис и ударил им по дощечке. В ожидании ответа — недолгом, но показавшимся долгим — он плотнее обдернул плащ, одетый на простую тунику. Утро было холодное, хоть и яркое. Однако, главное, ему нужно было что-то сделать.
Дверь открылась. На испуг узнавшей его женщины он тихо ответил:
— Я вынужден позвать свою дочь, принцессу Юлию.
— О, — мой господин, она…
— Она сегодня дома, у нее нет обязанностей. Я знаю. — Грациллоний вошел в дом.
— Я с-с-скажу ей, мой господин. — Служанка поспешно убежала.
Вскоре в роскошный атрий вышла Юлия. Даже в свободные дни она носила белую одежду весталки: полная девушка пятнадцати лет со светло-коричневыми волосами и некоторыми чертами его матери, его матери, имя которой она носила. Она остановилась и поприветствовала его неловким жестом.
— Добро пожаловать, сэр. — Ее осторожность отца задела.
Грациллоний отважился улыбнуться.
— Я хотел тебя поздравить, дорогая, — сказал он; он снова и снова репетировал это в уме. — Я слышал, ты получила первые экзаменационные почести в классе латыни королевы Бодилис, и очень тобой горжусь. Из-под плаща, который никто не предложил снять, он извлек коробочку кедрового дерева, которую смастерил сам. Он вложил в нее все умение и заботу, которые у него были, в надежде на час, подобный этому. — Тут для тебя маленький подарок на память.
Юлия взяла шкатулку, не соприкоснувшись с ним руками, и откинула крышку. Запахло ароматом дерева.
— О! — воскликнула она, неожиданно распахнув глаза. Внутри лежала брошь в форме почти сомкнутого круга, два крупных топаза в обрамлении серебра. — О, отец, это так красиво.
Улыбка Грациллония стала шире и раскованней.
— Носи в радости, — сказал он. — А ты не хочешь устроить во дворце праздник? Неофициальный, безо всяких пережитков, наподобие меня, просто те друзья, которых ты пожелаешь пригласить.
— Отец, ты…
— Что это? — они оба обернулись на новый голос. В направлении от своей комнаты шла Ланарвилис.
— Ты, — сухо сказала она и встала посреди атрия.
Грациллоний оглядел ее снизу доверху, от пепельных завитых волос до усыпанных жемчугом сандалий. На ее высоком теле была богатая красно-коричневая рубашка, вышитая двойными драконами; янтарное ожерелье окружало морщинки у основания шеи; браслеты из черепахового панциря притягивали внимание к коричневым пятнам, что начали появляться на руках. Но она еще не уродлива, подумал он. Король мог почти не ощущать удары времени, как в те минуты, когда он не видел Бодилис. Это означало, что она стала чужой.
— Прости меня, — сказал он. — Я не думал тобой пренебрегать. Я не знал, что ты дома.
— Нет, ты выбрал момент, — ответила Ланарвилис. — Так случилось, что мы с Иннилис поменялись дежурствами на Сене, потому что ей показалось, что у нее скоро месячные, а она последнее время себя из-за них плохо чувствует. Ты ведь никогда об этом не узнаешь, не заботишься.
— Узнаю. Но кто мне скажет? — он усмирил свой нрав. — Не будем ссориться, моя госпожа. Я пришел по-дружески.
«По дружбе, которая когда-то была меж мной и тобой, продолжал он в уме, но она этого услышать не могла. — Мы хорошо работали вместе ради Иса. То было приятное ощущение, словно члены одной команды. А потом в постели — о, мы никогда не влюблялись, ни один из нас. Сердца наши были где-то в другом месте. Но приходили времена, снова и снова, когда мы отказались от других привязанностей; и мы создали меж собой эту девочку, и любили ее, и воспитывали. Так как нам теперь, враждовать?
Как так может быть, что я сам, в глубине души, так мало беспокоюсь, за исключением того, что желательно нам прекратить вражду?»
— Отец, он подарил мне вот это, — сказала Юлия. — В честь моего экзамена. И праздник…
— А еще что? — спросила Грациллония Ланарвилис. — Знак не сошел на мою дочь?
Он боролся с яростью. Его жена пожала плечами.
— Что ж, лучше нам воздержаться от открытого разрыва, — сказала она. — Мы по-прежнему будем соединены одним бременем. Но нет, Юлия, мы не переступим его порог, до тех пор, пока он не воздаст должное нашей сестре, и богам.
Девочка сглотнула, заморгала, прижала к груди коробочку и выбежала. С минуту Грациллоний и Ланарвилис стояли молча. Наконец, он сказал:
— Зло все это.
— Действительно, — ответила она.
— И дело не только в тебе и во мне, большинство остальных разделились. Галликены. Часто плачет Тамбилис, сталкиваясь с холодностью своих сестер.
— Она может улучшить отношения. И ты тоже.
— Ты же знаешь, это невозможно. Почему вы не поможете мне найти выход из создавшегося положения? Новая эра, Дахут первая по-настоящему свободная королева…
— Ступай, — сказала она.
Он послушался.
Кинан стоял в охране на дворцовых воротах. Военная выправка сразу покинула его, едва он увидел своего центуриона. Он шагнул вперед.
— Сэр, — неуверенно объявил он, — мы только что получили вести. В проклятом Лесу еще один претендент.
IV
В тот момент, когда он увидал Карсу в Священном Месте, Грациллоний понял, что сегодня он вполне может и умереть.
Молодой человек был босой, его сильное тело одето просто, в шерстяную тунику с поясом, к которому в ножнах был привешен большой нож наподобие тех, что используют моряки. Под пояс была воткнута короткая палка с кожаным ремнем, от которого тянулась привязанная веревка. В левой руке он сжимал небольшой деревянный круглый щит. В правой была простая праща. На ремне через плечо висела толстая широко открытая сумка. Все это обмундирование казалось скудным против полностью вооруженного центуриона, но Грациллоний знал, что могут совершить эти приспособления.
Хотя губы у Карсы были плотно сжаты, на лице его не видно было ни следа напряжения, и стоял он с непринужденностью кошки. Сколько ему лет — восемнадцать, девятнадцать? Даже если он не обременен кольчугой, человек сорока двух лет и близко к нему не подойдет, чтобы соперничать в быстроте и гибкости; сила аж пульсировала в обнаженных конечностях.
Грациллоний отошел в то помещение в строении справа, где одевался. Он, как всегда, отказался от помощи. Возможно, он в последний раз делает это в одиночку. Он отдал Админию обыкновенные распоряжения («Если он побеждает, то он король, и никто из вас не должен против него восставать».) и больше не пожелал сцен. На самом деле, он все торопил и немедленно согласился на битву, хотя мог, по крайней мере, попрощаться с Тамбилис, Бодилис, с кем бы ни захотел. Лучше подождать в зале, среди идолов, пока моряки образовывали барьер через Церемониальную дорогу, а Сорен отводил туда псарников.
Подкладки, юбка, наколенники, кольчуга и шлем, меч, кинжал, большой продолговатый щит, и на сей раз тяжелый дротик.
— Митра, выслушай меня; и если я погибну, прости мне грехи мои и отпусти мою душу, и в завершении моих странствий прими меня.
Слова казались пустыми, как будто бог умер.
Когда он вышел, воздух пощипывал как раз так, как и ожидалось. Стояло тусклое солнце, уже сильно склоняясь к Призрачной бухте, кладя продолговатые тени. Где-то закаркал ворон. Все это Грациллоний осознавал четче, чем ритуал, который вел Сорен. Оратор монотонно произнес все слова и когда закончил, воздержался от любых замечаний. Грациллоний смотрел сквозь него.
Король и претендент зашли под деревья. На фоне неба веточки создавали хрупкие узоры. Он пошел по тропинкам, что изучил за множество лет, к тому месту, где подросшие деревца создавали густую и запутанную основу среди гигантских пожилых. Остановившись и обернувшись, Грациллоний произнес:
— Ну вот мы и пришли.
— Я так и думал, что ты выберешь место вроде этого, — тоже на латыни ответил Карса.
Грациллоний говорил с неизменным спокойствием.
— Прежде чем начнем… Мне любопытно — зачем ты это делаешь? У тебя вся жизнь впереди.
— Все еще есть. Зло Иса — это оскорбление Господу. Пора положить этому конец.
— И потом ты проведешь жертвоприношения Таранису и женишься на девяти верховных жрицах Белисамы? Я думал, ты христианин.
Карса побелел.
— Начали! — выкрикнул он.
Грациллоний кивнул и приподнял дротик.
Неудивительно, что Карса проворно отклонился назад. Ему было нужно пространство. Грациллоний ждал. Если он сразу метнет копье, Карса наверняка от него уклонится.
Бурдигалец остановился. Свободно извивалась уже заряженная праща, промеж пальцев была зажата сумка. Верхней частью туловища Карса изогнулся, чтобы весь свой вес вложить в раздвоенное свинцовое ядро. Хрустнуло его запястье. Послышался звук щелкающего хлыста. В тот же момент Грациллоний бросился.
Ядро по косой вонзилось в дерево щита. Он чуть его не выронил. Ремень сильно дернул плечо. Брызнули слезы. Сквозь их дымку он разглядел ударивший по претенденту дротик. Он надеялся, что тот пронзит плоть, но Карса проследил более медленный снаряд в полете. С быстротой юноши он переместил щит, чтобы задержать.
Тем не менее железо вошло глубоко, древко волочилось, и щит превратился в бремя. Карса бросил его. Грациллоний вытащил меч и атаковал.
Карса понял, что единственной целью короля было потратить его дальнобойное оружие. Без него он мог драться лишь на близком расстоянии. Нужно было время, чтобы перезарядить пращу, по минуте на каждый выстрел, время, за которое легионер мог подвести все к справедливому завершению.
Снова хрустнула праща. Грациллоний почувствовал мгновенный удар в правую лодыжку. Стало очень больно. Самое худшее отразил наколенник. Он припал к земле и, атакуя, чуть уворачивался назад-вперед. Если бы ядро настигло его между шлемом и краем щита, в лицо, то это был бы конец. Если медлить, то результатом станет сломанная ступня; Карсе было бы нужно просто стоять в сторонке и обстреливать его. Щит принял еще один удар, но выдержал, лишь отозвавшись болью в суставах.
Теперь он был там, а Карса естественно, нет. Юноша ускользнул в сторону. Грациллоний видел его за завесой молодых деревьев и лоз. Карса ухмылялся. Не имея возможности хорошо стрелять сквозь эту баррикаду, он мог зато исправно размахивать пращой.
Грациллоний отказался от искушения. Он удержался, чтобы не ринуться сквозь заросли. Он начал ходить вокруг них, умышленно, выжидая момента. Карса выжидал. В нужный момент он со свистом совершил бросок. Грациллоний движение поймал и медленно двинулся вперед, шаг за шагом. Карса отступал.
Некоторое время они подкрадывались друг к другу меж стволов. Праща промахнулась. Грациллоний услышал, как ядро прожужжало мимо. Где-то в подсознании у него мелькнуло: это интересно. А он сможет истощить мою силу и ноги прежде, чем я израсходую его патроны? Ну что ж, иди медленно, старичок. Если можешь, играй с ним, пока не наступит ночь; тогда игра перейдет в твои руки.
Солнечный свет все еще касался верхних ветвей, но под ними тени превращались во мрак.
Неожиданно Карса увидел подходящее ему дерево. Он подпрыгнул, ухватился за ветку, и вскарабкался наверх с проворностью моряка. Заняв позицию на высоте десяти футов, там, где ветка отходила от ствола почти под прямым углом, он накинул на нее свою простую пращу и вытащил из-за пояса вторую ее часть.
Грациллоний остановился. Карса ликующе смеялся.
— Сам знаешь, что тебе нельзя от меня уходить, — крикнул он. — Мы обязаны до конца сражаться в пределах Леса.
На палке находилась веревка длиной шесть футов. Для нее нужны были обе руки. С короткого расстояния такой метательный снаряд наповал убивал человека в броне. Если же он не пронзал, то хватало шока.
Карса обхватил кору пальцами ног. Он изгибался, великолепно удерживая равновесие. Грациллоний незаметно подвинулся в сторону. Карса повернулся, чтобы нацелиться на него.
Щелкнула веревка. Ядро пролетело так быстро, что не взглядом не ухватить. Оно ударило в другое дерево. Под тяжелый стук застонала оторванная ветка. Свинец проник так глубоко, что не увидать.
— То был примерочный выстрел, — насмехался Карса. — Следующий будет то, что надо.
Грациллоний отступил.
— Нападай, если хочешь, — сказал Карса. — Продолжим на рассвете?
Несомненно, он лучше перенесет ночь с сильным морозом, чем старик. Он уцепится за ветки, ему будет тепло, он будет бдителен и силен, когда измотанный враг будет тяжело двигаться на виду.
Грациллоний менял положение. «Что делать, что делать?»
Прорвался удар.
Он неожиданно уронил щит. Тот покачивался на ремне. Левое предплечье было в огне. Сломано? Он не использовал эту руку. Отверстие показывало, где вошло ядро, над металлическим выпуклостями. Оно прошло прямо через слабое место от прежнего удара, достаточно сильно, чтобы покалечить.
Карса перезарядился. На донце его оружия сияло солнце.
Грациллоний качнулся, чтобы укрыться за ближайшим стволом. Хлопая и ударяя, теперь его щит был скорее помехой, нежели помощью. Он легко стащил его и бросил. Мелькнуло быстрое желание последовать за ним, лечь и накрыться священной тьмой. Но нет, Карса ждет.
Грациллоний перевел дух, велел боли пройти, снова обошел ствол и зигзагом бросился вперед. Просверлила праща. Его разрывала агония, в правой части груди. Он знал, что ядро кольчуга отразила — но не удар от него; иначе бы он умер. Но король оттолкнул ту боль во время броска.
Карса полез в сумку. Грациллоний встал в ярде или двух от места своего врага.
У него была одна возможность. Мальчиком на ферме он часто бросался всякими вещами, играл с булыжниками; в армии научился дротику. Он швырнул свой меч.
Он попал Карее в живот, плашмя, а не острием, но с достаточной силой, чтобы столкнуть бурдигалца с насеста. Тот упал на землю. Грациллоний вытащил нож и приблизился.
Карса поднялся. Он был потрясен, из груди со свистом вырывалось дыхание. Он хотя бы знал, как приземлиться. Праща упала где-то в другом месте. Впереди мерцало его собственное лезвие.
В Рыбьем Хвосте да еще в маленьких гостиницах, поговаривали, что победителем в поединке на ножах является как раз тот, кого унесли хирурги. Грациллоний был в броне, но он тоже был потрясен, побит, едва держался на ногах. Карса мог успеть.
Грациллоний приблизился. Он поднял колено. Наколенник разбил пах. Карса пронзительно закричал. Он ослабел и лежал корчась. Но он все еще сжимал нож. Он все еще был смертельно опасен и должен быть убит. Грациллоний пнул противника сандалией. Он пинал и пинал. Он чувствовал, как хрустят ребра, и видел, как лицо превращается в красную массу. Наконец, он перебил на горле Адамово яблоко. Карса истекая кровью, дернулся и затих.
Грациллоний, пошатываясь, пошел вон из сгущавшихся сумерек, к Дому. Пусть христиане позаботятся о своем брате по вере.
V
Говорили, что у короля жестокие ушибы, сломаны кости, но нет ничего такого, от чего ему не оправиться. В основном в Исе радовались.
Охрана дворца менялась каждые шесть часов. На следующий день после битвы Будика среди прочих подменили в полдень. В воздухе царило веселье. Он брел по ветреным улицам меж домов знати, вниз, по склону, в сторону своего дома. Рядом никого не было. Из портика выскользнула женщина и легко поспешила ему навстречу.
— Погоди, пожалуйста, погоди, — тихо позвала она. Он сдержал шаг. Сердце стучало. Когда она подошла поближе, под капюшоном он увидел, что это и правда Дахут.
— Чт-то вы здесь делаете, госпожа моя? — спросил он в изумлении.
— Я увидела, что ты проходишь мимо, — ответила она. — Скажи мне. Как он, мой отец?
— Вы не слышали?
— Лишь то, что рассказывают свидетели вызова. — На длинных ресницах дрожали слезы. — Может, это щадящая ложь. У него может быть жар или еще что-нибудь.
— Нет, я его видел. Он поправляется. А почему вы сами не сходите?
Дахут уставилась в землю.
— Мы отдалились. — Он едва слушал. — Мы не должны были. Однажды он поклялся, что никогда меня не покинет, но… но он мой отец. Рада услышать известия. Спасибо, дорогой друг.
— Да не за что… для вас, моя госпожа.
Она взяла его за локоть. Ее взгляд снова взлетел вверх, на него.
— Ты сделаешь больше? Смею ли я тебя умолять?
— Что бы вы ни попросили, — задохнулся он.
— Не много. Или много? Прошу лишь о том, чтобы ты проводил меня до дома, но никому потом не сказал. Они сочтут меня нескромной. Но это лишь оттого, что мне так одиноко, Будик, так много у меня печали, о которой я не смею говорить.
— О, моя принцесса! Она взяла его за руку.
— Пойдем, уйдем отсюда пока нас не заметили. — Под отчаянием сверкнул оттенок оживления. — Будем простой парой, вы и я, вместе мужчина и девушка. Ты и представить себе не можешь, как это меня утешит — ты меня утешишь.
Глава четырнадцатая
I
Погода установилась ясная и холодная. Грациллоний вышел ранним утром на второй день после возвращения. У него было искушение полежать подольше после всего, что произошло, подремать, не засыпая, но это было бы неправильно. Он заставил себя пойти, не взирая на то, какие уколы боль посылала через все его тело. Рядом шла Тамбилис.Над землей забелел рассвет. Во тьме над океаном задержалось несколько звезд, да горело пламя маяка на мысе Pax. Мерцали окна и качались проблески фонарей, внизу, в чаше Иса.
— Доброе утро, — приветствовал он часовых.
— Здравствуйте, сэр.
Повернулись они и отдали честь, причем исанцы не менее проворно, чем римляне.
— Как дела у центуриона? — осмелился спросить Маклавий.
— Врачи говорят, мне понадобится полтора месяца — Грациллоний наступил на кусочек льда. Обычно он шел дальше, но его ушибленная лодыжка оказалась неготовой. Он упал. Его схватила судорога. На миг он потерял сознание. Когда король очнулся, то увидел толпившихся кругом людей и женщину. Он отмахнулся от их заботы и проворчал:
— Все в порядке, я могу встать, спасибо. — И сделал это, не взирая на то, чего это ему стоило. На коже был липкий пот. — Полагаю, надо зайти обратно. Снова принять ванну. Солдаты, на свои посты. Вас еще не отпускали.
Пока он ковылял вверх по тропе, Тамбилис прошептала:
— Дорогой, ты обязан принимать больше заботы. Нет позора быть раненым.
— Не жалей меня, — ответил он. — Я живой. Я поправлюсь. Пожалей того молодого парня — тех молодых парней — что вынудили меня их убить. Что на них нашло?
Однако позволил ей помочь ему раздеться. Хорошо было лежать в горячей воде. Он отклонил ее предложение опиума, но принял питательный отвар из ивовой коры, с медом и лакрицей, которые скрывали вкус. Еще он позволил себя насухо вытереть и помочь облачиться в свежую одежду. Тамбилис присмотрела за ним, пока он ел. Потом ей нужно было уйти для выполнения обязанностей в храм.
В одиночестве Грациллоний начал раздражаться. Сколько ему еще сидеть без дела? Левая рука не имела большого значения. Все еще болели конечности и ткани, но она попросту не двигалась — Ривелин сказал, сломана лучевая кость. Из строя его вывела правая сторона груди, сломаны одно-два ребра. Несмотря на плотно пригнанный кожаный корсет каждый глубокий вздох вызывал острую боль, кашлять было мучением, чихать — катастрофой. Ривелин предостерег его от излишней поспешности природа подсказывала ему быть осторожным; свести к минимуму обязанности. Он знал, что теперь лечение затянется надолго достаточно, чтобы он смог снова использовать эту руку. Но Геркулес! Что ему тем временем делать, сидеть и зевать?
Его ждало слишком уж много проблем. Другое дело, если бы он был доволен священным королевством; но он не был. Грациллоний принял вызов, спровоцированный, вездесущий. Он без сомнения мог проводить свой ежемесячный суд и вести другие обряды. Но теперь, когда отношения с Сореном и с рядом других суффетов превратились в натянуто вежливые, ему придется чаще одаривать тех, кто его поддерживает, и тех, кто в первую очередь разделяет его интересы. Чтобы не возникло нового заговора, который разовьют консервативные группировки, он тихо навещал своих друзей у них дома, или беседовал с ними во время выходов в глубь от побережья. Король просмотрел начатые им общественные работы — ремонт дорог и зданий, новые постройки, подготовка мероприятия по окончательной замене Морских ворот — потому что ты никогда не можешь доверить противнику сделать все по-своему. Он часто вел военные учения. Он совершал объезды даже в Озисмию, изучая оборону, выслушивая тех соплеменников, которых хотел бы видеть по-прежнему благосклонными к Ису. Ездил верхом — на Фавонии нужно было ездить каждый день… что ж, ему нужно просто получать задания. Страна вряд ли развалится, если он отойдет от дел на пару месяцев; Король будет совершать плавания подольше этого. Но такой он не был нужен!