Арбенина Ирина. Черное солнце

   Для детей, как и для мошенников высшего класса, не существует закрытых дверей.
   Стоит ли говорить, что Юлсу давным-давно, с той поры, когда еще играла в куклы, научилась открывать тот шкаф, в котором генерал хранил свой знаменитый пистолет.
   И позже, когда опасное оружие перекочевало в генеральский сейф с секретным кодом, она тоже отлично умела до него добираться.

* * *

   — Алло! Что?! Вы снова хотите меня видеть?
   Генерал нахмурился.
   — Ну, хорошо. Надеюсь, что это встреча будет последней?..
   Тегишеву было непонятно, по какому праву эта Светлова вошла в его жизнь, все в ней перевернула — и вот теперь снова звонит и требует новых объяснений.
   Генерал разговаривал по телефону со Светловой и хмуро рассматривал подсвечник с бронзовым Меркурием.
   Сейчас он вдруг вспомнил, что это случилось в августе. Вспомнил, как Юлсу поставила подсвечник — этого бронзового Меркурия на каминную полку. Она тогда вдруг неожиданно прикатила к нему на дачу — запорхнула из своей Европы.
   Генерал залюбовался тогда подсвечником: бронзовый мальчик с крылышками и изящные бронзовые щиколотки в отсветах огня. Кубическое основание, поддерживающее витой столбик-колонну…
   — Нравится? — спросила дочь.
   — Очень! Это тебе подарили?
   — Купила. В антикварном магазине.
   — Это мне? Спасибо.
   — Правда, красивый?
   — Очень.

* * *

   Именно сейчас генерал вспомнил и весь тот разговор с дочерью, и едва заметную, странную улыбку Юлсу, когда она посмотрела на поблескивающего бронзой изящного Меркурия.
   Вспомнил именно сейчас, когда его опять собиралась посетить эта настырная молодая женщина, Анна Светлова.

* * *

   — Вам — да, согласна, были не страшны угрозы Марион Крам, — сказала Светлова генералу. — Вам не страшны, а другим?
   — Это кому же, интересно?
   — Ну, тому, кто мог воспользоваться вашим особенным оружием. Пистолетом, распыляющим циан?
   Знаете, этакое экзотическое доступное спецслужбам оружие…
   — Ну, допустим, оно у меня есть. И что из того?
   — Вы же не давали его поиграть кому-то из знакомых, правда? И хранили его в сейфе? Очевидно, немного людей на свете, которые вообще осведомлены о нем. Ведь так?
   — Ну, допустим, что так.
   — Раз, два — и обчелся, да?
   — Ну…
   — Давайте считать. Один — это вы.
   — Раз — это я, — о чем-то вдруг задумавшись, автоматически повторил Тегишев.
   — А два?
   — Два… — Тегишев устало потер виски. — Вы имеете в виду того, кто знал, что этот пистолет лежит у меня в сейфе?
   — Да.
   — И знал бы код?
   — Да.
   — Да вы с ума сошли! — Тегишев тяжело опустился в кресло. — Как вы смеете?
   — Известно, что накануне смерти Марион Крам посетила некая особа женского пола… Русская.
   — Замолчите немедленно! Или я…
   — Или — что вы?..
   — Или я не знаю, что с вами сделаю!
   — Мне кажется, вы вообще не знаете, что вам делать, Игорь Багримович. И не только со мной.
   Светлова не успела договорить: вдруг затренькал сотовый телефон Игоря Багримовича Тегишева.
   — Слушаю.
   Аня смотрела на лицо генерала и видела, как оно становится напряженным, тревожным. Но не просто тревога охватила генерала. Страшная тревога… смертельная. Он побледнел.
   — Я немедленно выезжаю! — бросил Тегишев в трубку.
   — Что-то случилось? — спросила Анна.
   — Прошу, мадам, на выход! И всего наилучшего.
   Надеюсь, больше никогда вас не увижу. — И генерал бесцеремонно выставил Анну за дверь своей квартиры.
   Ничего не оставалось, как повторить уже знакомый трюк.
   Светлова сделала вид, что оскорбление удаляется, а потом тут же на цыпочках вернулась и замерла перед дверью.
   Генерал же делал то, что делает любой торопящийся человек: он одевался в прихожей и одновременно говорил по телефону:
   — Да, да, вылетаю! Первым же рейсом! — услышала Светлова его командирский, по-военному четкий голос.
   — Да, да! Уже вечером я буду в Париже. Да.., на улице Эдинбург.

* * *

   После первого своего визита в Линибург Инна Гец и Аня занялись важным делом — они «соображали», как побыстрее для Светловой и Ладушкина раздобыть мульти-Шенгенские визы…
   Но, как говорится, шутки в сторону. Было понятно, что дело принимало прямо-таки «международный характер».
   Только теперь Светлова убедилась, как они с Инной были правы и предусмотрительны.
   Но, подумав и посовещавшись с Ладушкиным, решили, что в Париж вслед за генералом полетит все-таки Гоша.
   Потому что у него, в силу опыта работы в агентстве «Неверные супруги», накопилось больше умения незаметно «висеть на хвосте». И он неплохо, оказывается, знал Париж и очень неплохо — французский.
   — Откуда, Ладушкин?
   — Откуда.., откуда? — обиделся Ладушкин. — Да я три года телохранителем был у одного бизнесмена, который во Франции свои дела вел. Мы из Парижа не вылезали. Хочешь не хочешь — язык выучишь. Это уж я потом, когда он разорился, подался к «Неверным супругам».
   И Ладушкин улетел вслед за генералом, с обещанием сразу же, по приезде, как только что-то узнает, позвонить.

* * *

   — Ну что?! — просто «впилась на расстоянии» в Ладушкина Анна, когда в трубке раздался наконец его голос.
   — Генерал сразу из аэропорта поехал в больницу.
   — А кто там у него в больнице?
   — Кто? Его дочь.
   — Юля?
   — Ну, можно сказать и так. Здесь ее называют, как на подиуме.., сценическим именем — Юлсу.
   — А что она там делает, в больнице?
   — Ну, что делают люди в больнице? Болеет она.
   — Отличный ответ, исчерпывающий. Браво, Ладушкин! А что-нибудь еще стало известно?
   — Как только мне что-нибудь еще станет известно, — раздраженно отрезал Ладушкин, который терпеть не мог, когда на него наезжают, — я тут же позвоню!

Глава 13

   Светловой снилось французское число «тридцать» — trente. Красное. Как будто ехал игрушечный поезд, нарисованный в школьной тетрадке по арифметике, и в нем много — тридцать — маленьких красных окон, и детский голос бубнил, как в считалке, — трант-трант-трант. Тридцать, стало быть.
   Это заменяло маленькому поезду стук колес.
   Странный сон. Пожалуй, не стоит спать во второй половине дня, даже если очень хочется.
   День меркнул, когда Аня проснулась. На стене лежали тени. В этих коротких зимних днях, когда они переваливают свой сияющий морозный пик, сразу появляется что-то смутное, печальное, умирающее. Пока не разгорится вечер — волшебный, с темной синевой и огнями.
   Комната, как выяснилось, сильно выстыла. Еще с прошлого вечера отключили отопление: опять какая-то авария! Трубы где-то лопнули, поэтому за сутки дом окончательно выстудился.
   И теперь Светлова лежала под двумя толстыми одеялами, не смея даже и подумать о том, чтобы согнуть коленки или пошевелиться, — ей казалось, что под одеяло тотчас проберется холод.
   Так она и застыла, вытянувшись, неподвижно.
   Точно перед отпеванием. Такой же покой поселился у Светловой отчего-то и в душе — как перед отходом в лучший из миров. А в том, что тот мир «лучший» — после того, что Светлова узнала за последнее время, — сомнений у нее не было.
   «А ну их всех, — думала она, — надоели! Ужасы всякие! Взять бы да и бросить все это! Генерал… Инна Гец… Фокина… Октябрьский-27… Взять бы да забыть!»
   За окном стояла непривычная тишина. И тишина эта казалась особенно холодной. В другое время ворона, живущая спокон веку на дереве напротив, суетилась, шумела. После минус пятнадцати она, как обычно, будто умирала. Впадала в анабиоз. Засыпала, как медведь. Видно, именно столько теперь за окном — никак не меньше минус пятнадцати — и было… Очевидно, и авария случилась неспроста — грянули настоящие морозы.
   Наконец рука Светловой решилась выскользнуть из-под одеяла и дотянуться до халата, словно созданного специально для таких вот экстремальных — с авариями! — зимовок. Целый рыжий плед пошел, наверное, на шитье этого халата. Он и лежал теперь в кресле, как маленький верблюжонок, подняв рыжий шерстяной горб. А ее рука, схватившая его, белела в сумерках неосвещенной выстывшей комнаты, будто уже превратилась в ледяную.
   Теперь уже — в этом халате! — жизнь продолжалась. Не прервались и мысли.
   Бесполезно было тешить себя надеждой, что она еще может все бросить. Хотя ни у кого до сих пор не было права спрашивать с нее ответа, отчета. Ни у кого на этом свете. А теперь…
   Не надо было разговаривать с Инной, читать письмо Крам, брать деньги и тратить их на билеты… И летать и ездить никуда было не надо.
   Хуже всего, что никак нельзя пойти на попятный.
   Если бы речь шла только о договоре с Инной Гец, Светлова бы, наверное, все-таки на этот «попятный» пошла.
   Но у мертвых всегда больше прав, чем у живых.
   И Светлова уже знала, что сделает все, чтобы выполнить просьбу Инны. Знала, что она не принадлежала больше себе одной, а только — делу, которое ей поручила Инна. И проклинала это дурацкое чувство ответственности, от которого, уж если оно укоренилось в ней, невозможно было отделаться.
   Словно для того, чтобы проверить, насколько сомнительно это утверждение, зазвонил телефон.
   Это была Генриетта, рыжая жена Ладушкина. Сначала она долго плакала в трубку и ничего не говорила. Поэтому Аня подумала: что-то случилось с Гошей! Наконец сквозь слезы Генриетта с трудом произнесла:
   Ее нет!..
   — Кого?
   — Дочки…
   — Кого?! , — Моей дочки!
   — То есть?! Что значит, нет?
   — Броня моя, девочка моя, она пропала…
   — Как это так?
   — Ее украли.., мою детку украли!
   После некоторой паузы и шока Светлова услышала наконец свой голос: он был, как ни странно, совсем спокоен.
   — Где?
   — На работе.
   — На какой работе?
   — Прямо у меня на работе.
   — Вы что, взяли ее с собой на работу?
   — Я же говорю… — Генриетта всхлипнула.
   Аня знала, что Генриетта работает в каком-то скучном учреждении, чудом сохранившемся НИИ какой-то промышленности.
   — У Брони был насморк, и я решила не отводить ее в детский сад. Взяла с собой на работу. Думала, до обеда побудем, а потом я отпрошусь. У нас все так делают. Работы все равно никакой нет. Ни зарплаты, ни работы. Только сидим…
   — Это я поняла.., догадалась… Дальше, Генриетта!
   — Ну вот, она играла… А я пошла наливать чайник…
   — Где она играла? — поинтересовалась Светлова. — В кабинете начальника, в гардеробе, в вашей комнате?
   — Нет. — Генриетта осторожно высморкалась. — В коридоре. Там она играла. Анечка, у меня письмо.., от него, — она замолчала.
   — От кого?
   — От похитителя…
   — Вы сообщили в милицию?
   — Нет.
   — Почему?
   — Я не могу его выдавать.
   — Вы с ума сошли! Откуда у вас это письмо?
   — Нет, не сошла! — Генриетта снова зарыдала. — Он передал мне письмо сегодня, как раз перед тем… как это случилось. Он позвонил мне на работу и спросил, почему Броня не в детском саду… Я сказала, что у нее насморк и что я взяла ее с собой на работу…
   — Да кто он-то?
   — Мой.., мой бывший муж… Бронин отец.
   — Отец?! А Ладушкин, значит, не… А-а! Понятно! Ну, дальше!
   — В общем.., я говорю ему: мы сейчас на работе.
   «Вот как?» — сказал он. А потом зашел к нам в институт и передал этот конверт. «Не будь болтливой и преждевременно любопытной, — сказал он. — Прочтешь, только когда я уйду». И я пошла наливать чайник… А Броня в это время исчезла.
   — Ну, налила?
   — Что налила?!
   — Чайник.
   — Да!
   Аня вздохнула. «Жизнерадостная идиотка» — слова, которые всегда ей отчего-то приходили на ум, когда она видела Генриетту, вполне оправдались.
   Интересно, почему-то со словом «идиотка» органичнее всего другого сочетается именно это определение — «жизнерадостная»? «Грустный идиот», «печальный идиот» — эти словосочетания как-то не звучат и воспринимаются с сомнением. Но теперь Генриетта с немалой убедительностью проиллюстрировала именно второй случай!
   Аня опять тяжко вздохнула.
   — Сейчас я приеду.
   — Нет, Анечка, не приезжайте, — всхлипнула Генриетта. — Не нужно, не приезжайте.
   — Почему? Вы что, уходите?
   — Нет… Но… Все равно, Анечка, не приезжайте… Анечка, мне страшно… Вы не ко мне приезжайте, вы за Броней поезжайте…
   — Вот как? Всего-навсего?!
   — Я сама не могу в этом участвовать… Я ведь всего лишь женщина…
   — А я не женщина, что ли?
   — То есть я хотела другое сказать. Мне страшно, и я не знаю, что он со мной сделает! А вы.., вы можете помочь. А я боюсь, боюсь! — опять завсхлипывала Генриетта.
   — Все-таки не сходите с ума, — строго сказала Аня. — Это еще не конец. Броня жива и здорова, а это самое главное. Понимаете? Ее всего лишь увез отец — это не смертельно. Чем он у вас занимается-то?
   — Он?
   — Ну да, он! А кто ж еще?!
   — Да он.., это… Как бы это сказать…
   — Так и скажите.
   — Ну, он это… В общем… Наркотики перевозит.
   — Мило!..
   — Ну, что поделаешь…
   — В самом деле.., ничего не поделаешь!
   — Вот и я говорю…
   — Это, что же, прямо профессия у него такая?
   — Да нет… Вообще-то он танцор.
   — Самба, румба?
   — Да… Профессиональный… Но с возрастом он решил…
   — Понятно… Решил сменить профессию!
   — Аня! — забеспокоилась вдруг Генриетта. — Вас это случайно не отпугнуло?
   — Ну что вы! В самый раз! Общение с наркокурьерами — мой конек и излюбленное занятие! — поспешила уверить я.
   — Я вам сейчас по телефону прочту это письмо.
   Он ведь не скрывается — тут и адрес есть! Правда, он из Москвы Броню увез.
   — Час от часу не легче!
   — И он только пишет, что, если я попробую ее вернуть, никому не поздоровится.
   — Не представляете, как вы меня успокоили!
   Светлова подняла глаза и прямо над собой увидела обведенную красной передвигающейся рамочкой в настенном календаре дату «30». ВТОРНИК — написано было под ней. Тридцать… «Трант-трант-трант», — застучал тревожно колесиками поезд, приснившийся ей давеча. Ну вот и приехали! Сон в руку!

* * *

   Значит, ребенка Генриетты украл родной отец.
   Вот как получается. Когда в жизни возникает какой-то новый человек, вместе с ним возникает и новая дополнительная ответственность.
   Ладушкина не было в Москве по вине Светловой.
   Это Анна отправила его в Париж, вслед за генералом.
   И в это время ребенка, Гошину падчерицу, четырехлетнюю Броню, похитили. Будь могучий Гоша дома, возможно, этого бы не случилось. Похититель бы не решился.
   Значит, виновата Анна. Значит, теперь Светловой и полагалось выручать, возвращать девочку.
   Генриетта рыдала.
   — Только не плакать! — Аня поморщилась.
   Ай да ясновидящая Орефьева! Вот чего она тогда так «пронзительно» на Гошу Ладушкина глядела!
   Нет, Светловой определенно все больше не нравилась эта способность заглядывать в будущее. При том, что там ничего нельзя было изменить!
   Что там Яна бормотала?! «А-а-а!.. Береги маленькую!..»
   Не сберегли!

Глава 14

   — Алло!
   Ладушкин звонил из Парижа.
   — Ну что, Юлсу поправляется? — поинтересовалась Аня.
   Светлова решила не объяснять Ладушкину по телефону про Броню и чем они тут занимались последние три дня, пока он дежурил у парижской больницы, где лежала Юлсу.
   Тем более что у них все закончилось благополучно: девочку удалось быстро найти и вернуть растяпе Генриетте.
   — Если бы поправлялась! — вздохнул Ладушкин. — Говорят, ее дела совсем плохи! Все гораздо хуже, чем можно было сначала предположить. В общем, по-моему, если вы хотите с ней поговорить, вам надо вылетать сюда. И побыстрее!

* * *

   "Юлсу Тегишева… — не выходило из головы Светловой, пока летела в самолете. — Черное Солнце…
   Если генералы свирепы в силу принадлежности к элите военных кадров, то значит ли это, что их дочки так же свирепы.., и не боятся крови? Это еще, вопрос.
   Все связано в жизни невидимыми нитями. Таинственное темное пятно на Солнце, солнечная буря — и судьба красивой шестнадцатилетней девочки неожиданно оказалась сломанной.
   Солнечный удар…
   Таблоид публикует материал о «новой звезде модельного бизнеса» и ее отце.
   Марион Крам в один прекрасный день читает заметочку в газете и задумчиво заштриховывает седые усы генерала".

* * *

   Возможно, с этого самого дня и началась трагедия Черного Солнца модельного бизнеса, юной шестнадцатилетней Юлсу Тегишевой.
   Жених Юлсу требователен к репутации будущей невесты, и девочка не может этой репутацией рисковать.
   Что там с генеральскими генами передалось — неизвестно. Но принципы любой войны девочка усвоила, очевидно, неплохо.
   Сам генерал был не слишком взволнован шантажом. Тем более и доказать ничего точно нельзя.
   «Собака лает — караван идет… Брань на вороту не виснет…» Обычное поведение постсоветского чиновника, которому не страшен позор, компромат, огласка… Ему на все это плевать. Ему так хочется хорошо пожить, что стыд — ничто по сравнению с этим желанием. А потом, ведь все вокруг тоже в грязи. Так что тем более не стыдно: чиновники уверены, что это «не смертельно».
   Но дочь Юлсу в панике. У нее жених за пределами России, а там другие нравы. Она приготовилась вписаться в респектабельную Европу. Карьере модели скандал, может быть, и не помешает, но уж ее браку — точно!
   Итак… Подведем итоги.
   Крам видит отличный повод для шантажа. Жизнь в Амстердаме требует много денег. Надо содержать свой дом-баржу. Кроме того, она жаждет отомстить.
   И она пишет письмо Тегишеву. Тегишеву, который занимался в Октябрьском-27 секретными исследованиями и курировал их.
   Тегишеву, имя которого мелькало теперь на страницах зарубежных газет рядом с именем ставшей знаменитой дочерью Юлсу.
   Между тем носители вируса, так или иначе, уходили в другой мир. В немецкой клинике умирает врач Геннадий Гец. Инна Гец заказывает Ане расследование.
   В Линибурге в комнате Геца Аня находит сожженное письмо из Амстердама. И конверт с адресом Крам.
   Анна едет к Марион Крам. Но Крам уже убита.
   С помощью адвоката Леонтия Фонвизина узнает о наследстве, оставленном Тегишеву.
   Итак…
   Кто убрал шантажистку? Ее жертва, Игорь Багримович?
   Но он в Амстердам не приезжал.
   Там была женщина.
   Светловой надо найти Женщину в белом. По случайному стечению обстоятельств она находит Алю Фокину последней из всех, кто пострадал от вируса.
   От нее Светлова узнает, что та никого не убивала. У Фокиной — абсолютное алиби: билеты на самолет. И Аня получает подтверждение, что убийца — вирус.
   Откуда возникла эта версия о том совпадении, что все жертвы погибали сразу после посещения Фокиной?
   Во-первых, не сразу… Гец умер через три дня. Осип Николаев и вовсе через неделю после того, как Фокина побывала в Ковде. Это только суеверным жителям деревни со страху позже стало казаться, что «приехала ведьма — и Осип сразу помер».
   Между визитом Али Фокиной к Полоцухину и его смертью тоже прошло несколько дней.
   Важно другое: все три смерти произошли в один временной отрезок — сорок-пятьдесят дней.
   Именно столько времени прошло с момента сверхмощной вспышки активности Солнца, зафиксированной в начале текущего лета… По всей видимости, именно этот мощный выброс энергии Солнца и дал толчок пробуждению вируса. Вероятно это или нет?
   Во всяком случае, никто не сможет доказать обратное. Ибо причины пробуждения вирусов досконально не исследованы. И неизвестны! Никто пока не знает, отчего они неожиданно просыпаются. Но активность Солнца — объяснение, к которому склоняются многие ученые.
   Incubo по латыни означает «покоюсь». Вирус, заразивший Николаева, Геца, Фокину и Полоцухина, «покоился» в их организме много лет. Это вполне вероятный вариант поведения некоторых вирусов.
   Потом его разбудила солнечная активность.
   И тогда настигнутая странной болезнью Аля Фокина продает доставшийся ей в наследство родительский дом и на вырученные деньги отправляется в свое печальное «турне», чтобы навестить — возможных! — товарищей по несчастью.
   Incubo — покоюсь… А инкубационный период — это скрытый период работы вируса — до того момента, когда проявляются первые явные признаки заболевания. Возможно, у этого вируса из Октябрьского-27 он составлял именно сорок-пятьдесят дней.
   Именно столько времени понадобилось проснувшемуся от солнечного удара вирусу, чтобы убить свои жертвы с разницей в неделю-другую. С учетом индивидуальной реакции организма на заболевание: один сопротивлялся дольше, другой меньше.
   Итак… Вирус просыпался, начинал свою «работу» — и заканчивал ее в положенный ему срок. Но не превышающий двух месяцев. А то, что именно в это время Фокина навестила всех погибших, — это всего лишь случайность.
   Вирус убил всех.., кроме Марион Крам.
   Итак, Аля Фокина не убивала Крам. Но ее убила, по свидетельствам очевидцев, все-таки женщина.
   Еще одна пострадавшая от вируса жертва?
   Но вирус избирателен: его жертвами становятся мужчины. Кроме того, список возможных жертв вируса исчерпан: больше нет никого, кто имел тогда в Октябрьском-27 доступ к лаборатории.
   Тогда какой у преступницы был мотив? Непонятно.
   Но зато мотив, и очевидный, есть у Тегишева.
   Так же, как у него, есть этот мотив и у его дочери Юлсу.

* * *

   Как же получилось, что Аня все-таки добралась до «версии Юлсу»? Сначала от жизнерадостной Насти Козловой она случайно узнает о девочке, отчисленной из Милфилда за склонность к анорексии.
   Но нужно было поистине озарение, чтобы догадаться, что именно эта девочка сделала почти мгновенную и блестящую карьеру в модельном бизнесе!
   И что тощий «гусенок», Юля, дочь Тегишева, и блистательная Юлсу, звезда подиума, — это один и тот же человек.
   Генерал сам открыл это Ане: не удержался, похвалился дочерью.
   По неведению?
   Теперь Юлсу Тегишева тихо угасает в парижской больнице от анорексии.
   Почему, кстати, генерал, который пылинки сдувал с дочери, ничего не замечал? И он, и московский эскулап? Ведь все-таки ее наблюдал врач.
   Очевидно, слишком разительны были различия в реалиях ее двойной жизни.
   Русские дети, выросшие на Западе, как бы попадают в зазор между тамошним образом жизни и здешним.
   В Милфилде любая наставница-воспитательница с первого взгляда различит малейшие признаки анорексии: как цербер, она постоянно начеку. Потому что сытое западное общество знает, как опасна эта болезнь.
   А в России, где многие десятилетия существовала только одна проблема, как вдоволь поесть, такое вряд ли в голову кому придет.
   Столько поколений были счастливы ухватить батон колбасы, умирая от голода! И дикой показалась бы идея добровольного отказа от пищи.
   Взрослые будут подозревать подростка в чем угодно — в употреблении наркотиков, токсикомании, потому что так принято. Быть бдительным, следить и подозревать в этих грехах — сколько угодно, но только не в анорексии.
   Другое дело Запад.
   Вот, скажем, что писала «Дэйли мэйл»: стоило солистке «Спайс герл» Виктории Адаме потерять несколько килограммов, как ее тут же переименовали в Скелет Спайс вместо Пош Спайс (Шикарная)!
   И обвинили в том, что Виктория дурно влияет на молодежь, внушая мысль, что иметь на теле немного жирка — это чуть ли не преступление.
   Обвинение нешуточное! Это понятно, хотя тут же Виктория стала публично оправдываться, утверждая, что у нее нормальный вес. Она даже обнародовала свое меню!
   На завтрак — две чашки каши. Ленч — два окорочка с овощами, и на ужин — фирменное мамино блюдо.
   Потому что там с такими вещами не шутят. Если какой-нибудь девчонке взбредет в голову, что она должна, как милашка Виктория, худеть, а потом все это кончится болезнью, а не дай бог, и смертью, на репутации звезды это пятно.
   А наши звезды объясняют всем, как нужно худеть, и публично гордятся сброшенными килограммами.
   Что ж, другая жизнь!

* * *

   В больничной палате, перебивая запах лекарств, пахло розами. Тяжелые, роскошные, темно-красные — они стояли прямо на полу в огромной вазе.
   «От генерала, наверное…» — подумала Светлова, Юлсу лежала, закрыв глаза и вытянув руки поверх одеяла. Похожая на ребенка сейчас более, чем обычно. Бедного, страдающего ребенка.
   Когда Анна вошла, у нее чуть затрепетали веки.
   А как же девочка вздрогнула, когда Анна впервые упомянула при ней о Марион Крам и ее наследстве!
   Светлова-то думала тогда, что это «доверчивый ребенок», из которого она, мучаясь совестью, пыталась беззастенчиво вытянуть информацию.
   В то время как все было наоборот — ребенок вытягивал информацию из нее!
   Словно прочитав Анины мысли, Юлсу открыла глаза:
   — Нет! Я вас не боялась. Да и не боюсь. Я вообще теперь очень спокойна.
   — Да?
   — Да! Я решила еще тогда, в Амстердаме, в доме у Крам, что я буду очень спокойная… Потому что должна была сделать все, чтобы не потерять Эмерика. Если даже для этого надо будет убить…

* * *

   Приехав в Амстердам, чтобы поговорить с этой ужасной шантажисткой, Юлсу увидела, как в дом к Марион Крам заходит какая-то женщина… В белой куртке с капюшоном. Запоминающаяся деталь? Незабываемый наряд — для случайного очевидца!
   И Юлсу поступила просто: подобрала в магазине похожую. И когда отправилась к Крам для разговора, надела эту куртку.
   Теперь, если кто-то и заметил ее, возникала бы неизбежная путаница. Кто это ?Да та, что была у Крам в гостях накануне. И вернулась снова?..
   Конечно, Юлсу не отрицает, что намеренно взяла с собой пистолет из отцовского кабинета. Но это вовсе не значит, что она сразу решила убить эту женщину. Нет!