Арбенина Ирина. Черное солнце

   — Могу только попробовать представить.
   — Попробуйте! Все равно не получится, пока на себе не испытаете! Вот именно так мы с Геной и работали — до изнеможения, до сверхусталости. Я все время давала уроки музыки. Гена — в клинике.
   У него был безупречный немецкий, квалификация вне всяких сомнений, даже малейших… И вот, когда он уже почти достиг того, о чем мечтал… Когда уже занял в клинике настоящую должность и стал высокооплачиваемым — даже по здешним меркам! — специалистом…. Когда мы подумали — все, наконец-то мы выбрались из дерьма! Вот тогда-то все это и случилось.
   — Что именно, Инна?
   — По-моему, все началось с того, что его посетила эта женщина.
   — Какая женщина, Инна?
   — Понятия не имею!
   — Ничего себе информация!
   — Я, разумеется, тоже попыталась это выяснить.
   «Кто это?» — спросила я Геннадия в тот день. Вполне естественный вопрос, когда видишь незнакомую женщину, выходящую из твоего дома, не так ли?
   — Согласна.
   — Но Гена только улыбнулся… Знаете, натянуто так… Словно хотел успокоить: ну, не волнуйся, мол.
   — Неужели ничего не сказал?
   — Сказал только: «Гостья из прошлого. Не о чем тревожиться. Мы ее больше не увидим».
   К вечеру он почувствовал себя плохо.
   Он умирал три дня. Первый еще был в сознании, но говорил уже с трудом. Обратите внимание, он почти сразу же, как заболел, отдал необходимые распоряжения насчет своих похорон. Чтобы я перевезла его на родину. Словно определенно знал, что не выздоровеет! Я тогда почему-то сразу подумала, что это как-то связано с тем давешним визитом.
   — А… — Аня замялась. — С мужем об этой женщине вам еще удалось поговорить?
   — Да. Ведь все-таки его смерть произошла… В общем, это случилось не мгновенно. Помню, я все выспрашивала его, повторяя как заведенная, в нервном шоке: «Она тебя отравила? Отравила?»
   — И что же? Ваш муж что-нибудь ответил на это?
   — Да. Он сказал мне: «Исключено. Я ни на секунду, пока она была в доме, не упускал ее из поля зрения…»
   — Именно так и сказал?
   — Да.
   — И вы все равно думаете, что она его отравила?
   — Да нет… Не думаю. Как бы она могла это сделать? Насколько я поняла, ее визит был очень кратким. Они не пили и не ели. Судя по всему, муж не предложил ей даже выпить. Не могла она его отравить! Ума не приложу, что случилось! Что она с ним сделала? Но что она с ним что-то сделала — в этом я уверена на сто процентов.
   Пока Аня и Гец разговаривали, машина между тем съехала с автобана и покатила среди желтеющих полей, по столь же идеально ровной, без изъянов, как и автобан, проселочной дороге.
   — Так что же все-таки с вашим первым предположением — насчет отравления? Его кто-нибудь проверял?
   — Знаете, здесь полиция работает крайне тщательно… И вообще — знает свое дело. Не было зафиксировано никаких признаков отравления.
   Но его болезнь! Аня, голубушка, это выглядело как библейское наказание… Температура, озноб, лихорадка…. На третий день отказали почки…
   «Что она сделала с тобой?» — кричала я.
   «Я не знаю, — сказал он. — Если только…»
   Инна замолчала.
   — Если только — что? — спросила Аня.
   — Это были его последние слова, которые он смог произнести, пока был в сознании. Он не закончил фразы. Гене было всего сорок пять лет…
   — Я сожалею, Инна…
   — Диагноз — Микки!
   — Да?.. Это удивительно.
   — Еще бы! Мы ведь живем не в глухомани какой-нибудь, сами понимаете, а Микки — не заразный суслик… Это исключается. Линибург — стерильный город, а человек умирает.
   — Непостижимо!
   — В стерильной цивилизованной среде! Да, на ровном месте, ни с того ни с сего…
   Инна остановила машину возле своего дома.
   — Если не считать появления гостьи… — уточнила Светлова.
   — Да…
   — Вам удалось ее рассмотреть? — спросила Аня.
   — В светлой.., почти белой куртке с капюшоном….
   Довольно бесформенной… Словом, толком я ее и не видела… Только со спины, когда она уже вышла из наших дверей и уходила по улице… Вон туда…
   И Инна Гец показала рукой вдоль тихой, нарядной, словно «пряничной», улицы Линибурга.

* * *

   Аня раздвинула тяжелые шторы в домашнем кабинете врача Геннадия Геца и стала бродить по комнате, рассматривая книги, картины, бумаги на столе… Во всем здесь чувствовалась благоприобретенная немецкая точность и любовь к порядку, супераккуратность, что ли.
   Светлова заглянула в темное нутро камина и поняла, почему Инна Петровна так настоятельно подчеркивала, что она ни разу со дня смерти мужа не разводила здесь огонь… Среди хлопьев пепла были различимы какие-то обгоревшие листки…
   И Анна сделала все так, как советовал ей делать друг, капитан Дубовиков, обучивший ее когда-то из сострадания к юношескому дилетантизму нехитрым криминалистическим приемам.
   Впрочем, особого искусства тут и не понадобилось. Конверт, который швырнули в камин, когда огонь уже, по всей видимости, погас, почти не обгорел.
   Может быть, его бросили в пламя потом — вдогонку письму? Оно сгорело, а конверт не успел, не хватило огня…
   Конверт был цел. Но пуст. И он был из Амстердама, помеченный датой — кануном смерти Геца.
   Разумеется, Инна могла бы и сама извлечь его из камина. Но, очевидно, поначалу, когда на нее свалилось неожиданное горе и хлопоты о похоронах, ей было не до того.
   А потом, отойдя от первого шока, она после долгих размышлений и сомнений все же решила заказать расследование.
   Стало быть, все должно быть честь по чести… Как это обычно бывает: «Вы ничего не трогали на месте преступления?» — "Что вы, что вы! Мы в курсе…
   Мы — ничего, все как было, так и осталось".
   Кроме этого конверта и рассказа Инны Петровны о визите некоей странной дамы в белой куртке — больше ничего.
   Дама в белом… Считай, женщина в белом! Просто Уилки Коллинз, да и только!
   Так вот, кроме этого визита и конверта, собственно говоря, больше никаких зацепок.
   Но конверт — с адресом. И, значит, есть куда двигаться. Возможно, адрес не имеет никакого отношения к смерти Геннадия Геца. А возможно…
   В любом случае, не побывать в Амстердаме, имея шенгенскую визу, невозможно.

* * *

   Аня вышла на ночную улицу Линибурга подышать.
   Пряничный городок, как и полагается порядочному немцу, в одиннадцать вечера уже исправно спал. Аня прошла по безмолвной улице и, вдруг улыбнувшись, замедлила шаги. Из пряничного домика с опущенными ставнями, возле которого она остановилась, доносилось могучее бюргерское похрапывание…
   Город Гаммельн, славный город Гаммельн… Ну в точности! Цветаевский!.. Крепкий сон, как признак чистой совести…. И такая вот тишина, что редкий прохожий слышит храп честного бюргера…
   Тишина. Звездное небо…
   Аня решила присесть за стол уютного ресторанчика рядом с отелем. Терраса ресторанчика была пустынна и темна. Но стоило Светловой пристроиться на уютной скамеечке, как в ту же секунду вспыхнули фонари, ярко и внезапно осветив припозднившуюся гостью, зажурчал фонтан.
   Посмотрела на звездное небо, называется!

* * *

   За завтраком Аня постаралась расспросить Инну по программе-максимум.
   — Рассказать о муже? Ну что ж…
   Инна Петровна вдруг застыла с половинкой грейпфрута над соковыжималкой.
   — А ведь вы знаете, Аня.., пожалуй… Пожалуй, что я не так уж много о Геннадии и знаю.
   — То есть? — удивилась Светлова.
   — То есть я, конечно, знаю о нем очень много.
   Можно даже сказать, что — все. Ведь мы жили душа в душу, ничего не скрывая друг от друга. Но, видите ли, все эти знания относятся к нашей совместной жизни последних лет. То есть я знаю о нем все, но только с того момента, как мы познакомились и поженились.
   — Это был первый брак?
   — Нет… Собственно, и познакомились мы с ним в такой момент, когда каждый из нас как бы зачеркнул то, что произошло с ним раньше, и готовился начать новую жизнь.
   — Он что, развелся?
   — Да, Геннадий был разведен… И собрался уезжать из России. Предложил мне выйти за него замуж и поехать в Германию.
   — И вы сразу согласились?
   — Мы оба уже были не молоденькими и оба понимали, чего хотим. Долгого периода ухаживаний не было. Но, понимаете, именно потому, что у него это был не первый брак и у меня тоже, у нас возникла некая джентльменская договоренность, что мы начинаем все с нуля. И, стало быть, о предыдущей жизни — ни слова, ни воспоминаний, ни вопросов. Как будто прежде ничего не было. Чтобы, знаете, не беспокоили тени прошлого, не бродили по ночам…
   — Тем не менее получается, что они побеспокоили.
   — Кто?
   — Тени…
   — Да, пожалуй. Эта женщина, когда я вспоминаю ее силуэт, удаляющийся по улице, больше всего похожа именно на такую тень, явившуюся словно из небытия. Да, этот странный, тающий в сумерках силуэт выглядел пугающе. Или это мне уже сейчас так кажется, после того, что случилось потом.
   — Что же в нем было странного?
   — Не знаю… — Гец задумалась.
   — И все-таки?
   — Да ничего… Вроде бы самый обычный… Ничего странного! А я все-таки почему-то подумала тогда: странный. Может быть…
   — Да?
   — Может быть, решительная походка, напоминающая мужскую… Так что даже можно ошибиться, женщина это или мужчина.
   — Но вы все-таки сразу решили, что женщина…
   — Да нет… Если вспомнить поточнее… Сначала я просто спросила Геннадия: кто она? А он ответил: гостья.
   — Вы думаете, что это была какая-то его прежняя женщина? И она — если, разумеется, предположить, что действительно совершено преступление, — явилась, чтобы отомстить, разрушить его новую счастливую жизнь? Жизнь, в которой ей, так сказать, не было места?
   — Э-э.., не думаю! — Инна Петровна решительно нажала половинкой грейпфрута на соковыжималку. — Видите ли, Геннадий Олегович был человеком, словно созданным для этой страны.
   Инна Петровна кивнула за окно, на благополучный Линибург.
   — Его первый брак мог оказаться неудачным…
   Но не мог же он быть безумным.
   — Вот как? Даже в юности? Неужели такое не случается?
   — Да, представьте! У Геннадия, полагаю, не могло быть никакого романтического бреда. И такое предположение — ревнивая мстительная женщина.., этакая, знаете, мексиканская страсть.., как-то несовместима с характером моего мужа. А уж со здешним пейзажем и подавно. Представить, что сюда явится безумная ревнивица и начнет разыгрывать бразильские страсти… Он что же, с ней переписывался? Как она сюда попала? Ну, нет… Знаете, здесь стиль жизни совсем иной.
   У меня одна приятельница вышла замуж за немца.., живет тут, неподалеку. Так вот представьте…
   Она как-то раз раскапризничалась и решила повыяснять супружеские отношения. Ну, знаете, как это у нас принято… «Может быть, мы ошиблись, дорогой… Может быть, я напрасно вышла за тебя замуж… Может, мы поторопились и, может быть, нам следует расстаться?..» Вечное наше «может быть»…
   Но она забыла, что он немец и что для него одно из двух: или может, или не может! Знаете, что он сделал?! На следующее утро после этого разговора отправился в официальные инстанции выяснять, каков порядок расторжения отношений. И что нужно сделать, чтобы расстаться. Дама струхнула. Она-то надеялась, что супруг станет разубеждать, уговаривать: «Как же так, дорогая? Ну что ты, разве так можно?» — и тому подобное…
   Так вот, Геннадий очень подходил для этой жизни. Вокруг него не было никогда никаких недоговоренностей, неопределенности… Все очень четко.
   Посмотрите, как расставлена эта посуда! Словно по пунктиру… Видите, как расположены эти коттеджи в городке? В идеальном порядке. Если вы открываете кран, из него льется вода. Всегда! Потому что это кран. И другого не дано. А если вода не полилась, значит, это не кран, а крючок для шляпы.
   — Да, но эта женщина.., со своей мексиканской страстью.., она могла не знать.., и она сама, может быть, совсем иная…
   — О, я думаю, что даже в юношеском пылком угаре он не выбрал бы ничего подобного! С определенного сорта людьми определенного сорта вещи просто никогда не могут случиться. Вся эта романтика и страсти происходят с другими.
   — Вот как? Ну что ж… Нам только остается выяснить: относится ли все вышесказанное к той женщине, которая написала ему письмо из Амстердама? — Аня протянула собеседнице чуть обгоревший конверт. — И не есть ли это одно и то же лицо? Как, вы думаете, туда удобнее добраться?
   — В Амстердам?
   — Именно.

* * *

   После страшной жары, как и полагается, разразилась гроза.
   Анна и Инна Гец мчались в маленьком Иннином автомобильчике по автобану. А справа и впереди сверкали молнии. Кроме того, молниями же проносились, параллельно, справа, по железной дороге скоростные серебристые, как молния, поезда. Десять секунд — и вот он исчез из виду! Задерживаясь в поле зрения чуть дольше блеска молнии…
   В сочетании с грозой — зрелище феерическое!
   Разразившаяся по дороге из Берлина в Амстердам гроза заставила даже водителя большегрузного рефрижератора, всю дорогу ехавшего параллельно, спрятать высунутую из окна ногу в белоснежном — по-немецки! — носочке.
   Видно было, что идеальные дороги вообще расслабили европейских дальнобойщиков донельзя.
   Чего они только не делали! Разве что не спали и не читали за рулем. Самый забавный из них ехал, пока не начался дождь, вот так — высунув из окна машины ногу.
   «Да, это тебе не родная сторона, — думала Светлова, — где, подпрыгивая и дребезжа на бетонке, надо все время сидеть, вцепившись в руль, и, не отрываясь, вглядываться в дорогу, ожидая какой-нибудь гадости-сюрприза… Или подвоха…»
   «Ожидание подвоха — вообще отличительная сторона нашей жизни», — с грустью думала Аня. Ну, нельзя у нас двигаться по жизни вот так, безмятежно пошевеливая пальчиками в белоснежном носочке…
   Впрочем, Гецы вот уехали… И оказалось, что и тут-, в Европе, расслабляться никак нельзя… Но, может быть, их просто что-то догнало? Смерть вдогонку? Или нет?

* * *

   — У вас есть зонт? — волновалась Инна Гец.
   — Увы… — Аня вздохнула, и не столько по причине зонта, сколько по поводу своих невеселых мыслей.
   — Плохо! В Амстердаме всегда дождь. Сколько я там ни бывала, всегда.

* * *

   Но как раз в Амстердаме на этот раз дождя не было. По дороге бушевала гроза, а над городом висела теплая нагретая дымка.
   — У меня тут живет хороший приятель, — предупредила Гец. — Он нам поможет сориентироваться. Хорошо говорит по-русски. У него жена была из СНГ. Неудачный брак, но — ирония судьбы — без русских он с той поры не может… Чем-то мы его заразили.
   И Аня быстро поняла чем.
   В промежутках между краткими экскурсами в историю своего города и рассказа о достопримечательностях Иннин приятель, Карл, успел поведать о своей полной бурных событий жизни. Например, о каком-то крутом бизнесе, в котором ему довелось участвовать. Намекал на не менее крутые связи.
   Фразы «мы с Володей Гусинским.., мы с Борей Березовским…» сыпались как из рога изобилия! «Но потом я решил уйти из бизнеса…»
   Словом, вместо скромной голландской сдержанности Карл — как в том анекдоте — «растопыривал пальцы» и изображал из себя крутого бизнесмена, не хуже какого-нибудь подвыпившего москвича.
   Все это очень противоречило образу «типичного голландца», который сам Карл обрисовал так:
   — Знаете, мы, голландцы, живем в тисках своей религии. Протестанты! Это значит, что нужно много работать и мало тратить. Считается, купил «Мерседес» — дьявол уже близко!
   — Карл, не отвлекайся! — прервала его словесный поток Инна. — У нас важное дело!
   — О! — Карл мельком взглянул на адрес, списанный Светловой с обгоревшего конверта. — Это домбаржа. Очень изысканное место!

* * *

   Домики-баржи, которыми были уставлены тесно, один к одному, каналы Амстердама, придавали городу удивительное очарование.
   Баржу Марион Крам они отыскали быстро, ловко лавируя на крошечной Инниной машинке, идеально подходящей для тесноты амстердамских улиц.
   Но им никто не открыл — скромный домик-баржа не подавал признаков жизни.
   Зато на соседней кто-то упражнялся на саксофоне.
   Они долго пытались привлечь к себе внимание.
   Наконец этот «кто-то» недовольно прервал свои занятия. И, оказавшись при ближайшем рассмотрении довольно мрачным молодым человеком, хмуро ответил, что не интересуется жизнью своих соседей и потому полезным быть никак не может.
   — Знаете, творческие люди, особенно музыканты, именно потому и выбирают баржи, чтобы им никто не мешал и они никому не мешали; выбирают такое жилье именно из-за уединенности… — извиняющимся тоном попытался объяснить свою нелюбезность саксофонист.
   — Понимаю! — Аня кивнула. И вправду, мрачно-тоскливый его взгляд явно давал понять: «Уже и тут достали! С суши на воду перебрался — и тут покоя не дают!»
   Саксофонист — понятно. Но почему такое место для жительства выбрала та, которую они намеревались проведать?
   Вряд ли они узнают об этом, не повидав ее.
   — Может быть, она уехала и скоро вернется?
   — Может быть.
   Но вечером, когда они, погуляв по городу, вернулись к дому-барже, им опять никто не открыл.
   На следующий день повторилась та же история.
   Кратко посовещавшись, они решили, что ждать далее не имеет смысла.
   — Может быть, хозяйка в отпуске. Все-таки сейчас летнее время…
   — Возможно.
   — Я буду следить и, как только она появится дома, дам вам знать, — пообещал на прощание Карл.
   И Аня с Инной Гец отправились обратно в Берлин.

* * *

   Ночью город Амстердам освобождался от грязи.
   А поскольку большую часть его площади занимали каналы, то очиститься для города — означало поменять в них воду… Лозунг «Чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят!» не казался голландцам убедительным. Они предпочитали просто как следует убираться.
   Город же предпочитал не следить за своими многочисленными вольнолюбивыми гостями и не омрачать их пребывание окриками «Не мусорить!», штрафами и контролем… Завсегдатаи его кафе-шопов вольны были делать все, что заблагорассудится, или почти все.
   Но ночью городу нужно было привести себя в порядок перед новым днем.
   И его многочисленные шлюзы работали изо всех сил, перегоняя воду каналов, замусоренную и застоявшуюся, в море, набирая вместо нее свежую, чистую, морскую.
   Вода опускалась и поднималась, унося с собой следы дневных городских происшествий. В эту ночь темная, почти черная ее масса тащила за собой в открытое море тело моложавой светловолосой женщины.
   Возраст неопределенный. На вид не старая. Но, как известно, моложавость — лишь маска молодости.
   Впрочем, о ее лице судить было трудно: страшным, просто зверским ударом оно было превращено в кровавое месиво.
   К тыльной стороне сжатой в кулак ладони прилипли остатки раскрошенного крекера.
   От трупа, несмотря на пребывание в воде, исходил слабый, едва уловимый, но все-таки ощутимый запах миндаля. Женщина, судя по всему, следила за собой при жизни. Была ухоженная: на руках сохранился аккуратный маникюр.

* * *

   Звонок Карла настиг Анну, едва она переступила порог своей московской квартиры.
   — Есть новости! — сообщил он с места в карьер.
   Оказывается, за то время, что Светлова добиралась из Амстердама в Берлин, а потом в Москву, голландская полиция выловила из воды тело Марион Крам.
   Она была голландской подданной. Моложавой привлекательной женщиной сорока трех лет с признаками насильственной смерти.
   Карл прочел об этом в газетной криминальной сводке и тут же позвонил Анне в Москву.
   К сожалению, ничего сверх того, о чем было написано, он сообщить не мог: голландские полицейские не болтали направо и налево с кем попало об обстоятельствах столь тяжкого преступления.
   Правда, из газеты милейший Карл также узнал, что амстердамская полиция разыскивает русскую — предположительно туристку, — посетившую Крам незадолго до того дня, как ее тело было выловлено из воды…
   Близкие соседи — очевидно, другие, более словоохотливые, чем мрачный саксофонист, — сообщили репортеру криминальной хроники, что видели и слышали, как в своем маленьком садике на барже Крам разговаривала с кем-то по-русски — это был некий силуэт в белой куртке с низко опущенным капюшоном.
   — Как соседи поняли, что это женщина? Почему так решили? — спросила Анна.
   И далекий голос Карла, хмыкнув, пояснил в трубку:
   — Когда гостья уходила, Крам будто бы пробормотала на голландском языке:
   — Идиотка!

* * *

   — Ну, как поездка? — поинтересовался у жены Петя Стариков.
   — Замечательно! Германия — прекрасная страна. Мощная, красивая, все наилучшего качества, и населяют ее очень милые, воспитанные и славные немцы. Да, по-моему, нынешние европейцы — это просто хорошие люди.
   — Хорошие — это какие?
   — Хорошие — это не глупые, не завистливые и не хамоватые. Достаточно обладать перечисленными качествами, и получается хороший человек.
   — Ну, я рад за европейцев.
   — А вот Амстердам немножко замусорен, но это, видишь ли, философия города.
   Петя с нескрываемым интересом взглянул на жену:
   — А ты и в Амстердаме успела побывать?
   — Нет! Мне рассказывали, — спохватилась Светлова. — Я только хотела туда попасть! Ну, там ведь рукой подать…
   Аня малодушно опустила подлинные, не экскурсионные цели своей поездки.
   Откуда все-таки в ней этот ужасный авантюризм и неприличный азарт? Анна даже пыталась как-то найти этому объяснение… Корни искала, как и полагается, в своем детстве. Некоторые эпизоды и впрямь тянули на объяснения. Особенно с игрушечным кроликом.
   Однажды в одном из автоматов, перед сеансом в кино, она выиграла кролика. Никому из столпившихся вокруг, жарко дышащих и ревниво наблюдающих за происходящим дошколят микрорайона не удалось… А ей, Светловой, удалось. При этом было понятно, что это фантастическая, ничем не объяснимая «просто удача». Обыкновенное, так сказать, чудо. Кролик уже почти сорвался с крючка и полетел вниз, обратно, в кучу никому никогда не достающихся призов, но в последний момент каким-то невероятным образом изменил траекторию полета и попал точно в желоб, выкидывающий выигрыши наружу. А уж оттуда прямо в руки счастливице. Аудитория ахнула. Анна схватила кролика за уши, прижала к груди и почему-то побежала. Хотя была «домашней» девочкой, у которой никогда никто ничего не отнимал — ни одноклассники, ни дворовые недоброжелатели, ни уличные, специализирующиеся на карманных деньгах малолетние ровесники-рэкетиры.
   Но тут она схватила и побежала. Наверное, таково инстинктивное отношение к удаче — уберечь ее.
   Кролик был, в общем-то, никудышным: розовым, трехкопеечным, но Анна не расставалась с ним ни на минуту дня три. Потому что кролик — это и было материализовавшееся везение. Розовое трехкопеечное, но везение. И Анна просто еще не знала, что полагается делать, когда на тебя сваливается розовый нежданный, негаданный кролик, то бишь Госпожа Удача…
   «Тебя ждет судьба героев Достоевского, — прокомментировала событие бабушка. — С этого все и начинается: азарт, игральные автоматы, сумасшедшая, ничем не заслуженная удача, желание повторить легкий успех, опасное представление, что в жизни можно достичь чего-то без труда…»
   Бабушка была сторонницей строгих правил в жизни и воспитании и ни в каких рыбок, вытащенных из пруда без труда, тем более золотых, не верила.
   Другие родственники, представлявшие более легкое, «метафизическое» отношение к жизни и считавшие, что не все поддается логическому объяснению, заметили по поводу кролика: "Может, ребенок одарен способностью выигрывать в лотерею?
   Это ведь тоже природный дар…"
   Позже, повзрослев, Анна поняла: это неплохо, когда каждый говорит свое… Хорошо, когда человек может услышать разные мнения.
   Но бабушка, очевидно, была права насчет азарта…
   Сейчас, разговаривая с мужем, Светлова поймала себя на укоренившемся в ней за последнее время двоедушии.
   Очевидно, это можно было уже квалифицировать даже как сознательную — ну, ладно, пусть полусознательную! — коварную тактику. Она сообщала Петру о том, что ввязалась в расследование на той стадии, когда уже извлечь ее из «процесса» было практически невозможно.
   К тому времени, когда она поставила мужа в известность, развитие событий дошло уже до необратимого состояния — до того «интересного» момента, когда Анна вынуждена была защищаться, убегать или нападать. То есть у нее уже не оставалось выбора, действовать или отойти в сторону.
   Однако удивительно, что обычно бдительный Петр теперь вовсе не выказывал желания ловить жену на слове и вообще — вникать в подробности. Он больше помалкивал, помалкивал и выглядел опасно задумчивым.
   Наконец этому нашлось объяснение.
   — Вот, Аня. А я тоже собрался в дорогу…
   — Это как?!
   — Да, и скажу сразу и честно… Отказаться от предложения у меня не хватит духу. Я очень хочу поехать и очень хочу этой работы. А ехать нужно пока одному.
   — Понятно! Если не секрет, куда?
   Впрочем, что было спрашивать: на земном шаре была только одна страна, от поездки в которую Стариков не смог бы отказаться даже под угрозой развода.
   Компания, в российском филиале которой Петя работал, наконец построила в Южной Африке свой автомобильный завод, и Старикову открылся шанс — участвовать в продвижении продукции на рынке, давно захваченном конкурентами компании.
   Это было почти что дохлым номером в стране, традиционно ориентирующейся на «БМВ»… Ну да, чем трудней задача, тем почетнее!