Страница:
Да, дело святое, дело великое, дело, Богом порученное нашей Руси Православной… Но что творится с нашею Русью? Сама-то она не пошла ли из христианства обратно к язычеству? Не обратились ли многие из ея сынов уже в настоящих язычников, кроме, может быть, только наименования? Русские люди будто опьянели от разных “свобод”, поняли эти свободы как “непротивление злу”, разрушают все преграды, охраняющия границы между добром и злом, стремятся проводить это “непротивление” в самые законы: где уж тут говорить об обращении инородцев из язычества?! Я очень боюсь, что и о. Нестор, в простоте души поверивший Петербургу, может легко обмануться: уедет он, полный надежд, к своим детски его полюбившим камчадалам, а в Питере его дело пойдет по канцеляриям, – те, которые с увлечением слушали его одушевленное слово, остынут в своем усердии и, – чего не дай, Боже! – позабудут его… А он будет повествовать своим пасомым о той братской к ним любви, какую питают русские православные люди в Питере, и они будут плакать от радости и ждать… Будет ждать и о. Нестор, будет напоминать о себе, но трудно воздействовать на Питер за 10 000 верст. А тамосущие, в Камчатке живущие “русские православные”, что “камлают за картами и шаманят за вином”, что безсовестно грабят наивных детей природы, будут подсмеиваться над их простотою и доверчивостью… И горько будет бедному, одинокому труженику в далекой холодной Камчатке, и надломятся его силы, и заболеет он от непосильнаго труда… О, если бы я ошибся в этих предположениях! Если бы скорее образовалось братство, если бы пошли к о. Нестору добрые сотрудники-иноки, способные на великий подвиг!.. Ведь подумать только: эти инородцы, простые сердцем, как дети, тянутся к нам с такою доверчивостью, с такою надеждою, что, воистину, жаль их и грешно отвергнуть; они ищут у нас тепла и света: Богу ответим, если не дадим им этих духовных благ! Они готовы сродниться с нами духом, стать русскими людьми: ужели мы отвергнем их и согрешим пред родною историей, пред родным народом? И много ли для сего нужно, если говорить о средствах материальных? По одной копейке с православной души!.. И ужели нет среди нас, среди ста миллионов православных, людей, подобных о. Нестору, которые беззаветно отдали бы себя на святое дело апостольскаго служения в Камчатке?
Правда, мы живем в каком-то мраке безпросветном. Рушатся наши заветные идеалы, оскверняются святыни, гаснет вера в сердцах, оскудевает дух монашества. Казалось бы: в такое ли время говорить о подвигах апостольства?
Отвечаю: да, именно теперь и надо напомнить нам заветы предков наших во всей их чистоте и высоте; именно теперь и должно вызвать из среды нас людей, еще способных к подвигу… Одно их появление уже пробудит нашу совесть, заставит нас задуматься над тем, что мы делаем, куда мы идем. Яркий луч солнца, падающий на глаза спящих, пробуждает их от сна. Светлый порыв души на подвиг во имя Божие, готовность на самоотречение во имя любви к ближнему – уже сильны разбудить нашу спящую совесть. Ведь вот одно появление о. Нестора в этом бездушном, казалось, Петербурге пробудило совесть еще не потерявших веру во Христа: хотя сто человек на полуторамиллионное население столицы – капля в море, но ведь по слову Апостола Павла, “мал квас все смешение квасит”, и царство небесное, по слову Христову, подобно закваске, которая поднимает все тесто… Ужели же на Руси не найдется еще, хотя бы двух-трех ревнителей веры, которые пошли бы в Камчатку на подвиг апостольский? Ужели то движение, которое проявило себя в Петербурге, не отзовется в других городах? Да ведь оно, это движение, нужно для нас самих, для собственного нашего спасения, как душевнаго, так и государственного… Оттого мы и гибнем, что омертвели духовно, не проявляем жизни в христианской деятельности, находимся в духовном параличе. Сделаем усилие, заставим себя пойти навстречу Христу: смотрите, в лице сих братий наших меньших Он простирает к нам руку Свою, руку, не только просящую у нас для сих братий помощи, но и всемогущую, нам же помогающую, нас же укрепляющую… Ведь, Господь и без нас может найти для сих инородцев просветителей и учителей веры, но Он хощет, чтобы мы исполнили сию святую миссию, чтобы нам досталось счастье быть их просветителями, чтобы мы были орудием Его благостнаго промышления о сих, сидящих во тьме и сени смертней сынах Адамовых. И они чувствуют простым детским своим сердцем все это, они простирают к нам свои умоляющие взоры, они с улыбкой детской радости встречают служителей Христовых радостным приветом – Христос воскресе! Ужели же мы отвергнем их? Ужели, в лице их, мы отвергнем Того, Кто сказал: понеже сотвористе единому сих братии Моих меньших, – Мне сотвористе? (Мф. 25, 40).
Нет! Этого не будет. Русь еще не отреклась от Христа. Она проснется, она стряхнет с себя эти, врагами веры и народа навеянные кошмары, она понесет свет Христов не только в свою русскую Камчатку, но и в Китай, и Японию, и в Индию, и всюду, где еще не проповедано святое Православие, где еще не светит свет Христов, просветити весь мир имеющий. Если святое Православие наше есть чистая истина Христова учения, то мы должны просвещать сим светом не только язычников, но и неправославных христиан. Западные христиане в последнее время шлют к нам, будто к язычникам, своих проповедников, разных баптистов, штундистов, не говоря уже о римо-католиках. Бедные! В своем самодовольстве они и не подозревают, что чистое Христово учение – у нас, что не им нас, а нам бы следовало просвещать их… Увы, мы не ценим, не знаем сокровища, какое вверил нам Бог, а кто знает его цену, тот не находит слов, как благодарить Господа за него.
Проснись же, родная наша матушка Русь! Сбрось с себя все чужое, наносное, вспомни заветы предков и то, к чему зовет тебя Господь! Слышишь: даже язычники камчадалы взывают к тебе: Христос воскресе!..
Кому Бог внушит добрую мысль помочь о. Нестору посильною лептою, тот может послать деньги прямо во Владивосток, на имя Высокопреосвященнаго Евсевия, Архиепископа Владивостокская и Камчатская, для миссионера иеромонаха Нестора. Не отказывается и наша редакция, и я лично, передавать сии лепты. Об открытии Общества или братства будет нами сообщено в свое время.
Дневник сей был уже написан, когда получен № 12,248 “Новаго Времени”, в коем сообщается, что Святейший Синод утвердил устав братства, о коем ходатайствовал отец Нестор.
Слава Богу: шаг вперед…
№ 14
№ 15
№ 16
Правда, мы живем в каком-то мраке безпросветном. Рушатся наши заветные идеалы, оскверняются святыни, гаснет вера в сердцах, оскудевает дух монашества. Казалось бы: в такое ли время говорить о подвигах апостольства?
Отвечаю: да, именно теперь и надо напомнить нам заветы предков наших во всей их чистоте и высоте; именно теперь и должно вызвать из среды нас людей, еще способных к подвигу… Одно их появление уже пробудит нашу совесть, заставит нас задуматься над тем, что мы делаем, куда мы идем. Яркий луч солнца, падающий на глаза спящих, пробуждает их от сна. Светлый порыв души на подвиг во имя Божие, готовность на самоотречение во имя любви к ближнему – уже сильны разбудить нашу спящую совесть. Ведь вот одно появление о. Нестора в этом бездушном, казалось, Петербурге пробудило совесть еще не потерявших веру во Христа: хотя сто человек на полуторамиллионное население столицы – капля в море, но ведь по слову Апостола Павла, “мал квас все смешение квасит”, и царство небесное, по слову Христову, подобно закваске, которая поднимает все тесто… Ужели же на Руси не найдется еще, хотя бы двух-трех ревнителей веры, которые пошли бы в Камчатку на подвиг апостольский? Ужели то движение, которое проявило себя в Петербурге, не отзовется в других городах? Да ведь оно, это движение, нужно для нас самих, для собственного нашего спасения, как душевнаго, так и государственного… Оттого мы и гибнем, что омертвели духовно, не проявляем жизни в христианской деятельности, находимся в духовном параличе. Сделаем усилие, заставим себя пойти навстречу Христу: смотрите, в лице сих братий наших меньших Он простирает к нам руку Свою, руку, не только просящую у нас для сих братий помощи, но и всемогущую, нам же помогающую, нас же укрепляющую… Ведь, Господь и без нас может найти для сих инородцев просветителей и учителей веры, но Он хощет, чтобы мы исполнили сию святую миссию, чтобы нам досталось счастье быть их просветителями, чтобы мы были орудием Его благостнаго промышления о сих, сидящих во тьме и сени смертней сынах Адамовых. И они чувствуют простым детским своим сердцем все это, они простирают к нам свои умоляющие взоры, они с улыбкой детской радости встречают служителей Христовых радостным приветом – Христос воскресе! Ужели же мы отвергнем их? Ужели, в лице их, мы отвергнем Того, Кто сказал: понеже сотвористе единому сих братии Моих меньших, – Мне сотвористе? (Мф. 25, 40).
Нет! Этого не будет. Русь еще не отреклась от Христа. Она проснется, она стряхнет с себя эти, врагами веры и народа навеянные кошмары, она понесет свет Христов не только в свою русскую Камчатку, но и в Китай, и Японию, и в Индию, и всюду, где еще не проповедано святое Православие, где еще не светит свет Христов, просветити весь мир имеющий. Если святое Православие наше есть чистая истина Христова учения, то мы должны просвещать сим светом не только язычников, но и неправославных христиан. Западные христиане в последнее время шлют к нам, будто к язычникам, своих проповедников, разных баптистов, штундистов, не говоря уже о римо-католиках. Бедные! В своем самодовольстве они и не подозревают, что чистое Христово учение – у нас, что не им нас, а нам бы следовало просвещать их… Увы, мы не ценим, не знаем сокровища, какое вверил нам Бог, а кто знает его цену, тот не находит слов, как благодарить Господа за него.
Проснись же, родная наша матушка Русь! Сбрось с себя все чужое, наносное, вспомни заветы предков и то, к чему зовет тебя Господь! Слышишь: даже язычники камчадалы взывают к тебе: Христос воскресе!..
Кому Бог внушит добрую мысль помочь о. Нестору посильною лептою, тот может послать деньги прямо во Владивосток, на имя Высокопреосвященнаго Евсевия, Архиепископа Владивостокская и Камчатская, для миссионера иеромонаха Нестора. Не отказывается и наша редакция, и я лично, передавать сии лепты. Об открытии Общества или братства будет нами сообщено в свое время.
Дневник сей был уже написан, когда получен № 12,248 “Новаго Времени”, в коем сообщается, что Святейший Синод утвердил устав братства, о коем ходатайствовал отец Нестор.
Слава Богу: шаг вперед…
№ 14
“Хор душ” и Церковь
Слава Богу: сознание, что нельзя жить жизнию, оторванною от жизни наших предков, начинает проникать в среду таких искренних публицистов, как г. Меньшиков, который в последние годы желает идти впереди других по пути раскрытия нашего национальнго самосознания. Правда, о православии, как первой основе русскаго национальнаго духа он еще говорит как-то робко, мимоходом, но и за то уже спасибо. Бог даст, если он не устыдится быть до конца искренним и глубже вдумается в суть дела, то и о православной вере нашей он заговорит с тем же горящим чувством любви, как говорит теперь о “национализме”, проще говоря: о народности, о тех свойствах русской души, которыя отличают русскаго человека от всякаго инородца. Ведь то, что говорит он о “жизни рода”, мы постоянно повторяем в отношении жизни Церкви. Церковь есть живой организм, есть тело Христово, коего членами пребывают не те только, кто живет теперь на земле, а все от века отшедшие к Богу отцы и братия наши, матери и сестры, начиная с первозданных прародителей наших и кончая тем христианином, который примет святое крещение, сочетается с распятым Господом, пред Его вторым пришествием на землю. Господь Сам говорит о Себе: “Я – лоза, а вы – ветви”. Отломится ветка от лозы и замирает: так – только в живом общении с Господом, с Его телом – Церковию, возможна духовная жизнь. А поелику наши предки “жили в Церкви”, Церковь была стихиею их жизни, то быть в общении с ними и жить в Церкви значит одно и то же. Я говорю о жизни духа, но то же применимо и к жизни народной души, к народной психологии, народному миросозерцанию. Как жаль, что такие талантливые писатели, как г. Меньшиков, сами-то живут вне Церкви и только издали своим сердцем угадывают истину. Оттого она у них и высказывается как-то туманно, общими местами: читая их, чувствуешь, что человек ощупью подходит к ней! Оттого и суждения их иногда отзываются каким-то не то пантеизмом, не то еще какою-то туманною философией. Но важно уже и то, что они, благодаря своей искренности, подходят к церковному мировоззрению в самом важном вопросе жизни: “человек, говорит г. Меньшиков, лишает себя жизни личной, когда выходит из источника ея – жизни рода”. Подставьте здесь слово “род” словом “Церковь”, и получится тот закон, коим живет в Церкви все верующее во Христа человечество. “Всякое сколько-нибудь резкое отклонение от жизни рода составляет уродство и болезнь”. Опять замените слово “род” словом “Церковь”, и православный богослов охотно подпишется под этими словами. Ведь всякая ересь, всякое сектантское мудрование есть именно уродство и болезнь. “С индивидуальной точки зрения, говорит г. Меньшиков, родовая (по-нашему: церковная) жизнь есть жизнь вечная: она была до нас; мы умрем, а она потечет дальше, в потомстве нашем”. Тут автор, очевидно, говорит, как человек чуждый жизни Церкви и по ту сторону гроба, и будем жить вечно не церковною только, но и личною жизнию и по ту сторону гроба, и вот в этом-то и есть то счастье, о коем автор говорит тут же: “только тогда человек и счастлив, только тогда и чувствует в себе полноту жизни, когда он живет жизнью вечной, жизнью всех своих предков”. Ведь если нет вечной жизни личной, то для меня мало “счастья” в том, что и после меня “жизнь потечет дальше”. Ведь, “полнота жизни и счастья” именно в том, чтобы, как я лично, так и все мои близкие, и весь народ, мне родной, и все верующее человечество жило вечно и было счастливо, а это возможно только для того, кто верует во Христа, и возможно только в Церкви. И к этому счастью “отдельный человек”, действительно, “двигается совокупной силой всего общества”, т. е. всей Церкви; при таком движении, действительно, “нельзя упасть и нельзя отстать: откуда-то берутся силы…” Только все это не в той туманной области вечнаго бытия “рода”, о коей говорит г. Меньшиков, а в самой реальной области церковной жизни.
Свою статью г. Меньшиков пишет по поводу той невидимой заразы, которая губит теперь столько жизней – по поводу самоубийств среди молодежи. Он видит причину этого ужаснаго явления в “том моральном опустошении, которое вносит в мир дезорганизация общества, разобщение людей”. “Старое общество, говорит он, носило это имя (имя “общества”) потому, что толпа людей, действительно, была проникнута общими началами, общей верой, общим разумом, общим одушевлением. Теперешнее же население утратило эту общность – не вполне, конечно, но в значительной степени. Оно перестало быть живой гармонией, хором душ, т. е. перестало быть обществом. Отцы и матери еще веруют в Бога, хотя и охлажденным сердцем, – но сами самоубийцы едва ли имеют эту веру – по крайней мере, в движущем, поднимающем дух состоянии. Искренняя вера есть ведь искренняя надежда, самоубийцы же, очевидно, те несчастные, что потеряли всякую надежду”. Та к говорит г. Меньшиков. Чувствуете ли, как почтенный публицист близко подходит к решению вопроса? “Моральное опустошение” – разве это не то, что мы называем духовным одичанием, утратою христианских идеалов? “Утрата общности…” да не есть ли это, по-нашему, оторванность, отчуждение от Церкви, духовное одиночество, весь ужас удаления души от Бога? “Живая гармония, хор душ” – в наилучшем смысле не есть ли это то, что мы называем жизнью в Церкви, в общении с Христом и всеми во Христа верующими? – “Мне известные самоубийцы, пишет г. Меньшиков, все принадлежали к современной русской интеллигенции, охваченной со всех сторон растлевающим еврейско-масонским нигилизмом. Суть нигилизма состоит в отрицании вечной жизни, в презрении к жизни рода, в постановке индивидуальнаго “я” выше всего”. Верно, но потрудитесь подставить вместо слова “род” опять все то же слово “Церковь”, и будет то, что мы, служители Церкви, твердим изо дня в день. “И на верхах, и в низах идет крушение человеческаго общества; исчезает общая сила, поддерживающая отдельную слабость”. Да, идет крушение церковных идеалов; люди бегут от Церкви, не хотят слышать о ней и, действительно, исчезает общая сила – любовь, поддерживающая отдельную слабость. “Самоубийства неизбежно должны расти они будут расти, и, может быть, в степени ужасающей и невероятной для нас”, пророчествует г. Меньшиков. Он горячо призывает беречь юношей и девиц от грозящей им опасности. “Помогите им, взывает он, опять войти в родовой поток, придвиньте их к единодушию с предками, верните, хоть немного, к древней вере в жизнь…” Красивыя фразы, Михаил Осипович, – хочется крикнуть ему, – но скажите, положа руку на сердце: вы-то сами знаете секрет, как выполнить ваш же собственный совет? Та к научите же! А мы уверены, что сами вы ничего не придумаете для выполнения вашего совета, кроме все тех же громких, красивых, но – увы! – пустых фраз. Если хотите – оне и не пустыя, но вы не видите, по крайней мере, вы не указываете той силы, которая повлекла бы властно в этот “родовой поток”, придвинула бы нашу несчастную, зараженную духом глупейшей гордыни молодежь к “единодушию с предками”, отогнала бы от нея того беса-опустошителя, который, по вашим же словам, вошел в их душу и отколол ее от вечной жизни… А эта сила есть: она в Церкви, в вере православной, в благодати Христовой, которою столь обильно располагает Церковь. К несчастью, в нашей интеллигенции есть непреодолимое препятствие к тому, чтобы использовать эту силу: наш интеллигент смотрит на Церковь глазами западнаго полуинтеллигента, в Православии видит какое-то жалкое подобие римскаго католицизма, в духовенстве – невежественных фанатиков и корыстолюбцев, по подобию иезуитов, и, с высоты какого-то величия просвещеннаго человека, судит о том, чего не знает и знать не хочет… Следы такого отношения к Церкви и нашему духовенству мы могли бы указать в статьях того же г. Меньшикова, но думаем, что он отдает в этом дань веку сему лукавому безсознательно, а потому и винить его в этом не следует строго… Если он будет искренен в своих дальнейших исследованиях духовной жизни народа Русскаго, если будет мужественно высказывать плоды своих честных исследований, не боясь того, что скажут о нем иудействующие органы печати, то Бог даст, он и сам познает свои ошибки и сознается в них.
Свою статью г. Меньшиков пишет по поводу той невидимой заразы, которая губит теперь столько жизней – по поводу самоубийств среди молодежи. Он видит причину этого ужаснаго явления в “том моральном опустошении, которое вносит в мир дезорганизация общества, разобщение людей”. “Старое общество, говорит он, носило это имя (имя “общества”) потому, что толпа людей, действительно, была проникнута общими началами, общей верой, общим разумом, общим одушевлением. Теперешнее же население утратило эту общность – не вполне, конечно, но в значительной степени. Оно перестало быть живой гармонией, хором душ, т. е. перестало быть обществом. Отцы и матери еще веруют в Бога, хотя и охлажденным сердцем, – но сами самоубийцы едва ли имеют эту веру – по крайней мере, в движущем, поднимающем дух состоянии. Искренняя вера есть ведь искренняя надежда, самоубийцы же, очевидно, те несчастные, что потеряли всякую надежду”. Та к говорит г. Меньшиков. Чувствуете ли, как почтенный публицист близко подходит к решению вопроса? “Моральное опустошение” – разве это не то, что мы называем духовным одичанием, утратою христианских идеалов? “Утрата общности…” да не есть ли это, по-нашему, оторванность, отчуждение от Церкви, духовное одиночество, весь ужас удаления души от Бога? “Живая гармония, хор душ” – в наилучшем смысле не есть ли это то, что мы называем жизнью в Церкви, в общении с Христом и всеми во Христа верующими? – “Мне известные самоубийцы, пишет г. Меньшиков, все принадлежали к современной русской интеллигенции, охваченной со всех сторон растлевающим еврейско-масонским нигилизмом. Суть нигилизма состоит в отрицании вечной жизни, в презрении к жизни рода, в постановке индивидуальнаго “я” выше всего”. Верно, но потрудитесь подставить вместо слова “род” опять все то же слово “Церковь”, и будет то, что мы, служители Церкви, твердим изо дня в день. “И на верхах, и в низах идет крушение человеческаго общества; исчезает общая сила, поддерживающая отдельную слабость”. Да, идет крушение церковных идеалов; люди бегут от Церкви, не хотят слышать о ней и, действительно, исчезает общая сила – любовь, поддерживающая отдельную слабость. “Самоубийства неизбежно должны расти они будут расти, и, может быть, в степени ужасающей и невероятной для нас”, пророчествует г. Меньшиков. Он горячо призывает беречь юношей и девиц от грозящей им опасности. “Помогите им, взывает он, опять войти в родовой поток, придвиньте их к единодушию с предками, верните, хоть немного, к древней вере в жизнь…” Красивыя фразы, Михаил Осипович, – хочется крикнуть ему, – но скажите, положа руку на сердце: вы-то сами знаете секрет, как выполнить ваш же собственный совет? Та к научите же! А мы уверены, что сами вы ничего не придумаете для выполнения вашего совета, кроме все тех же громких, красивых, но – увы! – пустых фраз. Если хотите – оне и не пустыя, но вы не видите, по крайней мере, вы не указываете той силы, которая повлекла бы властно в этот “родовой поток”, придвинула бы нашу несчастную, зараженную духом глупейшей гордыни молодежь к “единодушию с предками”, отогнала бы от нея того беса-опустошителя, который, по вашим же словам, вошел в их душу и отколол ее от вечной жизни… А эта сила есть: она в Церкви, в вере православной, в благодати Христовой, которою столь обильно располагает Церковь. К несчастью, в нашей интеллигенции есть непреодолимое препятствие к тому, чтобы использовать эту силу: наш интеллигент смотрит на Церковь глазами западнаго полуинтеллигента, в Православии видит какое-то жалкое подобие римскаго католицизма, в духовенстве – невежественных фанатиков и корыстолюбцев, по подобию иезуитов, и, с высоты какого-то величия просвещеннаго человека, судит о том, чего не знает и знать не хочет… Следы такого отношения к Церкви и нашему духовенству мы могли бы указать в статьях того же г. Меньшикова, но думаем, что он отдает в этом дань веку сему лукавому безсознательно, а потому и винить его в этом не следует строго… Если он будет искренен в своих дальнейших исследованиях духовной жизни народа Русскаго, если будет мужественно высказывать плоды своих честных исследований, не боясь того, что скажут о нем иудействующие органы печати, то Бог даст, он и сам познает свои ошибки и сознается в них.
№ 15
Дети и Церковь
Утро. Прохожу мимо собора, где почивают мощи одного из великих тружеников для родной земли – благовернаго Князя Александра Невскаго. Мимо меня, обгоняя друг друга, бегут школьники с сумками за плечами. Они заходят в собор, быстро подходят к художественной раке угодника Божия, делают поклоны и прикладываются.
У них – экзамен сегодня. Они просят благодатной помощи у небеснаго покровителя.
Смотрю на них и думаю: что влечет детския сердца в трудную минуту их детской жизни? Конечно, вера, чистая, простая вера, которою веруют только дети да детски Богу преданные души таких праведников, как преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский. О, если бы эта вера сохранилась в них навсегда! Если бы не гасла никогда!
Вспоминаю свое детство. С первых дней сознательной жизни, как только я себя запомню, я вижу себя на руках родителя, который носил меня чрез сугробы снежные в Божий храм; я любил ходить туда не только в праздник, но и в будни, не только на службу Божию, но и в то время, когда мой родитель – дьячок топил церковныя печи. Со стен церковных смотрели на меня лики угодников Божиих, лики серьезные, благоговейные, с молитвенным выражением. В воздухе ощущался запах ладана и воска. Казалось, что в этой священной тишине незримо, но сердцу ощутимо, носились Ангелы Божии. Таинственная завеса в царских дверях, святая плащаница за клиросом, старыя, потемневшия хоругви, ряды икон, уходящие к сводам храма, в иконостасе – все говорило детскому сердцу: это – не простое место, это – дом Божий…
Я не говорю об участии в Богослужении прислуживанием в алтаре, пением и чтением на клиросе: скажу только, что помню себя на руках родителя с Часословом в руках; помню, как, получив эту священную книгу в первый раз, я целовал ее, детски радуясь ея “красной прописи”, киноварью напечатанным строкам. Помню, что под влиянием этой радости, тут же дал обещание – стать на клирос с отцом, а затем и – прочитать шестопсалмие. Шестилетним мальчиком я уже сделал попытку к сему – увы! – на первый раз неудавшуюся: тоненьким голосом прочитал я 5–6 строк и смутился, струсил, заплакал… А старичок-батюшка из алтаря уже возглашает отцу моему: “читай сам!..”… Но чрез неделю я уже победил себя и ликовал детским сердцем: я прочитал все шестопсалмие!..
Простите мне, дорогие читатели, это уклонение в сторону личных воспоминаний детства: ведь это маленькая иллюстрация к истории нашего духовнаго воспитания в недрах Церкви родной. Ведь вот этою любовью к храму, к службе Божией и объясняется та устойчивость церковных воззрений, коею живет наше духовное сословие. Нас тянула в храм Божий неведомая, но сердцу ощутимая сила. Вот я уже в Заиконоспасском духовном училище. Раннее утро жаркаго летняго дня (экзамены кончались тогда в половине июля). Мы, дети, поднялись рано, чтобы до экзамена успеть и соборы обойти, и слабо подготовленное подчитать, и кусок чернаго хлеба съесть (о чае мы тогда понятия еще не имели). И вот, группами выходим из низких ворот с училищнаго двора, направляемся в Казанский собор, прикладываемся к чудотворным иконам Казанской и Млекопитательницы, идем к Иверской, оттуда в Успенский собор, чтобы поклониться мощам святителей всероссийских, ризе Господней и Владимирской иконе Владычицы. Вот и Архангельский собор, а в нем – мощи царственнаго младенца Димитрия, который – это мы слышали – и теперь держит в ручке своей те орешки, коими играл он в момент нападения на него убийц… О, малютка-мученик, – мы крепко верим, – поможет нам, детям, на экзамене! А вот и Чудов монастырь, с его серебряным иконостасом и нетленными мощами великаго печальника Святой Руси, друга Преподобнаго Сергия, Святителя Алексия. Ему непременно нужно положить, по нашим детским понятиям, три земных поклона. Из Чудова – чрез святыя Спасския ворота, непременно, с обнаженными головами, – мы идем в тот Покровский Василия Блаженнаго собор, который своею оригинальною архитектурою останавливает на себе внимание не только всякаго русскаго человека, но и всех иностранцев. Здесь, поклонившись св. мощам блаженных Василия и Иоанна, мы непременно выпьем глоточка три (конечно, кто натощак) св. водицы… Та к готовились мы к экзаменам. Та к по-детски льнули мы к Церкви-матери. И не мы одни: мы видели и гимназистов, и семинаристов, и других учащихся, паломничающих ко святыням в дни экзаменов. Обходили святыни, запасались духовными силами, укрепляли в себе веру…
То ли теперь?!
Еще недавно, еще десять лет назад было нечто подобное. Жил я около 30 лет в Лавре Преподобнаго Сергия. В последние годы моего там пребывания моим послушанием было, между прочим, руководить учащихся юных паломников. Отрадно было видеть школьную детвору, утомленную непривычным пешим хождением, но бодрую духом при виде заветных святынь. И невольно вспоминалось мне свое первое путешествие в эту самую обитель с моими родителями, в 1863 или 1864 году. Я скопил тогда три-четыре рубля на дорогу, отказавшись от чая и откладывая кусочки сахара и продавая их, чтобы помочь родителям для этого путешествия. Когда настало благоприятное время, я стал просить отца и мать, чтобы отправиться в столь желанное странствование, когда я услышал: “знаем, сынок, что это дело доброе, да как же быть-то: ведь, денег нет!” – я с торжеством выложил тогда пред ними свой “сахарный” капитал, и – о, радость! – я обезоружил их! На утро мы были уже в пути, 60 верст сделано в полтора суток. Вот пред нами открылась и святая Лавра во всей ея красе. Вот поле, которое, по незнанию истории, конечно, родители мне назвали “Мамаевым”. И в моем воображении уже пронеслась картина исторической битвы, о коей уже читал в житии угодника Божия. Вот собор – то покоище Сергиево, где почивает он в благоухании святыни. Что пережило тогда детское сердце – не перескажешь. Но потому-то я и понимал этих юных паломников, что когда-то сам пережил, что они, казалось мне, сердцем переживали на моих глазах. В течение одного лета 1903 года я насчитал учащихся паломников до 5000. Тут были не одни дети: много было и юношей и девиц, студентов и курсисток и – в то время, семь, только семь лет назад – они приходили ко гробу Сергиеву, чтобы у этого источника животворящаго, русскую душу напояющаго, зачерпнуть благодатной силы, какою крепка была доселе наша Святая Русь.
То ли теперь?! Какой-то буран пронесся над нашею родиной. Он ослепил глаза, закружил головы, свел многих с ума. На наших глазах произошло крушение духовных основ нашего историческаго бытия. Будто сатана вышел из глубин преисподних и, Божьим попущением, пустил струю смертоносных веяний по Русской земле. Разгонит ли Господь духом уст Своих эти сатанинския веяния? Отрезвятся ли Русские люди от этого губительнаго угара? Спасется ли Русь?..
Ответ на этот вопрос всецело зависит от нас. Дети чутким, чистым сердцем уже предрешают его. Они самым делом уже показывают, что если и обломались ветви от этого адскаго бурана, то корни древа целы: они сильны пустить новые ростки, сильны дать новыя крепкия ветви… Только бы поддержать эти ростки, дать укрепиться ветвям… Только бы сберечь эти светлые, чистые порывы юных душ от тех миазмов, которыми еще пропитана окружающая нас духовная атмосфера.
Дай-то, Господи!
У них – экзамен сегодня. Они просят благодатной помощи у небеснаго покровителя.
Смотрю на них и думаю: что влечет детския сердца в трудную минуту их детской жизни? Конечно, вера, чистая, простая вера, которою веруют только дети да детски Богу преданные души таких праведников, как преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский. О, если бы эта вера сохранилась в них навсегда! Если бы не гасла никогда!
Вспоминаю свое детство. С первых дней сознательной жизни, как только я себя запомню, я вижу себя на руках родителя, который носил меня чрез сугробы снежные в Божий храм; я любил ходить туда не только в праздник, но и в будни, не только на службу Божию, но и в то время, когда мой родитель – дьячок топил церковныя печи. Со стен церковных смотрели на меня лики угодников Божиих, лики серьезные, благоговейные, с молитвенным выражением. В воздухе ощущался запах ладана и воска. Казалось, что в этой священной тишине незримо, но сердцу ощутимо, носились Ангелы Божии. Таинственная завеса в царских дверях, святая плащаница за клиросом, старыя, потемневшия хоругви, ряды икон, уходящие к сводам храма, в иконостасе – все говорило детскому сердцу: это – не простое место, это – дом Божий…
Я не говорю об участии в Богослужении прислуживанием в алтаре, пением и чтением на клиросе: скажу только, что помню себя на руках родителя с Часословом в руках; помню, как, получив эту священную книгу в первый раз, я целовал ее, детски радуясь ея “красной прописи”, киноварью напечатанным строкам. Помню, что под влиянием этой радости, тут же дал обещание – стать на клирос с отцом, а затем и – прочитать шестопсалмие. Шестилетним мальчиком я уже сделал попытку к сему – увы! – на первый раз неудавшуюся: тоненьким голосом прочитал я 5–6 строк и смутился, струсил, заплакал… А старичок-батюшка из алтаря уже возглашает отцу моему: “читай сам!..”… Но чрез неделю я уже победил себя и ликовал детским сердцем: я прочитал все шестопсалмие!..
Простите мне, дорогие читатели, это уклонение в сторону личных воспоминаний детства: ведь это маленькая иллюстрация к истории нашего духовнаго воспитания в недрах Церкви родной. Ведь вот этою любовью к храму, к службе Божией и объясняется та устойчивость церковных воззрений, коею живет наше духовное сословие. Нас тянула в храм Божий неведомая, но сердцу ощутимая сила. Вот я уже в Заиконоспасском духовном училище. Раннее утро жаркаго летняго дня (экзамены кончались тогда в половине июля). Мы, дети, поднялись рано, чтобы до экзамена успеть и соборы обойти, и слабо подготовленное подчитать, и кусок чернаго хлеба съесть (о чае мы тогда понятия еще не имели). И вот, группами выходим из низких ворот с училищнаго двора, направляемся в Казанский собор, прикладываемся к чудотворным иконам Казанской и Млекопитательницы, идем к Иверской, оттуда в Успенский собор, чтобы поклониться мощам святителей всероссийских, ризе Господней и Владимирской иконе Владычицы. Вот и Архангельский собор, а в нем – мощи царственнаго младенца Димитрия, который – это мы слышали – и теперь держит в ручке своей те орешки, коими играл он в момент нападения на него убийц… О, малютка-мученик, – мы крепко верим, – поможет нам, детям, на экзамене! А вот и Чудов монастырь, с его серебряным иконостасом и нетленными мощами великаго печальника Святой Руси, друга Преподобнаго Сергия, Святителя Алексия. Ему непременно нужно положить, по нашим детским понятиям, три земных поклона. Из Чудова – чрез святыя Спасския ворота, непременно, с обнаженными головами, – мы идем в тот Покровский Василия Блаженнаго собор, который своею оригинальною архитектурою останавливает на себе внимание не только всякаго русскаго человека, но и всех иностранцев. Здесь, поклонившись св. мощам блаженных Василия и Иоанна, мы непременно выпьем глоточка три (конечно, кто натощак) св. водицы… Та к готовились мы к экзаменам. Та к по-детски льнули мы к Церкви-матери. И не мы одни: мы видели и гимназистов, и семинаристов, и других учащихся, паломничающих ко святыням в дни экзаменов. Обходили святыни, запасались духовными силами, укрепляли в себе веру…
То ли теперь?!
Еще недавно, еще десять лет назад было нечто подобное. Жил я около 30 лет в Лавре Преподобнаго Сергия. В последние годы моего там пребывания моим послушанием было, между прочим, руководить учащихся юных паломников. Отрадно было видеть школьную детвору, утомленную непривычным пешим хождением, но бодрую духом при виде заветных святынь. И невольно вспоминалось мне свое первое путешествие в эту самую обитель с моими родителями, в 1863 или 1864 году. Я скопил тогда три-четыре рубля на дорогу, отказавшись от чая и откладывая кусочки сахара и продавая их, чтобы помочь родителям для этого путешествия. Когда настало благоприятное время, я стал просить отца и мать, чтобы отправиться в столь желанное странствование, когда я услышал: “знаем, сынок, что это дело доброе, да как же быть-то: ведь, денег нет!” – я с торжеством выложил тогда пред ними свой “сахарный” капитал, и – о, радость! – я обезоружил их! На утро мы были уже в пути, 60 верст сделано в полтора суток. Вот пред нами открылась и святая Лавра во всей ея красе. Вот поле, которое, по незнанию истории, конечно, родители мне назвали “Мамаевым”. И в моем воображении уже пронеслась картина исторической битвы, о коей уже читал в житии угодника Божия. Вот собор – то покоище Сергиево, где почивает он в благоухании святыни. Что пережило тогда детское сердце – не перескажешь. Но потому-то я и понимал этих юных паломников, что когда-то сам пережил, что они, казалось мне, сердцем переживали на моих глазах. В течение одного лета 1903 года я насчитал учащихся паломников до 5000. Тут были не одни дети: много было и юношей и девиц, студентов и курсисток и – в то время, семь, только семь лет назад – они приходили ко гробу Сергиеву, чтобы у этого источника животворящаго, русскую душу напояющаго, зачерпнуть благодатной силы, какою крепка была доселе наша Святая Русь.
То ли теперь?! Какой-то буран пронесся над нашею родиной. Он ослепил глаза, закружил головы, свел многих с ума. На наших глазах произошло крушение духовных основ нашего историческаго бытия. Будто сатана вышел из глубин преисподних и, Божьим попущением, пустил струю смертоносных веяний по Русской земле. Разгонит ли Господь духом уст Своих эти сатанинския веяния? Отрезвятся ли Русские люди от этого губительнаго угара? Спасется ли Русь?..
Ответ на этот вопрос всецело зависит от нас. Дети чутким, чистым сердцем уже предрешают его. Они самым делом уже показывают, что если и обломались ветви от этого адскаго бурана, то корни древа целы: они сильны пустить новые ростки, сильны дать новыя крепкия ветви… Только бы поддержать эти ростки, дать укрепиться ветвям… Только бы сберечь эти светлые, чистые порывы юных душ от тех миазмов, которыми еще пропитана окружающая нас духовная атмосфера.
Дай-то, Господи!
№ 16
Ходатайство любви
Плачет – не горькими слезами обиды, а сладкими слезами любви – матерь городов русских, славный град Киев; ликует, торжествуя, смиренный град Полоцк: святая благоверная княгиня инокиня Евфросиния, несколько столетий почивавшая своими святыми мощами в пещерах Киевских на обратном пути из святаго града Иерусалима, ныне грядет, изволением Божием, в свой родной град Полоцк… Десятки и сотни тысяч православнаго народа склоняют колена по берегам седаго Днепра, несущаго священные останки на своих волнах; всколыхнулось русское море народное, загорелись русския сердца. Невольно вспоминается то, что творилось семь лет тому назад в Сарове, с тою лишь разницей, что там море народное сосредоточивалось около святой обители преподобнаго Серафима, а тут оно переливается из области в область, на пространстве нескольких сот верст. По рассказам участников торжества, описывающих свои впечатления, чувствуется, что святая угодница Божия незримо шествует со своими мощами, всех благословляя, на всех с любовию призирая… Вот так же чувствовалось и в те незабвенные дни, когда преподобный Серафим как будто ходил между нами, всех утешая, всех исцеляя и благословляя.