Страница:
Уляжется море в свои берега. Разойдутся русские люди по своим местам. Принесут они в свои домы трогательные рассказы о том, что видели и слышали. Не раз, не два, а сотни раз повторять будут они эти сказания своим детям и внукам. Имя угодницы Божией будет обноситься по лицу родной земли, яко благоухание святыни. “Миро излиянное – имя Твое”, изрек некогда мудрый Соломон в “Песни песней”, от лица невесты – Церкви ея таинственному Жениху Христу. Миро излиянное – имена угодников Божиих в Церкви нашей православной! Как счастливы мы, православные, что всегда можем быть с ними в непосредственном благодатном общении чрез молитвы Церкви! Как сиротливо должны чувствовать себя те христиане, которые в гордости своей отвергают почитание святых и молитвенное общение с ними! Церковь Божия – небесная и земная – есть единая Божия семья: наши братья и сестры во Христе, скончавшие свое земное поприще, отошли ко Господу – в Церковь, торжествующую на небеси. Перестали ли они любить нас? Ужели забыли своих братьев, оставленных ими во юдоли плача и слез? Но любовь не умирает, – по слову Апостола – николиже отпадает. Любовь вечна, ибо Сам Бог есть любовь. И нам кто запретит любить их, входить с ними в общение посредством молитвы, поведать им наши скорби, наши печали и заботы? Ужели Бог, Который есть весь благость, весь любовь, положит сему препятствие? Ужели един Ходатай Бога и человеков, Человек Иисус Христос, давший Себе избавление за всех, – скажем языком человеческим – возревнует к любимцам Своим, Его же кровию искупленным, и не примет их молитв за нас, грешных, только по тому юридическому основанию, что Он есть один ходатай и не должно быть других, как учат лютеране, не понимающие смысла ходатайства любви? Иное ведь ходатайство Его, яко Искупителя мира, иное же – ходатайство святых, как излияние их любви к нам, на земли сущим. Ужели добрый отец отринет просьбу любимаго сына за другого повинившагося сына, и скажет ему: не твое дело! Не наоборот ли! Не будет ли ему приятно, что брат любит брата и из любви к нему ходатайствует за него пред отцом? И не приятнее ли будет самому отцу оказать милость провинившемуся именно чрез того, кто не провинился, дабы доставить и сему радость? Перенесите сии человеческия отношения в область любви Божественной, и вам станет понятно, что сама безконечная любовь Божия, возжигающая в сердцах человеческих искры любви, законами сей любви как бы требует ходатайства святых за нас, грешных. Для братий наших, к Богу отшедших и престолу Его предстоящих, было бы не полно самое блаженство, если бы любовь Божия отвергла молитву их любви. И любовь Божия, внимая их молитвам, исполняя их прошения, их ходатайство за нас, тем самым восполняет их блаженство. Дивны пути любви Божией в спасении людей! Любовь Божия, воплотившись, распялась за нас на кресте, она же и соделывает наше спасение, возжигая искры свои в сердцах святых, возбуждая их к молитве, приемля их молитвы и исполняя их прошения… Все в любви и любовию, все – во имя любви! Нет места никакому правовому началу – тому началу, которое служит основанием латинскаго учения о спасении и от котораго не могло отрешиться протестанство.
И так мы со всех сторон объемлемся, так сказать, любовию. Мы и сами должны дышать ею, жить для нея, соделывать свое сердце жилищем любви. О, если бы мы это сознавали, сею мыслию проникались, сим правилом жили! Увы, все это от нас отлетает, удаляется: мы все больше и больше проникаемся правовым началом в общественной и государственной жизни, все дальше и дальше уходим от нравственнаго начала – начала любви! Но об этом – поговорим после.
Теперь же, обращаясь к великому событию – перенесению св. мощей преподобной Евфросинии, не могу не высказать и того скорбнаго наблюдения, что подобныя события у нас как-то скоро бледнеют в общецерковном и народном сознании: светлое воспоминание о них, доставляя отраду душе того, кто их пережил, не оставляет глубокаго следа в духовной жизни общественной и государственной. Вспомним то, что пережила Россия во дни открытия св. мощей преподобнаго Серафима. Будто само небо отверзлось тогда над Русью святой и – казалось – эта Русь не способна изменить своей вере, своим упованиям. Но прошел год, и что сталось с нею? Правда, чудеса Божии видел простой народ, – интеллигенция, созидающая теперь историю нашу, не хотела видеть их, полуинтеллигенция издевалась над ними; но ведь если бы темныя массы народныя целым сердцем восприняли знамения, свыше тогда совершившияся, то не было бы и этих смут, этих пожарищ, этих ужасов, ими пережитых тогда… Нельзя скрывать от себя, что мы остаемся глухи к тем урокам, какие даются нам такими событиями. Ведь в них слышится голос свыше, призывающий нас к жизни по заповедям Божиим, мы видим в них только знамения силы Божией… Правда, умиляемся сердцем, радуемся, как дети, но не поучаемся ими, не заботимся о том, чтобы быть достойными их. И знамение Божие становится для нас предметом любопытства, может быть, и благочестиваго, но все же только любопытства, а не истинным знамением – вразумлением, поучением к духовному обновлению. И невольно вспоминается то, что сказал некогда Господь иудеям: ищете Мене не яко видете знамение, но яко ели есте хлебы и насытистеся (Ин. 6, 26). Иудеи видели в Спасителе только питателя-чудотворца, мы хотели бы видеть в святых Божиих только наших целителей и молитвенников, но не думаем вовсе о том, что, ведь они и наши учители… Посему и к нам приложимо слово Христово: делайте не брашно гиблющее, старайтесь не о пище тленной, хотя и о сем не воспрещено молиться, больше заботьтесь о пище, пребывающей в жизнь вечную; ищите исцеления не столько недугов телесных, сколько исцеления души своей, грехом недугующей. Но сего-то мы и не ищем и, возвратившись из мест, освященных явлениями благодати Божией, паки начинаем по-прежнему ходить привычными греховными путями… И невольно вспоминается известная притча, которую читаем во 2 Послании Апостола Петра, (гл. 2, ст. 22).
№ 17
№ 18–19
И так мы со всех сторон объемлемся, так сказать, любовию. Мы и сами должны дышать ею, жить для нея, соделывать свое сердце жилищем любви. О, если бы мы это сознавали, сею мыслию проникались, сим правилом жили! Увы, все это от нас отлетает, удаляется: мы все больше и больше проникаемся правовым началом в общественной и государственной жизни, все дальше и дальше уходим от нравственнаго начала – начала любви! Но об этом – поговорим после.
Теперь же, обращаясь к великому событию – перенесению св. мощей преподобной Евфросинии, не могу не высказать и того скорбнаго наблюдения, что подобныя события у нас как-то скоро бледнеют в общецерковном и народном сознании: светлое воспоминание о них, доставляя отраду душе того, кто их пережил, не оставляет глубокаго следа в духовной жизни общественной и государственной. Вспомним то, что пережила Россия во дни открытия св. мощей преподобнаго Серафима. Будто само небо отверзлось тогда над Русью святой и – казалось – эта Русь не способна изменить своей вере, своим упованиям. Но прошел год, и что сталось с нею? Правда, чудеса Божии видел простой народ, – интеллигенция, созидающая теперь историю нашу, не хотела видеть их, полуинтеллигенция издевалась над ними; но ведь если бы темныя массы народныя целым сердцем восприняли знамения, свыше тогда совершившияся, то не было бы и этих смут, этих пожарищ, этих ужасов, ими пережитых тогда… Нельзя скрывать от себя, что мы остаемся глухи к тем урокам, какие даются нам такими событиями. Ведь в них слышится голос свыше, призывающий нас к жизни по заповедям Божиим, мы видим в них только знамения силы Божией… Правда, умиляемся сердцем, радуемся, как дети, но не поучаемся ими, не заботимся о том, чтобы быть достойными их. И знамение Божие становится для нас предметом любопытства, может быть, и благочестиваго, но все же только любопытства, а не истинным знамением – вразумлением, поучением к духовному обновлению. И невольно вспоминается то, что сказал некогда Господь иудеям: ищете Мене не яко видете знамение, но яко ели есте хлебы и насытистеся (Ин. 6, 26). Иудеи видели в Спасителе только питателя-чудотворца, мы хотели бы видеть в святых Божиих только наших целителей и молитвенников, но не думаем вовсе о том, что, ведь они и наши учители… Посему и к нам приложимо слово Христово: делайте не брашно гиблющее, старайтесь не о пище тленной, хотя и о сем не воспрещено молиться, больше заботьтесь о пище, пребывающей в жизнь вечную; ищите исцеления не столько недугов телесных, сколько исцеления души своей, грехом недугующей. Но сего-то мы и не ищем и, возвратившись из мест, освященных явлениями благодати Божией, паки начинаем по-прежнему ходить привычными греховными путями… И невольно вспоминается известная притча, которую читаем во 2 Послании Апостола Петра, (гл. 2, ст. 22).
№ 17
Отрава “правовым” началом
Предо мною прошение одного городского обывателя не из интеллигентных (а есть, к глубокому сожалению, много таких и из интеллигентов и даже высшаго круга). В этом прошении он повествует, что в день причащения св. Таин он пришел в монастырскую церковь к литургии и попросил позволения самому прочитать правило ко св. Причащению. Служащий иеромонах отказал, и отсюда вышла целая история. Говельщик заспорил, бросил фразу: “может быть, я не достоин читать и правило?” На что иеромонах ответил односложным “да”, и тогда говеющий сказал: “значит, я не достоин и слушать”, – и вышел из церкви, чтобы идти причащаться в другой храм. Но, вспомнив, что без записки об исповеди его не причастят, он вернулся в церковь, подошел к северным дверям алтаря и “громко”, как сам пишет, стал просить “записочки”… Понятно, что иеромонах ему отказал в просьбе, ибо в это время совершал уже проскомидию. И вот сей говельщик подает мне прошение о том, чтобы я “уполномочил его помогать псаломщику” в служении, но “при другом иеромонахе”. При том говорит, что вот уже 5-й час утра следующаго за сим дня, а он не может успокоиться…
Простите, читатели мои, что остановил ваше внимание на этом прошении, оно очень характерно. В нем так и сквозит какой-то уродливый правовой взгляд на такия отношения, где нет ни малейшаго места для “правовых” отношений… А ведь этим взглядом пропитана почти вся наша интеллигенция, не только отколовшаяся от Церкви, но и мнящаяся пребывать в недрах Церкви, разумеется, исключая немногих верных Церкви сынов. Наши предки оставили нам в наследство мудрую пословицу: “в чужой монастырь с своим уставом не суйся”, а ныне наоборот: всякий хочет быть хозяином и распорядителем в церкви. Человек говел, исповедался, готовится к причащению Божественных Таин Христовых: казалось бы, должен быть настроен смиренно, проникнут чувством покаяния, должен бы хранить мир в себе самом, мир со всеми и ради сего мира смиряться, не требовать того, что не в его власти, уступать во всем, не смутить своей кающейся души… Но вот не исполнили его просьбу, и он заводит скандал, жалуется архиерею… Да скажите Бога ради: где же христианство его? Ужели это ученик Христов? Страшно становится за таких мнящих себя быть верными сынами Церкви. Я не оправдываю иеромонаха, но как пастырь, не могу же стать на эту правовую точку зрения мирянина, во гневе на служителя Церкви желающаго приступить к Божественным Таинам и не замечающаго за собою такого страшнаго порока… Чтобы вразумить его, я положил такую резолюцию: “Соборный протоиерей разъяснит просителю, что и сам архиерей не допустил бы его к Святым Таинам в таком немирном настроении, в каком он находился, ибо св. Причащение было бы ему во осуждение. Апостол Павел говорит, что такие недостойные причастники даже внезапно умирали за это. Но и иеромонах, по-видимому, грубо обошедшийся с просителем, не нрав: яко инок, он должен первый подать пример смирения. О. протоиерей объяснит обоим, что взаимное прощение и примирение, особенно ради светлаго Христова праздника, обоим враждующим доставит счастие и радость”…
Не знаю, прав ли я в данном случае. Но право же больно читать такия прошения! И такого рода жалобы идут к архиерею не только от мирян, но иногда от духовенства. Христово учение о всепрощении, о мире со всеми забывается; точно по векселю, требуют возмездия – за всякое слово обидное, за всякую, иногда ненамеренную резкость… Если дело не стоит рассмотрения, то священнослужителям просто запрещаешь священнослужение до примирения, и дело гаснет. Но что делать с мирянами? Запрещать причащение св. Таин? Да они по годам не говеют. Священнослужители еще не вытравили в себе сознание христианскаго долга и понятия об архиерее как примирителе и представителе Христа и признают за ним хоть право писать такия примиряющия резолюции: ну а миряне готовы жаловаться выше за такую попытку коснуться их совести, вразумить их учением Христовым. Для них архиерей не более как мировой судья в таких случаях: он должен их удовлетворить. Та к и пишет упомянутый выше проситель: “вот мой финал, и я буду удовлетворен за оскорбление, нанесенное мне иеромонахом”… И выходит, что истиннаго-то христианства остается одна скорлупка, а дух улетает… Больно быть непосредственным свидетелем всего этого! Говорите таким о заповедях Божиих – они ответят вам: “Заповеди-то мы знаем и без вас, а вы архиерей, вы начальник: мы вот жалуемся вам, и вы делайте свое дело наказывайте виновных. А учить-то нас уже подождите”. И нередко приходится “давать ход делу”, назначать дознание, а затем следствие, и виновный должен нести наказание. Недавно был случай, возмутивший меня до глубины души: священник 41 год служил на одном месте; по подговору одного кулака против него возбуждено было дело, взведено ровно 25 обвинений, из коих некоторыя имели 35-летнюю давность, и в силу существующаго закона, в виду доказанности обвинений (а обвинялся он, например, в том, что опоздал причастить умирающаго, что требовал 5 р. вместо 2 р. за совершение брака и т. п., причем брачащиеся уже успели с тех пор поженить своих детей), пришлось уволить в заштат, смягчив наказание тем, что считать его уволенным по прошению и заменив “исключение в заштат” монастырским послушанием на две недели.
Когда подумаешь, что такия явления год от году становятся все чаще и чаще, все грубее и уродливее, то невольно задумываешься: куда же мы, наконец, идем? Ведь на наших глазах совершается очевидная подмена нравственнаго миросозерцания: идеалом прежняго Русскаго человека был подвиг смирения, послушания заветам Церкви, исполнения в возможном для человека совершенстве заповедей Христа, проникновения их духом… Исполнение долга, велений совести – вот к чему стремился прежний Русский человек, если он еще не погашал в себе искры Божией, если не заглушал в себе голоса Божия. Он шел на врага с заветным кличем: “с нами Бог!” Но он же и умел от сердца прощать личным врагам с словами: “Бог с вами!”.
То ли теперь?! Не говорю уже об интеллигентах: они откололись от тела народнаго, ушли в сторону запада, мыслят по-западному, не в состоянии понять народ-наго миросозерцания и идеалов народных (разумею, конечно, большинство, зная, что еще есть и исключения отрадныя). Говорю о народной массе: она отравлена каким-то ядом самоцена, заражена самомнением, везде ищет своих каких-то прав, готова требовать исполнения своих мирских приговоров даже в той области, где уж положительно не имеет и тени таких прав… Бывало ли когда-нибудь в старыя времена, чтобы крестьяне все поголовно подписывали приговор: сменить двух иереев, дьякона и псаломщика, и присылали архиерею такой дерзкий приговор просто – к исполнению? А ныне стало и это возможно. И вот архиерею приходится вразумлять таких пасомых, что “овцы не судят своих пастырей”, что такой приговор не может быть принят не только к исполнению, но и к рассмотрению, как беззаконный и т. п. Следовательно: не только в личной жизни проявляется этот “правовой” принцип, но и в общественной и даже в церковной жизни. Вчера они исповедались у своего батюшки, сегодня приговаривают его к удалению, даже не объясняя его вины, готовы бойкотировать его, готовы судиться с самим архиереем… Да, ведь это искажение уже народной русской души! Это начало разложения не только церковной, но и вообще религиозной народной жизни! Пусть пока еще немного таких уродливых явлений: но и то, что есть, есть уже страшное знамение времени.
Еще немного, и мы, архиереи, будем получать приговоры с угрозами, что если откажем прихожанам в исполнении таких приговоров, то они не задумаются изменить вере православной, перейдут в раскол или штунду, во всякую ересь: ведь нельзя не признаться, что масса народная еще слишком темна и если держится веры своих предков, то безсознательно, не умея дать отчета вопрошающим об ея уповании, будучи не в состоянии дать отпор лжеучителям сектантам и раскольникам, а эти волки ныне рыщут по всему лицу родной нашей земли… Народ любит веру православную, пока еще не выходит из-под благодатнаго влияния своей родной Церкви-матери но это влияние, вследствие разных причин, становится в наши дни все слабее и слабее: его стараются всячески ослабить враги Церкви и посредством печати, и чрез либеральные законы, и чрез проповедь социализма, правовых начал, и чрез школы, и заражением пороками самыми грубыми… Грозное время мы переживаем, еще более грозныя времена наступают.
Пастыри Церкви! Готовьтесь отражать волков! Вам предстоит подвиг – может быть, до пролития крови! Мужайтесь! Подвигом очищайтесь! Силами благодатными запасайтесь! Враг у дверей вашей ограды… он уже вторгается в сию ограду! Горе нам, нам спящим, если он начнет свое гибельное дело совращения и расхищения наших овец!..
Простите, читатели мои, что остановил ваше внимание на этом прошении, оно очень характерно. В нем так и сквозит какой-то уродливый правовой взгляд на такия отношения, где нет ни малейшаго места для “правовых” отношений… А ведь этим взглядом пропитана почти вся наша интеллигенция, не только отколовшаяся от Церкви, но и мнящаяся пребывать в недрах Церкви, разумеется, исключая немногих верных Церкви сынов. Наши предки оставили нам в наследство мудрую пословицу: “в чужой монастырь с своим уставом не суйся”, а ныне наоборот: всякий хочет быть хозяином и распорядителем в церкви. Человек говел, исповедался, готовится к причащению Божественных Таин Христовых: казалось бы, должен быть настроен смиренно, проникнут чувством покаяния, должен бы хранить мир в себе самом, мир со всеми и ради сего мира смиряться, не требовать того, что не в его власти, уступать во всем, не смутить своей кающейся души… Но вот не исполнили его просьбу, и он заводит скандал, жалуется архиерею… Да скажите Бога ради: где же христианство его? Ужели это ученик Христов? Страшно становится за таких мнящих себя быть верными сынами Церкви. Я не оправдываю иеромонаха, но как пастырь, не могу же стать на эту правовую точку зрения мирянина, во гневе на служителя Церкви желающаго приступить к Божественным Таинам и не замечающаго за собою такого страшнаго порока… Чтобы вразумить его, я положил такую резолюцию: “Соборный протоиерей разъяснит просителю, что и сам архиерей не допустил бы его к Святым Таинам в таком немирном настроении, в каком он находился, ибо св. Причащение было бы ему во осуждение. Апостол Павел говорит, что такие недостойные причастники даже внезапно умирали за это. Но и иеромонах, по-видимому, грубо обошедшийся с просителем, не нрав: яко инок, он должен первый подать пример смирения. О. протоиерей объяснит обоим, что взаимное прощение и примирение, особенно ради светлаго Христова праздника, обоим враждующим доставит счастие и радость”…
Не знаю, прав ли я в данном случае. Но право же больно читать такия прошения! И такого рода жалобы идут к архиерею не только от мирян, но иногда от духовенства. Христово учение о всепрощении, о мире со всеми забывается; точно по векселю, требуют возмездия – за всякое слово обидное, за всякую, иногда ненамеренную резкость… Если дело не стоит рассмотрения, то священнослужителям просто запрещаешь священнослужение до примирения, и дело гаснет. Но что делать с мирянами? Запрещать причащение св. Таин? Да они по годам не говеют. Священнослужители еще не вытравили в себе сознание христианскаго долга и понятия об архиерее как примирителе и представителе Христа и признают за ним хоть право писать такия примиряющия резолюции: ну а миряне готовы жаловаться выше за такую попытку коснуться их совести, вразумить их учением Христовым. Для них архиерей не более как мировой судья в таких случаях: он должен их удовлетворить. Та к и пишет упомянутый выше проситель: “вот мой финал, и я буду удовлетворен за оскорбление, нанесенное мне иеромонахом”… И выходит, что истиннаго-то христианства остается одна скорлупка, а дух улетает… Больно быть непосредственным свидетелем всего этого! Говорите таким о заповедях Божиих – они ответят вам: “Заповеди-то мы знаем и без вас, а вы архиерей, вы начальник: мы вот жалуемся вам, и вы делайте свое дело наказывайте виновных. А учить-то нас уже подождите”. И нередко приходится “давать ход делу”, назначать дознание, а затем следствие, и виновный должен нести наказание. Недавно был случай, возмутивший меня до глубины души: священник 41 год служил на одном месте; по подговору одного кулака против него возбуждено было дело, взведено ровно 25 обвинений, из коих некоторыя имели 35-летнюю давность, и в силу существующаго закона, в виду доказанности обвинений (а обвинялся он, например, в том, что опоздал причастить умирающаго, что требовал 5 р. вместо 2 р. за совершение брака и т. п., причем брачащиеся уже успели с тех пор поженить своих детей), пришлось уволить в заштат, смягчив наказание тем, что считать его уволенным по прошению и заменив “исключение в заштат” монастырским послушанием на две недели.
Когда подумаешь, что такия явления год от году становятся все чаще и чаще, все грубее и уродливее, то невольно задумываешься: куда же мы, наконец, идем? Ведь на наших глазах совершается очевидная подмена нравственнаго миросозерцания: идеалом прежняго Русскаго человека был подвиг смирения, послушания заветам Церкви, исполнения в возможном для человека совершенстве заповедей Христа, проникновения их духом… Исполнение долга, велений совести – вот к чему стремился прежний Русский человек, если он еще не погашал в себе искры Божией, если не заглушал в себе голоса Божия. Он шел на врага с заветным кличем: “с нами Бог!” Но он же и умел от сердца прощать личным врагам с словами: “Бог с вами!”.
То ли теперь?! Не говорю уже об интеллигентах: они откололись от тела народнаго, ушли в сторону запада, мыслят по-западному, не в состоянии понять народ-наго миросозерцания и идеалов народных (разумею, конечно, большинство, зная, что еще есть и исключения отрадныя). Говорю о народной массе: она отравлена каким-то ядом самоцена, заражена самомнением, везде ищет своих каких-то прав, готова требовать исполнения своих мирских приговоров даже в той области, где уж положительно не имеет и тени таких прав… Бывало ли когда-нибудь в старыя времена, чтобы крестьяне все поголовно подписывали приговор: сменить двух иереев, дьякона и псаломщика, и присылали архиерею такой дерзкий приговор просто – к исполнению? А ныне стало и это возможно. И вот архиерею приходится вразумлять таких пасомых, что “овцы не судят своих пастырей”, что такой приговор не может быть принят не только к исполнению, но и к рассмотрению, как беззаконный и т. п. Следовательно: не только в личной жизни проявляется этот “правовой” принцип, но и в общественной и даже в церковной жизни. Вчера они исповедались у своего батюшки, сегодня приговаривают его к удалению, даже не объясняя его вины, готовы бойкотировать его, готовы судиться с самим архиереем… Да, ведь это искажение уже народной русской души! Это начало разложения не только церковной, но и вообще религиозной народной жизни! Пусть пока еще немного таких уродливых явлений: но и то, что есть, есть уже страшное знамение времени.
Еще немного, и мы, архиереи, будем получать приговоры с угрозами, что если откажем прихожанам в исполнении таких приговоров, то они не задумаются изменить вере православной, перейдут в раскол или штунду, во всякую ересь: ведь нельзя не признаться, что масса народная еще слишком темна и если держится веры своих предков, то безсознательно, не умея дать отчета вопрошающим об ея уповании, будучи не в состоянии дать отпор лжеучителям сектантам и раскольникам, а эти волки ныне рыщут по всему лицу родной нашей земли… Народ любит веру православную, пока еще не выходит из-под благодатнаго влияния своей родной Церкви-матери но это влияние, вследствие разных причин, становится в наши дни все слабее и слабее: его стараются всячески ослабить враги Церкви и посредством печати, и чрез либеральные законы, и чрез проповедь социализма, правовых начал, и чрез школы, и заражением пороками самыми грубыми… Грозное время мы переживаем, еще более грозныя времена наступают.
Пастыри Церкви! Готовьтесь отражать волков! Вам предстоит подвиг – может быть, до пролития крови! Мужайтесь! Подвигом очищайтесь! Силами благодатными запасайтесь! Враг у дверей вашей ограды… он уже вторгается в сию ограду! Горе нам, нам спящим, если он начнет свое гибельное дело совращения и расхищения наших овец!..
№ 18–19
Свобода совести имеет свои границы[8]
Целую зиму работала особая комиссия Государственного Совета над законопроектом о старообрядческих общинах. 30 заседаний посвятила на это дело и, наконец, представила свою работу в общее собрание Совета. Думский законопроект, столь смутивший в прошлом году совесть верных чад Церкви своим противоцерковным характером, подвергся коренной переработке и стал, кажется, удобоприемлемым.
Удивительное время мы живем: время грозных фраз и туманных, расплывчатых понятий. От того мы нередко обманываем самих себя. Дело в том, что чем шире известное понятие, чем оно отвлеченнее, тем легче подменить в нем признаки. И это делается тем скорее, что ныне мы отвыкли строго вдумываться в то, что читаем, что пишем и говорим. Ведь мы живем в век газетнаго легкомыслия: многие ли из интеллигентов ныне читают строго научныя, зрело обдуманныя книги? А вот пустит газетный писака какое-нибудь модное словечко: его и подхватывают, с ним и носятся, как с последним словом науки и мысли человеческой. Наши предки любили глубоко вдумываться в каждое слово, особенно честно относясь к слову печатному, и памятовали строгий завет нашего Спасителя: всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). Памятником такого честнаго отношения к слову служит наш родной язык: какая точность признаков понятий в каждом слове! Мы не умеем своего слова найти в родном языке для обозначения новаго понятия и часто заимствуем готовыя слова из чужих языков, и так испестрили печатное слово этими заимствованиями, что простой человек без словаря иногда не может читать наших писаний. А наши предки созидали язык воистину творчески: что ни слово – то чистый алмаз! Вот почему изучать корни родных слов – истинное наслаждение. Возьмите, например, слова: “человек”, “книга”, “соловей”, “крещение”… многие ли из нас знают корни этих слов? А между тем, в этих корнях указаны самые существенные признаки понятий ими обозначаемых. Мы воображаем, что предки наши были круглые невежды, а на самом-то деле не они, а мы – воистину являемся в сравнении с ними такими невеждами. Мы треплем языком слова, оставленные нам в наследство как заветное сокровище, а смысла их, истиннаго смысла часто и не подозреваем. Мы воображаем себя такими умниками, такими передовыми людьми, что куда нашим предкам до нас! Рукою не достать. А если бы наши предки встали из гробов своих да произвели бы нам экзамен по родному языку: смотришь – и стыдно бы стало нам, таким “образованным” их потомкам. И этим легкомыслием, этим, простите – нашим невежеством пользуются те, кому выгодно воду мутить, чтоб в мутной воде рыбку, по пословице, ловить. Пустят гулять среди нас какое-нибудь крылатое словечко, по своему смыслу такое широкое, что под него можно подставлять какие угодно признаки, а мы поймаем его и носимся с ним… В последнее время много напущено таких слов не только в газеты, но и в законопроекты. Последнее уже представляет немалую опасность, потому что, проникнув в законы, неточныя, недостаточно определенныя и растяжимыя понятия могут замутить жизнь. Таково, например, слово: “свобода совести”. Что такое совесть? Это – вложенный Богом в духовную природу человека закон для нравственной и религиозной жизни разумнаго существа. А что такое свобода? Само по себе это слово представляет какую-то пустоту, которую надобно наполнить. В самом деле оно означает просто отсутствие ограничений для деятельности, и только. Какой деятельности – из этого слова еще ничего не видно. Между тем, совесть, потемненная грехопадением первозданнаго человека, вовсе не одинакова у людей. Совесть христианина православнаго требует, чтобы мы желали добра даже нашим врагам, чтоб мы не привлекали насилием и преследованиями даже к нашей святой, спасающей вере людей инакомыслящих, чтобы ко всем относились с любовью и доброжелательностью. Совесть талмудиста, наоборот, считает добродетелью убить “гоя”, позволяет спокойно обирать его, причинять ему всякое зло. Совесть исповедника корана требует истреблять “гяуров”, распространять лжеучение Магомета огнем и мечом. Совесть языческих царей требовала суровых мер борьбы с христианством. Да и у христиан не всегда, и не у всех одинакова совесть: совесть иезуита признает правило, что цель оправдывает средства, совесть римо-католика не препятствует преследовать лютеран и православных; то же допускает, хотя не столь открыто, как у римо-католиков, и совесть лютеранина, протестанта, баптиста, молоканина: по крайней мере, обман, так называемый “благочестивый обман”, практикуется и у них нередко. Но и наша православная совесть бывает не у всех одна: есть совесть щепетильная, скрупулезная, есть совесть сожженная и т. д. Теперь, если уж говорить в законе, требующем особенной точности выражений, о свободе совести, то позволительно спросить: да какой же совести? Религиозной? Но выше я уже сказал, что она иногда, по нашим христианским понятиям, у талмудистов и магометан как раз требует того, что недопустимо самыми элементарными законами человеческаго общежития и здраваго смысла. Итак, понятие “свободы совести” приходится уже ограничить. Нельзя же допустить, чтоб талмудист и магометанин, во имя своих религиозных убеждений, истребляли “гяур” и “гоев”, проще говоря, нас, христиан. Пусть их веруют, как знают, за их внутренния убеждения мы их не станем преследовать, но если они станут проводить в жизнь свои убеждения, будут касаться нашей христианской свободы – пусть извинят нас: мы не можем этого допустить, хотя бы этого и требовала их “свободная совесть”. Мы должны лишить их свободы, связать им руки. Не стать же нам последователями теории Толстого о непротивлении злу.
Но касаться можно не одного только тела: иномыслящий может касаться и заветных святынь человеческаго сердца, может оскорблять их, может похищать эти святыни из сердца не насилием только, но и пропагандою лжеучений. Нам говорят: “исповедывание веры естественным образом выражается не только в явном и осязательном проявлении своих религиозных убеждений, но и в стремлении повести других тем путем спасения души, который верующий находит единственно правым”. Это правда. Если я верую, что моя вера одна только и есть святая и спасающая, то, конечно, я должен ее распространять всеми мерами, какия моя совесть мне предписывает. Но в том-то и дело: какая совесть? Совесть раскольника, принадлежащего к страннической секте, предписывает ему проповедывать, что теперь царствует антихрист; совесть безпоповца повелевает ему проповедывать, что нет священства, нет и таинств и, следовательно, можно жить блудно; совесть каждаго раскольника требует, чтобы он хулил святую нашу матерь-Церковь православную: ведь вся проповедь раскольничьих лжеучителей в том и состоит, чтобы всячески поносить Церковь и ея таинства, ея служителей. Что ж, во имя либеральнаго принципа свободы совести и следует допустить такую проповедь? Самый опасный обман есть обман посредством правды. Нам говорят, что раскольники имеют стремление повести и нас тем же путем спасения, каким они сами мнятся спасаться. Это естественно, это – правда. Но мало ли чего они хотят и захотят во имя такой правды и свободы своей совести? Они захотят требовать, чтоб им отдали все святыни наши историческия: наприм., кремлевские соборы; они захотят и, конечно, дайте им такую свободу хотеть – уже и хотели бы, чтобы наш Государь перешел в их согласие; ведь этого требует их совесть, а она ведь свободна… Но кто же скажет, что их желание, их требование следует удовлетворить? Та к и в отношении свободы проповеди: они хотели бы всех православных сделать такими же раскольниками, как и они сами: так ужели же давать им свободу привлекать к себе в раскол всю Русь Православную? Слава Богу, основные законы предоставляют это право исключительно только Церкви Православной. Слава Богу, наше государство еще не отделилось от своей родной Церкви, еще ценит ея животворную для себя деятельность, еще умеет различать в своих законах истину от лжи, не ставит на одну доску раскольническия мудрования с церковным учением. Слава Богу, наше правительство, как благопопечительный отец, не допустит развращать своих детей, верноподданных Православнаго Царя Самодержца, ересями и лжеучениями. Было бы безумием допускать все это во имя какой-то ложно понимаемой свободы совести раскольников. Надо же поберечь и охранить и свободу православных простецов наших, не умеющих в вопросах веры отличить правой руки от левой – лжи от истины, пагубнаго обмана от спасительнаго учения. Нам говорят, что наш “многомиллионный народ убежден, что для торжества Православной Церкви не нужны никакия стеснения религиозной свободы иноверцев”. Может быть, это отчасти и правда, но вопрос в том, как и что понимать под этой религиозной свободой? Если разуметь, что “пусть каждый по-своему Богу молится”, то и это едва ли будет полная правда: несомненно, что православный желал бы, чтобы обратились к вере православной не только раскольники, но и все магометане, иудеи и язычники: ведь логика сердца, логика убеждений у всех одна и та же. Если раскольник “стремится повести на путь своего спасения” православных, то ужели не желает того же для всех раскольников и православный? Зачем тут хотят иметь две мерки? Это первое. А второе: наш православный народ, благодушно допуская, чтоб каждый по-своему Богу молился, вовсе уж не так равнодушно смотрит на то, если станут его братьев совращать в другую, хотя бы и “старую” веру. Он глубоко возмущается, когда слышит хулы на родную Церковь; не умея защитить словесно свои, дорогие ему верования, он нередко пускает в дело физическое воздействие против совратителя. Неужели православное правительство может равнодушно смотреть на совращения в раскол, не говорю уже о сектах и иновериях, своих православных подданных? Неужели не оградит их от всякаго рода совратителей? И ради чего бы оно стало устранять себя от такого ограждения? Во имя чего дало бы оно право всякому лжеучителю хулить Церковь и совращать православных? Во имя свободы? Но ради Бога рассудите: ведь вопрос не о том, возможна ли или не возможна безграничная свобода проповеди, – кажется несомненно, что границы необходимы, – вопрос лишь в том: где проложить эти границы? Ведь не допустит же правительство проповедывать, что Царь есть антихрист, что не следует платить антихристу подати и давать ему солдат, что брак церковный есть блуд, а блуд – простительный грех: “семь раз роди, а замуж не выходи” и подобные нелепости. Значит, граница есть. Говорят: эта граница – опасность государства и общественной нравственности. Но – во-первых: государство у нас в союзе с Церковию, опасность для Церкви разве не есть опасность и для государства? Церковныя смуты разве полезны для государства? Хула на Церковь, поругание православных святынь – разве не безчестит государства? Не думайте, что раскольники такие кроткие агнцы: они способны не только издеваться над Церковью и ея служителями, но и над каждым православным, лишь бы почувствовали свою свободу. И ужели все это будет отвечать той цели, какую поставил законодатель для законов о свободе исповеданий: “возвеличение Церкви православной”? Хорошо возвеличение, когда на всех перекрестках ее будут поносить и злословить, когда ея верным чадам и служителям не будут давать прохода издевательствами! Во-вторых, свобода распространения раскольничьих лжеучений, несомненно, будет подрывать и общую нравственность. Помнить надо, что всякое лжеучение, в том числе и раскол, заражены страшною гордынею: просим мы, служители Церкви, поверить нам в этом на слово, – вся их религиозная жизнь в ея проявлении, в делах, зиждется на безсознательном лицемерии, – “несмы якоже прочии человецы”… Эта подмена нравственных идеалов ужели полезна для государства? И во имя чего? Во имя какого-то отвлеченнаго принципа: давайте свободу лжи и не препятствуйте ея пропаганде! Да ужели это уж такой священный принцип, что нельзя от него отказаться? Неужели можно желать, чтобы проповедники его испытали сладость его плодов на своих детях? Если бы их дети совратились в раскол и стали хулить святую Церковь, стали поносить их, своих родителей, за то, что они не идут по их стопам: что бы они сказали о такой свободе?
Удивительное время мы живем: время грозных фраз и туманных, расплывчатых понятий. От того мы нередко обманываем самих себя. Дело в том, что чем шире известное понятие, чем оно отвлеченнее, тем легче подменить в нем признаки. И это делается тем скорее, что ныне мы отвыкли строго вдумываться в то, что читаем, что пишем и говорим. Ведь мы живем в век газетнаго легкомыслия: многие ли из интеллигентов ныне читают строго научныя, зрело обдуманныя книги? А вот пустит газетный писака какое-нибудь модное словечко: его и подхватывают, с ним и носятся, как с последним словом науки и мысли человеческой. Наши предки любили глубоко вдумываться в каждое слово, особенно честно относясь к слову печатному, и памятовали строгий завет нашего Спасителя: всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). Памятником такого честнаго отношения к слову служит наш родной язык: какая точность признаков понятий в каждом слове! Мы не умеем своего слова найти в родном языке для обозначения новаго понятия и часто заимствуем готовыя слова из чужих языков, и так испестрили печатное слово этими заимствованиями, что простой человек без словаря иногда не может читать наших писаний. А наши предки созидали язык воистину творчески: что ни слово – то чистый алмаз! Вот почему изучать корни родных слов – истинное наслаждение. Возьмите, например, слова: “человек”, “книга”, “соловей”, “крещение”… многие ли из нас знают корни этих слов? А между тем, в этих корнях указаны самые существенные признаки понятий ими обозначаемых. Мы воображаем, что предки наши были круглые невежды, а на самом-то деле не они, а мы – воистину являемся в сравнении с ними такими невеждами. Мы треплем языком слова, оставленные нам в наследство как заветное сокровище, а смысла их, истиннаго смысла часто и не подозреваем. Мы воображаем себя такими умниками, такими передовыми людьми, что куда нашим предкам до нас! Рукою не достать. А если бы наши предки встали из гробов своих да произвели бы нам экзамен по родному языку: смотришь – и стыдно бы стало нам, таким “образованным” их потомкам. И этим легкомыслием, этим, простите – нашим невежеством пользуются те, кому выгодно воду мутить, чтоб в мутной воде рыбку, по пословице, ловить. Пустят гулять среди нас какое-нибудь крылатое словечко, по своему смыслу такое широкое, что под него можно подставлять какие угодно признаки, а мы поймаем его и носимся с ним… В последнее время много напущено таких слов не только в газеты, но и в законопроекты. Последнее уже представляет немалую опасность, потому что, проникнув в законы, неточныя, недостаточно определенныя и растяжимыя понятия могут замутить жизнь. Таково, например, слово: “свобода совести”. Что такое совесть? Это – вложенный Богом в духовную природу человека закон для нравственной и религиозной жизни разумнаго существа. А что такое свобода? Само по себе это слово представляет какую-то пустоту, которую надобно наполнить. В самом деле оно означает просто отсутствие ограничений для деятельности, и только. Какой деятельности – из этого слова еще ничего не видно. Между тем, совесть, потемненная грехопадением первозданнаго человека, вовсе не одинакова у людей. Совесть христианина православнаго требует, чтобы мы желали добра даже нашим врагам, чтоб мы не привлекали насилием и преследованиями даже к нашей святой, спасающей вере людей инакомыслящих, чтобы ко всем относились с любовью и доброжелательностью. Совесть талмудиста, наоборот, считает добродетелью убить “гоя”, позволяет спокойно обирать его, причинять ему всякое зло. Совесть исповедника корана требует истреблять “гяуров”, распространять лжеучение Магомета огнем и мечом. Совесть языческих царей требовала суровых мер борьбы с христианством. Да и у христиан не всегда, и не у всех одинакова совесть: совесть иезуита признает правило, что цель оправдывает средства, совесть римо-католика не препятствует преследовать лютеран и православных; то же допускает, хотя не столь открыто, как у римо-католиков, и совесть лютеранина, протестанта, баптиста, молоканина: по крайней мере, обман, так называемый “благочестивый обман”, практикуется и у них нередко. Но и наша православная совесть бывает не у всех одна: есть совесть щепетильная, скрупулезная, есть совесть сожженная и т. д. Теперь, если уж говорить в законе, требующем особенной точности выражений, о свободе совести, то позволительно спросить: да какой же совести? Религиозной? Но выше я уже сказал, что она иногда, по нашим христианским понятиям, у талмудистов и магометан как раз требует того, что недопустимо самыми элементарными законами человеческаго общежития и здраваго смысла. Итак, понятие “свободы совести” приходится уже ограничить. Нельзя же допустить, чтоб талмудист и магометанин, во имя своих религиозных убеждений, истребляли “гяур” и “гоев”, проще говоря, нас, христиан. Пусть их веруют, как знают, за их внутренния убеждения мы их не станем преследовать, но если они станут проводить в жизнь свои убеждения, будут касаться нашей христианской свободы – пусть извинят нас: мы не можем этого допустить, хотя бы этого и требовала их “свободная совесть”. Мы должны лишить их свободы, связать им руки. Не стать же нам последователями теории Толстого о непротивлении злу.
Но касаться можно не одного только тела: иномыслящий может касаться и заветных святынь человеческаго сердца, может оскорблять их, может похищать эти святыни из сердца не насилием только, но и пропагандою лжеучений. Нам говорят: “исповедывание веры естественным образом выражается не только в явном и осязательном проявлении своих религиозных убеждений, но и в стремлении повести других тем путем спасения души, который верующий находит единственно правым”. Это правда. Если я верую, что моя вера одна только и есть святая и спасающая, то, конечно, я должен ее распространять всеми мерами, какия моя совесть мне предписывает. Но в том-то и дело: какая совесть? Совесть раскольника, принадлежащего к страннической секте, предписывает ему проповедывать, что теперь царствует антихрист; совесть безпоповца повелевает ему проповедывать, что нет священства, нет и таинств и, следовательно, можно жить блудно; совесть каждаго раскольника требует, чтобы он хулил святую нашу матерь-Церковь православную: ведь вся проповедь раскольничьих лжеучителей в том и состоит, чтобы всячески поносить Церковь и ея таинства, ея служителей. Что ж, во имя либеральнаго принципа свободы совести и следует допустить такую проповедь? Самый опасный обман есть обман посредством правды. Нам говорят, что раскольники имеют стремление повести и нас тем же путем спасения, каким они сами мнятся спасаться. Это естественно, это – правда. Но мало ли чего они хотят и захотят во имя такой правды и свободы своей совести? Они захотят требовать, чтоб им отдали все святыни наши историческия: наприм., кремлевские соборы; они захотят и, конечно, дайте им такую свободу хотеть – уже и хотели бы, чтобы наш Государь перешел в их согласие; ведь этого требует их совесть, а она ведь свободна… Но кто же скажет, что их желание, их требование следует удовлетворить? Та к и в отношении свободы проповеди: они хотели бы всех православных сделать такими же раскольниками, как и они сами: так ужели же давать им свободу привлекать к себе в раскол всю Русь Православную? Слава Богу, основные законы предоставляют это право исключительно только Церкви Православной. Слава Богу, наше государство еще не отделилось от своей родной Церкви, еще ценит ея животворную для себя деятельность, еще умеет различать в своих законах истину от лжи, не ставит на одну доску раскольническия мудрования с церковным учением. Слава Богу, наше правительство, как благопопечительный отец, не допустит развращать своих детей, верноподданных Православнаго Царя Самодержца, ересями и лжеучениями. Было бы безумием допускать все это во имя какой-то ложно понимаемой свободы совести раскольников. Надо же поберечь и охранить и свободу православных простецов наших, не умеющих в вопросах веры отличить правой руки от левой – лжи от истины, пагубнаго обмана от спасительнаго учения. Нам говорят, что наш “многомиллионный народ убежден, что для торжества Православной Церкви не нужны никакия стеснения религиозной свободы иноверцев”. Может быть, это отчасти и правда, но вопрос в том, как и что понимать под этой религиозной свободой? Если разуметь, что “пусть каждый по-своему Богу молится”, то и это едва ли будет полная правда: несомненно, что православный желал бы, чтобы обратились к вере православной не только раскольники, но и все магометане, иудеи и язычники: ведь логика сердца, логика убеждений у всех одна и та же. Если раскольник “стремится повести на путь своего спасения” православных, то ужели не желает того же для всех раскольников и православный? Зачем тут хотят иметь две мерки? Это первое. А второе: наш православный народ, благодушно допуская, чтоб каждый по-своему Богу молился, вовсе уж не так равнодушно смотрит на то, если станут его братьев совращать в другую, хотя бы и “старую” веру. Он глубоко возмущается, когда слышит хулы на родную Церковь; не умея защитить словесно свои, дорогие ему верования, он нередко пускает в дело физическое воздействие против совратителя. Неужели православное правительство может равнодушно смотреть на совращения в раскол, не говорю уже о сектах и иновериях, своих православных подданных? Неужели не оградит их от всякаго рода совратителей? И ради чего бы оно стало устранять себя от такого ограждения? Во имя чего дало бы оно право всякому лжеучителю хулить Церковь и совращать православных? Во имя свободы? Но ради Бога рассудите: ведь вопрос не о том, возможна ли или не возможна безграничная свобода проповеди, – кажется несомненно, что границы необходимы, – вопрос лишь в том: где проложить эти границы? Ведь не допустит же правительство проповедывать, что Царь есть антихрист, что не следует платить антихристу подати и давать ему солдат, что брак церковный есть блуд, а блуд – простительный грех: “семь раз роди, а замуж не выходи” и подобные нелепости. Значит, граница есть. Говорят: эта граница – опасность государства и общественной нравственности. Но – во-первых: государство у нас в союзе с Церковию, опасность для Церкви разве не есть опасность и для государства? Церковныя смуты разве полезны для государства? Хула на Церковь, поругание православных святынь – разве не безчестит государства? Не думайте, что раскольники такие кроткие агнцы: они способны не только издеваться над Церковью и ея служителями, но и над каждым православным, лишь бы почувствовали свою свободу. И ужели все это будет отвечать той цели, какую поставил законодатель для законов о свободе исповеданий: “возвеличение Церкви православной”? Хорошо возвеличение, когда на всех перекрестках ее будут поносить и злословить, когда ея верным чадам и служителям не будут давать прохода издевательствами! Во-вторых, свобода распространения раскольничьих лжеучений, несомненно, будет подрывать и общую нравственность. Помнить надо, что всякое лжеучение, в том числе и раскол, заражены страшною гордынею: просим мы, служители Церкви, поверить нам в этом на слово, – вся их религиозная жизнь в ея проявлении, в делах, зиждется на безсознательном лицемерии, – “несмы якоже прочии человецы”… Эта подмена нравственных идеалов ужели полезна для государства? И во имя чего? Во имя какого-то отвлеченнаго принципа: давайте свободу лжи и не препятствуйте ея пропаганде! Да ужели это уж такой священный принцип, что нельзя от него отказаться? Неужели можно желать, чтобы проповедники его испытали сладость его плодов на своих детях? Если бы их дети совратились в раскол и стали хулить святую Церковь, стали поносить их, своих родителей, за то, что они не идут по их стопам: что бы они сказали о такой свободе?