Барбьери Элейн. Полночный злодей

   Черт бы его побрал! Что это он задумал? Свести ее с ума ожиданием? Разве этот тип не знает, что из-за него она совершенно отрезана ото всех, что люди его нисколько не сочувствуют ей в этой плачевной ситуации, и, наконец, она мучительно хочет знать, что он собирается с ней делать.
   Неожиданно ход ее возмущенных мыслей прервался. Конечно же, он все знает и отлично понимает, что делает. Он полностью контролирует ситуацию и стремится таким образом поставить ее на место. Он был карой, посланной на ее голову… гнусный тип… бессердечное животное.
   Неожиданно раздались шаги за дверью. Услышав их, Габриэль затаила дыхание. Она увидела, как дернулась, а затем повернулась ручка, и дверь открылась. Рапас.
   Ярость захлестнула Габриэль, когда она его увидела. Тысячу проклятий на его голову! Явился и стоит там, такой высокий, сильный и безжалостный, с черными блестящими волосами… с мужественным лицом без улыбки и пристальным взглядом… Свежая белая рубашка, наполовину расстегнутая, обнажает мускулистую грудь так, что буквально приковывает ее глаза и напоминает о прошлой ночи!
   Он выглядит огромным! Кожа покрыта свежим загаром, а вид такой бодрый, будто морской ветер и дела, которыми он занимался в течение дня, придали ему новые силы!
   Она же в этой узкой каюте, где нет ни глотка свежего воздуха, мало-помалу чахнет в этих старых обносках какого-то неизвестного негодяя. Да… чахнет! Набрав в легкие побольше воздуха, Габриэль едким тоном спросила:
   — Как вы посмели?
   Рапас сделал шаг в каюту и закрыл за собой дверь. Выражение его лица стало угрожающим.
   — Как я посмел? Очень просто… что хочу, то и делаю.
   — О, в этом я не сомневаюсь, капитан Рапас! — Тон ее был не менее вызывающим. — Вы позволяете себе все, что пожелаете, потому что вы — бессердечный негодяй, который под предлогом возмездия за воображаемые преступления способен совершить любую подлость!
   — Воображаемые преступления? — Лицо Рапаса ожесточилось. — Не тешьте себя иллюзиями относительно отца. Впрочем, меня это не касается.
   — Вот где собака зарыта! Не так ли? — Габриэль презрительно усмехнулась. — Вам безразличны все, кроме своей персоны и собственных удовольствий! Вы…
   — Меня не интересует ваше мнение обо мне, Габриэль.
   Она стиснула зубы, услышав из его уст свое имя. По спине Габриэль пробежала уже знакомая ей дрожь. Он сделал шаг ей навстречу, но тут же остановился, увидев на столе нетронутый поднос. Она заметила, как скривились его губы, когда он спросил:
   — Почему вы не поели?
   — Я не голодна.
   — Вы ведете себя, как ребенок!
   — Не хочу!
   — Нет, голодны. Днем вы также оставили поднос нетронутым.
   — Это донесли ваши шпионы?
   — У меня нет необходимости иметь шпионов. Просто я должен знать все, что происходит на этом корабле. Вы при этом значите для меня не больше и не меньше, чем любая часть оснастки судна. Поскольку каждая деталь оснастки жизненно необходима для нормальной работы корабля, я забочусь о ее исправности. Именно по этой причине я не позволю вам истязать себя из ложного желания досадить мне!
   — Досадить вам? Ошибаетесь, капитан. Это вы мастер досаждать. У меня этого и в мыслях не было.
   — Тогда чего ради вы мучаете, себя?
   — Это ваши выдумки!
   — Вы отказываетесь есть!
   — Я не голодна!
   — Нет, голодны!
   От скопившихся за день переживаний Габриэль потеряла остатки самообладания и, не раздумывая, рванулась к нему, чтобы обрушить свои кулаки на его обнаженную грудь, выкрикивая при этом с ожесточением:
   — Повторяю вам, я не голодна! Не голодна! Не голодна!
   Она продолжала кричать, когда сильные руки Рапаса, обвившись вокруг нее, заключили в объятия этот сгусток нервов и злости. Она билась и яростно визжала, а он крепко держал ее, не давая вырваться.
   Она не смогла бы точно сказать, когда вся ее ярость куда-то ушла, а крики обернулись рыданиями. Руки, неистово бившие Рапаса, ослабли и ухватились за его чертову белую рубашку, от которой она не могла оторвать глаз. Она не очень представляла, когда жесткие объятия капитана стали мягкими, а мягкость переросла в нежность. Она слышала только, каким ласковым и успокаивающим стал недавно еще резкий и холодный голос Рапаса, шептавшего:
   — Не надо, Габриэль. Я совсем не хотел, чтобы вы плакали.
   Плакала? Быть не может.
   — Я не плакала.
   — Габриэль…
   — Просто я очень разозли… расстроена.
   — И голодна.
   — Нет, я не гол… — Габриэль посмотрела в глаза Рапаса и прошептала: — В последний раз, я… не… голодна.
   — Хорошо.
   Полные губы капитана дрогнули. Она помнила вкус этих губ. Она… О Боже. А капитан продолжал:
   — Но если вы не голодны, то в чем же дело?
   — В чем дело?
   Габриэль с недоумением воззрилась на него. Как это может быть, чтобы такой большой, красивый, наделенный всевозможными достоинствами мужчина оказался таким идиотом?
   — Я хочу домой!
   Рапас холодно ответил:
   — Не сейчас.
   — Когда?
   Глаза капитана сузились;
   — Когда ваш отец, примет мои требования.
   — Чего вы хотите? Денег? Отец заплатит, сколько потребуете!
   — Деньги вашего отца мне не нужны!
   — Тогда что же? — Непроизвольно откликнувшись на мелькнувшую вдруг мысль, она внимательно взглянула на грудь Рапаса и сжалась при виде клейма, проступившего на его коже. — Даже если это сделал мой отец, как вы утверждаете, не будете же вы в ответ клеймить его?
   Взгляд Рапаса обжег ее:
   — Мои требования не столь примитивны.
   — И каковы же они?
   Он поймал ее взгляд. Габриэль увидела, какими мягкими стали его глаза, когда он прошептал:
   — Вам этого не понять. Габриэль, честное слово, будь у меня другая возможность добиться справедливости, я не стал бы держать вас здесь…
   — Вы могли бы!
   — Нет, не мог.
   Почувствовав непреклонность его ответа и заколебавшись в собственной правоте, Габриэль бессознательно прижалась к сильному мужчине, поддерживавшему ее своей рукой.
   — Вы говорите, у вас нет другого выхода, кроме как держать меня здесь? Где мы стоим на якоре? — Она судорожно сглотнула, прежде чем ответить на собственный вопрос. — М-мы в заливе Баратария? Да? И остров, который я разглядела в иллюминатор, Гранде-Терре?
   — Да.
   Справившись с подступившими к горлу рыданиями, она хриплым голосом продолжала:
   — Вы — пират?
   — Нет.
   — Да. Пират.
   — Габриэль…
   Опустившись на койку, Рапас посадил ее к себе на колено. Она удобно устроилась в его объятиях и стала внимательно изучать спокойное мужское лицо, склонившееся, над ней. Она ощутила тепло его дыхания, когда капитан прошептал:
   — Я не надеюсь, что вы поверите, если скажу, что ваш отец, совсем не такой человек, каким вы его себе представляете… Или что я ничего общего не имею с тем злодеем, каким предположительно должен быть Рапас. Замечу только, что драматическая ситуация, которая сейчас завязывается, должна быть разыграна до конца. Когда ваш отец удовлетворит мои требования и справедливость восторжествует, вы возвратитесь к нему, как и было обещано.
   Рапас нахмурился и продолжил:
   — Если и возникнут сложности, то не из-за интриг и ухищрений с моей стороны, а только по вине вашего отца.
   Габриэль едва дышала. Она не могла пошевелиться. Непреодолимое обаяние этого таинственного мужчины, капалось, овладело ею целиком. Его слова мало утешили ее, но голос был таким нежным, а глаза… Их тепло передавалось ей и разжигало такой огонь, что она…
   О Господи! Что с ней случилось? Мгновенно вернув себя к реальности из состояния блаженного покоя, она резко спросила:
   — А что будет, если отец откажется выполнить ваши требования?
   Она почувствовала, как капитан вновь медленно окаменевает. Во взгляде, только что излучавшем тепло, вновь появилась непреклонность.
   — Он выполнит их.
   — Но…
   — Габриэль, вы дали понять, что не хотите есть. Я знаю, что вы стремитесь домой. Чего бы вы желали еще?
   Столь многообещающий вопрос, заданный человеком, превратившим ее жизнь в жалкое существование, запугивавшим и доводившим ее до бешенства, озадачил Габриэль. Она переспросила:
   — Чего бы я хотела прямо сейчас?
   — Да.
   — Я хочу подняться на палубу, чтобы подышать свежим воздухом.
   Что-то похожее на боль промелькнуло на лице Рапаса, прежде чем он помог ей встать и затем поднялся сам. С чуть заметной хрипотцой он сказал в ответ:
   — Хорошо, но предупреждаю: если вы будете привлекать к себе внимание каким-то образом, если дадите знак кому-либо с других кораблей, стоящих поблизости, ваши страдания станут несравненно более ужасными, чем сейчас. Вы меня поняли, Габриэль?
   Она кивнула. С удивлением девушка увидела, как капитан открыл дверь и сказал несколько слов зверского вида одноглазому. Взяв Габриэль за руку, Рапас вывел ее из каюты и направился по коридору. Они поднимались по лестнице на верхнюю палубу, когда Рапас неожиданно замер и задержал Габриэль. Стоя на несколько ступенек выше его, она оказалась с ним лицом к лицу, и он внимательно стал вглядываться в нее своим пронизывающим взглядом, после чего вновь предупредил:
   — Помните, что я сказал, Габриэль.
   Через минуту она уже ступила на верхнюю палубу, и свежий морской ветер ласково встретил ее. Габриэль сделала глубокий вдох. Приятное возбуждение охватило ее, она подошла к борту и, как ни странно, присутствие капитана показалось приятным. Море было прекрасно… воздух чист и свеж… Она чувствовала себя почти счастливой, если бы только…
   Руки Габриэль покоятся на гладких перилах борта, белые гребешки океанских волн раскинулись до самого горизонта, искрясь в меркнущем свете уходящего дня. Она повернулась и взглянула на стоявшего рядом мужчину. Слива вырвались у нее сами собой:
   — Мне не нравится называть вас Рапасом. Как вас зовут на самом деле?
   Минутное колебание. Затем мужественное лицо глядевшего на нее капитана озарилось каким-то светом.
   — Меня зовут Роган.
   — Роган…
   Вдруг как-то смешавшись, она опять повернулась к морю.
   Имя, произнесенное шепотом, повисло в вечерней тишине, а Роган застыл от своего ответа на неожиданный вопрос Габриэль. Как этой юной девушке удалось подчинить его до такой степени, что он фактически раскрыл себя?
   Недоумевая, Роган наблюдал за Габриэль, продолжавшей созерцать сумеречное море. Ее тонкий профиль на фоне туманной полутьмы напоминал камею, казавшуюся еще более выразительной в ореоле длинных волнистых волос, поднятых небрежно вверх над поношенной матросской рубахой, которая была ей велика на несколько размеров.
   Он, должно быть, сошел с ума, позволив Габриэль Дюбэй, приемной дочери Жерара Пуантро, хоть на мгновение прорвать его оборону.
   Роган вновь задумался над этим. А может, стоило допустить такую оплошность, чтобы услышать, как Габриэль едва слышным шепотом и исключительно по своей воле произносит его имя?
   Роган…
   Габриэль выбрала этот момент, чтобы одарить его улыбкой, неожиданно такой застенчивой, что по груди Рогана стал медленно растекаться жар. Она вновь отвернулась и стала глядеть на горизонт, а потом на мерцающие огоньки Гранде-Терре.
   — Большинство матросов сошло на берег, да?
   Роган кивнул. Исходивший от нее запах, истинно женский, но при этом принадлежавший только ей одной, зажег огонь у него в крови. Он ответил:
   — На корабле осталось лишь несколько самых преданных мне людей.
   Светлые брови Габриэль вытянулись в ниточку.
   — Вы хотите сказать, таких, как человек, простоявший на посту весь день у моей двери?
   — Дермот. Да.
   Габриэль не сразу продолжила разговор. Когда же она открыла рот, то постаралась сделать это очень осторожно:
   — А что бы он сделал, если бы я не вернулась в каюту, когда он приказал?
   — А что вы думаете?
   Роган почувствовал дрожь, пробежавшую по спине Габриэль. Он не хотел, чтобы она боялась. Справедливость, к которой он стремился, не имела ничего общего с запугиванием красивой девушки, которая и понятия не имела о преступлениях Пуантро. Вместе с тем, памятуя об осторожности, он объяснил ей:
   — Вы не должны бояться Дермота или любого из тех, кто вас охраняет. С ними вы в полной безопасности… пока не попытаетесь бежать.
   Габриэль вдруг повернулась к нему и с абсолютно спокойным выражением лица спросила:
   — Вы приказали своим людям, чтобы они не разговаривали со мной?
   — Почему вы спрашиваете об этом?
   — Почему вы не отвечаете?
   — Нет, я не приказывал.
   — Бертран… очень хороший. Правда?
   Роган насторожился:
   — Да.
   — Он был очень добр.
   — Но он не стал бы говорить с вами.
   — Нет.
   — О чем вы хотели поговорить?
   Габриэль пожала плечами. Жест безнадежности каким-то образом выдал ее незащищенность, которую она не хотела бы обнаружить. Это вызвало в нем желание обнять ее и утешить.
   Опасность подобных мыслей была очевидна, однако Роган не удержался, чтобы не сказать:
   — Бертран не очень-то разговорчив. Так о чем вы хотели поговорить?
   — Не думаю, что теперь это важно.
   — Потому что я ответил на вопросы?
   — На часть из них.
   — У вас есть еще и другие?
   — Скажете ли вы мне когда-нибудь, каковы условия моего возвращения?
   — Возможно.
   Габриэль внимательно посмотрела на него. Он не смог бы с уверенностью сказать, о чем она думала, когда вдруг услышал:
   — А как там на Гранде-Терре?
   — Это место не для таких, как вы.
   — Как я?
   — Монахиням оно бы не понравилось.
   — Монахиням не понравилось бы и то, что вы похитили меня, — парировала она.
   Роган подивился тому, как ловкая маленькая чертовка сумела повернуть его же слова против него.
   — По-моему, пора спуститься вниз, — сказал он, помолчав.
   — Еще нет… Пожалуйста.
   — Вы меня испытываете?
   — Ну, еще хоть немного. — В глазах Габриэль, искавших его взгляда, стояла, почти осязаемая мольба. — Мне хочется немного походить.
   Почему-то не находя сил отказать, Роган взял ее под руку и медленно пошел вперед. Он чувствовал, что девушка испытывает облегчение, но не ожидал увидеть ее прекрасную улыбку, больно ранившую его своей кротостью и беззащитностью.
   Позднее, когда стемнело, ему пришло в голову, что подобной улыбкой Габриэль могла добиться от него чего угодно. Стараясь восстановить прежнее самообладание, он заявил тоном, не допускающим возражений:
   — Пришло время спуститься вниз.
   К его удивлению, Габриэль не сопротивлялась. Поддерживая ее за руку, Роган направился к лестнице. Да, уже поздно. Он устал. Пришло время ложиться спать.
   — Быстро, Мари! Мой гребень!
   Манон повернулась к туалетному столику, пока Мари доставала из комода инкрустированное бриллиантами украшение, которое надевалось в особых случаях. Она заметила волнение на морщинистом лице старой служанки, когда брала гребень из ее рук.
   — Я ничего не хочу слышать, Мари! Предупредив таким образом замечания, готовые сорваться с губ Мари, она, повернувшись к зеркалу, стала внимательно себя разглядывать. Манон ожидала, что Жерар может прийти в любой момент, а она еще не готова для этой встречи.
   Вдруг Манон сразил новый приступ тошноты, отчего на лбу ее выступила испарина, и потребовалось какое-то время, чтобы перевести дыхание. Жерар не обещал быть наверняка, но Манон была уверена в его визите. Потребность излить кому-то душу, усилившаяся у него из-за похищения Габриэль, уже привела его сюда сегодня днем. Пуантро признался, что ему хоть несколько минут было необходимо поговорить с ней.
   Ощущение какого-то неблагополучия, не связанного с ее физическим состоянием, на мгновение посетило Манон, и она нахмурилась. Держа Жерара за руку, она шептала ему слова утешения, которые он желал от нее слышать, пока излагал свой план привлечения к освобождению Габриэль Жана Лафитта. Она не решилась сказать, что вовлечение Лафитта в это дело было бы ошибкой. Манон инстинктивно чувствовала, что если даже заикнется об этом, то вызовет взрыв негодования у Жерара. Она решила, что вечером постарается найти возможность предостеречь его. Час тому назад, когда она была совершенно готова встретить его, ею овладела неудержимая тошнота. Манон охватила паника.
   Бедная женщина вытерла капельки пота со лба. При любых других обстоятельствах неожиданный приход Жерара только обрадовал бы ее и наполнил душу новыми надеждами, но сейчас она не могла допустить и малейшего намека на свое состояние. Последний же приступ тошноты был таким сильным, что после него ей пришлось заново одеваться и приводить себя в порядок.
   Манон надела желтое батистовое платье, о. котором Жерар как-то сказал, что оно создано для нее. Но теперь наряд не радовал. Она еще не совсем пришла в себя: цвет лица был чуть сероватым, а волосы…
   — Мари… — Руки Манон дрожали, когда она подкалывала последний светлый локон изящным гребнем, а затем повернулась к молча стоявшей позади нее служанке. — У меня не болезненный вид? Может, добавить румян на щеки?
   — Non. Vous etes tres belle^[10].
   Глаза Манон наполнились слезами. Она подумала, что для Мари всегда будет красивой. Резко поднявшись, она обняла пожилую женщину и крепко прижала к себе. И, отвечая на молчаливый вопрос, который мучил Мари, сказала:
   — Все будет хорошо. Вот увидишь.
   Звук повернувшегося во входной двери ключа заставил Манон остановиться на полуслове. Она последний раз бросила на себя взгляд в зеркало и устремилась к любимому. Она была уже в передней, когда Жерар закрыл за собой дверь. Чуть охнув от его крепкого объятия, она подставила губы для поцелуя. Он впился в нее с неудержимой страстью, и Манон поняла, что в эту ночь Жерар не будет тратить время на душеспасительные разговоры.
   Вернувшись обратно в спальню, Манон неосознанно заметила, что Мари, как обычно, уже успела исчезнуть.
   Пинком Жерар захлопнул за собой дверь и, запустив руки в волосы Манон, ничего не оставил от тщательно уложенной прически. Гребень полетел на пол. Поцелуи красноречиво свидетельствовали о нетерпении: он притянул ее к себе, властно требуя любви, не дожидаясь, когда она ему это предложит… Манон услышала треск тонкого батиста, когда он сорвал с ее плеч платье и сдернул корсаж, чтобы оголить грудь.
   Манон громко застонала, когда Жерар опустился перед ней на колени и, припав губами к ее соскам, стал тянуть их с возрастающей страстью, одновременно расстегивая платье, пока не сбросил его на пол. Наконец его страсть дошла до кипения, он уложил ее на ковер и, сбросив панталоны, без какой-либо предварительной ласки, причиняя боль, с силой вошел в нее.
   Манон тяжело дышала: страх и страсть переплелись… Жерар, продолжая свои бурные атаки, ощутил ее скрытый протест. Припав к ней всем телом, он прошептал на ухо:
   — Помоги мне забыться, Манон! Заставь забыться, как можешь только ты… ну же… ну… ну!..
   Сопровождая свои слова глубоко проникающими толчками, Жерар все больше заполнял ее. Страх Манон стал переходить в сочувствие, и она обхватила его руками, помогая осуществлять лихорадочные действия. Недоверие сменилось мыслью, что Жерар наконец осознал, как она ему необходима. Неужели этот ужасный случай с Габриэль оказался тем указующим перстом, который подтолкнет Жерара на официальное оформление их отношений раньше, чем станет известно о ее положении? Отдавшись бешеной страсти Жерара, Манон вошла в его ритм. Все мысли улетели прочь, осталось только ощущение внутреннего торжества, отразившееся в хриплом крике, который прозвучал в унисон с криком Жерара, дошедшего до кульминации.
   Прижав к себе лежавшего без сил и без движения Жерара, Манон наслаждалась апогеем любви, испытанной ими одновременно, и рисовала себе счастливое будущее, которое не за горами. Они с Жераром…
   Для Манон стало полной неожиданностью, когда Жерар вдруг вырвался из ее рук и вскочил. Манон увидела, как он натянул брюки и, не говоря ни слова, направился к двери. Нет… только не это…
   Несчастная женщина лежала на полу спальни, обнаженная, с растрепанными волосами. Рядом беспорядочной кучкой лежала одежда, которую она так тщательно выбирала! Манон чувствовала себя униженной до последней степени. Она понимала, что, если окликнет Жерара, это ничего не даст.
   Звук захлопнувшейся наружной двери слился с неудержимыми рыданиями Манон.
   Габриэль охватила странная внутренняя дрожь, когда она, спустившись по лестнице, направилась к каюте капитана.
   Роган… Шестым чувством она ощущала, что он не обманул ее, назвав свое имя. Она также понимала, что это признание было уступкой ей, а он мало кому уступал.
   Подойдя к двери каюты, Габриэль, чуть поколебавшись, открыла ее. Роган вошел вслед за ней и, пока она любовалась через иллюминатор звездным небом, захлопнул дверь. Она никогда по-настоящему не понимала красоты ночного неба до того момента, пока вместе с ним не оказалась на палубе.
   Так получилось, что пока они стояли у борта, сумрак постепенно перешел в ночь. Кроме них, на палубе не осталось ни души… Лишь разговор, который они вели между собой, нарушал торжественную тишину.
   В эту ночь она узнала, что Роган еще мальчишкой посвятил себя морю, после того как его родители скончались во время эпидемии оспы. Шаг за шагом он прошел весь путь от матроса до капитана. Было очевидно, что он очень гордился этим и, как ей показалось, имел на это право. Она чуть не испортила всю атмосферу доверительности, когда спросила, каким образом он стал пиратом.
   Габриэль подумала, что никогда не забудет, как он тогда на нее посмотрел. Казалось, он ненавидит ее… но в то же время она почувствовала, что это не так.
   В голосе Рогана прозвучал сарказм, когда он сделал встречный ход, поинтересовавшись, как она оказалась дочерью Жерара Пуантро. Отказываясь замечать этот тон, она рассказала о матери и об отце, которых совершенно не помнила, о пожаре, послужившем причиной их смерти и оставившем ее сиротой. Она поведала ему, что именно Жерар Пуантро, рискуя жизнью, бросился, спасая ее, в огонь.
   После этого рассказа Роган задал вопрос, который ее озадачил: почему?
   Она помнила то пристальное внимание, с которым он глядел на нее, когда она отвечала. Габриэль пронзила мысль, никогда до сих пор не произносившаяся вслух, что Жерар Пуантро рисковал жизнью в ту роковую ночь не из-за любви к ней, а потому, что она была единственным, что у него оставалось от женщины, которую он любил больше собственной жизни.
   Минутой позже она пожалела, что ответила именно так, понимая, что тем самым помогла Рогану в полной мере ощутить власть над ее отцом. Она рассердилась, решив, что он спровоцировал ее на это предположение, однако сразу заметила, что Роган лишь сильнее нахмурился, не проявив никаких признаков торжества. Более того, он показался ей опечаленным.
   Ей тоже стало грустно. Каковы бы ни были заблуждения Рогана, убежденного, что ее отец — чудовище, виновное в его несчастьях, она хотела бы…
   Ход мыслей Габриэль был внезапно прерван Роганом, который присел на край койки. Такой большой и широкий, он, казалось, заполнил собой все пространство, когда снял один сапог и приготовился снимать другой…
   Габриэль окончательно растерялась, когда он приготовился снимать рубашку. Заикаясь, она спросила:
   — Что вы делаете?
   Роган ответил на удивление ровным голосом:
   — Я собираюсь лечь спать.
   Габриэль вся сжалась под взглядом Рогана. Его действия и прежние заявления о том, что эта постель принадлежит ему, как бы вновь явились для нее полной неожиданностью. Он понял ее состояние. Свободный откровенный разговор на палубе способствовал созданию доверительной атмосферы, не соответствовавшей жестокой действительности. Она стала менее защищенной. В той же степени менее защищенным стал он сам. Очень быстро, гораздо быстрее, чем она, Роган ощутил опасность этой ситуации.
   Помолчав, Роган справился с дыханием. Габриэль Дюбэй при всей ее совершенной красоте и естественной привлекательности все же оставалась дочерью Жерара Пуантро… и его заложницей. Он покрылся испариной, поняв, как близок был к тому, чтобы сдать позиции этой милой девушке, так ловко продемонстрировавшей, что за полыхающей злостью, которая исходила от нее прежде, скрывается обещание сладкой, как мед, нежности.
   Отказавшись развивать последнюю мысль, Роган решил во что бы то ни стало сохранить контроль над ситуацией. Габриэль по-прежнему глядела на него не мигая. Голос заметно похолодел, и она спросила:
   — А где, предполагается, буду спать я?
   Роган, набравшись храбрости, решил не отступать:
   — Вы, если пожелаете, можете разделить со мной эту постель.
   Он заметил лед, застывший в ее глазах, и понял, что перемирию пришел конец, когда Габриэль звенящим голосом с хорошо знакомой ему ненавистью ответила:
   — Я не желаю.
   Это опять была мадемуазель Габриэль Дюбэй. Поднявшись, Роган сбросил рубашку. Он увидел, что Габриэль невольно отступила на шаг, и пожал плечами:
   — Выбор за вами.
   Он совершенно не был готов к реплике Габриэль, когда она, внезапно залившись краской, выпалила: — Вы сделали это преднамеренно, не так ли?