Барковский Вячеслав. Русский транзит 2

   - Но в газете-то поверили. Ведь напечатали...
   - В то же утро, Толя, когда мы расстались, я проводил домой Максима и пошел по редакциям. Везде с интересом слушали, но печатать отказывались, пока не проверено. В "Вечерке" взялась одна моя хорошая знакомая, пристроила заметку. Теперь она безработная... А я ведь, дурак, думал, что стоит только сообщить им обо всем этом, как сразу же десять тысяч одних только представителей "компетентных" органов...
   - Значит, нет груза, Крестовский?
   - Значит, нет.
   - И искать не будут?
   - Не будут. Зачем искать то, чего нет?
   - Скоро начнут умирать люди, так, Петя?
   - Ну, не скоро, а недели так через две, может, и через три. Так что есть время в Америку смыться.
   - Брось, ведь это страшно, Крестовский, это...
   - Нет, Юрьев, гораздо страшнее, чем ты думаешь.
   - Значит, все зря, Петенька? И эти люди, которые заказали музыку, теперь сыграют нам похоронный марш? - У Юрьева от волнения дрожал голос.
   - Пойми, Юрьев, ты и я - мы здесь, по эту сторону, а все они, вместе с их властными полномочиями, их правом пускать или не пускать, давать или не давать, вкупе с этими чудесными докторами Леонидами Михайловичами, продажными Игорями Сергеевичами, сумасшедшими Марселями, крутыми Витями и даже безобидными Николаями Алексеевичами,- по ту. И пусть они меня лучше убьют здесь, по эту сторону, чем я уйду отсюда и перейду к ним. Для них ведь нет ничего святого. Они не верят в человеческую душу, они не верят в Бога и в его Суд, и они ничего не боятся. Юрьев, они все-сумасшедшие. Их нужно остановить. Нет, не то, их нельзя остановить. Их можно только истребить...
   - Нет, Петя, ты, ей-Богу, какой-то пожилой ребенок. Но разве это твое дело? Разве ты Бог, чтобы карать их: "Мне отмщение, и аз воздам!"? Оставь ты их, Счастливчик. Ведь мир именно так и устроен. Разве ты не знал, что ложь и насилие в нем побеждают чаще, чем правда?! Уж не хочешь ли ты сказать, что, в мире до вчерашнего дня торжествовала добродетель, а не обыкновенный порок?.. Уймись. Ведь дело тут не в пороках мира, а в тебе, Петенька: у тебя есть способ противостоять им. Ты можешь не принимать их игры, можешь оставаться в стороне и, значит, не мараться. Спаси себя сам, потому что и "ради одного праведника город сей сохранен будет".
   - Ты в чем-то прав. Толя... Но они считают меня попкой, дураком на нитке, бараном, который обязан вписаться в их систему, чтобы удобнее было дергать и стричь. Обидно, Юрьев. Я - не дурак на нитке и меня нельзя стричь. Поэтому пусть лучше они попробуют содрать с меня шкуру! И если я не выйду на них, пусть даже в одиночку, то все они, гадко хихикая и с удовольствием потирая ручки, будут во веки веков учить нас, что все продается и все можно купить. Но меня-то им не купить. Ведь нас, Толя, нельзя купить, верно?
   - Верно, Счастливчик...
   - Прости за пафос, но я готов умереть. Только я знаю, что у них в руках, и, значит, только я могу защитить теперь всех остальных.
   - Ладно, Счастливчик, успокойся. Какая муха тебя укусила? Ты просто обиделся, что тебе не поверили. Поверили, уверяю тебя, только правда твоя пришлась им не по зубам, вот они и развели руками. Разве тебе не ясно, что если бы там, на самом верху, только пожелали победить этот беспредел, то все было бы сделано за одну ночь. Просто им так выгодно: они с этого имеют. Они все с этого имеют: и те, кто грабит или убивает, и те, кто охраняет или пресекает. Они - как две стороны одной медали. Единство и борьба противоположностей. Только я переставил бы: борьба и единство противоположностей. Все по науке, дорогой мой Петенька. А мы - мы только заложники в собственной стране, бараны, как они любят выражаться. Мы, Петруша, мясо, которое, когда только им будет нужно, пойдет на стол...
   - Я знаю. Юрьев, и поэтому...
   - Нет, Крестовский. Знание не обязательно предполагает действие. Может быть, оно как раз предполагает бездействие, мудрое и достойное.
   - Но разве ты бездействовал, когда они взяли твоего сына, прости меня, на мясо? Ладно, Юрьев, не будем больше об этом. Я уже все решил.
   - Куда же ты едешь, Крестовский?
   - Пока до конца не знаю... Вчера мне удалось познакомиться с одним из рабочих порта, у которого в ту памятную ночь была смена.
   Поставил ему пару бутылок. Ну, он и рассказал, как грузили контейнеры; хозяин груза, говорит, прилетел на шикарной тачке вместе с каким-то большим начальником из органов; кричали: "Груз государственной важности!", совали всем наличные, лишь бы побыстрее. Говорит, что контейнеры поставили на две железнодорожные платформы и вывезли из порта. Он мне после второй бутылки и наколку дал, куда повезли,- Петенька вдруг поднял голову и, улыбнувшись, помахал кому-то рукой.
   Юрьев обернулся и увидел спешившую к ним Ксюшу. Теперь он вспомнил, где ее видел: у себя в институте, в профкоме.
   - Здравствуйте! - сказала она, грустно улыбнувшись.
   - Здравствуйте, Оксана Николаевна,- сказал Юрьев и посмотрел на Петеньку, который вдруг смутился.
   - Петр, вы уезжаете? Куда? Зачем? Что-то случилось? - с нотками тревоги в голосе спрашивала Оксана Николаевна, морща лоб.
   - Спасибо,-сказал неотрывно смотрящий на нее Петенька.
   - За что спасибо?
   - За то, что пришли и... за Петра.
   - Не понимаю...
   - Просто Петр, Оксана, означает камень Мне это важно, особенно теперь...
   - Вы что это с "ты" на "вы" перешли? - попытался Юрьев перевести разговор на шутливые рельсы.
   - Я тут вам кое-что написал,- продолжал Крестовский, не обращая внимания на Юрьева,- вот, потом прочтете. Оксана, вы, пожалуйста, не думайте... Я не такой..
   - Я знаю,- сказала Оксана Николаевна очень серьезно.
   На город с запада огромным черным плащом наползала грозовая туча. Ее чернильные края хищно поглощали легкие барашки облачков, не успевавшие скрыться за горизонтом. Туча тащила за собой сумерки и пронизывающий до костей ветер.
   Счастливчик стоял рядом с проводником и жал протянутую Юрьевым руку, когда поезд плавно тронулся.
   - Крестовский, учти: в игрушке только одна "слива". Вторую я у соседей оставил: пришлось им мозги вправлять.
   - Ничего, Толя, "у меня с собой было",- попробовал отшутиться Счастливчик, глядя через его голову на Оксану Николаевну, которая, хмуря брови и закусив губу, шла по платформе за все убыстрявшимся поездом.- Вот остаток порошка. Толя, попробуй убедить их, ну или найди какую-нибудь газетку, пусть маленькую, но только ни от кого не зависимую...
   - Крестовский, нас двое, ты понял? До конца двое. Счастливчик! - крикнул вдогонку убегавшему вагону Юрьев.
   - А как же я? - спросила Оксана Николаевна Юрьева, пробежав глазами Петенькину записку и растерянно смотря вслед поезду, который уже накрыла грозовая тьма.- Что же мне делать? - Ее чистые прекрасные глаза совсем по-детски смотрели на него, как на старшего, сильного и бесстрашного, который знает ответы на все ее вопросы и за широкой спиной которого можно жить вечно.- Что мне делать?
   - Любить! - твердо сказал Юрьев и пошел по платформе к выходу с вокзала сквозь гудящую толпу пассажиров и провожающих, мимо прокисших бомжей, вороватых подростков и гнусавых попрошаек - прямо на стаи смотрящих исподлобья качков, привыкших к безнаказанности, на небритых кавказцев, чувствующих себя здесь хозяевами и до конца уверенных в своей звериной правоте...
   Глядя перед собой немигающим взглядом, Юрьев, не сворачивая, шел вперед широким и твердым шагом... И все они молча расступались, торопливо давая ему дорогу, словно вдруг почувствовав в нем то непостижимое и вечное, что уже нельзя победить.
   Туча уже накрыла землю своим чернильным капюшоном. "Где-то я ее уже видел?" - подумал Юрьев, взглянув на небо. Холодный ветер рвал платья и полы плащей застигнутых врасплох пассажиров, мечущихся и бегущих к залам ожидания и входам в метро.
   Неожиданно ветер стих, и в наступившей вокруг тишине все живое застыло в тревожном ожидании чего-то, доселе невиданного. Светило, еще пять минут назад купавшееся в синеве, погасло.
   Земля стремительно погружалась во тьму...
   Часть II
   Трубами многоэтажных кварталов Петербург медленно выплыл из серой предрассветной дымки и, постояв на горизонте, нехотя двинулся навстречу взрезающему залив судну.
   На полубаке сухогруза, в старой засаленной штормовке, подставив лицо ветру, уже горько пахнущему городом, по-солдатски прямо стоял бич Хмурое Утро. Он кутался в свои ветхие одежды, пытаясь защитить шею и грудь от пронизывающих порывов, и терпел холод.
   Город постепенно, словно на проявляемой фотографии, подробно проступал деталями, делаясь все реальней. Его огромные рубленые фасады, испещренные десятками тысяч окон, хранящие словно сундуки, чьи-то жизни и судьбы, гигантские трубы и насекомоподобные антенны, так яростно вступавшие в противоречие с легким бездонным небом, испугали бича.
   Втиснувшись между крышами и космосом, отодвинув от земли звезды и придавив копошащуюся где-то там, в каменных сотах, изнемогающую тщетой и страданием жизнь, над Петербургом тяжело навис сизоватый выхлоп цивилизации.
   "Зачем я сюда еду? - вдруг подумал он.- Что мне надо от этого Вавилона? Я здесь задохнусь или он просто раздавит меня как инородное тело! Нет, дважды не войти в одну и ту же воду..."
   Судно, пройдя узким фарватером, уже развернулось и причалу бортом. Матросы готовились к швартовке. Бич наблюдал за их веселой работой, за каждым их движением - быстрым и расчетливым - и успокаивался. Потом он взял в руки потрепанный томик. "Хватит причитать! Если я сейчас здесь, значит, я именно здесь сейчас и должен быть. Надо просто делать свою работу, вот так же, как эти ловкие ребята,- без малодушного высокоумия и жалоб,- думал Хмурое Утро.-Да, я здесь для того, чтобы сделать то, что должен сделать..."
   "И другой Ангел следа вал за ним, говоря: пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы. И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его..."
   Оксана Николаевна стояла у стойки регистрации рейсов и страшно волновалась. Прошло всего два часа с тех пор, как этот неугомонный Крестовский позвонил ей по межгороду на работу и исступленным голосом проорал в трубку что-то насчет Троянского коня и его, Петенькиного, гениального плана. Он обещал подробнее рассказать об этом сегодня же вечером, как только Ксюша прилетит к нему. Да-да, именно прилетит, потому что, во-первых, для осуществления задуманного у него не осталось ни одного лишнего дня, вернее, не у него, а у всего человечества, а во-вторых, для Счастливчика - это вопрос жизни и смерти. Правда, Крестовский не сказал, где, в каком огороде он зарыл кубышку с деньгами на билет для Оксаны Николаевны, но это было неважно, обыкновенная житейская мелочь, на которые вольные альбатросы, подобные Петру Крестовскому, обычно не обращают абсолютно никакого внимания с грандиозной высоты своего полета.
   Несмотря на привычный напор и мажорный тон Петенькиного трепа, Оксана Николаевна все же уловила в нем тревожные, даже трагические нотки. Похоже, Петенькино дело действительно попахивало керосином, а потому она без всяких мучительных раздумий бросилась по отделам собирать у коллег деньги в берет сразу после того, как Крестовский, так и не дав ей даже промычать что-нибудь нежно-радостное в трубку, был на том конце провода внезапно замещен междугородным космосом с подозрительными щелчками, бульканьем и ниагарским шумом сливного бачка.
   Уложив два скорбных пирожка с рисом в сумочку она, не заходя домой, помчалась в Пулково на такси с золотозубым массовиком-затейником за рулем, который всю дорогу по-лошадиному крутил цыганским глазом и натужно пытался прыгнуть выше головы, веселя пассажирку.
   Билетов на нужный рейс, конечно же, не было, а девушки у стойки регистрации и в кассе только понимающе кивали головами, когда Оксана Николаевна говорила им, что готова лететь даже без места, даже в багажном отделении, поскольку для нее это не вопрос жизни и смерти, а гораздо больше: если она не прилетит сегодня же, то ее не возьмут замуж.
   - Успокойтесь, милочка,- сказала ей старшая смены,- уж вас-то еще раз сто замуж возьмут!
   А кто-то из грузчиков тут же, дыхнув на озабоченный девичник водкой с луком, предложил ей свои руку и сердце и поклялся всю жизнь носить Оксану Николаевну на руках. Какое у него сердце, Ксюше было не видно, но руку она отлично разглядела: на красных волосатых пальцах было наколото "Сема", а на тыльной стороне ладони расходились лучи заходящего солнца, пытаясь высветить под окаменелостями ногтей черные, как антрацит, залежи.
   - Нет уж, миленький, лучше я старой девой останусь. Боюсь, вы руки свои до лодыжек оттянете,- сказала Ксюша и пошла предупредить кассира, что если кто-то будет сдавать билет, то она - первая на вакансию.
   Прислонясь к стойке регистрации, Ксюша думала о том, что в жизни всегда так бывает: когда что-нибудь очень-очень нужно - то этого никогда не бывает, и не жди даже, а когда не нужно - из ушей лезет, бери не хочу. Вот и сегодня очень надо, а все равно никто из обладателей счастливых билетов на рейс ни за что не опоздает, ни с кем внезапно не случится чего-нибудь этакого романтического, например, головокружения в объятиях привокзальной Дианы или, скажем, медицинского - скоропостижной диарреи в автобусе. И уж, конечно, все господа, забронировавшие билеты на этот рейс, непременно прилетят сюда со смущенными улыбочками или явятся вразвалочку в самый последний момент, когда их место у нее уже почти в кармане.
   Недовольно прищурившись, Оксана Николаевна изучала плотный хвост любителей дорогостоящих воздушных сообщений, лепившийся к стойке регистрации рейса. Словно многоопытный тренер она чутьем и острым глазом выискивала в команде противника слабые места. Но их не было. Пассажир, до самой макушки навьюченный колбасой, говядиной, мануфактурой и прочим добром, шел косяком, как упорная горбуша на нерест.
   "Нет, все до одного соберутся,- думала она,- по закону подлости соберутся, чтобы только я не улетела. Крестовский этого не поймет, просто не поверит, что не было никакой возможности добыть билет, что все пассажиры явились и никто не опоздал. Скажет, что надо было действовать... А как действовать: познакомиться с пилотом и посулить ему нехитрое человеческое счастье в пункте прибытия? Или забраться какому-нибудь командированному в чемодан, предварительно выбросив оттуда кальсоны, домашние тапочки и тройной одеколон? Ему-то, Крестовскому что? Он на все способен. А я? Я всего лишь женщина... Но как он все же волновался, когда просил меня прилететь во что бы то ни стало именно сегодня. Очень похоже, что для него мой приезд - действительно вопрос жизни и смерти. Троянский конь... Интересно, что он там задумал?"
   В конце людской сороконожки, отягощенной бесчисленными узлами и назойливой детской непосредственностью, высился плотный, но уже давший обширную слабину в районе живота молодой человек лет тридцати с парной лысинкой, воровато замазанной липкой сивой прядью справа налево, и с усами, по-рачьи обвисшими по краям пухлых губ, лилово блестящих после обильной выпивки и закуски. Лицо молодого человека еще по инерции пылало глуповатым энтузиазмом прощального застолья с водкой и салом.
   Пленительно распахнув свой легкий бежевый плащ и скрестив стройные загорелые ноги, Оксана Николаевна принялась неотрывно смотреть молодцу в ухо. Лысоватый занервничал, задергался, зашмыгал носом и стал крутить головой по сторонам, с чувством неясного томления прощупывая окружающее пространство по-телячьи доверчивым взглядом... Вдруг его глаза встретились с глазами прекрасной незнакомки, нет, просто королевы красоты, в общем, такой шикарной бабы, каких в его областном центре никогда и не водилось. Красавица пугливо улыбнулась ему и вдруг смутилась, что до приятных мурашек на спине взбодрило молодца и мгновенно настроило на лирический лад. Незнакомка еще раз как-то двусмысленно стрельнула в его сторону глазами и потупила их, сладко Улыбаясь каменному полу.
   После короткого раздумья лысоватый взял свой чемодан и, рысисто выбрасывая впереди себя ноги, державно пошел к незнакомке, все более приободряясь ее застенчивым видом.
   - Куда летим? - начал он громко, с трепетом влезая в шкуру не ведающего сомнений рубахи-парня.- С нами?
   - Нет, я встречаю. Сестра с мамой должны прилететь сегодня.
   - А муж?
   - Ой, что вы, какой там муж! Где его теперь взять?.. Скажите, а вы не артист?
   - Я? - Лысоватый чуть не задохнулся от удовольствия и округлил глаза.- А что?
   - Так вы артист или только похожи? Это же надо, как похожи! - говорила Оксана Николаевна, блистая своими медовыми глазками.
   - Может, и артист! - чуть вызывающе, с оттенком личного торжества ответил лысоватый, потихоньку втянув в себя живот, который, словно в отместку за учиненное над собой насилие, тут же перекрыл ему дыхательные пути
   - Вы очень, очень похожи на одного артиста такого... американского!
   Лысоватый смертельно побледнел, ощутив неприятное расслабление в коленях от одной мысли, что ему сейчас придется изъясняться по-английски.
   - Да нет, конечно, вы не тот американский артист. Мне просто показалось...
   - Это почему же,- обиделся лысоватый, уже с трудом удерживая ядро своего непосильного живота под прикрытием диафрагмы,- так уж и показалось!
   - Знаете, этот артист,- говорила Ксюша, упоенно глядя молодцу прямо в его мыльные глаза со всей возможной любовью, он такой сильный, большой, благородный.- Лысоватый, жертвуя дыханием, до упора втянул-таки свой ретивый живот под грудную клетку и, становясь на цыпочки, начал вытягиваться в струнку, что уж точно грозило ему заворотом кишок - Мне всегда хотелось спрятаться за его широкую спину и отдаться ему (молодец вытаращил глаза) всей душой. Вы меня понимаете?
   Лысоватый горячо мотнул головой и осторожно попытался проглотить большой занозистый комок нежданного счастья, застрявший у него в горле.
   - У нас в Питере нет таких мужчин, не водятся... Таких, как вы... ой, простите, как он...
   - Ну почему же,- милостиво по отношению к мужскому населению Северной Пальмиры произнес лысоватый, с облегчением выпуская на свободу живот и считая, что поставленная перед ним задача в целом выполнена.
   - А я вам говорю, что нет,- покачала головой Ксюша,- ни одного!
   Лысоватый понимающе вздохнул, уже вовсю лапая роскошное тело простушки своими жадными глазами.
   - Вот так,- словно и не замечая отчаянно ошалелых глаз молодца, продолжала Оксана Николаевна, глядя в сторону и сокрушенно покусывая губы,- встретишь человека своей мечты, встретишь - и тут же потеряешь, как во сне. Каких-то пять минут счастья, надежды на чудо - и просыпаешься... Прощайте. Она трепетно протянула свою смуглую руку вспотевшему герою, вдруг задрожавшему всеми членами и приготовившемуся выпрыгнуть из штанов, так томно взглянув на него своими широко раскрытыми глазами, словно намеревалась поглотить его вместе с мешковатыми джинсами, ботинками и чемоданом.
   Лысоватый механически пожал ее руку своей, истекавшей жарким потом вожделения, и она пошла к выходу, трогательно вздрагивая плечами, совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы молодец видел это.
   Лысоватый только открыл рот от удивления: он никак не мог понять, во сне это или наяву? Прекрасная незнакомка, да чего уж там, шикарная "телка" уходила от него, унося с собой нежный волнующий запах молодости и загорелое матовое тело, сотворенное для одной лишь любви...
   Эй-эй, как вас зовут, девушка? - засипел молодец и решительно остановил ее у выхода.
   - Какое это имеет значение, когда все уже в прошлом и никто-никто тебя не ждет,- жалобно говорила Оксана Николаевна, теребя в руках полу плаща и глядя себе под ноги (вернее, на грудь, высоко вздымавшуюся от глубокого, почти трагического дыхания),- и снова надо идти в пустую квартиру, не согретую огнем любви, где никто не встретит тебя, не обнимет, крепко прижав к груди...
   Лысоватый совсем ошалел, он уже почти лишился рассудка, который не смог вместить все это вдруг огромным упоительным кирпичом свалившееся на него счастье. "Вот это да! - думал он беря королеву за локоть.-Живая, горячая. Значит, не сон, не сон! Ну ваще, я щас свихнусь!"
   - Я это, могу,- сипел молодец,- ну, огнем любви... А когда к вам мама с сестрой прилетают?
   - Теперь уже послезавтра, а, может, и через неделю... Нет, вы не знаете что это такое: огромная пустая квартира... Не знаете, ведь вы женаты, наверняка женаты! И ваша милая жена ждет вас там, далеко-далеко - за полями и снежными вершинами...
   - Нет! Я нет! - Лысоватый в ужасе отдернул свою руку и, бросив чемодан, стал за спиной судорожно срывать с безымянного пальца обручальное кольцо, рискуя в горячке оторвать себе пару фаланг.- Я нет! Ну там, холодная квартира, одиночество... Даже борща нельзя не покушать - сготовить некому,- канючил он в ухо незнакомке, забыв о чемодане.
   - Не лгите! У таких мужчин всегда есть жены: маленькие, любящие, уютные. (Ну уж нет, лысоватый рассказал бы ей какие они любящие да уютные!) Этого просто не бывает, чтобы такие сильные, благородные и мужественные (живот молодца снова начал прилипать к позвоночнику, и он даже хрипло засипел от напряжения), такие, такие... Что я говорю! Прощайте, прощайте, вам надо лететь!
   Очередь у стойки регистрации уже рассосалась, и успокоившаяся публика, отправив свою поклажу по ленте транспортера на суд грузчикам, меланхолично направлялась в зал ожидания.
   Лысоватый затравленно посмотрел на стойку регистрации потом на красотку, которая чутко уловив смятение чувств молодца, тут же зашмыгала носом и почти закричала:
   - Одна в огромной пустой квартире без капли человеческого тепла! Ах, улетайте, вам пора... А мне, а мне...
   - Я никуда не лечу! - заорал лысоватый больше самому себе, чем ей, и схватил томную красавицу за руку, чтобы чего доброго не исчезла, хотя она и не думала убегать.
   - А как же билет? - тревожно спросила она, с любовью глядя на него своими большими карими глазами.
   - Плевать на билет! Порву! - щедро пообещал сердцеед, теряя чувство реальности и ощущая лишь исключительное личное счастье, поскольку положил свою по-жабьи влажную и уже холодную ладонь на спину красотки Красотка передернула плечами, и он поспешил приписать это пылающей в ее душе страсти.
   - Ой! - вскрикнула незнакомка.- Что вы, такие деньги!
   - А что мне деньги, когда это, ну, в огромной пустой квартире!
   - Но что скажет та далекая и нежная, так любящая вас? Она будет страдать! Ах, как она будет страдать!.. Ой-ой, сейчас уже рейс закроют, сдавайте же скорее свой билетик, милый. Ну же, быстрее! - И красавица, взяв лысоватого за руку, с силой потянула его, как теленка, к кассе.
   - А они возьмут?
   - Возьмут, возьмут. Я их порядки знаю, вы даже свои проценты не потеряете.
   Сообщение о процентах приятно обрадовало уже плывущего по жарким волнам воображения молодца: он прикинул, что приключеньице обойдется ему задаром.
   - Вот, пассажир сдает свой билет! - закричала Оксана Николаевна удивленной кассирше, указывая на лысоватого, который не отрывал восхищенных глаз от шеи, плеч, спины и всего такого прочего этой шикарной дуры, втюхав-шейся в него по уши.
   - Так вы не летите, молодой человек? - спросила кассирша, недоверчиво глядя на лысоватого.
   - Нет.
   - Точно не летите? Ведь вы часть денег теряете.
   - Это ничего, девушка! - сказала Оксана Николаевна, беря из рук лысоватого паспорт с билетом и протягивая их в окошко кассы.- Иди, милый, подожди меня там, я сейчас с ней разберусь,- шепнула она молодцу, который в полном расслаблении ослепленного вожделением ума, качнувшись, отвалил от кассы в пространство огромного зала.
   - Что это с ним? - спросила кассирша Оксану Николаевну, удивленно глядя вслед лысоватому.
   - Рук перед едой не помыл. Диаррея.
   - Что-что?
   - Понос.
   - Ой, ему же лететь надо!
   - Ничего, дня через три будет в норме.
   - Так я на вас выписываю?
   - Да-да, девушка, пожалуйста, переоформляйте билет, ведь уже посадка началась, а мне еще проститься надо,- сказала Оксана Николаевна, торопливо протягивая кассирше свои документы и деньги.- А сколько он теряет при сдаче билета?..
   - Ну вот, я все устроила.- Незнакомка протягивала расплывшемуся в идиотской улыбке молодцу деньги и паспорт.- Тут ровно столько, сколько билет стоит. Правда, хорошо?
   Лысоватый только глупо улыбался и все пытался обнять красотку за бока, однако та мягко, но решительно отстраняла его руку.
   - Ну, не надо милый, не здесь. И все же у меня душа болит за ту, далекую, нежную, любящую...
   - Да хрен с ней, с далекой! - совсем уже расслабился молодец. Липкие пряди на его макушке встали дыбом, приоткрывая всем окружающим жирно блестящую вершину горящего нетерпением естества.
   - Нет, надо обязательно позвонить. Ведь тебя будут ждать, дорогой! Я не буду тебе мешать.