Страница:
– Ну да. А я как сказал?
Галча в отчаянии закатила глаза. Юрка угрюмо заметил:
– Димон, серьёзно, хватит ерунды. Наша тройка и без того в отстающих. Давай заниматься.
– Ну ладно...
Невидимая тень накрыла моих новых знакомых. Галча посуровела и сделалась совсем взрослой. Димка измученно бубнил, чуть ли не наизусть пересказывая учебник. Наверное, он и в самом деле переучился: некоторые темы я мог бы рассказать получше него. Хоть и слышал их впервые.
Галча сидела, насупившись. Ещё бы! Летом в корпусе торчать обидно. Особенно если не по своей вине. Димка же словно не замечал ничего. Ему было весело,
– Ладно, – наконец сказал Юрка. – Что с придурка взять. Пойдём, погуляем?
Он собрал книги и помог Галче убрать посуду в шкаф.
– Пойдёшь с нами? – предложила Галча.
– Я бы с удовольствием. Но мне наставника дождаться надо.
– Он тебя по имплантату отыщет. Пойдем, Андрюшка! Мы тебе солапарк покажем. Кубический сад Мэдисон. Колосса. Ты ведь вчера на Землю прибыл?
Я кивнул.
– Вот и здорово. Посмотришь, как у нас тут. Давай!
– Вы идите, – сказал Димка, – а я кухню выключу. Я потом вас догоню.
Он принялся щёлкать выключателями. Стол и табуретки исчезли, оставив после себя слабый запах озона. Кухня наполнилась едва заметным лимонным сиянием. По полу засновали уборщики.
Собирался я недолго: взял мем-карточки и прихватил на всякий случай куртку. А вот Галчу пришлось ждать. Не понимаю, как можно полчаса менять джинсы на платье? Девчонка, одно слово.
Едва выйдя из корпуса, мы столкнулись с капитаном. Я ожидал, что он станет ругаться, но он кивнул:
– С ребятами знакомишься? Хорошо. Пойдём.
– Вы забираете Андрея? – растерянно спросила Галча. – А мы в город собирались.
Николай развёл руками:
– Дела требуют. Извините.
– Что, протея смотреть? – жизнерадостно ляпнул я. Ребята посмотрели озадаченно. Я сжался. Ну вот...
Язык, что ли, ампутировать? Не поможет: начну через имплантат глупости болтать. Какие-нибудь государственные тайны.
Я скомкано попрощался с ребятами, и капитан повёл меня к сиреневой «летяге».
– Ладно, не переживай, – усмехнулся он, когда мы садились. – «Смотреть протея» – это означает «нудно и долго оформлять документы». – И мстительно добавил: – Курсанты обычно не пользуются сленгом взрослых экзоразведчиков. Так что тебя записали в пижоны.
Я надулся. Сбылась моя давняя мечта: я любовался Землёй из окна аэра. Вот только почему мне так нерадостно?
Аэр летел низко, почти задевая верхушки сосен. Временами «летяга» плавно уходила в сторону, и тогда я замечал неясную тень меж деревьев. Камуфлирующие поля надёжно скрывали дома. Мы летели среди миражей.
– А мы не врежемся? – тревожно спросил я. Николай открыл окно и рассеянно ухватил пролетающую мимо ветку. В руке остался пучок хвоинок.
– Нет, не врежемся.
– Точно?
Он провёл копчиками пальцев по потолку, и кабина раскрылась. Яркое полуденное солнце брызнуло в глаза. Я зажмурился. Над головой радостно кричали птицы. Ветерок доносил запахи сосновой смолы и цветов. Повинуясь мысленному приказу, «Летяга» замедлилась до скорости пешехода. Капитан встал и неторопливо прошёл к тупому носу машины.
– Иди сюда, – махнул он мне. – Здесь не так удобно, как в кресле, зато море впечатлений. Мальчишкой я только так и мечтал летать. Родители не позволяли.
Я проследовал за ним. Мы лежали на тёплом пластике, свесив головы вниз и глядя на тень «летяги», скользящую по земле.
– Вы на Земле родились? – спросил я.
– Да. Когда я прибыл на Каз, мне было лет двадцать пять. Сама идея, что транспорт может сталкиваться и ломаться, казалась мне чем-то невозможным. Пришлось привыкать.
Аэр замедлил движение и вскоре совсем остановился. Николай Джонович прижал к губам палец:
– Тс-с. Видишь белку?
На ветке сидел рыжий потрёпанный зверёк. Капитан вытянул руку и призывно зацокал. Белка радостно помчалась к экзоразведчику. Вот это да! На Казе единственные существа, которых можно безбоязненно брать в руки, – это крабики-бретёры. Но и с теми следует держать ухо востро. Зазеваешься – палец отхватят.
– Можешь погладить, – разрешил капитан. Он достал из кармана орех и протянул гостье. Белка беззаботно ухватила подарок передними лапками и принялась грызть. Я уважительно погладил зверька по мохнатой спинке.
– Как вы её позвали?
– Вот так, – капитан поцокал языком. Белка недоумённо на него покосилась. – На самом деле это беличий крик опасности. Но мы его неправильно воспроизводим. Белки привыкли.
– Здорово, – я с сожалением отпустил зверька. – А мы не опоздаем?
– Нет. Извини, Андрей. С ребятами ты ещё погуляешь. А я хотел тебе показать свою Землю.
Аэр двинулся дальше. Скорость была всё так же невелика. Иногда мы останавливались, чтобы осмотреть какие-нибудь достопримечательности.
– Видишь тридцатитиэтажку? – внезапно спросил капитан. И гордо пояснил: – Двадцать первый век, памятник архитектуры.
– Красивая, – согласился я. – И как только сохранилась?
– Это реликт. Мы бережём её, следим, чтобы она не рассыпалось в пыль. – Он помолчал немного, а потом добавил: – Наша служба – такой же реликт. Андрей, у людей нет врагов. Рунархи не воюют, а с негуманоидами нам нечего делить. Самая большая опасность для нас – мы сами. Второе Небо. Провинциальные планеты вроде Каза.
– Разве Каз может сражаться с Землёй? – удивился я. – У нас даже космофлота нет. А тут всё вон какое... – Я запнулся, подыскивая слово, и наконец нашёл: – Могучее.
– Да, могучее... Дело не во флоте, Андрей. И не в технологиях. Армии и спецслужбы существуют, потому что существуют другие спецслужбы и армии. Знаешь, иногда я завидую рунархам.
Он умолк, кусая губы.
– Нас тянет на окраины, к ледяному Лангедоку. К засиженным птицами скалам Айесты. Потому, что мы чужие сами для себя. А рунархи везде дома.
Те, кто не спешит, всегда успевают вовремя. Когда мы прибыли к орбитальному лифту, выяснилось, что нас могут отправить в Гавань немедленно. Только что на орбиту ушёл сверхнормативный груз. Прилети мы раньше, пришлось бы ждать.
– В туалет не хочешь? – спросил капитан. – Когда отправимся, придётся терпеть. Орбитальный лифт ходит медленно.
Я послушно сходил в туалет. Потом мы отметились в регистрационном компьютере и отправились на стартовую площадку. Погрузчик, привезший наш аэр, растёкся металлической кляксой и впитался в пол. На мгновение зеленовато-бирюзовые плитки стали ярче, а затем погасли.
– Далеко не уходи, – предупредил капитан. – На краю болтанка большая. Если тебя унесёт, так и будешь всю дорогу висеть в воздухе.
Я кивнул, хотя ничего не понял. Мне было интересно: как же мы полетим? Почему-то я представлял себе вырастающие по краю площадки решётчатые фермы, непроницаемый купол, отгораживающий нас от черноты космоса.
Действительность оказалась куда прозаичней. Пол под ногами тряхнуло; служебные помещения, находящиеся за пределами бирюзового поля, медленно поползли вниз.
– Сядь. Когда можно будет ходить, пол станет желтым.
– Что значит «нормально ходить»?
Вместо ответа Николай достал из кармана ручку и бросил её к краю площадки. Ручка покатилась по плиткам, затем подпрыгнула на полметра и повисла в воздухе. Упала. Вновь подпрыгнула – но уже выше. Так повторилось несколько раз.
– Не люблю лифт. Болтаешься, словно яблоки в авоське. Но в Гавань иначе не попадёшь. Когда стартуют большие корабли, у катеров сбоят двигатели. Тоже приятного мало.
Я уселся рядом с капитаном. Меня укачивало; к тому же выяснилось, что плитки пола – это обман. На самом деле это силовое поле.
Прозрачное.
– Красиво... – пробормотал я, глядя на уходящий вниз город.
– Ага, – отозвался Николай. – На границе атмосферы ещё красивее. Только надоедает быстро.
Он улёгся на спину. Лицо его расслабилось: мой наставник нырнул в эфиросферу. Чудак человек! Неужели ему не нравится эта красотища?
Земля величаво уплывала вниз. Маскирующее поле в отдалении пропадало. Шпили и купола выныривали из небытия, чтобы тут же опасть до размеров кукольных домиков. Горизонт окутался зыбким многоцветным сиянием. Глядя на него, хотелось петь и смеяться. Прохладный ветерок прокатился над полом. Плитки приобрели цвет янтаря: гравитационные возмущения прекратились.
Восхищался я долго: целый час. Потом надоело. Заняться было нечем. Николай Джонович всё так же лежал, глядя невидящими глазами в чёрную даль.
На меня навалилась агорафобия.. Мне хотелось закрыть глаза и не открывать никогда. Воздух на площадке оставался таким же, как на Земле, но мне казалось, что я задыхаюсь. А то вдруг становилось холодно до гусиной кожи. Глупость, конечно: откажи терморегуляция – и я вмиг превращусь в ледышку. Всё-таки космос вокруг.
– Смотри, – Николай указал в небо. – Вон Гавань. Там строят земные корабли.
Над нами висел металлический бублик неправильной формы. При взгляде на него кружилась голова.
– Да, здорово, —без энтузиазма отозвался я. – Очень красиво. – И зачем-то спросил: – А вы в космических боях участвовали?
– Да. Я дрался на Лионессе.
– Расскажите!
– А что рассказывать? Ты думаешь, это приключение? Стрельба, росчерки лучевых ударов... Ты смотрел «Звездный Джаггернаут»?
– Ну... – Я всё ещё не понимал, куда он клонит. – Но это же старый фильм.
– Помнишь корабельную дуэль в космосе? Когда Джаггернаут сражался против Чёрного Рейдера?
Я кивнул. Наш знаток физики, Мишка по прозвищу Злобный Крендель как-то здорово раскритиковал этот фильм. За это я неделю на него дулся.
– В этом фильме, – продолжал Николай, – корабли уворачивались от лучевых залпов, а пилоты джойстиками координировали маневры истребителей, несущихся со скоростью света. Знаешь, как бы всё это выглядело на самом деле?
Я помотал головой.
– Во-первых, бой начался бы гораздо раньше. Как сенсоры определили противника, так и пошла бы пальба. Дистанция в несколько световых секунд уже достаточна. Во-вторых, никаких манёвров: от залпа можно увернуться, лишь используя тремор пространства. В-третьих, стреляла бы автоматика. В мире Джаггернаута не существует пси-мод «счетчица». Люди там проигрывают компьютерам в скорости реакции. Улавливаешь?
– Улавливаю. В общем, всё выглядело бы не так красиво.
– Некрасиво – полбеды. Неинформативно. Лучи лазеров в космосе не видны, грохота взрывов не слышно. Пылевые облака не возникают. В результате фильм выглядел бы так: на экране появляется маленькая точка – это вражеский корабль. Время идёт, а точка не меняется. Противник давно уничтожен, но продолжает полёт. Понимаешь, Андрей, конструкторы обычно проектируют корабли так, чтобы в случае аварии взрываться было нечему. Сверхнадёжные реакторы, двигатели, арсеналы. На борту – ни одного живого человека, вся автоматика в руинах, но корпус летит. А значит, зрителю непонятно, что произошло. Кто победил. Поэтому киношные бои такие красивые – там другие правила. А в жизни смотреть особо не на что. Жив – уже здорово.
Он помолчал и добавил:
– Если честно, экзоразведчики вообще не должны сражаться.
– Как это?
– Очень просто. Есть Первое Небо – Земля, Ордусь, Камелот, Основание и Гайя. Есть Второе – это колонии, которые мы открыли, и которые от Земли почти не зависят. А ещё есть неоткрытые миры. Так вот, наше дело – осваивать их. Шпионаж в колониях, дипломатия и торговля – этим не мы должны заниматься. – Капитан помрачнел и добавил: – Только учти: я тебе ничего не говорил.
Гавань надвигалась на нас сияющей громадой. Мельчайшие детали очерчивались на её поверхности резко, словно тени на лунной поверхности. В какой-то момент Гавань заполнила всё пространство над нами, и мне показалось, что мы падаем. Личинкой диковинного насекомого над (под?) нами проплыла трирема рунархов. Вдоль борта её опоясывала лента двигателей – они действительно напоминали вёсельные порты античных судов. Вот только сами вёсла находятся в ином пространстве.
Я поискал взглядом наши корабли. Угловатая рама линкора висела чуть поодаль – словно летучая мышь под потолочной балкой. Ещё несколько крейсеров дрейфовали в кольце тора. Приглядевшись, я стал замечать и корабли классом поменьше: они были десятками разбросаны тут и там по поверхности станции.
– Скоро прибудем, – Николай нервно рассмеялся. – Веришь, до этого я ни разу не был в Гавани.
– Как это?
– Очень просто. Не будь тебя, я бы так и куковал на Казе. Год, другой, десять... Хотя нет: меня перевели бы куда-нибудь ещё. – Он уселся, обхватив колени руками: – На Лот или Оркней... все они одинаковы. Лионесцев, гадов, ненавижу. Они предатели. Знаешь, Андрюха, в твоём возрасте мы все мечтали о Казе. Мне повезло. Я восемь лет мотался по колониям. И почему я такой дурной? Вот сижу – и никакой радости, лишь усталость... А ты-то что чувствуешь?
– Не знаю, – честно признался я. – Петь хочется, и мурашки по спине.
– Мурашки. Не растеряй их, эти мурашки, – улыбнулся Николай. – Тебе ведь тоже повезло.
– Точно. Я бы сейчас в Лачугах оказался, если бы не вы, – задумчиво сказал я.
– Ага. Когда-нибудь я расскажу тебе, что такое Лачуги. Только не сейчас. Мерзкое это место, Андрюха. Но бывают и хуже.
Глава 8. ХАРОН ЛЮБОПЫТНИЧАЕТ
Галча в отчаянии закатила глаза. Юрка угрюмо заметил:
– Димон, серьёзно, хватит ерунды. Наша тройка и без того в отстающих. Давай заниматься.
– Ну ладно...
Невидимая тень накрыла моих новых знакомых. Галча посуровела и сделалась совсем взрослой. Димка измученно бубнил, чуть ли не наизусть пересказывая учебник. Наверное, он и в самом деле переучился: некоторые темы я мог бы рассказать получше него. Хоть и слышал их впервые.
Галча сидела, насупившись. Ещё бы! Летом в корпусе торчать обидно. Особенно если не по своей вине. Димка же словно не замечал ничего. Ему было весело,
– Ладно, – наконец сказал Юрка. – Что с придурка взять. Пойдём, погуляем?
Он собрал книги и помог Галче убрать посуду в шкаф.
– Пойдёшь с нами? – предложила Галча.
– Я бы с удовольствием. Но мне наставника дождаться надо.
– Он тебя по имплантату отыщет. Пойдем, Андрюшка! Мы тебе солапарк покажем. Кубический сад Мэдисон. Колосса. Ты ведь вчера на Землю прибыл?
Я кивнул.
– Вот и здорово. Посмотришь, как у нас тут. Давай!
– Вы идите, – сказал Димка, – а я кухню выключу. Я потом вас догоню.
Он принялся щёлкать выключателями. Стол и табуретки исчезли, оставив после себя слабый запах озона. Кухня наполнилась едва заметным лимонным сиянием. По полу засновали уборщики.
Собирался я недолго: взял мем-карточки и прихватил на всякий случай куртку. А вот Галчу пришлось ждать. Не понимаю, как можно полчаса менять джинсы на платье? Девчонка, одно слово.
Едва выйдя из корпуса, мы столкнулись с капитаном. Я ожидал, что он станет ругаться, но он кивнул:
– С ребятами знакомишься? Хорошо. Пойдём.
– Вы забираете Андрея? – растерянно спросила Галча. – А мы в город собирались.
Николай развёл руками:
– Дела требуют. Извините.
– Что, протея смотреть? – жизнерадостно ляпнул я. Ребята посмотрели озадаченно. Я сжался. Ну вот...
Язык, что ли, ампутировать? Не поможет: начну через имплантат глупости болтать. Какие-нибудь государственные тайны.
Я скомкано попрощался с ребятами, и капитан повёл меня к сиреневой «летяге».
– Ладно, не переживай, – усмехнулся он, когда мы садились. – «Смотреть протея» – это означает «нудно и долго оформлять документы». – И мстительно добавил: – Курсанты обычно не пользуются сленгом взрослых экзоразведчиков. Так что тебя записали в пижоны.
Я надулся. Сбылась моя давняя мечта: я любовался Землёй из окна аэра. Вот только почему мне так нерадостно?
Аэр летел низко, почти задевая верхушки сосен. Временами «летяга» плавно уходила в сторону, и тогда я замечал неясную тень меж деревьев. Камуфлирующие поля надёжно скрывали дома. Мы летели среди миражей.
– А мы не врежемся? – тревожно спросил я. Николай открыл окно и рассеянно ухватил пролетающую мимо ветку. В руке остался пучок хвоинок.
– Нет, не врежемся.
– Точно?
Он провёл копчиками пальцев по потолку, и кабина раскрылась. Яркое полуденное солнце брызнуло в глаза. Я зажмурился. Над головой радостно кричали птицы. Ветерок доносил запахи сосновой смолы и цветов. Повинуясь мысленному приказу, «Летяга» замедлилась до скорости пешехода. Капитан встал и неторопливо прошёл к тупому носу машины.
– Иди сюда, – махнул он мне. – Здесь не так удобно, как в кресле, зато море впечатлений. Мальчишкой я только так и мечтал летать. Родители не позволяли.
Я проследовал за ним. Мы лежали на тёплом пластике, свесив головы вниз и глядя на тень «летяги», скользящую по земле.
– Вы на Земле родились? – спросил я.
– Да. Когда я прибыл на Каз, мне было лет двадцать пять. Сама идея, что транспорт может сталкиваться и ломаться, казалась мне чем-то невозможным. Пришлось привыкать.
Аэр замедлил движение и вскоре совсем остановился. Николай Джонович прижал к губам палец:
– Тс-с. Видишь белку?
На ветке сидел рыжий потрёпанный зверёк. Капитан вытянул руку и призывно зацокал. Белка радостно помчалась к экзоразведчику. Вот это да! На Казе единственные существа, которых можно безбоязненно брать в руки, – это крабики-бретёры. Но и с теми следует держать ухо востро. Зазеваешься – палец отхватят.
– Можешь погладить, – разрешил капитан. Он достал из кармана орех и протянул гостье. Белка беззаботно ухватила подарок передними лапками и принялась грызть. Я уважительно погладил зверька по мохнатой спинке.
– Как вы её позвали?
– Вот так, – капитан поцокал языком. Белка недоумённо на него покосилась. – На самом деле это беличий крик опасности. Но мы его неправильно воспроизводим. Белки привыкли.
– Здорово, – я с сожалением отпустил зверька. – А мы не опоздаем?
– Нет. Извини, Андрей. С ребятами ты ещё погуляешь. А я хотел тебе показать свою Землю.
Аэр двинулся дальше. Скорость была всё так же невелика. Иногда мы останавливались, чтобы осмотреть какие-нибудь достопримечательности.
– Видишь тридцатитиэтажку? – внезапно спросил капитан. И гордо пояснил: – Двадцать первый век, памятник архитектуры.
– Красивая, – согласился я. – И как только сохранилась?
– Это реликт. Мы бережём её, следим, чтобы она не рассыпалось в пыль. – Он помолчал немного, а потом добавил: – Наша служба – такой же реликт. Андрей, у людей нет врагов. Рунархи не воюют, а с негуманоидами нам нечего делить. Самая большая опасность для нас – мы сами. Второе Небо. Провинциальные планеты вроде Каза.
– Разве Каз может сражаться с Землёй? – удивился я. – У нас даже космофлота нет. А тут всё вон какое... – Я запнулся, подыскивая слово, и наконец нашёл: – Могучее.
– Да, могучее... Дело не во флоте, Андрей. И не в технологиях. Армии и спецслужбы существуют, потому что существуют другие спецслужбы и армии. Знаешь, иногда я завидую рунархам.
Он умолк, кусая губы.
– Нас тянет на окраины, к ледяному Лангедоку. К засиженным птицами скалам Айесты. Потому, что мы чужие сами для себя. А рунархи везде дома.
Те, кто не спешит, всегда успевают вовремя. Когда мы прибыли к орбитальному лифту, выяснилось, что нас могут отправить в Гавань немедленно. Только что на орбиту ушёл сверхнормативный груз. Прилети мы раньше, пришлось бы ждать.
– В туалет не хочешь? – спросил капитан. – Когда отправимся, придётся терпеть. Орбитальный лифт ходит медленно.
Я послушно сходил в туалет. Потом мы отметились в регистрационном компьютере и отправились на стартовую площадку. Погрузчик, привезший наш аэр, растёкся металлической кляксой и впитался в пол. На мгновение зеленовато-бирюзовые плитки стали ярче, а затем погасли.
– Далеко не уходи, – предупредил капитан. – На краю болтанка большая. Если тебя унесёт, так и будешь всю дорогу висеть в воздухе.
Я кивнул, хотя ничего не понял. Мне было интересно: как же мы полетим? Почему-то я представлял себе вырастающие по краю площадки решётчатые фермы, непроницаемый купол, отгораживающий нас от черноты космоса.
Действительность оказалась куда прозаичней. Пол под ногами тряхнуло; служебные помещения, находящиеся за пределами бирюзового поля, медленно поползли вниз.
– Сядь. Когда можно будет ходить, пол станет желтым.
– Что значит «нормально ходить»?
Вместо ответа Николай достал из кармана ручку и бросил её к краю площадки. Ручка покатилась по плиткам, затем подпрыгнула на полметра и повисла в воздухе. Упала. Вновь подпрыгнула – но уже выше. Так повторилось несколько раз.
– Не люблю лифт. Болтаешься, словно яблоки в авоське. Но в Гавань иначе не попадёшь. Когда стартуют большие корабли, у катеров сбоят двигатели. Тоже приятного мало.
Я уселся рядом с капитаном. Меня укачивало; к тому же выяснилось, что плитки пола – это обман. На самом деле это силовое поле.
Прозрачное.
– Красиво... – пробормотал я, глядя на уходящий вниз город.
– Ага, – отозвался Николай. – На границе атмосферы ещё красивее. Только надоедает быстро.
Он улёгся на спину. Лицо его расслабилось: мой наставник нырнул в эфиросферу. Чудак человек! Неужели ему не нравится эта красотища?
Земля величаво уплывала вниз. Маскирующее поле в отдалении пропадало. Шпили и купола выныривали из небытия, чтобы тут же опасть до размеров кукольных домиков. Горизонт окутался зыбким многоцветным сиянием. Глядя на него, хотелось петь и смеяться. Прохладный ветерок прокатился над полом. Плитки приобрели цвет янтаря: гравитационные возмущения прекратились.
Восхищался я долго: целый час. Потом надоело. Заняться было нечем. Николай Джонович всё так же лежал, глядя невидящими глазами в чёрную даль.
На меня навалилась агорафобия.. Мне хотелось закрыть глаза и не открывать никогда. Воздух на площадке оставался таким же, как на Земле, но мне казалось, что я задыхаюсь. А то вдруг становилось холодно до гусиной кожи. Глупость, конечно: откажи терморегуляция – и я вмиг превращусь в ледышку. Всё-таки космос вокруг.
– Смотри, – Николай указал в небо. – Вон Гавань. Там строят земные корабли.
Над нами висел металлический бублик неправильной формы. При взгляде на него кружилась голова.
– Да, здорово, —без энтузиазма отозвался я. – Очень красиво. – И зачем-то спросил: – А вы в космических боях участвовали?
– Да. Я дрался на Лионессе.
– Расскажите!
– А что рассказывать? Ты думаешь, это приключение? Стрельба, росчерки лучевых ударов... Ты смотрел «Звездный Джаггернаут»?
– Ну... – Я всё ещё не понимал, куда он клонит. – Но это же старый фильм.
– Помнишь корабельную дуэль в космосе? Когда Джаггернаут сражался против Чёрного Рейдера?
Я кивнул. Наш знаток физики, Мишка по прозвищу Злобный Крендель как-то здорово раскритиковал этот фильм. За это я неделю на него дулся.
– В этом фильме, – продолжал Николай, – корабли уворачивались от лучевых залпов, а пилоты джойстиками координировали маневры истребителей, несущихся со скоростью света. Знаешь, как бы всё это выглядело на самом деле?
Я помотал головой.
– Во-первых, бой начался бы гораздо раньше. Как сенсоры определили противника, так и пошла бы пальба. Дистанция в несколько световых секунд уже достаточна. Во-вторых, никаких манёвров: от залпа можно увернуться, лишь используя тремор пространства. В-третьих, стреляла бы автоматика. В мире Джаггернаута не существует пси-мод «счетчица». Люди там проигрывают компьютерам в скорости реакции. Улавливаешь?
– Улавливаю. В общем, всё выглядело бы не так красиво.
– Некрасиво – полбеды. Неинформативно. Лучи лазеров в космосе не видны, грохота взрывов не слышно. Пылевые облака не возникают. В результате фильм выглядел бы так: на экране появляется маленькая точка – это вражеский корабль. Время идёт, а точка не меняется. Противник давно уничтожен, но продолжает полёт. Понимаешь, Андрей, конструкторы обычно проектируют корабли так, чтобы в случае аварии взрываться было нечему. Сверхнадёжные реакторы, двигатели, арсеналы. На борту – ни одного живого человека, вся автоматика в руинах, но корпус летит. А значит, зрителю непонятно, что произошло. Кто победил. Поэтому киношные бои такие красивые – там другие правила. А в жизни смотреть особо не на что. Жив – уже здорово.
Он помолчал и добавил:
– Если честно, экзоразведчики вообще не должны сражаться.
– Как это?
– Очень просто. Есть Первое Небо – Земля, Ордусь, Камелот, Основание и Гайя. Есть Второе – это колонии, которые мы открыли, и которые от Земли почти не зависят. А ещё есть неоткрытые миры. Так вот, наше дело – осваивать их. Шпионаж в колониях, дипломатия и торговля – этим не мы должны заниматься. – Капитан помрачнел и добавил: – Только учти: я тебе ничего не говорил.
Гавань надвигалась на нас сияющей громадой. Мельчайшие детали очерчивались на её поверхности резко, словно тени на лунной поверхности. В какой-то момент Гавань заполнила всё пространство над нами, и мне показалось, что мы падаем. Личинкой диковинного насекомого над (под?) нами проплыла трирема рунархов. Вдоль борта её опоясывала лента двигателей – они действительно напоминали вёсельные порты античных судов. Вот только сами вёсла находятся в ином пространстве.
Я поискал взглядом наши корабли. Угловатая рама линкора висела чуть поодаль – словно летучая мышь под потолочной балкой. Ещё несколько крейсеров дрейфовали в кольце тора. Приглядевшись, я стал замечать и корабли классом поменьше: они были десятками разбросаны тут и там по поверхности станции.
– Скоро прибудем, – Николай нервно рассмеялся. – Веришь, до этого я ни разу не был в Гавани.
– Как это?
– Очень просто. Не будь тебя, я бы так и куковал на Казе. Год, другой, десять... Хотя нет: меня перевели бы куда-нибудь ещё. – Он уселся, обхватив колени руками: – На Лот или Оркней... все они одинаковы. Лионесцев, гадов, ненавижу. Они предатели. Знаешь, Андрюха, в твоём возрасте мы все мечтали о Казе. Мне повезло. Я восемь лет мотался по колониям. И почему я такой дурной? Вот сижу – и никакой радости, лишь усталость... А ты-то что чувствуешь?
– Не знаю, – честно признался я. – Петь хочется, и мурашки по спине.
– Мурашки. Не растеряй их, эти мурашки, – улыбнулся Николай. – Тебе ведь тоже повезло.
– Точно. Я бы сейчас в Лачугах оказался, если бы не вы, – задумчиво сказал я.
– Ага. Когда-нибудь я расскажу тебе, что такое Лачуги. Только не сейчас. Мерзкое это место, Андрюха. Но бывают и хуже.
Глава 8. ХАРОН ЛЮБОПЫТНИЧАЕТ
Интересно: как на Земле уживаются разные национальные кухни? Индийская, немецкая, русская. На Казе синтет-кашу готовят всего одним способом. Правда, он-то как раз мне и не нравится.
Мы втроём – я, Николай Джонович и Визионер – сидели на верхней палубе Гавани, любуясь звёздами и лакомясь суши. Капитан и Визионер беседовали, я помалкивал. Гигантское помещение подавляло меня. Совершенно не представляю, зачем на космической станции нужен зал-оранжерея таких размеров. Да ещё и отгороженный от космического пространства лишь туманной дымкой силового поля. Показуха чистейшей воды. Наверное, для большого начальства. И чтобы на парады любоваться.
Николай растёр кусочек васаби, обмакнул сушину и отправил в рот.
– Страшный народ эти японцы, Сергей Дарович, – сообщил он, вытирая слёзы. – Вот и еда – вроде нормальная, а почитаешь названия – боже мой. Ика, сэмисаба, магуро дункан. Какие суровые люди были!
– Я в училище с одним фанатом каратэ учился. Мы с ним спорить любили. Раз поспорили, будто он названий всех ударов каратэ не знает. – Генерал подцепил палочками креветку и бросил в соус. – Я предложил ему показать «эби темпуру»[2].
– И?
– Показал. Оказывается, в двадцать втором веке был расцвет боевых искусств. Школы как грибы росли. Вот один шарлатан и создал новое направление каратэ, совершенно не зная японского. Взял меню в ресторане и год по нему учил людей.
Глаза Визионера обессмыслились. Сергей Дарович полез в эфиросферу. Мы ждали двух гостей: рунарха и человека, посланника Пелеаса. Оба задерживались.
– Мы видели рунархский корабль, – заметил Николай Джонович. – Он уже пришвартовывается.
– Пелеас расист. Он рунархов терпеть не может. А я, Николай Джонович, обещал императору, что к концу месяца справлюсь.
– Подчинить мантикору?
– В точности так.
Я нацелился на кусочек осьминога. Палочки выскользнули из пальцев и покатились по полу.
– К гостям, – сообщил Рыбаков. – Вилка – значит, придёт мужик. Ложка – женщина.
– А если палочки, то рунарх.
Джемитин – рунарх. Он пси-мод. Трансформация «харон» доступна лишь нашим соседям, людей-харонов не существует. Впрочем, так же как, например, рунархов-срединников. Хароны очень интересная модификация. Они живут вне времени, проникая одновременно в прошлое и будущее. Недалеко: минут на двадцать, не больше. Но этого обычно хватает, чтобы испортить им жизнь.
Симбу – больного протея, чьё сознание я встретил в Лоноте, – всё-таки доставили в Гавань. С ним сразу же возникли сложности. Всё-таки протеи – это вам не обычные корабли. От земных фрегатов и корветов, а также рунархских гептаресов и эннеров они отличаются, как шаровые молнии от попугаев.
Протеи собраны на основе нанотехнологии. Чтобы управлять ими, не хватит никакого компьютера. Единственный шанс – притянуть из Лонота сознание какого-нибудь чудища. Заставить дракона или мантикору почувствовать себя кораблём.
Единороги и левиафаны, мантикоры и архонты. К протеям нельзя относиться как к роботам. Если обычный компьютер «проваливает тесты», то протей болеет.
– Главное, без спешки, Андрей. До конца месяца ещё две недели. Сперва ты просто посмотришь на зверя. Он заперт в струне Клейна и неопасен. Затем на полигоне мы проверим его реакции. Если специалисты подтвердят, что поведение протея в границах допустимого, ты попытаешься войти в контакт. Не раньше.
– А как это: «в границах допустимого»? – поинтересовался я.
– Это значит – не расстреливает всё, что видит, из лучевых пушек.
– Понятно.
Мы прождали ещё несколько минут. Наконец лицо генерала просветлело.
– Наконец-то! Господа, рунарх Джемитин идёт сюда.
Я приготовился. Джемитин оказался типичным рунархом: бакенбарды, тяжёлая нижняя челюсть, глаза посажены далеко друг от друга. Одет в заросшую седым мехом симбионку. Это комбинезон такой. Но в целом ничего особенного.
Отличие я заметил позже. Мы, люди, всегда стараемся держаться вместе. А рунарх жил сам по себе. Словно кошка из сказки Киплинга.
– Где? – спросил он, не поздоровавшись. – Этот? – и кивнул на меня.
– Да. Присаживайся, душа Джемитин.
Фамильярное с точки зрения человека обращение рунарх воспринял как должное. Он уселся и после недолгих раздумий ответил:
– Спасибо. Правильно? Итак, добрая беседа и уважение между нами.
Рунархи не благодарят. У них не принято. Но Джемитин хотел быть вежливым.
– Добрая беседа, – отозвался Визионер. – Вот ученик Андрей, а это – его наставник Николай Джонович, – капитан вежливо склонил голову. – Джемитин, мы нуждаемся в твоей помощи. Дело касается больного протея. Ученик Андрей собирается вступить с ним в контакт. Протей опасен. Он принадлежит к морфу мантикора. У нас нет ничего, что могло бы противостоять его мощи и скорости. Единственный шанс – твоё предвидение будущего.
– Беседа наша неполна, – мягко возразил Джемитин. – Мантикоры – враждебный людям клан. Их покорность немыслима.
– Этот протей – особенный. Наши сотрудники уверены, что его можно подчинить. Андрей дал ему имя.
– Беседа наша неполна, – повторил рунарх. И добавил: – Тайны бесчестны моему духу. Кто этот ученик? Где истоки? Нет правды – нет помощи. Императорский Визионер, господин. – Последнее слово рунарх произнёс с особым тщанием.
Визионер и капитан переглянулись. Любопытство рунарха – его личная инициатива. Тевайзу наши тайны до лампочки. Другой рунарх, возможно, помог бы нам, ни о чем не спрашивая. Но Джемитину никто не мог приказывать. Как кошке.
– Зачем тебе? – не выдержал Сергей Дарович.
– Наша беседа неполна.
– Ладно, я объясню. Ученик Андрей встретил протея в Лоноте. Дал имя.
– Ученик на мифизическом плане. Чудовище-мантикора в услужении. – Рунарх прикрыл глаза. – Хорошо. Это знание достойно помощи. Беседа полна.
Визионер кивнул. Внешне он оставался спокоен, но я видел, какой ценой давался ему разговор. Рунарх пригладил бакенбарды и продолжил:
– Тайна за тайну: ожидание пилота бессмысленно. Ваш адмирал полон неодобрения. Обязанности пилота-погонщика-протеев велики и многотрудны.
– Откуда ты знаешь, душа Джемитин?
– Один из. Вы и ваши слова.
– Спасибо, – Визионер закусил губу. Обернувшись к нам, он сообщил: – Дело плохо. Мы договаривались с адмиралом, что тот пришлёт консультанта, пилота протеев. Похоже, Джемитин получил информацию из будущего. Пилот не придёт, надо отправляться в ангар.
Харон вцепился в мех симбионки и отчаянно дёрнул. Одежда пискнула. На глазах рунарха выступили слёзы. – Нет! Нельзя так! Время неполно!
– Он прав, – заметил капитан: – Если Джемитин видел будущее, то Пелеас скоро пришлёт сообщение. Мы должны его дождаться. Иначе нарушается причинно-следственная связь. Хароны к таким вещам относятся болезненно.
Несколько минут прошло в напряжённом молчании. Наконец пришло сообщение от Пелеаса. Визионер транслировал его так, чтобы видели все.
– Прошу извинить меня, – сообщил Пелеас, – но возникли осложнения. Господин Визионер, я обещал прислать эксперта по протеям. К сожалению, ничего не выйдет. Капитан Смит, пилот протея «Клэпси» был вынужден покинуть Землю, исполняя личный приказ императора. Я постараюсь найти ему замену в ближайшие же недели.
Мы шли по галерее, опоясывающей наклонную шахту арсенала. Шахта напоминала вывернутую наизнанку Пизанскую башню. Колоннада, балконы, причудливые картуши микросхем, пилоны управляющих пультов. В центре сплетённое из множества пульсирующих линий сияние. Это всё струны Клейна. Каждая заперта своим кодом и хранит в себе единицу оружия – от узкополосного «пожелай-жезла» до протея.
– На свет долго не смотри, – сухо предупредил Визионер. – Сядь возле шлюза и не путайся под ногами. Я разблокирую протея.
Вот, опять. Я, оказывается, под ногами путаюсь. А Джемитин? Вряд ли он что-то понимает в автоматике арсенала. И вообще, может, он рунархский шпион. А генерал выписал ему пропуск.
Я залез с ногами на диван и принялся демонстративно разглядывать стену. Николай сел рядом.
– Не дуйся, парень, – примиряюще заявил он. – На струну смотреть нельзя, она гипнотизирует. У нас всех стимул-блокада, нам ничего не будет. А за тебя Визионер беспокоится.
– Так и объяснили бы по-человечески, – буркнул я.
– Так и спросил бы по-человечески.
– А рунарха зачем взяли? Это же секретный объект.
– Джемитин говорит, будто без его присутствия в арсенале «время незамкнуто».
А, всё ясно. Только он, по-моему, листает.
– Да врёт он! Ему секреты наши нужны. Нашпионит, как последняя свинья и смоется.
Николай Джонович вздохнул:
– У каждого модификанта свои странности. Харон ещё не самый странный. Это ты ещё со счётчицами не разговаривал, когда они в «потоке».
Я вспомнил Галчу и помрачнел. Она-то ведь тоже станет счетчицей...
– Хароны видят ситуацию целиком. Все жесты и фразы собеседника существуют для них одновременно. Понятие движения в такой ситуации обессмысливается. Поэтому хароны не пользуются глаголами.
– А-а. А я слышал, будто Джемитин прыгает в прошлое и будущее на несколько минут.
– Не прыгает. Он живёт так. Размазан по ближайшим сорока минутам.
– Здорово.
Над плечом капитана виднелся зеркальный выступ. В нем на фоне сияющих струн Клейна отражался Рыбаков.
– ...стоять вон там, – объяснял он рунарху. – Мы смонтируем гравизахват и установку слежения. От вас потребуется немногое: в случае опасности включить аварийную систему. Гравизахват вытянет Андрея из-под носа у мантикоры.
Сияние притягивало взгляд. Со скуки я принялся разглядывать белый столб струны. Не до потери сознания, – что я, дурак, что ли? – а так. Надо же посмотреть, чем меня пугают.
На самом деле ничего особенного. Вы смотрели когда-нибудь в глаза своему отражению? Сперва хочется отвести взгляд, а потом настает оцепенение. Кажется, что отражение меняет форму: щёки раздуваются, глаза превращаются в уродливые дыры, наплывает туманная дымка. Так и тут.
– Гравизахват опасен. Силы ученика достаточны? – донёсся до меня голос рунарха.
– Более чем, – ответил Визионер. – Мы нашли его на Казе, в чумном бараке. Мало того – он умудрился заразить станцию...
– Ого! – В голосе рунарха прозвучало уважение.
– Да. Кусочек местной биосферы – крабик-бретёр. Одни из самых безобидных. Пока мы ликвидировали прорыв, погибло два человека.
Я рассмеялся. Он что, так шутит? Или у меня уже начались галлюцинации? Я поднялся с диванчика и пошёл.
– Эй-эй, ты куда? – Николай схватил меня за рукав.
– В туалет, – грубовато отозвался я. – Здесь есть?
– Да. Вон та дверь.
Я отправился в указанном направлении. Меня пошатывало. Мысли в голове плавали ватными комками. Рыбаков – хороший человек, думал я. Он сразу сказал, что протей может меня убить. А Пелеас – нет. Он юлил бы до последнего. Вот что значит честь. Или генерал просто боится потерять лучшего на Первом Небе срединника?
Дверь захлопнулась за моей спиной. Я не видел сияющего водопада, заполняющего шахту, но чувствовал его присутствие затылком.
Струна мигнула. Белое сияние сменилось алым, порождая новые ассоциации.
Я помню этот зал. В замке Грааля когда-то происходила мистерия; жар печей, картуши на стенах. Свечи. Кресла, занятые стариками-рыцарями.
Кажется я перебрал. Слишком долго смотрел на струну. Ох, ерунда какая...
– Андрей.
– Да, господин Анфортас?
Кафель за спиной. Сверкающие белизной писсуары. Пять лиц в зеркале: мятежник, монахиня, прячущий лицо отшельник, медитатор, демон. Сделав свои дела, я нетвердой походкой направился к выходу.
«Протей ничего мне не сделает, – билось в висках. – Он обещал. Я помню».
За дверью глухо звучали голоса. О чём-то упрашивал рунарха Рыбаков, а тот отказывался это сделать. Вот вступил растерянный баритон Николая Джоновича. Джемитин ответил чуть ли не ругательством.
Мы втроём – я, Николай Джонович и Визионер – сидели на верхней палубе Гавани, любуясь звёздами и лакомясь суши. Капитан и Визионер беседовали, я помалкивал. Гигантское помещение подавляло меня. Совершенно не представляю, зачем на космической станции нужен зал-оранжерея таких размеров. Да ещё и отгороженный от космического пространства лишь туманной дымкой силового поля. Показуха чистейшей воды. Наверное, для большого начальства. И чтобы на парады любоваться.
Николай растёр кусочек васаби, обмакнул сушину и отправил в рот.
– Страшный народ эти японцы, Сергей Дарович, – сообщил он, вытирая слёзы. – Вот и еда – вроде нормальная, а почитаешь названия – боже мой. Ика, сэмисаба, магуро дункан. Какие суровые люди были!
– Я в училище с одним фанатом каратэ учился. Мы с ним спорить любили. Раз поспорили, будто он названий всех ударов каратэ не знает. – Генерал подцепил палочками креветку и бросил в соус. – Я предложил ему показать «эби темпуру»[2].
– И?
– Показал. Оказывается, в двадцать втором веке был расцвет боевых искусств. Школы как грибы росли. Вот один шарлатан и создал новое направление каратэ, совершенно не зная японского. Взял меню в ресторане и год по нему учил людей.
Глаза Визионера обессмыслились. Сергей Дарович полез в эфиросферу. Мы ждали двух гостей: рунарха и человека, посланника Пелеаса. Оба задерживались.
– Мы видели рунархский корабль, – заметил Николай Джонович. – Он уже пришвартовывается.
– Пелеас расист. Он рунархов терпеть не может. А я, Николай Джонович, обещал императору, что к концу месяца справлюсь.
– Подчинить мантикору?
– В точности так.
Я нацелился на кусочек осьминога. Палочки выскользнули из пальцев и покатились по полу.
– К гостям, – сообщил Рыбаков. – Вилка – значит, придёт мужик. Ложка – женщина.
– А если палочки, то рунарх.
Джемитин – рунарх. Он пси-мод. Трансформация «харон» доступна лишь нашим соседям, людей-харонов не существует. Впрочем, так же как, например, рунархов-срединников. Хароны очень интересная модификация. Они живут вне времени, проникая одновременно в прошлое и будущее. Недалеко: минут на двадцать, не больше. Но этого обычно хватает, чтобы испортить им жизнь.
Симбу – больного протея, чьё сознание я встретил в Лоноте, – всё-таки доставили в Гавань. С ним сразу же возникли сложности. Всё-таки протеи – это вам не обычные корабли. От земных фрегатов и корветов, а также рунархских гептаресов и эннеров они отличаются, как шаровые молнии от попугаев.
Протеи собраны на основе нанотехнологии. Чтобы управлять ими, не хватит никакого компьютера. Единственный шанс – притянуть из Лонота сознание какого-нибудь чудища. Заставить дракона или мантикору почувствовать себя кораблём.
Единороги и левиафаны, мантикоры и архонты. К протеям нельзя относиться как к роботам. Если обычный компьютер «проваливает тесты», то протей болеет.
– Главное, без спешки, Андрей. До конца месяца ещё две недели. Сперва ты просто посмотришь на зверя. Он заперт в струне Клейна и неопасен. Затем на полигоне мы проверим его реакции. Если специалисты подтвердят, что поведение протея в границах допустимого, ты попытаешься войти в контакт. Не раньше.
– А как это: «в границах допустимого»? – поинтересовался я.
– Это значит – не расстреливает всё, что видит, из лучевых пушек.
– Понятно.
Мы прождали ещё несколько минут. Наконец лицо генерала просветлело.
– Наконец-то! Господа, рунарх Джемитин идёт сюда.
Я приготовился. Джемитин оказался типичным рунархом: бакенбарды, тяжёлая нижняя челюсть, глаза посажены далеко друг от друга. Одет в заросшую седым мехом симбионку. Это комбинезон такой. Но в целом ничего особенного.
Отличие я заметил позже. Мы, люди, всегда стараемся держаться вместе. А рунарх жил сам по себе. Словно кошка из сказки Киплинга.
– Где? – спросил он, не поздоровавшись. – Этот? – и кивнул на меня.
– Да. Присаживайся, душа Джемитин.
Фамильярное с точки зрения человека обращение рунарх воспринял как должное. Он уселся и после недолгих раздумий ответил:
– Спасибо. Правильно? Итак, добрая беседа и уважение между нами.
Рунархи не благодарят. У них не принято. Но Джемитин хотел быть вежливым.
– Добрая беседа, – отозвался Визионер. – Вот ученик Андрей, а это – его наставник Николай Джонович, – капитан вежливо склонил голову. – Джемитин, мы нуждаемся в твоей помощи. Дело касается больного протея. Ученик Андрей собирается вступить с ним в контакт. Протей опасен. Он принадлежит к морфу мантикора. У нас нет ничего, что могло бы противостоять его мощи и скорости. Единственный шанс – твоё предвидение будущего.
– Беседа наша неполна, – мягко возразил Джемитин. – Мантикоры – враждебный людям клан. Их покорность немыслима.
– Этот протей – особенный. Наши сотрудники уверены, что его можно подчинить. Андрей дал ему имя.
– Беседа наша неполна, – повторил рунарх. И добавил: – Тайны бесчестны моему духу. Кто этот ученик? Где истоки? Нет правды – нет помощи. Императорский Визионер, господин. – Последнее слово рунарх произнёс с особым тщанием.
Визионер и капитан переглянулись. Любопытство рунарха – его личная инициатива. Тевайзу наши тайны до лампочки. Другой рунарх, возможно, помог бы нам, ни о чем не спрашивая. Но Джемитину никто не мог приказывать. Как кошке.
– Зачем тебе? – не выдержал Сергей Дарович.
– Наша беседа неполна.
– Ладно, я объясню. Ученик Андрей встретил протея в Лоноте. Дал имя.
– Ученик на мифизическом плане. Чудовище-мантикора в услужении. – Рунарх прикрыл глаза. – Хорошо. Это знание достойно помощи. Беседа полна.
Визионер кивнул. Внешне он оставался спокоен, но я видел, какой ценой давался ему разговор. Рунарх пригладил бакенбарды и продолжил:
– Тайна за тайну: ожидание пилота бессмысленно. Ваш адмирал полон неодобрения. Обязанности пилота-погонщика-протеев велики и многотрудны.
– Откуда ты знаешь, душа Джемитин?
– Один из. Вы и ваши слова.
– Спасибо, – Визионер закусил губу. Обернувшись к нам, он сообщил: – Дело плохо. Мы договаривались с адмиралом, что тот пришлёт консультанта, пилота протеев. Похоже, Джемитин получил информацию из будущего. Пилот не придёт, надо отправляться в ангар.
Харон вцепился в мех симбионки и отчаянно дёрнул. Одежда пискнула. На глазах рунарха выступили слёзы. – Нет! Нельзя так! Время неполно!
– Он прав, – заметил капитан: – Если Джемитин видел будущее, то Пелеас скоро пришлёт сообщение. Мы должны его дождаться. Иначе нарушается причинно-следственная связь. Хароны к таким вещам относятся болезненно.
Несколько минут прошло в напряжённом молчании. Наконец пришло сообщение от Пелеаса. Визионер транслировал его так, чтобы видели все.
– Прошу извинить меня, – сообщил Пелеас, – но возникли осложнения. Господин Визионер, я обещал прислать эксперта по протеям. К сожалению, ничего не выйдет. Капитан Смит, пилот протея «Клэпси» был вынужден покинуть Землю, исполняя личный приказ императора. Я постараюсь найти ему замену в ближайшие же недели.
* * *
Мы шли по галерее, опоясывающей наклонную шахту арсенала. Шахта напоминала вывернутую наизнанку Пизанскую башню. Колоннада, балконы, причудливые картуши микросхем, пилоны управляющих пультов. В центре сплетённое из множества пульсирующих линий сияние. Это всё струны Клейна. Каждая заперта своим кодом и хранит в себе единицу оружия – от узкополосного «пожелай-жезла» до протея.
– На свет долго не смотри, – сухо предупредил Визионер. – Сядь возле шлюза и не путайся под ногами. Я разблокирую протея.
Вот, опять. Я, оказывается, под ногами путаюсь. А Джемитин? Вряд ли он что-то понимает в автоматике арсенала. И вообще, может, он рунархский шпион. А генерал выписал ему пропуск.
Я залез с ногами на диван и принялся демонстративно разглядывать стену. Николай сел рядом.
– Не дуйся, парень, – примиряюще заявил он. – На струну смотреть нельзя, она гипнотизирует. У нас всех стимул-блокада, нам ничего не будет. А за тебя Визионер беспокоится.
– Так и объяснили бы по-человечески, – буркнул я.
– Так и спросил бы по-человечески.
– А рунарха зачем взяли? Это же секретный объект.
– Джемитин говорит, будто без его присутствия в арсенале «время незамкнуто».
А, всё ясно. Только он, по-моему, листает.
– Да врёт он! Ему секреты наши нужны. Нашпионит, как последняя свинья и смоется.
Николай Джонович вздохнул:
– У каждого модификанта свои странности. Харон ещё не самый странный. Это ты ещё со счётчицами не разговаривал, когда они в «потоке».
Я вспомнил Галчу и помрачнел. Она-то ведь тоже станет счетчицей...
– Хароны видят ситуацию целиком. Все жесты и фразы собеседника существуют для них одновременно. Понятие движения в такой ситуации обессмысливается. Поэтому хароны не пользуются глаголами.
– А-а. А я слышал, будто Джемитин прыгает в прошлое и будущее на несколько минут.
– Не прыгает. Он живёт так. Размазан по ближайшим сорока минутам.
– Здорово.
Над плечом капитана виднелся зеркальный выступ. В нем на фоне сияющих струн Клейна отражался Рыбаков.
– ...стоять вон там, – объяснял он рунарху. – Мы смонтируем гравизахват и установку слежения. От вас потребуется немногое: в случае опасности включить аварийную систему. Гравизахват вытянет Андрея из-под носа у мантикоры.
Сияние притягивало взгляд. Со скуки я принялся разглядывать белый столб струны. Не до потери сознания, – что я, дурак, что ли? – а так. Надо же посмотреть, чем меня пугают.
На самом деле ничего особенного. Вы смотрели когда-нибудь в глаза своему отражению? Сперва хочется отвести взгляд, а потом настает оцепенение. Кажется, что отражение меняет форму: щёки раздуваются, глаза превращаются в уродливые дыры, наплывает туманная дымка. Так и тут.
– Гравизахват опасен. Силы ученика достаточны? – донёсся до меня голос рунарха.
– Более чем, – ответил Визионер. – Мы нашли его на Казе, в чумном бараке. Мало того – он умудрился заразить станцию...
– Ого! – В голосе рунарха прозвучало уважение.
– Да. Кусочек местной биосферы – крабик-бретёр. Одни из самых безобидных. Пока мы ликвидировали прорыв, погибло два человека.
Я рассмеялся. Он что, так шутит? Или у меня уже начались галлюцинации? Я поднялся с диванчика и пошёл.
– Эй-эй, ты куда? – Николай схватил меня за рукав.
– В туалет, – грубовато отозвался я. – Здесь есть?
– Да. Вон та дверь.
Я отправился в указанном направлении. Меня пошатывало. Мысли в голове плавали ватными комками. Рыбаков – хороший человек, думал я. Он сразу сказал, что протей может меня убить. А Пелеас – нет. Он юлил бы до последнего. Вот что значит честь. Или генерал просто боится потерять лучшего на Первом Небе срединника?
Дверь захлопнулась за моей спиной. Я не видел сияющего водопада, заполняющего шахту, но чувствовал его присутствие затылком.
Струна мигнула. Белое сияние сменилось алым, порождая новые ассоциации.
Я помню этот зал. В замке Грааля когда-то происходила мистерия; жар печей, картуши на стенах. Свечи. Кресла, занятые стариками-рыцарями.
Кажется я перебрал. Слишком долго смотрел на струну. Ох, ерунда какая...
– Андрей.
– Да, господин Анфортас?
Кафель за спиной. Сверкающие белизной писсуары. Пять лиц в зеркале: мятежник, монахиня, прячущий лицо отшельник, медитатор, демон. Сделав свои дела, я нетвердой походкой направился к выходу.
«Протей ничего мне не сделает, – билось в висках. – Он обещал. Я помню».
За дверью глухо звучали голоса. О чём-то упрашивал рунарха Рыбаков, а тот отказывался это сделать. Вот вступил растерянный баритон Николая Джоновича. Джемитин ответил чуть ли не ругательством.