Страница:
– Здравствуй, Алла! – спокойно проговорил Гороховский. – Ну, чем порадуешь?
– Объект, которым интересуетесь, точнее, субъект, возле меня. Передать трубку?
– Здравия желаю, пан директор! – ни с того ни с сего брякнул Сергей. – Вы вправду меня искали?
– Искал. И рад слышать твой голос.
– Зачем я вам нужен? – снова начинал закипать Сергей. – Я, кажется, вам не родственник? И на Старом заводе не работал. Правда, писал о подвиге крановщицы Возвышаевой, но это было давным-давно.
– С тобой говорит не директор, а друг, человек, который с первой нашей встречи понял тебя. Есть к тебе деловое предложение, не пожалеешь. Я слов на ветер не бросаю.
– Да, но… что мне нужно делать? – беспомощно оглянулся на Возвышаеву.
– Возьми у Аллы денег в долг, немедленно приезжай в столицу. Деньги вернешь через неделю. Жду тебя в пятницу. Понял? Хорошо. К приходу поезда тебя на вокзале будет ждать «волга» голубого цвета. Запиши номер. Шофера зовут Владислав.
– Товарищ директор! – заспешил ошарашенный Сергей. – Подождите, вы что-то путаете. Должен ради справедливости сказать: я никчемный человек, избитый властями, которые всегда правы, нигде не прописан, пристрастился к алкоголю, даже КГБ мною занимался. – Сергей разволновался, красные пятна выступили на шее.
– Ты, Сережа, кажется, не все сказал, – мягко произнес странный собеседник, – горком партии дал задание всеми способами выдворить тебя из Старососненска.
– Вы и про это знаете? – удивился Сергей, сжал трубку так, что побелели косточки пальцев.
– Я все о тебе знаю. Особенно хорошо мои специалисты проштудировали твои статьи. Теперь, как говорят в Одессе, слушай сюда Ты именно тот человек, который мне позарез нужен. По-за-рез!
– Вы дадите мне работу по специальности?
– Да, Сергей, работа по специальности и даже больше. Интереснейшая, престижная и… рискованная.
– Я риск обожаю.
– Ну вот, считай, и договорились. А по рукам ударим, когда прибудешь в Москву. Номер машины не потеряй, жду в пятницу.
Полковник Петрушанский, выполняя особые поручения начальника пятого управления КГБ, в душе считал себя истинным русским патриотом, убежденным коммунистом. Партийный билет, не в пример некоторым, не стал сдавать, наоборот, каждую получку откладывал в ящик три процента и собственноручно отмечал в партбилете уплату взносов. Возможно, что это был прекрасно продуманный имидж полковника, который знал, что с приходом к власти «перестроечника» в КГБ сотрудники тайно и явно разделились на две группы. Одни придерживались старых законов и правил, другие пытались как-то измениться, утверждая, что Комитет не должен быть политизированным. Высшее начальство, не показывая виду, уважало Петрушанского. Даже шеф КГБ любил изредка приглашать его к себе, но не на «ковер», а для душевной беседы. Вот почему, когда возникла щекотливая ситуация, руководство направляло в «горячие точки» именно полковника Петрушанского.
На остров Кипр он прибыл впервые. Там совершенно случайно «прокололся» очень ценный агент КГБ. Он работал под прикрытием «зеленой линии» – центра ООН, который следил за соблюдением перемирия между турецким и греческим населением, получая ценные сведения как с одной, так и с другой стороны.
В назначенный день его принял министр юстиции, щуплый человечек с орлиным носом и обязательными здесь черными усами. Разговор предстоял трудный. Агент был задержан с поличным, при передаче секретных сведений советскому консулу. Вся операция была заснята на пленку.
– Я догадываюсь, с какой целью вы прибыли сюда, господин Петрушанский, – вежливо начал по-английски министр. – Мы искренне сожалеем, но… – развел руками. – Дело за следствием и судом, как это ни печально. Жаль, что наши добрососедские отношения могут дать трещину.
– Я имею полномочия Министерства юстиции Советского Союза, а также высших должностных лиц. У нас просьба передать господина Сазонова советской стороне.
– Этого я обещать не могу. Турки пристально наблюдают за ходом следствия, также требуют выдачи Сазонова. Тупик.
Петрушанский знал, к кому обращаться. Министр юстиции считался большим другом Советского. Союза, его дядя был знаменитый коммунист, тот самый, чьи фотографии в свое время обошли мир: перед расстрелом он улыбался, держа в руке красную розу. В Москве министра дважды принимали, оказывали всяческие знаки внимания. Поэтому настаивать дальше не следовало. И Петрушанский пошел на запасной вариант:
– Но вы разрешите, господин министр, повидать Сазонова.
– Только в тюремной камере! – грустно улыбнулся министр. – На пять минут. Я надеюсь на вашу порядочность, господин Петрушанский, на ваше слово.
– Можете не сомневаться!.. Петрушанский вошел в одиночку и увидел перед собой молодого еще человека в полосатой пижаме, будто бы добропорядочный господин готовился ко сну. На тумбочке стоял маленький телевизор, полка с книгами, в углу умывальник, кровать с панцирной сеткой.
Чекисты поздоровались за руку, заговорили шепотом, хотя надзиратель с той стороны решетки вряд ли мог понимать русский язык. Петрушанский проинструктировал, как себя вести на процессе, пообещал скоро освободить агента, передал приветы и посылку с продуктами, которую перед этим тщательно проверили в дежурной комнате. Ровно через пять минут они распрощались.
Консульская «волга» советского представительства уже въезжала на окраину Никозии, когда внезапно дорогу ей перекрыли две полицейские автомашины. Из них выскочили автоматчики, мгновенно схватили Петрушанского, защелкнули на его запястьях наручники.
Кажется, прошло не более полутора часов, а события накатывались, как лавина в горах. Полковника завели в квадратную комнатку, похожую на клетку для зверей. «Неужели агент наговорил на меня?» – подумал Петрушанский. Он почувствовал, что ему делается жарко. Стальные прутья были горячими от солнца, да и сквозь решетчатую крышу тоже сильно палило. На воле солнце приятно грело, а тут… Никогда еще полковнику не надевали наручники, не держали в клетке. Сам он многократно проделывал подобные операции. Когда он уже начал терять терпение, в коридоре появилась группа людей. Впереди вышагивал министр юстиции, советский консул старался не отстать от него, следом двигались еще какие-то официальные лица.
Гурьбой вошли в камеру, и сразу стало нечем дышать. Министр юстиции смотрел на Петрушанского как на покойника, советник же посольства, наоборот, пытался бодриться.
– Господа! Что случилось? – вскинулся Петрушанский. – Вы можете объяснить?
– Вы, полковник, дали честное слово, – с огорчением проговорил министр юстиции, а сами…
– Я не нарушил слова! Это какое-то недоразумение.
– Петрушанский, – шагнул к полковнику советник посольства, – власти Кипра обвиняют вас в убийстве советского гражданина Сазонова, арестованного по подозрению в нарушении законов острова.
– В убийстве? – лицо Петрушанского перекосилось. – Я ведь только что беседовал с ним.
– Прошу пройти с нами! – приказал военный. И вся группа направилась узкими коридорами, которые петляли то вправо, то влево. Распахнулись двери, и они вошли, видимо, в морг, где на пластиковом столе лежал накрытый простыней человек. – Подойдите ближе! Еще ближе! – Военный откинул простыню с лица мертвеца. – Кто это?
– Сазонов! – ответил ошарашенный Петрушанский. – Кто же его убил?
– Вы!
– Да какие у вас основания для столь нелепого обвинения?
Ему никто не ответил. Жандармы отделили полковника от группы и повели по знакомым уже коридорам в камеру. Загремели засовы, захлопнулись двери, и Петрушанский остался один. Один в чужой стране, в чужой тюрьме, не зная за собой абсолютно никакой вины.
Только на седьмой день его вызвали на официальный допрос. В кабинете, помимо следователя, сидел человек в штатском. Петрушанский сразу заметил, он держался в тени штор, так что лица его никак нельзя было различить. И это сразу натолкнуло на мысль о спасении. Как это произойдет, полковник не мог и предположить, но, будучи разведчиком, подумал: «Этот, в тени, здесь неспроста. Либо ухудшит его положение, либо…»
– Вы признаете себя виновным в убийстве господина Сазонова? – холодно спросил следователь, перебирая на столе бумаги.
– Бред! Чистейший бред! – взорвался полковник. – Зачем мне убивать соотечественника?
– Добавьте, и шпиона, который мог многое нам рассказать! – следователь безупречно говорил по-английски. – Итак, не станем юлить, выкручиваться, слишком все очевидно. Удивляюсь, но… грязная работа не делает чести профессионалу.
– Факты? Какие у вас доказательства? – Петрушанский с мольбой взглянул в угол, где молча сидел незнакомец, но тот даже не пошевелился.
– Что ж, пожалуйста. – Следователь раскрыл папку, протянул полковнику дактилоскопический отпечаток. – Вот, видите, ваши пальчики, они сняты с руки убитого. В передаче, в частности, в ржаном хлебе мы обнаружили примесь цианистого калия. Результаты экспертизы! Можете взглянуть.
– Фальшивка! Грубо работаете вы, господа! Еще скажете, что я передал Сазонову наркотик.
– Зачем? Вам нужен был Сазонов мертвый. Шпион хорош, когда он мертв. Не так ли? Далее. Кроме вас, в камеру к Сазонову никто не входил. Что еще нужно? Этого вполне хватит, чтобы по греческим законам вздернуть вас. А покаяние, как говорится, может смягчить наказание.
– Нет, нет и еще раз – нет!
– Уведите его! – приказал следователь конвоиру, который появился в дверях.
– Господа! – взмолился Петрушанский. – Я разведчик, отлично понимаю, вы затеяли провокацию с некой целью, которая мне пока неизвестна. Ну, осудите вы меня, ухудшите отношения с великой страной, а дальше что? – Он вцепился обеими руками в сиденье стула. – Скажите сразу, что вам от меня нужно, и тогда пойдет разговор на равных.
При этих словах следователь вдруг встал и, ничего не объясняя, вышел из кабинета, оставив полковника наедине с молчаливым незнакомцем.
– Вы можете спастись! – Голос из угла прозвучал зловеще. – И более того, вы сможете стать богатым человеком, купите своей женщине не одно, а сто меховых манто.
– Манто? – искренне удивился Петрушанский. – С чего это вы взяли, что мне нужно манто?
– Вы подолгу стояли у витрин меховых магазинов! – ровным, бесстрастным голосом продолжал незнакомец.
– Следили за мной с первых шагов на острове?
– А вы как думаете? Разве ваши органы безопасности не поступают так же?
– Кто вы?
– Узнаете в свое время, а пока… Хотите жить, подпишите это! – Незнакомец привстал, протянул Петрушанскому отпечатанное типографским способом обязательство.
– С кем вы предлагаете мне сотрудничать?
– Здесь же явно напечатано: «…с представителем всемирной организации, который предъявит вам в Москве наш условный знак»
– Какой еще знак?
– Вы подписываете обязательство?
– Нет!
– Это ваше последнее слово?
– Да, лучше умру!
– Что ж, вы сами выбрали свою судьбу. – Незнакомец отобрал у Петрушанского обязательство. – Суд здесь скорый, а потом вас расстреляют. Прощайте, неподкупный патриот! – Последнюю фразу незнакомец произнес на чистейшем русском языке, чем поверг полковника в полное отчаяние.
– Подождите! – замялся полковник, подумав о том, что, возвратившись в Союз, он сразу же доложит начальству о провокации, тем самым спасет свою честь и достоинство. – Давайте ваши бумаги! Я прижат к стене! – Он взял две странички с текстом, обе подписал, облегченно вздохнул. – Я могу быть свободен?
– Почти. – Незнакомец улыбнулся краешками губ. – Подпишите признание в убийстве, которого, конечно, вы не совершали.
– Зачем?
– Для архива. И еще. Нам необходимы твердые гарантии. Поэтому вы дадите нам сведения о вашем пятом управлении КГБ. Полный список работающих сотрудников, над какими вопросами трудятся. Описание специалистов психотропных лабораторий, где находятся. И это все. Слово офицера!
– Благодарю, товарищи, за плодотворную работу. Все свободны! Товарищей Ачкасова и Жигульскую попрошу остаться.
Эта просьба первого секретаря обкома никого не удивила. Все привыкли к тому, что Петр Кирыч всегда что-то недоговаривал, оставлял «на закуску», выдергивая из состава бюро то одного, то другого. Это создавало видимость особой доверительности. Каждый, кого оставляли после заседания, обычно денек-другой чувствовал себя именинником. Однако на сей раз все произошло по-иному. Сделав долгую артистическую паузу, первый секретарь привычно подвигал густыми бровями «а-ля Брежнев», что означало глубокую озабоченность. Выйдя из-за своего генеральского стола, Петр Кирыч запросто подсел к начальнику областного УВД и директору завода «Пневматика», заговорил:
– Я сегодня не стал заострять дискуссию членов бюро, хотя о многом нужно срочно посоветоваться. Вы мои закадычные друзья, а не только члены бюро, мы с вами прошли огонь и воду.
– Петр Кирыч, что стряслось, не тяни, пожалуйста? – насторожился генерал Ачкасов.
– Я тоже начинаю волноваться, – вступила в разговор Нина Александровна.
– Тебе, генерал, пора бы улучшить работу, лично и вовремя докладывать первому секретарю о всякого рода дичайших случаях, а ты желаешь получить у меня информацию.
– Замечание принято, – покорно согласился начальник УВД, сделав обиженный вид: дескать, мне ничего подобного не известно. Вроде старается изо всех сил, наводит порядок в области.
– Сегодня мне доложили: в очереди за хлебом скончался фронтовик, кавалер двух орденов Славы, сердце не выдержало давки и духоты.
– Какая в том моя вина? – насупился Ачкасов.
– Сердце может у каждого не выдержать нынешней жизни, – Петр Кирыч не обратил внимания на вопрос генерала. – Дело в ином. Люди, наши советские люди, члены общества, в котором человек человеку друг, товарищ и брат, переступали через мертвое тело, рвались к прилавку. До чего мы с вами дожили, товарищи!
– Перестройка! – вновь вставил Ачкасов, пытаясь сгладить впечатление от грозного начала разговора.
– Вы, члены бюро, хоть знаете, какие нынче цены на рынке? Молчите. То-то же. Вам по старым, не мною заведенным порядкам, отборную жратву домой привозят, да еще по льготным ценам.
– Можно подумать, Петр Кирыч, что твоя милая супружница или прислуга томятся в очередях! – огрызнулась Нина Александровна. Она никогда не упускала случая подколоть жену Петра Кирыча, хотя давно не испытывала при этом никаких чувств.
– Прикуси язычок! – одернул Жигульскую Петр Кирыч и как ни в чем не бывало продолжал: – Помню, получив назначение в Старососненск, – умело закруглил тему Петр Кирыч, – я первым делом направился на рынок, ибо любой город познается тремя вещами: рынком, вокзалом и церковью. Гляжу, мать честная, ряды гусей потрошеных, все белые, жирнющие. На Севере, откуда приехал, такие по два червонца шли, а тут… Спрашиваю бабулю: «За сколько отдашь гуся?» – «За трояк, сынок, бери!» За трояк! Гусь! А сегодня… – Петр Кирыч безнадежно махнул рукой. – А что нас с вами ждет завтра?
– Резонный вопрос, – вновь с открытым вызовом подхватила Нина Александровна, – вот мы с товарищем генералом и ждем, когда депутат Верховного Совета Щелочихин прояснит нам, грешным, ситуацию.
– Без дураков?
– Режь прямо, Кирыч! – воодушевился Ачкасов. – Подслушивающих устройств в твоем кабинете нет, а мы… мы твоя кровь и плоть.
– Я уверен в вас. Итак, Горбачев. Это хитрющий диктатор, который умеет так обволакивать невидимой сетью слушателей, что никто ничего не понимает. Вроде все правильно, и вроде вообще ничего не запомнил. Но главное не это. ЦК, Политбюро были сильны коллегиальностью, общим разумом. А этот все решает один. Стыдоба, как заискивает перед Западом! Думает выклянчить миллионы? Шиш!
– Что же его не поправят друзья, что с ним на «ты»? – подколола Жигульская.
– В прежних Политбюро были, помните, фигуры, личности: Молотов, Маленков, Булганин, Жуков.
– Жуков до Политбюро не дорос!
– Нина! – возвысил голос Петр Кирыч. – Можешь помолчать? Итак, его нынче и поправлять некому. Горбачеву нужны не соратники, а исполнители заранее глупой идеи. Взял и приблизил к себе алкаша Янаева, профсоюзную вошь. Бакатина вытянул из Кировской области. Идет борьба за единоличную власть. Многомиллионная партия сегодня в загоне. Горбачев, скажу вам под большим секретом, – страшный человек! Да, да, не удивляйтесь. Соратники ему нужны лишь на время, а потом он разом, не раздумывая, отбрасывает любого как отработанный материал. Ныне всячески пропагандирует тридцатилетнюю дружбу с Лукьяновым, но ежели понадобится, отшвырнет и его. – Оглядев лица друзей, Петр Кирыч заговорщицки подмигнул им и сказал нечто такое, отчего у генерала Ачкасова заалели уши, а Нина Александровна зажмурилась. – Вы знаете, други мои, у Петра Кирыча остались крепкие связи в органах, на высшем уровне. Так вот, исследования показывают, что разрушение СССР идет по чужому дьявольскому плану с применением контроля над сознанием. Это страшное, смертельное оружие, используемое на расстоянии экстрасенсами.
– Извини, Петр Кирыч, – смешалась Нина Александровна, – смерть не спрашивает, когда ей приходить.
– Люди управляют смертью. Судите сами, Андропов во время прогулки в Крыму, будучи совершенно здоровым, вдруг почувствовал резкий озноб, у него с невероятной быстротой развилась флегмона. И вскоре наступил конец. Черненко, опять же в Крыму, съел рыбу, подаренную Федорчуком. Последовала острейшая токсикоинфекция. После смерти Черненко на пост лидера партии мог претендовать только Устинов. Но и он умер в конце того же года. Причина? Очень странная. На совместных маневрах советских и чехословацких войск Устинов и министр обороны ЧССР генерал Дзур вдруг почувствовали общее недомогание. Затем появились изменения в легких, лихорадка и… итог известен. Рок это или закономерность? То-то. Мы о многом догадываемся…
– Петр Кирыч, – взмолился генерал Ачкасов, – не пугай ты нас, грешных.
– Я, наверное, пойду. – Нина Александровна встала, поправила платье, демонстративно посмотрела на часы. – У меня в девятнадцать ноль-ноль беседа со спецами по качеству.
– ОТК? – задвигал бровями Петр Кирыч. – Понимаю, Русич. Опять будоражит?
– Совсем наоборот, дело ставит с головы на ноги. Изголодался он по любимой работе. Я очень ему благодарна. – Запоздало поняла, что сказала лишнее, похолодело внутри.
– В девятнадцать, говоришь, встреча с Русичем? – посмотрел на настенные часы. – Успеешь. А пока… У подъезда нас ждет машина. Сейчас мы совершим налет, как любит повторять генерал, на торговые точки. Внезапно подкатим и… – Заметив, как странно дернулся начальник областного УВД, не сдерживая торжества, пояснил: – Лично убедимся в положении дел, нагоним страха на нерадивых, принародно снимем пару завмагов, потолкуем с людьми, узнаем настроение. Видели по телевидению, как товарищ Горбачев себе имидж строит? Встанет на самом неожиданном перекрестке, обратится к людям: так, мол, и так, скоро будем жить в цивилизованной Европе.
– Товарищ Горбачев в стране царь-батюшка, а ты, Кирыч, – в Старососненске, – польстил генерал, толком не поняв, шутит хозяин или говорит серьезно.
…К немалому удивлению секретаря обкома партии и его спутников, в универсаме «Старососненский» полки сегодня не пустовали. Народу здесь было полным-полно. Мало того, два невесть откуда взявшихся офицера милиции зорко следили за порядком в очереди.
Петр Кирыч сам ничего не мог понять, недоуменно переглянулся с Ачкасовым. Генерал все прекрасно знал, но тоже недоуменно пожал плечами. Само собой разумеется, что окружение первого секретаря обкома не дремало. Торговое начальство хорошо оплачивало нужную информацию. Поэтому ничего не могли обнаружить многочисленные ревизии…
В кабинете директора универсама его уже ждали. Хозяйка универсама, пышная дама с прической, напоминающей падающую Пизанскую башню, и директор облторга, сухонький старичок с быстрыми молодыми глазами, первым делом пригласили высоких гостей к столу.
– Убрать все к дьяволу! – рассвирепел Петр Кирыч. – Прохиндеи! Дешево покупаете первого секретаря обкома! Объясните лучше, откуда продукты?
– Как откуда? – переглянулись руководители торговли. – Со складов. Да и почему это вас так удивляет, Петр Кирыч. Мы часто так торгуем.
– Вы, как я вижу, вступили в преддверие коммунизма! – продолжал бушевать Петр Кирыч. – Объясните нам, откуда сие изобилие? Закрома у вас продуктами забиты, а вы выкидываете на прилавки помаленьку, чтобы народ не заелся. Так я говорю? Отвечайте! Всех выгоню в шею, под суд отдам! Ишь, зажрались!
Посчитав, что дело сделано, Щелочихин еще раз подвигал своими знаменитыми «брежневскими» бровями, пожал руки торговому начальству, отбыл восвояси.
– Я совсем вас замучил, – участливо проговорил Субботин. – Может, у кого есть наболевшие вопросы? – Лицо писателя излучало сочувствие.
– Вы, товарищ писатель, за границей сами-то не бывали? – приподнялся с первого ряда сутулый старик, опираясь на алюминиевую палку. На сером пиджаке ветерана виднелись четыре ряда орденских колодочек. – Может, это к нашей беседе не относится, но все же.
– Приходилось бывать мне за рубежом, – Мог побиться об заклад, что сейчас последует извечный вопрос бывших фронтовиков: расскажите, как там проживают ихние ветераны войны?
– Правда ли, будто немцы, ну, те, фашисты, побежденные нами по всем статьям, живут лучше нас, победителей?
Охо-хо! Бедные вы люди, родившиеся в моей пронизанной ложью стране. С каким бы наслаждением рассказал Субботин этим бедолагам, живущим ныне одними воспоминаниями, об истинном положении дел в мире. Однако в этой аудитории его не поймут, сочтут сумасшедшим. Субботин был железным человеком, лишенным сантиментов, но сегодня ему было искренне, по-человечески жаль славных стариков, несущих тяжкие вериги за грехи лжепророков. Они ничего не дали людям, кроме слепой, фанатичной веры и израненных душ и тел.
– Боюсь, друзья, что вы меня неправильно поймете, – осторожно начал Субботин, – однако вы спросили, я отвечаю: в той же Германии я встречался с ветеранами войны. Язык не поворачивается сказать правду.
– Валяй, мы врукопашную ходили, – весело сказал какой-то мужчина с обгорелым лицом, видимо, бывший танкист, – выдержим.
– Пенсия у ветеранов разная, в зависимости от звания и заслуг. Но возьмем рядовых. В переводе на советские деньги они получают ежемесячно по 600 рублей.
– Шестьсот! – прошелестело по залу. – Рядовые?
– Плюс отличное жилье, бесплатные телефоны, лекарства, медобслуживание и ежегодные премии, на которые старики предпочитают совершать круизы.
– Что это за штуковина, кру-изы?
– Путешествия. Премии хватает, чтобы совершить кругосветное путешествие. Вы телевизор, надеюсь, смотрите? Заметили, у всех иностранцев, будь то глубокие старики, отличные зубы. А у вас?
– Стальные коронки и то поставить не можем, очередь два года! – ответила за всех сгорбленная женщина в первом ряду.
– А в Югославии, – Субботин мельком глянул на часы, пора было закругляться, – у каждого участника войны есть специальные знаки, очень яркие. Когда человек с таким знаком входит, к примеру, в трамвай, все встают, наперебой уступают ему место…
Больше вопросов не было. Все расходились мрачные, опустошенные.
– Объект, которым интересуетесь, точнее, субъект, возле меня. Передать трубку?
– Здравия желаю, пан директор! – ни с того ни с сего брякнул Сергей. – Вы вправду меня искали?
– Искал. И рад слышать твой голос.
– Зачем я вам нужен? – снова начинал закипать Сергей. – Я, кажется, вам не родственник? И на Старом заводе не работал. Правда, писал о подвиге крановщицы Возвышаевой, но это было давным-давно.
– С тобой говорит не директор, а друг, человек, который с первой нашей встречи понял тебя. Есть к тебе деловое предложение, не пожалеешь. Я слов на ветер не бросаю.
– Да, но… что мне нужно делать? – беспомощно оглянулся на Возвышаеву.
– Возьми у Аллы денег в долг, немедленно приезжай в столицу. Деньги вернешь через неделю. Жду тебя в пятницу. Понял? Хорошо. К приходу поезда тебя на вокзале будет ждать «волга» голубого цвета. Запиши номер. Шофера зовут Владислав.
– Товарищ директор! – заспешил ошарашенный Сергей. – Подождите, вы что-то путаете. Должен ради справедливости сказать: я никчемный человек, избитый властями, которые всегда правы, нигде не прописан, пристрастился к алкоголю, даже КГБ мною занимался. – Сергей разволновался, красные пятна выступили на шее.
– Ты, Сережа, кажется, не все сказал, – мягко произнес странный собеседник, – горком партии дал задание всеми способами выдворить тебя из Старососненска.
– Вы и про это знаете? – удивился Сергей, сжал трубку так, что побелели косточки пальцев.
– Я все о тебе знаю. Особенно хорошо мои специалисты проштудировали твои статьи. Теперь, как говорят в Одессе, слушай сюда Ты именно тот человек, который мне позарез нужен. По-за-рез!
– Вы дадите мне работу по специальности?
– Да, Сергей, работа по специальности и даже больше. Интереснейшая, престижная и… рискованная.
– Я риск обожаю.
– Ну вот, считай, и договорились. А по рукам ударим, когда прибудешь в Москву. Номер машины не потеряй, жду в пятницу.
* * *
1987 год. Остров Кипр, НикозияПолковник Петрушанский, выполняя особые поручения начальника пятого управления КГБ, в душе считал себя истинным русским патриотом, убежденным коммунистом. Партийный билет, не в пример некоторым, не стал сдавать, наоборот, каждую получку откладывал в ящик три процента и собственноручно отмечал в партбилете уплату взносов. Возможно, что это был прекрасно продуманный имидж полковника, который знал, что с приходом к власти «перестроечника» в КГБ сотрудники тайно и явно разделились на две группы. Одни придерживались старых законов и правил, другие пытались как-то измениться, утверждая, что Комитет не должен быть политизированным. Высшее начальство, не показывая виду, уважало Петрушанского. Даже шеф КГБ любил изредка приглашать его к себе, но не на «ковер», а для душевной беседы. Вот почему, когда возникла щекотливая ситуация, руководство направляло в «горячие точки» именно полковника Петрушанского.
На остров Кипр он прибыл впервые. Там совершенно случайно «прокололся» очень ценный агент КГБ. Он работал под прикрытием «зеленой линии» – центра ООН, который следил за соблюдением перемирия между турецким и греческим населением, получая ценные сведения как с одной, так и с другой стороны.
В назначенный день его принял министр юстиции, щуплый человечек с орлиным носом и обязательными здесь черными усами. Разговор предстоял трудный. Агент был задержан с поличным, при передаче секретных сведений советскому консулу. Вся операция была заснята на пленку.
– Я догадываюсь, с какой целью вы прибыли сюда, господин Петрушанский, – вежливо начал по-английски министр. – Мы искренне сожалеем, но… – развел руками. – Дело за следствием и судом, как это ни печально. Жаль, что наши добрососедские отношения могут дать трещину.
– Я имею полномочия Министерства юстиции Советского Союза, а также высших должностных лиц. У нас просьба передать господина Сазонова советской стороне.
– Этого я обещать не могу. Турки пристально наблюдают за ходом следствия, также требуют выдачи Сазонова. Тупик.
Петрушанский знал, к кому обращаться. Министр юстиции считался большим другом Советского. Союза, его дядя был знаменитый коммунист, тот самый, чьи фотографии в свое время обошли мир: перед расстрелом он улыбался, держа в руке красную розу. В Москве министра дважды принимали, оказывали всяческие знаки внимания. Поэтому настаивать дальше не следовало. И Петрушанский пошел на запасной вариант:
– Но вы разрешите, господин министр, повидать Сазонова.
– Только в тюремной камере! – грустно улыбнулся министр. – На пять минут. Я надеюсь на вашу порядочность, господин Петрушанский, на ваше слово.
– Можете не сомневаться!.. Петрушанский вошел в одиночку и увидел перед собой молодого еще человека в полосатой пижаме, будто бы добропорядочный господин готовился ко сну. На тумбочке стоял маленький телевизор, полка с книгами, в углу умывальник, кровать с панцирной сеткой.
Чекисты поздоровались за руку, заговорили шепотом, хотя надзиратель с той стороны решетки вряд ли мог понимать русский язык. Петрушанский проинструктировал, как себя вести на процессе, пообещал скоро освободить агента, передал приветы и посылку с продуктами, которую перед этим тщательно проверили в дежурной комнате. Ровно через пять минут они распрощались.
Консульская «волга» советского представительства уже въезжала на окраину Никозии, когда внезапно дорогу ей перекрыли две полицейские автомашины. Из них выскочили автоматчики, мгновенно схватили Петрушанского, защелкнули на его запястьях наручники.
Кажется, прошло не более полутора часов, а события накатывались, как лавина в горах. Полковника завели в квадратную комнатку, похожую на клетку для зверей. «Неужели агент наговорил на меня?» – подумал Петрушанский. Он почувствовал, что ему делается жарко. Стальные прутья были горячими от солнца, да и сквозь решетчатую крышу тоже сильно палило. На воле солнце приятно грело, а тут… Никогда еще полковнику не надевали наручники, не держали в клетке. Сам он многократно проделывал подобные операции. Когда он уже начал терять терпение, в коридоре появилась группа людей. Впереди вышагивал министр юстиции, советский консул старался не отстать от него, следом двигались еще какие-то официальные лица.
Гурьбой вошли в камеру, и сразу стало нечем дышать. Министр юстиции смотрел на Петрушанского как на покойника, советник же посольства, наоборот, пытался бодриться.
– Господа! Что случилось? – вскинулся Петрушанский. – Вы можете объяснить?
– Вы, полковник, дали честное слово, – с огорчением проговорил министр юстиции, а сами…
– Я не нарушил слова! Это какое-то недоразумение.
– Петрушанский, – шагнул к полковнику советник посольства, – власти Кипра обвиняют вас в убийстве советского гражданина Сазонова, арестованного по подозрению в нарушении законов острова.
– В убийстве? – лицо Петрушанского перекосилось. – Я ведь только что беседовал с ним.
– Прошу пройти с нами! – приказал военный. И вся группа направилась узкими коридорами, которые петляли то вправо, то влево. Распахнулись двери, и они вошли, видимо, в морг, где на пластиковом столе лежал накрытый простыней человек. – Подойдите ближе! Еще ближе! – Военный откинул простыню с лица мертвеца. – Кто это?
– Сазонов! – ответил ошарашенный Петрушанский. – Кто же его убил?
– Вы!
– Да какие у вас основания для столь нелепого обвинения?
Ему никто не ответил. Жандармы отделили полковника от группы и повели по знакомым уже коридорам в камеру. Загремели засовы, захлопнулись двери, и Петрушанский остался один. Один в чужой стране, в чужой тюрьме, не зная за собой абсолютно никакой вины.
Только на седьмой день его вызвали на официальный допрос. В кабинете, помимо следователя, сидел человек в штатском. Петрушанский сразу заметил, он держался в тени штор, так что лица его никак нельзя было различить. И это сразу натолкнуло на мысль о спасении. Как это произойдет, полковник не мог и предположить, но, будучи разведчиком, подумал: «Этот, в тени, здесь неспроста. Либо ухудшит его положение, либо…»
– Вы признаете себя виновным в убийстве господина Сазонова? – холодно спросил следователь, перебирая на столе бумаги.
– Бред! Чистейший бред! – взорвался полковник. – Зачем мне убивать соотечественника?
– Добавьте, и шпиона, который мог многое нам рассказать! – следователь безупречно говорил по-английски. – Итак, не станем юлить, выкручиваться, слишком все очевидно. Удивляюсь, но… грязная работа не делает чести профессионалу.
– Факты? Какие у вас доказательства? – Петрушанский с мольбой взглянул в угол, где молча сидел незнакомец, но тот даже не пошевелился.
– Что ж, пожалуйста. – Следователь раскрыл папку, протянул полковнику дактилоскопический отпечаток. – Вот, видите, ваши пальчики, они сняты с руки убитого. В передаче, в частности, в ржаном хлебе мы обнаружили примесь цианистого калия. Результаты экспертизы! Можете взглянуть.
– Фальшивка! Грубо работаете вы, господа! Еще скажете, что я передал Сазонову наркотик.
– Зачем? Вам нужен был Сазонов мертвый. Шпион хорош, когда он мертв. Не так ли? Далее. Кроме вас, в камеру к Сазонову никто не входил. Что еще нужно? Этого вполне хватит, чтобы по греческим законам вздернуть вас. А покаяние, как говорится, может смягчить наказание.
– Нет, нет и еще раз – нет!
– Уведите его! – приказал следователь конвоиру, который появился в дверях.
– Господа! – взмолился Петрушанский. – Я разведчик, отлично понимаю, вы затеяли провокацию с некой целью, которая мне пока неизвестна. Ну, осудите вы меня, ухудшите отношения с великой страной, а дальше что? – Он вцепился обеими руками в сиденье стула. – Скажите сразу, что вам от меня нужно, и тогда пойдет разговор на равных.
При этих словах следователь вдруг встал и, ничего не объясняя, вышел из кабинета, оставив полковника наедине с молчаливым незнакомцем.
– Вы можете спастись! – Голос из угла прозвучал зловеще. – И более того, вы сможете стать богатым человеком, купите своей женщине не одно, а сто меховых манто.
– Манто? – искренне удивился Петрушанский. – С чего это вы взяли, что мне нужно манто?
– Вы подолгу стояли у витрин меховых магазинов! – ровным, бесстрастным голосом продолжал незнакомец.
– Следили за мной с первых шагов на острове?
– А вы как думаете? Разве ваши органы безопасности не поступают так же?
– Кто вы?
– Узнаете в свое время, а пока… Хотите жить, подпишите это! – Незнакомец привстал, протянул Петрушанскому отпечатанное типографским способом обязательство.
– С кем вы предлагаете мне сотрудничать?
– Здесь же явно напечатано: «…с представителем всемирной организации, который предъявит вам в Москве наш условный знак»
– Какой еще знак?
– Вы подписываете обязательство?
– Нет!
– Это ваше последнее слово?
– Да, лучше умру!
– Что ж, вы сами выбрали свою судьбу. – Незнакомец отобрал у Петрушанского обязательство. – Суд здесь скорый, а потом вас расстреляют. Прощайте, неподкупный патриот! – Последнюю фразу незнакомец произнес на чистейшем русском языке, чем поверг полковника в полное отчаяние.
– Подождите! – замялся полковник, подумав о том, что, возвратившись в Союз, он сразу же доложит начальству о провокации, тем самым спасет свою честь и достоинство. – Давайте ваши бумаги! Я прижат к стене! – Он взял две странички с текстом, обе подписал, облегченно вздохнул. – Я могу быть свободен?
– Почти. – Незнакомец улыбнулся краешками губ. – Подпишите признание в убийстве, которого, конечно, вы не совершали.
– Зачем?
– Для архива. И еще. Нам необходимы твердые гарантии. Поэтому вы дадите нам сведения о вашем пятом управлении КГБ. Полный список работающих сотрудников, над какими вопросами трудятся. Описание специалистов психотропных лабораторий, где находятся. И это все. Слово офицера!
* * *
Заседание членов бюро Старососненского обкома Компартии завершилось точно в намеченное время – ровно в 17.00. Здесь строго придерживались регламента. Петр Кирыч Щелочихин, как всегда, сказал:– Благодарю, товарищи, за плодотворную работу. Все свободны! Товарищей Ачкасова и Жигульскую попрошу остаться.
Эта просьба первого секретаря обкома никого не удивила. Все привыкли к тому, что Петр Кирыч всегда что-то недоговаривал, оставлял «на закуску», выдергивая из состава бюро то одного, то другого. Это создавало видимость особой доверительности. Каждый, кого оставляли после заседания, обычно денек-другой чувствовал себя именинником. Однако на сей раз все произошло по-иному. Сделав долгую артистическую паузу, первый секретарь привычно подвигал густыми бровями «а-ля Брежнев», что означало глубокую озабоченность. Выйдя из-за своего генеральского стола, Петр Кирыч запросто подсел к начальнику областного УВД и директору завода «Пневматика», заговорил:
– Я сегодня не стал заострять дискуссию членов бюро, хотя о многом нужно срочно посоветоваться. Вы мои закадычные друзья, а не только члены бюро, мы с вами прошли огонь и воду.
– Петр Кирыч, что стряслось, не тяни, пожалуйста? – насторожился генерал Ачкасов.
– Я тоже начинаю волноваться, – вступила в разговор Нина Александровна.
– Тебе, генерал, пора бы улучшить работу, лично и вовремя докладывать первому секретарю о всякого рода дичайших случаях, а ты желаешь получить у меня информацию.
– Замечание принято, – покорно согласился начальник УВД, сделав обиженный вид: дескать, мне ничего подобного не известно. Вроде старается изо всех сил, наводит порядок в области.
– Сегодня мне доложили: в очереди за хлебом скончался фронтовик, кавалер двух орденов Славы, сердце не выдержало давки и духоты.
– Какая в том моя вина? – насупился Ачкасов.
– Сердце может у каждого не выдержать нынешней жизни, – Петр Кирыч не обратил внимания на вопрос генерала. – Дело в ином. Люди, наши советские люди, члены общества, в котором человек человеку друг, товарищ и брат, переступали через мертвое тело, рвались к прилавку. До чего мы с вами дожили, товарищи!
– Перестройка! – вновь вставил Ачкасов, пытаясь сгладить впечатление от грозного начала разговора.
– Вы, члены бюро, хоть знаете, какие нынче цены на рынке? Молчите. То-то же. Вам по старым, не мною заведенным порядкам, отборную жратву домой привозят, да еще по льготным ценам.
– Можно подумать, Петр Кирыч, что твоя милая супружница или прислуга томятся в очередях! – огрызнулась Нина Александровна. Она никогда не упускала случая подколоть жену Петра Кирыча, хотя давно не испытывала при этом никаких чувств.
– Прикуси язычок! – одернул Жигульскую Петр Кирыч и как ни в чем не бывало продолжал: – Помню, получив назначение в Старососненск, – умело закруглил тему Петр Кирыч, – я первым делом направился на рынок, ибо любой город познается тремя вещами: рынком, вокзалом и церковью. Гляжу, мать честная, ряды гусей потрошеных, все белые, жирнющие. На Севере, откуда приехал, такие по два червонца шли, а тут… Спрашиваю бабулю: «За сколько отдашь гуся?» – «За трояк, сынок, бери!» За трояк! Гусь! А сегодня… – Петр Кирыч безнадежно махнул рукой. – А что нас с вами ждет завтра?
– Резонный вопрос, – вновь с открытым вызовом подхватила Нина Александровна, – вот мы с товарищем генералом и ждем, когда депутат Верховного Совета Щелочихин прояснит нам, грешным, ситуацию.
– Без дураков?
– Режь прямо, Кирыч! – воодушевился Ачкасов. – Подслушивающих устройств в твоем кабинете нет, а мы… мы твоя кровь и плоть.
– Я уверен в вас. Итак, Горбачев. Это хитрющий диктатор, который умеет так обволакивать невидимой сетью слушателей, что никто ничего не понимает. Вроде все правильно, и вроде вообще ничего не запомнил. Но главное не это. ЦК, Политбюро были сильны коллегиальностью, общим разумом. А этот все решает один. Стыдоба, как заискивает перед Западом! Думает выклянчить миллионы? Шиш!
– Что же его не поправят друзья, что с ним на «ты»? – подколола Жигульская.
– В прежних Политбюро были, помните, фигуры, личности: Молотов, Маленков, Булганин, Жуков.
– Жуков до Политбюро не дорос!
– Нина! – возвысил голос Петр Кирыч. – Можешь помолчать? Итак, его нынче и поправлять некому. Горбачеву нужны не соратники, а исполнители заранее глупой идеи. Взял и приблизил к себе алкаша Янаева, профсоюзную вошь. Бакатина вытянул из Кировской области. Идет борьба за единоличную власть. Многомиллионная партия сегодня в загоне. Горбачев, скажу вам под большим секретом, – страшный человек! Да, да, не удивляйтесь. Соратники ему нужны лишь на время, а потом он разом, не раздумывая, отбрасывает любого как отработанный материал. Ныне всячески пропагандирует тридцатилетнюю дружбу с Лукьяновым, но ежели понадобится, отшвырнет и его. – Оглядев лица друзей, Петр Кирыч заговорщицки подмигнул им и сказал нечто такое, отчего у генерала Ачкасова заалели уши, а Нина Александровна зажмурилась. – Вы знаете, други мои, у Петра Кирыча остались крепкие связи в органах, на высшем уровне. Так вот, исследования показывают, что разрушение СССР идет по чужому дьявольскому плану с применением контроля над сознанием. Это страшное, смертельное оружие, используемое на расстоянии экстрасенсами.
– Извини, Петр Кирыч, – смешалась Нина Александровна, – смерть не спрашивает, когда ей приходить.
– Люди управляют смертью. Судите сами, Андропов во время прогулки в Крыму, будучи совершенно здоровым, вдруг почувствовал резкий озноб, у него с невероятной быстротой развилась флегмона. И вскоре наступил конец. Черненко, опять же в Крыму, съел рыбу, подаренную Федорчуком. Последовала острейшая токсикоинфекция. После смерти Черненко на пост лидера партии мог претендовать только Устинов. Но и он умер в конце того же года. Причина? Очень странная. На совместных маневрах советских и чехословацких войск Устинов и министр обороны ЧССР генерал Дзур вдруг почувствовали общее недомогание. Затем появились изменения в легких, лихорадка и… итог известен. Рок это или закономерность? То-то. Мы о многом догадываемся…
– Петр Кирыч, – взмолился генерал Ачкасов, – не пугай ты нас, грешных.
– Я, наверное, пойду. – Нина Александровна встала, поправила платье, демонстративно посмотрела на часы. – У меня в девятнадцать ноль-ноль беседа со спецами по качеству.
– ОТК? – задвигал бровями Петр Кирыч. – Понимаю, Русич. Опять будоражит?
– Совсем наоборот, дело ставит с головы на ноги. Изголодался он по любимой работе. Я очень ему благодарна. – Запоздало поняла, что сказала лишнее, похолодело внутри.
– В девятнадцать, говоришь, встреча с Русичем? – посмотрел на настенные часы. – Успеешь. А пока… У подъезда нас ждет машина. Сейчас мы совершим налет, как любит повторять генерал, на торговые точки. Внезапно подкатим и… – Заметив, как странно дернулся начальник областного УВД, не сдерживая торжества, пояснил: – Лично убедимся в положении дел, нагоним страха на нерадивых, принародно снимем пару завмагов, потолкуем с людьми, узнаем настроение. Видели по телевидению, как товарищ Горбачев себе имидж строит? Встанет на самом неожиданном перекрестке, обратится к людям: так, мол, и так, скоро будем жить в цивилизованной Европе.
– Товарищ Горбачев в стране царь-батюшка, а ты, Кирыч, – в Старососненске, – польстил генерал, толком не поняв, шутит хозяин или говорит серьезно.
…К немалому удивлению секретаря обкома партии и его спутников, в универсаме «Старососненский» полки сегодня не пустовали. Народу здесь было полным-полно. Мало того, два невесть откуда взявшихся офицера милиции зорко следили за порядком в очереди.
Петр Кирыч сам ничего не мог понять, недоуменно переглянулся с Ачкасовым. Генерал все прекрасно знал, но тоже недоуменно пожал плечами. Само собой разумеется, что окружение первого секретаря обкома не дремало. Торговое начальство хорошо оплачивало нужную информацию. Поэтому ничего не могли обнаружить многочисленные ревизии…
В кабинете директора универсама его уже ждали. Хозяйка универсама, пышная дама с прической, напоминающей падающую Пизанскую башню, и директор облторга, сухонький старичок с быстрыми молодыми глазами, первым делом пригласили высоких гостей к столу.
– Убрать все к дьяволу! – рассвирепел Петр Кирыч. – Прохиндеи! Дешево покупаете первого секретаря обкома! Объясните лучше, откуда продукты?
– Как откуда? – переглянулись руководители торговли. – Со складов. Да и почему это вас так удивляет, Петр Кирыч. Мы часто так торгуем.
– Вы, как я вижу, вступили в преддверие коммунизма! – продолжал бушевать Петр Кирыч. – Объясните нам, откуда сие изобилие? Закрома у вас продуктами забиты, а вы выкидываете на прилавки помаленьку, чтобы народ не заелся. Так я говорю? Отвечайте! Всех выгоню в шею, под суд отдам! Ишь, зажрались!
Посчитав, что дело сделано, Щелочихин еще раз подвигал своими знаменитыми «брежневскими» бровями, пожал руки торговому начальству, отбыл восвояси.
* * *
Этот странный литературный вечер в Доме культуры металлургов подходил к концу. В который раз ветераны принимали у себя в клубе писателя, но никто не хотел уходить. Павел Субботин умело «завел» слушателей, плавно перейдя от дел литературных, которые нынче «не кормят», к разговору о положении дел в стране, к политике. Знал слабость бывших медсестер и танкистов, пехотинцев и связистов: их хлебом не корми, дай припомнить былое – дымок у походного костра, бои и походы, благодарности товарища Сталина за успешно проведенные операции. Субботин сегодня был как никогда искренен, его весьма интересовала разгадка душ этих многократно обманутых, изможденных, растерянных, больных стариков и старух. Они, наивные, свято верили в неосуществимые идеи коммунизма. И в такой безоглядной вере были сродни им, членам великой ассоциации. Но была и разница: дай этим же русским вдоволь еды, бесплатную водку и крышу над головой, вмиг забудут свои святыни. Так было и со Сталиным, когда, узнав о его смерти, плакала вся страна, а потом кинулась сносить памятники вождю.– Я совсем вас замучил, – участливо проговорил Субботин. – Может, у кого есть наболевшие вопросы? – Лицо писателя излучало сочувствие.
– Вы, товарищ писатель, за границей сами-то не бывали? – приподнялся с первого ряда сутулый старик, опираясь на алюминиевую палку. На сером пиджаке ветерана виднелись четыре ряда орденских колодочек. – Может, это к нашей беседе не относится, но все же.
– Приходилось бывать мне за рубежом, – Мог побиться об заклад, что сейчас последует извечный вопрос бывших фронтовиков: расскажите, как там проживают ихние ветераны войны?
– Правда ли, будто немцы, ну, те, фашисты, побежденные нами по всем статьям, живут лучше нас, победителей?
Охо-хо! Бедные вы люди, родившиеся в моей пронизанной ложью стране. С каким бы наслаждением рассказал Субботин этим бедолагам, живущим ныне одними воспоминаниями, об истинном положении дел в мире. Однако в этой аудитории его не поймут, сочтут сумасшедшим. Субботин был железным человеком, лишенным сантиментов, но сегодня ему было искренне, по-человечески жаль славных стариков, несущих тяжкие вериги за грехи лжепророков. Они ничего не дали людям, кроме слепой, фанатичной веры и израненных душ и тел.
– Боюсь, друзья, что вы меня неправильно поймете, – осторожно начал Субботин, – однако вы спросили, я отвечаю: в той же Германии я встречался с ветеранами войны. Язык не поворачивается сказать правду.
– Валяй, мы врукопашную ходили, – весело сказал какой-то мужчина с обгорелым лицом, видимо, бывший танкист, – выдержим.
– Пенсия у ветеранов разная, в зависимости от звания и заслуг. Но возьмем рядовых. В переводе на советские деньги они получают ежемесячно по 600 рублей.
– Шестьсот! – прошелестело по залу. – Рядовые?
– Плюс отличное жилье, бесплатные телефоны, лекарства, медобслуживание и ежегодные премии, на которые старики предпочитают совершать круизы.
– Что это за штуковина, кру-изы?
– Путешествия. Премии хватает, чтобы совершить кругосветное путешествие. Вы телевизор, надеюсь, смотрите? Заметили, у всех иностранцев, будь то глубокие старики, отличные зубы. А у вас?
– Стальные коронки и то поставить не можем, очередь два года! – ответила за всех сгорбленная женщина в первом ряду.
– А в Югославии, – Субботин мельком глянул на часы, пора было закругляться, – у каждого участника войны есть специальные знаки, очень яркие. Когда человек с таким знаком входит, к примеру, в трамвай, все встают, наперебой уступают ему место…
Больше вопросов не было. Все расходились мрачные, опустошенные.