Страница:
– Извините, Петр Кирыч, – вмешался более расторопный капитан, – здесь какая-то неувязка получается: в одной шифровке запрашивается политическое положение в области, а в другой… приказано сжечь партийные дела и протоколы последних бюро, заседаний, активов.
– Сжечь?! – загремел Петр Кирыч. – Хрен им в зубы! Старососненский обком Коммунистической партии Советского Союза в подполье не уйдет, даже если придется взяться за оружие. А что касается положения, то… Сытников, записывай ответную телеграмму. «Старососненский обком партии сообщает: в условиях разброда и шатания мы, члены бюро обкома и весь актив, поддерживаем действия ГКЧП. Считаем, что это единственно верный путь к наведению порядка. Но…» Выделите, Сытников, это «но». «Актив сильно обеспокоен тем, что средства массовой информации продолжают нагнетать проельцинские настроения. Люди подвергаются мощному психологическому воздействию через постоянно оглашаемые документы так называемого российского правительства и указы Ельцина. Нужны решительные действия. Суровые, бескомпромиссные. В стране есть одна власть – КПСС. Ее приказы не обсуждаются и не отменяются». Все. Подписал первый секретарь обкома Щелочихин. Все записано, Сытников?
– Так точно, Петр Кирыч, но… – Сытников на всякий случай отошел на шаг от стола первого секретаря, ибо предполагал, что может за сим последовать.
– Ты, Сытников, сегодня, не мычишь, не телишься! – разозлился Петр Кирыч. – Что-то недоговариваешь. Или тоже решил переметнуться к этим голодранцам?
– Осмелюсь предположить, – вновь обрел дар голоса Сытников, – мы можем оказаться в глупом положении. Я рано утром звонил в соседний обком, Воронежский, и там, и всюду… Нынче мало кто осмеливается в открытую поддерживать ГКЧП.
Петр Кирыч расслабил мускулы. Хотел было заорать на своего верного помощника, ударить кулаком по столу, заставить выложить на красное сукно стола партийный билет. Но… быстро сообразил, раз в Воронеже осторожно отмежевались от ГКЧП, то им, которые всегда следуют курсом соседней могучей области, тоже пора менять ориентиры.
– А вы у меня светлые головы! – смягчился Петр Кирыч, взглядом подбодрил сотрудников. – Давайте, братцы, решим так: Сытников, ты выполняй первое указание комитета – начинай сжигать документы. – Закололо сердце. Бывало, учетную карточку коммуниста ему даже в руки, на мгновение, подержать не давали, мол, сия красная книжечка – документ не твой, как и ты сам, принадлежит партии. А теперь… – Сжигай документы по списку «а» и «ц». Надеюсь, помнишь, две машинки для уничтожения бумаг получили в прошлом месяце.
– Помню, Петр Кирыч, как гляну на них, сердце обрывается.
– Надеюсь, Сытников, у тебя есть особо доверенные люди, которым ты поручишь такое деликатное задание? Объясни осторожно, что к чему, да смотри, чтобы ни одна бумажка из архива не ушла мимо! Сейчас людишки научились на всем делать деньги. Ты меня понял?
– С полуслова, Петр Кирыч! – угодливо хихикнул Сытников, а сам подумал о том, что в эдакой неразберихе надобно кое-что из бумаг, в которых упоминается его личная инициатива, припрятать до лучших времен.
– Когда наладишь поток, сразу же дай задание собрать часам к восемнадцати всех членов обкома и руководителей крупных предприятий, сообща станем думать, как жить дальше. А то на словах у нас ответственность коллективная, а на деле… – Повернулся к капитану КГБ Шалимову. – А ты, майор, обеспечь-ка охрану здания. Прежде в обком любой мог зайти с партбилетом, а сегодня… билеты за бутылку водки продают подонки. Усиль контроль, удвой посты из милиционеров. – Вытянул руку, предупреждая возражения. – С милицией я договорюсь, поступят в твое распоряжение.
– Слушаюсь, товарищ Щелочихин, – кагэбешник знал, что первый секретарь слов на ветер не бросает, – но… извините, я по званию капитан.
– С сегодняшнего дня, ты, Шалимов, майор! – Тон Петра Кирыча был категоричен. – С завтрашнего, возможно, полковником станешь. Во время войны, бывало, лейтенанты полками командовали…
Плотно прикрыв за Сытниковым и капитаном Шалимовым дверь, Петр Кирыч, согнав с лица насмешливое выражение, присел бочком к телефонному столику. Подумал о том, что еще до начала партийного актива стоит обзвонить директоров и членов обкома, выработать единое мнение, чтобы не получилась комедия вроде тех, что приходится наблюдать на заседаниях Верховного Совета. Естественно, первой он позвонит Нине Александровне, о которой в суматохе, честно сказать, забыл. С нее и начнет «совет».
– Нина Александровна! – привычно, с металлом в голосе, начал Петр Кирыч. – Чем занимаешься? Планом? Милая ты моя фанатичка! Вырастил на свою голову. А я… слова застревают в горле, жгу партийные документы. Государство в опасности. Прости, я немного возбужден, тучи сгустились над головами. Как там настроение у рабочего люда? Сплошь равнодушное? Н-да, воспитали поколение роботов, механических людишек. Им бы только пожрать, выпить, с бабой переспать, а там хоть трава не расти. Что ты сказала? Некогда выслушивать мои байки?.. – Беспомощно огляделся по сторонам. Такого еще не было, чтобы кто-нибудь в городе во время разговора с первым смел положить трубку. – Нахалка! Все забыла. – Петр Кирыч рванулся было к прямому телефону, но вовремя сдержался. Тоже, поди, баба не в себе, а он… с нравоучениями полез.
Чтобы немного отвлечься да заодно узнать, что происходит в стране, включил телевизор. На экране был Мстислав Растропович: «Я прилетел в Москву только что из Парижа. Думаю, не нужно спрашивать, с какой целью. Едва увидев на экране физиономии этих шариковых из ГКЧП с трясущимися руками, понял, что случилось самое страшное…» Петр Кирыч с досады выключил телевизор, в растерянности посидел, прислушиваясь к возбужденным голосам, доносящимся с площади. Лицо его перекосило от злости. Как быстро меняют шкуры наши верховные властители, заодно и с местной знатью, как они любили в тесном кругу себя называть. Обосрались со страху. А может, и впрямь все так скверно? Может, он просто фанатик-одиночка? «Не один я нынче с башкой. Ежели к власти придут экстремисты-демократы, купленные сионистами и прогнившим насквозь Западом, мне хана, все припомнят! И северные лагеря, где командовал охранным полком, по головке политических не гладил; раскопают и родню, один дядя чего стоит!» – машинально стал накручивать «вертушку», номера помнил, слава Богу, наизусть. Большинство московских абонентов не отвечало. Откликнулся начальник управления КГБ по Москве:
– Генерал Мымриков на проводе!
– Мымриков? Здорово, Леша! – закричал в трубку обрадованный Петр Кирыч: выходит, не все потеряно. Выходит, наши еще держат московскую власть. – Ну, как там твое хозяйство?
– Хуже, Петя, не бывает, разве что в аду, но я там покуда не бывал.
– Что так мрачно, друг?
– Как бы ты себя чувствовал на моем месте? Сижу и жду ареста. Пистолет передо мной, на столе.
– Это ты брось, Алексей, брось! – чуть не завопил Петр Кирыч, испугавшись не столько за генерала Мымрикова, сколько за себя. – Неужто так плохо?
– Вляпались мы… Три дня назад, когда заварушка началась, я по приказу высшего командования, естественно, начал задерживать курсантские походные колонны, что двигались к Москве, заставы выставлял. От Ельцина выскочки милицейские мне грозили расстрелом, а теперь вот… Прости, Петр, кажись, за мной идут! – повесил трубку.
«Ну вот и все! Советская власть рухнула окончательно и бесповоротно, – с горечью подумал Петр Кирыч, поигрывая сверкающим дарственным пистолетом. – А при чем тут советская власть? Одно красивое название, обертка от конфетки „Мишка на севере“. Была власть партии, а Советы… так, прикрытие. Обычная власть. Где-то она по-иному зовется, а у нас так… Обычная власть с переворотами, тайными заговорами, интригами, коррупцией, взяточничеством. – Подумал так, и сразу на душе полегчало. – А что если, пока не поздно, рвануть за границу?»
Грустные мысли Петра Кирыча прервал настойчивый стук в дверь. Резкий, требовательный. Так стучать в заветную дверь, перед которой любой робел, как мальчишка, еще никто не решался. И вдруг его осенило: «Арест! За Мымриковым пришли! Теперь за мной! – Он схватил пистолет, снял предохранитель. Сердце стучало словно кузнечный молот. – Все! Конец! Пришла моя смерть!» – Петр Кирыч машинально поднял пистолет на уровень рта, холодный ствол обжег губы. Рука сама отдернулась от лица. И неожиданная острейшая злость вдруг овладела Петром Кирычем. «А на каком, собственно, основании его хотят арестовать? Разве мало доброго сделал он для области, для страны?» На пороге стоял Русич, а за ним какие-то незнакомые люди.
– Русич? Ты? – очень удивился Петр Кирыч. – Чего тебе нужно в обкоме партии? Авось не состоишь более в ее рядах?
– Прошу, Петр Кирыч, пройдемте в кабинет! Негоже толковать на пороге! – спокойно сказал Русич, хотя было заметно, какими усилиями воли давалось ему спокойствие: скулы затвердели, кулаки сжаты. – Разрешите? – отстранив Щелочихина, Русич первым вошел в кабинет.
– Чем обязан столь высокому визиту? – сквозь зубы процедил Петр Кирыч.
– Нас интересует, почему в обкоме партии сжигаются документы?
– Слишком много накопилось бумаг! – с издевкой начал было Петр Кирыч и осекся. – А если серьезно, то… из высших партийных органов получено указание на сей счет.
– Можно взглянуть на указание?
– Прошу! – Петр Кирыч поискал на столе телеграмму, швырнул вдоль стола.
– А ты, Русич, собственно, кого представляешь? Бандформирование? – не удержался Петр Кирыч, так хотелось вывести из себя этого правдоискателя, который много лет мешал ему, торчал костью в горле, даже пытался увести его собственность – Нину Александровну.
– Повежливей, повежливей, ваша власть кончилась! – заиграл желваками молчавший до сих пор капитан из военкомата.
– Нужно дать приказ срочно прекратить уничтожение партийных документов! – вмешался Булатов.
– Я уже дал такое указание! – Никто не заметил, когда появился в кабинете заворготделом Сытников, подобострастно заглядывая в глаза Русича.
– Сытников! – ужаснулся Петр Кирыч. – Да ты, оказывается, двуглавое чудовище! Разве указания ЦК партии для тебя не закон? Да и я тебе лично, под персональную ответственность…
– Времена, Петр Кирыч, меняются, а мы, чиновники, должны добросовестно помогать любой законной власти!
– Ну, Сытников, ты у меня за все ответишь, за все!
– Пойдемте, «господа», я покажу вам, где хранятся в этом кабинете самые секретные документы!
– Дайте воды! – хрипло попросил Петр Кирыч, запрокидывая назад голову. Его не столько убило само предательство «верного» человечка, сколько его вероломное обращение: «господа!» Вот уж воистину не знаешь, где начинается подлость в человеке и где заканчивается.
Сытников совершенно преобразился. Рано утром он был сама покорность, отводил глаза, движения были вялыми, а тут… Откуда взялась прыть? Он буквально летал от сейфа к несгораемому шкафу, отворял своим универсальным ключом потайные ящики в стене, извлекал пачки коричневых и желтых листков с анкетами, протоколами заседаний бюро. Он понимал, что в первую очередь нужно демократам, – решение о безоговорочной поддержке ГКЧП обкомом. И когда выудил эту бумагу, еще не отпечатанную на машинке, просиял, подал Русичу.
– Какую шваль я держал при себе! – растерянно проговорил Петр Кирыч. – Тявки! – Он понимал, что большинство из его ближайшего окружения, вчера еще готовое лизать его сапоги, сегодня разбежалось и ждать подмоги неоткуда. – Вы учтите, господа-товарищи, посягаете на служебные документы не одного Щелочихина, а всей партии, а она с каждого строго спросит.
– Ты, Петр Кирыч, наверное, еще не слышал выступление Бориса Николаевича Ельцина, – весело проговорил Русич. – Коммунистической партии в России больше не существует. Она распущена, высшие органы партии запрещены.
– Что вы такое несете? – Холодный пот выступил на лбу Щелочихина, руки мелко-мелко затряслись. – Партия Ленина, которая победила проклятый фашизм, распущена? Даже в самом страшном сне не может такого случиться! – Он невольно взглянул на Сытникова, как бы спрашивая, верно ли это? Бывший завотделом горестно кивнул.
Некоторое время Щелочихин отрешенно смотрел, как незнакомые парни набивали мешки с фельдъегерскими пломбами, запихивали партийные документы, а ведь еще неделю назад каждый листик бережно разглаживался, подшивался для истории, для вечных архивов.
– А теперь, товарищ Щелочихин, – твердо сказал Русич, – освободите немедленно кабинет, здание бывшего обкома партии. И еще. Приказываю, впредь до особого распоряжения новых властей не покидать город до вызова в соответствующие органы. Понятно?
– Переворот! Свершился переворот! А меня… под домашний арест? – Нужно было помолчать, однако Петр Кирыч не сдержался, выпустил кипящее внутри бешенство. – Я служил в лагерях, видывал таковых, как вы, и они… они ползали в моих ногах, молили о милости, а вы… молокососы…
– Возьмите личные вещи, Петр Кирыч, и – на выход!
– Вы не имеете права, меня избирал народ, а вы… силой захватили власть! – Щелочихин плохо помнил, что было дальше. Что-то произошло страшное, что было выше его понимания. Сопротивляться уже не было сил. Будто в полусне, не чувствуя ног, Петр Кирыч стал спускаться по широкой мраморной лестнице, устланной коврами. У главного подъезда, где обычно со скучающим видом стояли два милиционера, уже плескалась толпа.
– Товарищи, товарищи! – забежал вперед вездесущий Сытников, желая хоть чем-то угодить недавнему шефу. – Пропустите, пропустите! Первый секретарь обкома идет!
И тут же из толпы полетели насмешки, злобные выкрики:
– Ишь, отожрался на партийных харчах!
– На нары его, на нары! На баланду возле параши!
Почти теряя сознание от этих гневных слов, Петр Кирыч протиснулся сквозь живой строй, благо Русич и Булатов, да еще Сытников с капитаном из военкомата помогли преодолеть узкий коридор. Выйдя на мраморные ступени, Петр Кирыч боковым зрением отметил, что его служебной черной «волги» под номером 0001 у главного подъезда нет, бочком, сторонясь толпы, почти прижимаясь к стене, он скользнул в узкий переулок, где его уже никто не знал. Вот когда он мысленно возблагодарил судьбу, что первый секретарь обкома был вроде святого, которого могли видеть немногие.
Запыхавшись от непривычно быстрого шага, Петр Кирыч добрался наконец до здания, в котором жили обкомовские работники, отворил двери подъезда № 1, «литерного», как его называли, и вновь удивился – в холле не оказалось охранника. И эта неприятная новость резанула по сердцу: «Теперь, выходит, любая шваль может запросто войти в подъезд, подняться на четвертый этаж…»
Не успел раздеться, как услышал телефонный звонок. Обрадовался звонку, как приятной вести. По голосу, без представлений, узнал нового начальника областного КГБ. Всего полгода назад он был с повышением переведен в Старососненск. Петр Кирыч все время мечтал пригласить полковника на дачку, но… суета сует, они так и не успели сблизиться, ограничиваясь суховатыми деловыми отношениями.
– Здравия желаю, Петр Кирыч! – четко и деловито произнес Свиридов. – Я уполномочен вас проинформировать о том, что мною получена шифрограмма, подписанная первым заместителем министра генерал-полковником Грушко.
– Грушко! О, я хорошо его знаю! – не подумав, проговорил Петр Кирыч. – Что там он хочет сообщить нового?
– Думаю, сообщение прояснит многое.
– Читайте же, наконец!
– «Всем начальникам областных, краевых, республиканских комитетов госбезопасности. Предпринятая 19–21 августа 1991 года попытка группы государственных лиц совершить военный переворот в стране сорвана в результате решительных действий демократических сил страны. Антиконституционные заговоры гэкачепистов не поддержал ни народ, ни местные власти, ни армия. Авантюристы от политики отныне понесут полную ответственность за противоправные действия. Посему приказываю: установить полный контроль за лицами, активно поддержавшими заговор, изъять документы в поддержку ГКЧП. В отношении лиц, участвовавших в заговоре, будут возбуждены уголовные дела». У меня все, Петр Кирыч.
Затем отворил дверь второй комнаты, которая якобы была им подготовлена для капитального ремонта.
– Как настроение, Вильямс?
– Изнываю от бездействия, – с дивана поднялся, отложив книгу, тот самый Вельяминов, бывший смертник, освобожденный Субботиным из секретного лагеря «Огненный».
– Грядут, грядут великие дела! – патетически воскликнул Субботин. – Помнишь Гёте:
Разговор не клеился.
– Тс-с! – Вильямс приложил палец к губам. – Кажется, к нам идут.
– Быстро! – Субботин указал Вильямсу на дверь. Запер ее на два оборота ключа. Сел пить чай.
Они не ошиблись и на сей раз. Изощренный натренированный слух всегда выручал агентов ассоциации. В дверь постучали не очень уверенно. Субботин накинул костюм с пуговицами, излучающими нервно-паралитический газ. Предосторожность никогда не мешала. Знакомые прийти не должны, «гаврики» будут звонить по телефону. Кто бы это мог быть?
Субботин нарочито медленно прошел к выходу, отворил, не спрашивая, кто пожаловал. Перед ним стоял человек в форме майора милиции.
– Здравствуйте, я майор Андрейченко из управления. Разрешите пройти в квартиру?
– Проходите, но… странный визит. – Субботин превосходно разыграл изумление. – Чем могу служить, майор?
– Хотелось уточнить некоторые мелкие детали, – майор потянулся к планшетке.
– Я к делам милиции отношения вроде бы не имею, но… К вашим услугам, – старался говорить громко, чтобы Вильямс за дверью его услышал.
– Вы знакомы с Пантюхиным? – Майор вскинул на Субботина серые проницательные глаза. – Только, пожалуйста, не утверждайте, что не знаете этого человека! – показал фотографию Пантюхина, снятого, как и полагается при аресте, анфас и профиль.
– Пантюхин – мой сосед! – обезоруживающе улыбнулся Субботин. – Живем на одной лестничной клетке. А потом… я вообще отказываюсь разговаривать с вами, товарищ майор, – решительно заявил Субботин, чувствуя, что нужно время для выяснения цели этого визита. – Кажется, по советскому законодательству я имею право не отвечать на вопросы милиционера-любителя.
– Да, это ваше право! – неожиданно согласился майор. Субботин явственно почувствовал: попал в «десятку». Майор, видимо, и впрямь проводил некое расследование по личной инициативе. – В таком случае, до свиданья, писатель Субботин! – с легкой иронией закончил майор и направился к выходу…
Вильямс, явно встревоженный разговором, который отчетливо слышал в своем убежище, осторожно постучал в дверь. Ничего не говоря, присел к столу, Субботин сделал то же самое. Пауза затянулась. Наконец-то Вильямс глухо произнес:
– Дорогой друг! Надеюсь, вы поняли, это мой след! Где-то мы с вами «прокололись» и навели след на Старососненск. Если в такое время милиция вспомнила о беглеце, то… Немедленно свяжитесь с московским лидером, сообщите, что сегодняшней ночью я покидаю город. Пусть приготовят транспорт на вокзале, деньги, новые документы, заграничный паспорт. Ждать больше нельзя ни минуты.
…И даже он, опытнейший агент ассоциации, не заподозрил неладное. За полчаса до отхода поезда, благо вокзал был рядом, они вышли из дома. Вильяме шел впереди, Субботин, смешавшись с пассажирами, чуть сзади. Проследив за Вильямсом, убедившись, что беглец с таежного острова «Огненный» благополучно сел в купе мягкого вагона, Субботин облегченно вздохнул и направился домой. Вслед за ним отошла и черная «волга» с номерами, заляпанными грязью.
…Скорый Старососненск – Москва уже подходил к столице. За окнами промелькнули платформы станции Крюково. Вильямс сидел у окна и торопил время. Перед его мысленным взором стояли не эти подмосковные пригороды, вдоль железнодорожного пути засыпанные мусором, а ухоженные домики городка в штате Айова, бассейн с голубой водой, плантация роз. И не хотелось вспоминать о прошлом – советском суде, месяцах ожидания казни, страшном островке под Красноярском.
В дверь купе заглянул проводник:
– Билеты нужны для отчета?
– Нет, спасибо!
Едва скрылась голова проводника в форменной фуражке, как в купе вошли двое, плотно прикрыли за собой дверь. Ни слова не говоря, один из вошедших схватил руки Вильямса, второй ловко защелкнул на его запястьях наручники.
– Объясните, что происходит? Я ничего не понимаю! – попытался протестовать агент. – Я отшень плохо говорю по-русски.
– Сидеть тихо! Вы арестованы!..
Игорь Русич, сменивший кликуху Длинный Джон на Афганец, буквально упивался неожиданно свалившейся на него свободой. Уже смирился с мыслью, что догнивать ему в зоне до конца жизни. После неудавшегося побега воля уже не светила. На теле Афганца теперь трудно было разобрать, где кончаются рисунки татуировок и где начинаются шрамы от ножевых и пулевых ранений. Когда он скидывал нательное белье, сокамерники только удивленно покачивали головами: «Сильно „прошили“ тебя, Афганец».
Кличка Афганец давно уже заменила Игорю не только прежние кликухи, но и собственную фамилию, на которую он уже не отзывался. Словом, путь ему был определен безошибочный: из лагеря в лагерь, с пересылки на пересылку, из карцера в карцер. И вдруг…
Все началось с неожиданности. Жара в Чечне, где он отбывал наказание, стояла невыносимая. Лагерь их был в тридцати километрах от Грозного, в полупустынной местности. Казалось, живут они на раскаленной сковородке. На воздух выкарабкаешься – задыхаешься, в камерах, где вместо двадцати двух «гавриков» высиживало сорок, вообще душегубка. Давно уже никто из зеков не носил ни маек, ни нижних рубах, сидели в трусах, в основном на полу камеры, тесно сбившись в кучки, «по сословиям». В тот счастливый августовский день раздатчик из каптерки, земляк Игоря, успел шепнуть ему: «В Москве заваруха. Какая-то хунта, говорят, берет верх. В городе паника. Не до нас нынче. Можно смыться, тумкайте быстрей. Не до нас властям».
Игорь тут же собрал «толковище», куда были допущены лишь самые главные «авторитеты», «воры в законе». Договорились быстро. Лучше получить «маслину» на свободе, чем тянуть бесконечный срок в аду. План придумали сатанинский. На следующий день, как обычно, потребовали прогулки. Опыт захвата заложников у Игоря был. И по его предложению они неожиданно напали на трех молодых узбеков-конвоиров, закрылись в коридоре, отперев предварительно все камеры. Приготовили ультиматум. Но… их никто и не думал атаковать. Позже выяснилось, что почти вся охранная команда, давно насолившая местным зекам, самовольно разбежалась по домам, захватив казенное оружие для самообороны. Переходные коридоры, «карантины», «лабиринты» с железными переборками остались незапертыми. Лишь начальник колонии, коего все зеки уважали, не сбежал. Наоборот, он попросил главного «авторитета» Мишу Питерского, отъявленного уголовника, бандита и грабителя, выстроить весь личный состав лагеря для поверки. Сей приказ был исполнен весело и без проволочек. Где еще такое увидишь: вселагерное построение и без конвоя, без овчарок; даже вышки пустовали.
Объяснив ситуацию, начальник лагеря предложил заманчивый вариант освобождения: все, кто добровольно пожелает встать на защиту законной Конституции, получат документ и в бегах числиться не будут. Это было встречено громовым хохотом. Тут же, на плацу, черным по белому записали: «Мы, четыреста одиннадцать уголовных преступников, отбывающих сроки в исправительно-трудовой колонии строгого режима № 2473, считаем, что должны выступить с оружием в руках против заговорщицкой хунты. Заверяем власти Чечено-Ингушетии, что после подавления путча „честные воры“ возвратятся к месту отбытия наказания».
– Сжечь?! – загремел Петр Кирыч. – Хрен им в зубы! Старососненский обком Коммунистической партии Советского Союза в подполье не уйдет, даже если придется взяться за оружие. А что касается положения, то… Сытников, записывай ответную телеграмму. «Старососненский обком партии сообщает: в условиях разброда и шатания мы, члены бюро обкома и весь актив, поддерживаем действия ГКЧП. Считаем, что это единственно верный путь к наведению порядка. Но…» Выделите, Сытников, это «но». «Актив сильно обеспокоен тем, что средства массовой информации продолжают нагнетать проельцинские настроения. Люди подвергаются мощному психологическому воздействию через постоянно оглашаемые документы так называемого российского правительства и указы Ельцина. Нужны решительные действия. Суровые, бескомпромиссные. В стране есть одна власть – КПСС. Ее приказы не обсуждаются и не отменяются». Все. Подписал первый секретарь обкома Щелочихин. Все записано, Сытников?
– Так точно, Петр Кирыч, но… – Сытников на всякий случай отошел на шаг от стола первого секретаря, ибо предполагал, что может за сим последовать.
– Ты, Сытников, сегодня, не мычишь, не телишься! – разозлился Петр Кирыч. – Что-то недоговариваешь. Или тоже решил переметнуться к этим голодранцам?
– Осмелюсь предположить, – вновь обрел дар голоса Сытников, – мы можем оказаться в глупом положении. Я рано утром звонил в соседний обком, Воронежский, и там, и всюду… Нынче мало кто осмеливается в открытую поддерживать ГКЧП.
Петр Кирыч расслабил мускулы. Хотел было заорать на своего верного помощника, ударить кулаком по столу, заставить выложить на красное сукно стола партийный билет. Но… быстро сообразил, раз в Воронеже осторожно отмежевались от ГКЧП, то им, которые всегда следуют курсом соседней могучей области, тоже пора менять ориентиры.
– А вы у меня светлые головы! – смягчился Петр Кирыч, взглядом подбодрил сотрудников. – Давайте, братцы, решим так: Сытников, ты выполняй первое указание комитета – начинай сжигать документы. – Закололо сердце. Бывало, учетную карточку коммуниста ему даже в руки, на мгновение, подержать не давали, мол, сия красная книжечка – документ не твой, как и ты сам, принадлежит партии. А теперь… – Сжигай документы по списку «а» и «ц». Надеюсь, помнишь, две машинки для уничтожения бумаг получили в прошлом месяце.
– Помню, Петр Кирыч, как гляну на них, сердце обрывается.
– Надеюсь, Сытников, у тебя есть особо доверенные люди, которым ты поручишь такое деликатное задание? Объясни осторожно, что к чему, да смотри, чтобы ни одна бумажка из архива не ушла мимо! Сейчас людишки научились на всем делать деньги. Ты меня понял?
– С полуслова, Петр Кирыч! – угодливо хихикнул Сытников, а сам подумал о том, что в эдакой неразберихе надобно кое-что из бумаг, в которых упоминается его личная инициатива, припрятать до лучших времен.
– Когда наладишь поток, сразу же дай задание собрать часам к восемнадцати всех членов обкома и руководителей крупных предприятий, сообща станем думать, как жить дальше. А то на словах у нас ответственность коллективная, а на деле… – Повернулся к капитану КГБ Шалимову. – А ты, майор, обеспечь-ка охрану здания. Прежде в обком любой мог зайти с партбилетом, а сегодня… билеты за бутылку водки продают подонки. Усиль контроль, удвой посты из милиционеров. – Вытянул руку, предупреждая возражения. – С милицией я договорюсь, поступят в твое распоряжение.
– Слушаюсь, товарищ Щелочихин, – кагэбешник знал, что первый секретарь слов на ветер не бросает, – но… извините, я по званию капитан.
– С сегодняшнего дня, ты, Шалимов, майор! – Тон Петра Кирыча был категоричен. – С завтрашнего, возможно, полковником станешь. Во время войны, бывало, лейтенанты полками командовали…
Плотно прикрыв за Сытниковым и капитаном Шалимовым дверь, Петр Кирыч, согнав с лица насмешливое выражение, присел бочком к телефонному столику. Подумал о том, что еще до начала партийного актива стоит обзвонить директоров и членов обкома, выработать единое мнение, чтобы не получилась комедия вроде тех, что приходится наблюдать на заседаниях Верховного Совета. Естественно, первой он позвонит Нине Александровне, о которой в суматохе, честно сказать, забыл. С нее и начнет «совет».
– Нина Александровна! – привычно, с металлом в голосе, начал Петр Кирыч. – Чем занимаешься? Планом? Милая ты моя фанатичка! Вырастил на свою голову. А я… слова застревают в горле, жгу партийные документы. Государство в опасности. Прости, я немного возбужден, тучи сгустились над головами. Как там настроение у рабочего люда? Сплошь равнодушное? Н-да, воспитали поколение роботов, механических людишек. Им бы только пожрать, выпить, с бабой переспать, а там хоть трава не расти. Что ты сказала? Некогда выслушивать мои байки?.. – Беспомощно огляделся по сторонам. Такого еще не было, чтобы кто-нибудь в городе во время разговора с первым смел положить трубку. – Нахалка! Все забыла. – Петр Кирыч рванулся было к прямому телефону, но вовремя сдержался. Тоже, поди, баба не в себе, а он… с нравоучениями полез.
Чтобы немного отвлечься да заодно узнать, что происходит в стране, включил телевизор. На экране был Мстислав Растропович: «Я прилетел в Москву только что из Парижа. Думаю, не нужно спрашивать, с какой целью. Едва увидев на экране физиономии этих шариковых из ГКЧП с трясущимися руками, понял, что случилось самое страшное…» Петр Кирыч с досады выключил телевизор, в растерянности посидел, прислушиваясь к возбужденным голосам, доносящимся с площади. Лицо его перекосило от злости. Как быстро меняют шкуры наши верховные властители, заодно и с местной знатью, как они любили в тесном кругу себя называть. Обосрались со страху. А может, и впрямь все так скверно? Может, он просто фанатик-одиночка? «Не один я нынче с башкой. Ежели к власти придут экстремисты-демократы, купленные сионистами и прогнившим насквозь Западом, мне хана, все припомнят! И северные лагеря, где командовал охранным полком, по головке политических не гладил; раскопают и родню, один дядя чего стоит!» – машинально стал накручивать «вертушку», номера помнил, слава Богу, наизусть. Большинство московских абонентов не отвечало. Откликнулся начальник управления КГБ по Москве:
– Генерал Мымриков на проводе!
– Мымриков? Здорово, Леша! – закричал в трубку обрадованный Петр Кирыч: выходит, не все потеряно. Выходит, наши еще держат московскую власть. – Ну, как там твое хозяйство?
– Хуже, Петя, не бывает, разве что в аду, но я там покуда не бывал.
– Что так мрачно, друг?
– Как бы ты себя чувствовал на моем месте? Сижу и жду ареста. Пистолет передо мной, на столе.
– Это ты брось, Алексей, брось! – чуть не завопил Петр Кирыч, испугавшись не столько за генерала Мымрикова, сколько за себя. – Неужто так плохо?
– Вляпались мы… Три дня назад, когда заварушка началась, я по приказу высшего командования, естественно, начал задерживать курсантские походные колонны, что двигались к Москве, заставы выставлял. От Ельцина выскочки милицейские мне грозили расстрелом, а теперь вот… Прости, Петр, кажись, за мной идут! – повесил трубку.
«Ну вот и все! Советская власть рухнула окончательно и бесповоротно, – с горечью подумал Петр Кирыч, поигрывая сверкающим дарственным пистолетом. – А при чем тут советская власть? Одно красивое название, обертка от конфетки „Мишка на севере“. Была власть партии, а Советы… так, прикрытие. Обычная власть. Где-то она по-иному зовется, а у нас так… Обычная власть с переворотами, тайными заговорами, интригами, коррупцией, взяточничеством. – Подумал так, и сразу на душе полегчало. – А что если, пока не поздно, рвануть за границу?»
Грустные мысли Петра Кирыча прервал настойчивый стук в дверь. Резкий, требовательный. Так стучать в заветную дверь, перед которой любой робел, как мальчишка, еще никто не решался. И вдруг его осенило: «Арест! За Мымриковым пришли! Теперь за мной! – Он схватил пистолет, снял предохранитель. Сердце стучало словно кузнечный молот. – Все! Конец! Пришла моя смерть!» – Петр Кирыч машинально поднял пистолет на уровень рта, холодный ствол обжег губы. Рука сама отдернулась от лица. И неожиданная острейшая злость вдруг овладела Петром Кирычем. «А на каком, собственно, основании его хотят арестовать? Разве мало доброго сделал он для области, для страны?» На пороге стоял Русич, а за ним какие-то незнакомые люди.
– Русич? Ты? – очень удивился Петр Кирыч. – Чего тебе нужно в обкоме партии? Авось не состоишь более в ее рядах?
– Прошу, Петр Кирыч, пройдемте в кабинет! Негоже толковать на пороге! – спокойно сказал Русич, хотя было заметно, какими усилиями воли давалось ему спокойствие: скулы затвердели, кулаки сжаты. – Разрешите? – отстранив Щелочихина, Русич первым вошел в кабинет.
– Чем обязан столь высокому визиту? – сквозь зубы процедил Петр Кирыч.
– Нас интересует, почему в обкоме партии сжигаются документы?
– Слишком много накопилось бумаг! – с издевкой начал было Петр Кирыч и осекся. – А если серьезно, то… из высших партийных органов получено указание на сей счет.
– Можно взглянуть на указание?
– Прошу! – Петр Кирыч поискал на столе телеграмму, швырнул вдоль стола.
– А ты, Русич, собственно, кого представляешь? Бандформирование? – не удержался Петр Кирыч, так хотелось вывести из себя этого правдоискателя, который много лет мешал ему, торчал костью в горле, даже пытался увести его собственность – Нину Александровну.
– Повежливей, повежливей, ваша власть кончилась! – заиграл желваками молчавший до сих пор капитан из военкомата.
– Нужно дать приказ срочно прекратить уничтожение партийных документов! – вмешался Булатов.
– Я уже дал такое указание! – Никто не заметил, когда появился в кабинете заворготделом Сытников, подобострастно заглядывая в глаза Русича.
– Сытников! – ужаснулся Петр Кирыч. – Да ты, оказывается, двуглавое чудовище! Разве указания ЦК партии для тебя не закон? Да и я тебе лично, под персональную ответственность…
– Времена, Петр Кирыч, меняются, а мы, чиновники, должны добросовестно помогать любой законной власти!
– Ну, Сытников, ты у меня за все ответишь, за все!
– Пойдемте, «господа», я покажу вам, где хранятся в этом кабинете самые секретные документы!
– Дайте воды! – хрипло попросил Петр Кирыч, запрокидывая назад голову. Его не столько убило само предательство «верного» человечка, сколько его вероломное обращение: «господа!» Вот уж воистину не знаешь, где начинается подлость в человеке и где заканчивается.
Сытников совершенно преобразился. Рано утром он был сама покорность, отводил глаза, движения были вялыми, а тут… Откуда взялась прыть? Он буквально летал от сейфа к несгораемому шкафу, отворял своим универсальным ключом потайные ящики в стене, извлекал пачки коричневых и желтых листков с анкетами, протоколами заседаний бюро. Он понимал, что в первую очередь нужно демократам, – решение о безоговорочной поддержке ГКЧП обкомом. И когда выудил эту бумагу, еще не отпечатанную на машинке, просиял, подал Русичу.
– Какую шваль я держал при себе! – растерянно проговорил Петр Кирыч. – Тявки! – Он понимал, что большинство из его ближайшего окружения, вчера еще готовое лизать его сапоги, сегодня разбежалось и ждать подмоги неоткуда. – Вы учтите, господа-товарищи, посягаете на служебные документы не одного Щелочихина, а всей партии, а она с каждого строго спросит.
– Ты, Петр Кирыч, наверное, еще не слышал выступление Бориса Николаевича Ельцина, – весело проговорил Русич. – Коммунистической партии в России больше не существует. Она распущена, высшие органы партии запрещены.
– Что вы такое несете? – Холодный пот выступил на лбу Щелочихина, руки мелко-мелко затряслись. – Партия Ленина, которая победила проклятый фашизм, распущена? Даже в самом страшном сне не может такого случиться! – Он невольно взглянул на Сытникова, как бы спрашивая, верно ли это? Бывший завотделом горестно кивнул.
Некоторое время Щелочихин отрешенно смотрел, как незнакомые парни набивали мешки с фельдъегерскими пломбами, запихивали партийные документы, а ведь еще неделю назад каждый листик бережно разглаживался, подшивался для истории, для вечных архивов.
– А теперь, товарищ Щелочихин, – твердо сказал Русич, – освободите немедленно кабинет, здание бывшего обкома партии. И еще. Приказываю, впредь до особого распоряжения новых властей не покидать город до вызова в соответствующие органы. Понятно?
– Переворот! Свершился переворот! А меня… под домашний арест? – Нужно было помолчать, однако Петр Кирыч не сдержался, выпустил кипящее внутри бешенство. – Я служил в лагерях, видывал таковых, как вы, и они… они ползали в моих ногах, молили о милости, а вы… молокососы…
– Возьмите личные вещи, Петр Кирыч, и – на выход!
– Вы не имеете права, меня избирал народ, а вы… силой захватили власть! – Щелочихин плохо помнил, что было дальше. Что-то произошло страшное, что было выше его понимания. Сопротивляться уже не было сил. Будто в полусне, не чувствуя ног, Петр Кирыч стал спускаться по широкой мраморной лестнице, устланной коврами. У главного подъезда, где обычно со скучающим видом стояли два милиционера, уже плескалась толпа.
– Товарищи, товарищи! – забежал вперед вездесущий Сытников, желая хоть чем-то угодить недавнему шефу. – Пропустите, пропустите! Первый секретарь обкома идет!
И тут же из толпы полетели насмешки, злобные выкрики:
– Ишь, отожрался на партийных харчах!
– На нары его, на нары! На баланду возле параши!
Почти теряя сознание от этих гневных слов, Петр Кирыч протиснулся сквозь живой строй, благо Русич и Булатов, да еще Сытников с капитаном из военкомата помогли преодолеть узкий коридор. Выйдя на мраморные ступени, Петр Кирыч боковым зрением отметил, что его служебной черной «волги» под номером 0001 у главного подъезда нет, бочком, сторонясь толпы, почти прижимаясь к стене, он скользнул в узкий переулок, где его уже никто не знал. Вот когда он мысленно возблагодарил судьбу, что первый секретарь обкома был вроде святого, которого могли видеть немногие.
Запыхавшись от непривычно быстрого шага, Петр Кирыч добрался наконец до здания, в котором жили обкомовские работники, отворил двери подъезда № 1, «литерного», как его называли, и вновь удивился – в холле не оказалось охранника. И эта неприятная новость резанула по сердцу: «Теперь, выходит, любая шваль может запросто войти в подъезд, подняться на четвертый этаж…»
Не успел раздеться, как услышал телефонный звонок. Обрадовался звонку, как приятной вести. По голосу, без представлений, узнал нового начальника областного КГБ. Всего полгода назад он был с повышением переведен в Старососненск. Петр Кирыч все время мечтал пригласить полковника на дачку, но… суета сует, они так и не успели сблизиться, ограничиваясь суховатыми деловыми отношениями.
– Здравия желаю, Петр Кирыч! – четко и деловито произнес Свиридов. – Я уполномочен вас проинформировать о том, что мною получена шифрограмма, подписанная первым заместителем министра генерал-полковником Грушко.
– Грушко! О, я хорошо его знаю! – не подумав, проговорил Петр Кирыч. – Что там он хочет сообщить нового?
– Думаю, сообщение прояснит многое.
– Читайте же, наконец!
– «Всем начальникам областных, краевых, республиканских комитетов госбезопасности. Предпринятая 19–21 августа 1991 года попытка группы государственных лиц совершить военный переворот в стране сорвана в результате решительных действий демократических сил страны. Антиконституционные заговоры гэкачепистов не поддержал ни народ, ни местные власти, ни армия. Авантюристы от политики отныне понесут полную ответственность за противоправные действия. Посему приказываю: установить полный контроль за лицами, активно поддержавшими заговор, изъять документы в поддержку ГКЧП. В отношении лиц, участвовавших в заговоре, будут возбуждены уголовные дела». У меня все, Петр Кирыч.
* * *
В воскресенье предстояла в Старососненске новая манифестация коммунистов и их сторонников. В противовес им готовились выйти на улицы и демократы. Субботин предчувствовал – без стычки не обойтись. Накануне, собрав своих «гавриков», Субботин дал каждому персональное задание: занять наблюдательный пост на одной из главных улиц, ни во что не вмешиваться, каждые пятнадцать минут докладывать ему по телефону о том, что происходит в городе. Пантюхин, двое его дружков и Коля-богодул, прибившийся по совету Булатова к «писателю», поспешили выполнять задание. Когда «гаврики» удалились, Субботин, проверив мощный записывающий аппарат, вмонтированный в телефон, подключил его к мини-лазерной батарейке размером с двухкопеечную монету.Затем отворил дверь второй комнаты, которая якобы была им подготовлена для капитального ремонта.
– Как настроение, Вильямс?
– Изнываю от бездействия, – с дивана поднялся, отложив книгу, тот самый Вельяминов, бывший смертник, освобожденный Субботиным из секретного лагеря «Огненный».
– Грядут, грядут великие дела! – патетически воскликнул Субботин. – Помнишь Гёте:
– Я хочу выпить! – Вильямс явно не был склонен к философским разглагольствованиям. Налил рюмку коньяку, выпил. Субботин последовал его примеру. Ему оставалось только терпеть. Приказ Гринько гласил: «Укрыть гостя у себя на две недели, а когда все эти страсти в Москве утихнут, Вильямса отправят под видом дипломата в Штаты».
Какой восторг и сил какой напор
Во мне рождает это начертанье?
Я оживаю, глядя на узор,
И вновь бужу остывшие желанья.
Кто из богов придумал этот знак?
Какое исцеленье от унынья
Дает мне сочетанье этих линий!
Расходится томивший душу мрак,
Все проясняется, как на картине.
И вот мне кажется, что сам я – бог…
Мир духов рядом, дверь не на запоре,
Но сам ты слеп, и все в тебе мертво…
Разговор не клеился.
– Тс-с! – Вильямс приложил палец к губам. – Кажется, к нам идут.
– Быстро! – Субботин указал Вильямсу на дверь. Запер ее на два оборота ключа. Сел пить чай.
Они не ошиблись и на сей раз. Изощренный натренированный слух всегда выручал агентов ассоциации. В дверь постучали не очень уверенно. Субботин накинул костюм с пуговицами, излучающими нервно-паралитический газ. Предосторожность никогда не мешала. Знакомые прийти не должны, «гаврики» будут звонить по телефону. Кто бы это мог быть?
Субботин нарочито медленно прошел к выходу, отворил, не спрашивая, кто пожаловал. Перед ним стоял человек в форме майора милиции.
– Здравствуйте, я майор Андрейченко из управления. Разрешите пройти в квартиру?
– Проходите, но… странный визит. – Субботин превосходно разыграл изумление. – Чем могу служить, майор?
– Хотелось уточнить некоторые мелкие детали, – майор потянулся к планшетке.
– Я к делам милиции отношения вроде бы не имею, но… К вашим услугам, – старался говорить громко, чтобы Вильямс за дверью его услышал.
– Вы знакомы с Пантюхиным? – Майор вскинул на Субботина серые проницательные глаза. – Только, пожалуйста, не утверждайте, что не знаете этого человека! – показал фотографию Пантюхина, снятого, как и полагается при аресте, анфас и профиль.
– Пантюхин – мой сосед! – обезоруживающе улыбнулся Субботин. – Живем на одной лестничной клетке. А потом… я вообще отказываюсь разговаривать с вами, товарищ майор, – решительно заявил Субботин, чувствуя, что нужно время для выяснения цели этого визита. – Кажется, по советскому законодательству я имею право не отвечать на вопросы милиционера-любителя.
– Да, это ваше право! – неожиданно согласился майор. Субботин явственно почувствовал: попал в «десятку». Майор, видимо, и впрямь проводил некое расследование по личной инициативе. – В таком случае, до свиданья, писатель Субботин! – с легкой иронией закончил майор и направился к выходу…
Вильямс, явно встревоженный разговором, который отчетливо слышал в своем убежище, осторожно постучал в дверь. Ничего не говоря, присел к столу, Субботин сделал то же самое. Пауза затянулась. Наконец-то Вильямс глухо произнес:
– Дорогой друг! Надеюсь, вы поняли, это мой след! Где-то мы с вами «прокололись» и навели след на Старососненск. Если в такое время милиция вспомнила о беглеце, то… Немедленно свяжитесь с московским лидером, сообщите, что сегодняшней ночью я покидаю город. Пусть приготовят транспорт на вокзале, деньги, новые документы, заграничный паспорт. Ждать больше нельзя ни минуты.
…И даже он, опытнейший агент ассоциации, не заподозрил неладное. За полчаса до отхода поезда, благо вокзал был рядом, они вышли из дома. Вильяме шел впереди, Субботин, смешавшись с пассажирами, чуть сзади. Проследив за Вильямсом, убедившись, что беглец с таежного острова «Огненный» благополучно сел в купе мягкого вагона, Субботин облегченно вздохнул и направился домой. Вслед за ним отошла и черная «волга» с номерами, заляпанными грязью.
…Скорый Старососненск – Москва уже подходил к столице. За окнами промелькнули платформы станции Крюково. Вильямс сидел у окна и торопил время. Перед его мысленным взором стояли не эти подмосковные пригороды, вдоль железнодорожного пути засыпанные мусором, а ухоженные домики городка в штате Айова, бассейн с голубой водой, плантация роз. И не хотелось вспоминать о прошлом – советском суде, месяцах ожидания казни, страшном островке под Красноярском.
В дверь купе заглянул проводник:
– Билеты нужны для отчета?
– Нет, спасибо!
Едва скрылась голова проводника в форменной фуражке, как в купе вошли двое, плотно прикрыли за собой дверь. Ни слова не говоря, один из вошедших схватил руки Вильямса, второй ловко защелкнул на его запястьях наручники.
– Объясните, что происходит? Я ничего не понимаю! – попытался протестовать агент. – Я отшень плохо говорю по-русски.
– Сидеть тихо! Вы арестованы!..
* * *
1991 год. Северный КавказИгорь Русич, сменивший кликуху Длинный Джон на Афганец, буквально упивался неожиданно свалившейся на него свободой. Уже смирился с мыслью, что догнивать ему в зоне до конца жизни. После неудавшегося побега воля уже не светила. На теле Афганца теперь трудно было разобрать, где кончаются рисунки татуировок и где начинаются шрамы от ножевых и пулевых ранений. Когда он скидывал нательное белье, сокамерники только удивленно покачивали головами: «Сильно „прошили“ тебя, Афганец».
Кличка Афганец давно уже заменила Игорю не только прежние кликухи, но и собственную фамилию, на которую он уже не отзывался. Словом, путь ему был определен безошибочный: из лагеря в лагерь, с пересылки на пересылку, из карцера в карцер. И вдруг…
Все началось с неожиданности. Жара в Чечне, где он отбывал наказание, стояла невыносимая. Лагерь их был в тридцати километрах от Грозного, в полупустынной местности. Казалось, живут они на раскаленной сковородке. На воздух выкарабкаешься – задыхаешься, в камерах, где вместо двадцати двух «гавриков» высиживало сорок, вообще душегубка. Давно уже никто из зеков не носил ни маек, ни нижних рубах, сидели в трусах, в основном на полу камеры, тесно сбившись в кучки, «по сословиям». В тот счастливый августовский день раздатчик из каптерки, земляк Игоря, успел шепнуть ему: «В Москве заваруха. Какая-то хунта, говорят, берет верх. В городе паника. Не до нас нынче. Можно смыться, тумкайте быстрей. Не до нас властям».
Игорь тут же собрал «толковище», куда были допущены лишь самые главные «авторитеты», «воры в законе». Договорились быстро. Лучше получить «маслину» на свободе, чем тянуть бесконечный срок в аду. План придумали сатанинский. На следующий день, как обычно, потребовали прогулки. Опыт захвата заложников у Игоря был. И по его предложению они неожиданно напали на трех молодых узбеков-конвоиров, закрылись в коридоре, отперев предварительно все камеры. Приготовили ультиматум. Но… их никто и не думал атаковать. Позже выяснилось, что почти вся охранная команда, давно насолившая местным зекам, самовольно разбежалась по домам, захватив казенное оружие для самообороны. Переходные коридоры, «карантины», «лабиринты» с железными переборками остались незапертыми. Лишь начальник колонии, коего все зеки уважали, не сбежал. Наоборот, он попросил главного «авторитета» Мишу Питерского, отъявленного уголовника, бандита и грабителя, выстроить весь личный состав лагеря для поверки. Сей приказ был исполнен весело и без проволочек. Где еще такое увидишь: вселагерное построение и без конвоя, без овчарок; даже вышки пустовали.
Объяснив ситуацию, начальник лагеря предложил заманчивый вариант освобождения: все, кто добровольно пожелает встать на защиту законной Конституции, получат документ и в бегах числиться не будут. Это было встречено громовым хохотом. Тут же, на плацу, черным по белому записали: «Мы, четыреста одиннадцать уголовных преступников, отбывающих сроки в исправительно-трудовой колонии строгого режима № 2473, считаем, что должны выступить с оружием в руках против заговорщицкой хунты. Заверяем власти Чечено-Ингушетии, что после подавления путча „честные воры“ возвратятся к месту отбытия наказания».