Страница:
- Алексей Николаевич! Вот и увиделись!.. - воскликнул он.
Я буквально опешил. Он обращался ко мне, как к приятному давнему знакомому, будто ничего между нами не случилось, будто никогда и не было особнячка близ Самотеки.
- Наслышан о ваших успехах, - благодушно продолжал он. - Леля просила вас приветствовать.
- Леля? - переспросил я.
- Да, Лелечка... Моя жена... Неизменная поклонница ваших талантов. Она в восторге, что мы с вами опять будем работать вместе.
Я был ошарашен невозмутимостью Подрайского.
- Почему вместе? Где? - не без испуга спросил я. Потом, набравшись духу, выпалил: - И, собственно говоря, кто вы теперь такой?
Подрайский с готовностью сообщил, что приглашен заведовать отделом опытного моторостроения в Авиатресте.
- Верю, Алексей Николаевич, в ваш мотор, - ворковал он. - Верю всей душой. Считаю своей священной обязанностью вам помогать. Вы найдете во мне преданного друга. - Вкусно причмокивая, он расточал комплименты и обещания, а я стоял, оцепенев, бормоча что-то невнятное.
Наконец мы расстались. Я немедленно разыскал Шелеста.
- Август Иванович, нашему делу угрожает серьезная опасность.
- Что случилось, дорогой?
- Я только что встретился здесь с величайшим проходимцем. Это тот самый, который украл у меня мельницу.
- Что, кстати сказать, пошло вам лишь на пользу...
- Август Иванович, не шутите... Это гнуснейший тип. Ради денег он готов на что угодно. Я его вижу насквозь. Советскую власть он ненавидит, нас с вами ненавидит, нашу авиацию ненавидит...
- Алексей Николаевич, к чему столько пыла? Шут с ним... плюньте.
- Не плюнешь... Мы с вами у него в руках. Он в Авиатресте будет ведать новыми моторами. Август Иванович, нельзя допустить этого.
- Позвольте, о ком вы говорите?
- Его фамилия Подрайский.
- Гм... Тот, что имел секретную военную лабораторию?
- Да... Потрясающий пройдоха.
- А не преувеличиваете ли вы, дорогой? В последнее время мне довелось иногда с ним соприкасаться. Он казался дельным человеком.
- Где же вы его встречали?
- Здесь... Он тут, в моторном отделе, организовал испытательную лабораторию.
- И вы не сказали мне о нем?
- Извините, не догадался доложить.
- Август Иванович, поверьте, это черный человек. Меня трясет от одной мысли, что Подрайский будет властен над нашим мотором.
- Во-первых, успокойтесь... Его роль в Авиатресте вряд ли будет столь значительна, как вам это представляется...
- Он нас зарежет! Найдет способ зарезать! Август Иванович, у вас огромнейший авторитет. По одному вашему слову его вежливо выпроводят.
- Не так это легко, дорогой. В штат Научно-технического комитета ваш Подрайский был принят, если не ошибаюсь, еще при Новицком. Не думаю, чтобы Новицкий мог это сделать опрометчиво. Вы знаете, как здесь строго проверяют людей.
- Так пойдемте же сейчас к Новицкому!
- Пойдемте...
22
Новицкий сидел в президиуме конференции. Август Иванович послал ему записку с просьбой выйти в коридор.
Новицкий вскоре вышел. Он шагал неторопливо, выпуклые карие глаза поглядывали несколько сонно - начальник "Моторстроя", видимо, сберегал нервную энергию, отдыхал на конференции. Шелест сказал:
- Павел Денисович, мы хотели бы с вами побеседовать. Тема довольно деликатная... Товарищ Бережков придает, как мне кажется, этому чрезмерное значение, но...
- Не страшно... Тирады товарища Бережкова мы научились воспринимать с поправочным коэффициентом... Так в чем же дело? Вы меня заинтересовали.
- Вопрос касается, - ответил Шелест, - одного человека. Повторяю, возможно, все это и не так серьезно. Одним словом, нас несколько смущает, что отдел опытного моторостроения в Авиатресте поручен товарищу Подрайскому. Достаточно ли это солидная фигура? Вы, Павел Денисович, с ним работали, поэтому мы позволили себе...
- И отлично сделали!
Новицкий встрепенулся. На смугловатом лице уже не было и следа сонливости. Исчезло и насмешливое выражение, которое почти всегда таилось в его взгляде.
- Отлично сделали! - повторил он. - Подобные вопросы надо ставить на попа. Ложная деликатность тут может только повредить, Август Иванович.
- Позвольте... Теперь, кажется, я в чем-то виноват?
- Август Иванович, вы сказали, что все это, быть может, несерьезно. Разве вопрос о командных кадрах авиапромышленности можно считать несерьезным? Постараемся безотлагательно разобраться в том, о чем вы заявили. Поднимем документы. Слава богу, находимся в своей епархии.
Минуту спустя Новицкий вел нас в кабинет, который сам когда-то занимал, - в кабинет начальника моторного отдела при Научно-техническом комитете Военно-Воздушных Сил. В этот час комната была свободна - ее нынешний хозяин находился на заседании конференции. Предложив нам сесть, Новицкий без дальних слов, без проволочек, вызвал по телефону отдел кадров, обратился к кому-то по имени-отчеству:
- Николай Степанович, ты? У меня к тебе вот что... Возникла необходимость глубоко ознакомиться с деловым и политическим лицом Подрайского. Подбери, пожалуйста, все материалы. Кстати, они, наверное, у тебя подобраны, раз он переходит в Авиатрест. Да? Очень хорошо... Не посчитай за труд, приходи ко мне. Да, да... Здесь нам никто не помешает.
Закончив разговор, Новицкий подтащил к столу один из стульев, расставленных около стен, сел, закинул ногу на ногу. Мне показалось, что в карих умных глазах мелькнула его обычная насмешливость. Впрочем, может быть, я и ошибся. В следующий миг я уже не мог ее поймать.
- Это вы, товарищ Бережков, забили тревогу?
Я взволнованно заговорил:
- Еще Николай Егорович Жуковский с брезгливостью отзывался о Подрайском. Называл его жулябией.
- Жуковский?
- Да... Я готов поклясться, что за всю жизнь этот Подрайский не совершил ни одного честного поступка. Он продаст что угодно и кого угодно. Я боюсь за свой мотор, ибо к нему будет иметь какое-то касательство Подрайский. Как он вообще попал в авиацию?
В эту минуту в кабинет вошел работник отдела кадров - молодой военный в темно-синем кителе, что носили тогда командиры Воздушного Флота. Вежливо всем нам поклонившись, он подал Новицкому принесенную им папку.
- Вот, Павел Денисович, - негромко, со сдержанной почтительностью сказал вошедший. - Тут копия личного дела... А также и некоторые дополнительные материалы.
- Благодарю, - проговорил Новицкий. - Эти товарищи, - он указал на нас, - надеюсь, вам известны?
Да, оба мы были известны работнику отдела кадров. Он подтвердил это новым поклоном. Новицкий все же представил ему нас. Затем сказал:
- Прошу разрешить им ознакомиться с этим личным делом... Особые обстоятельства заставляют меня просить об этом.
Получив разрешение, он обратился к нам:
- Август Иванович! Товарищ Бережков. Придвигайтесь ближе. Давайте-ка почитаем вместе...
Новицкий раскрыл папку, перевернул заглавный лист. Представьте, взглянув на открывшуюся страницу, я опять чуть не упал от неожиданности. Эта страница являла собой фотокопию рекомендации, написанной Николаем Егоровичем Жуковским. Я сразу узнал его несколько небрежный крупный почерк. Письмо было датировано 1916 годом. В своей рекомендации Жуковский характеризовал лабораторию Подрайского как интересное, заслуживающее внимания и поддержки дело, причем особо упоминал, что лаборатория оказала услугу авиации, взявшись строить самолет Ладошникова и мотор "Адрос".
Я увидел, что Новицкий смотрит на меня.
- Это же... - растерянно заговорил я, - это же Николай Егорович написал, чтобы помочь своим ученикам. А Подрайский воспользовался...
Не возражая, Новицкий перевернул страницу. Нам предстала еще одна записка Жуковского, на этот раз скопированная на машинке. Как я тотчас понял, с этой запиской Ганьшин когда-то явился к Подрайскому. Николай Егорович выражал надежду, что молодой математик будет полезен "в разнообразных и ценных работах Вашей лаборатории". Эти слова теперь были отмечены на полях синим карандашом.
Отлично зная ухватку Подрайского, я все же опять был поражен его ловкостью. Как он ухитрился втиснуть сюда, в свое личное дело, даже и эту короткую записку Жуковского? А я, наверное, выгляжу злопыхателем, лжецом, неведомо за что очернившим человека.
Новицкий меж тем листал папку дальше. Ряд документов характеризовал Подрайского как выдающегося конструктора-изобретателя, автора вездехода-амфибии, руководителя большой лаборатории. Одна из бумаг была подписана военным министром царского правительства генералом Поливановым, другая - начальником штаба верховного главнокомандующего генералом Алексеевым.
- Эту амфибию он тоже прикарманил, - мрачно проговорил я.
Новицкий открыл следующую страницу. Я узрел документ, выданный Подрайскому в 1920 году Московским бюро изобретений. В бумаге сообщалось, что Подрайский является автором ценного предложения об использовании скипидара в качестве горючего для автомашин, предложения, которое в трудный период гражданской войны, в условиях почти полного отсутствия бензина, оказало существенную помощь автотранспорту. Это звучало весьма убедительно, солидно. Справка была подписана несколькими членами Московского бюро изобретений. Среди подписей затесалась, увы, и моя фамилия. Да, было дело, в свое время я подмахнул эту бумажку.
Новицкий не разглядывал ее. Слегка откинувшись на стуле, он уставился куда-то вдаль. Конечно, ему не бросилась в глаза моя фамилия. Ладно, промолчу и я. Однако едва я успел это подумать, тотчас прозвучал голос Новицкого:
- Насколько я понимаю, тут о Подрайском писал некий другой Бережков?
Черт возьми, когда же он успел рассмотреть подписи? Неужели все это он изучил ранее, еще в те времена, когда в качестве начальника отдела восседал в этом кабинете? И неужели запомнил?..
- Нет, это не другой, а я...
- Вы? - с нескрываемой иронией изумился Новицкий.
Он ничего больше не прибавил, но я почувствовал, что мои предостережения, мои горячие слова о нечестности Подрайского почти вовсе потеряли силу. Август Иванович сидел рядом со мной. Порой, склоняясь над тем или иным листом, он подавался ко мне, я ощущал его плечо. Сейчас он отодвинулся. Наверное, считает все случившееся одним из моих сумасбродств.
На следующих страницах была представлена история мельницы "Прогресс". Авторское свидетельство и различные справки подтвердили, что инженер Подрайский изобрел и успешно применил на практике новый тип мельницы с вертикально поставленными жерновами. Упоминалась и новая насечка жерновов по принципу Архимедовой спирали. Далее удостоверялось, что своим изобретением Подрайский принес пользу стране, облегчил положение городского населения, которое в период разрухи остро нуждалось в возможности молоть зерно.
Я молча прочитывал эти возникающие одна за другой бумаги. Ну и подал же себя, свою биографию, Бархатный Кот! Во мне пробудилось любопытство. Куда же он канул, где обретался после краха мельницы? Оказывается, в Управлении артиллерии Красной Армии. Справка гласила, что Подрайский в течение ряда лет работал над своим изобретением военного характера и зарекомендовал себя серьезным организатором и способным химиком. Вот как, еще и химиком?! Не взрывчатое ли вещество он предложил Управлению артиллерии? Не то ли самое, которое придумал и запродал Подрайскому неудачник Мамонтов, фигурировавшее сначала над названием "московит", а потом "лизит"?
Что я мог сказать, что мог противопоставить этому потоку бумаг?
- Величайший проходимец! Ультражулик! - сказал я.
Новицкий прищурился:
- Может быть, когда-нибудь он по отношению лично к вам совершил неблаговидный поступок? Мы слушаем... Сообщите, пожалуйста, об этом.
И вдруг по взгляду Новицкого, взгляду, который только что был острым, настороженным, а теперь стал равнодушным, даже, пожалуй, опять сонным, я понял: он опасается меня спугнуть, напряженно ждет ответа и намерен изобразить мой протест как попытку свести давние личные счеты с Подрайским. Эх, как я сразу не сообразил: сейчас Новицкий защищает не столько Подрайского, сколько самого себя, свой авторитет, репутацию начальника, который не совершает ошибок.
- Пожалуйста, мы слушаем, - вновь обратился он ко мне.
Но я промолчал.
- Август Иванович, - сказал Новицкий, - как вы считаете: есть ли у нас основания требовать устранения Подрайского? Имеем ли мы моральное право бросать на него тень?
Шелест ответил:
- Признаться, Павел Денисович, я такого права за собой не чувствую.
Новицкий поинтересовался мнением и работника отдела кадров. Тот согласился с Шелестом.
Все вышли из кабинета, лишь я в одиночестве продолжал сидеть. Потом встал, постоял у окна. Куда, к кому теперь пойти? Новицкий сумел заткнуть мне рот бумагой.
Вновь хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел Любарского. Мы поздоровались. Он с тонкой улыбкой протянул:
- Э, кто-то расстроил нашего Калло.
После ссоры или, вернее, стычки в Заднепровье я не раз уже встречался с Любарским. Отношения были прохладными, но все же иногда мы перекидывались несколькими фразами. На днях он даже поздравил меня с успехом; правда, и тогда в его тоне слышалась ирония.
- Вас огорчили эти сеньоры? - продолжал Любарский. - Они только что мне встретились. Во главе шествовал Новицкий.
Я угрюмо молчал.
- Будьте философом! - посоветовал Любарский. - Смиритесь, это единственное утешение.
Я не проявил деликатности, буркнул:
- Не нуждаюсь в утешении, - и покинул кабинет.
23
- Чувствую, - сказал с улыбкой Бережков, - что надо подхлестнуть нашу затянувшуюся повесть. Разрешите сразу перенести вас на восемь - десять месяцев вперед, изобразить один денек - опять последнее число декабря, канун Нового года, наступающего тысяча девятьсот тридцатого.
Утром в тот день Бережков нервничал, ожидая, когда приедет Шелест. Они договорились встретиться в АДВИ в десять часов утра. Но Шелест опаздывал. Бережков в замасленной рабочей кепке, в черном, тоже кое-где поблескивающем маслом комбинезоне, натянутом поверх костюма, уже несколько раз пробежал по морозу из мастерских, где после очередной поломки был разобран и тщательно просмотрен "Д-24", в главное здание института и спрашивал там о Шелесте, выскакивал на крыльцо, оглядывая улицу, и, наконец, не выдержав, позвонил Шелесту домой. Из дома ответили, что Август Иванович уже час назад поехал на работу.
- Как - на работу? Мы его здесь ждем не дождемся.
- Кажется, он хотел по дороге заехать в редакцию.
- Еще в редакцию? В какую?
Бережков знал, что Шелест был членом редакционного совета в нескольких местах: в отделе техники Большой Советской Энциклопедии, в Научно-техническом издательстве и в журнале "Мотор". Не получив от домашних Шелеста более точных указаний, Бережков стал названивать во все эти редакции. Через несколько минут он напал на след.
- Да, Август Иванович у нас был и только что ушел.
- Куда?
- Одну минутку... Простите, оказывается, он еще здесь. Зашел в нашу парикмахерскую.
- В парикмахерскую? - вскричал Бережков. - Так передайте ему... Передайте ему, что все погибнет, если он не приедет сейчас же в институт.
- Как вы сказали? Что погибнет?
- Все.
Со стуком положив трубку, он мрачно посмотрел на телефон и зашагал в мастерские, к мотору.
Через некоторое время Шелест прибыл.
- Что у вас стряслось? Я думал, что АДВИ горит...
Они, директор и главный конструктор института, разговаривали в маленькой конторке мастерских. Шелест положил на стол большой желтый портфель, снял фетровую серую шляпу, которую носил и зимой, и энергично потер уши.
Бережков потянул носом.
- Вы, кажется, изволили и надушиться, - зло сказал он.
Шелест расхохотался. Видимо, он приехал в чудесном настроении.
- Хорошо, что я догадался, - сказал он, - кто мне позвонил. А то... А то, мой дорогой, остался бы неподстриженным под Новый год.
Он провел рукой по своим блестящим, цвета серебра с чернью, волосам, сейчас очень гладко зачесанным, и чуть их взбил. Бережков метнул на него свирепый взгляд.
- Какой, к черту, Новый год?! Август Иванович, погибаем без подшипника.
- Так я и знал... Если Бережков не раздобыл подшипника, то у него рушится вселенная... Садитесь-ка. Рассказывайте. Вместе что-нибудь придумаем.
- Я уже придумал. Но нужен, Август Иванович, ваш авторитет.
Бережков сообщил, что в разобранном моторе произведена подгонка и смена разных деталей. Поставлен новый кулачковый вал взамен сломавшегося. Но выяснилось, что треснул и шарикоподшипник на этом валу. Запасного подшипника таких размеров в институте нет.
- А рядом, - Бережков ткнул в пространство черным замасленным пальцем, - вы представляете, Август Иванович, рядом, на складе Авиатреста, есть такие шарикоподшипники. Но трест нам их не дает. Импортная вещь! Нужно чертовское оформление через тридцать три инстанции.
- Что же вы предлагаете?
- Конечно, немедленно позвонить Родионову. Вы, как директор...
- Ну знаете... Звонить начальнику Военно-Воздушных Сил из-за какого-то подшипника...
- А как же? Иначе, черт побери, мотор простоит несколько суток.
- Нет, я решительно отказываюсь. Во всем, дорогой мой, надо знать такт и меру.
- Тогда я позвоню сам.
- Попытайтесь, - иронически произнес Шелест.
- Хорошо.
Бережков потянулся к телефону.
- Алексей Николаевич, что вы?! Это... просто неприлично. Поищем-ка других путей. Надо быть совершенно невоспитанным, чтобы...
Бережков перебил:
- Теперь вы еще скажете о чести корпорации. Нет, Август Иванович. Вы же знаете, что Авиатрест вечно нас мытарит. Пора с этим покончить!
Больше не внимая предостережениям, Бережков взял трубку, назвал номер.
- Будьте добры, соедините, пожалуйста, с Дмитрием Ивановичем.
- Кто его просит?
- Передайте, что звонит Бережков, главный конструктор АДВИ.
- По какому вопросу?
- О моторе... Без Дмитрия Ивановича мы...
- О моторе? Сейчас ему доложу. Пожалуйста, подождите у телефона.
Насупившись, мрачно глядя на Шелеста из-под лоснящегося козырька нахлобученной кепки, Бережков ждал.
- Здравствуйте, товарищ Бережков, - раздался в трубке голос Родионова. - Я слушаю.
- Дмитрий Иванович, извините, что я обращаюсь к вашей помощи... Но мы можем потерять несколько суток из-за одного проклятого шарикоподшипника.
- Очень хорошо, что обратились... Нуте-с, в чем у вас затруднение?
- Дмитрий Иванович, Авиатрест не дает подшипника. И это не случайно. Нас там изматывают...
Жестикулируя, не стесняясь в выражениях, слыша порой внимательное "нуте-с, нуте-с", Бережков обрисовал положение.
- Так, - сказал Родионов. - Повторите, пожалуйста, размер подшипника, я запишу... Так... Сейчас же посылайте машину на склад и получайте там подшипник. Очень хорошо, что вы поставили этот вопрос, товарищ Бережков.
Мгновенно преобразившись, лихо сдвинув кепку на затылок, не забыв победоносно посмотреть на Шелеста, Бережков воскликнул:
- Спасибо, Дмитрий Иванович! Значит, к вечеру запустим. И в нынешнюю ночь "Д-24" будет отсюда вас приветствовать с Новым годом.
- А что, как остановится, да еще ровно в полночь?
- Ни в коем случае! Вы прислушайтесь под Новый год. Откройте форточку и слушайте. В полночь я дам такую форсировку, что вы дома нас услышите.
- И мотор выдержит?
- Обязан выдержать!.. Я, Дмитрий Иванович, загадал: если "Д-24" под Новый год будет работать, значит, в тысяча девятьсот тридцатом на нем взлетят наши самолеты.
- Примите, товарищ Бережков, такое же пожелание от меня... Эту ночь вы, следовательно, проводите с мотором?
- Да... Был бы только подшипник.
Родионов помолчал. Затем просто сказал:
- Нуте-с... Посылайте же машину.
- Нам тут и сбегать недалеко! - смеясь, воскликнул Бережков. Спасибо, Дмитрий Иванович. До свидания.
Окончив разговор, Бережков выпрямился во весь рост, сунул руки в карманы своего черного промасленного комбинезона и встал в таком виде перед Шелестом.
- Да, дорогой мой, - задумчиво произнес Шелест. - Кажется, я становлюсь очень старомодным человеком... И помру, наверное, таким.
24
В мастерских несколько слесарей-сборщиков и молодых инженеров, младших конструкторов института, перебирали мотор.
Все детали уже были пересмотрены; наметанный глаз по мельчайшим признакам, по чуть заметным засветлениям на обточенной стальной поверхности, по узору смазки разгадывал или словно прочитывал немую выразительную речь металла. Некоторые узлы уже были после переборки вновь смонтированы; около других, полусобранных на строго горизонтальных стальных плитах, еще лежали снятые части.
К плитам быстро подошел Бережков. За ним не спеша следовал Шелест.
- Недоля! - позвал Бережков.
Опустившись у плиты на корточки, Недоля что-то устанавливал или регулировал в одном агрегате мотора. Кепка была надета козырьком назад; голова прильнула к просвечивающему механизму; одна рука, словно обнимая сочленения металла, нежными, почти незаметными движениями массивных пальцев поворачивала блестящий диск, другая придерживала его снизу. Рядом на плите лежала синька - чертеж этого узла. Недоля не сразу откликнулся, лишь повел спиной; под пиджаком, некогда, видимо, коричневым, а теперь черно-лоснящимся, слегка двинулись лопатки. Наконец он отвел взгляд от мотора, поднялся и, откинув тыльной стороной ладони светлые волосы, выбившиеся из-под кепки, с довольной улыбкой произнес:
- На месте.
- Через два часа все у нас будет на месте, - сказал Бережков. Подшипник есть! Надо, друг, слетать за ним на склад.
- И сегодня пустим?
- Да.
- Сейчас умоюсь...
Ни о чем больше не расспрашивая, Недоля опустил замасленные руки в ведро с керосином и принялся их отмывать. Потом на несколько минут ушел и появился почти неузнаваемый: в новой пушистой кепке, в хорошо проглаженном темном, в полоску, костюме, в теплом свитере верблюжьей шерсти, не закрывавшем белого воротничка, перехваченного галстуком, - молодой инженер, младший конструктор института.
- Ты сегодня что-то приоделся, - сказал Бережков.
Он теперь обращался к Недоле то на "ты", то на "вы", то по имени, то по фамилии. Недоля смущенно улыбнулся.
- Я знал, - ответил он, - что Новый год здесь будем встречать. Помолчав, он продолжал: - Алексей Николаевич, к вам просьба...
- Пожалуйста. Какая?
- Алексей Николаевич, ребята... - Недоля, по студенческой привычке, называл ребятами своих товарищей, молодежь АДВИ, - ребята тоже хотят с нами тут встречать...
- Черт возьми, как я сам об этом не подумал? - воскликнул Бережков. Потрясающая мысль! Это будет абсолютно необыкновенный новогодний вечер. Закатим адскую иллюминацию...
Бережков уже стал фантазировать, но спохватился.
- Добывай подшипник! Потом этим займемся.
- А меня вы не приглашаете? - раздался голос Шелеста. Тон был очень грустный. Недоля обернулся.
- Август Иванович, неужели вы приедете?
- Если не помешаю, то...
- Август Иванович, мы не смели вас просить...
25
"Д-24" ревел под навесом на открытом воздухе. Ночь прорезали огненные языки из шестнадцати выхлопных труб. В любом помещений от этих сгорающих отработанных газов задохнулись бы не только люди, но и сам мотор, тоже требующий кислорода, кислорода... Сильный рефлектор освещал длинную панель со всякими приборами, где дрожащие стрелки показывали количество оборотов в минуту, мощность, развиваемую двигателем, давление масла и т. д. Рядом, в здании института, в зале испытательной станции, действовала точно такая же дублетная панель - за работой мотора можно было следить и оттуда.
Под навесом, ни к чему не прикасаясь, лишь поглядывая на стрелки, прохаживался дежурный механик. "Д-24" ревел, сотрясая бетонный фундамент под собой, сотрясая воздух. Вот так - без перерыва, без единой остановки хотя бы на минуту - мотор должен был проработать пятьдесят часов на государственном испытании, к которому его готовил институт. Авиационный двигатель, как знает читатель, по существу, еще не создан, не доведен, если он не может выдержать столько часов непрерывного хода на разных режимах, не сдаст такой нормы (ныне, скажем в скобках, значительно повышенной).
В воротах испытательной станции, похожих на ворота гаража, открылась дверь-калитка. На покатый настил, на снег хлынул поток электрического света. В зал, некое подобие цеха, вторглась еще гурьба гостей, участников новогодней пирушки, энтузиастов института. В глубине, среди испытательных приборов и машин, виднелся стол, уставленный яствами и питиями, закупленными в складчину. Над ним скрестились два прожекторных луча красный и зеленый. "Адская иллюминация" вперемежку с гирляндами хвои придавала залу фантастический вид. Вместо камина можно было греться у поднятого окна пылающей газовой печи. От подкрановой балки до самого пола протянулось белое полотнище, развернутый рулон ватманской бумаги, где были выведены строчки Маяковского:
Быть коммунистом
значит дерзать,
думать,
хотеть,
сметь.
На разметочной плите, словно на помосте, сидел ветеран института, почтенный работник бухгалтерии, страстный любитель-гармонист, и с упоением играл на своем инструменте. Кто-то плясал под гармонь и сразу сбился с такта, остановился, лишь раскрылась дверь. Гармонист продолжал играть, широко растягивая и снова сжимая мехи, но уже не было слышно ни звука "Д-24" все заглушил.
В небольшой комнате-"дежурке", отделенной от зала легкой застекленной перегородкой, сидел в кругу молодежи Бережков, уже выбритый, вымытый, тоже молодой. Ему только что позвонили по телефону, он успел подать первую реплику, когда в дверь ворвался гул мотора. Повернувшись к стеклянной стене, он замахал руками, что-то закричал, но его не было слышно. Затем опять раздались звуки плясовой. Дверь-калитка плотно затворилась.
Я буквально опешил. Он обращался ко мне, как к приятному давнему знакомому, будто ничего между нами не случилось, будто никогда и не было особнячка близ Самотеки.
- Наслышан о ваших успехах, - благодушно продолжал он. - Леля просила вас приветствовать.
- Леля? - переспросил я.
- Да, Лелечка... Моя жена... Неизменная поклонница ваших талантов. Она в восторге, что мы с вами опять будем работать вместе.
Я был ошарашен невозмутимостью Подрайского.
- Почему вместе? Где? - не без испуга спросил я. Потом, набравшись духу, выпалил: - И, собственно говоря, кто вы теперь такой?
Подрайский с готовностью сообщил, что приглашен заведовать отделом опытного моторостроения в Авиатресте.
- Верю, Алексей Николаевич, в ваш мотор, - ворковал он. - Верю всей душой. Считаю своей священной обязанностью вам помогать. Вы найдете во мне преданного друга. - Вкусно причмокивая, он расточал комплименты и обещания, а я стоял, оцепенев, бормоча что-то невнятное.
Наконец мы расстались. Я немедленно разыскал Шелеста.
- Август Иванович, нашему делу угрожает серьезная опасность.
- Что случилось, дорогой?
- Я только что встретился здесь с величайшим проходимцем. Это тот самый, который украл у меня мельницу.
- Что, кстати сказать, пошло вам лишь на пользу...
- Август Иванович, не шутите... Это гнуснейший тип. Ради денег он готов на что угодно. Я его вижу насквозь. Советскую власть он ненавидит, нас с вами ненавидит, нашу авиацию ненавидит...
- Алексей Николаевич, к чему столько пыла? Шут с ним... плюньте.
- Не плюнешь... Мы с вами у него в руках. Он в Авиатресте будет ведать новыми моторами. Август Иванович, нельзя допустить этого.
- Позвольте, о ком вы говорите?
- Его фамилия Подрайский.
- Гм... Тот, что имел секретную военную лабораторию?
- Да... Потрясающий пройдоха.
- А не преувеличиваете ли вы, дорогой? В последнее время мне довелось иногда с ним соприкасаться. Он казался дельным человеком.
- Где же вы его встречали?
- Здесь... Он тут, в моторном отделе, организовал испытательную лабораторию.
- И вы не сказали мне о нем?
- Извините, не догадался доложить.
- Август Иванович, поверьте, это черный человек. Меня трясет от одной мысли, что Подрайский будет властен над нашим мотором.
- Во-первых, успокойтесь... Его роль в Авиатресте вряд ли будет столь значительна, как вам это представляется...
- Он нас зарежет! Найдет способ зарезать! Август Иванович, у вас огромнейший авторитет. По одному вашему слову его вежливо выпроводят.
- Не так это легко, дорогой. В штат Научно-технического комитета ваш Подрайский был принят, если не ошибаюсь, еще при Новицком. Не думаю, чтобы Новицкий мог это сделать опрометчиво. Вы знаете, как здесь строго проверяют людей.
- Так пойдемте же сейчас к Новицкому!
- Пойдемте...
22
Новицкий сидел в президиуме конференции. Август Иванович послал ему записку с просьбой выйти в коридор.
Новицкий вскоре вышел. Он шагал неторопливо, выпуклые карие глаза поглядывали несколько сонно - начальник "Моторстроя", видимо, сберегал нервную энергию, отдыхал на конференции. Шелест сказал:
- Павел Денисович, мы хотели бы с вами побеседовать. Тема довольно деликатная... Товарищ Бережков придает, как мне кажется, этому чрезмерное значение, но...
- Не страшно... Тирады товарища Бережкова мы научились воспринимать с поправочным коэффициентом... Так в чем же дело? Вы меня заинтересовали.
- Вопрос касается, - ответил Шелест, - одного человека. Повторяю, возможно, все это и не так серьезно. Одним словом, нас несколько смущает, что отдел опытного моторостроения в Авиатресте поручен товарищу Подрайскому. Достаточно ли это солидная фигура? Вы, Павел Денисович, с ним работали, поэтому мы позволили себе...
- И отлично сделали!
Новицкий встрепенулся. На смугловатом лице уже не было и следа сонливости. Исчезло и насмешливое выражение, которое почти всегда таилось в его взгляде.
- Отлично сделали! - повторил он. - Подобные вопросы надо ставить на попа. Ложная деликатность тут может только повредить, Август Иванович.
- Позвольте... Теперь, кажется, я в чем-то виноват?
- Август Иванович, вы сказали, что все это, быть может, несерьезно. Разве вопрос о командных кадрах авиапромышленности можно считать несерьезным? Постараемся безотлагательно разобраться в том, о чем вы заявили. Поднимем документы. Слава богу, находимся в своей епархии.
Минуту спустя Новицкий вел нас в кабинет, который сам когда-то занимал, - в кабинет начальника моторного отдела при Научно-техническом комитете Военно-Воздушных Сил. В этот час комната была свободна - ее нынешний хозяин находился на заседании конференции. Предложив нам сесть, Новицкий без дальних слов, без проволочек, вызвал по телефону отдел кадров, обратился к кому-то по имени-отчеству:
- Николай Степанович, ты? У меня к тебе вот что... Возникла необходимость глубоко ознакомиться с деловым и политическим лицом Подрайского. Подбери, пожалуйста, все материалы. Кстати, они, наверное, у тебя подобраны, раз он переходит в Авиатрест. Да? Очень хорошо... Не посчитай за труд, приходи ко мне. Да, да... Здесь нам никто не помешает.
Закончив разговор, Новицкий подтащил к столу один из стульев, расставленных около стен, сел, закинул ногу на ногу. Мне показалось, что в карих умных глазах мелькнула его обычная насмешливость. Впрочем, может быть, я и ошибся. В следующий миг я уже не мог ее поймать.
- Это вы, товарищ Бережков, забили тревогу?
Я взволнованно заговорил:
- Еще Николай Егорович Жуковский с брезгливостью отзывался о Подрайском. Называл его жулябией.
- Жуковский?
- Да... Я готов поклясться, что за всю жизнь этот Подрайский не совершил ни одного честного поступка. Он продаст что угодно и кого угодно. Я боюсь за свой мотор, ибо к нему будет иметь какое-то касательство Подрайский. Как он вообще попал в авиацию?
В эту минуту в кабинет вошел работник отдела кадров - молодой военный в темно-синем кителе, что носили тогда командиры Воздушного Флота. Вежливо всем нам поклонившись, он подал Новицкому принесенную им папку.
- Вот, Павел Денисович, - негромко, со сдержанной почтительностью сказал вошедший. - Тут копия личного дела... А также и некоторые дополнительные материалы.
- Благодарю, - проговорил Новицкий. - Эти товарищи, - он указал на нас, - надеюсь, вам известны?
Да, оба мы были известны работнику отдела кадров. Он подтвердил это новым поклоном. Новицкий все же представил ему нас. Затем сказал:
- Прошу разрешить им ознакомиться с этим личным делом... Особые обстоятельства заставляют меня просить об этом.
Получив разрешение, он обратился к нам:
- Август Иванович! Товарищ Бережков. Придвигайтесь ближе. Давайте-ка почитаем вместе...
Новицкий раскрыл папку, перевернул заглавный лист. Представьте, взглянув на открывшуюся страницу, я опять чуть не упал от неожиданности. Эта страница являла собой фотокопию рекомендации, написанной Николаем Егоровичем Жуковским. Я сразу узнал его несколько небрежный крупный почерк. Письмо было датировано 1916 годом. В своей рекомендации Жуковский характеризовал лабораторию Подрайского как интересное, заслуживающее внимания и поддержки дело, причем особо упоминал, что лаборатория оказала услугу авиации, взявшись строить самолет Ладошникова и мотор "Адрос".
Я увидел, что Новицкий смотрит на меня.
- Это же... - растерянно заговорил я, - это же Николай Егорович написал, чтобы помочь своим ученикам. А Подрайский воспользовался...
Не возражая, Новицкий перевернул страницу. Нам предстала еще одна записка Жуковского, на этот раз скопированная на машинке. Как я тотчас понял, с этой запиской Ганьшин когда-то явился к Подрайскому. Николай Егорович выражал надежду, что молодой математик будет полезен "в разнообразных и ценных работах Вашей лаборатории". Эти слова теперь были отмечены на полях синим карандашом.
Отлично зная ухватку Подрайского, я все же опять был поражен его ловкостью. Как он ухитрился втиснуть сюда, в свое личное дело, даже и эту короткую записку Жуковского? А я, наверное, выгляжу злопыхателем, лжецом, неведомо за что очернившим человека.
Новицкий меж тем листал папку дальше. Ряд документов характеризовал Подрайского как выдающегося конструктора-изобретателя, автора вездехода-амфибии, руководителя большой лаборатории. Одна из бумаг была подписана военным министром царского правительства генералом Поливановым, другая - начальником штаба верховного главнокомандующего генералом Алексеевым.
- Эту амфибию он тоже прикарманил, - мрачно проговорил я.
Новицкий открыл следующую страницу. Я узрел документ, выданный Подрайскому в 1920 году Московским бюро изобретений. В бумаге сообщалось, что Подрайский является автором ценного предложения об использовании скипидара в качестве горючего для автомашин, предложения, которое в трудный период гражданской войны, в условиях почти полного отсутствия бензина, оказало существенную помощь автотранспорту. Это звучало весьма убедительно, солидно. Справка была подписана несколькими членами Московского бюро изобретений. Среди подписей затесалась, увы, и моя фамилия. Да, было дело, в свое время я подмахнул эту бумажку.
Новицкий не разглядывал ее. Слегка откинувшись на стуле, он уставился куда-то вдаль. Конечно, ему не бросилась в глаза моя фамилия. Ладно, промолчу и я. Однако едва я успел это подумать, тотчас прозвучал голос Новицкого:
- Насколько я понимаю, тут о Подрайском писал некий другой Бережков?
Черт возьми, когда же он успел рассмотреть подписи? Неужели все это он изучил ранее, еще в те времена, когда в качестве начальника отдела восседал в этом кабинете? И неужели запомнил?..
- Нет, это не другой, а я...
- Вы? - с нескрываемой иронией изумился Новицкий.
Он ничего больше не прибавил, но я почувствовал, что мои предостережения, мои горячие слова о нечестности Подрайского почти вовсе потеряли силу. Август Иванович сидел рядом со мной. Порой, склоняясь над тем или иным листом, он подавался ко мне, я ощущал его плечо. Сейчас он отодвинулся. Наверное, считает все случившееся одним из моих сумасбродств.
На следующих страницах была представлена история мельницы "Прогресс". Авторское свидетельство и различные справки подтвердили, что инженер Подрайский изобрел и успешно применил на практике новый тип мельницы с вертикально поставленными жерновами. Упоминалась и новая насечка жерновов по принципу Архимедовой спирали. Далее удостоверялось, что своим изобретением Подрайский принес пользу стране, облегчил положение городского населения, которое в период разрухи остро нуждалось в возможности молоть зерно.
Я молча прочитывал эти возникающие одна за другой бумаги. Ну и подал же себя, свою биографию, Бархатный Кот! Во мне пробудилось любопытство. Куда же он канул, где обретался после краха мельницы? Оказывается, в Управлении артиллерии Красной Армии. Справка гласила, что Подрайский в течение ряда лет работал над своим изобретением военного характера и зарекомендовал себя серьезным организатором и способным химиком. Вот как, еще и химиком?! Не взрывчатое ли вещество он предложил Управлению артиллерии? Не то ли самое, которое придумал и запродал Подрайскому неудачник Мамонтов, фигурировавшее сначала над названием "московит", а потом "лизит"?
Что я мог сказать, что мог противопоставить этому потоку бумаг?
- Величайший проходимец! Ультражулик! - сказал я.
Новицкий прищурился:
- Может быть, когда-нибудь он по отношению лично к вам совершил неблаговидный поступок? Мы слушаем... Сообщите, пожалуйста, об этом.
И вдруг по взгляду Новицкого, взгляду, который только что был острым, настороженным, а теперь стал равнодушным, даже, пожалуй, опять сонным, я понял: он опасается меня спугнуть, напряженно ждет ответа и намерен изобразить мой протест как попытку свести давние личные счеты с Подрайским. Эх, как я сразу не сообразил: сейчас Новицкий защищает не столько Подрайского, сколько самого себя, свой авторитет, репутацию начальника, который не совершает ошибок.
- Пожалуйста, мы слушаем, - вновь обратился он ко мне.
Но я промолчал.
- Август Иванович, - сказал Новицкий, - как вы считаете: есть ли у нас основания требовать устранения Подрайского? Имеем ли мы моральное право бросать на него тень?
Шелест ответил:
- Признаться, Павел Денисович, я такого права за собой не чувствую.
Новицкий поинтересовался мнением и работника отдела кадров. Тот согласился с Шелестом.
Все вышли из кабинета, лишь я в одиночестве продолжал сидеть. Потом встал, постоял у окна. Куда, к кому теперь пойти? Новицкий сумел заткнуть мне рот бумагой.
Вновь хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел Любарского. Мы поздоровались. Он с тонкой улыбкой протянул:
- Э, кто-то расстроил нашего Калло.
После ссоры или, вернее, стычки в Заднепровье я не раз уже встречался с Любарским. Отношения были прохладными, но все же иногда мы перекидывались несколькими фразами. На днях он даже поздравил меня с успехом; правда, и тогда в его тоне слышалась ирония.
- Вас огорчили эти сеньоры? - продолжал Любарский. - Они только что мне встретились. Во главе шествовал Новицкий.
Я угрюмо молчал.
- Будьте философом! - посоветовал Любарский. - Смиритесь, это единственное утешение.
Я не проявил деликатности, буркнул:
- Не нуждаюсь в утешении, - и покинул кабинет.
23
- Чувствую, - сказал с улыбкой Бережков, - что надо подхлестнуть нашу затянувшуюся повесть. Разрешите сразу перенести вас на восемь - десять месяцев вперед, изобразить один денек - опять последнее число декабря, канун Нового года, наступающего тысяча девятьсот тридцатого.
Утром в тот день Бережков нервничал, ожидая, когда приедет Шелест. Они договорились встретиться в АДВИ в десять часов утра. Но Шелест опаздывал. Бережков в замасленной рабочей кепке, в черном, тоже кое-где поблескивающем маслом комбинезоне, натянутом поверх костюма, уже несколько раз пробежал по морозу из мастерских, где после очередной поломки был разобран и тщательно просмотрен "Д-24", в главное здание института и спрашивал там о Шелесте, выскакивал на крыльцо, оглядывая улицу, и, наконец, не выдержав, позвонил Шелесту домой. Из дома ответили, что Август Иванович уже час назад поехал на работу.
- Как - на работу? Мы его здесь ждем не дождемся.
- Кажется, он хотел по дороге заехать в редакцию.
- Еще в редакцию? В какую?
Бережков знал, что Шелест был членом редакционного совета в нескольких местах: в отделе техники Большой Советской Энциклопедии, в Научно-техническом издательстве и в журнале "Мотор". Не получив от домашних Шелеста более точных указаний, Бережков стал названивать во все эти редакции. Через несколько минут он напал на след.
- Да, Август Иванович у нас был и только что ушел.
- Куда?
- Одну минутку... Простите, оказывается, он еще здесь. Зашел в нашу парикмахерскую.
- В парикмахерскую? - вскричал Бережков. - Так передайте ему... Передайте ему, что все погибнет, если он не приедет сейчас же в институт.
- Как вы сказали? Что погибнет?
- Все.
Со стуком положив трубку, он мрачно посмотрел на телефон и зашагал в мастерские, к мотору.
Через некоторое время Шелест прибыл.
- Что у вас стряслось? Я думал, что АДВИ горит...
Они, директор и главный конструктор института, разговаривали в маленькой конторке мастерских. Шелест положил на стол большой желтый портфель, снял фетровую серую шляпу, которую носил и зимой, и энергично потер уши.
Бережков потянул носом.
- Вы, кажется, изволили и надушиться, - зло сказал он.
Шелест расхохотался. Видимо, он приехал в чудесном настроении.
- Хорошо, что я догадался, - сказал он, - кто мне позвонил. А то... А то, мой дорогой, остался бы неподстриженным под Новый год.
Он провел рукой по своим блестящим, цвета серебра с чернью, волосам, сейчас очень гладко зачесанным, и чуть их взбил. Бережков метнул на него свирепый взгляд.
- Какой, к черту, Новый год?! Август Иванович, погибаем без подшипника.
- Так я и знал... Если Бережков не раздобыл подшипника, то у него рушится вселенная... Садитесь-ка. Рассказывайте. Вместе что-нибудь придумаем.
- Я уже придумал. Но нужен, Август Иванович, ваш авторитет.
Бережков сообщил, что в разобранном моторе произведена подгонка и смена разных деталей. Поставлен новый кулачковый вал взамен сломавшегося. Но выяснилось, что треснул и шарикоподшипник на этом валу. Запасного подшипника таких размеров в институте нет.
- А рядом, - Бережков ткнул в пространство черным замасленным пальцем, - вы представляете, Август Иванович, рядом, на складе Авиатреста, есть такие шарикоподшипники. Но трест нам их не дает. Импортная вещь! Нужно чертовское оформление через тридцать три инстанции.
- Что же вы предлагаете?
- Конечно, немедленно позвонить Родионову. Вы, как директор...
- Ну знаете... Звонить начальнику Военно-Воздушных Сил из-за какого-то подшипника...
- А как же? Иначе, черт побери, мотор простоит несколько суток.
- Нет, я решительно отказываюсь. Во всем, дорогой мой, надо знать такт и меру.
- Тогда я позвоню сам.
- Попытайтесь, - иронически произнес Шелест.
- Хорошо.
Бережков потянулся к телефону.
- Алексей Николаевич, что вы?! Это... просто неприлично. Поищем-ка других путей. Надо быть совершенно невоспитанным, чтобы...
Бережков перебил:
- Теперь вы еще скажете о чести корпорации. Нет, Август Иванович. Вы же знаете, что Авиатрест вечно нас мытарит. Пора с этим покончить!
Больше не внимая предостережениям, Бережков взял трубку, назвал номер.
- Будьте добры, соедините, пожалуйста, с Дмитрием Ивановичем.
- Кто его просит?
- Передайте, что звонит Бережков, главный конструктор АДВИ.
- По какому вопросу?
- О моторе... Без Дмитрия Ивановича мы...
- О моторе? Сейчас ему доложу. Пожалуйста, подождите у телефона.
Насупившись, мрачно глядя на Шелеста из-под лоснящегося козырька нахлобученной кепки, Бережков ждал.
- Здравствуйте, товарищ Бережков, - раздался в трубке голос Родионова. - Я слушаю.
- Дмитрий Иванович, извините, что я обращаюсь к вашей помощи... Но мы можем потерять несколько суток из-за одного проклятого шарикоподшипника.
- Очень хорошо, что обратились... Нуте-с, в чем у вас затруднение?
- Дмитрий Иванович, Авиатрест не дает подшипника. И это не случайно. Нас там изматывают...
Жестикулируя, не стесняясь в выражениях, слыша порой внимательное "нуте-с, нуте-с", Бережков обрисовал положение.
- Так, - сказал Родионов. - Повторите, пожалуйста, размер подшипника, я запишу... Так... Сейчас же посылайте машину на склад и получайте там подшипник. Очень хорошо, что вы поставили этот вопрос, товарищ Бережков.
Мгновенно преобразившись, лихо сдвинув кепку на затылок, не забыв победоносно посмотреть на Шелеста, Бережков воскликнул:
- Спасибо, Дмитрий Иванович! Значит, к вечеру запустим. И в нынешнюю ночь "Д-24" будет отсюда вас приветствовать с Новым годом.
- А что, как остановится, да еще ровно в полночь?
- Ни в коем случае! Вы прислушайтесь под Новый год. Откройте форточку и слушайте. В полночь я дам такую форсировку, что вы дома нас услышите.
- И мотор выдержит?
- Обязан выдержать!.. Я, Дмитрий Иванович, загадал: если "Д-24" под Новый год будет работать, значит, в тысяча девятьсот тридцатом на нем взлетят наши самолеты.
- Примите, товарищ Бережков, такое же пожелание от меня... Эту ночь вы, следовательно, проводите с мотором?
- Да... Был бы только подшипник.
Родионов помолчал. Затем просто сказал:
- Нуте-с... Посылайте же машину.
- Нам тут и сбегать недалеко! - смеясь, воскликнул Бережков. Спасибо, Дмитрий Иванович. До свидания.
Окончив разговор, Бережков выпрямился во весь рост, сунул руки в карманы своего черного промасленного комбинезона и встал в таком виде перед Шелестом.
- Да, дорогой мой, - задумчиво произнес Шелест. - Кажется, я становлюсь очень старомодным человеком... И помру, наверное, таким.
24
В мастерских несколько слесарей-сборщиков и молодых инженеров, младших конструкторов института, перебирали мотор.
Все детали уже были пересмотрены; наметанный глаз по мельчайшим признакам, по чуть заметным засветлениям на обточенной стальной поверхности, по узору смазки разгадывал или словно прочитывал немую выразительную речь металла. Некоторые узлы уже были после переборки вновь смонтированы; около других, полусобранных на строго горизонтальных стальных плитах, еще лежали снятые части.
К плитам быстро подошел Бережков. За ним не спеша следовал Шелест.
- Недоля! - позвал Бережков.
Опустившись у плиты на корточки, Недоля что-то устанавливал или регулировал в одном агрегате мотора. Кепка была надета козырьком назад; голова прильнула к просвечивающему механизму; одна рука, словно обнимая сочленения металла, нежными, почти незаметными движениями массивных пальцев поворачивала блестящий диск, другая придерживала его снизу. Рядом на плите лежала синька - чертеж этого узла. Недоля не сразу откликнулся, лишь повел спиной; под пиджаком, некогда, видимо, коричневым, а теперь черно-лоснящимся, слегка двинулись лопатки. Наконец он отвел взгляд от мотора, поднялся и, откинув тыльной стороной ладони светлые волосы, выбившиеся из-под кепки, с довольной улыбкой произнес:
- На месте.
- Через два часа все у нас будет на месте, - сказал Бережков. Подшипник есть! Надо, друг, слетать за ним на склад.
- И сегодня пустим?
- Да.
- Сейчас умоюсь...
Ни о чем больше не расспрашивая, Недоля опустил замасленные руки в ведро с керосином и принялся их отмывать. Потом на несколько минут ушел и появился почти неузнаваемый: в новой пушистой кепке, в хорошо проглаженном темном, в полоску, костюме, в теплом свитере верблюжьей шерсти, не закрывавшем белого воротничка, перехваченного галстуком, - молодой инженер, младший конструктор института.
- Ты сегодня что-то приоделся, - сказал Бережков.
Он теперь обращался к Недоле то на "ты", то на "вы", то по имени, то по фамилии. Недоля смущенно улыбнулся.
- Я знал, - ответил он, - что Новый год здесь будем встречать. Помолчав, он продолжал: - Алексей Николаевич, к вам просьба...
- Пожалуйста. Какая?
- Алексей Николаевич, ребята... - Недоля, по студенческой привычке, называл ребятами своих товарищей, молодежь АДВИ, - ребята тоже хотят с нами тут встречать...
- Черт возьми, как я сам об этом не подумал? - воскликнул Бережков. Потрясающая мысль! Это будет абсолютно необыкновенный новогодний вечер. Закатим адскую иллюминацию...
Бережков уже стал фантазировать, но спохватился.
- Добывай подшипник! Потом этим займемся.
- А меня вы не приглашаете? - раздался голос Шелеста. Тон был очень грустный. Недоля обернулся.
- Август Иванович, неужели вы приедете?
- Если не помешаю, то...
- Август Иванович, мы не смели вас просить...
25
"Д-24" ревел под навесом на открытом воздухе. Ночь прорезали огненные языки из шестнадцати выхлопных труб. В любом помещений от этих сгорающих отработанных газов задохнулись бы не только люди, но и сам мотор, тоже требующий кислорода, кислорода... Сильный рефлектор освещал длинную панель со всякими приборами, где дрожащие стрелки показывали количество оборотов в минуту, мощность, развиваемую двигателем, давление масла и т. д. Рядом, в здании института, в зале испытательной станции, действовала точно такая же дублетная панель - за работой мотора можно было следить и оттуда.
Под навесом, ни к чему не прикасаясь, лишь поглядывая на стрелки, прохаживался дежурный механик. "Д-24" ревел, сотрясая бетонный фундамент под собой, сотрясая воздух. Вот так - без перерыва, без единой остановки хотя бы на минуту - мотор должен был проработать пятьдесят часов на государственном испытании, к которому его готовил институт. Авиационный двигатель, как знает читатель, по существу, еще не создан, не доведен, если он не может выдержать столько часов непрерывного хода на разных режимах, не сдаст такой нормы (ныне, скажем в скобках, значительно повышенной).
В воротах испытательной станции, похожих на ворота гаража, открылась дверь-калитка. На покатый настил, на снег хлынул поток электрического света. В зал, некое подобие цеха, вторглась еще гурьба гостей, участников новогодней пирушки, энтузиастов института. В глубине, среди испытательных приборов и машин, виднелся стол, уставленный яствами и питиями, закупленными в складчину. Над ним скрестились два прожекторных луча красный и зеленый. "Адская иллюминация" вперемежку с гирляндами хвои придавала залу фантастический вид. Вместо камина можно было греться у поднятого окна пылающей газовой печи. От подкрановой балки до самого пола протянулось белое полотнище, развернутый рулон ватманской бумаги, где были выведены строчки Маяковского:
Быть коммунистом
значит дерзать,
думать,
хотеть,
сметь.
На разметочной плите, словно на помосте, сидел ветеран института, почтенный работник бухгалтерии, страстный любитель-гармонист, и с упоением играл на своем инструменте. Кто-то плясал под гармонь и сразу сбился с такта, остановился, лишь раскрылась дверь. Гармонист продолжал играть, широко растягивая и снова сжимая мехи, но уже не было слышно ни звука "Д-24" все заглушил.
В небольшой комнате-"дежурке", отделенной от зала легкой застекленной перегородкой, сидел в кругу молодежи Бережков, уже выбритый, вымытый, тоже молодой. Ему только что позвонили по телефону, он успел подать первую реплику, когда в дверь ворвался гул мотора. Повернувшись к стеклянной стене, он замахал руками, что-то закричал, но его не было слышно. Затем опять раздались звуки плясовой. Дверь-калитка плотно затворилась.