Страница:
Мне следовало уйти. Не было нужды связываться с этим ребенком. К весне Филомена оправится и заберет детей в Монтевиаль. Жаль будет, конечно, сознавать, что Комигор останется пустым, но, возможно, так будет лучше для мальчика. Наверняка в столице какие-нибудь друзья Томаса возьмут его под свое крыло.
Я бесцельно перебирала струны висевшей на стене лютни, когда вдруг вспомнила о Дарзиде, циничном, беспринципном военном помощнике Томаса. Дарзид был загадкой. Очаровательно безнравственный человек, который восемнадцать лет назад прибился к моему семейству. Имея лишь шаткие доказательства, я была убеждена, что тайны Дарзида связаны с ужасными поступками моего брата и — в итоге — с бездушными воинами-зидами, которые убили Томаса и пытались разрушить Мост Д'Арната. Было бы ужасно, если бы заботу о Герике взял на себя Дарзид. Возможность того, что Филомена обратится к нему с просьбой взять мальчика под опеку, заставила меня терпеливо ждать Рена Вэсли в музыкальной гостиной. Если встреча с врачом поможет воспрепятствовать подобному союзу, я должна с ним поговорить.
Почти час спустя в дверях музыкальной комнаты показалась львиная грива доктора Вэсли.
— Разрешите?
— Проходите, пожалуйста. Надеюсь, с моей невесткой все в порядке?
Тяжело вздохнув, доктор опустился в кресло с высокой спинкой, которое жалобно заскрипело под ним.
— Как я и ожидал, герцогиня нуждалась лишь в щедрой порции подбадривания. Я рекомендовал ей не покидать постель надолго в надежде, что мы поможем ребенку задержаться в этом мире дольше, чем на день. Двое предыдущих детей родились задолго до положенного срока, и, как всегда бывает в таких случаях, их жизненных сил хватило лишь на несколько часов. Каждый день, отсрочивающий роды ее светлости, прибавляет малышу шансов. Но я отвлекся. Вы собирались уезжать.
— Да, но вовсе не оттого, что я не хочу возобновлять наше знакомство. О том вечере у меня остались самые светлые воспоминания.
Доктор прищелкнул языком.
— Что за отвратительные вечеринки устраивает графиня! На моей памяти это был единственный вечер, когда я ехал домой и не клялся в дальнейшем совершенно избегать общества. Я ждал новой встречи с вами, но в следующий раз, когда мы увиделись, вы стояли перед королем на свидетельском месте и клялись, что Целитель способен вернуть покойного к жизни.
Положив локти на массивные колени и подперев руками подбородок, Рен Вэсли изучал мое лицо, как если бы я была каким-то редким симптомом, который следует добавить к его сокровищнице знаний.
— Понимаете ли вы, госпожа моя, какие вопросы всколыхнул во мне ваш рассказ? Ужасающая, правда, о моем собственном невежестве…
— Разумеется, вы знаете, что, обсуждая подобные вопросы, мы с вами нарушаем закон?
Откровенность Вэсли обезоруживала, но я прожила уже слишком долго, чтобы упускать из виду последствия невоздержанной беседы. За каждой дверью или окном может прятаться доносчик. Заживо сжигали только чародеев, но те, кто их поддерживал, пусть даже только на словах, также платили жизнью: их вешали или рубили им головы, в зависимости от положения в обществе. Этот лейранский закон действовал на протяжении четырех с половиной сотен лет.
— Да, мм… Среди нас есть те, кто слышит и мыслит несколько свободнее, чем мы решаемся показать. Но в интересах краткости, равно как и безопасности, я умолкну. По правде сказать, ваш племянник — куда более насущная забота. Вы упоминали, что уже виделись с ним?
— Герик и есть та причина, по которой я здесь.
Я рассказала Рену Вэсли о данном Томасу обещании и о послании, которое тот передал сыну.
— Вы знаете, что они не ладили? — задумчиво протянул доктор, откидываясь на спинку кресла и доставая трубку. Вслед за этим он приступил к ритуалу набивания. — Герик чрезвычайно восхищался своим отцом, но с тех пор, как его забрали от кормилицы, он едва ли открыл рот в присутствии его светлости. Герцог был крайне обеспокоен. Зная, что я сам воспитал шестерых сыновей, он несколько раз советовался со мной, даже просил осмотреть мальчика в поисках малейшего признака неблагополучия.
— И что же вы обнаружили?
— Мне так и не представилось возможности что-либо обнаружить. Дважды я пытался произвести осмотр, и оба раза ребенок начинал биться в истерике, едва не доведя себя до болезни!
Точно так же он вел себя в комнате Филомены.
Доктор постукивал незажженной трубкой, сжав ее в могучей руке.
— У многих детей, особенно у избалованных и своевольных отпрысков богатых семейств, случаются вспышки гнева. Но меня беспокоит то, что мальчик вовсе не склонен к подобному поведению. Ваш брат был хорошим отцом. И если не брать те случаи с осмотром, Герик неизменно вежлив, уважителен со мной, так же как был с герцогом Томасом. Он очень хорошо умеет сдерживаться. Слишком хорошо для ребенка десяти лет.
— Я тоже это заметила. Вот почему я так поразилась его вспышке.
Я рассказала доктору, как мальчик испугался, когда я представилась.
— Я подумала, что басни о чародеях и моей с ними связи, которыми его пичкали, могли напугать такого маленького ребенка.
— Любого другого — вполне возможно. Но Герику не свойственны глупые страхи, нет. Мальчик выстроил вокруг себя стену и никого не пускает внутрь. А если кто-нибудь пытается сломать его оборону, он ввергает себя в неистовство. Это ненормально. Ему нужен кто-нибудь, кто поддержал бы его, позаботился о нем.
Я присела на табурет возле арфы и принялась стирать паутину с потускневших струн.
— Зачем вы мне это говорите? Мы с ним едва знакомы. И хотя мне грустно слышать о его бедах, вам следует обсудить это не со мной, а с кем-нибудь другим.
С кем-то, кто не будет завидовать тому, что этот ребенок жив.
— Его мать…
Рен Вэсли взревел как вулкан, плюющийся огнем перед извержением.
— Я бы не доверил его матери смотреть за моими собаками! Она, конечно, не глупа и, когда речь идет о ее собственных интересах, прислушивается к голосу разума. Я только что говорил с герцогиней, и весьма вольно. Она жаловалась на затруднения с арендаторами и рентой.
— Я наслышана о них. Надеюсь, ее можно заставить понять важность Комигорского соглашения.
— Если она что и понимает, госпожа моя, так это насколько болезненно безденежье и насколько ее собственное положение зависит от сохранения и преумножения наследства, причитающегося ее сыну. Я сказал ей, что ей необходимо избавить себя от всех этих забот… И это, разумеется, правда. И объяснил, что вижу только одно решение.
— И какое же?
— Я сказал герцогине, что собирать ренту следует вам. — Его огромные брови вознеслись к поднебесью.
— Да вы с ума сошли! Филомена никогда на это не пойдет!
— Напротив, сударыня. Когда она открыла глаза, она уже считала это собственной идеей.
— Ну, значит, это она сошла с ума.
— Вовсе нет. Согласитесь. Мальчик несовершеннолетний, а обычаи этого дома требуют, чтобы взрослый член семьи или попечитель, назначенный королем, исполнял условия соглашения. Герцогиня считает взимание ренты делом нудным и утомительным. Она скорее перевешает арендаторов, чем станет пожимать им руки. Убедив вас остаться, она может получить деньги, не доставляя себе неудобств. Я сказал ей, что ваше знакомство с замком может освободить ее от бесчисленных забот и позволить сосредоточиться на своем здоровье.
Я не могла решить, истерически мне рассмеяться или швырнуть арфу в эти кошмарные брови, подрагивающие от удовлетворения моим замешательством.
— Я прошу прощения, что не принял во внимание дела, занимающие вас в настоящее время, но эту возможность упустить было нельзя. Я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что мальчик будет благоденствовать под вашим присмотром.
Единственное, что не позволило мне осмеять это глупое предложение, — ощущение тепла у сердца, когда я принялась обвинять доктора в безумии. Я прикоснулась к розовому камню в палец величиной, висевшему у меня на шее. Меня предупредили, что в ближайшие несколько месяцев камень начнет излучать сияние и его неестественная холодность уступит место теплу. Завтра на рассвете Дассин должен будет привести ко мне Кейрона в надежде, что я смогу помочь вернуть ему память.
Я еще не знала, что буду делать в ожидании. Вернуться к тому примитивному существованию, которое я десять лет вела в Данфарри, было невозможно, как невозможно было, и вернуться, даже имей я для этого средства, к праздной аристократической жизни, из которой меня вырвал арест Кейрона. В минувшие месяцы я оказалась втянута в события, значимые для судеб мира, и теперь нигде не чувствовала себя как дома. Я больше не ощущала себя частью Комигора. Но если мне удастся за это время сделать что-либо полезное, чтобы предотвратить будущее запустение фамильного замка, тогда пребывание здесь окажется не пустой тратой времени. Что же касается мальчика…
— Если я и позволю втянуть себя в это безумство, что мне делать с племянником? — поинтересовалась я. — Его трясет от одного моего вида. Думать, что я — единственный человек, способный преодолеть его неестественную отчужденность…
Лоб доктора прорезали глубокие морщины.
— Авантюра, конечно же. Если он не сможет смириться с вами, придется придумывать что-то еще. Я обещал герцогине поговорить с ним.
Его последние слова прозвучали, словно вопрос. Врач резко вскинул голову, ожидая моего ответа. Я не могла придумать нового возражения.
— Вы чудовище, Рен Вэсли. Вы напоминаете мне другого человека, которого я встретила совсем недавно, тоже целителя. Он тщеславен настолько, что полагает себя вправе управлять судьбами людей и миров. Мне кажется, ни Филомена, ни ее сын вас за это не поблагодарят. Как, впрочем, и я.
Доктор Вэсли оглушительно расхохотался.
— Это будет историческая битва! Мне следует составить расписание посещений, просто чтобы быть уверенным, что вы еще не поубивали друг друга.
Из окна мне был виден Рен Вэсли, прогуливающийся по внутреннему двору. Сцепив руки за спиной, он рассматривал полуразрушенные солнечные часы, отмечавшие самый центр замка. Едва подойдя к изогнутому краю колодца, он развернулся на каблуках. Мой племянник торопливо пересек замковый двор, вежливо поклонился доктору и присоединился к нему в его прогулке. Мгновение спустя Герик остановился и решительно затряс головой, но без истерики, воплей или других неожиданных выходок. Вскоре эти двое завершили прогулку, исчезнув в арке, ведущей на фехтовальную площадку. Некоторое время спустя служанка привела ко мне доктора Вэсли.
— Вашего племянника, сударыня, крайне беспокоит ваше присутствие, — озадаченно сказал доктор. — Он снова обвинял вас в том, что вы, простите мне мою откровенность, прокляты и злобны. Повторял, что его отец выгнал вас из Комигора и у вас нет никакого права находиться здесь.
— Ну, это так и есть, он совершенно прав. Пожалуй, я…
— Когда же я сказал, что вы остаетесь здесь в интересах Комигора и здоровья его матери, Герик совершенно разумно принял это решение. Бесспорно, что-то в вас тревожит мальчика, но мне не верится, что он и вполовину так напуган, как пытается изобразить.
Чуть позже меня пригласили в комнату Филомены, где моя невестка любезно попросила прощения, утверждая, что неприветливый прием накануне был связан с тревогой из-за ее плохого самочувствия. Разумеется, ее супруг доверился мне и простил меня. В подтверждение этого она получила указ о королевском прощении, присланный по распоряжению Томаса. Если честно, сказала герцогиня, смущенно покраснев, ее очень впечатлили мои слова о чести и ответственности семьи, сказанные Герику. Когда же доктор сообщил герцогине ужасную новость, что ей следует устраниться от всех серьезных раздумий и занятий, как, например, управления хозяйством, единственной мыслью, не подпустившей к ней малодушное отчаяние, оказалась та, что, должно быть, Божественные Близнецы послали меня ей во спасение фамильной чести и наследства моего племянника.
Битый час Филомена обхаживала меня, еще час ушел на серьезные переговоры относительно моих прав, обязанностей и привилегий в этом доме. Женщина и в самом деле вполне разбиралась в вопросах, касавшихся наследства и притязаний. Мы договорились, что я остаюсь.
К ночи Рен Вэсли уехал, а я отправила кучера в Данфарри с письмами к друзьям, где сообщала об изменении своих планов. За вещами посылать было не нужно. Несколько платьев, которые я купила, вернувшись к городской жизни, приехали со мной. Около полуночи я вновь легла спать в маленькой комнатке в северном крыле, где я спала с того дня, как меня забрали от кормилицы, и до того дня, когда мой брат навсегда запретил мне возвращаться домой.
ГЛАВА 3
Я бесцельно перебирала струны висевшей на стене лютни, когда вдруг вспомнила о Дарзиде, циничном, беспринципном военном помощнике Томаса. Дарзид был загадкой. Очаровательно безнравственный человек, который восемнадцать лет назад прибился к моему семейству. Имея лишь шаткие доказательства, я была убеждена, что тайны Дарзида связаны с ужасными поступками моего брата и — в итоге — с бездушными воинами-зидами, которые убили Томаса и пытались разрушить Мост Д'Арната. Было бы ужасно, если бы заботу о Герике взял на себя Дарзид. Возможность того, что Филомена обратится к нему с просьбой взять мальчика под опеку, заставила меня терпеливо ждать Рена Вэсли в музыкальной гостиной. Если встреча с врачом поможет воспрепятствовать подобному союзу, я должна с ним поговорить.
Почти час спустя в дверях музыкальной комнаты показалась львиная грива доктора Вэсли.
— Разрешите?
— Проходите, пожалуйста. Надеюсь, с моей невесткой все в порядке?
Тяжело вздохнув, доктор опустился в кресло с высокой спинкой, которое жалобно заскрипело под ним.
— Как я и ожидал, герцогиня нуждалась лишь в щедрой порции подбадривания. Я рекомендовал ей не покидать постель надолго в надежде, что мы поможем ребенку задержаться в этом мире дольше, чем на день. Двое предыдущих детей родились задолго до положенного срока, и, как всегда бывает в таких случаях, их жизненных сил хватило лишь на несколько часов. Каждый день, отсрочивающий роды ее светлости, прибавляет малышу шансов. Но я отвлекся. Вы собирались уезжать.
— Да, но вовсе не оттого, что я не хочу возобновлять наше знакомство. О том вечере у меня остались самые светлые воспоминания.
Доктор прищелкнул языком.
— Что за отвратительные вечеринки устраивает графиня! На моей памяти это был единственный вечер, когда я ехал домой и не клялся в дальнейшем совершенно избегать общества. Я ждал новой встречи с вами, но в следующий раз, когда мы увиделись, вы стояли перед королем на свидетельском месте и клялись, что Целитель способен вернуть покойного к жизни.
Положив локти на массивные колени и подперев руками подбородок, Рен Вэсли изучал мое лицо, как если бы я была каким-то редким симптомом, который следует добавить к его сокровищнице знаний.
— Понимаете ли вы, госпожа моя, какие вопросы всколыхнул во мне ваш рассказ? Ужасающая, правда, о моем собственном невежестве…
— Разумеется, вы знаете, что, обсуждая подобные вопросы, мы с вами нарушаем закон?
Откровенность Вэсли обезоруживала, но я прожила уже слишком долго, чтобы упускать из виду последствия невоздержанной беседы. За каждой дверью или окном может прятаться доносчик. Заживо сжигали только чародеев, но те, кто их поддерживал, пусть даже только на словах, также платили жизнью: их вешали или рубили им головы, в зависимости от положения в обществе. Этот лейранский закон действовал на протяжении четырех с половиной сотен лет.
— Да, мм… Среди нас есть те, кто слышит и мыслит несколько свободнее, чем мы решаемся показать. Но в интересах краткости, равно как и безопасности, я умолкну. По правде сказать, ваш племянник — куда более насущная забота. Вы упоминали, что уже виделись с ним?
— Герик и есть та причина, по которой я здесь.
Я рассказала Рену Вэсли о данном Томасу обещании и о послании, которое тот передал сыну.
— Вы знаете, что они не ладили? — задумчиво протянул доктор, откидываясь на спинку кресла и доставая трубку. Вслед за этим он приступил к ритуалу набивания. — Герик чрезвычайно восхищался своим отцом, но с тех пор, как его забрали от кормилицы, он едва ли открыл рот в присутствии его светлости. Герцог был крайне обеспокоен. Зная, что я сам воспитал шестерых сыновей, он несколько раз советовался со мной, даже просил осмотреть мальчика в поисках малейшего признака неблагополучия.
— И что же вы обнаружили?
— Мне так и не представилось возможности что-либо обнаружить. Дважды я пытался произвести осмотр, и оба раза ребенок начинал биться в истерике, едва не доведя себя до болезни!
Точно так же он вел себя в комнате Филомены.
Доктор постукивал незажженной трубкой, сжав ее в могучей руке.
— У многих детей, особенно у избалованных и своевольных отпрысков богатых семейств, случаются вспышки гнева. Но меня беспокоит то, что мальчик вовсе не склонен к подобному поведению. Ваш брат был хорошим отцом. И если не брать те случаи с осмотром, Герик неизменно вежлив, уважителен со мной, так же как был с герцогом Томасом. Он очень хорошо умеет сдерживаться. Слишком хорошо для ребенка десяти лет.
— Я тоже это заметила. Вот почему я так поразилась его вспышке.
Я рассказала доктору, как мальчик испугался, когда я представилась.
— Я подумала, что басни о чародеях и моей с ними связи, которыми его пичкали, могли напугать такого маленького ребенка.
— Любого другого — вполне возможно. Но Герику не свойственны глупые страхи, нет. Мальчик выстроил вокруг себя стену и никого не пускает внутрь. А если кто-нибудь пытается сломать его оборону, он ввергает себя в неистовство. Это ненормально. Ему нужен кто-нибудь, кто поддержал бы его, позаботился о нем.
Я присела на табурет возле арфы и принялась стирать паутину с потускневших струн.
— Зачем вы мне это говорите? Мы с ним едва знакомы. И хотя мне грустно слышать о его бедах, вам следует обсудить это не со мной, а с кем-нибудь другим.
С кем-то, кто не будет завидовать тому, что этот ребенок жив.
— Его мать…
Рен Вэсли взревел как вулкан, плюющийся огнем перед извержением.
— Я бы не доверил его матери смотреть за моими собаками! Она, конечно, не глупа и, когда речь идет о ее собственных интересах, прислушивается к голосу разума. Я только что говорил с герцогиней, и весьма вольно. Она жаловалась на затруднения с арендаторами и рентой.
— Я наслышана о них. Надеюсь, ее можно заставить понять важность Комигорского соглашения.
— Если она что и понимает, госпожа моя, так это насколько болезненно безденежье и насколько ее собственное положение зависит от сохранения и преумножения наследства, причитающегося ее сыну. Я сказал ей, что ей необходимо избавить себя от всех этих забот… И это, разумеется, правда. И объяснил, что вижу только одно решение.
— И какое же?
— Я сказал герцогине, что собирать ренту следует вам. — Его огромные брови вознеслись к поднебесью.
— Да вы с ума сошли! Филомена никогда на это не пойдет!
— Напротив, сударыня. Когда она открыла глаза, она уже считала это собственной идеей.
— Ну, значит, это она сошла с ума.
— Вовсе нет. Согласитесь. Мальчик несовершеннолетний, а обычаи этого дома требуют, чтобы взрослый член семьи или попечитель, назначенный королем, исполнял условия соглашения. Герцогиня считает взимание ренты делом нудным и утомительным. Она скорее перевешает арендаторов, чем станет пожимать им руки. Убедив вас остаться, она может получить деньги, не доставляя себе неудобств. Я сказал ей, что ваше знакомство с замком может освободить ее от бесчисленных забот и позволить сосредоточиться на своем здоровье.
Я не могла решить, истерически мне рассмеяться или швырнуть арфу в эти кошмарные брови, подрагивающие от удовлетворения моим замешательством.
— Я прошу прощения, что не принял во внимание дела, занимающие вас в настоящее время, но эту возможность упустить было нельзя. Я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что мальчик будет благоденствовать под вашим присмотром.
Единственное, что не позволило мне осмеять это глупое предложение, — ощущение тепла у сердца, когда я принялась обвинять доктора в безумии. Я прикоснулась к розовому камню в палец величиной, висевшему у меня на шее. Меня предупредили, что в ближайшие несколько месяцев камень начнет излучать сияние и его неестественная холодность уступит место теплу. Завтра на рассвете Дассин должен будет привести ко мне Кейрона в надежде, что я смогу помочь вернуть ему память.
Я еще не знала, что буду делать в ожидании. Вернуться к тому примитивному существованию, которое я десять лет вела в Данфарри, было невозможно, как невозможно было, и вернуться, даже имей я для этого средства, к праздной аристократической жизни, из которой меня вырвал арест Кейрона. В минувшие месяцы я оказалась втянута в события, значимые для судеб мира, и теперь нигде не чувствовала себя как дома. Я больше не ощущала себя частью Комигора. Но если мне удастся за это время сделать что-либо полезное, чтобы предотвратить будущее запустение фамильного замка, тогда пребывание здесь окажется не пустой тратой времени. Что же касается мальчика…
— Если я и позволю втянуть себя в это безумство, что мне делать с племянником? — поинтересовалась я. — Его трясет от одного моего вида. Думать, что я — единственный человек, способный преодолеть его неестественную отчужденность…
Лоб доктора прорезали глубокие морщины.
— Авантюра, конечно же. Если он не сможет смириться с вами, придется придумывать что-то еще. Я обещал герцогине поговорить с ним.
Его последние слова прозвучали, словно вопрос. Врач резко вскинул голову, ожидая моего ответа. Я не могла придумать нового возражения.
— Вы чудовище, Рен Вэсли. Вы напоминаете мне другого человека, которого я встретила совсем недавно, тоже целителя. Он тщеславен настолько, что полагает себя вправе управлять судьбами людей и миров. Мне кажется, ни Филомена, ни ее сын вас за это не поблагодарят. Как, впрочем, и я.
Доктор Вэсли оглушительно расхохотался.
— Это будет историческая битва! Мне следует составить расписание посещений, просто чтобы быть уверенным, что вы еще не поубивали друг друга.
* * *
Итак, герцогиня Комигорская послала мне срочное сообщение с просьбой отложить отъезд и позволить ей сделать мне некое предложение. Я стояла у окна гостиной на третьем этаже, ожидая разговора, и поражалась тому, как все может измениться за несколько часов.Из окна мне был виден Рен Вэсли, прогуливающийся по внутреннему двору. Сцепив руки за спиной, он рассматривал полуразрушенные солнечные часы, отмечавшие самый центр замка. Едва подойдя к изогнутому краю колодца, он развернулся на каблуках. Мой племянник торопливо пересек замковый двор, вежливо поклонился доктору и присоединился к нему в его прогулке. Мгновение спустя Герик остановился и решительно затряс головой, но без истерики, воплей или других неожиданных выходок. Вскоре эти двое завершили прогулку, исчезнув в арке, ведущей на фехтовальную площадку. Некоторое время спустя служанка привела ко мне доктора Вэсли.
— Вашего племянника, сударыня, крайне беспокоит ваше присутствие, — озадаченно сказал доктор. — Он снова обвинял вас в том, что вы, простите мне мою откровенность, прокляты и злобны. Повторял, что его отец выгнал вас из Комигора и у вас нет никакого права находиться здесь.
— Ну, это так и есть, он совершенно прав. Пожалуй, я…
— Когда же я сказал, что вы остаетесь здесь в интересах Комигора и здоровья его матери, Герик совершенно разумно принял это решение. Бесспорно, что-то в вас тревожит мальчика, но мне не верится, что он и вполовину так напуган, как пытается изобразить.
Чуть позже меня пригласили в комнату Филомены, где моя невестка любезно попросила прощения, утверждая, что неприветливый прием накануне был связан с тревогой из-за ее плохого самочувствия. Разумеется, ее супруг доверился мне и простил меня. В подтверждение этого она получила указ о королевском прощении, присланный по распоряжению Томаса. Если честно, сказала герцогиня, смущенно покраснев, ее очень впечатлили мои слова о чести и ответственности семьи, сказанные Герику. Когда же доктор сообщил герцогине ужасную новость, что ей следует устраниться от всех серьезных раздумий и занятий, как, например, управления хозяйством, единственной мыслью, не подпустившей к ней малодушное отчаяние, оказалась та, что, должно быть, Божественные Близнецы послали меня ей во спасение фамильной чести и наследства моего племянника.
Битый час Филомена обхаживала меня, еще час ушел на серьезные переговоры относительно моих прав, обязанностей и привилегий в этом доме. Женщина и в самом деле вполне разбиралась в вопросах, касавшихся наследства и притязаний. Мы договорились, что я остаюсь.
К ночи Рен Вэсли уехал, а я отправила кучера в Данфарри с письмами к друзьям, где сообщала об изменении своих планов. За вещами посылать было не нужно. Несколько платьев, которые я купила, вернувшись к городской жизни, приехали со мной. Около полуночи я вновь легла спать в маленькой комнатке в северном крыле, где я спала с того дня, как меня забрали от кормилицы, и до того дня, когда мой брат навсегда запретил мне возвращаться домой.
ГЛАВА 3
Осенние дни вскоре приобрели собственный распорядок. Я завтракала с Неллией в ее комнате, а затем проводила оставшуюся часть утра либо с управляющим, разбираясь со счетами или осматривая те крепостные постройки, что требовали ремонта, либо с той же Неллией, наводя порядок в кладовых, бельевых и комнатах для гостей. С Филоменой мы договорились, что в обмен на помощь в сборе ренты я получу свободу действий в обустройстве и приведении в порядок замкового хозяйства ради благополучия моего племянника.
Поначалу все без исключения слуги остерегались меня — скандально известную порочную сообщницу чародеев, оставшуюся в живых только милостью короля. Однако мое уважительное обхождение с Джорджем и его подручными быстро смягчило недоверие управляющего. После разрешения нескольких затруднительных ситуаций, показавших, что я разбираюсь в сложной финансовой жизни поместья и с почтением отношусь к тем уникальным отношениям, которые сложились между семьей герцога и арендаторами, я приобрела в его лице еще одного страстного защитника помимо Неллии. Он с радостью разослал курьеров к арендаторам, извещая тех, что мир снова обрел привычный порядок. День соглашения был назначен на первый день нового года.
Послеполуденные часы я оставила для ежедневных прогулок, во время которых наслаждалась красотой северной осени. Я горько тосковала по ней в своем нищенствующем изгнании, когда осенний труд был единственным способом избежать голодной смерти суровой зимой. После прогулок я садилась за письма по надобностям поместья или занималась каким-нибудь делом по хозяйству: подсчитывала запасы белья или показывала служанкам, как следует заботиться о книгах и картах моего отца.
Каждый вечер после ужина я должна была проводить час со своей невесткой. Поначалу Филомена требовала отчитываться до последней детали о проделанной работе: от количества салфеток, найденных мной в шкафах столовой, и до состояния запасов сена в конюшнях. Несколько дней подряд она сверяла каждую мелочь с Джорджем или госпожой Вералли, своей вечно недовольной теткой, но потом, должно быть, уверилась, что я веду с ней честную игру. И с тех пор, стоило мне начать: «Сегодня выяснилось…» — как она неизменно прерывала меня: «Довольно, довольно! Давай поговорим на более интересные темы!»
Поскольку я не была в курсе придворных сплетен и не имела ни малейшего представления о новинках моды, «более интересными темами» оказывались подробности моей личной жизни с чародеем. Филомена льстила, клянчила, обвиняла меня в грубости, тупости и жестокости, поскольку я отказывалась развлекать несчастную, прикованную к кровати женщину. Но я вовсе не собиралась становиться источником анекдотов, которыми Филомена побалует друзей, снова появившись в свете. Как-то вечером, утомленная бесплодными попытками завязать разговор, я спросила герцогиню, не желает ли она, чтобы я почитала ей вслух.
— Что угодно, только бы переждать это невыносимое время, — ответила она.
Вероятно, герцогиня полагала, что, если отпустить меня раньше положенного, это даст мне некое таинственное преимущество в нашем соглашении.
Отвергнув первые десять принесенных мною книг как слишком серьезные и заумные, невестка позволила мне приступить к повести о романтическом приключении, принадлежавшей еще моей матери. Вскоре она уже упрашивала меня, чтобы я продолжала читать дальше, сверх оговоренного срока. Я всегда решительно закрывала книгу, поскольку не собиралась тратить на Филомену больше часа собственного времени в день. Впрочем, чтение сделало наши встречи более сносными, а отношения — приемлемыми, хотя, разумеется, не близкими.
Что и вернуло меня к размышлениям о моем племяннике. Это была неловкая и неясная ответственность. Моя любовь к брату во многом основывалась на нашем общем прошлом. Нас, таких разных, связывали люди, вещи и общие переживания, которые мы детьми делили в нашем доме. И все же наша привязанность оказалась намного сильнее, чем я могла себе представить, она обнаружила себя после всех ужасов пережитого, которые, казалось, окончательно разрушили ее. Но я не видела способа распространить любовь к брату и на его сына, этого странного мальчика. Кто-то должен был выяснить, что беспокоило этого ребенка, но я не знала даже, как к этому приступить, и не имела особого желания пытаться.
Предположения о том, что случайные встречи сломают лед в отношениях с Гериком, не оправдались. Создавалось впечатление, что мой племянник избегает всех людных мест в замке. За исключением случайных столкновений в библиотеке, мы виделись с ним только за ужином. Со слугами он держался чопорно и неподдельно вежливо, но ни мне, ни госпоже Вералли не говорил ни слова.
— У Герика есть наставник? — спросила я Неллию как-то раз за завтраком.
Мне не приходилось прежде жить среди детей. Учитель же мог помочь советом или догадкой.
— У него их было множество, — ответила старушка. — Но ни один надолго не задержался. Он говорил им, что они глупы, и он не станет терпеть тех, кто ничем не лучше попрошайки. Если же среди них попадались упрямцы, Герик принимался озорничать: подливал смолу в их чернильницы или ламповое масло в чай. А то и бился в истерике на глазах у герцогини, пока она не отсылала учителей прочь. Только один из всех бедолаг задержался дольше, чем на неделю. Но тогда мальчишка преподнес матери небылицу о том, что этот мужчина вел себя с ним чересчур по-дружески… так сказать, в непристойном смысле, если вы понимаете, о чем я… Разумеется, того незамедлительно уволили. Это случилось почти год назад, и с тех пор никого на эту должность не брали.
И про этого ребенка Рен Вэсли говорил, что тот вежлив и ведет себя подобающе!
— Но, кажется, со слугами он держится не так отвратительно?
— О нет, он обходителен, насколько это вообще возможно. Всегда вежлив и непременно благодарит за помощь. Джеймс — личный слуга молодого хозяина — и слова упрека от него не слышал и большую часть времени бездельничает, потому что мальчик сам заботится о себе и своих вещах. Он всегда такой правильный. Только что не такой дружелюбный, какими были вы с братом.
Странно.
— У него есть друзья?
— Несколько раз в замке останавливались дети, приезжавшие со своими родителями, — даже принцессу сюда привозили, — но Герик до их отъезда даже носу не показывал, можно было подумать, что он вообще здесь не живет. Я слышала, когда семья выезжала в Монтевиаль, там бывало точно так же. Что-то в этом есть неправильное.
— Значит, у него нет никого близкого, никого, кто мог бы рассказать что-либо, что позволило бы мне лучше понять его?
Неллия отрицательно качнула головой и долила в чашки чаю.
— Единственная душа, с кем он ладил, — это Люси, его старая нянька, но она уже лет пять, как выжила из ума. И конечно, она бы вам ничего не рассказала, потому что она немая. Есть еще учитель фехтования. Молодой хозяин обожает сражаться на мечах. Я всегда жалела, что Герик не желал заниматься с герцогом Томасом. Парнишка тренировался — причем чересчур усердно — только тогда, когда его светлость бывал в отъезде. Он — герцог, я имею в виду — узнал о занятиях Герика и нанял лучшего учителя фехтования для его обучения.
— И Герик позволил тому остаться?
— Именно. Мастер-фехтовальщик Фенотте. Но от него вам мало проку. Он керотеанец и ни слова не знает по-лейрански. Я так и не поняла, почему Герик не хотел учиться у своего отца, лучшего бойца королевства.
— По правде говоря, это самое понятное из всего, что ты мне сказала.
Неллия выглядела озадаченно.
— Томасу не хватило бы терпения для занятий с начинающим. Если мальчик восхищался отцом и стремился быть на него похожим…
— Мне не пришло в голову, — согласно кивнула старушка. — Герцог, мир его праху, особо не скромничал…
Я рассмеялась без тени грусти:
— Возможно, он был достаточно мудр, чтобы понять это, и избавил сына от собственной нетерпеливости.
Мой брат очень любил Герика.
Одной из первых моих обязанностей в замке стала организация церемонии в память о Томасе. Король Эвард, скорее всего, повелел исполнить пышный обряд в честь своего Защитника, но путешествие в Монтевиаль с прикованной к постели Филоменой и избегавшим меня Гериком представлялось решительно невозможным. Вместе с тем я чувствовала, что ритуал прощания необходим его семье.
Большинство лейранцев давно потеряли интерес к божествам, официально разрешенным священниками и королем, — Святым Близнецам: Аннадису-Воителю, богу огня, земли и солнечного света, и Джеррату-Мореходу, повелителю морей, ветров, звезд и луны. История же, а особенно боязнь чародейства, лишила других божеств общественного признания.
Тяготы жизни убедили практически каждого в том, что Близнецов намного больше волнует борьба с легендарными тварями земли и небес и чудовищами морских глубин, чем судьбы простых смертных. Тем не менее, воины, подобные моему отцу и брату, находили некоторое утешение в мыслях о том, что Аннадис с Джерратом запишут историю их деяний в Книгу героев и будут рассказывать об их подвигах у мифических лагерных костров.
Я выросла из слепого приятия легенд, когда научилась мыслить и самостоятельно исследовать, и окончательно потеряла веру в высшую благую волю, увидев перерезанное горло своего новорожденного сына. Но опыт говорил мне об успокаивающей силе ритуала, и я не была вправе отказать Томасу или его сыну в том обряде, который мой брат выбрал бы для себя сам.
Итак, я пригласила служителя Аннадиса, и мы с Гериком и Филоменой, а также с представителями от слуг и замковой стражи расположились в комнате герцогини, слушая истории о временах Начал, о сражении первого бога Арота с хаосом и о том, как после своей победы Арот отдал владычество над миром своим сыновьям-близнецам. Вместо того чтобы позволить священнику подробно перечислить военные кампании моего брата — при упоминании некоторых я начинала чувствовать дурноту, — я попросила стареющего клирика рассказать о поединках, на которых Томас, как Защитник Эварда, отстаивал честь своего короля в течение четырнадцати лет.
Тем же вечером мы с Гериком стояли на Десфьерском холме, по ту сторону замковых стен, глядя, как камень Томаса устанавливают рядом с камнями моего отца, деда, среди сотен других, высящихся на голом склоне подобно лесу из гранита. В течение всего дня мой племянник был сдержан и вел себя должным образом, так что я не поняла, значил ли что-нибудь для него этот ритуал. Но мне стало немного легче.
Я прожила в замке уже около четырех недель, когда почувствовала, что за мной кто-то следит. Сначала я уверяла себя в том, что просто отвыкла от постоянного пребывания среди людей. Домашней прислуги в Комигоре было семьдесят три человека: секретари и горничные, повара и лакеи, чистильщики обуви и белошвейки, а также стайка горничных Филомены. Дворовой челяди — раза в два меньше: конюхи, мальчики на посылках, кузнец, оружейник, кучеры и садовники. Собственная стража Томаса насчитывала около девяноста человек. Они размещались в казармах, тянувшихся вдоль внутреннего двора крепости. И еще сотни людей жили в поместье и в деревеньках поблизости. Ежедневно я попадалась на глаза многим из них. Но однажды я убедилась, что чувство, от которого меня бросало в дрожь, — вовсе не плод моего воображения.
День выдался теплым и ярким, как это бывает только осенью — царственная синь неба, золото лучей. Лишь низко стоящее солнце и резкие порывы ветра намекали на смену времен года. Я еле пробралась через трещину, прорезавшую зеленые холмы к западу от замка, рискуя споткнуться о камни на дне расселины и исцарапаться о ветки кустов, словно в расплату за предоставленную ими тень.
Пока я шла, волоски на моей шее начали вставать дыбом и по коже побежали мурашки, ставшие привычными за последние несколько дней. Кляня себя на все лады за глупость, я ускорила шаг, а затем резко остановилась за следующим же поворотом расселины. Выглянув из-за угла, я напряженно старалась уловить малейшее движение или легкий звук шагов, которые могли бы выдать преследователя. Но не увидела никого размером хотя бы с зайца.
Чувствуя себя глупо, я двинулась обратно к крепости. Но по дороге назад меня на миг ослепил солнечный зайчик с западных укреплений замка. Я сморгнула и снова нашла луч. На третий раз я удовлетворенно усмехнулась: итак, я еще не сошла с ума. Обладателю подзорной трубы не за кем было наблюдать здесь, кроме меня.
Поначалу все без исключения слуги остерегались меня — скандально известную порочную сообщницу чародеев, оставшуюся в живых только милостью короля. Однако мое уважительное обхождение с Джорджем и его подручными быстро смягчило недоверие управляющего. После разрешения нескольких затруднительных ситуаций, показавших, что я разбираюсь в сложной финансовой жизни поместья и с почтением отношусь к тем уникальным отношениям, которые сложились между семьей герцога и арендаторами, я приобрела в его лице еще одного страстного защитника помимо Неллии. Он с радостью разослал курьеров к арендаторам, извещая тех, что мир снова обрел привычный порядок. День соглашения был назначен на первый день нового года.
Послеполуденные часы я оставила для ежедневных прогулок, во время которых наслаждалась красотой северной осени. Я горько тосковала по ней в своем нищенствующем изгнании, когда осенний труд был единственным способом избежать голодной смерти суровой зимой. После прогулок я садилась за письма по надобностям поместья или занималась каким-нибудь делом по хозяйству: подсчитывала запасы белья или показывала служанкам, как следует заботиться о книгах и картах моего отца.
Каждый вечер после ужина я должна была проводить час со своей невесткой. Поначалу Филомена требовала отчитываться до последней детали о проделанной работе: от количества салфеток, найденных мной в шкафах столовой, и до состояния запасов сена в конюшнях. Несколько дней подряд она сверяла каждую мелочь с Джорджем или госпожой Вералли, своей вечно недовольной теткой, но потом, должно быть, уверилась, что я веду с ней честную игру. И с тех пор, стоило мне начать: «Сегодня выяснилось…» — как она неизменно прерывала меня: «Довольно, довольно! Давай поговорим на более интересные темы!»
Поскольку я не была в курсе придворных сплетен и не имела ни малейшего представления о новинках моды, «более интересными темами» оказывались подробности моей личной жизни с чародеем. Филомена льстила, клянчила, обвиняла меня в грубости, тупости и жестокости, поскольку я отказывалась развлекать несчастную, прикованную к кровати женщину. Но я вовсе не собиралась становиться источником анекдотов, которыми Филомена побалует друзей, снова появившись в свете. Как-то вечером, утомленная бесплодными попытками завязать разговор, я спросила герцогиню, не желает ли она, чтобы я почитала ей вслух.
— Что угодно, только бы переждать это невыносимое время, — ответила она.
Вероятно, герцогиня полагала, что, если отпустить меня раньше положенного, это даст мне некое таинственное преимущество в нашем соглашении.
Отвергнув первые десять принесенных мною книг как слишком серьезные и заумные, невестка позволила мне приступить к повести о романтическом приключении, принадлежавшей еще моей матери. Вскоре она уже упрашивала меня, чтобы я продолжала читать дальше, сверх оговоренного срока. Я всегда решительно закрывала книгу, поскольку не собиралась тратить на Филомену больше часа собственного времени в день. Впрочем, чтение сделало наши встречи более сносными, а отношения — приемлемыми, хотя, разумеется, не близкими.
Что и вернуло меня к размышлениям о моем племяннике. Это была неловкая и неясная ответственность. Моя любовь к брату во многом основывалась на нашем общем прошлом. Нас, таких разных, связывали люди, вещи и общие переживания, которые мы детьми делили в нашем доме. И все же наша привязанность оказалась намного сильнее, чем я могла себе представить, она обнаружила себя после всех ужасов пережитого, которые, казалось, окончательно разрушили ее. Но я не видела способа распространить любовь к брату и на его сына, этого странного мальчика. Кто-то должен был выяснить, что беспокоило этого ребенка, но я не знала даже, как к этому приступить, и не имела особого желания пытаться.
Предположения о том, что случайные встречи сломают лед в отношениях с Гериком, не оправдались. Создавалось впечатление, что мой племянник избегает всех людных мест в замке. За исключением случайных столкновений в библиотеке, мы виделись с ним только за ужином. Со слугами он держался чопорно и неподдельно вежливо, но ни мне, ни госпоже Вералли не говорил ни слова.
— У Герика есть наставник? — спросила я Неллию как-то раз за завтраком.
Мне не приходилось прежде жить среди детей. Учитель же мог помочь советом или догадкой.
— У него их было множество, — ответила старушка. — Но ни один надолго не задержался. Он говорил им, что они глупы, и он не станет терпеть тех, кто ничем не лучше попрошайки. Если же среди них попадались упрямцы, Герик принимался озорничать: подливал смолу в их чернильницы или ламповое масло в чай. А то и бился в истерике на глазах у герцогини, пока она не отсылала учителей прочь. Только один из всех бедолаг задержался дольше, чем на неделю. Но тогда мальчишка преподнес матери небылицу о том, что этот мужчина вел себя с ним чересчур по-дружески… так сказать, в непристойном смысле, если вы понимаете, о чем я… Разумеется, того незамедлительно уволили. Это случилось почти год назад, и с тех пор никого на эту должность не брали.
И про этого ребенка Рен Вэсли говорил, что тот вежлив и ведет себя подобающе!
— Но, кажется, со слугами он держится не так отвратительно?
— О нет, он обходителен, насколько это вообще возможно. Всегда вежлив и непременно благодарит за помощь. Джеймс — личный слуга молодого хозяина — и слова упрека от него не слышал и большую часть времени бездельничает, потому что мальчик сам заботится о себе и своих вещах. Он всегда такой правильный. Только что не такой дружелюбный, какими были вы с братом.
Странно.
— У него есть друзья?
— Несколько раз в замке останавливались дети, приезжавшие со своими родителями, — даже принцессу сюда привозили, — но Герик до их отъезда даже носу не показывал, можно было подумать, что он вообще здесь не живет. Я слышала, когда семья выезжала в Монтевиаль, там бывало точно так же. Что-то в этом есть неправильное.
— Значит, у него нет никого близкого, никого, кто мог бы рассказать что-либо, что позволило бы мне лучше понять его?
Неллия отрицательно качнула головой и долила в чашки чаю.
— Единственная душа, с кем он ладил, — это Люси, его старая нянька, но она уже лет пять, как выжила из ума. И конечно, она бы вам ничего не рассказала, потому что она немая. Есть еще учитель фехтования. Молодой хозяин обожает сражаться на мечах. Я всегда жалела, что Герик не желал заниматься с герцогом Томасом. Парнишка тренировался — причем чересчур усердно — только тогда, когда его светлость бывал в отъезде. Он — герцог, я имею в виду — узнал о занятиях Герика и нанял лучшего учителя фехтования для его обучения.
— И Герик позволил тому остаться?
— Именно. Мастер-фехтовальщик Фенотте. Но от него вам мало проку. Он керотеанец и ни слова не знает по-лейрански. Я так и не поняла, почему Герик не хотел учиться у своего отца, лучшего бойца королевства.
— По правде говоря, это самое понятное из всего, что ты мне сказала.
Неллия выглядела озадаченно.
— Томасу не хватило бы терпения для занятий с начинающим. Если мальчик восхищался отцом и стремился быть на него похожим…
— Мне не пришло в голову, — согласно кивнула старушка. — Герцог, мир его праху, особо не скромничал…
Я рассмеялась без тени грусти:
— Возможно, он был достаточно мудр, чтобы понять это, и избавил сына от собственной нетерпеливости.
Мой брат очень любил Герика.
Одной из первых моих обязанностей в замке стала организация церемонии в память о Томасе. Король Эвард, скорее всего, повелел исполнить пышный обряд в честь своего Защитника, но путешествие в Монтевиаль с прикованной к постели Филоменой и избегавшим меня Гериком представлялось решительно невозможным. Вместе с тем я чувствовала, что ритуал прощания необходим его семье.
Большинство лейранцев давно потеряли интерес к божествам, официально разрешенным священниками и королем, — Святым Близнецам: Аннадису-Воителю, богу огня, земли и солнечного света, и Джеррату-Мореходу, повелителю морей, ветров, звезд и луны. История же, а особенно боязнь чародейства, лишила других божеств общественного признания.
Тяготы жизни убедили практически каждого в том, что Близнецов намного больше волнует борьба с легендарными тварями земли и небес и чудовищами морских глубин, чем судьбы простых смертных. Тем не менее, воины, подобные моему отцу и брату, находили некоторое утешение в мыслях о том, что Аннадис с Джерратом запишут историю их деяний в Книгу героев и будут рассказывать об их подвигах у мифических лагерных костров.
Я выросла из слепого приятия легенд, когда научилась мыслить и самостоятельно исследовать, и окончательно потеряла веру в высшую благую волю, увидев перерезанное горло своего новорожденного сына. Но опыт говорил мне об успокаивающей силе ритуала, и я не была вправе отказать Томасу или его сыну в том обряде, который мой брат выбрал бы для себя сам.
Итак, я пригласила служителя Аннадиса, и мы с Гериком и Филоменой, а также с представителями от слуг и замковой стражи расположились в комнате герцогини, слушая истории о временах Начал, о сражении первого бога Арота с хаосом и о том, как после своей победы Арот отдал владычество над миром своим сыновьям-близнецам. Вместо того чтобы позволить священнику подробно перечислить военные кампании моего брата — при упоминании некоторых я начинала чувствовать дурноту, — я попросила стареющего клирика рассказать о поединках, на которых Томас, как Защитник Эварда, отстаивал честь своего короля в течение четырнадцати лет.
Тем же вечером мы с Гериком стояли на Десфьерском холме, по ту сторону замковых стен, глядя, как камень Томаса устанавливают рядом с камнями моего отца, деда, среди сотен других, высящихся на голом склоне подобно лесу из гранита. В течение всего дня мой племянник был сдержан и вел себя должным образом, так что я не поняла, значил ли что-нибудь для него этот ритуал. Но мне стало немного легче.
Я прожила в замке уже около четырех недель, когда почувствовала, что за мной кто-то следит. Сначала я уверяла себя в том, что просто отвыкла от постоянного пребывания среди людей. Домашней прислуги в Комигоре было семьдесят три человека: секретари и горничные, повара и лакеи, чистильщики обуви и белошвейки, а также стайка горничных Филомены. Дворовой челяди — раза в два меньше: конюхи, мальчики на посылках, кузнец, оружейник, кучеры и садовники. Собственная стража Томаса насчитывала около девяноста человек. Они размещались в казармах, тянувшихся вдоль внутреннего двора крепости. И еще сотни людей жили в поместье и в деревеньках поблизости. Ежедневно я попадалась на глаза многим из них. Но однажды я убедилась, что чувство, от которого меня бросало в дрожь, — вовсе не плод моего воображения.
День выдался теплым и ярким, как это бывает только осенью — царственная синь неба, золото лучей. Лишь низко стоящее солнце и резкие порывы ветра намекали на смену времен года. Я еле пробралась через трещину, прорезавшую зеленые холмы к западу от замка, рискуя споткнуться о камни на дне расселины и исцарапаться о ветки кустов, словно в расплату за предоставленную ими тень.
Пока я шла, волоски на моей шее начали вставать дыбом и по коже побежали мурашки, ставшие привычными за последние несколько дней. Кляня себя на все лады за глупость, я ускорила шаг, а затем резко остановилась за следующим же поворотом расселины. Выглянув из-за угла, я напряженно старалась уловить малейшее движение или легкий звук шагов, которые могли бы выдать преследователя. Но не увидела никого размером хотя бы с зайца.
Чувствуя себя глупо, я двинулась обратно к крепости. Но по дороге назад меня на миг ослепил солнечный зайчик с западных укреплений замка. Я сморгнула и снова нашла луч. На третий раз я удовлетворенно усмехнулась: итак, я еще не сошла с ума. Обладателю подзорной трубы не за кем было наблюдать здесь, кроме меня.