Берроуз Эдгар Райс. Тарзан (Сборник рассказов)

   Это был храбрый человек, а Тарзан глубоко восхищался храбростью. Даже его ненависть к черным была менее сильной страстью, чем его поклонение мужеству. Он во всякое время обрадовался бы возможности сразиться с черным воином, но этого воина ему не хотелось убивать; он смутно чувствовал, что этот человек заслужил право на жизнь, так храбро защищая ее в прошлую ночь, и ему не нравилось неравенство шансов, противопоставленных одинокому воину.
   Он обратился к обезьянам.
   Ступайте есть! — сказал он. — Предоставьте Гомангани спокойно идти своей дорогой. Он нам не причинил вреда, а прошлой ночью я видел, как он боролся с Нумой и Сабор огнем, совсем один в джунглях. Он — храбрый. Зачем нам убивать храбреца, не напавшего на нас? Отпустите его!
   Обезьяны зарычали. Им это не понравилось.
   — Убьем Гомангани! — закричал один.
   — Да, — заревел другой, — убьем Гомангани и Тармангани заодно.
   — Убьем белую обезьяну! — вскрикнул Газан. — Это совсем не обезьяна, но Гомангани, с которого снята кожа.
   — Убьем Тарзана! — ревел Гунто.
   — Убьем! Убьем! Убьем!
   Самцы, наконец, довели себя до безумной жажды кровопролития, но это было направлено больше на Тарзана, чем на негра. Вдруг косматая фигура пронеслась мимо них, отбрасывая в сторону тех, кто попадался ей на дороге, подобно тому, как сильный человек раскидывает ребятишек. Это был Тог — огромный, свирепый Тог.
   — Кто сказал «Убьем Тарзана!» — закричал он. — Тот, кто хочет убить Тарзана, должен также убить Тога. Кто может убить Тога? Тог вырвет у вас все внутренности и будет кормить ими Данго.
   — Мы вас обоих можем убить, — возразил Гунто. — Нас много, а вас мало.
   И он был прав. И Тарзан понимал, что он прав. И Тог это знал, но ни тот, ни другой не хотели допустить этой возможности. Это не в характере обезьяньих самцов.
   — Я — Тарзан! — кричал человек-обезьяна. — Я — Тарзан! Великий охотник! Могучий воин! В джунглях нет никого выше Тарзана!
   Тогда, один за другим, самцы противной стороны стали рассказывать о своих доблестях и своей храбрости. И в это время бойцы придвигались друг к другу все ближе и ближе. Таким способом самцы доводят себя до настоящего азарта, прежде чем начать борьбу.
   Гунто подошел на несгибающихся ногах близко к Тарзану и фыркнул на него, оскалив клыки. Тарзан издал глухое, угрожающее рычание. Они способны повторять эти приемы дюжину раз подряд; но рано или поздно один самец сцепится с другим, и тогда вся чудовищная куча бросится на добычу, разрывая ее на части и истязая ее.
   Булабанту, негр, стоял с широко открытыми и удивленными глазами с той минуты, как увидел, что к нему мимо обезьян приближается Тарзан. Он много слышал об этом демоне, который жил с волосатыми жителями деревьев. Но никогда до сих пор он еще не видел его при свете дня. Он довольно хорошо представлял его себе по описаниям и благодаря мимолетным взглядам, которые ему удавалось бросить на Тарзана, когда человек-обезьяна проходил в деревню Мбонги-вождя ночью, чтобы проделать одну из своих многочисленных жутких шуток.
   Булабанту, конечно, не мог ничего понять из того, что произошло между Тарзаном и обезьянами; но он видел, что человек-обезьяна и один из крупнейших самцов были в ссоре с остальными. Он видел, что эти двое стояли к нему спиной и отделяли его от большинства племени, и он догадался, хоть это и казалось ему неправдоподобным, что они, должно быть, защищают его. Он знал, что Тарзан однажды пощадил жизнь Мбонги-вождя, и что он оказал помощь Тяйбо и его матери, Момайе. Легко могло случиться, что он поможет и Булабанту; но как он это сделает? Булабанту угадать этого не мог, и, в сущности говоря, этого не знал и сам Тарзан, потому что против него было слишком много врагов.
   Гунто и прочие обезьяны медленно отталкивали Тарзана и Тога назад к Булабанту. Человек-обезьяна вспомнил свои слова, сказанные Тантору немного времени тому назад: «Да, Тантор, жить хорошо! Мне смерть была бы ненавистна!» — А теперь он знал, что ему придется умереть, потому что злоба крупных самцов против него быстро росла. Многие из них всегда ненавидели его; они все относились к нему подозрительно. Они знали, что он не такой, как они. Тарзан знал, что он — человек. Он это понял, благодаря книгам с картинками, и очень гордился этим отличием.
   Гунто готовился к нападению. Тарзан знал все признаки. Он знал, что большинство самцов нападет вместе с Гунто. Тогда все будет кончено. Что-то зашевелилось среди зелени на противоположной стороне просеки. Тарзан увидел это как раз в тот момент, когда Гунто, с ужасающим криком вызывающей на бой обезьяны, бросился, наконец, вперед. Тарзан издал своеобразный призыв и затем согнулся, чтобы встретить атаку. Тог тоже согнулся, а Булабанту, убедившись теперь, что эти двое сражаются на его стороне, нацелил свое копье и вскочил между ними, чтобы встретить первый удар врага.
   И в это именно мгновение огромная туша ворвалась из джунглей в просеку. Пронзительный крик взбешенного слона покрыл вопли антропоидов, и Тантор быстро пронесся через просеку на помощь своему другу. Гунто так и не сцепился с человеком-обезьяной. Ни с той, ни с другой стороны клыкам не пришлось вонзиться в мясо. Ужасающий отзвук боевого клича Тантора заставил самцов спрятаться по деревьям, ворча и ругаясь. Тог убежал с ними. Остались только Тарзан и Булабанту. Последний сохранял свою позицию, потому что видел, что демон не убегает, и у него хватило мужества встретить верную, ужасную смерть рядом с тем, кто явно шел на гибель ради него.
   Но немало удивился Гомангани, когда увидел, что могучий слон внезапно остановился перед человеком-обезьяной и стал ласкать его своим длинным извивающимся хоботом.
   Тарзан обернулся к негру.
   — Ступай! — сказал он на языке обезьяны и сделал жест по направлению деревни Мбонги.
   Булабанту понял движение, но не слова, и повиновался, не теряя времени. Тарзан постоял, наблюдая за ним, пока он не исчез. Он знал, что обезьяны за ним не последуют. Затем он сказал слону: «Подними меня!» — и обладатель клыков легко перебросил его на свою голову.
   — Тарзан уходит в свое убежище у большой воды! — крикнул человек-обезьяна самцам, сидящим на деревьях. — Вы все глупцы! Вы глупее, чем Ману, исключая Тога и Тику. Тог и Тика могут прийти повидаться с Тарзаном, но остальные пусть не показываются. У Тарзана все покончено с племенем Керчака.
   Он пришпорил Тантора носком, и огромный зверь умчался через просеку, в то время как обезьяны следили за ними, пока их не поглотили джунгли.
   А на прогалине, где паслось племя, прежде чем спустилась ночь, Тог убил Гунто, завязав с ним ссору из-за его нападения на Тарзана.
   В течение месяца племя ничего не знало о Тарзане-обезьяне. Многие из них, весьма вероятно, никогда о нем не думали, но были и такие, которым его не хватало в большей степени, чем они могли себе представить. Тог и Тика часто желали, чтобы он вернулся, и Тог собирался не один раз пойти навестить Тарзана в его убежище на морском берегу; но то одно, то другое мешало ему.
   Однажды ночью, когда Тог в бессоннице лежал, глядя на звездное небо, он вспомнил странные вещи, которые говорил ему Тарзан; что эти блестящие точки — глаза плотоядных, выжидающих во мраке небесных джунглей, чтобы кинуться на Горо-луну и пожрать ее.
   Чем больше он думал над этим вопросом, тем сильнее тревожился.
   И тогда произошло странное явление. В ту минуту, когда Тог смотрел на Горо, он увидел, что ее часть с одного края исчезла, именно так, как будто бы кто-то ее отгрыз. Все шире и шире становилась черная дыра у Горо на боку. Тог с криком вскочил на ноги. Его безумные «Криг-а!» привлекли к нему все перепуганное племя, причем все кричали и шумели.
   — Смотрите! — кричал Тог, указывая на луну. — Смотрите! Случилось то, что предсказывал Тарзан. Нума перескочил через деревья и пожирает Горо. Вы осыпали Тарзана ругательствами и заставили его покинуть племя. Теперь сами видите, как он был умен. Пусть кто-нибудь из вас, ненавидевших Тарзана, пойдет на помощь Горо. Посмотрите на глаза, светящиеся в темных джунглях, повсюду окружающие Горо. Он в опасности, и никто не может помочь ему, кроме Тарзана. В скором времени Нума сожрет Горо, и у нас не будет света после того, как Куду уйдет в свое убежище. Как мы будем танцевать Дум-Дум без света Горо?
   Обезьяны начали дрожать и хныкать. Все проявления сил природы наполняли их ужасом, так как они не могли их понять.
   — Ступай и приведи Тарзана! — закричал один, и они все подхватили крик. — Тарзана, приведи Тарзана! Он спасет Горо!
   Но кто должен был отправиться за ним ночью в темные джунгли?
   — Я пойду, — добровольно вызвался Тог, и минуту спустя, он уже направлялся среди непроницаемого мрака к маленькой закрытой бухте у моря.
   А в ожидании Тарзана племя с тревогой наблюдало медленное пожирание луны. Нума уже выел большой полукруг.
   Во всяком случае, Горо будет окончательно уничтожен до возвращения Куду. Обезьяны дрожали при мысли о постоянном мраке ночью. Они не могли заснуть, беспокойно возились то здесь, то там, среди ветвей деревьев, наблюдая за пиршеством смерти, устроенным небесным Нумой, и прислушиваясь к возвращению Тога с Тарзаном.
   Горо почти совсем исчез, когда обезьяны услышали шорох приближения по деревьям тех двух, кого они ожидали. Но вот наконец Тарзан, сопровождаемый Тогом, перебросился на ближайшее дерево.
   Человек-обезьяна не стал тратить время на пустые слова. У него в руках был его длинный лук, а за спиной висел колчан, наполненный отравленными стрелами, похищенными им в деревне черных, также как и украденный лук. Он взобрался на большое дерево, поднимаясь все выше и выше, пока не остановился на небольшом суку, низко пригнувшемся под его тяжестью. Здесь открывался ему ясный, ничем не заслоненный вид на небо. Он увидел Горо и опустошения, произведенные голодным Нумой на его блестящей поверхности.
   Подняв лицо к луне, Тарзан издал свой ужасающий клич. Слабо издалека прозвучало ответное рычание льва. Дрожь пробежала по обезьянам: небесный Нума ответил Тарзану!
   Затем человек-обезьяна приладил стрелу к своему луку и, далеко оттянув назад тетиву, нацелил конец стрелы прямо в сердце Нумы, на небо, где он лежал, пожирая Горо. С резким звоном пролетела освобожденная стрела в темное небо. Тарзан-обезьяна снова и снова кидал свои стрелы в Нуму, и во время всего этого обезьяны Керчака сбились в кучу от страха. Наконец раздался крик Тога.
   — Смотрите, смотрите! — воскликнул он. — Нума убит! Тарзан убил Нуму! Смотрите! Горо выплывает из брюха Нумы!
   И действительно, луна постепенно выплывала из того, что ее поглотило, был ли это Нума-лев, или тень от земли. Но, если бы вы сделали попытку убедить обезьян племени Керчака, что совсем не Нума покушался сожрать этой ночью Горо, и что не Тарзан спас от ужасной смерти блестящее божество их диких и таинственных обрядов, вы натолкнулись бы на затруднения и на необходимость вступить в драку.
   Таким образом, Тарзан-обезьяна вернулся в племя Керчака, и этим возвращением сделал большой шаг вперед в деле достижения звания обезьяньего царя. Впоследствии, ему действительно удалось это осуществить, потому что с этих пор обезьяны стали взирать на него как на высшее существо.
   Из всего племени только один относился скептически к достоверности чудесного спасения Тарзаном Горо, и это был, как это ни кажется странным, сам Тарзан-обезьяна.

Тарзан и сокровища Опара

I
БЕЛЬГИЕЦ И АРАБ

   Только доброе имя его предков, имя, которое он сам покрыл несмываемым позором, спасло лейтенанта Альберта Верпера от разжалования. Кое-кому удалось добиться для него назначения в один из отдаленных военных постов Конго, и он, таким образом, был избавлен от тяжелой необходимости предстать перед военным судом. Альберт Верпер знал, что военный суд наверное приговорил бы его к расстрелу, и потому первое время по прибытии в Конго он был искренне признателен тем, кто его сюда послал.
   Но шесть месяцев постоянного одиночества, тягучего однообразия и полнейшей оторванности от внешнего мира изменили его взгляд на вещи и отношение к окружающим.
   Он тосковал по веселой, шумной жизни Брюсселя, этой оживленнейшей из столиц. Он никогда так не тосковал при воспоминании о совершенных им преступлениях.
   Целые дни проводил он в тяжелом раздумье, и сердце его томилось от болезненной жалости к самому себе. В душе его зарождалась глухая ненависть к людям, пославшим его сюда, к тем самым людям, которым он еще так недавно был признателен за то, что они избавили его от унижения и позора.
   Чувствуя свое бессилие по отношению к сославшим его властям, он мало-помалу перенес всю накопившуюся в его душе злобу на представителя этих властей в Конго — своего непосредственного начальника.
   Этот офицер был холодный, молчаливый человек. Он не пользовался особой любовью своих подчиненных, но черные солдаты его маленького отряда боялись и уважали его.
   По вечерам Верпер и его начальник просиживали часами на веранде их общей квартиры, молча выкуривая одну папиросу за другой. Ни тот, ни другой не были склонны прервать молчание. И так как это тянулось в течение шести месяцев, то Верпер успел уже к этому привыкнуть. Но по мере того как его ненависть к капитану росла и превращалась в манию, он стал рассматривать природную молчаливость своего начальника как личное оскорбление себе. Ему казалось, что капитан презирает его за его прошлое, и мрачная злоба все росла и развивалась в его душе, пока в один роковой вечер не довела до убийства.
   Они сидели по обыкновению на веранде и в молчании докуривали свои папиросы.
   Вдруг Верпер вскочил. Глаза его сузились и налились кровью, веки дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.
   — Вы опять оскорбляете меня! — крикнул он, подбегая к капитану. — Это в последний раз! Я благородный офицер и не позволю всякому подлецу издеваться над собой!
   Капитан с удивлением повернулся к нему. Ему уже раньше приходилось видеть людей, одичавших в джунглях, обезумевших от одиночества, гнетущей тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его движения: ему показалось, что капитан хочет его схватить; дуло его револьвера было на уровне сердца капитана, и не успел тот сделать шаг вперед, как Верпер нажал собачку.
   Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды…
   Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел себя и свой поступок в таком свете, в каком должны были его видеть судьи. Возбужденные, взволнованные голоса донеслись до него из помещения солдат; в темноте кто-то бежал к веранде.
   Вот сейчас они схватят его, убьют, а если и не убьют, то свяжут и отвезут вниз по Конго, где эта операция с неменьшим успехом будет произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей, что там она будет произведена со всей торжественностью, требуемой законом.
   Верпер не хотел умирать. Никогда прежде не испытывал он такой жажды жизни, как сейчас, когда он и в самом деле лишил себя права жить.
   Люди приближались к нему. Что делать? Он оглянулся вокруг, словно искал оправдания своему преступлению, но не нашел ничего, кроме трупа беспричинно убитого им человека. В отчаянии он повернул в другую сторону и бросился бежать от приближавшихся солдат. Он пробежал через двор, все еще сжимая в руке револьвер. У ворот его задержал часовой. Верпер не остановился для переговоров, он не попытался воспользоваться своим авторитетом как начальника, он просто поднял револьвер и пристрелил ни в чем неповинного чернокожего. Схватив винтовку и патронташ убитого, он распахнул ворота и исчез во мраке джунглей.
   Всю ночь Верпер бежал вперед, углубляясь все больше и больше в чащу джунглей. Время от времени рычанье льва вблизи него заставляло его остановиться, но в следующий момент он уже снова бежал вперед, все время держа ружье наготове. Он гораздо больше опасался двуногих преследователей, чем диких хищников.
   Занялась заря, а Верпер все стремился вперед. Он не испытывал ни голода, ни усталости, он думал только о том, чтобы уйти от покинутых им людей, убежать от ужасов, ожидавших его в заключении. Он не смел остановиться, чтобы перевести дух; он должен был укрыться от погони во что бы то ни стало. Он не знал, как долго он бежал, да и не задумывался над этим. Он все шел вперед, спотыкаясь и с трудом передвигая ноги, пока не свалился, наконец, совершенно обессиленный. Голод и усталость так изнурили его, что он лишился сознания.
   В таком состоянии нашел его Ахмет-Зек.
   Увидав заклятого врага — европейца, спутники Ахмета схватились за копья и хотели тут же на месте заколоть его, но Ахмет остановил их. Прежде всего ему нужно было допросить бельгийца. Ясно, что следовало сначала расспросить человека и уже потом убить его, но не сначала убить, а потом расспрашивать.
   Лейтенант Альберт Верпер был перенесен в палатку Ахмет-Зека, и здесь несколько черных рабов занялись приведением его в чувство. Они по каплям вливали ему в рот вино и жидкую пищу, и понемногу пленник стал приходить в себя. Открыв глаза, он увидал фигуру араба у входа в палатку и незнакомые черные лица вокруг себя. Араб обернулся и, встретив взгляд пленника, вошел в палатку.
   — Я — Ахмет-Зек, — объявил он. — Кто ты такой и что ты делал в моих владениях? Где твои солдаты?
   — Ахмет-Зек!
   Глаза Верпера широко раскрылись от удивления, а сердце сжалось от неприятного чувства. Он был в руках самого отчаянного из разбойников, известного своей ненавистью к европейцам, и в особенности к тем, которые носили бельгийскую военную форму. В течение многих лет военные силы бельгийского Конго безуспешно боролись с этим человеком и его приспешниками; это была долгая, беспрерывная война, но она не привела ни к каким результатам.
   Теперь в самой ненависти этого человека к бельгийцам блеснул луч надежды для Верпера. Он сам был таким же бесправным и отверженным, как и этот разбойник. В этом отношении они были равны, и Верпер решил воспользоваться этим.
   — Я слышал о тебе, — отвечал он, — и искал тебя. Мои отвернулись от меня. Я ненавижу их. Бельгийские солдаты рыщут по моим следам, чтобы убить меня. Я знаю, что ты защитишь меня от них, потому что ты тоже ненавидишь их. В благодарность за это я готов поступить к тебе на службу. Я — опытный солдат, я умею драться, и твои враги — мои враги.
   Ахмет-Зек молча оглядывал европейца. Первой его мыслью было, что неверный лжет. Но могло ведь случиться, что он говорил и правду, а в таком случае его предложение достойно было серьезного внимания. Опытный боец никогда не может быть лишним в рядах сражающихся, тем более, если он, как этот европеец, обладает опытом и знанием военного дела.
   Ахмет-Зек нахмурил брови, и сердце Верпера сжалось.
   Но бельгиец не знал Ахмет-Зека, который способен был нахмуриться там, где другой бы улыбнулся, и улыбнуться там, где содрогнулся бы другой.
   — Ну что ж! — проговорил Ахмет-Зек. — Если даже ты и солгал, убить я тебя всегда успею. Какой награды ожидаешь ты за свои услуги, если не считать того, что я дарую тебе жизнь?
   — О, мне нужно только, чтобы ты кормил и одевал меня в первое время, — отвечал Верпер, — а там, если я заслужу большего, мы всегда сможем сторговаться.
   В эту минуту у бельгийца было одно только желание — остаться в живых. Таким образом, контракт был заключен, и лейтенант Альберт Верпер стал членом разбойничьей шайки знаменитого Ахмет-Зека.
   Вместе с дикими разбойниками-арабами дезертир-бельгиец теперь совершал дерзкие набеги на караваны и деревни туземцев и возвращался в стан нагруженным награбленной слоновой костью и с целыми толпами пленников, которых потом разбойники продавали в рабство. Он старался ни в чем не уступать своим новым товарищам и сражался с такой же яростью и жестокостью, как и они.
   Ахмет-Зек с видимым удовольствием следил за успехами своего нового воина и начинал проникаться к нему доверием. Благодаря этому Верпер стал пользоваться большей свободой и независимостью.
   У Ахмет-Зека была одна заветная мечта; он давно ее лелеял, но не мог найти случая осуществить ее. С помощью европейца это становилось значительно легче, и Ахмет-Зек решил довериться бельгийцу.
   — Слышал ты когда-нибудь о человеке, которого зовут Тарзаном? — спросил он как-то Верпера. Верпер кивнул головой.
   — Слыхал, но никогда не встречался с ним.
   — Если бы не он, мы могли бы продолжать наши дела спокойно и с гораздо большей прибылью, — продолжал араб. — Много лет уже он преследует нас. Он выгоняет нас из самых богатых областей страны, восстанавливает и вооружает против нас туземцев. Он очень богат. Если бы нам удалось заставить его выплатить нам большое количество золота, мы не только были бы отомщены, но и вознаграждены за те потери, которые мы потерпели из-за него.
   Верпер вынул из усеянного драгоценными камнями портсигара папиросу и закурил ее.
   — А ты подумал о том, как заставить его заплатить? — спросил он.
   — У него есть жена, — отвечал араб, — она, как говорят, очень красива. За нее можно будет и на севере получить хорошие деньги, если будет слишком трудно добиться выкупа у этого Тарзана.
   Верпер опустил голову и задумался. Ахмет-Зек стоял в ожидании ответа. Все, что осталось еще хорошего в Альберте Верпере, возмутилось при мысли, что он должен будет помочь похитить и продать белую женщину в рабство в мусульманский гарем. Он взглянул на Ахмет-Зека. Глаза араба сузились, он почувствовал, что Верперу этот план не по душе.
   Что будет, если Верпер откажется участвовать в этом деле? Его жизнь в руках дикаря, который жизнь неверного ценит меньше, чем жизнь собаки. Верпер хотел жить, и какое дело было ему, в сущности, до этой женщины! Она, несомненно, была из европейского культурного организованного общества, а он был отверженным. Рука каждого белого человека была против него, следовательно, она была его естественным врагом. Если он откажется принять участие в ее похищении, Ахмет-Зек убьет его. Нет, все-таки жизнь дороже всего.
   — Не решаешься? — пробормотал Ахмет-Зек.
   — Нет, я думал о том, насколько это выполнимо, а также о награде, которую я потребую. Как европеец, я легко могу получить доступ в дом. У тебя вряд ли найдется другой исполнитель для этой трудной задачи, кроме меня. риск очень велик. Ты хорошо заплатишь мне за это, Ахмет-Зек!
   Довольная улыбка пробежала по лицу разбойника.
   — Вот это хорошо сказано, Верпер! — проговорил он и похлопал лейтенанта по плечу. — Ты заслуживаешь хорошего вознаграждения, и ты его получишь. Но прежде всего надо подумать, как нам привести наш план в исполнение.
   Они уселись на корточках на мягком коврике под вылинявшими шелками некогда великолепной палатки Ахмет-Зека и долго и таинственно шептались в темноте. От постоянного пребывания на свежем воздухе лицо бельгийца обветрилось и загорело и приняло тот темный оттенок, какой имеет кожа арабов; в своем костюме Верпер до мельчайшей подробности старался подражать своему господину; высокого роста, с лицом, обросшим густой бородой, он внешне был таким же арабом, как и Ахмет-Зек. Была уже поздняя ночь, когда Верпер вернулся в свою палатку.
   На следующий день Верпер подверг самому строгому осмотру свой бельгийский мундир, тщательно удаляя с него все следы его прежнего назначения. Из своей богатой коллекции, образовавшейся из награбленных при разных обстоятельствах вещей, Ахмет-Зек извлек небольшой шлем и европейское седло; и, экипированный таким образом, Верпер выехал в сопровождении нескольких черных рабов-сафари из стана Ахмет-Зека.

II
НА ПУТИ В ОПАР

   Две недели спустя Джон Клейтон, лорд Грейсток, возвращаясь домой после осмотра своих обширных африканских владений, заметил кучку людей, которые ехали по равнине между его домом и лесом.
   Он остановил лошадь и стал следить за маленьким отрядом. Его зоркий глаз издали заметил сверкающий на солнце белый шлем всадника, ехавшего впереди. Полагая, что это странствующий охотник-европеец, который направляется к его дому в надежде на гостеприимство, лорд Грейсток натянул поводья и медленно поехал навстречу незнакомцу, а через полчаса гость и хозяин уже входили в дом, и лорд Грейсток представил своей жене г. Ж юля Фреко.
   — Мы заблудились! — объяснил г. Фреко. — Мой проводник никогда прежде не бывал в этой местности, а те проводники, которых мы взяли с собой из последней деревни, знали эту местность еще меньше, чем мы, а вчера они и совсем бросили нас и убежали. Я счастлив, что встретился с вами. Не знаю, право, что бы мы стали делать, если бы не очутились случайно в ваших владениях.
   Решено было, что Фреко и его люди останутся здесь на несколько дней, чтобы отдохнуть от тяжелого пути, а потом лорд Грейсток даст им проводника, который выведет их из этой незнакомой для них местности.
   Под личиной французского джентльмена, хорошо воспитанного, любезного и свободно располагающего своим временем, Верперу нетрудно было обмануть своих хозяев и расположить их к себе. Но, чем дольше он оставался в доме, тем невозможнее казалось ему осуществление его планов.