Страница:
— Тогда иди, возлюбленный. Ищи — и Бог вознаградит тебя, даровав эту истину, которой ты так жаждешь.
А Ланселет ответил:
— Да пребудет с тобою Господь, моя королева. Если будет на то Его милость, я вернусь к тебе.
Он повернулся к Артуру, но Гвенвифар не слышала, о чем они говорили — она видела лишь, как король и Ланселет обнялись, словно в юности, в те блаженные дни, когда все они были молоды и невинны.
Артур обнял Гвенвифар за плечи и тихо проговорил, глядя вслед уходящему Ланселету:
— Иногда мне кажется, что Ланс — лучший из нас. Гвенвифар повернулась к Артуру; сердце ее было преисполнено любви к этому благороднейшему из людей, ее супругу.
— Мне тоже так кажется, ненаглядный мой. К ее удивлению, Артур сказал:
— Я люблю вас обоих, Гвен. Запомни — ты для меня дороже всего на свете. Я почти рад, что ты так и не родила мне сына, — едва слышно добавил он, — ведь иначе ты могла бы подумать, что я люблю тебя лишь за это. А теперь я могу с открытым сердцем сказать, что лишь одно в этом мире я ставлю превыше любви к тебе — свой долг перед этой страной, которую Бог отдал под мою защиту и опеку. Но ведь ты не станешь упрекать меня за это…
— Нет, — тихо проговорила Гвенвифар. А потом добавила — на этот раз с полнейшей искренностью:
— И я тоже люблю тебя, Артур. Никогда в этом не сомневайся.
— Я ни мгновения в этом не сомневался, единственная моя. Он поднес руки Гвенвифар к губам и поочередно поцеловал их, и королева вновь исполнилась радости. «Есть ли на свете другая женщина, столь же обласканная судьбой? Ведь меня любят двое благороднейших мужчин».
Двор вновь гудел, вернувшись к повседневным хлопотам. Кажется, каждый сегодня увидел нечто свое: кто-то — ангела, кто-то — деву, несшую Грааль, кому-то, как и Гвенвифар, привиделась сама Матерь Божья. А многие не видели ничего, кроме нестерпимо яркого света, и преисполнились покоя и радости, и вкушали любимейшие яства.
Теперь же по замку пополз слух, будто сегодня им милостью Христовой дано было узреть Святой Грааль, ту самую чашу, из которой пил Христос во время Тайной вечери, когда он преломил хлеб, и разделил меж своими учениками вино, словно плоть и кровь во время древнего жертвоприношения. Уж не епископ ли породил этот слух, воспользовавшись тем, что все были преисполнены смятения, и никто не понимал, что же на самом деле он видел?
Перекрестившись, Гвенвифар вдруг вспомнила историю, рассказанную некогда Моргейной: на Авалоне утверждали, будто Иисус из Назарета в юности приходил сюда, чтоб учиться у мудрых друидов Гластонбери. А после смерти Иисуса его приемный отец, Иосиф Аримафейский, вернулся сюда и воткнул свой посох в землю — и тот пустил корни и зацвел. Так появился Священный терн. Уж не принес ли Иосиф с собою Святую чашу? Ведь то, что произошло сегодня, было исполнено святости — сомнений быть не может. Ибо если оно исходило не от Бога, значит, это были непревзойденные по силе злые чары. Но разве зло может нести в себе такую красоту и радость?
И все же, что бы там ни говорил епископ, этот дар оказался пагубным, — подумала взволнованная Гвенвифар. Один за другим соратники вставали из-за стола и уходили, спеша отправиться в путь, — и вот огромный зал опустел. Все уехали, все, кроме Мордреда, поклявшегося остаться, и Кэя, что был слишком стар для подобного странствия, да еще и хром вдобавок. Артур вернулся на свое место — Гвенвифар знала, что он отходил утешить Кэя, — и сказал:
— Ах, как бы мне хотелось отправиться вместе с ними! Но я не могу. Я не хотел бы разбить их мечту.
Гвенвифар сама налила Артуру вина. Ей вдруг захотелось оказаться не здесь, посреди опустевшего зала, а в их супружеских покоях.
— Артур, ты ведь знал, что что-то произойдет… Ты говорил мне, что на Пасху случится нечто удивительное…
— Да, — подтвердил Артур, устало откинувшись на спинку кресла. — Но клянусь тебе, я не знал, что именно задумали епископ Патриций с мерлином. Я знал, что Кевин привез с Авалона Священные реликвии.
Он положил руку на рукоять меча.
— Я получил этот меч при коронации, и вот теперь он служит королевству и Христу. И мне показалось, что мерлин прав, что священнейшие из таинств древности тоже следует поставить на службу Богу — ведь все боги суть один Бог, как всегда говорил Талиесин. В давние времена друиды называли своего бога другими именами, но эти вещи принадлежали Господу, и их следовало вернуть ему. Но я так и не ведаю, что же произошло сегодня в этих стенах.
— Ты не ведаешь? Ты? Ведь нам было явлено истинное чудо — сам Господь показал, что Святой Грааль надлежит вновь вернуть ему. Неужто ты в этом сомневаешься?
— Временами мне кажется, что это и вправду так, — медленно произнес Артур. — Но потом… А что, если это мерлин заколдовал нас и заставил видеть то, чего не было? Ведь теперь мои соратники покинули меня и разъехались кто куда. И кто знает, вернутся ли они?
Он поднял голову и взглянул на королеву, и Гвенвифар вдруг заметила, что брови его сделались совсем белыми, а светлые волосы серебрятся сединой.
— Знаешь, — сказал Артур, — а ведь здесь была Моргейна.
— Моргейна? — Гвенвифар удивленно качнула головой. — Нет, я этого не знала. Что ж она даже не подошла к нам?
Артур улыбнулся.
— И ты еще спрашиваешь? Она ведь покинула двор потому, что навлекла на себя глубочайшее мое неудовольствие.
Губы его сжались, а рука вновь скользнула к рукояти Эскалибура, словно Артур проверял, на месте ли тот. Теперь Эскалибур покоился в кожаных ножнах, грубых и некрасивых. Гвенвифар за прошедшие годы так и не осмелилась спросить, что же сталось с вышитыми ножнами, подарком Моргейны, но теперь ей пришло в голову, что, наверное, они и стали причиной ссоры брата и сестры.
— Ты ведь не знаешь… она восстала против меня. Она хотела свергнуть меня и возвести на трон своего любовника, Акколона…
Гвенвифар казалось, что после пережитой сегодня радости она никогда уже не сможет гневаться ни на одно живое существо. Вот и сейчас ей было просто жаль Моргейну — Моргейну и Артура. Ведь Гвенвифар знала, как крепко Артур любил свою сестру и как доверял ей, — а она его предала…
— Почему же ты не сказал мне об этом? Я никогда ей не доверяла.
— Вот потому и не сказал, — отозвался Артур, сжав руку жены. — Я знал, что ты скажешь, что никогда не доверяла ей и много раз меня предостерегала — и думал, что не смогу этого вынести. Но сегодня Моргейна явилась под видом старой крестьянки. Она оказалась старая, Гвенвифар, — старая, жалкая и безвредная. Мне кажется, она пришла, чтоб еще хоть раз взглянуть на этот замок, в котором она некогда занимала столь высокое положение. А может, для того, чтоб увидеть сына… Она выглядела старше, чем наша мать перед смертью…
Он помолчал, разглядывая свою руку, потом произнес:
— Что ж, и я ведь уже старше собственного отца, моя Гвенвифар… Не думаю, что Моргейна явилась сюда со злом. А если она и попыталась что-то сотворить, святое видение наверняка помешало ей.
И Артур умолк. Гвенвифар женским чутьем поняла, что Артуру не хочется сознаваться вслух в том, что он по-прежнему любит Моргейну и скучает по ней.
«Сколько же за эти годы набралось такого, о нем я не смею говорить с Артуром или он со мной… Ну что ж, по крайней мере, сегодня мы поговорили о Ланселете и любви, что связывает нас всех». И Гвенвифар показалось, что эта любовь была величайшей в ее жизни истиной, что любовь нельзя ни взвесить, ни измерить, ни поделить, кому сколько причитается, что это — вечный, не ведающий границ поток, что чем сильнее она любит, тем больше любви даруется ей — как было даровано в сегодняшнем видении, как даровала она теперь любовь всем вокруг.
И даже к мерлину она сегодня относилась с теплом и нежностью.
— Смотри-ка — Кевин никак не может справиться со своей арфой. Может, послать кого-нибудь, чтоб помогли ему?
— Зачем? — с улыбкой отозвался Артур. — Ведь Нимуэ уже взяла его на свое попечение.
И снова Гвенвифар затопила любовь — на этот раз к дочери Ланселета и Элейны, двух самых дорогих ей людей. Нимуэ поддерживала мерлина под руку… Совсем как в старой истории о том, как девушка заблудилась в диком лесу и полюбила чудовище! Но сегодня Гвенвифар любила даже мерлина, и ей приятно было видеть, что и он не остался без помощи и поддержки.
Камелот опустел. С каждым днем королева все сильнее привязывалась к Нимуэ — как к дочери, которой у нее никогда не было. Девушка всегда внимательно выслушивала Гвенвифар, тонко льстила ей, постоянно была под рукой. И лишь одно не нравилось королеве — Нимуэ проводила слишком много времени, слушая мерлина.
— Дитя, он может ныне именовать себя христианином, — как-то предостерегла ее Гвенвифар, — но в глубине души он остается язычником, приверженцем тех самых варварских друидских обрядов, от которых ты отреклась. Ты же видела змей у него на руках!
Нимуэ провела ладонью по своему атласному рукаву.
— Но ведь их носит и Артур, — мягко сказала она, — и я тоже могла бы их носить, кузина, не узри я ярчайший свет. Мерлин мудр, и во всей Британии не найти более искусного музыканта.
— А кроме того, вас объединяет Авалон, — заметила Гвенвифар несколько более резко, чем намеревалась.
— Нет-нет! — возразила Нимуэ. — Прошу тебя, кузина, никогда не говори ему об этом! Мы с ним не были знакомы на Авалоне, он вообще меня не видел, и мне не хочется, чтоб он считал меня отступницей…
Девушка казалась столь обеспокоенной и несчастной, что Гвенвифар ласково произнесла:
— Что ж, раз ты так хочешь, я ничего не стану ему рассказывать. Я даже Артуру не сказала, что ты приехала к нам с Авалона.
— И я так люблю музыку и арфу, — жалобно протянула Нимуэ. — Ну, как же я могу не разговаривать с ним?
Гвенвифар снисходительно улыбнулась.
— Твой отец тоже хорошо играет на арфе. Как-то раз он упомянул, что мать дала ему в руки арфу еще тогда, когда он не мог удержать даже игрушечного меча, и показала, как нужно играть.
Я бы куда лучше относилась к мерлину, если б он удовольствовался своей музыкой и не стремился к роли советника Артура. — И, содрогнувшись, она добавила:
— Мне этот человек кажется чудовищем!
— Мне очень жаль, кузина, — упрямо сказала Нимуэ, — что он внушает тебе такие чувства. Ведь не его вина, что он стал таким… Я уверена: если б не это несчастье, он был бы красивым, как мой отец, и сильным, как Гарет!
Гвенвифар потупилась.
— Я знаю, мне следовало бы быть милосерднее… Но я с детства питаю отвращение к уродливым людям. Я даже подозреваю, что выкидыш со мной случился именно потому, что я принуждена тогда была часто видеть Кевина. Если Господь благ, не значит ли это, что все, от него исходящее, должно быть прекрасным и совершенным, а все уродливое и безобразное — работа нечистого?
— Нет, мне так не кажется, — сказала Нимуэ. — Ведь в Священном Писании говорится, что Бог посылал людям испытания — поразил же он Иова проказой и язвами, а Иону проглотила огромная рыба. И я часто слышала, что избранные им люди, и даже сам Христос, много страдали. Ведь должно быть, на то была воля Божья, чтоб эти люди претерпели больше прочих. Может быть, Кевин искупает какой-то великий грех, совершенный в прошлой жизни…
— Епископ Патриций говорит, что все это — языческие вымыслы и доброму христианину не следует верить в эту гнусную ложь, будто мы много раз рождаемся на свет. Ведь как же мы тогда попадем на небеса?
Нимуэ улыбнулась. Ей вспомнилась Моргейна. «И чтоб я больше никогда от тебя не слышала» отец Гриффин говорит «!» Она бы с удовольствием сказала Гвенвифар что-нибудь в этом духе, но приходилось сдерживаться.
— Но как же, кузина, — ведь даже в Священном Писании рассказывается, как люди спрашивали у Иоанна Крестителя, кем он был раньше. Некоторые говорили, будто Иисус Христос — это вернувшийся пророк Илия, а Христос на это ответил: «Правда, Илия должен прийти прежде и устроить все; но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его». И люди знали — в Писании так сказано, — что он говорил об Иоанне. И если сам Христос верил, что люди рождаются вновь, как же нам в это не верить?
Гвенвифар искренне удивилась. Как же случилось, что Нимуэ, выросшая на Авалоне, так хорошо знает Священное Писание? А ведь и Моргейна хорошо его знала — даже, пожалуй, лучше самой Гвенвифар….
— Мне кажется, — сказала Нимуэ, — что священники не хотят, чтоб мы думали о других жизнях, потому что желают, чтоб мы именно в этой старались стать как можно лучше. Ведь многие священники уверены, что конец мира близок, и Христос придет снова, и потому боятся, что если люди станут откладывать добрые дела на другую жизнь, то не успеют к приходу Христа достичь совершенства. Ведь если б люди знали, что впереди у них другие жизни, разве стали б они сейчас так трудиться над собою?
— Мне это кажется опасной идеей, — возразила Гвенвифар. — Если люди будут верить, что спастись суждено всем, — если не в этой жизни, так в следующей, — не станут ли они грешить еще больше, в надежде, что со временем милосердие Господне все равно восторжествует?
— Боюсь, что ни страх перед священниками, ни перед гневом Господним, ни еще перед чем-нибудь не помешает людям грешить, — сказала Нимуэ. — Мне кажется, тут поможет лишь одно — если люди за многие жизни наберутся мудрости и поймут, что в грехах нет никакой пользы, а за всякое свершенное зло рано или поздно придется расплатиться.
— Тише, дитя! — воскликнула Гвенвифар. — Вдруг кто услышит, что ты изрекаешь такую ересь! Хотя и вправду, — добавила она мгновение спустя, — после Пасхи мне кажется, что любовь и милость Господня не ведают пределов, и, быть может, Бога не так уж тревожат грехи, как стараются убедить нас некоторые священники… Кажется, теперь и я тоже впадаю в ересь!
И снова Нимуэ лишь улыбнулась, напомнив себе: «Я пришла ко двору не затем, чтоб просвещать Гвенвифар. Меня ждет куда более опасное дело. Мне не до того, чтоб поучать королеву и объяснять ей, что рано или поздно всякий человек должен прийти к просветлению».
— Так ты не веришь во второе пришествие Христа, Нимуэ?
«Нет, не верю, — подумала девушка. — Я считаю, что великие люди, достигшие просветления — такие, как Христос, — приходят в этот мир лишь однажды, после многих жизней, посвященных приобретению мудрости, а потом уходят в жизнь вечную. Но я верю, что божественная сила ниспошлет других великих наставников, которые будут учить род людской истине — а люди всегда будут встречать их крестом, или костром, или камнями».
— Неважно, во что я верю, кузина, — важно, как оно есть на самом деле. Некоторые священники говорят, что Бог есть любовь, а у других он злой и мстительный. Иногда мне даже кажется, что священники посланы людям в наказание; если люди не желают прислушиваться к словам Христовым о любви, Бог насылает на них священников, со всей их ненавистью и нетерпимостью.
Нимуэ заставила себя умолкнуть — она вовсе не хотела злить Гвенвифар. Но королева сказала лишь:
— Ты права, Нимуэ, — бывают и такие священники…
— Но если среди священников есть дурные люди, — сказала Нимуэ, — почему же среди друидов не может быть хороших людей?
Гвенвифар упорно казалось, будто в этих рассуждениях есть какая-то ошибка, но она никак не могла ее обнаружить.
— Что ж, милая, может, ты и права. Просто когда я вижу тебя рядом с мерлином, мне делается не по себе. Хотя Моргейна тоже была хорошего мнения о нем… при дворе даже поговаривали, будто они были любовниками. Я никак не могла понять, как Моргейна с ее утонченностью терпела его прикосновения.
Нимуэ об этом не знала, да и знать не хотела. Хотя — не потому ли Моргейна так хорошо разбиралась в слабостях мерлина? Но она сказала лишь:
— Из всего, чему меня учили на Авалоне, я больше всего любила музыку. И в Священном Писании мне больше всего нравится то место, где Псалмопевец велит восхвалять Бога игрой на лютне и арфе. А Кевин обещал найти для меня арфу — я ведь уехала с Авалона без нее. Можно, я пошлю за ним, кузина?
Гвенвифар заколебалась. Но Нимуэ смотрела на нее так умоляюще, что королева не выдержала.
— Конечно, милое дитя.
Глава 11
А Ланселет ответил:
— Да пребудет с тобою Господь, моя королева. Если будет на то Его милость, я вернусь к тебе.
Он повернулся к Артуру, но Гвенвифар не слышала, о чем они говорили — она видела лишь, как король и Ланселет обнялись, словно в юности, в те блаженные дни, когда все они были молоды и невинны.
Артур обнял Гвенвифар за плечи и тихо проговорил, глядя вслед уходящему Ланселету:
— Иногда мне кажется, что Ланс — лучший из нас. Гвенвифар повернулась к Артуру; сердце ее было преисполнено любви к этому благороднейшему из людей, ее супругу.
— Мне тоже так кажется, ненаглядный мой. К ее удивлению, Артур сказал:
— Я люблю вас обоих, Гвен. Запомни — ты для меня дороже всего на свете. Я почти рад, что ты так и не родила мне сына, — едва слышно добавил он, — ведь иначе ты могла бы подумать, что я люблю тебя лишь за это. А теперь я могу с открытым сердцем сказать, что лишь одно в этом мире я ставлю превыше любви к тебе — свой долг перед этой страной, которую Бог отдал под мою защиту и опеку. Но ведь ты не станешь упрекать меня за это…
— Нет, — тихо проговорила Гвенвифар. А потом добавила — на этот раз с полнейшей искренностью:
— И я тоже люблю тебя, Артур. Никогда в этом не сомневайся.
— Я ни мгновения в этом не сомневался, единственная моя. Он поднес руки Гвенвифар к губам и поочередно поцеловал их, и королева вновь исполнилась радости. «Есть ли на свете другая женщина, столь же обласканная судьбой? Ведь меня любят двое благороднейших мужчин».
Двор вновь гудел, вернувшись к повседневным хлопотам. Кажется, каждый сегодня увидел нечто свое: кто-то — ангела, кто-то — деву, несшую Грааль, кому-то, как и Гвенвифар, привиделась сама Матерь Божья. А многие не видели ничего, кроме нестерпимо яркого света, и преисполнились покоя и радости, и вкушали любимейшие яства.
Теперь же по замку пополз слух, будто сегодня им милостью Христовой дано было узреть Святой Грааль, ту самую чашу, из которой пил Христос во время Тайной вечери, когда он преломил хлеб, и разделил меж своими учениками вино, словно плоть и кровь во время древнего жертвоприношения. Уж не епископ ли породил этот слух, воспользовавшись тем, что все были преисполнены смятения, и никто не понимал, что же на самом деле он видел?
Перекрестившись, Гвенвифар вдруг вспомнила историю, рассказанную некогда Моргейной: на Авалоне утверждали, будто Иисус из Назарета в юности приходил сюда, чтоб учиться у мудрых друидов Гластонбери. А после смерти Иисуса его приемный отец, Иосиф Аримафейский, вернулся сюда и воткнул свой посох в землю — и тот пустил корни и зацвел. Так появился Священный терн. Уж не принес ли Иосиф с собою Святую чашу? Ведь то, что произошло сегодня, было исполнено святости — сомнений быть не может. Ибо если оно исходило не от Бога, значит, это были непревзойденные по силе злые чары. Но разве зло может нести в себе такую красоту и радость?
И все же, что бы там ни говорил епископ, этот дар оказался пагубным, — подумала взволнованная Гвенвифар. Один за другим соратники вставали из-за стола и уходили, спеша отправиться в путь, — и вот огромный зал опустел. Все уехали, все, кроме Мордреда, поклявшегося остаться, и Кэя, что был слишком стар для подобного странствия, да еще и хром вдобавок. Артур вернулся на свое место — Гвенвифар знала, что он отходил утешить Кэя, — и сказал:
— Ах, как бы мне хотелось отправиться вместе с ними! Но я не могу. Я не хотел бы разбить их мечту.
Гвенвифар сама налила Артуру вина. Ей вдруг захотелось оказаться не здесь, посреди опустевшего зала, а в их супружеских покоях.
— Артур, ты ведь знал, что что-то произойдет… Ты говорил мне, что на Пасху случится нечто удивительное…
— Да, — подтвердил Артур, устало откинувшись на спинку кресла. — Но клянусь тебе, я не знал, что именно задумали епископ Патриций с мерлином. Я знал, что Кевин привез с Авалона Священные реликвии.
Он положил руку на рукоять меча.
— Я получил этот меч при коронации, и вот теперь он служит королевству и Христу. И мне показалось, что мерлин прав, что священнейшие из таинств древности тоже следует поставить на службу Богу — ведь все боги суть один Бог, как всегда говорил Талиесин. В давние времена друиды называли своего бога другими именами, но эти вещи принадлежали Господу, и их следовало вернуть ему. Но я так и не ведаю, что же произошло сегодня в этих стенах.
— Ты не ведаешь? Ты? Ведь нам было явлено истинное чудо — сам Господь показал, что Святой Грааль надлежит вновь вернуть ему. Неужто ты в этом сомневаешься?
— Временами мне кажется, что это и вправду так, — медленно произнес Артур. — Но потом… А что, если это мерлин заколдовал нас и заставил видеть то, чего не было? Ведь теперь мои соратники покинули меня и разъехались кто куда. И кто знает, вернутся ли они?
Он поднял голову и взглянул на королеву, и Гвенвифар вдруг заметила, что брови его сделались совсем белыми, а светлые волосы серебрятся сединой.
— Знаешь, — сказал Артур, — а ведь здесь была Моргейна.
— Моргейна? — Гвенвифар удивленно качнула головой. — Нет, я этого не знала. Что ж она даже не подошла к нам?
Артур улыбнулся.
— И ты еще спрашиваешь? Она ведь покинула двор потому, что навлекла на себя глубочайшее мое неудовольствие.
Губы его сжались, а рука вновь скользнула к рукояти Эскалибура, словно Артур проверял, на месте ли тот. Теперь Эскалибур покоился в кожаных ножнах, грубых и некрасивых. Гвенвифар за прошедшие годы так и не осмелилась спросить, что же сталось с вышитыми ножнами, подарком Моргейны, но теперь ей пришло в голову, что, наверное, они и стали причиной ссоры брата и сестры.
— Ты ведь не знаешь… она восстала против меня. Она хотела свергнуть меня и возвести на трон своего любовника, Акколона…
Гвенвифар казалось, что после пережитой сегодня радости она никогда уже не сможет гневаться ни на одно живое существо. Вот и сейчас ей было просто жаль Моргейну — Моргейну и Артура. Ведь Гвенвифар знала, как крепко Артур любил свою сестру и как доверял ей, — а она его предала…
— Почему же ты не сказал мне об этом? Я никогда ей не доверяла.
— Вот потому и не сказал, — отозвался Артур, сжав руку жены. — Я знал, что ты скажешь, что никогда не доверяла ей и много раз меня предостерегала — и думал, что не смогу этого вынести. Но сегодня Моргейна явилась под видом старой крестьянки. Она оказалась старая, Гвенвифар, — старая, жалкая и безвредная. Мне кажется, она пришла, чтоб еще хоть раз взглянуть на этот замок, в котором она некогда занимала столь высокое положение. А может, для того, чтоб увидеть сына… Она выглядела старше, чем наша мать перед смертью…
Он помолчал, разглядывая свою руку, потом произнес:
— Что ж, и я ведь уже старше собственного отца, моя Гвенвифар… Не думаю, что Моргейна явилась сюда со злом. А если она и попыталась что-то сотворить, святое видение наверняка помешало ей.
И Артур умолк. Гвенвифар женским чутьем поняла, что Артуру не хочется сознаваться вслух в том, что он по-прежнему любит Моргейну и скучает по ней.
«Сколько же за эти годы набралось такого, о нем я не смею говорить с Артуром или он со мной… Ну что ж, по крайней мере, сегодня мы поговорили о Ланселете и любви, что связывает нас всех». И Гвенвифар показалось, что эта любовь была величайшей в ее жизни истиной, что любовь нельзя ни взвесить, ни измерить, ни поделить, кому сколько причитается, что это — вечный, не ведающий границ поток, что чем сильнее она любит, тем больше любви даруется ей — как было даровано в сегодняшнем видении, как даровала она теперь любовь всем вокруг.
И даже к мерлину она сегодня относилась с теплом и нежностью.
— Смотри-ка — Кевин никак не может справиться со своей арфой. Может, послать кого-нибудь, чтоб помогли ему?
— Зачем? — с улыбкой отозвался Артур. — Ведь Нимуэ уже взяла его на свое попечение.
И снова Гвенвифар затопила любовь — на этот раз к дочери Ланселета и Элейны, двух самых дорогих ей людей. Нимуэ поддерживала мерлина под руку… Совсем как в старой истории о том, как девушка заблудилась в диком лесу и полюбила чудовище! Но сегодня Гвенвифар любила даже мерлина, и ей приятно было видеть, что и он не остался без помощи и поддержки.
Камелот опустел. С каждым днем королева все сильнее привязывалась к Нимуэ — как к дочери, которой у нее никогда не было. Девушка всегда внимательно выслушивала Гвенвифар, тонко льстила ей, постоянно была под рукой. И лишь одно не нравилось королеве — Нимуэ проводила слишком много времени, слушая мерлина.
— Дитя, он может ныне именовать себя христианином, — как-то предостерегла ее Гвенвифар, — но в глубине души он остается язычником, приверженцем тех самых варварских друидских обрядов, от которых ты отреклась. Ты же видела змей у него на руках!
Нимуэ провела ладонью по своему атласному рукаву.
— Но ведь их носит и Артур, — мягко сказала она, — и я тоже могла бы их носить, кузина, не узри я ярчайший свет. Мерлин мудр, и во всей Британии не найти более искусного музыканта.
— А кроме того, вас объединяет Авалон, — заметила Гвенвифар несколько более резко, чем намеревалась.
— Нет-нет! — возразила Нимуэ. — Прошу тебя, кузина, никогда не говори ему об этом! Мы с ним не были знакомы на Авалоне, он вообще меня не видел, и мне не хочется, чтоб он считал меня отступницей…
Девушка казалась столь обеспокоенной и несчастной, что Гвенвифар ласково произнесла:
— Что ж, раз ты так хочешь, я ничего не стану ему рассказывать. Я даже Артуру не сказала, что ты приехала к нам с Авалона.
— И я так люблю музыку и арфу, — жалобно протянула Нимуэ. — Ну, как же я могу не разговаривать с ним?
Гвенвифар снисходительно улыбнулась.
— Твой отец тоже хорошо играет на арфе. Как-то раз он упомянул, что мать дала ему в руки арфу еще тогда, когда он не мог удержать даже игрушечного меча, и показала, как нужно играть.
Я бы куда лучше относилась к мерлину, если б он удовольствовался своей музыкой и не стремился к роли советника Артура. — И, содрогнувшись, она добавила:
— Мне этот человек кажется чудовищем!
— Мне очень жаль, кузина, — упрямо сказала Нимуэ, — что он внушает тебе такие чувства. Ведь не его вина, что он стал таким… Я уверена: если б не это несчастье, он был бы красивым, как мой отец, и сильным, как Гарет!
Гвенвифар потупилась.
— Я знаю, мне следовало бы быть милосерднее… Но я с детства питаю отвращение к уродливым людям. Я даже подозреваю, что выкидыш со мной случился именно потому, что я принуждена тогда была часто видеть Кевина. Если Господь благ, не значит ли это, что все, от него исходящее, должно быть прекрасным и совершенным, а все уродливое и безобразное — работа нечистого?
— Нет, мне так не кажется, — сказала Нимуэ. — Ведь в Священном Писании говорится, что Бог посылал людям испытания — поразил же он Иова проказой и язвами, а Иону проглотила огромная рыба. И я часто слышала, что избранные им люди, и даже сам Христос, много страдали. Ведь должно быть, на то была воля Божья, чтоб эти люди претерпели больше прочих. Может быть, Кевин искупает какой-то великий грех, совершенный в прошлой жизни…
— Епископ Патриций говорит, что все это — языческие вымыслы и доброму христианину не следует верить в эту гнусную ложь, будто мы много раз рождаемся на свет. Ведь как же мы тогда попадем на небеса?
Нимуэ улыбнулась. Ей вспомнилась Моргейна. «И чтоб я больше никогда от тебя не слышала» отец Гриффин говорит «!» Она бы с удовольствием сказала Гвенвифар что-нибудь в этом духе, но приходилось сдерживаться.
— Но как же, кузина, — ведь даже в Священном Писании рассказывается, как люди спрашивали у Иоанна Крестителя, кем он был раньше. Некоторые говорили, будто Иисус Христос — это вернувшийся пророк Илия, а Христос на это ответил: «Правда, Илия должен прийти прежде и устроить все; но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его». И люди знали — в Писании так сказано, — что он говорил об Иоанне. И если сам Христос верил, что люди рождаются вновь, как же нам в это не верить?
Гвенвифар искренне удивилась. Как же случилось, что Нимуэ, выросшая на Авалоне, так хорошо знает Священное Писание? А ведь и Моргейна хорошо его знала — даже, пожалуй, лучше самой Гвенвифар….
— Мне кажется, — сказала Нимуэ, — что священники не хотят, чтоб мы думали о других жизнях, потому что желают, чтоб мы именно в этой старались стать как можно лучше. Ведь многие священники уверены, что конец мира близок, и Христос придет снова, и потому боятся, что если люди станут откладывать добрые дела на другую жизнь, то не успеют к приходу Христа достичь совершенства. Ведь если б люди знали, что впереди у них другие жизни, разве стали б они сейчас так трудиться над собою?
— Мне это кажется опасной идеей, — возразила Гвенвифар. — Если люди будут верить, что спастись суждено всем, — если не в этой жизни, так в следующей, — не станут ли они грешить еще больше, в надежде, что со временем милосердие Господне все равно восторжествует?
— Боюсь, что ни страх перед священниками, ни перед гневом Господним, ни еще перед чем-нибудь не помешает людям грешить, — сказала Нимуэ. — Мне кажется, тут поможет лишь одно — если люди за многие жизни наберутся мудрости и поймут, что в грехах нет никакой пользы, а за всякое свершенное зло рано или поздно придется расплатиться.
— Тише, дитя! — воскликнула Гвенвифар. — Вдруг кто услышит, что ты изрекаешь такую ересь! Хотя и вправду, — добавила она мгновение спустя, — после Пасхи мне кажется, что любовь и милость Господня не ведают пределов, и, быть может, Бога не так уж тревожат грехи, как стараются убедить нас некоторые священники… Кажется, теперь и я тоже впадаю в ересь!
И снова Нимуэ лишь улыбнулась, напомнив себе: «Я пришла ко двору не затем, чтоб просвещать Гвенвифар. Меня ждет куда более опасное дело. Мне не до того, чтоб поучать королеву и объяснять ей, что рано или поздно всякий человек должен прийти к просветлению».
— Так ты не веришь во второе пришествие Христа, Нимуэ?
«Нет, не верю, — подумала девушка. — Я считаю, что великие люди, достигшие просветления — такие, как Христос, — приходят в этот мир лишь однажды, после многих жизней, посвященных приобретению мудрости, а потом уходят в жизнь вечную. Но я верю, что божественная сила ниспошлет других великих наставников, которые будут учить род людской истине — а люди всегда будут встречать их крестом, или костром, или камнями».
— Неважно, во что я верю, кузина, — важно, как оно есть на самом деле. Некоторые священники говорят, что Бог есть любовь, а у других он злой и мстительный. Иногда мне даже кажется, что священники посланы людям в наказание; если люди не желают прислушиваться к словам Христовым о любви, Бог насылает на них священников, со всей их ненавистью и нетерпимостью.
Нимуэ заставила себя умолкнуть — она вовсе не хотела злить Гвенвифар. Но королева сказала лишь:
— Ты права, Нимуэ, — бывают и такие священники…
— Но если среди священников есть дурные люди, — сказала Нимуэ, — почему же среди друидов не может быть хороших людей?
Гвенвифар упорно казалось, будто в этих рассуждениях есть какая-то ошибка, но она никак не могла ее обнаружить.
— Что ж, милая, может, ты и права. Просто когда я вижу тебя рядом с мерлином, мне делается не по себе. Хотя Моргейна тоже была хорошего мнения о нем… при дворе даже поговаривали, будто они были любовниками. Я никак не могла понять, как Моргейна с ее утонченностью терпела его прикосновения.
Нимуэ об этом не знала, да и знать не хотела. Хотя — не потому ли Моргейна так хорошо разбиралась в слабостях мерлина? Но она сказала лишь:
— Из всего, чему меня учили на Авалоне, я больше всего любила музыку. И в Священном Писании мне больше всего нравится то место, где Псалмопевец велит восхвалять Бога игрой на лютне и арфе. А Кевин обещал найти для меня арфу — я ведь уехала с Авалона без нее. Можно, я пошлю за ним, кузина?
Гвенвифар заколебалась. Но Нимуэ смотрела на нее так умоляюще, что королева не выдержала.
— Конечно, милое дитя.
Глава 11
Некоторое время спустя появился мерлин. «Нет, — напомнила себе Нимуэ, — он не мерлин более, он — Кевин Арфист, предавший Авалон». За ним шел слуга и нес Мою Леди. «Он теперь христианин, — подумала Нимуэ, — он позабыл о законе, запрещающем кому-либо прикасаться к его арфе. Что ж, так проще, чем держать при себе человека, прошедшего посвящение, дабы тот носил арфу за мерлином, начинающим слабеть».
Кевину теперь приходилось опираться при ходьбе на две палки, чтоб сдвинуть с места свое искалеченное тело. Но это не помешало ему с улыбкой обратиться к женщинам:
— Придется тебе поверить, моя королева, и тебе, леди Нимуэ: душою я готов склониться перед вами в наилюбезнейшем поклоне — но тело мне, увы, более не подчиняется.
— Пожалуйста, кузина, — прошептала Нимуэ, — вели ему сесть. Он не может долго стоять.
Гвенвифар взмахом руки пригласила мерлина присесть. Сейчас она почти радовалась своей близорукости — ведь иначе она бы отчетливо видела изуродованное тело Кевина. На мгновение Нимуэ охватил страх. А вдруг спутник Кевина — с Авалона? Вдруг он узнает ее или даже поздоровается? Но нет, это был всего лишь слуга в дворцовом одеянии. Какое прозрение помогло Моргейне или Вране заглянуть так далеко наперед и с детства повелеть ей жить в уединении, чтоб к тому времени, как она, Нимуэ, достигнет зрелости, она оказалась единственной полностью обученной жрицей Авалона, которую мерлин не знал в лицо? Нимуэ понимала, что она — всего лишь орудие великих свершений и ей надлежит сделать так, чтобы возмездие Богини настигло этого человека — а у нее нет иного оружия, кроме собственной красоты и сбереженной девственности.
Нимуэ подложила под локоть мерлину подушечку со своего кресла. Казалось, будто его кости вот-вот прорвут кожу. Девушка лишь мимолетно задела руку Кевина, но распухший сустав был таким горячим, что это прикосновение едва не обожгло Нимуэ. На миг в ней вспыхнули жалость и внутренний протест.
«Но ведь возмездие Богини уже свершилось — это же очевидно! Этот человек достаточно наказан! Их Христос мучился на кресте всего день, а Кевин всю жизнь прикован к искалеченному телу!»
Но ведь многие предпочли пойти на костер, лишь бы не предать священные таинства. Нимуэ изгнала из своего сердца жалость и очаровательно попросила:
— Лорд мерлин, не сыграешь ли ты на арфе? Пожалуйста, — для меня…
— Для тебя, моя леди, я готов сыграть все, что угодно, — ответил Кевин своим сильным, звучным голосом. — Я лишь жалею, что мне далеко до того древнего барда, под чью музыку плясали даже деревья!
— О, нет! — рассмеялась Нимуэ. — Вдруг деревья заявились бы прямо сюда — что бы тогда мы стали с ними делать? Они бы натащили столько грязи на корнях, что все наши служанки не смогли бы потом вымести и отмыть зал! Пусть лучше деревья остаются на своих местах — а ты спой нам! Пожалуйста!
Мерлин взял арфу и заиграл. Нимуэ уселась у его ног; взгляд ее огромных глаз был неотрывно прикован к лицу Кевина. Мерлин же смотрел на девушку, словно большущий пес на хозяина — с раболепной преданностью, не замечая больше никого вокруг. Гвенвифар воспринимала подобное отношение как нечто само собой разумеющееся. Королева столь часто была объектом преданного поклонения, что даже не задумывалась о нем — со стороны мужчин это была всего лишь дань ее красоте. Может, следует предупредить Нимуэ, чтоб та была осторожнее? Она ведь так юна, и обожание может вскружить ей голову… И все равно Гвенвифар не понимала, как Нимуэ может сидеть совсем рядом с этим уродом и так внимательно смотреть на него.
В поведении Нимуэ крылось нечто такое, чего Гвенвифар никак не могла понять. Что таилось за сосредоточенностью девушки? Это не было радостью, которую вызывает в музыканте мастерская игра собрата по искусству. Не было это и бесхитростным восхищением, которое мог бы вызвать у наивной девушки зрелый, много повидавший мужчина. Но и внезапной, неодолимой страстью это тоже не было. Такую страсть Гвенвифар могла бы понять и в какой-то мере даже посочувствовать ей; она ведь знала, что это такое — всепоглощающая любовь, сметающая все преграды. Некогда подобная любовь поразила, подобно удару молнии, и саму Гвенвифар, и разрушила все надежды на то, что она сможет обрести счастье в браке с Артуром. Эта любовь стала истинным бедствием, но ни Гвенвифар, ни Ланселет ничего не могли с нею поделать. Королева просто смирилась с нею и смогла бы понять Нимуэ, случись с ней что-нибудь подобное — хоть мерлин Кевин и казался ей совершенно неподобающим объектом для такой страсти. Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.
«Тогда что же это — простое вожделение?» Со стороны Кевина — не исключено. Хоть мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком — ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. «В некотором смысле слова, — подумала девушка, — я его зачаровываю». Ей нужно было безраздельно подчинить мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их — подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А мерлин желал осквернить ее! Воистину — он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
— У меня есть арфа для тебя, леди, — сказал Кевин, — если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее — она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок — но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность — вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями — а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, — хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» — удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
— Ты так добр ко мне… — с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом — и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть мерлина — или ее сочувствие к нему — возросли чрезмерно.
«Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его — это неизбежно». Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих — того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее — и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание — ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, — но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь! , эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!..»
Кевину теперь приходилось опираться при ходьбе на две палки, чтоб сдвинуть с места свое искалеченное тело. Но это не помешало ему с улыбкой обратиться к женщинам:
— Придется тебе поверить, моя королева, и тебе, леди Нимуэ: душою я готов склониться перед вами в наилюбезнейшем поклоне — но тело мне, увы, более не подчиняется.
— Пожалуйста, кузина, — прошептала Нимуэ, — вели ему сесть. Он не может долго стоять.
Гвенвифар взмахом руки пригласила мерлина присесть. Сейчас она почти радовалась своей близорукости — ведь иначе она бы отчетливо видела изуродованное тело Кевина. На мгновение Нимуэ охватил страх. А вдруг спутник Кевина — с Авалона? Вдруг он узнает ее или даже поздоровается? Но нет, это был всего лишь слуга в дворцовом одеянии. Какое прозрение помогло Моргейне или Вране заглянуть так далеко наперед и с детства повелеть ей жить в уединении, чтоб к тому времени, как она, Нимуэ, достигнет зрелости, она оказалась единственной полностью обученной жрицей Авалона, которую мерлин не знал в лицо? Нимуэ понимала, что она — всего лишь орудие великих свершений и ей надлежит сделать так, чтобы возмездие Богини настигло этого человека — а у нее нет иного оружия, кроме собственной красоты и сбереженной девственности.
Нимуэ подложила под локоть мерлину подушечку со своего кресла. Казалось, будто его кости вот-вот прорвут кожу. Девушка лишь мимолетно задела руку Кевина, но распухший сустав был таким горячим, что это прикосновение едва не обожгло Нимуэ. На миг в ней вспыхнули жалость и внутренний протест.
«Но ведь возмездие Богини уже свершилось — это же очевидно! Этот человек достаточно наказан! Их Христос мучился на кресте всего день, а Кевин всю жизнь прикован к искалеченному телу!»
Но ведь многие предпочли пойти на костер, лишь бы не предать священные таинства. Нимуэ изгнала из своего сердца жалость и очаровательно попросила:
— Лорд мерлин, не сыграешь ли ты на арфе? Пожалуйста, — для меня…
— Для тебя, моя леди, я готов сыграть все, что угодно, — ответил Кевин своим сильным, звучным голосом. — Я лишь жалею, что мне далеко до того древнего барда, под чью музыку плясали даже деревья!
— О, нет! — рассмеялась Нимуэ. — Вдруг деревья заявились бы прямо сюда — что бы тогда мы стали с ними делать? Они бы натащили столько грязи на корнях, что все наши служанки не смогли бы потом вымести и отмыть зал! Пусть лучше деревья остаются на своих местах — а ты спой нам! Пожалуйста!
Мерлин взял арфу и заиграл. Нимуэ уселась у его ног; взгляд ее огромных глаз был неотрывно прикован к лицу Кевина. Мерлин же смотрел на девушку, словно большущий пес на хозяина — с раболепной преданностью, не замечая больше никого вокруг. Гвенвифар воспринимала подобное отношение как нечто само собой разумеющееся. Королева столь часто была объектом преданного поклонения, что даже не задумывалась о нем — со стороны мужчин это была всего лишь дань ее красоте. Может, следует предупредить Нимуэ, чтоб та была осторожнее? Она ведь так юна, и обожание может вскружить ей голову… И все равно Гвенвифар не понимала, как Нимуэ может сидеть совсем рядом с этим уродом и так внимательно смотреть на него.
В поведении Нимуэ крылось нечто такое, чего Гвенвифар никак не могла понять. Что таилось за сосредоточенностью девушки? Это не было радостью, которую вызывает в музыканте мастерская игра собрата по искусству. Не было это и бесхитростным восхищением, которое мог бы вызвать у наивной девушки зрелый, много повидавший мужчина. Но и внезапной, неодолимой страстью это тоже не было. Такую страсть Гвенвифар могла бы понять и в какой-то мере даже посочувствовать ей; она ведь знала, что это такое — всепоглощающая любовь, сметающая все преграды. Некогда подобная любовь поразила, подобно удару молнии, и саму Гвенвифар, и разрушила все надежды на то, что она сможет обрести счастье в браке с Артуром. Эта любовь стала истинным бедствием, но ни Гвенвифар, ни Ланселет ничего не могли с нею поделать. Королева просто смирилась с нею и смогла бы понять Нимуэ, случись с ней что-нибудь подобное — хоть мерлин Кевин и казался ей совершенно неподобающим объектом для такой страсти. Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.
«Тогда что же это — простое вожделение?» Со стороны Кевина — не исключено. Хоть мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком — ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. «В некотором смысле слова, — подумала девушка, — я его зачаровываю». Ей нужно было безраздельно подчинить мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их — подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А мерлин желал осквернить ее! Воистину — он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
— У меня есть арфа для тебя, леди, — сказал Кевин, — если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее — она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок — но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность — вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями — а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, — хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» — удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
— Ты так добр ко мне… — с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом — и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть мерлина — или ее сочувствие к нему — возросли чрезмерно.
«Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его — это неизбежно». Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих — того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее — и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание — ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, — но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь! , эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!..»