Брэдли Мэрион Зиммер. Пленник дуба

   — Нимуэ, милая моя, — сказала Гвенвифар, — раз уж ты взяла арфу, может, ты сыграешь и споешь мне?
   Нимуэ застенчиво взглянула на мерлина из-под распущенных волос, крылом спустившихся ей на лицо, и несмело произнесла:
   — А может, не надо?..
   — Сыграй, прошу тебя, — произнес мерлин. — У тебя прекрасный голос, и я готов поклясться, что твои руки способны сотворить настоящее волшебство при помощи этих струн…
   «О да — если будет со мною милость Богини!» Нимуэ коснулась струн, и только сейчас вспомнила, что ей нельзя играть ничего из песен Авалона — Кевин узнает их. Она заиграла застольную песню, которую услышала уже здесь, при дворе, — с несколько неподобающими для юной девушки словами. Нимуэ заметила, что ее выбор шокировал Гвенвифар, и подумала: «Отлично. Чем больше она будет возмущаться моим нескромным поведением, тем меньше она будет задумываться, что мною движет». Потом она запела песню, которую слышала от заезжего арфиста-северянина — печальную, заунывную песню рыбака, который вышел в море и смотрит на огонек, горящий в окне родного дома.
   Допев, Нимуэ встала и робко взглянула на мерлина.
   — Спасибо, что позволил мне поиграть на твоей арфе… Можно, я буду иногда брать ее, чтоб пальцы не потеряли гибкость?
   — Я дарю ее тебе, — отозвался Кевин. — Теперь, когда я услыхал, какую музыку ты способна из нее извлечь, эта арфа уже не будет принадлежать никому другому. Возьми, прошу тебя, — у меня много арф.
   — Ты так добр ко мне, — застенчиво произнесла девушка. — Но прошу тебя, хоть я теперь и могу играть сама, не покидай меня и не лишай радости слышать твое пение.
   — Я всегда готов играть для тебя — тебе стоит лишь попросить, — ответил Кевин, и Нимуэ знала, что слова эти идут из самой глубины его сердца. Она подалась вперед, чтоб забрать арфу, и постаралась при этом коснуться мерлина — словно бы ненароком.
   — Слова бессильны выразить всю глубину моей благодарности, — тихо, чтоб не услышала Гвенвифар, произнесла девушка. — Быть может, придет час, и я смогу выразить ее более подобающим образом.
   Кевин потрясенно взглянул на девушку, и Нимуэ поймала себя на том, что смотрит на него столь же пристально.
   «Воистину, это заклятие — обоюдоострый клинок. Я — тоже его жертва».
   Мерлин ушел, а Нимуэ послушно уселась рядом с Гвенвифар и постаралась сосредоточиться на прядении.
   — Как чудесно ты играешь, Нимуэ, — сказала Гвенвифар. — Можно даже не спрашивать, у кого ты училась… Я как-то слыхала эту песню о рыбаке от Моргейны.
   — Расскажи мне о Моргейне, — Попросила Нимуэ, стараясь не глядеть в глаза королеве. — Она покинула Авалон еще до того, как я приехала туда. Она была замужем за королем… Лотиана, кажется?..
   — Северного Уэльса, — поправила ее Гвенвифар.
   Хоть Нимуэ и сама все это знала, все же просьба ее была . продиктована не одним лишь притворством. Моргейна по-прежнему оставалась для нее загадкой, и девушке очень хотелось узнать, какой же виделась леди Моргейна тем, кто встречался с нею в этом мире.
   — Моргейна была одной из моих придворных дам, — тем временем начала рассказывать Гвенвифар. — Я приняла ее в свою свиту по просьбе Артура в день нашей с ним свадьбы. Конечно, они выросли порознь, и Артур ее почти не знал, но все-таки…
   В свое время Нимуэ обучили угадывать человеческие чувства, и теперь, внимательно слушая королеву, девушка поняла, что за неприязненным отношением Гвенвифар к Моргейне таится и кое-что иное — уважение, глубокое почтение, смешанное со страхом, и даже своего рода нежность. «Не будь Гвенвифар такой фанатичной, такой безмозглой христианкой, она полюбила бы Моргейну всем сердцем».
   Что ж, по крайней мере, пока Гвенвифар рассказывала о Моргейне — хоть она и считала сестру короля злой колдуньей, — она не несла всей той благочестивой чуши, что надоела Нимуэ почти до слез. Но девушка не могла сосредоточиться на рассказе королевы. Она изображала горячую заинтересованность, издавала удивленные возгласы, когда повествование того требовало, — но душа ее была охвачена смятением.
   «Мне страшно. Может случиться так, что я не просто привяжу мерлина к себе, но и сама окажусь его рабыней и жертвой…
   Богиня! Великая Матерь! Не мне должно предстать перед ним, но тебе…»
   Луна прибывала. До полнолуния оставалось всего четыре дня, и Нимуэ уже чувствовала, как в ней нарастает волнение. Она думала о сосредоточенном лице мерлина, его прекрасных глазах, чарующем голосе — и понимала, что и сама безнадежно запуталась в паутине собственного заклятия. Изуродованное тело Кевина давно уже не вызывало у нее ни малейшего отвращения, зато она остро ощущала жизненную силу, бурлящую в этом теле.
   «Я отдамся ему в новолуние, — подумала Нимуэ, — и наши жизни сольются в один поток, и мои цели станут его целями, и мы сделаемся единой плотью…» Тело ее изнемогало от желания, острого до боли; ей хотелось, чтоб нежные руки Кевина ласкали ее, хотелось почувствовать на своих губах его дыхание. Нимуэ изнывала от жажды и знала, что чувства эти — по крайней мере, отчасти, — это отголосок его желания и неверия в свои силы. Магическая связь, созданная Нимуэ, заставляла ее ощущать мучения Кевина как свои.
   «Когда вместе с луною жизнь войдет в полную силу, Богиня примет тело своего возлюбленного…»
   В этом не было ничего такого уж невероятного. Отец Нимуэ — поборник королевы и лучший друг короля. А Кевину не запрещено жениться — он ведь мерлин, а не христианский священник. Все придворные сочтут этот брак вполне достойным, хоть некоторые дамы и будут ужасаться при мысли о том, что ее нежное тело достанется человеку, которого они считают чудовищем. Артур наверняка знает, что Кевин не может вернуться на Авалон — после того-то, что он совершил! — но и при дворе Кевин занимает почетное место королевского советника. И нет музыканта, который мог бы сравниться с ним. «Должно ведь где-то найтись место и для нас… место и наша доля счастья… в полнолуние, когда мир полнится жизненной силой, мы сможем зачать ребенка… и я с радостью буду носить его… Кевин ведь не родился калекой — его изуродовали в детстве… его сын будет красивым…» Но тут Нимуэ заставила себя остановиться; разгулявшееся воображение начало беспокоить ее. Нельзя допустить, чтоб собственное заклинание столь крепко связало ее! Она должна держать себя в руках, хоть прибывающая луна и заставляет ее кровь бурлить в жилах. Она должна ждать, ждать…
   Ждать, как ждала она все эти годы… Существует магия, что приходит лишь тогда, когда отдаешься жизни во всей ее полноте. Жрицы Авалона испытывали это чувство, когда, лежа в белтайнских полях, пробуждали в своем теле и сердце жизнь Богини… Но была в этом и более глубинная магия, идущая от сдерживаемой силы. Христиане тоже знали об этом — недаром ведь они настаивали, чтоб их святые девы жили в целомудрии и уединении, дабы пылало в них тайное пламя укрощенной силы. А священники их могли выплескивать всю сбереженную силу во время христианских таинств — что они и делали. Вот так же Нимуэ ощущала силу в каждом жесте, каждом слове Враны; старая жрица никогда не тратила слова понапрасну, но когда Врана все же позволяла своей силе проявиться, та изливалась с неимоверной мощью. Даже сама Нимуэ, после того как ей запретили общаться с другими девушками и участвовать в обрядах, не раз, сидя в храме, чувствовала, как текущая в ее жилах жизненная сила набирает такую мощь, что Нимуэ готова была в любой момент разразиться истерическими воплями или начать рвать на себе волосы, — почему ее обрекли на эту участь, почему она должна, не зная передышки, нести эху чудовищную ношу? Но Нимуэ верила Богине и подчинялась своим наставникам; и вот теперь ей доверили великое дело, и нельзя допустить, чтобы она подвела всех из-за собственной слабости.
   Она была сейчас словно сосуд, наполненный силой, — словно Священная реликвия, грозящая смертью неосторожному непосвященному, дерзнувшему коснуться ее, — и вся эта сила, накопленная за годы подготовки, понадобится ей, чтоб привязать мерлина к себе… Но ей следует дождаться нужного расположения светил; в новолуние она сможет воспользоваться потоком силы, исходящей с обратной стороны луны… не плодородие — бесплодность, не жизнь всего сущего — темная магия, превосходящая древностью сам род людской…
   Но мерлин сведущ в таких вещах. Он знает о старинном проклятии новолуния и бесплодного чрева… Значит, следует очаровать его до такой степени, чтоб ему даже в голову не пришло задуматься, отчего вдруг Нимуэ отказала ему в полнолуние, но сама стала искать его при ущербной луне. Впрочем, у нее имеется одно преимущество: мерлин не знает, что она в этом разбирается, он никогда не видел ее на Авалоне. И все же эти узы действуют в обе стороны, и если она может читать его мысли, то и ее разум открыт для мерлина. Нужно каждое мгновенье быть начеку — иначе Кевин заглянет ей в душу и узрит ее подлинные цели.
   «Нужно добиться, чтоб он себя не помнил от желания, чтоб позабыл… позабыл все, чему его учили на Авалоне». И в то же время ей следует сдерживать свое желание и не позволять, чтоб ей передалось желание Кевина. Нелегкая задача.
   Нимуэ принялась обдумывать очередные свои уловки. «Расскажи мне о своем детстве, — попросит она. — Расскажи, как случилось, что ты столь тяжко пострадал». Сочувствие позволит надежно его связать — Нимуэ поняла это в тот самый миг, как впервые коснулась мерлина кончиками пальцев… И, к отчаянью своему, она поняла, что изыскивает причины оказаться рядом с ним, прикоснуться к нему — не ради порученного ей дела, а ради терзающего ее желания.
   «Смогу ли я сплести эти чары, не погубив себя?»
 
   — Тебя не было на пиру у королевы, — негромко произнес мерлин, глядя Нимуэ в глаза. — А я написал для тебя новую песню… Было полнолуние, а в луне кроется великая сила, леди…
   Нимуэ — само внимание — взглянула на него.
   — В самом деле? Я об этом почти ничего не знаю… а ты — волшебник, лорд мой мерлин? Я иногда чувствую себя такой беспомощной, словно ты околдовал меня…
   Нимуэ нарочно пряталась в полнолуние: она была твердо уверена, что если в это время мерлин заглянет ей в глаза, то сможет прочесть ее мысли, — а может, и догадаться о ее целях. Теперь же, когда пик магических сил миновал, ей, быть может, и удастся уследить за собой.
   — Тогда спой мне свою песню сейчас.
   Нимуэ уселась и приготовилась слушать; она ощущала, что все ее тело дрожит от прикосновения мерлина, подобно струнам арфы.
   «Я не смогу этого вынести, просто не смогу… Как только настанет новолуние — нужно действовать». Девушка знала: еще одно полнолуние — и поток неистового желания, разбуженный ею же, подхватит и унесет ее. «… Ия никогда уже не смогу предать его… я вечно буду принадлежать ему, и в этой жизни, и в будущих…»
   Она коснулась шишковатого запястья Кевина, и это прикосновение пронзило ее мучительным ощущением неутоленного желания. По тому, как внезапно расширились зрачки Кевина, как он резко втянул в себя воздух, Нимуэ догадывалась, каково сейчас мерлину.
   По нерушимому закону судьбы, подумала Нимуэ, предательство никогда не останется безнаказанным. Богиня заставит всякого расплатиться за него сторицей, во многих жизнях. Предатель и преданный на тысячу лет окажутся связаны любовью и ненавистью. Но ведь она поступает так по велению Богини, ее послали, чтоб покарать изменника… значит ли это, что и ее тоже ждет кара? Если да, то, значит, справедливости нет даже в царстве богов…
   «Христос говорит, что искреннее раскаяние искупает любой грех…»
   Но нет, судьбу и законы вселенной так просто не отменишь. Звезды не остановятся в небе лишь потому, что кто-то крикнет им: «Стой!»
   Что ж, значит, так тому и быть. Возможно, она обречена предать мерлина, и причиной тому — деяние, совершенное кем-то из них двоих еще в те времена, когда море еще не поглотило древнюю землю, ныне скрытую волнами. Такова была ее судьба, и Нимуэ не смела спрашивать, чем она ее заслужила. Мерлин перестал играть и бережно обнял ее; и Нимуэ, едва ли осознавая, что делает, коснулась губами его губ. «Свершилось. Отступать уже поздно».
   Нет. Отступать было поздно уже тогда, когда она, склонив голову, согласилась исполнить дело, возложенное на нее Моргейной. Поздно было уже тогда, когда она поклялась в верности Авалону…
   — Расскажи о себе, — шепотом попросила она. — Я хочу знать о тебе все, мой лорд…
   — Не зови меня так. Мое имя — Кевин.
   — Кевин… — произнесла Нимуэ, подбавив в голос нежности и снова коснувшись его руки.
   День за днем плела она это заклятие, состоявшее из прикосновений, взглядов, шепота — а луна все убывала и убывала. После того первого, мимолетного поцелуя Нимуэ отстранилась от мерлина, сделав вид, будто он напугал ее. «Это правда. Но себя я боюсь куда сильнее, чем его». Никогда, никогда за все годы жизни в уединении ей даже в голову не приходило, что она способна испытывать такую страсть, такую жажду. Нимуэ знала, что ее чары действуют теперь на обоих, усиливая все чувства. Однажды, распаленный сверх меры ее нежным шепотом и прикосновением волос девушки к его лицу — Кевин сидел в этот момент за арфой, а Нимуэ склонилась над ним, — мерлин привлек ее к себе с такою силой, что Нимуэ и вправду испугалась и принялась отчаянно вырываться.
   — Нет, нет, я не могу… ты забываешься… пожалуйста, отпусти!.. — вскрикнула Нимуэ, но мерлин лишь крепче обнял ее, уткнулся лицом к ней в грудь и принялся осыпать ее поцелуями. Девушка тихо заплакала. — Нет, нет, я боюсь, боюсь…
   Лишь после этого Кевин отпустил ее, отвернулся и застыл в оцепенении. Дыхание его сделалось хриплым и учащенным. Он посидел несколько мгновений, зажмурившись и уронив руки, потом пробормотал:
   — Возлюбленная моя, моя бесценная птичка, радость сердца моего… прости… прости меня.
   Нимуэ поняла, что даже ее собственный, подлинный страх можно обернуть на пользу делу.
   — А я тебе доверяла, — прошептала она. — Я тебе доверяла…
   — А зря, — хрипло отозвался мерлин. — Я — всего лишь мужчина, не более того — но и не менее… — В голосе его зазвучала такая горечь, что Нимуэ съежилась. — Я — мужчина, я создан из плоти и крови, и я люблю тебя, Нимуэ, — а ты играешь со мной, словно с комнатной собачонкой, и ждешь, что я буду послушным, словно выхолощенный пони… Неужто ты думаешь, что я, сделавшись калекой, перестал быть мужчиной?
   Нимуэ прочла в его сознании воспоминания — отчетливые, словно отражение в зеркале, — о том моменте, когда он сказал почти те же самые слова первой в его жизни женщине, что пришла к нему; она увидела Моргейну его глазами — не ту Моргейну, которую знала сама Нимуэ, а пленительную темноволосую женщину, прекрасную и пугающую. Кевин боготворил ее — и боялся, ибо даже в угаре страсти помнил, сколь внезапным бывает удар молнии…
   Нимуэ протянула руки к Кевину и заметила, что они дрожат, и поняла: нельзя допустить, чтоб он понял, почему она дрожит. Тщательно оградив свои мысли, девушка произнесла:
   — Я… я не подумала об этом… Прости меня, Кевин. Я… я ничего не могу с собой поделать…
   «И это — правда. О, Богиня — чистейшая правда! Хоть и не та, в которую он верит. Я говорю одно, а он слышит совсем другое».
   И все же, несмотря на всю силу сочувствия и вожделения, владевших ею, к чувствам Нимуэ примешался оттенок презрения. «А иначе я могла бы и не выдержать, не справиться со своим делом… Но человек, позволяющий своему вожделению так безраздельно властвовать над ним, — ничтожество… Я тоже дрожу, я истерзана… но я не позволю, чтоб желания тела повелевали мною…»
   Вот зачем Моргейна вручила ей ключ к душе этого человека, отдавая его на милость Нимуэ! Настал час произнести слова, что закрепят заклинание, — и Кевин окажется в полной ее власти; тогда Нимуэ сможет отвезти его на Авалон, и рок свершится.
   «Притворись! Прикинься такой же бестолковой, как все эти девицы из свиты Гвенвифар, у которых только и ума, что между ног!»
   — Я… прости меня, — запинаясь, произнесла Нимуэ. — Я понимаю, что ты — мужчина… прости, что я испугалась… — Девушка подняла голову и искоса посмотрела на Кевина через завесу волос. Она не смела взглянуть прямо в глаза мерлину — боялась, что тогда она не выдержит и сознается в своей двуличности и выложит всю правду. — Я… я… правда, я хотела, чтоб ты поцеловал меня, но потом ты сделался таким неистовым, и я испугалась. Ведь мы сидим в таком месте — нас в любой момент может кто-нибудь увидеть, и королева рассердится на меня — я ведь принадлежу к ее свите, а она запрещала нам заигрывать с мужчинами…
   «Неужто у него достанет глупости поверить такой чуши?»
   — Бедная моя! — сокрушенно воскликнул Кевин, целуя руки, Нимуэ. — Я напугал тебя, я повел себя, как животное… Но я так тебя люблю… Я так люблю тебя, что не могу этого вынести! Нимуэ, неужто ты так сильно боишься гнева королевы? Я не могу… — Он умолк на миг, чтоб перевести дыхание, и повторил уже более твердо:
   — Я не могу так жить… Неужто ты хочешь, чтоб мне пришлось покинуть двор? Никогда, никогда я… — Он снова умолк и крепко сжал руки девушки. — Я не могу жить без тебя. Я добьюсь тебя или умру. Неужто тебе ни капли меня не жаль, возлюбленная моя?
   Нимуэ опустила глаза и глубоко вздохнула, следя исподтишка за искаженным лицом мерлина и его учащенным дыханием. В конце концов она прошептала:
   — Что я могу тебе сказать?
   — Скажи, что любишь меня!
   — Я люблю тебя. — Нимуэ знала, что голос ее звучит, как голос человека, находящегося под воздействием заклятия. — Ты же знаешь, что люблю.
   — Скажи, что отдашь мне всю свою любовь, скажи, что… ах, Нимуэ, Нимуэ, ты так молода и прекрасна, а я так уродлив и искалечен! Я не могу поверить, что я хоть что-то значу для тебя. Даже сейчас мне кажется, что я сплю — или что ты решила завлечь меня просто ради забавы, чтоб посмотреть на чудище, что будет пресмыкаться у твоих ног.
   — Нет! — воскликнула Нимуэ и тут же, словно испугавшись собственной смелости, быстро коснулась губами глаз мерлина — точно две ласточки присели и тут же вспорхнули.
   — Нимуэ, ты разделишь со мною ложе?
   — Я боюсь… — прошептала Нимуэ. — Нас могут увидеть, и я не смею вести себя так свободно. — Она изобразила детскую капризную гримаску. — Если нас застанут, все только лишний раз уверятся, что ты — настоящий мужчина, и никому и в голову не придет бранить или стыдить тебя. Но я — я девушка, и меня станут обзывать распутницей и показывать на меня пальцами…
   По щекам Нимуэ потекли слезы, но в душе она ликовала. «Теперь он уже не вырвется из моих сетей!»
   — Я сделаю все, что угодно, лишь бы только утешить и защитить тебя! — воскликнул Кевин, и голос его был полон искренности.
   — Я знаю, мужчины любят похваляться своими победами над девушками, — сказала Нимуэ. — Вдруг ты примешься хвастать, что добился благосклонности родственницы самой королевы и похитил ее девственность?
   — Поверь мне, молю, поверь… Что мне сделать? Как доказать, что я говорю правду? Ты же знаешь, что я принадлежу тебе — всем сердцем, телом и душою…
   На миг Нимуэ охватил гнев. «Не нужна мне твоя проклятая душа!» — подумала она, чувствуя, что вот-вот расплачется от напряжения и страха. Кевин обнял ее и прошептал:
   — Когда? Когда ты будешь моею? Что я должен сделать, чтоб ты поверила в мою любовь?
   Поколебавшись, Нимуэ произнесла:
   — Я не могу позвать тебя к себе. Я сплю в одной комнате с четырьмя другими дамами из свиты королевы, и стражники заметят всякого, кто попытается пройти туда…
   Кевин снова принялся покрывать ее руки поцелуями.
   — Бедная моя малышка, я никогда не стану навлекать на тебя позор. У меня есть своя комната — маленькая, словно конура, да и то ее отдали мне в основном потому, что никто из придворных не пожелал поселиться вместе со мной. Не знаю, посмеешь ли ты прийти туда…
   — Наверняка можно придумать что-нибудь еще… — прошептала Нимуэ, стараясь, чтоб голос ее был тих и нежен. «Проклятие! Не могу же я предложить это прямо — мне ведь необходимо притворяться невинной дурочкой!» — Мне кажется, во всем замке нет такого места, где мы были бы в безопасности, но все же…
   Поднявшись, Нимуэ прижалась к сидящему мерлину, легонько толкнувшись грудью.
   Кевин стремительно обнял девушку, зарывшись лицом ей в грудь. Плечи его задрожали. Потом он произнес:
   — В это время года… Сейчас тепло и сухо. Осмелишься ли ты выйти вместе со мной из замка, Нимуэ?
   — С тобой, любовь моя, я осмелюсь пойти куда угодно, — наивно пробормотала девушка.
   — Тогда — сегодня ночью?
   — Ой, луна такая яркая, — вздрогнув, прошептала Нимуэ. — Нас могут увидеть… Давай подождем несколько дней, пока луна не исчезнет…
   — Пока настанет новолуние…
   Кевина передернуло. Это был опасный момент: рыба, которую Нимуэ так старательно приманивала, могла сейчас сорваться с крючка, вырваться из сети и уйти на волю. В новолуние на Авалоне жрицы уединялись и на время отказывались от каких бы то ни было магических действий… Но мерлин не знал, что она жила на Авалоне.
   Что же возобладает в нем — страх или вожделение? Нимуэ застыла недвижно, лишь пальцы ее слегка подрагивали в ладонях мерлина.
   — Новолуние — опасное время… — произнес Кевин.
   — Но я боюсь, что нас увидят… Ты не представляешь, как разгневается на меня королева, если узнает, что я от любви к тебе позабыла про стыд… — сказала Нимуэ, чуть теснее прижавшись к мерлину. — Ведь мы с тобой не нуждаемся в луне, чтоб видеть друг друга…
   Кевин обнял ее еще крепче и принялся жадно целовать грудь Нимуэ. Потом он прошептал:
   — Любимая, малышка моя, пусть будет, как ты хочешь… полнолуние, новолуние — не важно…
   — А потом ты увезешь меня из Камелота? Я не хочу позориться…
   — Увезу, куда ты захочешь, — сказал Кевин. — Клянусь тебе в этом… Хочешь — поклянусь твоим богом?
   Прижавшись к нему и зарывшись пальцами в его прекрасные кудри, Нимуэ прошептала:
   — Христианский бог не любит влюбленных и терпеть не может, когда женщины возлежат с мужчинами… поклянись своим богом, Кевин, поклянись змеями, которых ты носишь на запястьях…
   — Клянусь! — так же шепотом отозвался мерлин, и от звука клятвы воздух вокруг них словно подернулся рябью.
   «Глупец! Ты поклялся своей смертью!»
   Нимуэ содрогнулась, но Кевин, судя по всему, не замечал сейчас ничего, кроме груди девушки — Нимуэ чувствовала его горячее дыхание и жадные поцелуи. Теперь, когда девушка пообещала ему свою любовь, мерлин спешил воспользоваться дарованной привилегией — целовать, гладить, ласкать ее.
   — Не знаю, где взять мне сил, чтоб дождаться этой минуты.
   — И мне, — тихо произнесла Нимуэ. И это было чистой правдой.
   «Я должна, должна это свершить!»
   Даже не видя луны, Нимуэ могла точно сказать, что новолуние наступит три дня спустя, через два часа после заката; от убывания луны девушка чувствовала себя слабой — как будто сама жизнь утекала из ее жил. Эти три дня Нимуэ почти не вставала с постели. Она сказалась больной, и это было не так уж далеко от истины. Оставаясь в одиночестве, девушка брала в руки арфу Кевина и погружалась в размышления, заполняя эфир магическими узами, что связывали теперь их двоих.
   Новолуние — зловещее время, и Кевин это знал не хуже самой Нимуэ; но обещание любви ослепило его, и мерлин позабыл обо всем на свете.
   Занялось утро того дня, когда должно было наступить новолуние; Нимуэ ощущала это всем телом. Девушка сготовила себе травяной отвар, чтоб оттянуть начало ежемесячного кровотечения. Ей не хотелось ни отпугивать Кевина видом крови, ни рисковать — вдруг он вспомнит об авалонских запретах? Надо как-нибудь отвлечься от мыслей о плотской стороне предстоящей встречи. Нимуэ знала, что она, несмотря на все пройденное обучение, остается той самой робкой, боязливой девственницей, которую изображает. Что ж, тем лучше — значит, ей не нужно притворяться. Можно просто оставаться собою — девушкой, что в первый раз отдается мужчине, любимому и желанному. А дальше… Что ж, дальше будет так, как судила ей Богиня.
   Нимуэ едва дождалась вечера. Никогда еще болтовня дам из свиты Гвенвифар не казалась ей такой бессмысленной и скучной. После обеда она попыталась было прясть, но прялка валилась у нее из рук. Тогда Нимуэ принесла арфу — подарок Кевина — и принялась играть и петь для дам; но и это было нелегко, ведь ей нельзя было петь авалонские песни, а только они и шли сейчас ей на ум. Но вот наконец даже этот бесконечный день начал клониться к вечеру. Нимуэ вымылась, надушилась и, спустившись в зал, села рядом с Гвенвифар; ей было дурно, у нее кружилась голова, а грубые манеры обедающих и возня собак под столом вызывали у нее отвращение. Кевин сидел среди прочих королевских советников, рядом со священником, что исповедовал некоторых из дам королевы. Он донимал и Нимуэ: почему она не ищет духовного наставничества? Когда девушка ответила, что не нуждается в нем, священник уставился на нее столь мрачно, словно узрел перед собою худшую из грешниц. Кевин. Нимуэ буквально чувствовала прикосновение его нетерпеливых рук к ее груди, а когда он смотрел на нее, девушке казалось, что все вокруг слышат: «Сегодня ночью? Сегодня ночью, возлюбленная. Сегодня ночью».
   «О, Богиня, но как же я смогу поступить так с человеком, который любит меня, который доверил мне свою душу… Я поклялась. Я должна сдержать клятву, иначе я сама стану предательницей».