Бродский Иосиф. Стихи разных лет

Говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов не отыщется след,
Даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
Все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать,
Кто там скачет в холмах, я хочу это знать,
я хочу это знать.

Кто там скачет, кто мчится над хладною мглой, говорю,
Одиноким лицом повернувшись к лесному царю -
Обращаюсь к природе от лица треугольных домов,
Кто там скачет один, освещенный царицей холмов.
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
Из распахнутых окон бьет прекрасный рояль,
разливается свет,
Кто-то скачет в холмах, освещенный луной,
возле самых небес
По застывшей траве мимо черных кустов. приближается лес.

Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд,
Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
Кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
Тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте,
Нет, не думай, что жизнь -- это замкнутый круг небылиц,
Ибо сотни холмов -- поразительный круп кобылиц
На которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
Засыпая, во сне, мы стремительно мчимся на юг.

Обращаясь к природе -- это всадники мчатся во тьму,
Создавая свой мир по подобию вдруг своему
От бобровых запруд, от холодных костров пустырей
До громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
Все равно -- возвращенье, все равно, даже в ритме баллад
Есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат.
Даже если творец на иконах своих не живет и не спит,
Появляется вдруг сквозь еловый собор что-то вроде копыт.

Ты мой лес и вода, кто обжедет, а кто, как сквозняк,
Проникает в тебя, кто глаголит, а кто обиняк,
Кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
Кто лежит в темноте, на песке, в леденящем ручье,
Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
Потому, что не жизнь, а другая какая-то боль
Приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
Лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.

В письме на юг

г. гинсбургу-воскову

Ты уехал на юг, а здесь настали теплые дни,
Нагревается мост, ровно плещет вода, пыль витает,
Я теперь прохожу все в тени, все в тени, все в тени,
И вблизи надо мной твой пустой самолет пролетает.

Господи, -- я говорю, -- помоги, помоги ему,
Я дурной человек, но ты помоги, я пойду, я пойду прощусь,
Господи, я боюсь за него, нужно помочь, я ладонь подниму,
Самолет летит, господи, помоги, я боюсь.

Я боюсь за себя. настали теплые дни, так тепло,
Пригородные пляжи, желтые паруса посреди залива,
Теплый лязг трамваев, воздух в листьях, на той стороне светло;
Я прохожу в тени, вижу воду, почти счастливец.

Из распахнутых окон телефоны звонят,
И квартиры шумят, и деревья листвы полны,
Солнце светит в дали, солнце светит в горах, над ним,
В этом городе вновь настали теплые дни.
Помоги мне не быть, помоги мне не быть здесь одним.

Пробегай, пробегай, ты -- любовник, и здесь тебя ждут,
Вдоль решеток канала пробегай, задевая рукой гранит.
Ровно плещет вода, на балконах цветы цветут,
Вот горячей листвой над балконом каштан шумит;

С каждым днем за спиной все плотней закрываются окна
составленных лет,
Кто-то смотрит вслед за стеклом, все глядит холодней,
Впереди, кроме улиц твоих, никого, ничего уже нет,
Как поверить, что ты проживешь еще столько же дней.

Потому то все чаще, все чаще ты смотришь назад,
Значит, жизнь -- только утренний свет, только сердца
умеренный стук;
Только горы стоят, только горы стоят в твоих белых глазах,
Это страшно узнать -- никогда не вернешься на юг.

Так прощайте же горы. что я прожил, что помню, что знаю на час,
Никого не узнаю, но если приходит, приходит пора уходить,
Никогда не забуду, и вы не забудьте, что сверху я видел вас,
А теперь здесь другой, я уже не вернусь, постарайтесь простить.

Горы, горы мои! навсегда белый свет, белый снег, белый свет,
До последнего часа в душе, в ходе мертвых имен
Вечных белых вершин над долинами минувших лет
Словно тысячи рек на свиданьи у вечных времен.

Словно тысячи рек умолкают на миг, умолкают на миг,
на мгновенье вокруг
Я запомню себя, там, в горах, посреди ослепительных стен,
Там внизу человек, это я говорю, в моих письмах на юг.
Добрый день, моя смерть, добрый день, добрый день, добрый день.

x x x

Гость

(поэма)

глава 1-я

Друзья мои, ко мне на этот раз.
Вот улица с осенними дворцами,
Но не асфальт, -- покрытая торцами,
Друзья мои, вот улица для вас.

Здесь бедные любовники, легки,
Под вечер в парикмахерских толпятся,
И сигареты белые дымятся,
И белые дрожат воротники.

Вот книжный магазин, но не богат
Любовью, путешествием, стихами,
И на балконах звякают стаканы,
И занавеси тихо шелестят.

Я обращаюсь в слух, я обращаюсь в слух:
Вот возгласы и платьев стук нарядный.
Как эти звуки родины приятны
И коротко желание услуг.

Все жизнь не та, все кажется: на сердце
Лежит иной, несовременный груз,
И все волнует маленькую грудь
В малиновой рубашке фарисейства.

Зачем же так... стихи мои -- добрей.
Скорей от этой ругани подстрочной.
Вот фонари под вывеской молочной,
Коричневые крылышки дверей.

Вот улица, вот улица, не редкость -
Одним концом в коричневую мглу,
И рядом детство плачет на углу,
А мимо все проносится троллейбус.

Когда-нибудь, со временем, пойму,
Что тоньше, поучительнее даже,
Что проще и значительней пейзажа
Не скажет время сердцу моему.

Но до сих пор обильностью врагов
Меня портрет все более заботит.
И вот теперь по улице проходит
Шагами быстрыми любовь.

Не мне спешить, не мне бежать вослед
И на дорогу сталкивать другого
И жить не так. но выкрик ранних лет
Опять летит. -- простите, ради бога.

Простите же. вдали литейный мост.
Вы сами видите -- он крыльями разводит.
Постойте же. ко мне приходит гость,
Из будущего времени приходит.

глава 2-я

Теперь покурим белых сигарет,
Друзья мои, и пиджаки наденем,
И комнату на семь частей поделим,
И каждому достанется портрет.

Да, каждому портрет. друзья, уместно ль
Заметить вам, вы знаете, друзья,
Приятеля теперь имею я...
Вот комната моя. из переездов

Всегда сюда. родители, семья,
А дым отечественный запах не меняет.
... приятель чем-то вас напоминает...
Друзья мои, вот комната моя.

Здесь родина. здесь будет без прикрас,
Здесь прошлым днем и нынешним театром,
Но завтрашний мой день не здесь. о, завтра,
Друзья мои, вот комната для вас.

Вот комната любви, диван, балкон,
И вот мой стол -- вот комната искусства.
А по торцам грузовики трясутся
Вдоль вывесок и розовых погон

Пехотного училища. приятель
Идет ко мне по улице моей.
Вот комната, не знавшая детей,
Вот комната родительских кроватей.

А что о ней сказать? не чувствую ее,
Не чувствую, могу лишь перечислить.
Вы знаете... ах, нет... здесь очень чисто,-
Все это мать, старания ее.

Вы знаете, ко мне... ах, не о том,
О комнате с приятелем, с которым...
А вот отец, когда он был майором,
(фотографом он сделался потом).

Друзья мои, вот улица и дверь
В мой красный дом, вот шорох листьев мелких
На площади, где дерево и церковь
Для тех, кто верит господу теперь.

Друзья мои, вы знаете, дела,
Друзья мои, вы ставите стаканы,
Друзья мои, вы знаете -- пора,-
Друзья мои с недолгими стихами.

Друзья мои, вы знаете, как странно...
Друзья мои, ваш путь обратно прост...
Друзья мои, вот гасятся рекламы.
Вы знаете, ко мне приходит гость.

глава 3-я

По улице, по улице, свистя,
Заглядывая в маленькие окна,
И уличные голуби летят
И клювами колотятся о стекла.

Как шепоты, как шелесты грехов,
Как занавес, как штора, одинаков,
Как посвист ножниц -- музыка шагов,
И улица -- как белая бумага.

То гаммельн или снова петербург,
Чтоб адресом опять не ошибиться
И за углом почувствовать испуг,
Но за углом висит самоубийца.

Ко мне приходит гость, ко мне приходит гость.
Гость лестницы, единственной на свете,
Гость совершенных дел и маленьких знакомств,
Гость юности и злобного бессмертья.

Гость белой нищеты и белых сигарет,
Гость юмора и шуток непоместных.
Гость неотложных горестных карет,
Вечерних и полуночных арестов.

Гость озера обид -- сих маленьких морей.
Единый гость и цели и движенья.
Гость памяти моей, поэзии моей,
Великий гость побед и униженья.

Будь гостем, гость. я созову друзей, -
(пускай они возвеселятся тоже),
Веселых победительных гостей
И на тебя до ужаса похожих.

Вот вам приятель -- гость. вот вам приятель -- ложь.
Все та же пара рук. все та же пара глаз.
Не завсегдатый гость, но так на вас похож,
И только имя у него -- отказ.

Смотрите на него. разводятся мосты,
Ракеты, киноленты, переломы...
Любите же его. он -- менее, чем стих,
Но -- более, чем проповеди злобы.

Любите же его. чем станет человек,
Когда его столетие возвысит,
Когда его возьмет двадцатый век -
Век маленькой стрельбы и страшных мыслей.

Любите же его. он напрягает мозг
И новым взглядом комнату обводит...
... прощай, мой гость. к тебе приходит гость.
Приходит гость. гость времени приходит.

Романс

Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,
Недалеко, за цинковой рекой.
Ах, улыбнись в оставленных домах,
Я различу на улицах твой взмах.

Недалеко, за цинковой рекой,
Где стекла дребезжат наперебой
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы.

Ах, улыбнись в оставленных домах,
Где ты живешь средь вороха бумаг
И запаха увянувших цветов,
Мне не найти оставленных следов.

Я различу на улицах твой взмах,
Как хорошо в оставленных домах
Любить других и находить других,
Из комнат бесконечно дорогих,

Любовью умолкающей дыша,
Навек уйти, куда-нибудь спеша.

Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,
Когда на миг все люди замолчат.
Недалеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат.

Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река, блестя из темноты,
Всю ночь несет в голландию цветы.

Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона

Металлический зов в полночь
Слетает с петропавловского собора,
из распахнутях окон в переулках
мелодически звякают деревянные чася комнат,
в радиоприемниках звучат гимны.
Все стихает,
Родной шепот девушек в подворотнях
Стихает,
и любовники в июле спокойны.
изредка проезжает машина.
Ты стоишь на мосту и слышишь,
Как стихает и меркнет и гаснет
Целый город.
ночь приносит
из теплого темно-синего мрака
желтые квадратики окон
И мерцанье канала.
Играй, играй, диззи гиллеспи,
Джерри маллиген и ширинг, ширинг,
В белых платьях, все мы там в белых платьях
И в белых рубахах
На сорок второй и на семьдесят второй улице
Там, за темным океаном, среди деревьев,
Над которыми с зажженными бортовыми огнями
Летят самолеты,
За океаном,
Хороший стиль, хороший стиль
Этот вечер.
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
Что там вытворяет джерри,
Баритон и скука, и так одиноко,
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
Звук выписывает эллипсоид, так далеко за океаном,

и если теперь черный гарнер
колотит руками по черно-белому ряду,
Все становится понятным.
эррод!
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,
Какой ударник у старого монка
И так далеко,
За океаном,
Боже мой, боже мой, боже мой,
Это какая-то охота за любовью,
Все расхватано, но идет охота,
Боже мой, боже мой,
Это какая-то погоня за нами, погоня за нами,
Боже мой,
Кто это болтает со смертью, выходя но улицу,
Сегодня утром,
Боже мой, боже мой, боже мой, боже мой,.
Ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,
Только в подворотнях, в подьездах, на перекрестках,
В парадных, в подворотнях говорят друг с другом,
И на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают заголовки,
Все любовники в июле так спокойны, спокойны, спокойны.

В лесничестве

к. и. галчинский
(перевод с польского)

Здесь, где купелью сонной
Звезды мой смех встречают,
Кирпичный домик спасенный
Холм золотой венчает
В лесничестве пране, ставшем
Осенним спасением нашим.

Гаснут в комнатах теплых
Ропот и блеск улыбки.
Сколько осени в стеклах!
А в осени -- столько скрипок!
И в них, друг друга толкая,
Печали поют, не смолкая.

За окнами лес и поле,
Лес -- разговор сосновый.
Тихо -- с неясной болью
День умирает новый,
Меркнет свет постепенно,
Словно свечи шопена.

Месяц в серебряной чаще,
В теплом ночном тумане,
Одетый в парик блестящий,
Играет, как бах, на органе.
А путь сверкающий млечный
Ночные холмы обьемлет.
И этой музыке вечной
Лесничество пране внемлет.

О лесничество пране!
Ропот дубов и грабов.
Ламп и свечей мерцанье,
Мерцанье улыбок храбрых.
И крыши взмах черепичный
Гудит, как рояль концертный,
У каждой стены кирпичной
Месяц поет бессмертный.

Пустое стекло смеется.
Тропинка вьется, как в сказке.
В листве золотистой вьется
Серебряный след коляски.
Серебряный месяц молча
В затылок лошадке светит.
Заснувший извозчик ночью
В лесничество пране едет.

И звезды, как снег, заносят
Крыльцо лесничества пране.
Но каждой осенней раме,
В нашей комнате грустной
Сердцу биться мешая,
В своем зеркальце узком
Светит звезда большая.

x x x

Был черный небосвод светлей тех ног,
И слиться с темнотою он не мог.
В тот вечер возле нашего огня
Увидели мы черного коня.

Не помню я чернее ничего.
Как уголь, были зубы у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
Спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.

Он черен был, не чувствовал теней,
Так черен, что не делался темней.
Так черен, как полуночная мгла.
Так черен, как внутри себя игла.
Так черен, как деревья впереди.
Как место между ребрами в груди.
Как ямка под землею, где зерно.
Я думаю: внутри у нас черно.

Но все-таки чернел он на глазах!
Была всего лишь полночь на часах.
Он к нам не приближался ни на шаг.
В паху его царил бездонный мрак.
Спина его была уж не видна.
Не оставалось светлого пятна.
Глаза его белели, как щелчок.
Еще страшнее был его зрачок.

Как будто он был чей-то негатив.
Зачем же он, свой бег остановив,
Меж нами оставался до утра.
Зачем не отходил он от костра.
Зачем он черным воздухом дышал,
Раздавленными сучьями шуршал.
Зачем струил он черный свет из глаз?
Он всадника искал себе средь нас.

x x x

Я обнял эти плечи и взглянул
На то, что оказалось за спиною,
И увидал, что выдвинутый стул
Сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
Невыгодный для мебели истертой,
И потому диван в углу сверкал
Коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал, поблескивал паркет,
Темнела печка, в раме запыленной
Застыл пейзаж, и лишь один буфет
Казался мне тогда одушевленным.
Но мотылек по комнате кружил,
И он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
То он покинул этот дом. покинул.

Стук

Свивает осень в листьях эти гнезда
Здесь в листьях
Осень, стук тепла,
Плеск веток, дрожь сквозь день,
Сквозь воздух,
Завернутые листьями тела
Птиц горячи.
Здесь дождь. рассвет не портит
Чужую смерть, ее слова, тот длинный лик,
Песок великих рек, ты говоришь, да осень. ночь
Приходит,
Повертывая их наискосок
К деревьям осени, их гнездам, мокрым лонам,
Траве. здесь дождь, здесь ночь. рассвет
Приходит с грунтовых аэродромов
Минувших лет в якутии. тех лет
Повернут лик,
Да дважды дрожь до смерти
Твоих друзей, твоих друзей, из гнезд
Негромко выпавших, их дрожь. вот на рассвете
Здесь также дождь, ты тронешь ствол,
Здесь гнет.
Ох, гнезда, гнезда, гнезда. стук умерших
О теплую траву, тебя здесь больше нет.
Их нет.
В свернувшемся листе сухом, на мху истлевшем
Теперь в тайге один вот след.
О, гнезда, гнезда черные умерших!
Гнезда без птиц, гнезда в последний раз
Так страшен цвет, вас с каждым днем все меньше.
Вот впереди, смотри, все меньше нас.
Осенний свет свивает эти гнезда.
В последний раз шагнешь на задрожавший мост.
Смотри, кругом стволы,
Ступай, пока не поздно
Услышишь крик из гнезд, услышишь крик из гнезд.

Августовские любовники

Августовские любовники,
Августовукие любовники проходят с цветами,
Невидимые зовы парадных их влекут,
Августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
Мелькают на перекрестках, исчезают в проулках,
По площади бегут.

Августовские любовники
В вечернем воздухе чертят
Красно-белые линии рубашек, своих цветов,
Распахнутые окна между черными парадными светят,
И они все идут, все бегут на какой-то зов.

Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
Вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
В узеньких переулках торопливо звонят соборы,
Возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.

Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
Голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
Вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
Никогда ни с кем, это ты себе говоришь.

Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
С юной плотью, всходящей на новый круг.
Отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
Отдавая себя, выпуская цветы из рук.

Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой
жизнью,
Что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
И не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
Чем самим себе, чем к своим цветам, чем самим себе.

Июльское интермеццо

Девушки, которых мы обнимали,
С которыми мы спали,
Приятели, с которыми мы пили,
Родственники, которые нас кормили и все покупали,
Братья и сестры, которых мы так любили,
Знакомые, случайные соседи этажом выше,
Наши однокашники, наши учителя, -- да, все вместе,
-- почему я их больше не вижу,
Куда они все исчезли?
приближается осень, какая по счету приближается осень,
новая осень незнакомо шумит в листьях,
вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.

Неужели все они мертвы, неужели это правда,
Каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
Неужели я не услышу издали крик брата,
Неужели они ушли,
А я остался.

здесь, один, между старых и новых улиц,
прохожу один, никого не встречаю больше,
мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
и чужие квартиры звонят над моей болью.

Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
К новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
К незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
Ну, звени, звени, закрывай предо мною
Двери.
Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
Тарахти подо мной, отражай мою тень
Своим камнем твердым,
Светлым камнем своим маячь из мрака,
Оставляя меня, оставляя меня
моим мертвым.

Я как улисс

о.б.


Зима, зима, я еду по зиме,
Куда-нибудь по видимой отчизне,
Гони меня, ненастье, по земле,
Хотя бы вспять гони меня по жизни.

Ну, вот москва и утренний уют
В арбатских переулках парусинных,
И чужаки попрежнему снуют
В январских освещенных магазинах,

И желтизна разрозненных монет,
И цвет лица криптоновый все чаще,
Гони меня: как новый ганимед
Хлебну зимой изгнаннической чаши.

И не пойму, откуда и куда
Я двигаюсь, как много я теряю
Во времени, в дороге, повторяя:
Ох, боже мой, какая ерунда.

Ох, боже мой, не многого прошу,
Ох, боже мой, богатый или нищий,
Но с каждым днем я прожитым дышу
Уверенней, и сладостней, и чище.

Мелькай, мелькай по сторонам, народ,
Я двигаюсь, и кажется отрадно,
Что, как улисс, гоню себя вперед,
Но двигаюсь попрежнему обратно.

Так человека встречного лови
И все тверди в искусственном порыве:
От нынешней до будущей любви
Живи добрей, страдай неприхотливей.

Три главы

глава 1

Когда-нибудь, болтливый умник,
Среди знакомств пройдет зима,
Когда в москве от узких улиц
Сойду когда-нибудь с ума.

На шумной родине балтийской
Среди худой полувесны
Протарахтят полуботинки
По слабой лестнице войны,

И дверь откроется. о память,
Смотри, как улица пуста,
Один асфальт. под каблуками
Наклон литейного моста,

И в этом ровном полусвете
Смещенья равных непогод,
Не дай нам бог кого-то встретить,
Ужасен будет пешеход.

И с криком сдавленным обратно
Ты сразу кинешься, вослед
Его шаги и крик в парадном,
Дома стоят, парадных нет,

Да город этот ли, не этот,
Здесь не поймают, не убьют,
Сойдут с ума, сведут к поэту,
Тепло, предательство, приют.

глава 2

Апрель, сумятица и кротость
Любви, любви полупитья,
И одинокость, одинокость
Над полуправдой бытия,

Что ж, переменим, переедем,
Переживем, полудыша,
И никогда ни тем, ни этим
Не примиренная душа,

Как будто более тоскливы
Чужой и собственной тщеты,
Вдоль нас и финского залива
Стоят рекламные щиты,

Уже не суетный, небрежный,
Любовник брошенный, пижон,
Забывший скуку побережий
И меру времени -- сезон,

Чего не станет с человеком,
Грехи не все, дела не все,
Шумит за дюнами и снегом,
Шумит за дюнами шоссе,

Какая разница и радость,
И вот автобус голубой,
Глядишь в окно, и безвозвратность
Все тихо едет за тобой.

глава 3

Ничто не стоит сожалений,
Люби, люби, а все одно -
Знакомств, даров и поражений
Нам переставить не дано,

И вот весна, ступать обратно
За черно-белые дворы,
Где на железные ограды
Ложатся легкие стволы,

И жизнь проходит в переулках,
Как обедневшая семья,
Летит на цинковые урны
И липнет снег небытия,

Войди в подьезд неосвещенный
И вытри слезы и опять
Смотри, смотри, как возмущенный
Борей все гонит воды вспять.

Куда ж идти, вот ряд оконный,
Фонарь, парадное, уют,
Любовь и смерть, слова знакомых,
И где-то здесь тебе приют.

x x x

Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. благодарю. я собираюсь.
Да-да. я понимаю. провожать
Не следует. да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите -- дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. как-нибудь.
Я вовсе налегке. без чемоданов.

Да-да. пора идти. благодарю.
Да-да. пора. и каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
Над родиной деревья поднимают.

Все кончено. не стану возражать.
Ладони бы пожать -- и до свиданья.
Я выздоровел. нужно уезжать.
Да-да. благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси,
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:
К окошку запотевшему приникну
И над рекой, которую любил,
Я расплачусь и лодочника крикну.

(все кончено. теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради бога.
Я в небо погляжу и подышу
Холодным ветром берега другого).

Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подьезд,
Я к берегу пологому причалю.

Два сонета

Великий гектор стрелами убит.
Его душа плывет по темным водам,
Шуршат кусты и гаснут облака,
Вдали невнятно плачет андромаха.

Теперь печальным вечером аякс
Бредет в ручье прозрачном по колено,
А жизнь бежит из глаз его раскрытых
За гектором, а теплая вода
Уже по грудь, но мрак переполняет
Бездонный взгляд сквозь волны и кустарник.
Потом вода опять ему по пляс,
Тяжелый меч, подхваченный потоком,
Плывет вперед
И увлекает за собой аякса.

x x x

г.п.

Мы снова проживаем у залива,
И проплывают облака над нами,
И современный тарахтит везувий,
И оседает пыль по переулкам,
И стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыплет пепел.

Так я хотел бы в этот бедный час
Приехать на окраину в трамвае,
Войти в твой дом,
И если через сотни лет
Придет отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих обьятьях,
Засыпанного новою золой.

Диалог

-там он лежит, на склоне.
Ветер повсюду снует.
В каждой дубовой кроне
Сотня ворон поет.
-где он лежит, не слышу.
Листва шуршит на ветру.
Что ты сказал про крышу,
Слов я не разберу.

- в кронах, сказал я, в кронах
Темные птицы кричат.
Слетают с небесных тронов
Сотни его внучат.
- но разве он был вороной.
Ветер смеется во тьму.
Что ты сказал о коронах,
Слов твоих не пойму.
- прятал свои усилья
Он в темноте ночной.
Все, что он сделал: крылья
Птице черной одной.
- ветер мешает мне, ветер.
Уйми его, боже, уйми.
Что же он делал на свете,
Если он был с людьми.

- листьев задумчивый лепет,
А он лежит не дыша.
Видишь облако в небе,
Это его душа.
- теперь я тебя понимаю:
Ушел, улетел он в ночь.
Теперь он лежит, обнимая
Корни дубовых рощ.

- крышу я делаю, крышу
Из густой дубовой листвы.
Лежит он озера тише,
Ниже всякой травы,
Его я венчаю мглою.
Корона ему под стать.
- как ему там. под землею?
- так, что уже не встать.
Там он лежит с короной,
Там я его забыл.
- неужто он был вороной?
- птицей, птицей он был.



а.а.а.


1

Когда подойдет к изголовью
Смотритель приспущенных век,
Я вспомню запачканный кровью,
Укатанный лыжами снег,
Платформу в снегу под часами,
Вагоны -- зеленым пятном
И длинные финские сани
В сугробах под вашим окном,
Заборы, кустарники, стены
И оспинки гипсовых ваз,
И сосны
- для вас уже тени,
Но долго деревья для нас.

2

Не жаждал являться до срока,
Он медленно шел по земле,
Он просто пришел издалека
И молча лежит на столе.
Потом он звучит безучастно
И тает потом в лесу.
И вот, как тропинка с участка,
Выводит меня в темноту.

Дорогому д.б.

Вы поете вдвоем о своем неудачном союзе,
Улыбаясь сейчас широко каждый собственной музе.
Тополя и фонтан, соболезнуя вам, рукоплещут,
В теплой комнате сна в двух углах ваши лиры трепещут.
Одинокому мне это все интересно и больно.
От громадной тоски, чтобы вдруг не заплакать невольно,
К молодым небесам за стеклом я глаза поднимаю,
На диване родном вашей песне печально внимаю,
От фонтана бегут золотистые фавны и нимфы,
Все святые страны предлагают вам взять свои нимбы,
Золотистые лиры наполняют аккордами зданье
И согласно звучат, повествуя о вашем страданьи.
Это значит весь мир, -- он от ваших страстей не зависит,
Но и бедная жизнь вашей бедной любви не превысит,
Это ваша печаль -- дорогая слоновая башня:
Исчезает одна, нарождается новая басня.
Несравненная правда дорогими глаголет устами.
И все громче они ударяют по струнам перстами.
В костяное окно понеслась обоюдная мука
К небесам и в аид -- вверх и вниз, по теории звука.

Создавая свой мир, окружаем стеною и рвами
Для защиты его. оттого и пространство меж вами,
Что, для блага союза, начиная ее разрушенье,