Страница:
<!--
Взяты со странички Антона Носика
-->
Над утлой мглой столь кратких поколений,
Пришедших в мир, как посетивших мир,
Нет ничего достойней сожалений,
Чем свет несвоевременных мерил.
По городам, поделенным на жадность,
Он катится, как розовый транзит,
И очень приблизительная жалость
В его глазах намеренно скользит.
Но снежная россия поднимает
Свой утлый дым над крышами имен,
Как будто он еще не понимает,
Но все же вскоре осознает он
Ее полуовальные портреты,
Ее глаза, а также голоса,
К эстетике минувшего столетья
Анапесты мои соотнеся.
В иных домах, над запахами лестниц,
Над честностью,
А также над жульем,
Мы доживем до аналогий лестных,
До сексуальных истин доживем.
В иных домах договорим о славе,
И в жалости потеющую длань,
Как в этих скудных комнатах, оставим
Агностицизма северную дань.
...прости, о, господи, мою витиеватость,
Неведенье всеобщей правоты
Среди кругов, овалами чреватых,
И столь рациональной простоты.
Прости меня -- поэта, человека -
О краткий бог убожества всего,
Как грешника или как сына века,
Всего верней -- как пасынка его.
"то, что дозволено юпитеру,
не дозволено быку"
Каждый пред богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
бах,
В каждом из нас
бог.
Ибо вечность-
богам.
Бренность-
удел быков...
Богово станет нам
Сумерками богов.
И надо небом рискнуть,
И, может быть,
невпопад.
Еще не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран
Потом
взалкаем даров...
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
...словно быкам-
хлыст,
Вечен богам
крест.
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
Задевая глазами лед.
Туда.
где глубже.
Где море.
Рыбы.
рыбы.
рыбы.
Рыбы плывут зимою.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
Вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы;
Упираясь головой
в глыбы,
В холодной воде
Мерзнут
Холодные глаза
Рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
Ибо они-
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
Встают поперек
Горла.
"...с маленькой смертью встреча"
(гарсиа лорка)
Маленькая смерть собаки.
Маленькая смерть птицы.
Нормальные размеры
Человеческой смерти.
Звезды еще не гасли.
Звезды были на месте,
Когда они просыпались
В курятнике
На насесте
И орали гортанно.
...тишина умирала,
Как безмолвие храма
С первым звуком хорала.
Тишина умирала.
Оратаи вставали
И скотину в орала
Запрягали, зевая
Недовольно и сонно.
Это было начало.
Приближение солнца
Это все означало,
И оно поднималось
Над полями,
Над горами.
...петухи отправлялись
За жемчужными зернами.
Им не нравилось просо.
Им хотелось получше.
Петухи зарывались
В навозные кучи.
Но зерно находили.
Но зерно извлекали
И об этом с насеста
На рассвете кричали:
-мы нашли его сами.
И очистили сами.
Об удаяе сообщаем
Собственными гопосами.
...
В этом сиплом хрипении
За годами,
За вкамия гж материю врзмзми,
Пткрятую петухами.
стихи об испанце мигуэле сервете,
еретике, сожженном кальвинистами.
Истинные случаи иногда становятся притчами.
Ты счел бы все это, вероятно, лишним.
Вероятно, сейчас
Ты испытываешь безразличие.
Впрочем, он
Не испытывает безразличия,
Ибо от него осталась лишь горсть пепла,
Смешавшегося с миром, с пыльной дорогой,
Смешавшегося с ветром, с большим небом,
В котором он не находил бога.
Ибо не обращал свой взор к небу.
Земля. она была ему ближе.
И он изучал в сарагоссе право человека
И кровообращение человека -- в париже.
Да. он никогда не созерцал
Бога
Ни в себе,
ни в небе,
ни на иконе,
Потому что не отрывал взгляда
От человека и дороги.
Потому что всю жизнь уходил
От погони.
Сын века, -- он уходил от своего
Века,
Заворачиваясь в плащ
от соглядатаев,
голода
и снега.
Человек,
Изучавший потребность
и возможность
Человека.
Человек,
изучавший человека
для человека.
Он так и не обратил свой взор
К небу,
Потому что в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году,
В женеве,
Он сгорел между двумя полюсами века:
Между ненавистью человека
И невежеством человека.
"...и пушкин падает в голубоватый колючий снег..."
(эдуард багрицкий)
...и тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да еще усталость.
...свои стихи
Доканчивая кровью,
Они на землю
Глухо опускались.
Потом глядели медленно
И нежно.
Им было дико, холодно
И странно.
Над ними наклонялись безнадежно
Седые доктора и секунданты.
Над ними звезды, вздрагивая,
Пели.
Над ними останавливались
Ветры...
...пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар
И памятник поэту.
Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
Опущена устало.
... в такую ночь
Ворочаться в постели
Приятней,
чем стоять
На пьедесталах.
Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступени этой лестницы
Уходят из-под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество,-
Ты можешь
Размышлять о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И -- кстати -- самого зачатия
Мадонной сына иисуса.
Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.
Да. лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Да. лучше поклоняться данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом,
По крайности,
Послужат для тебя перилами,
(хотя и не особо чистыми ),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.
Прощай.
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги...
Как мост.
Да будет мужественен
Твой путь,
Да будет он прям
И прост.
Да будет во мгле
Для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда
Ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели,
Снега, дожди
И бешеный рев огня,
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
Бой,
Гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
Которым с тобой,
Может быть,
По пути.
Желтый ветер манчжурский,
Говорящий высоко
О евреях и русских,
Закопанных в сопку...
О, домов двухэтажных
Тускловатые крыши.
О, земля-то все та же.
Только небо -- поближе.
Только минимум света.
Только утлые птицы,
Словно облачко смерти
Над землей экспедиций.
И глядит на восток,
Закрываясь от ветра,
Черно-белый цветок
Двадцатого века.
Мы продолжаем жить.
Мы читаем или пишем стихи.
Мы разглядываем красивых женщин,
Улыбающихся миру с обложки
Иллюстрированных журналов,
Мы обдумываем своих друзей,
Возвращаясь через весь город
В полузамерзшем и дрожащем трамвае:
Мы продолжаем жить.
Иногда мы видим деревья,
Которые
Черными обнаженными руками
Поддерживают бесконечный груз неба,
Или подламываются под грузом неба,
Напоминающего по ночам землю.
Мы видим деревья,
Лежащие на земле.
Мы продолжаем жить.
Мы, с которыми ты долго разговаривал
О современной живописи,
Или с которыми пил на углу невского проспекта
Пиво, --
Редко вспоминаем тебя.
И когда вспоминаем,
То начинаем жалеть себя,
Свои сутулые спины,
Свое отвратительно работающее сердце,
Начинающее неудобно ерзать в грудной клетке
Уже после третьего этажа.
И приходит в голову,
Что в один прекрасный день
С ним -- с этим сердцем --
Приключится какая-нибудь нелепость,
И тогда один из нас
Растянется на восемь тысяч километров
К западу от тебя
На грязном асфальтированном тротуаре,
Выронив свои книжки,
И последним,что он увидит,
Будут случайные встревоженные лица,
Случайная каменная стена дома
И повисший на проводах клочок неба, --
Неба,
Опирающегося на те самые деревья,
Которые мы иногда замечаем....
Не осуждая позднего раскаянья,
Не искажая истины условной,
Ты отражаешь авеля и каина,
Как будто отражаешь маски клоуна,
Как будто все мы -- только гости поздние,
Как будто наспех поправляем галстуки,
Как будто одинаково -- погостами -
Покончим мы, разнообразно алчущие.
Ты будешь вновь разглядывать улыбки.
И различать за мишурою ценность,
Как за щитом самообмана -- нежность...
О, ощути за суетностью цельность
И на обычном циферблате -- вечность!
Переживи всех.
Переживи вновь,
Словно они -- снег,
Пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
Между добром и злом.
Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
к глебу горбовскому
Мы не пьяны. мы, кажется, трезвы.
И вероятно, вправду мы поэты,
Когда, кропая странные сонеты,
Мы говорим со временем на "вы".
И вот плоды -- ракеты, киноленты;
И вот плоды: велеречивый стих...
Рисуй, рисуй, безумное столетье,
Твоих солдат, любовников твоих,
Смакуй их своевременную славу!
Зачем и правда все-таки неправда,
Зачем она испытывает нас...
И низкий гений твой переломает ноги,
Чтоб осознать в шестидесятый раз
Итоги странствований, странные итоги.
Зачем опять меняемся местами,
Зачем опять, все менее нужна,
Плывет ко мне московскими мостами
Посольских переулков тишина.
И сызнова полет автомобильный
В нови к полупустым особнякам,
Как сызмала, о город нелюбимый,
К изогнутым и каменным цветам.
И веточки невидимо трясутся,
Да кружится неведома печаль:
Унылое и легкое распутство,
Отчужденности слабая печать.
Затем. затем торопишься пожить.
Затем, что это юмор неуместный,
Затем, что наши головы кружит
Двадцатый век, безумное спортсменство.
Но, переменным воздухом дыша,
Бесславной маяты не превышая,
Служи свое, опальная душа,
Короткие дела не совершая.
Меняйся, жизнь. меняйся хоть извне
На дансинги, на оперу, на воды;
Заутреней -- на колокол по мне;
Безумием -- на платную свободу.
Ищи, ищи неславного венка,
Затем, что мы становимся любыми,
Все менее заносчивы -- пока
И потому все более любимы.
Теперь все чаще чувствую усталость,
Все реже говорю о ней теперь.
О, промыслов души моей кустарность,
Веселая и теплая артель.
Каких ты птиц себе изобретаешь,
Кому их даришь или продаешь
И в современных гнездах обитаешь,
И современным голосом поешь!
Вернись, душа, и перышко мне вынь,
Пускай о славе радио споет нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
Как выглядела с птичьего полета?
Покуда снег, как из небытия,
Кружит по незатейливым карнизам,
Рисуй о смерти, улица моя,
А ты, о птица, вскрикивай о жизни.
Вот я иду, а где-то ты летишь,
Уже не слыша сетований наших.
Вот я живу, а где-то ты кричишь
И крыльями взволнованными машешь.
Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,
В городском полумраке, полусвете,
В городском гаме, плеске и стоне
Тоненькая песенка смерти.
Верхний свет улиц, верхний свет улиц
Все рисует нам этот город и эту воду,
И короткий свист у фасадов узких,
Вылетающий вверх, вылетающий на свободу.
Девочка -- память бредет по городу, бренчат
в ладони монеты,
Мертвые листья кружатся выпавшими рублями,
Над рекламными щитами узкие самолеты взлетают в небо,
Как гордские птицы над железными кораблями.
Громадный дождь, дождь широких улиц льется
над мартом,
Как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.
Теперь ты идешь один, идешь один по асфальту,
И навстречу тебе летят блестящие автомобили.
Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,
Шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоименна,
И ты остаешься с этим народом, с этим городом
и с этим веком,
да, один на один, как ты ни есть ребенок.
Девочка -- память бредет по городу, наступает вечер,
Льется дождь, и платочек ее хоть выжми,
Девочка -- память стоит у витрин и глядит на
белье столетья
И безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.
Теперь я уезжаю из москвы.
Ну, бог с тобой, нескромное мученье.
Так вот они как выглядят, увы,
Любимые столетия мишени.
Ну что ж, стреляй по перемене мест,
И салютуй реальностям небурным,
Хотя бы это просто переезд
От сумрака москвы до петербурга.
Стреляй по жизни, равная судьба.
О, даже приблизительно не целься.
Вся жизнь моя -- неловкая стрельба
По образам политики и секса.
Все кажется, что снова возвратим
Бесплодность этих выстрелов бесплатных,
Как некий приз тебе, москва, о, тир -
Все мельницы, танцоры, дипломаты.
Теперь я уезжаю из москвы,
С пустым кафе расплачиваюсь щедро.
Так вот оно, подумаете вы,
Бесславие в одежде разобщенья.
А впрочем, не подумаете, нет.
Зачем кружил вам облик мой случайный?
Но одиноких странствований свет
Тем легче, чем их логика печальней.
Живи, живи, и делайся другим,
И, слабые дома сооружая,
Живи, по временам переезжая,
И скупо дорожи недорогим.
л.и.
Приходит время сожалений.
При полусвете фонарей,
При полумраке озарений
Не узнавать учителей.
Так что-то движется меж нами,
Живет, живет, отговорив,
И, побеждая временами,
Зовет любовников своих.
И вся-то жизнь -- биенье сердца
И говор фраз; да плеск вины,..
И ночь над лодочкою секса
По слабой речке тишины.
Простимся, позднее творенье,
Моих навязчивых щедрот,
Побед унылое паренье
И утлой нежности полет.
О господи, что движет миром,
Пока мы слабо говорим,
Что движет образом немилым
И дышит обликом моим,
Затем, чтоб с темного газона
От унизительных утрат
Сметать межвременные зерна
На победительный асфальт.
О, все проходит понемногу
И говорит -- живи, живи.
Кружи, пуржи передо мною
Безумным навыком любви.
Свети на горестный посев,
Фонарь сегодняшней печали,
И пожимай во тьме плечами,
И сокрушайся обо всех.
февраль -- март 1961
Затем, чтоб пустым разговорцем
Развеять тоску и беду,
Я странную жизнь стихотворца
Прекрасно на свете веду.
Затем, чтоб за криком прощальным
Лицо возникало в окне,
Чтоб думать с улыбкой печальной,
Что выпадет, может быть, мне,
Как в самом начале земного
Движенья с мечтой о творце,
Такое же ясное слово
Поставить в недальнем конце.
Еврейское кладбище около ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
Юристы, торговцы, музыканты, революционеры.
Для себя пели.
Для себя копили.
Для других умирали.
Но сначала платили налоги, уважали пристава,
И в этом мире, безвыходно материальном,
Толковали талмуд,
оставаясь идеалистами.
Может, видели больше.
Может, верили слепо.
Но учили детей, чтобы были терпимы
И стали упорны.
И не сеяли хлеба.
никогда не сеяли хлеба.
Просто сами ложились
В холодную землю, как зерна.
И навек засыпали.
А потом их землей засыпали,
Зажигали свечи,
И в день поминовения
Голодные старики высокими голосами,
Задыхаясь от голода, кричали об успокоении.
И они обретали его
в виде распада материи.
Ничего не помня.
Ничего не забывая.
За кривым забором из гнилой фанеры,
В четырех километрах от кольца трамвая.
О, как ты пуст и нем!
в осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
ужель твоя судьба
В моей судьбе угадывает вызов,
И гул плодов, покинувших тебя,
Как гул колоколов, тебе не близок.
Великий сад!
даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев, в сумрак возрожденья.
О, как дожить
до будущей весны
Твоим стволам, душе моей печальной,
Когда плоды твои унесены,
И только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
пускай куда-нибудь
Меня влекут громадные вагоны.
Мой дальний путь и твой высокий путь -
Теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад!
надолго ль? ... навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
Великий сад, роняющий года
На горькую идиллию поэта.
Мимо ристалищ и капищ,
Мимо храмов и баров,
Мимо шикарных кладбищ,
Мимо больших базаров,
Мира и горя мимо,
Мимо мекки и рима,
Синим солнцем палимы,
Идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты.
Голодны, полуодеты.
Глаза их полны заката.
Сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
Вспыхивают зарницы,
Звезды дрожат над ними
И хрипло кричат им птицы,
Что мир останется прежним.
Да. останется прежним.
Ослепительно снежным.
И сомнительно нежным.
Мир останется лживым.
Мир останется вечным.
Может быть, постижимым,
Но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
От веры в себя да в бога.
И значит, останется только
Иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам.
И быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
Да, мы не стали глуше или старше.
Мы говорим слова свои, как прежде.
И наши пиджаки темны все так же.
И нас не любят женщины все те же.
И мы опять играем временами
В больших амфитеатрах одиночеств.
И те же фонари горят над нами,
Как восклицательные знаки ночи.
Живем прошедшим, словно настоящим,
На будущее время непохожим,
Опять не спим и забываем спящих,
А также дело делаем все то же.
Храни, о юмор, юношей веселых
В ночных круговоротах тьмы и света
Великими для славы и позора
И добрыми для суетности века.
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На васильевский остров
Я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
Я впотьмах не найду,
Между выцветших линий
На асфальт упаду.
И душа, неустанно
Поспешая во тьму,
Промелькнет под мостами
В петроградском дыму.
И апрельская морось,
Под затылком снежок...
И услышу я голос:
"до свиданья, дружок!"
И увижу две жизни
Далеко за рекой,
К равнодушной отчизне
Прижимаясь щекой.
Словно девочки-сестры
Из непрожитых лет,
Выбегая на остров,
Машут мальчику вслед.
Да не будет дано
Умереть мне вдали от тебя,
В голубиных горах,
Кривоногому мальчику вторя.
Да не будет дано
И тебе, облака торопя,
В темноте увидать
Мои слезы и жалкое горе.
Пусть меня отпоет
Хор воды и небес, и гранит
Пусть обнимет меня,
Пусть поглотит,
Мой шаг вспоминая,
Пусть меня отпоет,
Пусть меня, беглеца, осенит
Белой ночью твоя
Неподвижная слава земная.
Все умолкнет вокруг.
Только черный буксир закричит
Посредине реки,
Иссупленно борясь с темнотою,
И летящая ночь
Эту бедную жизнь обручит
С красотою твоей
И с посмертной моей правотою.
Белое небо
Крутится надо мною.
Земля серая
Тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья. справа
Озеро очередное
С каменными берегами,
С деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
Ноги из болота,
И солнышко освещает меня
Маленькими лучами.
Полевой сезон
Пятьдесят восьмого года.
Я к белому морю
Медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята бредут -- по пояс -- по рекам.
Белая ночь над нами
Легонько брезжит.
Я ищу. я делаю из себя
Человека.
И вот мы находим
Выходим на побережье.
Голубоватый ветер
До нас уже долетает.
Земля переходит в воду
С коротким плеском.
Я поднимаю руки
И голову поднимаю,
И море ко мне приходит
Цветом своим белесым.
Кого мы помним,
Кого мы сейчас забываем,
Чего мы стоим,
Чего мы еще не стоим?
Вот мы стоим у моря,
И облака проплывают,
И наши следы
Затягиваются водою.
Меня окружают молчаливые глаголы,
Похожие на чужие головы
глаголы,
Голодные глаголы, голые глаголы,
Главные глаголы, глухие глаголы.
Глаголы без существительных, глаголы -- просто.
Глаголы, которые живут в подвалах,
Говорят -- в подвалах,
рождаются -- в подвалах
Под несколькими этажами
Всеобщего оптимизма.
Каждое утро они идут на работу,
Раствор мешают и камни таскают,
Но, возводя город, возводят не город,
А собственному одиночеству памятник воздвигают.
И уходя, как уходят в чужую память,
Мерно ступая от слова к слову,
Всеми своими тремя временами
Глаголы однажды восходят на голгофу.
И небо над ними
Как птица над погостом,
И, словно стоя
Перед запертой дверью,
Некто стучит, забивая гвозди
В прошедшее,
В настоящее,
В будущее
Время.
Никто не придет и никто не снимет.
Стук молотка
Вечным ритмом станет.
Земли гипербола лежит под ними,
Как небо метафор плывет над ними!
"пришлите мне книгу
со счастливым концом..."
(назым хикмет)
Путешественник, наконец, обретает ночлег.
Честняга-блондин расправляется с подлецом.
Крестьянин смотрит на деревья
И запирает хлев
На последней странице книги
Со счастливым концом.
Упоминавшиеся созвездия капают в тишину,
в закрытые окна, на смежающиеся ресницы.
... в первой главе деревья
Молча приникли к окну,
И в уснувших больницах больные кричат, как птицы.
Иногда романы заканчиваются днем.
Ученый открывает окно, закономерность открыв,
Тот путешественник
скрывается за холмом,
Остальные герои встречаются в обеденный перерыв.
Экономика стабилизируется;
Социолог отбрасывает сомнения.
У элегантных баров
блестят скромные машины.
Войны окончены. подрастает поколение,
И каждая женщина может рассчитывать на мужчину.
Блондины излагают разницу
между добром и злом.
Все самолеты возвращаются на аэродром.
Все капитаны отчетливо видят землю.
Глупцы умнеют.
Лгуны перестают врать.
У подлеца, естественно, ничего не вышло.
... если в первой главе кто-то продолжает орать,
То в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
Сексуальная одержимость и социальный оптимизм -
Полудетективный сюжет, именуемый -- жизнь.
... пришлите мне эту книгу со счастливым концом!
евгению рейну, с любовью
Плывет в тоске необьяснимой
Среди кирпичного надсада
Ночной кораблик негасимый
Из александровского сада,
Ночной фонарик нелюдимый,
На розу желтую похожий,
Над головой своих любимых,
У ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
Пчелиный ход сомнамбул, пьяниц,
В ночной столице фотоснимок
Печально сделал иностранец,
И выезжает на ордынку
Такси с больными седоками,
И мертвецы стоят в обнимку
С особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
Певец печальный по столице,
Стоит у лавки керосинной
Печальный дворник круглолицый,
Спешит по улице невзрачной
Любовник старый и красивый,
Полночный поезд новобрачный
Плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
Плывет в несчастие случайный,
Блуждает выговор еврейский
На желтой лестнице печальной,
И от любви до невеселья
Под новый год, под воскресенье,
Плывет красотка записная,
Своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
Дрожат снежинки на вагоне,
Морозный ветер, бледный ветер
Обтянет красные ладони,
И льется мед огней вечерних
И пахнет сладкою халвою,
Ночной пирог несет сочельник
Над головою.
Твой новый год по темно-синей
Волне средь моря городского
Плывет в тоске необьяснимой,
Как будто жизнь начнется снова,
Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба,
Как будто жизнь качнется вправо,
Качнувшись влево.
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
Над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса.
В сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,
В сумеречном воздухе исчезающие небеса.
Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев
И негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве,
Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными
гребнями,
Маленькие ладони, поднятые к мокрой листве.
"проплывают облака, проплывают облака и гаснут..."
-- это дети поют и поют, черные ветви шумят,
Голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,
В сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.
Только мокрые листья летят на ветру, спешат в рощи,
Улетают,словно слышат издали какой-то осенний зов,
"проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью,
От травы до вершин все -- биение, все -- дрожание голосов.
Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит.
Привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
Среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...
"проплывают облака..." -- это дети поют обо всем.
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
Блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса,
Возле узких вершин в новых сумерках на мгновение
Видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса.
Проплывают облака, проплывают, проплывают, проплывают над
рощей,
Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних
оград,
Все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком
ночью,
И смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать
утрат.
Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев
неясных,
В новых сумерках пенье, только плакать и петь, только
листья сложить.
Что-то выше нас. что-то выше нас проплывает и гаснет,
Только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам
Вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме,
к треугольным домам,
Вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному
дну,
Освещенный луной и ее замечая одну.
Гулкий топот копыт по застывшим холмам -
это не с чем сравнить.
Это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
Там куда-то во тьму от дороги твоей обегает ручей,
Где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замерзшей траве,
растворяясь впотьмах,
Возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
Мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых,
воздух бьет по лицу,
Взяты со странички Антона Носика
-->
Над утлой мглой столь кратких поколений,
Пришедших в мир, как посетивших мир,
Нет ничего достойней сожалений,
Чем свет несвоевременных мерил.
По городам, поделенным на жадность,
Он катится, как розовый транзит,
И очень приблизительная жалость
В его глазах намеренно скользит.
Но снежная россия поднимает
Свой утлый дым над крышами имен,
Как будто он еще не понимает,
Но все же вскоре осознает он
Ее полуовальные портреты,
Ее глаза, а также голоса,
К эстетике минувшего столетья
Анапесты мои соотнеся.
В иных домах, над запахами лестниц,
Над честностью,
А также над жульем,
Мы доживем до аналогий лестных,
До сексуальных истин доживем.
В иных домах договорим о славе,
И в жалости потеющую длань,
Как в этих скудных комнатах, оставим
Агностицизма северную дань.
...прости, о, господи, мою витиеватость,
Неведенье всеобщей правоты
Среди кругов, овалами чреватых,
И столь рациональной простоты.
Прости меня -- поэта, человека -
О краткий бог убожества всего,
Как грешника или как сына века,
Всего верней -- как пасынка его.
"то, что дозволено юпитеру,
не дозволено быку"
Каждый пред богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
бах,
В каждом из нас
бог.
Ибо вечность-
богам.
Бренность-
удел быков...
Богово станет нам
Сумерками богов.
И надо небом рискнуть,
И, может быть,
невпопад.
Еще не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран
Потом
взалкаем даров...
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
...словно быкам-
хлыст,
Вечен богам
крест.
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
Задевая глазами лед.
Туда.
где глубже.
Где море.
Рыбы.
рыбы.
рыбы.
Рыбы плывут зимою.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
Вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы;
Упираясь головой
в глыбы,
В холодной воде
Мерзнут
Холодные глаза
Рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
Ибо они-
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
Встают поперек
Горла.
"...с маленькой смертью встреча"
(гарсиа лорка)
Маленькая смерть собаки.
Маленькая смерть птицы.
Нормальные размеры
Человеческой смерти.
Звезды еще не гасли.
Звезды были на месте,
Когда они просыпались
В курятнике
На насесте
И орали гортанно.
...тишина умирала,
Как безмолвие храма
С первым звуком хорала.
Тишина умирала.
Оратаи вставали
И скотину в орала
Запрягали, зевая
Недовольно и сонно.
Это было начало.
Приближение солнца
Это все означало,
И оно поднималось
Над полями,
Над горами.
...петухи отправлялись
За жемчужными зернами.
Им не нравилось просо.
Им хотелось получше.
Петухи зарывались
В навозные кучи.
Но зерно находили.
Но зерно извлекали
И об этом с насеста
На рассвете кричали:
-мы нашли его сами.
И очистили сами.
Об удаяе сообщаем
Собственными гопосами.
...
В этом сиплом хрипении
За годами,
За вкамия гж материю врзмзми,
Пткрятую петухами.
стихи об испанце мигуэле сервете,
еретике, сожженном кальвинистами.
Истинные случаи иногда становятся притчами.
Ты счел бы все это, вероятно, лишним.
Вероятно, сейчас
Ты испытываешь безразличие.
Впрочем, он
Не испытывает безразличия,
Ибо от него осталась лишь горсть пепла,
Смешавшегося с миром, с пыльной дорогой,
Смешавшегося с ветром, с большим небом,
В котором он не находил бога.
Ибо не обращал свой взор к небу.
Земля. она была ему ближе.
И он изучал в сарагоссе право человека
И кровообращение человека -- в париже.
Да. он никогда не созерцал
Бога
Ни в себе,
ни в небе,
ни на иконе,
Потому что не отрывал взгляда
От человека и дороги.
Потому что всю жизнь уходил
От погони.
Сын века, -- он уходил от своего
Века,
Заворачиваясь в плащ
от соглядатаев,
голода
и снега.
Человек,
Изучавший потребность
и возможность
Человека.
Человек,
изучавший человека
для человека.
Он так и не обратил свой взор
К небу,
Потому что в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году,
В женеве,
Он сгорел между двумя полюсами века:
Между ненавистью человека
И невежеством человека.
"...и пушкин падает в голубоватый колючий снег..."
(эдуард багрицкий)
...и тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да еще усталость.
...свои стихи
Доканчивая кровью,
Они на землю
Глухо опускались.
Потом глядели медленно
И нежно.
Им было дико, холодно
И странно.
Над ними наклонялись безнадежно
Седые доктора и секунданты.
Над ними звезды, вздрагивая,
Пели.
Над ними останавливались
Ветры...
...пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар
И памятник поэту.
Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
Опущена устало.
... в такую ночь
Ворочаться в постели
Приятней,
чем стоять
На пьедесталах.
Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступени этой лестницы
Уходят из-под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество,-
Ты можешь
Размышлять о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И -- кстати -- самого зачатия
Мадонной сына иисуса.
Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.
Да. лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Да. лучше поклоняться данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом,
По крайности,
Послужат для тебя перилами,
(хотя и не особо чистыми ),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.
Прощай.
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги...
Как мост.
Да будет мужественен
Твой путь,
Да будет он прям
И прост.
Да будет во мгле
Для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда
Ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели,
Снега, дожди
И бешеный рев огня,
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
Бой,
Гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
Которым с тобой,
Может быть,
По пути.
Желтый ветер манчжурский,
Говорящий высоко
О евреях и русских,
Закопанных в сопку...
О, домов двухэтажных
Тускловатые крыши.
О, земля-то все та же.
Только небо -- поближе.
Только минимум света.
Только утлые птицы,
Словно облачко смерти
Над землей экспедиций.
И глядит на восток,
Закрываясь от ветра,
Черно-белый цветок
Двадцатого века.
Мы продолжаем жить.
Мы читаем или пишем стихи.
Мы разглядываем красивых женщин,
Улыбающихся миру с обложки
Иллюстрированных журналов,
Мы обдумываем своих друзей,
Возвращаясь через весь город
В полузамерзшем и дрожащем трамвае:
Мы продолжаем жить.
Иногда мы видим деревья,
Которые
Черными обнаженными руками
Поддерживают бесконечный груз неба,
Или подламываются под грузом неба,
Напоминающего по ночам землю.
Мы видим деревья,
Лежащие на земле.
Мы продолжаем жить.
Мы, с которыми ты долго разговаривал
О современной живописи,
Или с которыми пил на углу невского проспекта
Пиво, --
Редко вспоминаем тебя.
И когда вспоминаем,
То начинаем жалеть себя,
Свои сутулые спины,
Свое отвратительно работающее сердце,
Начинающее неудобно ерзать в грудной клетке
Уже после третьего этажа.
И приходит в голову,
Что в один прекрасный день
С ним -- с этим сердцем --
Приключится какая-нибудь нелепость,
И тогда один из нас
Растянется на восемь тысяч километров
К западу от тебя
На грязном асфальтированном тротуаре,
Выронив свои книжки,
И последним,что он увидит,
Будут случайные встревоженные лица,
Случайная каменная стена дома
И повисший на проводах клочок неба, --
Неба,
Опирающегося на те самые деревья,
Которые мы иногда замечаем....
Не осуждая позднего раскаянья,
Не искажая истины условной,
Ты отражаешь авеля и каина,
Как будто отражаешь маски клоуна,
Как будто все мы -- только гости поздние,
Как будто наспех поправляем галстуки,
Как будто одинаково -- погостами -
Покончим мы, разнообразно алчущие.
Ты будешь вновь разглядывать улыбки.
И различать за мишурою ценность,
Как за щитом самообмана -- нежность...
О, ощути за суетностью цельность
И на обычном циферблате -- вечность!
Переживи всех.
Переживи вновь,
Словно они -- снег,
Пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
Между добром и злом.
Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
к глебу горбовскому
Мы не пьяны. мы, кажется, трезвы.
И вероятно, вправду мы поэты,
Когда, кропая странные сонеты,
Мы говорим со временем на "вы".
И вот плоды -- ракеты, киноленты;
И вот плоды: велеречивый стих...
Рисуй, рисуй, безумное столетье,
Твоих солдат, любовников твоих,
Смакуй их своевременную славу!
Зачем и правда все-таки неправда,
Зачем она испытывает нас...
И низкий гений твой переломает ноги,
Чтоб осознать в шестидесятый раз
Итоги странствований, странные итоги.
Зачем опять меняемся местами,
Зачем опять, все менее нужна,
Плывет ко мне московскими мостами
Посольских переулков тишина.
И сызнова полет автомобильный
В нови к полупустым особнякам,
Как сызмала, о город нелюбимый,
К изогнутым и каменным цветам.
И веточки невидимо трясутся,
Да кружится неведома печаль:
Унылое и легкое распутство,
Отчужденности слабая печать.
Затем. затем торопишься пожить.
Затем, что это юмор неуместный,
Затем, что наши головы кружит
Двадцатый век, безумное спортсменство.
Но, переменным воздухом дыша,
Бесславной маяты не превышая,
Служи свое, опальная душа,
Короткие дела не совершая.
Меняйся, жизнь. меняйся хоть извне
На дансинги, на оперу, на воды;
Заутреней -- на колокол по мне;
Безумием -- на платную свободу.
Ищи, ищи неславного венка,
Затем, что мы становимся любыми,
Все менее заносчивы -- пока
И потому все более любимы.
Теперь все чаще чувствую усталость,
Все реже говорю о ней теперь.
О, промыслов души моей кустарность,
Веселая и теплая артель.
Каких ты птиц себе изобретаешь,
Кому их даришь или продаешь
И в современных гнездах обитаешь,
И современным голосом поешь!
Вернись, душа, и перышко мне вынь,
Пускай о славе радио споет нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
Как выглядела с птичьего полета?
Покуда снег, как из небытия,
Кружит по незатейливым карнизам,
Рисуй о смерти, улица моя,
А ты, о птица, вскрикивай о жизни.
Вот я иду, а где-то ты летишь,
Уже не слыша сетований наших.
Вот я живу, а где-то ты кричишь
И крыльями взволнованными машешь.
Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,
В городском полумраке, полусвете,
В городском гаме, плеске и стоне
Тоненькая песенка смерти.
Верхний свет улиц, верхний свет улиц
Все рисует нам этот город и эту воду,
И короткий свист у фасадов узких,
Вылетающий вверх, вылетающий на свободу.
Девочка -- память бредет по городу, бренчат
в ладони монеты,
Мертвые листья кружатся выпавшими рублями,
Над рекламными щитами узкие самолеты взлетают в небо,
Как гордские птицы над железными кораблями.
Громадный дождь, дождь широких улиц льется
над мартом,
Как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.
Теперь ты идешь один, идешь один по асфальту,
И навстречу тебе летят блестящие автомобили.
Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,
Шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоименна,
И ты остаешься с этим народом, с этим городом
и с этим веком,
да, один на один, как ты ни есть ребенок.
Девочка -- память бредет по городу, наступает вечер,
Льется дождь, и платочек ее хоть выжми,
Девочка -- память стоит у витрин и глядит на
белье столетья
И безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.
Теперь я уезжаю из москвы.
Ну, бог с тобой, нескромное мученье.
Так вот они как выглядят, увы,
Любимые столетия мишени.
Ну что ж, стреляй по перемене мест,
И салютуй реальностям небурным,
Хотя бы это просто переезд
От сумрака москвы до петербурга.
Стреляй по жизни, равная судьба.
О, даже приблизительно не целься.
Вся жизнь моя -- неловкая стрельба
По образам политики и секса.
Все кажется, что снова возвратим
Бесплодность этих выстрелов бесплатных,
Как некий приз тебе, москва, о, тир -
Все мельницы, танцоры, дипломаты.
Теперь я уезжаю из москвы,
С пустым кафе расплачиваюсь щедро.
Так вот оно, подумаете вы,
Бесславие в одежде разобщенья.
А впрочем, не подумаете, нет.
Зачем кружил вам облик мой случайный?
Но одиноких странствований свет
Тем легче, чем их логика печальней.
Живи, живи, и делайся другим,
И, слабые дома сооружая,
Живи, по временам переезжая,
И скупо дорожи недорогим.
л.и.
Приходит время сожалений.
При полусвете фонарей,
При полумраке озарений
Не узнавать учителей.
Так что-то движется меж нами,
Живет, живет, отговорив,
И, побеждая временами,
Зовет любовников своих.
И вся-то жизнь -- биенье сердца
И говор фраз; да плеск вины,..
И ночь над лодочкою секса
По слабой речке тишины.
Простимся, позднее творенье,
Моих навязчивых щедрот,
Побед унылое паренье
И утлой нежности полет.
О господи, что движет миром,
Пока мы слабо говорим,
Что движет образом немилым
И дышит обликом моим,
Затем, чтоб с темного газона
От унизительных утрат
Сметать межвременные зерна
На победительный асфальт.
О, все проходит понемногу
И говорит -- живи, живи.
Кружи, пуржи передо мною
Безумным навыком любви.
Свети на горестный посев,
Фонарь сегодняшней печали,
И пожимай во тьме плечами,
И сокрушайся обо всех.
февраль -- март 1961
Затем, чтоб пустым разговорцем
Развеять тоску и беду,
Я странную жизнь стихотворца
Прекрасно на свете веду.
Затем, чтоб за криком прощальным
Лицо возникало в окне,
Чтоб думать с улыбкой печальной,
Что выпадет, может быть, мне,
Как в самом начале земного
Движенья с мечтой о творце,
Такое же ясное слово
Поставить в недальнем конце.
Еврейское кладбище около ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
Юристы, торговцы, музыканты, революционеры.
Для себя пели.
Для себя копили.
Для других умирали.
Но сначала платили налоги, уважали пристава,
И в этом мире, безвыходно материальном,
Толковали талмуд,
оставаясь идеалистами.
Может, видели больше.
Может, верили слепо.
Но учили детей, чтобы были терпимы
И стали упорны.
И не сеяли хлеба.
никогда не сеяли хлеба.
Просто сами ложились
В холодную землю, как зерна.
И навек засыпали.
А потом их землей засыпали,
Зажигали свечи,
И в день поминовения
Голодные старики высокими голосами,
Задыхаясь от голода, кричали об успокоении.
И они обретали его
в виде распада материи.
Ничего не помня.
Ничего не забывая.
За кривым забором из гнилой фанеры,
В четырех километрах от кольца трамвая.
О, как ты пуст и нем!
в осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
ужель твоя судьба
В моей судьбе угадывает вызов,
И гул плодов, покинувших тебя,
Как гул колоколов, тебе не близок.
Великий сад!
даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев, в сумрак возрожденья.
О, как дожить
до будущей весны
Твоим стволам, душе моей печальной,
Когда плоды твои унесены,
И только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
пускай куда-нибудь
Меня влекут громадные вагоны.
Мой дальний путь и твой высокий путь -
Теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад!
надолго ль? ... навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
Великий сад, роняющий года
На горькую идиллию поэта.
Мимо ристалищ и капищ,
Мимо храмов и баров,
Мимо шикарных кладбищ,
Мимо больших базаров,
Мира и горя мимо,
Мимо мекки и рима,
Синим солнцем палимы,
Идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты.
Голодны, полуодеты.
Глаза их полны заката.
Сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
Вспыхивают зарницы,
Звезды дрожат над ними
И хрипло кричат им птицы,
Что мир останется прежним.
Да. останется прежним.
Ослепительно снежным.
И сомнительно нежным.
Мир останется лживым.
Мир останется вечным.
Может быть, постижимым,
Но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
От веры в себя да в бога.
И значит, останется только
Иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам.
И быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
Да, мы не стали глуше или старше.
Мы говорим слова свои, как прежде.
И наши пиджаки темны все так же.
И нас не любят женщины все те же.
И мы опять играем временами
В больших амфитеатрах одиночеств.
И те же фонари горят над нами,
Как восклицательные знаки ночи.
Живем прошедшим, словно настоящим,
На будущее время непохожим,
Опять не спим и забываем спящих,
А также дело делаем все то же.
Храни, о юмор, юношей веселых
В ночных круговоротах тьмы и света
Великими для славы и позора
И добрыми для суетности века.
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На васильевский остров
Я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
Я впотьмах не найду,
Между выцветших линий
На асфальт упаду.
И душа, неустанно
Поспешая во тьму,
Промелькнет под мостами
В петроградском дыму.
И апрельская морось,
Под затылком снежок...
И услышу я голос:
"до свиданья, дружок!"
И увижу две жизни
Далеко за рекой,
К равнодушной отчизне
Прижимаясь щекой.
Словно девочки-сестры
Из непрожитых лет,
Выбегая на остров,
Машут мальчику вслед.
Да не будет дано
Умереть мне вдали от тебя,
В голубиных горах,
Кривоногому мальчику вторя.
Да не будет дано
И тебе, облака торопя,
В темноте увидать
Мои слезы и жалкое горе.
Пусть меня отпоет
Хор воды и небес, и гранит
Пусть обнимет меня,
Пусть поглотит,
Мой шаг вспоминая,
Пусть меня отпоет,
Пусть меня, беглеца, осенит
Белой ночью твоя
Неподвижная слава земная.
Все умолкнет вокруг.
Только черный буксир закричит
Посредине реки,
Иссупленно борясь с темнотою,
И летящая ночь
Эту бедную жизнь обручит
С красотою твоей
И с посмертной моей правотою.
Белое небо
Крутится надо мною.
Земля серая
Тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья. справа
Озеро очередное
С каменными берегами,
С деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
Ноги из болота,
И солнышко освещает меня
Маленькими лучами.
Полевой сезон
Пятьдесят восьмого года.
Я к белому морю
Медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята бредут -- по пояс -- по рекам.
Белая ночь над нами
Легонько брезжит.
Я ищу. я делаю из себя
Человека.
И вот мы находим
Выходим на побережье.
Голубоватый ветер
До нас уже долетает.
Земля переходит в воду
С коротким плеском.
Я поднимаю руки
И голову поднимаю,
И море ко мне приходит
Цветом своим белесым.
Кого мы помним,
Кого мы сейчас забываем,
Чего мы стоим,
Чего мы еще не стоим?
Вот мы стоим у моря,
И облака проплывают,
И наши следы
Затягиваются водою.
Меня окружают молчаливые глаголы,
Похожие на чужие головы
глаголы,
Голодные глаголы, голые глаголы,
Главные глаголы, глухие глаголы.
Глаголы без существительных, глаголы -- просто.
Глаголы, которые живут в подвалах,
Говорят -- в подвалах,
рождаются -- в подвалах
Под несколькими этажами
Всеобщего оптимизма.
Каждое утро они идут на работу,
Раствор мешают и камни таскают,
Но, возводя город, возводят не город,
А собственному одиночеству памятник воздвигают.
И уходя, как уходят в чужую память,
Мерно ступая от слова к слову,
Всеми своими тремя временами
Глаголы однажды восходят на голгофу.
И небо над ними
Как птица над погостом,
И, словно стоя
Перед запертой дверью,
Некто стучит, забивая гвозди
В прошедшее,
В настоящее,
В будущее
Время.
Никто не придет и никто не снимет.
Стук молотка
Вечным ритмом станет.
Земли гипербола лежит под ними,
Как небо метафор плывет над ними!
"пришлите мне книгу
со счастливым концом..."
(назым хикмет)
Путешественник, наконец, обретает ночлег.
Честняга-блондин расправляется с подлецом.
Крестьянин смотрит на деревья
И запирает хлев
На последней странице книги
Со счастливым концом.
Упоминавшиеся созвездия капают в тишину,
в закрытые окна, на смежающиеся ресницы.
... в первой главе деревья
Молча приникли к окну,
И в уснувших больницах больные кричат, как птицы.
Иногда романы заканчиваются днем.
Ученый открывает окно, закономерность открыв,
Тот путешественник
скрывается за холмом,
Остальные герои встречаются в обеденный перерыв.
Экономика стабилизируется;
Социолог отбрасывает сомнения.
У элегантных баров
блестят скромные машины.
Войны окончены. подрастает поколение,
И каждая женщина может рассчитывать на мужчину.
Блондины излагают разницу
между добром и злом.
Все самолеты возвращаются на аэродром.
Все капитаны отчетливо видят землю.
Глупцы умнеют.
Лгуны перестают врать.
У подлеца, естественно, ничего не вышло.
... если в первой главе кто-то продолжает орать,
То в тридцатой это, разумеется же, не слышно.
Сексуальная одержимость и социальный оптимизм -
Полудетективный сюжет, именуемый -- жизнь.
... пришлите мне эту книгу со счастливым концом!
евгению рейну, с любовью
Плывет в тоске необьяснимой
Среди кирпичного надсада
Ночной кораблик негасимый
Из александровского сада,
Ночной фонарик нелюдимый,
На розу желтую похожий,
Над головой своих любимых,
У ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
Пчелиный ход сомнамбул, пьяниц,
В ночной столице фотоснимок
Печально сделал иностранец,
И выезжает на ордынку
Такси с больными седоками,
И мертвецы стоят в обнимку
С особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
Певец печальный по столице,
Стоит у лавки керосинной
Печальный дворник круглолицый,
Спешит по улице невзрачной
Любовник старый и красивый,
Полночный поезд новобрачный
Плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
Плывет в несчастие случайный,
Блуждает выговор еврейский
На желтой лестнице печальной,
И от любви до невеселья
Под новый год, под воскресенье,
Плывет красотка записная,
Своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
Дрожат снежинки на вагоне,
Морозный ветер, бледный ветер
Обтянет красные ладони,
И льется мед огней вечерних
И пахнет сладкою халвою,
Ночной пирог несет сочельник
Над головою.
Твой новый год по темно-синей
Волне средь моря городского
Плывет в тоске необьяснимой,
Как будто жизнь начнется снова,
Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба,
Как будто жизнь качнется вправо,
Качнувшись влево.
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
Над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса.
В сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,
В сумеречном воздухе исчезающие небеса.
Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев
И негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве,
Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными
гребнями,
Маленькие ладони, поднятые к мокрой листве.
"проплывают облака, проплывают облака и гаснут..."
-- это дети поют и поют, черные ветви шумят,
Голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,
В сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.
Только мокрые листья летят на ветру, спешат в рощи,
Улетают,словно слышат издали какой-то осенний зов,
"проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью,
От травы до вершин все -- биение, все -- дрожание голосов.
Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит.
Привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
Среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...
"проплывают облака..." -- это дети поют обо всем.
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
Блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса,
Возле узких вершин в новых сумерках на мгновение
Видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса.
Проплывают облака, проплывают, проплывают, проплывают над
рощей,
Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних
оград,
Все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком
ночью,
И смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать
утрат.
Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев
неясных,
В новых сумерках пенье, только плакать и петь, только
листья сложить.
Что-то выше нас. что-то выше нас проплывает и гаснет,
Только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам
Вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме,
к треугольным домам,
Вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному
дну,
Освещенный луной и ее замечая одну.
Гулкий топот копыт по застывшим холмам -
это не с чем сравнить.
Это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
Там куда-то во тьму от дороги твоей обегает ручей,
Где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замерзшей траве,
растворяясь впотьмах,
Возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
Мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых,
воздух бьет по лицу,