Страница:
Так мы лампочку тушим,
Чтоб сшибить табурет.
Разговор о грядущем -
Тоже старческий бред.
Лучше все, дорогая,
Доводить до конца,
Темноте помогая
Мускулами лица.
24
Вот конец перспективы
Нашей. жаль, не длинней,
Дальше -- дивные дива
Времени, лишних дней,
Скачек к финишу в шорах
Городов и т.п.;
Лишних слов, из которях
Ни одно о тебе.
25
Около океама,
Летней ночью. жара,
Как чузая рука на
Тзмени. кожура
Спятая с апельсина
Жухнет. и свой обряд,
Как жрецы элевсина,
Мухи над пзй творят.
26
Облокотясь на лолоть,
Я слушаю шорох лип.
Это хуже, чем грохот
И знаменитый всхлип.
Это хуже, чем детям
Сдзланное "боьбо".
Потому, что за этим
Не следует ничего>
Те, кто не умирают, живут
До шестидесяти, до семидесяти,
Бедствуют, строчат мемуары,
Путаются в ногах.
Я вглядываюсь в их черты
Пристально как миклухо
Маклай в татуировку
Приближающихся
Дикарей.
л. и н. лифшиц
1
Безупречная линия горизонта, без какого-либо изьяна.
Корвет разрезает волны профилем франца листа.
Поскрипывают канаты. голая обезьяна
С криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. как однажды заметил кто-то,
Только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
И капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней
вещицы брамса,
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
Линией курса. и в подзорной трубе пространство
Впереди быстро смешивается с оставшимися за кормою.
2
Пассажир отличается от матроса
Шорохом шелкового белья,
Условиями питания и жилья,
Повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса.
Матрос отличается от лейтенанта
Отсутствием эполет,
Количеством лент,
Нервами перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
Нашивками, выраженьем глаз,
Фотокарточкой бланш или франсуа,
Чтением "критики чистого разума", мопассана
и "капитала".
Капитан отличается от адмиралтейства
Одинокими мыслями о себе,
Отвращением к синеве,
Воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном
в именье тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
Выглядит одновременно как дерево и журавль,
Из-под ног у которых ушла земля.
3
Разговор в кают-компании
"конечно эрц-герцог монстр! но как следует разобраться -
Нельзя не признать за ним некоторых заслуг..."
"рабы обсуждают господ. господа обсуждают рабство.
Какой-то порочный круг!" "нет, спасательный круг!"
"восхитительный херес!" "я всю ночь не могла уснуть.
Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи".
"...а если открылась течь? я читал, что бывают течи.
Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!
Вам случалось тонуть, лейтенант?" "никогда. но акула
меня кусала".
"да? любопытно... но, представьте, что -- течь... и
представьте себе..."
"что ж, может это заставит подняться на палубу даму в
12-б",
"кто она?" "это дочь генерал-губернатора, плывущая в
кюрасао".
4
Разговоры на палубе
"я, профессор, тоже в молодости мечтал
Открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу".
"и что же вам помешало?" "наука мне не под силу.
И потом -- тити-мити". "простите?" "э-э... презренный
металл".
"человек, он есть кто?! он -- вообще -- комар!"
"а скажите, месье, в россии у вас, что -- тоже есть резина?"
"вольдемар, перестаньте! вы кусаетесь, вольдемар!
Не забывайте, что я..." "простите меня, кузина".
"слышишь, кореш?" "чего?" "чего это там вдали?"
"где" "да справа по борту". "не вижу". "вон там". "ах,
это...
Вроде бы кит. завернуть не найдется?" "не-а,
одна газета...
Но оно увеличивается! смотри!... оно увели..."
5
Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. рыба
Интереснее груши.
На земле существуют четыре стены и крыша.
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше и зовем его "миша".
А если хватит воображенья -- "федя".
Ничего подобного не происходит в море.
Кита в его первозданном, диком
Виде не трогает имя бори.
Лучше звать его диком.
Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
Многим из них не отыскать причины;
Ни свалить на луну, перечисляя пятна,
Ни на злую волю женщины или мужчины.
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий
Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б дарвин туда нырнул, мы б не знали "закона
джунглей"
Либо -- внесли бы в оный свои поправки.
6
"ирина!" "я слушаю". "взгляни-ка сюда, ирина".
"я же сплю". "все равно. посмотри-ка, что это там?" "да
где?"
"в иллюминаторе". "это... это, по-моему, субмарина".
"но оно извивается!" "ну и что из того? в воде
Все извивается". "ирина!" "куда ты тащишь меня?! я
раздета!"
"да ты только взгляни!" "о боже, не напирай!
Ну, гляжу. извивается... но ведь это... это...
Это гиганский спрут!.. и он лезет к нам! николай!.."
7
"капитан, в этих местах затонул "черный принц"
При невыясненных обстоятельствах". "штурман бенц!
Супайте в свою каюту и хорошенько проспитесь".
"в этих местах затонул также русский "витязь".
"штурман бенц! вы думаете, что я
Шучу?" "при невыясненных обстоя..."
Неукоснительно надвигается корвет.
За кормою -- европа, азия, африка, старый и новый свет.
Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса.
И пространство хранит ответ.
8
Море внешне безжизненно, но оно
Полно чудовищной жизни, которую не дано
Постичь, пока не пойдешь на дно.
Что подтверждается сетью, тралом.
Либо -- пляской волн, отражающих как бы в вялом
Зеркале творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако, он умеряет прыть.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
Жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий:
раз, два, три.
9
"дорогая бланш, пишу тебе, сидя внутри гиганского
осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фото-
карточка уцелели.
Сыро и душно. тем не менее, не одиноко:
Рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. когда напрягаю зрение,
Различаю какие-то арки и своды. сильно звенит в ушах,
Постараюсь исследовать систему пищеваренья.
Это -- единственный путь к свободе. целую. твой верный
жак".
"вероятно, так было в утробе... но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо -- попасть к акуле.
Все еще в поисках. дикари, увы, не подмога:
О чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно я брежу, но вчера на панели
Мне попался некто, назвавшийся капитаном немо".
"снова немо. пригласил меня в гости. я
Пошел. говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. раньше была семья,
Но жена и т.д. и ему ничего иного
Не осталось. говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно -- ося) карает жесткосердье
И гордыню, воцарившие на земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье".
"вторник. ужинали у немо. было вино, икра
(с "принца" и "витязя"). дикари подвывали, скаля
Зубы. обсуждали начатую вчера
Тему бессмертья, "мысли" паскаля, последнюю вещь в
"ля скала".
Представь себе вечер, свечи. со всех сторон -- осьминог.
Немо с его бородой и с глазами голубыми как у младенца.
Сердце сжимается, как подумаешь, как он одинок..."
(здесь обрываются письма к бланш деларю от лейтенанта
бенца).
10
м.б.
Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной
Струн, продолжающая коричневеть в гостинной,
Белеть а ля казимир на выстиранном просторе,
Темнеть -- особенно вечером -- в коридоре,
Спой мне песню о том, как шуршит портьера,
Как включается, чтоб оглушить полтела,
Тень, как лиловая муха, сползает с карты,
И закат в саду за окном точно дым эскадры,
От которой осталась одна матроска,
Полузабытая в детской. и как расческа
В кулаке дрессировщика-турка, как рыбку -- леской,
Возвышает болонку над ковалевской
До счастливого случая тявкнуть сорок
Раз в день рожденья, -- и мокрый порох
Гасит звезды салюта, громко шипя в стакане,
И стоят графины кремлем на ткани.
22 июля 1978
Северозападный ветер его поднимает над
Сизой, лиловой, пунцовой,алой
Долиной коннектикута. он уже
Не видит лакомый променад
Курицы по двору обветшалой
Фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
Все, что он видит -- гряду покатых
Холмов, и серебро реки
Вьющейся точно живой клинок,
Сталь в зазубринах перекатов,
Схожие с бисером городки
Новой англии. упавшие до нуля
Термометры -- словно лары в нише,
Стынут, обуздывая пожар
Листьев, шпили церквей. но для
Ястреба, это не церкви. выше
Лучших помыслов прихожан,
Он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
С прижатой к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук -
Чуя каждым пером поддув
Снизу, сверкая в ответ глазною
Ягодою, держа на юг,
К рио-гранде, в дельту, в распаренную толпу
Буков, прячущих в мощной пене
Травы, чьи лезвия остры,
Гнездо, разбитую скорлупу
В алую крапинку, запах, тени
Брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
Бьющееся с частотой дрожи,
Точно ножницами сечет,
Собственным движимое телом,
Осеннюю синеву, ее же
Увеличивая за счет
Еле видного глазу коричневого пятна,
Точки, скользящей поверх вершины
Ели; за счет пустоты в лице
Ребенка, замерзшего у окна,
Пары, вышедшей из машины,
Женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
Выше и выше. в подбрюшных перьях
Щиплет холодом. глядя вниз,
Он видит, что горизонт померк,
Он видит как-бы тринадцать первых
Штатов он видит: из
Труб поднимается дым. но как раз число
Труб подсказывает одинокой
Птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
Гордость. перевернувшись на
Крыло он падает вниз. но упругий слой
Воздуха его возвращает в небо,
В бесцветныю ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
Блеск. то есть помесь гнева
С ужасом. он опять
Низвергается. но как стенка -- мяч,
Как паденье грешника -- снова в веру,
Его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. все выше. в ионосферу.
В астрономически обьективный ад
Птиц, где отсутствует кислород,
Где вместо проса -- крупа далеких
Звезд. что для двуногих высь,
То для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
Он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. из согнутого, как крюк,
Клюва, похожий на визг эриний,
Вырывается и летит вовне
Механический, нестерпимый звук,
Звук стали, впившейся в аллюминий;
Механический, ибо не
Предназначенный ни для чьих ушей:
Людских, срывающейся с березы
Белки, тявкающей лисы,
Маленьких полевых мышей;
Так отливаться не могут слезы
Никому. только псы
Задирают морды. пронзительный, резкий крик
Страшный, кошмарнее ре-диеза
Алмаза, режущего стекло,
Пересекает небо. и мир на миг
Как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверхы, тепло
Обжигает пространство, как здесь, внизу,
Обжигает черной оградой руку
Без перчатки. мы, восклицая "вон,
Там", видим вверху слезу
Ястреба, плюс паутину, звуку
Присущую, мелких волн,
Разбегающихся по небосводу, где
Нет эха, где пахнет апофеозом
Звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
Сверкая, скованная морозом,
Инеем, в серебре
Опушившем перья, птица плывет в зенит,
В ультрамарин. мы видим в бинокль отсюда
Перл: сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
Как разбивающаяся посуда.
Как фамильный хрусталь,
Чьи осколки, однако не ранят, но
Тают в ладони. и на мгновенье
Вновь различаешь кружки, глазки,
Веер, радужное пятно
Многоточия, скобки, звенья,
Колоски, волоски,
Бывший привольный узор пера,
Карту, ставшую горстью юрких
Хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
Выбегает на улицу в пестрых куртках
И кричит по-английски "зима, зима!"
1975
томасу венцлова
1
взбаламутивший море
Ветер рвется как ругань с расквашенных губ
вглубь холодной державы,
заурядное до-ре
Ми-фа-соль-ля-си-до извлекая из каменных труб.
не-царевны-не-жабы
припадают к земле,
и сверкает звезды оловянная гривна.
и подобье лица
растекается в черном стекле,
как подщечина ливня.
2
здравствуй, томас. то -- мой
Призрак, бросивший тело в гостинице где-то
за морями, гребя
против северных туч, поспешает домой,
вырываясь из нового света,
и тревожит тебя.
3
поздний вечер в литве.
из костелов бредут, хороня запятые
Свечек в скобках ладоней. в продрогших дворах
куры роются клювами в жухлой дресве.
над жильем жемайтии
вьется снег, как небесных обителей прах.
из раскрытых дверей
пахнет рыбой. малец полуголый
и старуха в платке загоняют корову в сарай.
запоздалый еврей
По брусчатке местечка гремит балаголой,
вожжи рвет
и кричит залихватски "герай!"
4
извини за вторженье.
сочти появленье за
Возвращенье цитаты в ряды "манифеста":
чуть картавей
чуть выше октавой от странствий вдали.
потому -- не крестись,
не ломай в кулаке картуза:
сгину прежде, чем грянет с насеста
петушиное "пли".
извини, что без спросу.
не прячся от страха в чулан:
То, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность.
мстя, как камень колодцу кольцом грязевым,
над балтийской волной
я жужжу, точно тот моноплан -
точно дариус и геренас,
но не так уязвим.
5
поздний вечер в империи,
в нищей провинции.
вброд
перешедшее неман словое войско,
ощетинившись пиками, ковно в потемки бредет.
багровеет известка
Трехэтажных домов, и булыжник мерцает, как пойманный
лещ.
вверх взвивается занавес в местном театре.
и выносят на улицу главную вещь,
разделенную на три
без остатка.
сквозняк теребит бахрому
занавески из тюля. звезда в захолустье
светит ярче: как карта, упавшая вмасть.
и впадает во тьму,
по стеклу барабаня, руки твоей устье.
больше пекуда впасть.
2
7
8
9
мы похожи.
мы, в сущности, томас, одно:
Ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.
друг для друга мы суть
обоюдное дно
амальгамовой лужи,
неспособной блестнуть.
покривись -- я отвечу улыбкой кривой.
Отзовусь на зевок немотой, раздирающей полость,
разольюсь в три ручья
от стоватной слезы над твоей головой.
мы -- взаимный конвой,
проступающий в касторе поллукс,
в просторечьи -- ничья,
пат, подвижная тень,
приводимая в действие жаркой лучиной,
эхо возгласа, сдача с рубля.
чем сильнее жизнь непорчена, тем
мы в ней неразличимей
ока праздного дня.
10
чем питается призрак? отбросами сна,
отрубями границ, шелухою цифири:
иль всегда норовит сохранить адреса.
переулок сдвигает фасады, как зубы десна,
желтизну подворотни как сыр простофили
пожирает лиса
темноты. место, времени мстя
за свое постоянство жильцом, постояльцем,
жизнью в нем, отпирает засов, -
и, эпоху спустя,
я тебя застаю в замусоленной пальцем
сверхдержаве лесов
и равнин, хорошо сохраняющей мысли, черты
и особенно позу: в сырой конопляной
Многоверстной рубахе, в гудящих стальных бигуди
мать -- литва засыпает под плесом,
и ты
припадаешь к ее неприкрытой, стеклянной
поллитровой груди.
11
существуют места,
где ничего не меняется. это -
заменители памяти, кислый триумф фиксажа.
там шлагбаумы на резкость наводит верста.
там чем дальше, тем больше в тебе силуэта.
там с лица сторожа
моложавей. минувшее смотрит вперед
настороженным глазом подростка в шинели.
и судьба нарушителем пятится прочь
в настоящую старость с плевком на стене,
с ломотой, с бесконечностьюв форме панели
либо лестницы. ночь
и взаправду граница, где, как татарва,
территориям прожитой жизни набегом
угрожает действительность, и наоборот
Где дрова переходят в деревья и снова в дрова,
где что веко не спрчяет,
то явь печенегом
как трофей подберет.
12
полночь. сойка кричит
человеческим голосом и обвиняет природу
в преступленьях термометра против нуля.
витовит, бросивший меч и похоронивший щит,
погружается в балтику в поисках броду
к шведам. впрочем, земля
и сама заверается молом, погнавшимся за
как по плоским ступенькам, по волнам
убежавшей свободой. усилья бобра
по постройке запруды венчает слеза,
расставаясь с проворным
ручейком серебра.
13
полночь в лиственном крае,
в губернии цвета пальто.
Колокольная клинопись. облако в виде отреза
на рядно сопредельной державе.
внизу
пашни, скирды, плато
черепицы, кирпич, колоннада, железо,
плюс обутый в кирзу
человек государства.
ночной кислород
наводняют помехи, молитва, сообщенья
о погоде, известия,
храбрый кощей
с округленными цифрами, гимны, фокстрот,
болеро, запрещенья
безымянных вещей.
14
призрак бродит по каунасу. входит в собор
выбегает наружу. плетется по лайсвис-аллее.
входит в "тюльпе", садится к столу.
кельнер, глядя в упор,
видит только салфетки, огни бакалеи,
снег, такси на углу,
просто улицу. бьюсь об заклад,
ты готов позавидовать. ибо незримость
Входит в моду с годами -- как тела уступка душе,
как намек на грядущее, как маскхалат
рая, как затянувшийся минус.
ибо все в барыше
от отсутствия, от
бестелесности: горы и долы,
медный маятник, сильно привыкший к часам,
бог, смотрящий на все это дело с высот,
зеркала, коридоры,
соглядатай, ты сам.
15
призрак бродит бесцельно по каунасу. он
суть твое прибавление к воздуху мысли
обо мне, суть пространство в квадрате,
а не
энергичная проповедь лучших времен.
не завидуй. причисли
привиденье к родне,
К свойствам воздуха -- так же, как мелкий петит
рассыпаемый в сумраке речью картавой
вроде цокота мух,
неспособный, поди, утолить аппетит
новый клио, одетый заставой,
но ласкающий слух
обнаженной урании.
только она,
муза точки в пространстве и муза утраты
очертаний, как скаред -- гроши,
в состяньи сполна
оценить постоянство: как форму расплаты
за движенье -- души.
16
вот откуда пера,
томас, к буквам привязанность.
вот чем
обьясняться должно тяготенье, не так ли?
скрепя
сердце, с хриплым "пора!"
отрывая себя от родных заболоченных вотчин,
что скрывать -- от тебя!
от страницы, от букв,
от -- сказать ли! -- любви
звука к смыслу, бесплодности -- к массе
и свободы к -- прости
и лица не криви -
к рабству, данному в мясе,
во плоти, на кости,
Эта вещь воспаряет в чернильной ночи эмпирей
мимо дремлющих в нише
местных ангелов:
выше
их и нетопырей.
17
Муза точки в пространстве! вещей, различаемых лишь
в телескоп! вычитанья
без остатка! нуля!
ты, кто горлу велишь
избегать причитанья,
превышения "ля"
и советуешь сдержанность! муза, примя
эту арию следствия, петую в ухо причине,
то есть песнь двойнику,
и взгляни на нее и ее до-ре-ми,
там, в разреженном чине,
у себя на верху
с точки зрения воздуха.
воздух и есть эпилог
для сетчатки -- поскольку он не обитаем.
он суть наше "домой",
восвояси вернувшийся слог.
сколько жаброй его не хватаем,
он успешно латаем
светом взапуски с тьмой.
18
у всего есть предел:
Горизонт -- у зрачка, у отчаянья -- память, для роста -
расширение плеч.
только звук отделяться способен от тела,
вроде призрака, томас. сиротство
звука, томас, есть речь!
оттолкнув абажур,
глядя прямо перед собою,
видишь воздух:
в анфас
сонмы тех,
кто губою
наследил в нем
до нас.
19
20
21
Восславим приход весны! ополоснем лицо,
Чирьи прижжены проверенным креозотом
И выйдем в одной рубахе босиком на крыльцо,
И в глаза ударит свежестью! горизонтом!
Будущим! будущее всегда
Наполняет землю зерном, голоса -- радушьем,
Наполняет часы ихним туда-сюда;
Вздрогнув, себя застаешь грядущим.
Весной, когда крик пернатых будит леса, сады,
Вся природа, от ящериц до оленей,
Устремлена туда же, куда ведут следы
Государственных преступлений.
Время подсчета цыплят ястребом; скирд в тумане,
Мелочи, обжигающей пальцы, звеня в кармане;
Северных рек, чья волна, замерзая в устье,
Вспоминает истоки, южное захолустье
И на миг согревается. время коротких суток,
Снимаемого плаща, разбухших ботинок, судорог
В желудке от желтой вареной брюквы;
Сильного ветра, треплющего хоругви
Листолюбивого воинства. пора, когда дело терпит,
Дни на одно лицо, как ивановы-братья,
И кору задирает жадный, бесстыдный трепет
Пальцев. чем больше пальцев, тем меньше платья.
Я распугивал ящериц в зарослях чаппараля,
Куковал в казенных домах, переплывал моря,
Жил с китаянкой. боюсь, моя
Столбовая дорога вышла длинней, чем краля
На казанском догадывалась. и то:
По руке не вычислить скорохода.
Наизнанку вывернутое пальто,
Сводит с ума даже время года,
А не только что мусора. вообще верста,
Падая жертвой своего предела,
Губит пейзаж и плодит места,
Где уже не нужно, я вижу, тела.
Знать кривая способна тоже, в пандан прямой,
Озверевши от обуви, пробормотать "не треба".
От лица фотографию легче послать домой,
Чем срисовывать ангела впрофиль с неба.
Все собаки сьедены. в дневнике
Не осталось чистой страницы. и бисер слов
Покрывает фото супруги, к ее щеке
Мушку дат сомнительных приколов.
Дальше -- снимок сестры. он не щадит сестру:
Рейь идет о достигнутой широте!
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
Как чулок девицы из варьете.
22 июля 1978 г.
Дни расплетают тряпочку, сотканную тобою.
И она скукоживается на глазах, под рукою.
Зеленая нитка, следом за голубою,
Становится серой, коричневой, никакою.
Уж и краешек виден того батиста.
Ни один живописец не напишет конца аллеи,
Знать, от стирки платье невесты быстрей садится,
Да и тело не делается белее.
То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.
Либо: птица в профиль ворона, а сердцем -- кенарь.
Но простая лиса, перегрызая горло,
Не разбирает, где кровь, где тенор.
пятая годовщина
(4 июля 1977)
Падучая звезда, тем паче -- астероид
На резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.
?
Там хмурые леса стоят в своей рванине
Уйдя из точки "а", там поезд на равнине
Стремится в точку "б", которой нет впомине.
Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там не зрим, как тот, кто только зачат.
Иначе среди птиц. но птицы мало значат.
Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
?
Там лужа во дворе, как площадь двух америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный терек там ищет третий берег.
Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звездам до сих пор там запускают жучек
Плюс офицеров, чьих не осознать получек.
Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.
?
Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
И ребер больше там у пыльной батареи
В подьездах, чем у дам. и вообще быстрее
Нащупывает их рукой замерзший странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник.
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной.
У рыбьей чешуи в воде там цвет консервный.
?
Там при словах "я за" течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско.
Там пышная сирень бушует в палисаде.
Пивная цельный день лежит в густой осаде.
Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.
Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
В лесах полно куний и прочих ценных тварей.
?
Там лежучи плашмя на рядовой холстине
Отбрасываешь тень, как пальма в палестине.
Особенно -- во сне. и, на манер пустыни,
Там сахарный песок пересекаем мухой.
Там города стоят, как двинутые рюхой,
И карта мира там замещена пеструхой,
Мычащей на бугре. там схож закат с порезом.
Там вдалеке завод дымит, гремя железом,
Ненужным никому: ни пьяным, ни тверезым.
?
Там слышен крик совы, ей отвечает филин.
Овацию листвы унять там дождь бессилен.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин.
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Других примет там нет -- загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и гороизонт неровен.
Там в моде серый цвет -- цвет времени и бревен.
?
Я вырос в тех краях. я говорил "закурим"
Их лучшему певцу. был содержимым тюрем.
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.
Там, думал, и умру -- от скуки, от испуга.
Когда не от руки, так на руках у друга.
Чтоб сшибить табурет.
Разговор о грядущем -
Тоже старческий бред.
Лучше все, дорогая,
Доводить до конца,
Темноте помогая
Мускулами лица.
24
Вот конец перспективы
Нашей. жаль, не длинней,
Дальше -- дивные дива
Времени, лишних дней,
Скачек к финишу в шорах
Городов и т.п.;
Лишних слов, из которях
Ни одно о тебе.
25
Около океама,
Летней ночью. жара,
Как чузая рука на
Тзмени. кожура
Спятая с апельсина
Жухнет. и свой обряд,
Как жрецы элевсина,
Мухи над пзй творят.
26
Облокотясь на лолоть,
Я слушаю шорох лип.
Это хуже, чем грохот
И знаменитый всхлип.
Это хуже, чем детям
Сдзланное "боьбо".
Потому, что за этим
Не следует ничего>
Те, кто не умирают, живут
До шестидесяти, до семидесяти,
Бедствуют, строчат мемуары,
Путаются в ногах.
Я вглядываюсь в их черты
Пристально как миклухо
Маклай в татуировку
Приближающихся
Дикарей.
л. и н. лифшиц
1
Безупречная линия горизонта, без какого-либо изьяна.
Корвет разрезает волны профилем франца листа.
Поскрипывают канаты. голая обезьяна
С криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. как однажды заметил кто-то,
Только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
И капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней
вещицы брамса,
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
Линией курса. и в подзорной трубе пространство
Впереди быстро смешивается с оставшимися за кормою.
2
Пассажир отличается от матроса
Шорохом шелкового белья,
Условиями питания и жилья,
Повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса.
Матрос отличается от лейтенанта
Отсутствием эполет,
Количеством лент,
Нервами перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
Нашивками, выраженьем глаз,
Фотокарточкой бланш или франсуа,
Чтением "критики чистого разума", мопассана
и "капитала".
Капитан отличается от адмиралтейства
Одинокими мыслями о себе,
Отвращением к синеве,
Воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном
в именье тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
Выглядит одновременно как дерево и журавль,
Из-под ног у которых ушла земля.
3
Разговор в кают-компании
"конечно эрц-герцог монстр! но как следует разобраться -
Нельзя не признать за ним некоторых заслуг..."
"рабы обсуждают господ. господа обсуждают рабство.
Какой-то порочный круг!" "нет, спасательный круг!"
"восхитительный херес!" "я всю ночь не могла уснуть.
Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи".
"...а если открылась течь? я читал, что бывают течи.
Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!
Вам случалось тонуть, лейтенант?" "никогда. но акула
меня кусала".
"да? любопытно... но, представьте, что -- течь... и
представьте себе..."
"что ж, может это заставит подняться на палубу даму в
12-б",
"кто она?" "это дочь генерал-губернатора, плывущая в
кюрасао".
4
Разговоры на палубе
"я, профессор, тоже в молодости мечтал
Открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу".
"и что же вам помешало?" "наука мне не под силу.
И потом -- тити-мити". "простите?" "э-э... презренный
металл".
"человек, он есть кто?! он -- вообще -- комар!"
"а скажите, месье, в россии у вас, что -- тоже есть резина?"
"вольдемар, перестаньте! вы кусаетесь, вольдемар!
Не забывайте, что я..." "простите меня, кузина".
"слышишь, кореш?" "чего?" "чего это там вдали?"
"где" "да справа по борту". "не вижу". "вон там". "ах,
это...
Вроде бы кит. завернуть не найдется?" "не-а,
одна газета...
Но оно увеличивается! смотри!... оно увели..."
5
Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. рыба
Интереснее груши.
На земле существуют четыре стены и крыша.
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше и зовем его "миша".
А если хватит воображенья -- "федя".
Ничего подобного не происходит в море.
Кита в его первозданном, диком
Виде не трогает имя бори.
Лучше звать его диком.
Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
Многим из них не отыскать причины;
Ни свалить на луну, перечисляя пятна,
Ни на злую волю женщины или мужчины.
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий
Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б дарвин туда нырнул, мы б не знали "закона
джунглей"
Либо -- внесли бы в оный свои поправки.
6
"ирина!" "я слушаю". "взгляни-ка сюда, ирина".
"я же сплю". "все равно. посмотри-ка, что это там?" "да
где?"
"в иллюминаторе". "это... это, по-моему, субмарина".
"но оно извивается!" "ну и что из того? в воде
Все извивается". "ирина!" "куда ты тащишь меня?! я
раздета!"
"да ты только взгляни!" "о боже, не напирай!
Ну, гляжу. извивается... но ведь это... это...
Это гиганский спрут!.. и он лезет к нам! николай!.."
7
"капитан, в этих местах затонул "черный принц"
При невыясненных обстоятельствах". "штурман бенц!
Супайте в свою каюту и хорошенько проспитесь".
"в этих местах затонул также русский "витязь".
"штурман бенц! вы думаете, что я
Шучу?" "при невыясненных обстоя..."
Неукоснительно надвигается корвет.
За кормою -- европа, азия, африка, старый и новый свет.
Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса.
И пространство хранит ответ.
8
Море внешне безжизненно, но оно
Полно чудовищной жизни, которую не дано
Постичь, пока не пойдешь на дно.
Что подтверждается сетью, тралом.
Либо -- пляской волн, отражающих как бы в вялом
Зеркале творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако, он умеряет прыть.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
Жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий:
раз, два, три.
9
"дорогая бланш, пишу тебе, сидя внутри гиганского
осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фото-
карточка уцелели.
Сыро и душно. тем не менее, не одиноко:
Рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. когда напрягаю зрение,
Различаю какие-то арки и своды. сильно звенит в ушах,
Постараюсь исследовать систему пищеваренья.
Это -- единственный путь к свободе. целую. твой верный
жак".
"вероятно, так было в утробе... но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо -- попасть к акуле.
Все еще в поисках. дикари, увы, не подмога:
О чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно я брежу, но вчера на панели
Мне попался некто, назвавшийся капитаном немо".
"снова немо. пригласил меня в гости. я
Пошел. говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. раньше была семья,
Но жена и т.д. и ему ничего иного
Не осталось. говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно -- ося) карает жесткосердье
И гордыню, воцарившие на земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье".
"вторник. ужинали у немо. было вино, икра
(с "принца" и "витязя"). дикари подвывали, скаля
Зубы. обсуждали начатую вчера
Тему бессмертья, "мысли" паскаля, последнюю вещь в
"ля скала".
Представь себе вечер, свечи. со всех сторон -- осьминог.
Немо с его бородой и с глазами голубыми как у младенца.
Сердце сжимается, как подумаешь, как он одинок..."
(здесь обрываются письма к бланш деларю от лейтенанта
бенца).
10
м.б.
Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной
Струн, продолжающая коричневеть в гостинной,
Белеть а ля казимир на выстиранном просторе,
Темнеть -- особенно вечером -- в коридоре,
Спой мне песню о том, как шуршит портьера,
Как включается, чтоб оглушить полтела,
Тень, как лиловая муха, сползает с карты,
И закат в саду за окном точно дым эскадры,
От которой осталась одна матроска,
Полузабытая в детской. и как расческа
В кулаке дрессировщика-турка, как рыбку -- леской,
Возвышает болонку над ковалевской
До счастливого случая тявкнуть сорок
Раз в день рожденья, -- и мокрый порох
Гасит звезды салюта, громко шипя в стакане,
И стоят графины кремлем на ткани.
22 июля 1978
Северозападный ветер его поднимает над
Сизой, лиловой, пунцовой,алой
Долиной коннектикута. он уже
Не видит лакомый променад
Курицы по двору обветшалой
Фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
Все, что он видит -- гряду покатых
Холмов, и серебро реки
Вьющейся точно живой клинок,
Сталь в зазубринах перекатов,
Схожие с бисером городки
Новой англии. упавшие до нуля
Термометры -- словно лары в нише,
Стынут, обуздывая пожар
Листьев, шпили церквей. но для
Ястреба, это не церкви. выше
Лучших помыслов прихожан,
Он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
С прижатой к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук -
Чуя каждым пером поддув
Снизу, сверкая в ответ глазною
Ягодою, держа на юг,
К рио-гранде, в дельту, в распаренную толпу
Буков, прячущих в мощной пене
Травы, чьи лезвия остры,
Гнездо, разбитую скорлупу
В алую крапинку, запах, тени
Брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
Бьющееся с частотой дрожи,
Точно ножницами сечет,
Собственным движимое телом,
Осеннюю синеву, ее же
Увеличивая за счет
Еле видного глазу коричневого пятна,
Точки, скользящей поверх вершины
Ели; за счет пустоты в лице
Ребенка, замерзшего у окна,
Пары, вышедшей из машины,
Женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
Выше и выше. в подбрюшных перьях
Щиплет холодом. глядя вниз,
Он видит, что горизонт померк,
Он видит как-бы тринадцать первых
Штатов он видит: из
Труб поднимается дым. но как раз число
Труб подсказывает одинокой
Птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
Гордость. перевернувшись на
Крыло он падает вниз. но упругий слой
Воздуха его возвращает в небо,
В бесцветныю ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
Блеск. то есть помесь гнева
С ужасом. он опять
Низвергается. но как стенка -- мяч,
Как паденье грешника -- снова в веру,
Его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. все выше. в ионосферу.
В астрономически обьективный ад
Птиц, где отсутствует кислород,
Где вместо проса -- крупа далеких
Звезд. что для двуногих высь,
То для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
Он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. из согнутого, как крюк,
Клюва, похожий на визг эриний,
Вырывается и летит вовне
Механический, нестерпимый звук,
Звук стали, впившейся в аллюминий;
Механический, ибо не
Предназначенный ни для чьих ушей:
Людских, срывающейся с березы
Белки, тявкающей лисы,
Маленьких полевых мышей;
Так отливаться не могут слезы
Никому. только псы
Задирают морды. пронзительный, резкий крик
Страшный, кошмарнее ре-диеза
Алмаза, режущего стекло,
Пересекает небо. и мир на миг
Как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверхы, тепло
Обжигает пространство, как здесь, внизу,
Обжигает черной оградой руку
Без перчатки. мы, восклицая "вон,
Там", видим вверху слезу
Ястреба, плюс паутину, звуку
Присущую, мелких волн,
Разбегающихся по небосводу, где
Нет эха, где пахнет апофеозом
Звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
Сверкая, скованная морозом,
Инеем, в серебре
Опушившем перья, птица плывет в зенит,
В ультрамарин. мы видим в бинокль отсюда
Перл: сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
Как разбивающаяся посуда.
Как фамильный хрусталь,
Чьи осколки, однако не ранят, но
Тают в ладони. и на мгновенье
Вновь различаешь кружки, глазки,
Веер, радужное пятно
Многоточия, скобки, звенья,
Колоски, волоски,
Бывший привольный узор пера,
Карту, ставшую горстью юрких
Хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
Выбегает на улицу в пестрых куртках
И кричит по-английски "зима, зима!"
1975
томасу венцлова
1
взбаламутивший море
Ветер рвется как ругань с расквашенных губ
вглубь холодной державы,
заурядное до-ре
Ми-фа-соль-ля-си-до извлекая из каменных труб.
не-царевны-не-жабы
припадают к земле,
и сверкает звезды оловянная гривна.
и подобье лица
растекается в черном стекле,
как подщечина ливня.
2
здравствуй, томас. то -- мой
Призрак, бросивший тело в гостинице где-то
за морями, гребя
против северных туч, поспешает домой,
вырываясь из нового света,
и тревожит тебя.
3
поздний вечер в литве.
из костелов бредут, хороня запятые
Свечек в скобках ладоней. в продрогших дворах
куры роются клювами в жухлой дресве.
над жильем жемайтии
вьется снег, как небесных обителей прах.
из раскрытых дверей
пахнет рыбой. малец полуголый
и старуха в платке загоняют корову в сарай.
запоздалый еврей
По брусчатке местечка гремит балаголой,
вожжи рвет
и кричит залихватски "герай!"
4
извини за вторженье.
сочти появленье за
Возвращенье цитаты в ряды "манифеста":
чуть картавей
чуть выше октавой от странствий вдали.
потому -- не крестись,
не ломай в кулаке картуза:
сгину прежде, чем грянет с насеста
петушиное "пли".
извини, что без спросу.
не прячся от страха в чулан:
То, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность.
мстя, как камень колодцу кольцом грязевым,
над балтийской волной
я жужжу, точно тот моноплан -
точно дариус и геренас,
но не так уязвим.
5
поздний вечер в империи,
в нищей провинции.
вброд
перешедшее неман словое войско,
ощетинившись пиками, ковно в потемки бредет.
багровеет известка
Трехэтажных домов, и булыжник мерцает, как пойманный
лещ.
вверх взвивается занавес в местном театре.
и выносят на улицу главную вещь,
разделенную на три
без остатка.
сквозняк теребит бахрому
занавески из тюля. звезда в захолустье
светит ярче: как карта, упавшая вмасть.
и впадает во тьму,
по стеклу барабаня, руки твоей устье.
больше пекуда впасть.
2
7
8
9
мы похожи.
мы, в сущности, томас, одно:
Ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.
друг для друга мы суть
обоюдное дно
амальгамовой лужи,
неспособной блестнуть.
покривись -- я отвечу улыбкой кривой.
Отзовусь на зевок немотой, раздирающей полость,
разольюсь в три ручья
от стоватной слезы над твоей головой.
мы -- взаимный конвой,
проступающий в касторе поллукс,
в просторечьи -- ничья,
пат, подвижная тень,
приводимая в действие жаркой лучиной,
эхо возгласа, сдача с рубля.
чем сильнее жизнь непорчена, тем
мы в ней неразличимей
ока праздного дня.
10
чем питается призрак? отбросами сна,
отрубями границ, шелухою цифири:
иль всегда норовит сохранить адреса.
переулок сдвигает фасады, как зубы десна,
желтизну подворотни как сыр простофили
пожирает лиса
темноты. место, времени мстя
за свое постоянство жильцом, постояльцем,
жизнью в нем, отпирает засов, -
и, эпоху спустя,
я тебя застаю в замусоленной пальцем
сверхдержаве лесов
и равнин, хорошо сохраняющей мысли, черты
и особенно позу: в сырой конопляной
Многоверстной рубахе, в гудящих стальных бигуди
мать -- литва засыпает под плесом,
и ты
припадаешь к ее неприкрытой, стеклянной
поллитровой груди.
11
существуют места,
где ничего не меняется. это -
заменители памяти, кислый триумф фиксажа.
там шлагбаумы на резкость наводит верста.
там чем дальше, тем больше в тебе силуэта.
там с лица сторожа
моложавей. минувшее смотрит вперед
настороженным глазом подростка в шинели.
и судьба нарушителем пятится прочь
в настоящую старость с плевком на стене,
с ломотой, с бесконечностьюв форме панели
либо лестницы. ночь
и взаправду граница, где, как татарва,
территориям прожитой жизни набегом
угрожает действительность, и наоборот
Где дрова переходят в деревья и снова в дрова,
где что веко не спрчяет,
то явь печенегом
как трофей подберет.
12
полночь. сойка кричит
человеческим голосом и обвиняет природу
в преступленьях термометра против нуля.
витовит, бросивший меч и похоронивший щит,
погружается в балтику в поисках броду
к шведам. впрочем, земля
и сама заверается молом, погнавшимся за
как по плоским ступенькам, по волнам
убежавшей свободой. усилья бобра
по постройке запруды венчает слеза,
расставаясь с проворным
ручейком серебра.
13
полночь в лиственном крае,
в губернии цвета пальто.
Колокольная клинопись. облако в виде отреза
на рядно сопредельной державе.
внизу
пашни, скирды, плато
черепицы, кирпич, колоннада, железо,
плюс обутый в кирзу
человек государства.
ночной кислород
наводняют помехи, молитва, сообщенья
о погоде, известия,
храбрый кощей
с округленными цифрами, гимны, фокстрот,
болеро, запрещенья
безымянных вещей.
14
призрак бродит по каунасу. входит в собор
выбегает наружу. плетется по лайсвис-аллее.
входит в "тюльпе", садится к столу.
кельнер, глядя в упор,
видит только салфетки, огни бакалеи,
снег, такси на углу,
просто улицу. бьюсь об заклад,
ты готов позавидовать. ибо незримость
Входит в моду с годами -- как тела уступка душе,
как намек на грядущее, как маскхалат
рая, как затянувшийся минус.
ибо все в барыше
от отсутствия, от
бестелесности: горы и долы,
медный маятник, сильно привыкший к часам,
бог, смотрящий на все это дело с высот,
зеркала, коридоры,
соглядатай, ты сам.
15
призрак бродит бесцельно по каунасу. он
суть твое прибавление к воздуху мысли
обо мне, суть пространство в квадрате,
а не
энергичная проповедь лучших времен.
не завидуй. причисли
привиденье к родне,
К свойствам воздуха -- так же, как мелкий петит
рассыпаемый в сумраке речью картавой
вроде цокота мух,
неспособный, поди, утолить аппетит
новый клио, одетый заставой,
но ласкающий слух
обнаженной урании.
только она,
муза точки в пространстве и муза утраты
очертаний, как скаред -- гроши,
в состяньи сполна
оценить постоянство: как форму расплаты
за движенье -- души.
16
вот откуда пера,
томас, к буквам привязанность.
вот чем
обьясняться должно тяготенье, не так ли?
скрепя
сердце, с хриплым "пора!"
отрывая себя от родных заболоченных вотчин,
что скрывать -- от тебя!
от страницы, от букв,
от -- сказать ли! -- любви
звука к смыслу, бесплодности -- к массе
и свободы к -- прости
и лица не криви -
к рабству, данному в мясе,
во плоти, на кости,
Эта вещь воспаряет в чернильной ночи эмпирей
мимо дремлющих в нише
местных ангелов:
выше
их и нетопырей.
17
Муза точки в пространстве! вещей, различаемых лишь
в телескоп! вычитанья
без остатка! нуля!
ты, кто горлу велишь
избегать причитанья,
превышения "ля"
и советуешь сдержанность! муза, примя
эту арию следствия, петую в ухо причине,
то есть песнь двойнику,
и взгляни на нее и ее до-ре-ми,
там, в разреженном чине,
у себя на верху
с точки зрения воздуха.
воздух и есть эпилог
для сетчатки -- поскольку он не обитаем.
он суть наше "домой",
восвояси вернувшийся слог.
сколько жаброй его не хватаем,
он успешно латаем
светом взапуски с тьмой.
18
у всего есть предел:
Горизонт -- у зрачка, у отчаянья -- память, для роста -
расширение плеч.
только звук отделяться способен от тела,
вроде призрака, томас. сиротство
звука, томас, есть речь!
оттолкнув абажур,
глядя прямо перед собою,
видишь воздух:
в анфас
сонмы тех,
кто губою
наследил в нем
до нас.
19
20
21
Восславим приход весны! ополоснем лицо,
Чирьи прижжены проверенным креозотом
И выйдем в одной рубахе босиком на крыльцо,
И в глаза ударит свежестью! горизонтом!
Будущим! будущее всегда
Наполняет землю зерном, голоса -- радушьем,
Наполняет часы ихним туда-сюда;
Вздрогнув, себя застаешь грядущим.
Весной, когда крик пернатых будит леса, сады,
Вся природа, от ящериц до оленей,
Устремлена туда же, куда ведут следы
Государственных преступлений.
Время подсчета цыплят ястребом; скирд в тумане,
Мелочи, обжигающей пальцы, звеня в кармане;
Северных рек, чья волна, замерзая в устье,
Вспоминает истоки, южное захолустье
И на миг согревается. время коротких суток,
Снимаемого плаща, разбухших ботинок, судорог
В желудке от желтой вареной брюквы;
Сильного ветра, треплющего хоругви
Листолюбивого воинства. пора, когда дело терпит,
Дни на одно лицо, как ивановы-братья,
И кору задирает жадный, бесстыдный трепет
Пальцев. чем больше пальцев, тем меньше платья.
Я распугивал ящериц в зарослях чаппараля,
Куковал в казенных домах, переплывал моря,
Жил с китаянкой. боюсь, моя
Столбовая дорога вышла длинней, чем краля
На казанском догадывалась. и то:
По руке не вычислить скорохода.
Наизнанку вывернутое пальто,
Сводит с ума даже время года,
А не только что мусора. вообще верста,
Падая жертвой своего предела,
Губит пейзаж и плодит места,
Где уже не нужно, я вижу, тела.
Знать кривая способна тоже, в пандан прямой,
Озверевши от обуви, пробормотать "не треба".
От лица фотографию легче послать домой,
Чем срисовывать ангела впрофиль с неба.
Все собаки сьедены. в дневнике
Не осталось чистой страницы. и бисер слов
Покрывает фото супруги, к ее щеке
Мушку дат сомнительных приколов.
Дальше -- снимок сестры. он не щадит сестру:
Рейь идет о достигнутой широте!
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
Как чулок девицы из варьете.
22 июля 1978 г.
Дни расплетают тряпочку, сотканную тобою.
И она скукоживается на глазах, под рукою.
Зеленая нитка, следом за голубою,
Становится серой, коричневой, никакою.
Уж и краешек виден того батиста.
Ни один живописец не напишет конца аллеи,
Знать, от стирки платье невесты быстрей садится,
Да и тело не делается белее.
То ли сыр пересох, то ли дыханье сперло.
Либо: птица в профиль ворона, а сердцем -- кенарь.
Но простая лиса, перегрызая горло,
Не разбирает, где кровь, где тенор.
пятая годовщина
(4 июля 1977)
Падучая звезда, тем паче -- астероид
На резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.
?
Там хмурые леса стоят в своей рванине
Уйдя из точки "а", там поезд на равнине
Стремится в точку "б", которой нет впомине.
Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там не зрим, как тот, кто только зачат.
Иначе среди птиц. но птицы мало значат.
Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
?
Там лужа во дворе, как площадь двух америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный терек там ищет третий берег.
Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звездам до сих пор там запускают жучек
Плюс офицеров, чьих не осознать получек.
Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.
?
Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
И ребер больше там у пыльной батареи
В подьездах, чем у дам. и вообще быстрее
Нащупывает их рукой замерзший странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник.
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной.
У рыбьей чешуи в воде там цвет консервный.
?
Там при словах "я за" течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско.
Там пышная сирень бушует в палисаде.
Пивная цельный день лежит в густой осаде.
Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.
Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
В лесах полно куний и прочих ценных тварей.
?
Там лежучи плашмя на рядовой холстине
Отбрасываешь тень, как пальма в палестине.
Особенно -- во сне. и, на манер пустыни,
Там сахарный песок пересекаем мухой.
Там города стоят, как двинутые рюхой,
И карта мира там замещена пеструхой,
Мычащей на бугре. там схож закат с порезом.
Там вдалеке завод дымит, гремя железом,
Ненужным никому: ни пьяным, ни тверезым.
?
Там слышен крик совы, ей отвечает филин.
Овацию листвы унять там дождь бессилен.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин.
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Других примет там нет -- загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и гороизонт неровен.
Там в моде серый цвет -- цвет времени и бревен.
?
Я вырос в тех краях. я говорил "закурим"
Их лучшему певцу. был содержимым тюрем.
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.
Там, думал, и умру -- от скуки, от испуга.
Когда не от руки, так на руках у друга.