Видать, не рассчитал. как квадратуру круга.
Видать, не рассчитал. зане в театрах задник
Важнее, чем актер. простор важней, чем всадник.
Передних ног простор не отличит от задних.
?
Теперь меня там нет. означенной пропаже
Дивятся, может быть, лишь вазы в эрмитаже.
Отсутствие мое большой дыры в пейзаже
Не сделало; пустяк: дыра, -- но небольшая.
Ее затянут мох или пучки лишая,
Гармонии тонов и проч. не нарушая.
Теперь меня там нет. об этом думать странно.
Но было бы чудней изображать барана,
Дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,
?
Паясничать. ну что ж! на все свои законы:
Я не любил жлобства, не целовал иконы,
И на одном мосту чугунный лик горгоны
Казался в тех краях мне самым честным ликом.
Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
Варьянте, я своим не подавился криком
И не окаменел. я слышу музы лепет.
Я чувствую нутром, как парка нитку треплет:
Мой углекислый вдох пока что в вышних терпят.
?
И без костей язык, до внятных звуков лаком,
Судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она -- судьба, чтоб понимать на всяком
Наречьи. передо мной -- пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
Не погоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
Эпоха на колесах нас не догонит, босых.
?
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи перо! переводи бумагу.
диане и алену майерс
1. брайтон-рок
Ты возвращаешься, сизый цвет ранних сумерек. меловые
Скалы сассекса в море отбрасывают запах сухой травы и
Длинную тень, как ненужную черную вещь. рябое
Море на сушу выбрасывает шум прибоя
И остатки ультрамарина. из сочетанья всплеска
Лишней воды с лишней тьмой возникают, резко
Выделяя на фоне неба шпили церквей, обрывы
Скал, эти сизые, цвета пойманной рыбы,
Летние сумерки; и я прихожу в себя. в зарослях беззаботно
Вскрикивает коноплянка. чистая линия горизонта
С облаком напоминает веревку с выстиранной рубашкой,
И танкер перебирает мачтами, как упавший
Па спину муравей. в сознании всплявает чей-то
Телефонный номер -- порванная ячейка
Опустевшего невода. бриз овевает щеку.
Мертвая зыбь баюкает беспокойную щепку,
И отражение полощется рядом с оцепеневшей лодкой.
В середине длинной или в конце короткой
Жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради
Темно-серой, безпюдной, бесяеловечной глади,
Схпзей цветом с глазами, глядящими, не мигая,
На нее, как две капли воды< как молчапье попугая.
2. северный кенсипгтон
Шорох "ирланского времепи", гопимого взтром по
Железподорожпым путям к брошенному депо,
Шелест мертвой полыни, опередившей осень,
Серый язык воды подле кирпичпых десен.
Как я люблю эти звуки -- звуки бзсюельной, но
Длящейся жизпи, к которым уже давно
Ничего не прибавить, кроме шуршащих галькой
Собственнух грузных шагпв. и в небо запустишь гайкой.
Только мышь понимает прелести пустыря -
Ржавого репьса' вядернутого штыря,
Проводов, не способных взять вэше сиплого до-диеза,
Поражения времени перед лицом железа.
Ничего не исправить, не использовать впредь.
Можно только залить асфальтом или стереть
Взрывом с лица земли, свыкшегося с гримасой
Бетонного стадиопа с орущей массой.
И появится мышь. медленно, не спеша,
Выйдет на середину поля, мелкая, как душа
По отношению к плоти, и, приподняв свою
Обезумевшую мордочку, скажет "не узнаю".
3. сохо
В венецианском стекле, окруженном тяжелой рамой,
Отражается матовый профиль красавицы с рваной раной
Говорящего рта. партнер созерцает стены,
Где узоры обоев спустя восемь лет превратились в "сцены
Скачек в эпсоме". -- флаги. наездник в алом
Картузе рвется к финишу на полуторагодовалом
Жеребце. все слилось в сплошное пятно. в ушах завывает ветер.
На трибунах творится невообразимое... -- "не ответил
На второе письмо, и тогда я решила..." голос
Представляет собой борьбу глагола с
Ненаставшим временем. молодая, худая
Рука перебирает локоны, струящиеся не впадая
Никуда, точно воды многих
Рек. оседлав деревянных четвероногих,
Вокруг стола с недопитым павшие смертью храбрых
На чужих простынях джигитуют при канделябрах
К подворотне в -ском переулке, засыпанном снегом. -- флаги
Жухнут. ветер стихает; и капли влаги
Различимы становятся у соперника на подбородке,
И трибуны теряются из виду... -- в подворотне
Светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,
Словно рыхлую корочку венской сдобы. однако, кто бы
Ни пришел сюда первым, колокол в переулке
Не звонит. и подковы сивки или каурки
В настоящем прошедшем, даже достигнув цели,
Не оставляют следов на снегу. как лошади карусели.
4. ист финчли
Вечер. громоздкое тело движется по узкой
Стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий
И садовой герани, точно дредноут в мелком
Деревенском канале. перепачканный мелом
Правый рукав пиджака, так же как самый голос,
Выдает род занятий -- "розу и гладиолус
Поливать можно реже, чем далии и гиацинты,
Раз или два в неделю". и он мне приводит цифры
Из "советов любителю-садоводу"
И строку из вергилия. земля поглощает воду
С неожиданной скоростью, и он прячет глаза. в гостинной,
Скупо обставленной, нарочито пустынной,
Жена -- он женат вторым браком -- как подобает женам,
Раскладывает, напевая, любимый джоном
Голсуорси пасьянс "паук". на стене акварель: в воде
Отражается вид моста неизвестно где.
Всякий, живущий на острове догадывается, что рано
Или поздно все это кончается, что вода из-под крана,
Прекращая быть пресной, делается соленой,
И нога, хрустевшая гравием и соломой,
Ощущает внезапный холод в носке ботинка.
В музыке есть то место, когда пластинка
Начинает вращаться против движенья стрелки.
И на камине маячит чучело перепелки,
Понадеявшейся на бесконечность леса,
Ваза с веточкой бересклета
И открытки с видом базара где-то в алжире -- груды
Пестрой материи, бронзовые сосуды,
Сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;
Люди в тюрбанах. не такие как мы.
Аллегория памяти, воплощенная в твердом
Карандаше, зависшем в воздухе над кроссвордом.
Дом на пустынной улице, стелящейся покато.
В чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката
Отражается, точно в окне экспресса,
Уходящего в вечность, где не нужны колеса.
Милая спальня (между подушек -- кукла),
Где ей снятся ее "кошмары". кухня;
Издающая запах чая гудящая хризантема
Газовой плитки. и очертания тела
Оседают на кресло, как гуща, отделяющая от жижи.
Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни
Стоят за стеклом цветы, как вывернутые на изнанку
Мелкие вещи -- с розой, подобно знаку
Бесконечности из-за пучка восьмерок,
С колесом георгина, буксующим меж распорок,
Как расхристанный локомотив боччони,
С танцовщицами-фуксиями и с еще не
Распустившейся далией. плавающий в покое
Мир, где не спрашивают "что такое?
Что ты сказал? повтори" -- потому что эхо
Взвращает того воробья неизменно в ухо
От китайской стены; потому что ты
Произнес только одно: "цветы".
5. три рыцаря
В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу
Спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-
Мраке ротонды, как каменные осетры,
Чешуею кольчуги и жабрами лат. все три
Горбоносы и узколицы, и с головы до пят
Рыцари: в панцире, шлеме, с длинным мечем. и спят
Дольше, чем бодрствовали. сумрак ротонды. руки
Скрещены на груди, точно две севрюги.
За щелчком аппарата следует вспышка -- род
Выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,
На стену будущего, есть как бы выстрел). три
Рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри
Камеры то, что уже случилось -- либо при пуатье,
Либо в святой земле: путешественник в канотье
Для почивших заради отца и сына
И святого духа ужаснее сарацина.
Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.
Купы зеленых деревьев. белые мотыльки
Порхают у баптистерия над клумбой и т.д.
Прохладный английский полдень. в англии, как нигде
Природа скорее успокаивает, чем увлекает глаз;
И под стеной ротонды, как перед раз
Навсегда опустившимся занавесом в театре,
Аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.
6. йорк
ш.н.а.
Бабочки северной англии пляшут над лебедою
Под кирпичной стеною мертвой фабрики. за средою
Наступает четверг, и т.д. небо пышет жаром,
И поля выгорают. города отдают лежалым
Полосатым сукном, георгины страдают жаждой.
И твой голос -- "я знал трех великих поэтов. каждый
Был большой сукин сын" -- раздается в моих ушах
С неожиданной четкостью. я замедляю шаг
И готов оглянуться. скоро четыре года,
Как ты умер в австрийской гостинице. под стрелкой перехода
Ни души: черепичные кровли, асфальт, известка,
Тополя. честер тоже умер -- тебе известно
Это лучше, чем мне. как костяшки на пыльных счетах,
Воробьи восседают на проводах. ничто так
Не превращает знакомый подьезд в толчею колонн,
Как любовь к человеку; особенно если он
Мертв. отсутствие ветра заставляет тугие листья
Напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.
Человек приносит с собою тупик в любую
Точку света; и согнутое колено
Размножает тупым углом перспективу плена
Как журавлиный клин, когда он берет
Курс на юг. как все движущееся вперед.
Пустота, поглощая солнечный свет на общих
Основаньях с боярышником, увеличивается наощупь
В направленьи вытянутой руки, и
Мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.
В этом смысле он -- англия. англия в этом смысле
До сих пор империя и в состояньи -- если
Верить музыке, булькающей водой -
Править морями. впрочим, -- любой средой.
Я в последнее время немного сбиваюсь: скалюсь
Отраженью в стекле витрины; покамест палец
Набирает свой номер, рука опускает трубку.
Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,
Замерзшую на воде посредине бухты.
Выходя наружу из телефонной будки,
Слышу голос скворца, и в крике его -- испуг.
Но раньше, чем он взлетает, звук
Растворяется в воздухе. чьей беспредметной сини
И сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне,
Ибо тебя в ней нет. и вакуум постепенно
Заполняет местный ланшафт. как сухая пена,
Овцы покоятся на темнозеленых волнах
Йоркширского вереска. кордебалет проворных
Бабочек, повинуясь невидимому смычку,
Мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку
Ни на чем задержаться. и вертикальный стебль
Иван-чая длинней уходящей на север
Древней римской дороги, всеми забытой в риме.
Вычитая из меньшего большее, из человека -- время,
Получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом
Фоне отчетливей, чем удается телом
Это сделать при жизни, даже сказав "лови!"
Что источник любви превращает в обьект любви.
7.
Английские каменные деревни.
Бутылка собора в окне харчевни.
Коровы, разбредшиеся по полям.
Памятники королям.
Человек в костюме побитом молью
Провожает поезд, идущий, как все тут, к морю,
Улыбается дочке, уезжающей на восток.
Раздается свисток.
И бескрайнее небо над черепицей
Тем синее, чем громче птицей
Оглашаемо. и чем громче поет она,
Тем все меньше видна.
1
Третью неделю туман не слезает с белой
Колокольни коричневого, захолустного городка,
Затерявшегося в глухонемом углу
Северной адриатики. электричество
Продолжает в полдень гореть в таверне.
Плитняк мостовой отливает желтой
Жаренной рыбой. оцепеневшие автомобили
Пропадают из виду, не заводя мотора.
И вывеску не дочитать до конца. уже
Не терракота и охра впитывают в себя
Сырость, но сырость впитывает охру и терракоту.
Тень, оасыщающаяся от света,
Радуется при виде снимаемого с гвоздя
Пальто совершенно по-христиански. ставни
Широко растопырены, точно крылья
Погрузившихся с головой в чужие
Нзурядицы ангелов. там ив след, как иной прохожий,
Стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей
Мимо красавицы, но -- пичего пе видишь,
Кроме хлопьев тумапа. безветрие, тишипа.
Направленье потеряно. за поворотом
Фонари обрываются, как белое многоточье,
За которым следует только запах
Водорослей и очертанья пирса.
Безветрие и тишина как ржанье
Никогда не сбивающейся с пути
Чугунной кобылы виктора%эммануила.
2
Зимой обычно смеркается слишком рано;
Где-то вовне, снаружи, над головою.
Туго спеленутые клочковатой
Марлей стрелки на городских часах
Отстают от меркнувшего вдалеке
Рассеянного дневного света.
За сигаретами вышедший постоялец
Возвращается через десять минут к себе
По пробуравленоому в тумане
Его же туловищем тоннелю.
Ровный гул невидимого аэроплана
Напоминает жужжание пылесоса
В дальнем конце гостиничного коридора
И поглощает, стихая, свет.
"неббия", -- произносит, зевая, диктор,
И глаза на секунду слипаются, наподобье
Раковины, когда проплывает рыба
(зрачок погружается ненадолго
В свои перламутровые потемки).
И подворотня с лампочкой выглядит, как ребенок,
Поглощенный чтением под одеялом;
Одеяло все в складках, как тога евангелиста
В нише. настоящее, наше время
Со стуком отскакивает от бурого кирпича
Базилики, точно белый
Кожанный мяч, вколачиваемый в нее
Школьниками после школы.
Щербатые, но не мыслящие себя
В профиль, обшарпанные фасады.
Только голые икры кривых балясин
Одушевляют наглухо запертые балконы,
Где вот уже двести лет никто
Не появляется: ни наследница, ни кормилица.
Облюбованные брачующимися и просто
Скучающими чудищами карнизы.
Колоннада, оплывшая как стеарин.
И слепое, агатовое великолепье
Непроницаемого стекла,
За которым скрывается кушетка и пианино:
Старые, но именно светом дня
Оберегаемые успешно тайны.
В холодное время года нормальный звук
Предпочитает тепло гортани капризам эхо.
Рыба безмолствует; в недрах материка
Распевает горлинка. но ни той, ни другой не слышно.
Повисший над пресным каналом мост
Удерживает расплывчатый противоположный берег
От попытки совсем отделиться и выйти в море.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы
Тех, с чьим отсутствием не смириться;
И подтек превращает заветный вензель
В хвост морского конька. вбирай же красной
Губкой легких плотный молочный пар,
Выдыхаемый всплывшею амфитритой
И ее нереидами! протяни
Руку -- и кончики пальцев коснутся торса,
Покрытого пузырьками
И пахнущего, как в детстве, йодом.
3
Выстиранная, выглаженная простыня
Залива шуршит оборками, и бесцветный
Воздух на миг сгущается в голубя или чайку,
Но тотчас растворяется. вытащенные из воды
Лодки, баркасы, гондолы, плоскодонки,
Как непарная обувь, разбросаны на песке,
Поскрипывающим под подошвой. помни:
Любое движенье, по сути, есть
Перенесение тяжести тела в другое место.
Помни, что прошлому не уложиться
Без остатка в памяти, что ему
Необходимо будущее. твердо помни:
Только вода, и она одна,
Всегда и везде остается верной
Себе -- нечувствительной к метаморфозам, плоской
Находящейся там, где сухой земли
Больше нет. и патетика жизни с ее началом,
Серединой, редеющим календарем, концом
И т.д. стушевывается ввиду
Вечной, мелкой, бесцветной ряби.
Жесткая, мертвая проволка виноградной
Лозы мелко вздрагивает от собственного напряженья.
Деревья в черном саду ничем
Не отличаются от ограды, выглядящей
Как человек, которому больше не в чем
И -- главное -- некому признаваться.
Смеркается; безветрие, тишина.
Хруст ракушечника, шорох раздавленного гнилого
Тростника. пинаемая носком
Жестянка взлетает в воздух и пропадает
Из виду. даже спустя минуту
Не расслышать звука ее паденья
В мокрый песок. ни, тем более, всплеска.
В пространстве, не дыша,
Несется без дорог
Еще одна душа
В невидимый чертог.
А в сумраке внизу
Измученный сосуд
В кладбищенском лесу
Две лошади везут.
Отсюда не воззвать
Отсюда не взглянуть
Расставшихся в кровать
Больницы не вернуть.
Простились без тоски
Друг другу не грозя
При жизни не враги,
По смерти не друзья.
Сомненья не унять,
Шевелится в груди
Стремленье уравнять
Столь разные пути.
Пускай не обьяснить
И толком не связать
Пускай не возопить,
Но шепотом сказать,
Что стынущий старик,
Плывущий в темноте,
Пронзительней, чем крик
"осанна" в высоте.
Поскольку мертвецы
Не ангелам сродни
А наши близнецы.
Поскольку в наши дни
Доступнее для нас
Из вариантов двух
Страдание для глаз
Бессмертия на слух.
Октябрь -- месяц грусти и простуд,
И воробьи -- пролетарьят пернатых,
Захватывают в брошенных пенатах
Скворешники, как смольный институт.
И воронье, конечно, тут как тут.
Хотя вообще для птичьего ума
Понятья нет страшнее, чем зима.
Куда сильней страшится перелета
Наш длинноносый северный икар.
И потому пронзительное карр!
Звучит для нас как песня патриота.
Ноябрьским днем, когда защищены
От ветра только голые деревья,
А все необнаженное дрожит,
Я медленно бреду вдоль колоннады
Дворца, чьи стекла чувствуют закат
И голубей, слетевшихся гурьбою
К заполненным окурками весам
Слепой богини. старые часы
Показывают правильное время
Вода бурлит, и облака над парком
Не знают толком, что им предпринять
И пропускают по ошибке солнце.
1
Если кончу дни под крылом голубки,
Что вполне реально, без мясорубки
Становятся роскошью малых наций -
После множества комбинаций
Марс перемещается ближе к пальмам,
А сам я мухи не трону пальцем
Даже в ее апогей, в июле -
Словом, если я не умру от пули,
Если я умру в постели, в пижаме,
Ибо принадлежу к великой державе,
2
То лет через двадцать, когда мой отпрыск,
Не сумев отоварить лавровый отблеск,
Сможет сам зарабатывать, я осмелюсь
Бросить свое семейство -- через
Двадцать лет, окружен опекой
По причине безумия, в дом с аптекой
Я приду пешком, если хватит силы,
За единственным, что о тебе в россии,
Мне напомнит, хоть против правил
Возвращаться за тем, что другой оставил.
3
Это в сфере нравов сочтут прогрессом.
Через двадцать лет я приду за креслом,
На котором ты предо мной сидела
В день, когда для христова тела
Завершались распятья муки
В пятый день страстной ты сидела, руки
Скрестив, как бонапарт на эльбе,
И на всех перекрестках белели вербы.
Ты сложила руки на зелень платья,
Не рискуя их раскрывать в обьятья.
4
Данная поза при всей приязни,
Это лучшая гемма для нашей жизни.
И она отнюдь не неподвижность. это
Апофеоз в нас самих предме.0:
Замена смиренья простым покоем.
То есть новый вид христианства, коим
Долг дорожить и стоять на страже
Тех, кто, должно быть, способен даже,
Когда придет гавриил с трубою,
Мертвый предмет продолжать собою.
5
У пророков не принято быть здоровым.
Прорицатели в массе увечны, словом,
Я не более зряч, чем назонов калхас.
Потому прорицать -- все равно, что кактус
Или львиный зев подносить к забралу
Все равно, что учить алфавит по брайлю.
Безнадежно. предметов, по крайней мере,
На тебя похожих на ощупь, в мире
Что назавается, кот наплакал.
Какова твоя жертва, таков оракул.
6
Ты, несомненно, простишь мне этот
Гаерский тон. это лучший метод
Сильные чувства спасти от массы
Слабых. греческий принцип маски
Снова в ходу. ибо в наше время
Сильные гибнут. тогда как племя
Слабых -- плодится и врозь и оптом.
Прими же сегодня, как мой поскриптум
К теории дарвина, столь пожухлой,
Эту новую правду джунглей.
7
8
В нашем прошлом -- величье, в грядущем -- проза
Ибо с кресла пустого не больше спроса,
Яжм с тебя, в нем сидевшей лагерды тише,
Руки сложив' как писал я выше.
Впрочем, в сумме своей наших дел обьятья
Много меньше раскинутях рук распятья.
Так что эта находка певца хромого
Сейчас, на страстной 67-го
Предо мною маячит подобьем вета
На прыжки в 90%ые годы века.
9
Если меня не спасет та птичка,
То есть если она не снесет яичка,
И в сем лабиринте без ариадны
(ибо у смерти есть варианты,
Предвидеть которые -- тоже доблесть)
Я останусь один, и, увы, сподоблюсь
Холеры, доноса, отправки в лагерь,
Если только не ложь, что лазарь
Был воскрешен, то я сам воскресну.
Тем скорее, знаешь, приближусь к креслу.
10
Впрочем, спешка глупа и греховна. вале!
То есть некуда так поспешать. едва ли
Может крепкому креслу грозить погибель,
Ибо у нас, на востоке, мебель
Служит трем поколениям кряду.
Я исключая пожар и кражу.
Страшней, что смешать его могут с кучей
Других при уборке. на этот случай
Я даже сделать готов зарубки,
Изобразив голубка у голубки.
11
Пусть теперь кружат, как пчелы ульев,
По общим орбитам столов и стульев
Кресло твое по ночной столовой.
Клеймо -- не позор, а основа новой
Астрономии, что, перейдем на шепот,
Подтверждает армейско-тюремный опыт:
Заклейменные вещи -- источник твердых
Взглядов на мир у живых и мертвых.
Так что мне не взирать, как в подобные лица,
На похожие кресла с тоской улисса.
12
Я -- не сборщик реликвий. подумая, если
Эта речь длинновата, то речь о кресле
Только повод проникнуть в другие сферы
Ибо от всякой великой веры
Остаются, как правило, только мощи.
Так суди ж о силе любви, коль вещи
Те, к которым ты прикоснулась ныне,
Превращаю при жизни твоей в святыни.
Посмотри: доказуют такие нравы
Не величье певца, а его державы.
13
Русский орел, потеряв корону,
Напоминает сейчас ворону.
Его горделивый недавно клекот,
Теперь превратился в гортанный рокот.
Это -- страсть орлов, или голос страсти,
Обернувшийся следствием, эхом власти.
И любовная песня не многим тише.
Любовь -- имперское чувство. ты же
Такова, что россия в своей удаче
Говорить не может с тобой иначе.
14
Кресло стонет, и вбирает теплый
Воздух прихожей. в стояк за каплей
Падает капля из крана. скромно
Стрекочет будильник под лампой. ровно
Падает снег на пустые стены
И на цветы у окна, чьи тени
Сремятся за раму, продлить квартиру
И вместе все создает картину
Того в этот миг -- и вдали, и возле -
Так было до нас и так будет после.
15
Доброй ночи тебе, а мне -- не бденья.
Доброй ночи стране моей для сведенья
Личных счетов со мной пожелай оттуда,
Где посредством ворот или просто чуда,
Ты превратишся в почтовый адрес.
Деревья шумят за окном, и абрис
Крыш представляет границу суток...
В неподвижном теле порой рассудок
Открывает в руке, как в печи заслонку.
И перо за тобою бежит вдогонку.
16
Не догонит! поелику ты -- как облак.
То есть облик девы, конечно, облик
Души для мужчины. не так ли, муза?
В этом причины -- и смерть -- союза.
Ибо души бесплотны. ну что ж, тем дальше
Ты от меня. не догонит! дай же
На прощание руку. на том спасибо.
Величава наша разлука, ибо
Навсегда расстаемся. смолкает цитра.
Навсегда -- не слово, а вправду цифра,
Чьи нули, когда мы зарастем травою,
Перекроют эпоху и век с лихвою.
Отказом от скромного перечня -- жест
Большой широты в крахоборе!
Сжимая пространство до образа мест,
Где я пресмыкался от боли,
Как спившийся кравец в предсмертном бреду
Заплатой на барское платье
С изнанки твоих горизонтов кладу
На движимость это заклятье!
Проулки, предместья, задворки -- любой
Твой адрес -- пустырь, палисадник -
Что избрано будет для жизни тобой,
Дано, как трагедии задник.
Настолько я ожил, что где бы любви
Своей не воздвигла ты ложе,
Все будет не краше, чем храм на крови,
И общим бесплодием схоже.
Прими ж мой процент, разменяв чистоган
Разлуки на брачных голубок,
За лучшие дни поднимаю стакан,
Ка пьет инвалид за обрубок.
На разницу в жизни свернув костыли,
Будь с ней до конца солидарной:
Не мягче на сплетне себе постели,
Чем мне -- на листве календарной.
И мертвым я буду существенней для
Тебя, чем холмы и озера:
Не большую правду скрывает земля,
Чем та, что открыта для взора!
В тылу твоем каждый растоптанный злак
Воспрянет, как пепел лядащий.
И будут круги расширяться, как зрак
Вдогонку тебе, уходящей.
Глушеною рыбой всплывает со дна,
Кочуя, как призрак по требам,
Как тело, истлевшее прежде рядна,
Как тень моя, взапуски с небом,
Повсюду начнет возвещать обо мне
Тебе, как заправский мессия,
И корчиться будет на каждой стене
В том доме, чья крыша -- россия.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что связок не щадя и перепонок,
Во мне кричит все детское: ребенок
Один страшится уходить во тьму.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что молодости пламенной -- я молод -
С ее живыми органами холод
Столь дальних палестин не по уму.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что взрослый не зовет себе подмогу.
Я слишком горд, чтобы за то, что богу
Предписывалось, браться самому.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что близость смерти ложью не унижу:
Я слишком стар. но и вблизи не вижу
Там избавленья сердцу моему.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что знаю, что в аду тебя не встречу.
Апостол же, чьей воле я перечу,
В рай не позволит занести чуму.
Сын! я бессмертен. не как оптимист.
Бессмертен как животное, что строже.
Все волки для охотника похожи.
А смерть -- ничтожный физиогномист.
Грех спрашивать с разрушенных орбит!
Но лучше мне кривляться в укоризне,
Чем быть тобой неузнанным при жизни,
Услышь меня: отец твой не убит.
Я выпил газированной воды
Под башней белорусского вокзала
И оглянулся, думая куда
Отсюда бросить кости. вылезала
Из-под домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
Сквозь турникеты масса естества
Как черный фарш из мясорубки перла.
Чугунного максимыча спина
Маячила, жужжало мото -- вело,
Неслись такси, грузинская шпана
Вцепившись в розы, бешенно ревела.
Из-за угла несло нашатырем,
Лаврентием и средствами от зуда.
И я был чужд себе и четырем
Возможным направлениям отсюда,
Красавица уехала. ни слез,
Ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колес,
Пригодных лишь к движению по кругу.
Видать, не рассчитал. зане в театрах задник
Важнее, чем актер. простор важней, чем всадник.
Передних ног простор не отличит от задних.
?
Теперь меня там нет. означенной пропаже
Дивятся, может быть, лишь вазы в эрмитаже.
Отсутствие мое большой дыры в пейзаже
Не сделало; пустяк: дыра, -- но небольшая.
Ее затянут мох или пучки лишая,
Гармонии тонов и проч. не нарушая.
Теперь меня там нет. об этом думать странно.
Но было бы чудней изображать барана,
Дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,
?
Паясничать. ну что ж! на все свои законы:
Я не любил жлобства, не целовал иконы,
И на одном мосту чугунный лик горгоны
Казался в тех краях мне самым честным ликом.
Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
Варьянте, я своим не подавился криком
И не окаменел. я слышу музы лепет.
Я чувствую нутром, как парка нитку треплет:
Мой углекислый вдох пока что в вышних терпят.
?
И без костей язык, до внятных звуков лаком,
Судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она -- судьба, чтоб понимать на всяком
Наречьи. передо мной -- пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
Не погоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
Эпоха на колесах нас не догонит, босых.
?
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи перо! переводи бумагу.
диане и алену майерс
1. брайтон-рок
Ты возвращаешься, сизый цвет ранних сумерек. меловые
Скалы сассекса в море отбрасывают запах сухой травы и
Длинную тень, как ненужную черную вещь. рябое
Море на сушу выбрасывает шум прибоя
И остатки ультрамарина. из сочетанья всплеска
Лишней воды с лишней тьмой возникают, резко
Выделяя на фоне неба шпили церквей, обрывы
Скал, эти сизые, цвета пойманной рыбы,
Летние сумерки; и я прихожу в себя. в зарослях беззаботно
Вскрикивает коноплянка. чистая линия горизонта
С облаком напоминает веревку с выстиранной рубашкой,
И танкер перебирает мачтами, как упавший
Па спину муравей. в сознании всплявает чей-то
Телефонный номер -- порванная ячейка
Опустевшего невода. бриз овевает щеку.
Мертвая зыбь баюкает беспокойную щепку,
И отражение полощется рядом с оцепеневшей лодкой.
В середине длинной или в конце короткой
Жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради
Темно-серой, безпюдной, бесяеловечной глади,
Схпзей цветом с глазами, глядящими, не мигая,
На нее, как две капли воды< как молчапье попугая.
2. северный кенсипгтон
Шорох "ирланского времепи", гопимого взтром по
Железподорожпым путям к брошенному депо,
Шелест мертвой полыни, опередившей осень,
Серый язык воды подле кирпичпых десен.
Как я люблю эти звуки -- звуки бзсюельной, но
Длящейся жизпи, к которым уже давно
Ничего не прибавить, кроме шуршащих галькой
Собственнух грузных шагпв. и в небо запустишь гайкой.
Только мышь понимает прелести пустыря -
Ржавого репьса' вядернутого штыря,
Проводов, не способных взять вэше сиплого до-диеза,
Поражения времени перед лицом железа.
Ничего не исправить, не использовать впредь.
Можно только залить асфальтом или стереть
Взрывом с лица земли, свыкшегося с гримасой
Бетонного стадиопа с орущей массой.
И появится мышь. медленно, не спеша,
Выйдет на середину поля, мелкая, как душа
По отношению к плоти, и, приподняв свою
Обезумевшую мордочку, скажет "не узнаю".
3. сохо
В венецианском стекле, окруженном тяжелой рамой,
Отражается матовый профиль красавицы с рваной раной
Говорящего рта. партнер созерцает стены,
Где узоры обоев спустя восемь лет превратились в "сцены
Скачек в эпсоме". -- флаги. наездник в алом
Картузе рвется к финишу на полуторагодовалом
Жеребце. все слилось в сплошное пятно. в ушах завывает ветер.
На трибунах творится невообразимое... -- "не ответил
На второе письмо, и тогда я решила..." голос
Представляет собой борьбу глагола с
Ненаставшим временем. молодая, худая
Рука перебирает локоны, струящиеся не впадая
Никуда, точно воды многих
Рек. оседлав деревянных четвероногих,
Вокруг стола с недопитым павшие смертью храбрых
На чужих простынях джигитуют при канделябрах
К подворотне в -ском переулке, засыпанном снегом. -- флаги
Жухнут. ветер стихает; и капли влаги
Различимы становятся у соперника на подбородке,
И трибуны теряются из виду... -- в подворотне
Светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,
Словно рыхлую корочку венской сдобы. однако, кто бы
Ни пришел сюда первым, колокол в переулке
Не звонит. и подковы сивки или каурки
В настоящем прошедшем, даже достигнув цели,
Не оставляют следов на снегу. как лошади карусели.
4. ист финчли
Вечер. громоздкое тело движется по узкой
Стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий
И садовой герани, точно дредноут в мелком
Деревенском канале. перепачканный мелом
Правый рукав пиджака, так же как самый голос,
Выдает род занятий -- "розу и гладиолус
Поливать можно реже, чем далии и гиацинты,
Раз или два в неделю". и он мне приводит цифры
Из "советов любителю-садоводу"
И строку из вергилия. земля поглощает воду
С неожиданной скоростью, и он прячет глаза. в гостинной,
Скупо обставленной, нарочито пустынной,
Жена -- он женат вторым браком -- как подобает женам,
Раскладывает, напевая, любимый джоном
Голсуорси пасьянс "паук". на стене акварель: в воде
Отражается вид моста неизвестно где.
Всякий, живущий на острове догадывается, что рано
Или поздно все это кончается, что вода из-под крана,
Прекращая быть пресной, делается соленой,
И нога, хрустевшая гравием и соломой,
Ощущает внезапный холод в носке ботинка.
В музыке есть то место, когда пластинка
Начинает вращаться против движенья стрелки.
И на камине маячит чучело перепелки,
Понадеявшейся на бесконечность леса,
Ваза с веточкой бересклета
И открытки с видом базара где-то в алжире -- груды
Пестрой материи, бронзовые сосуды,
Сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;
Люди в тюрбанах. не такие как мы.
Аллегория памяти, воплощенная в твердом
Карандаше, зависшем в воздухе над кроссвордом.
Дом на пустынной улице, стелящейся покато.
В чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката
Отражается, точно в окне экспресса,
Уходящего в вечность, где не нужны колеса.
Милая спальня (между подушек -- кукла),
Где ей снятся ее "кошмары". кухня;
Издающая запах чая гудящая хризантема
Газовой плитки. и очертания тела
Оседают на кресло, как гуща, отделяющая от жижи.
Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни
Стоят за стеклом цветы, как вывернутые на изнанку
Мелкие вещи -- с розой, подобно знаку
Бесконечности из-за пучка восьмерок,
С колесом георгина, буксующим меж распорок,
Как расхристанный локомотив боччони,
С танцовщицами-фуксиями и с еще не
Распустившейся далией. плавающий в покое
Мир, где не спрашивают "что такое?
Что ты сказал? повтори" -- потому что эхо
Взвращает того воробья неизменно в ухо
От китайской стены; потому что ты
Произнес только одно: "цветы".
5. три рыцаря
В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу
Спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-
Мраке ротонды, как каменные осетры,
Чешуею кольчуги и жабрами лат. все три
Горбоносы и узколицы, и с головы до пят
Рыцари: в панцире, шлеме, с длинным мечем. и спят
Дольше, чем бодрствовали. сумрак ротонды. руки
Скрещены на груди, точно две севрюги.
За щелчком аппарата следует вспышка -- род
Выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,
На стену будущего, есть как бы выстрел). три
Рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри
Камеры то, что уже случилось -- либо при пуатье,
Либо в святой земле: путешественник в канотье
Для почивших заради отца и сына
И святого духа ужаснее сарацина.
Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.
Купы зеленых деревьев. белые мотыльки
Порхают у баптистерия над клумбой и т.д.
Прохладный английский полдень. в англии, как нигде
Природа скорее успокаивает, чем увлекает глаз;
И под стеной ротонды, как перед раз
Навсегда опустившимся занавесом в театре,
Аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.
6. йорк
ш.н.а.
Бабочки северной англии пляшут над лебедою
Под кирпичной стеною мертвой фабрики. за средою
Наступает четверг, и т.д. небо пышет жаром,
И поля выгорают. города отдают лежалым
Полосатым сукном, георгины страдают жаждой.
И твой голос -- "я знал трех великих поэтов. каждый
Был большой сукин сын" -- раздается в моих ушах
С неожиданной четкостью. я замедляю шаг
И готов оглянуться. скоро четыре года,
Как ты умер в австрийской гостинице. под стрелкой перехода
Ни души: черепичные кровли, асфальт, известка,
Тополя. честер тоже умер -- тебе известно
Это лучше, чем мне. как костяшки на пыльных счетах,
Воробьи восседают на проводах. ничто так
Не превращает знакомый подьезд в толчею колонн,
Как любовь к человеку; особенно если он
Мертв. отсутствие ветра заставляет тугие листья
Напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.
Человек приносит с собою тупик в любую
Точку света; и согнутое колено
Размножает тупым углом перспективу плена
Как журавлиный клин, когда он берет
Курс на юг. как все движущееся вперед.
Пустота, поглощая солнечный свет на общих
Основаньях с боярышником, увеличивается наощупь
В направленьи вытянутой руки, и
Мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.
В этом смысле он -- англия. англия в этом смысле
До сих пор империя и в состояньи -- если
Верить музыке, булькающей водой -
Править морями. впрочим, -- любой средой.
Я в последнее время немного сбиваюсь: скалюсь
Отраженью в стекле витрины; покамест палец
Набирает свой номер, рука опускает трубку.
Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,
Замерзшую на воде посредине бухты.
Выходя наружу из телефонной будки,
Слышу голос скворца, и в крике его -- испуг.
Но раньше, чем он взлетает, звук
Растворяется в воздухе. чьей беспредметной сини
И сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне,
Ибо тебя в ней нет. и вакуум постепенно
Заполняет местный ланшафт. как сухая пена,
Овцы покоятся на темнозеленых волнах
Йоркширского вереска. кордебалет проворных
Бабочек, повинуясь невидимому смычку,
Мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку
Ни на чем задержаться. и вертикальный стебль
Иван-чая длинней уходящей на север
Древней римской дороги, всеми забытой в риме.
Вычитая из меньшего большее, из человека -- время,
Получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом
Фоне отчетливей, чем удается телом
Это сделать при жизни, даже сказав "лови!"
Что источник любви превращает в обьект любви.
7.
Английские каменные деревни.
Бутылка собора в окне харчевни.
Коровы, разбредшиеся по полям.
Памятники королям.
Человек в костюме побитом молью
Провожает поезд, идущий, как все тут, к морю,
Улыбается дочке, уезжающей на восток.
Раздается свисток.
И бескрайнее небо над черепицей
Тем синее, чем громче птицей
Оглашаемо. и чем громче поет она,
Тем все меньше видна.
1
Третью неделю туман не слезает с белой
Колокольни коричневого, захолустного городка,
Затерявшегося в глухонемом углу
Северной адриатики. электричество
Продолжает в полдень гореть в таверне.
Плитняк мостовой отливает желтой
Жаренной рыбой. оцепеневшие автомобили
Пропадают из виду, не заводя мотора.
И вывеску не дочитать до конца. уже
Не терракота и охра впитывают в себя
Сырость, но сырость впитывает охру и терракоту.
Тень, оасыщающаяся от света,
Радуется при виде снимаемого с гвоздя
Пальто совершенно по-христиански. ставни
Широко растопырены, точно крылья
Погрузившихся с головой в чужие
Нзурядицы ангелов. там ив след, как иной прохожий,
Стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей
Мимо красавицы, но -- пичего пе видишь,
Кроме хлопьев тумапа. безветрие, тишипа.
Направленье потеряно. за поворотом
Фонари обрываются, как белое многоточье,
За которым следует только запах
Водорослей и очертанья пирса.
Безветрие и тишина как ржанье
Никогда не сбивающейся с пути
Чугунной кобылы виктора%эммануила.
2
Зимой обычно смеркается слишком рано;
Где-то вовне, снаружи, над головою.
Туго спеленутые клочковатой
Марлей стрелки на городских часах
Отстают от меркнувшего вдалеке
Рассеянного дневного света.
За сигаретами вышедший постоялец
Возвращается через десять минут к себе
По пробуравленоому в тумане
Его же туловищем тоннелю.
Ровный гул невидимого аэроплана
Напоминает жужжание пылесоса
В дальнем конце гостиничного коридора
И поглощает, стихая, свет.
"неббия", -- произносит, зевая, диктор,
И глаза на секунду слипаются, наподобье
Раковины, когда проплывает рыба
(зрачок погружается ненадолго
В свои перламутровые потемки).
И подворотня с лампочкой выглядит, как ребенок,
Поглощенный чтением под одеялом;
Одеяло все в складках, как тога евангелиста
В нише. настоящее, наше время
Со стуком отскакивает от бурого кирпича
Базилики, точно белый
Кожанный мяч, вколачиваемый в нее
Школьниками после школы.
Щербатые, но не мыслящие себя
В профиль, обшарпанные фасады.
Только голые икры кривых балясин
Одушевляют наглухо запертые балконы,
Где вот уже двести лет никто
Не появляется: ни наследница, ни кормилица.
Облюбованные брачующимися и просто
Скучающими чудищами карнизы.
Колоннада, оплывшая как стеарин.
И слепое, агатовое великолепье
Непроницаемого стекла,
За которым скрывается кушетка и пианино:
Старые, но именно светом дня
Оберегаемые успешно тайны.
В холодное время года нормальный звук
Предпочитает тепло гортани капризам эхо.
Рыба безмолствует; в недрах материка
Распевает горлинка. но ни той, ни другой не слышно.
Повисший над пресным каналом мост
Удерживает расплывчатый противоположный берег
От попытки совсем отделиться и выйти в море.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы
Тех, с чьим отсутствием не смириться;
И подтек превращает заветный вензель
В хвост морского конька. вбирай же красной
Губкой легких плотный молочный пар,
Выдыхаемый всплывшею амфитритой
И ее нереидами! протяни
Руку -- и кончики пальцев коснутся торса,
Покрытого пузырьками
И пахнущего, как в детстве, йодом.
3
Выстиранная, выглаженная простыня
Залива шуршит оборками, и бесцветный
Воздух на миг сгущается в голубя или чайку,
Но тотчас растворяется. вытащенные из воды
Лодки, баркасы, гондолы, плоскодонки,
Как непарная обувь, разбросаны на песке,
Поскрипывающим под подошвой. помни:
Любое движенье, по сути, есть
Перенесение тяжести тела в другое место.
Помни, что прошлому не уложиться
Без остатка в памяти, что ему
Необходимо будущее. твердо помни:
Только вода, и она одна,
Всегда и везде остается верной
Себе -- нечувствительной к метаморфозам, плоской
Находящейся там, где сухой земли
Больше нет. и патетика жизни с ее началом,
Серединой, редеющим календарем, концом
И т.д. стушевывается ввиду
Вечной, мелкой, бесцветной ряби.
Жесткая, мертвая проволка виноградной
Лозы мелко вздрагивает от собственного напряженья.
Деревья в черном саду ничем
Не отличаются от ограды, выглядящей
Как человек, которому больше не в чем
И -- главное -- некому признаваться.
Смеркается; безветрие, тишина.
Хруст ракушечника, шорох раздавленного гнилого
Тростника. пинаемая носком
Жестянка взлетает в воздух и пропадает
Из виду. даже спустя минуту
Не расслышать звука ее паденья
В мокрый песок. ни, тем более, всплеска.
В пространстве, не дыша,
Несется без дорог
Еще одна душа
В невидимый чертог.
А в сумраке внизу
Измученный сосуд
В кладбищенском лесу
Две лошади везут.
Отсюда не воззвать
Отсюда не взглянуть
Расставшихся в кровать
Больницы не вернуть.
Простились без тоски
Друг другу не грозя
При жизни не враги,
По смерти не друзья.
Сомненья не унять,
Шевелится в груди
Стремленье уравнять
Столь разные пути.
Пускай не обьяснить
И толком не связать
Пускай не возопить,
Но шепотом сказать,
Что стынущий старик,
Плывущий в темноте,
Пронзительней, чем крик
"осанна" в высоте.
Поскольку мертвецы
Не ангелам сродни
А наши близнецы.
Поскольку в наши дни
Доступнее для нас
Из вариантов двух
Страдание для глаз
Бессмертия на слух.
Октябрь -- месяц грусти и простуд,
И воробьи -- пролетарьят пернатых,
Захватывают в брошенных пенатах
Скворешники, как смольный институт.
И воронье, конечно, тут как тут.
Хотя вообще для птичьего ума
Понятья нет страшнее, чем зима.
Куда сильней страшится перелета
Наш длинноносый северный икар.
И потому пронзительное карр!
Звучит для нас как песня патриота.
Ноябрьским днем, когда защищены
От ветра только голые деревья,
А все необнаженное дрожит,
Я медленно бреду вдоль колоннады
Дворца, чьи стекла чувствуют закат
И голубей, слетевшихся гурьбою
К заполненным окурками весам
Слепой богини. старые часы
Показывают правильное время
Вода бурлит, и облака над парком
Не знают толком, что им предпринять
И пропускают по ошибке солнце.
1
Если кончу дни под крылом голубки,
Что вполне реально, без мясорубки
Становятся роскошью малых наций -
После множества комбинаций
Марс перемещается ближе к пальмам,
А сам я мухи не трону пальцем
Даже в ее апогей, в июле -
Словом, если я не умру от пули,
Если я умру в постели, в пижаме,
Ибо принадлежу к великой державе,
2
То лет через двадцать, когда мой отпрыск,
Не сумев отоварить лавровый отблеск,
Сможет сам зарабатывать, я осмелюсь
Бросить свое семейство -- через
Двадцать лет, окружен опекой
По причине безумия, в дом с аптекой
Я приду пешком, если хватит силы,
За единственным, что о тебе в россии,
Мне напомнит, хоть против правил
Возвращаться за тем, что другой оставил.
3
Это в сфере нравов сочтут прогрессом.
Через двадцать лет я приду за креслом,
На котором ты предо мной сидела
В день, когда для христова тела
Завершались распятья муки
В пятый день страстной ты сидела, руки
Скрестив, как бонапарт на эльбе,
И на всех перекрестках белели вербы.
Ты сложила руки на зелень платья,
Не рискуя их раскрывать в обьятья.
4
Данная поза при всей приязни,
Это лучшая гемма для нашей жизни.
И она отнюдь не неподвижность. это
Апофеоз в нас самих предме.0:
Замена смиренья простым покоем.
То есть новый вид христианства, коим
Долг дорожить и стоять на страже
Тех, кто, должно быть, способен даже,
Когда придет гавриил с трубою,
Мертвый предмет продолжать собою.
5
У пророков не принято быть здоровым.
Прорицатели в массе увечны, словом,
Я не более зряч, чем назонов калхас.
Потому прорицать -- все равно, что кактус
Или львиный зев подносить к забралу
Все равно, что учить алфавит по брайлю.
Безнадежно. предметов, по крайней мере,
На тебя похожих на ощупь, в мире
Что назавается, кот наплакал.
Какова твоя жертва, таков оракул.
6
Ты, несомненно, простишь мне этот
Гаерский тон. это лучший метод
Сильные чувства спасти от массы
Слабых. греческий принцип маски
Снова в ходу. ибо в наше время
Сильные гибнут. тогда как племя
Слабых -- плодится и врозь и оптом.
Прими же сегодня, как мой поскриптум
К теории дарвина, столь пожухлой,
Эту новую правду джунглей.
7
8
В нашем прошлом -- величье, в грядущем -- проза
Ибо с кресла пустого не больше спроса,
Яжм с тебя, в нем сидевшей лагерды тише,
Руки сложив' как писал я выше.
Впрочем, в сумме своей наших дел обьятья
Много меньше раскинутях рук распятья.
Так что эта находка певца хромого
Сейчас, на страстной 67-го
Предо мною маячит подобьем вета
На прыжки в 90%ые годы века.
9
Если меня не спасет та птичка,
То есть если она не снесет яичка,
И в сем лабиринте без ариадны
(ибо у смерти есть варианты,
Предвидеть которые -- тоже доблесть)
Я останусь один, и, увы, сподоблюсь
Холеры, доноса, отправки в лагерь,
Если только не ложь, что лазарь
Был воскрешен, то я сам воскресну.
Тем скорее, знаешь, приближусь к креслу.
10
Впрочем, спешка глупа и греховна. вале!
То есть некуда так поспешать. едва ли
Может крепкому креслу грозить погибель,
Ибо у нас, на востоке, мебель
Служит трем поколениям кряду.
Я исключая пожар и кражу.
Страшней, что смешать его могут с кучей
Других при уборке. на этот случай
Я даже сделать готов зарубки,
Изобразив голубка у голубки.
11
Пусть теперь кружат, как пчелы ульев,
По общим орбитам столов и стульев
Кресло твое по ночной столовой.
Клеймо -- не позор, а основа новой
Астрономии, что, перейдем на шепот,
Подтверждает армейско-тюремный опыт:
Заклейменные вещи -- источник твердых
Взглядов на мир у живых и мертвых.
Так что мне не взирать, как в подобные лица,
На похожие кресла с тоской улисса.
12
Я -- не сборщик реликвий. подумая, если
Эта речь длинновата, то речь о кресле
Только повод проникнуть в другие сферы
Ибо от всякой великой веры
Остаются, как правило, только мощи.
Так суди ж о силе любви, коль вещи
Те, к которым ты прикоснулась ныне,
Превращаю при жизни твоей в святыни.
Посмотри: доказуют такие нравы
Не величье певца, а его державы.
13
Русский орел, потеряв корону,
Напоминает сейчас ворону.
Его горделивый недавно клекот,
Теперь превратился в гортанный рокот.
Это -- страсть орлов, или голос страсти,
Обернувшийся следствием, эхом власти.
И любовная песня не многим тише.
Любовь -- имперское чувство. ты же
Такова, что россия в своей удаче
Говорить не может с тобой иначе.
14
Кресло стонет, и вбирает теплый
Воздух прихожей. в стояк за каплей
Падает капля из крана. скромно
Стрекочет будильник под лампой. ровно
Падает снег на пустые стены
И на цветы у окна, чьи тени
Сремятся за раму, продлить квартиру
И вместе все создает картину
Того в этот миг -- и вдали, и возле -
Так было до нас и так будет после.
15
Доброй ночи тебе, а мне -- не бденья.
Доброй ночи стране моей для сведенья
Личных счетов со мной пожелай оттуда,
Где посредством ворот или просто чуда,
Ты превратишся в почтовый адрес.
Деревья шумят за окном, и абрис
Крыш представляет границу суток...
В неподвижном теле порой рассудок
Открывает в руке, как в печи заслонку.
И перо за тобою бежит вдогонку.
16
Не догонит! поелику ты -- как облак.
То есть облик девы, конечно, облик
Души для мужчины. не так ли, муза?
В этом причины -- и смерть -- союза.
Ибо души бесплотны. ну что ж, тем дальше
Ты от меня. не догонит! дай же
На прощание руку. на том спасибо.
Величава наша разлука, ибо
Навсегда расстаемся. смолкает цитра.
Навсегда -- не слово, а вправду цифра,
Чьи нули, когда мы зарастем травою,
Перекроют эпоху и век с лихвою.
Отказом от скромного перечня -- жест
Большой широты в крахоборе!
Сжимая пространство до образа мест,
Где я пресмыкался от боли,
Как спившийся кравец в предсмертном бреду
Заплатой на барское платье
С изнанки твоих горизонтов кладу
На движимость это заклятье!
Проулки, предместья, задворки -- любой
Твой адрес -- пустырь, палисадник -
Что избрано будет для жизни тобой,
Дано, как трагедии задник.
Настолько я ожил, что где бы любви
Своей не воздвигла ты ложе,
Все будет не краше, чем храм на крови,
И общим бесплодием схоже.
Прими ж мой процент, разменяв чистоган
Разлуки на брачных голубок,
За лучшие дни поднимаю стакан,
Ка пьет инвалид за обрубок.
На разницу в жизни свернув костыли,
Будь с ней до конца солидарной:
Не мягче на сплетне себе постели,
Чем мне -- на листве календарной.
И мертвым я буду существенней для
Тебя, чем холмы и озера:
Не большую правду скрывает земля,
Чем та, что открыта для взора!
В тылу твоем каждый растоптанный злак
Воспрянет, как пепел лядащий.
И будут круги расширяться, как зрак
Вдогонку тебе, уходящей.
Глушеною рыбой всплывает со дна,
Кочуя, как призрак по требам,
Как тело, истлевшее прежде рядна,
Как тень моя, взапуски с небом,
Повсюду начнет возвещать обо мне
Тебе, как заправский мессия,
И корчиться будет на каждой стене
В том доме, чья крыша -- россия.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что связок не щадя и перепонок,
Во мне кричит все детское: ребенок
Один страшится уходить во тьму.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что молодости пламенной -- я молод -
С ее живыми органами холод
Столь дальних палестин не по уму.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что взрослый не зовет себе подмогу.
Я слишком горд, чтобы за то, что богу
Предписывалось, браться самому.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что близость смерти ложью не унижу:
Я слишком стар. но и вблизи не вижу
Там избавленья сердцу моему.
Сын! если я не мертв, то потому,
Что знаю, что в аду тебя не встречу.
Апостол же, чьей воле я перечу,
В рай не позволит занести чуму.
Сын! я бессмертен. не как оптимист.
Бессмертен как животное, что строже.
Все волки для охотника похожи.
А смерть -- ничтожный физиогномист.
Грех спрашивать с разрушенных орбит!
Но лучше мне кривляться в укоризне,
Чем быть тобой неузнанным при жизни,
Услышь меня: отец твой не убит.
Я выпил газированной воды
Под башней белорусского вокзала
И оглянулся, думая куда
Отсюда бросить кости. вылезала
Из-под домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
Сквозь турникеты масса естества
Как черный фарш из мясорубки перла.
Чугунного максимыча спина
Маячила, жужжало мото -- вело,
Неслись такси, грузинская шпана
Вцепившись в розы, бешенно ревела.
Из-за угла несло нашатырем,
Лаврентием и средствами от зуда.
И я был чужд себе и четырем
Возможным направлениям отсюда,
Красавица уехала. ни слез,
Ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колес,
Пригодных лишь к движению по кругу.