Страница:
Малин, вздохнув, отвернулся от окна.
– Не вижу связи. Что общего может быть, скажем, между стрептококковой пневмонией и кандидамикозом?
Профессор поджал губы.
– Помню, похожий комментарий встретился мне в тысяча девятьсот восемьдесят первом или восемьдесят втором. Его сделал эпидемиолог из Национального института здравоохранения.
– И что же?
– Он задавался вопросом, чего общего между саркомой Капоши и пневмоцистной пневмонией.
Хатч резко повернулся к нему.
– Не надо, а? Это же не может быть ВИЧ! – выпалил он. И затем, прежде чем профессор придумал очередную ехидную реплику, Хатч сообразил, что тот имеет в виду. – ВИЧ убивает, истощая иммунную систему, – продолжил Малин. – Позволяя любой из подвернувшихся болезней взять верх.
– Именно. Тебе нужно отделить зловредный шум, так сказать, и посмотреть, что осталось.
– Значит, мы ищем нечто, что разрушает иммунную систему.
– Понятия не имею, почему на острове заболело столько народу, – сказала Бонтьер. – Из моей группы никто не заболел.
Хатч уставился на неё.
– Никто?
Бонтьер покачала головой.
– Ну, вот видишь? – улыбнувшись, сказал профессор Хорн и постучал тростью по полу. – Ты хотел найти что-то общее. Теперь у тебя появились некоторые исходные данные.
Он поднялся и протянул Бонтьер руку.
– Было очень мило познакомиться с вами, mademoiselle. Мне бы очень хотелось остаться подольше. Но – увы! – надвигается шторм, и мне пора домой. Шерри, тапочки, собака, камин.
Как только профессор потянулся к пальто, по крыльцу прогрохотали торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в дом ворвался порыв ветра. На пороге стоял Донни Труитт в распахнутом плаще. По его лицу ручьём стекала вода.
Молния надвое разорвала небо, и по заливу прокатился мощный раскат грома.
– Донни? – спросил Хатч.
Труитт обеими руками распахнул на груди насквозь промокшую рубашку. Хатч услышал за спиной резкий выдох профессора.
– Grande merde du noir, – прошептала Бонтьер.
Подмышки Труитта были усыпаны огромными пятнами мокнущей лезии. Вода стекала по ним, становясь зеленовато-розовой. Глаза опухли, под ними набрякли иссиня-чёрные мешки. Очередная вспышка молнии – и, когда гром начал стихать, Труитт испустил крик. Он нетвёрдо шагнул вперёд, сдирая с головы зюйдвестку.
На какой-то миг все трое стояли, словно парализованные. Затем Хатч и Бонтьер взяли Донни под руки и подвели к дивану.
– Помоги мне, Мал, – задыхаясь, сказал Труитт, запуская в волосы обе пятерни. – Я в жизни никогда не болел.
– Я помогу, – ответил Хатч. – Но сначала ложись, и дай осмотреть твою грудь.
– К чёрту грудь, – выдохнул Донни. – Я говорю об этом!
И конвульсивно мотнул головой. Малин в ужасом увидел зажатые в обеих ладонях пряди толстых рыжих волос.
43
44
45
– Не вижу связи. Что общего может быть, скажем, между стрептококковой пневмонией и кандидамикозом?
Профессор поджал губы.
– Помню, похожий комментарий встретился мне в тысяча девятьсот восемьдесят первом или восемьдесят втором. Его сделал эпидемиолог из Национального института здравоохранения.
– И что же?
– Он задавался вопросом, чего общего между саркомой Капоши и пневмоцистной пневмонией.
Хатч резко повернулся к нему.
– Не надо, а? Это же не может быть ВИЧ! – выпалил он. И затем, прежде чем профессор придумал очередную ехидную реплику, Хатч сообразил, что тот имеет в виду. – ВИЧ убивает, истощая иммунную систему, – продолжил Малин. – Позволяя любой из подвернувшихся болезней взять верх.
– Именно. Тебе нужно отделить зловредный шум, так сказать, и посмотреть, что осталось.
– Значит, мы ищем нечто, что разрушает иммунную систему.
– Понятия не имею, почему на острове заболело столько народу, – сказала Бонтьер. – Из моей группы никто не заболел.
Хатч уставился на неё.
– Никто?
Бонтьер покачала головой.
– Ну, вот видишь? – улыбнувшись, сказал профессор Хорн и постучал тростью по полу. – Ты хотел найти что-то общее. Теперь у тебя появились некоторые исходные данные.
Он поднялся и протянул Бонтьер руку.
– Было очень мило познакомиться с вами, mademoiselle. Мне бы очень хотелось остаться подольше. Но – увы! – надвигается шторм, и мне пора домой. Шерри, тапочки, собака, камин.
Как только профессор потянулся к пальто, по крыльцу прогрохотали торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в дом ворвался порыв ветра. На пороге стоял Донни Труитт в распахнутом плаще. По его лицу ручьём стекала вода.
Молния надвое разорвала небо, и по заливу прокатился мощный раскат грома.
– Донни? – спросил Хатч.
Труитт обеими руками распахнул на груди насквозь промокшую рубашку. Хатч услышал за спиной резкий выдох профессора.
– Grande merde du noir, – прошептала Бонтьер.
Подмышки Труитта были усыпаны огромными пятнами мокнущей лезии. Вода стекала по ним, становясь зеленовато-розовой. Глаза опухли, под ними набрякли иссиня-чёрные мешки. Очередная вспышка молнии – и, когда гром начал стихать, Труитт испустил крик. Он нетвёрдо шагнул вперёд, сдирая с головы зюйдвестку.
На какой-то миг все трое стояли, словно парализованные. Затем Хатч и Бонтьер взяли Донни под руки и подвели к дивану.
– Помоги мне, Мал, – задыхаясь, сказал Труитт, запуская в волосы обе пятерни. – Я в жизни никогда не болел.
– Я помогу, – ответил Хатч. – Но сначала ложись, и дай осмотреть твою грудь.
– К чёрту грудь, – выдохнул Донни. – Я говорю об этом!
И конвульсивно мотнул головой. Малин в ужасом увидел зажатые в обеих ладонях пряди толстых рыжих волос.
43
Клэй встал у поручней на корме одномоторного тральщика. Мегафон висел на рулевой рубке, промокший и бесполезный, испорченный дождём. Пастор и шестеро самых упорных протестующих временно укрылись с подветренной стороны огромного корабля «Талассы» – того самого, что они сначала пытались заблокировать.
Вуди Клэй промок до костей, но чувство поражения – горького, безвозвратного – проникало куда глубже, чем влага. Большое судно, «Цербер» оставалось необъяснимым образом брошенным. Либо это, либо экипаж на борту получил приказ не показываться: невзирая ни на гудки, ни на сирены и крики соратников, на палубе так и не появилось ни единой живой души. Быть может, это изначально было ошибкой, печально подумал пастор, – выбрать мишенью самый крупный корабль. Возможно, им стоило направиться к самому острову и заблокировать пирс. По крайней мере, это бы хоть что-то дало: часа два назад несколько баркасов, под завязку забитые пассажирами, на большой скорости направились от протестной флотилии в направлении Стормхавэна.
Пастор бросил взгляд на жалкие остатки своего флота. Когда сегодня утром они покидали гавань, его окрыляла сила духа, переполняла убеждённость, какую он чувствовал лишь в молодости – если не сильнее. Клэй был уверен, что на этот раз всё будет иначе и для города, и для него самого. Наконец, он сможет сделать хоть что-то, заставит этих добрых людей отбросить безразличие. Но сейчас, взирая на полдюжины вздымающихся на волнах мокрых лодок, ему не оставалось ничего, кроме как признать – протест, подобно всему, что ни пытаешься сделать в Стормхавэне, кажется, обернулся сокрушительным провалом.
Владелец «Ко-опа Лобстермана», Лемюэль Смит, выдвинул оградительные брусья и подвёл лодку к судёнышку пастора. Обе посудины тяжело поднимались и стучали друг о дружку, а дождь хлестал по морю. Клэй перегнулся через планшир. Волосы облепили угловатую голову, придавая и без того суровому лицу вид черепа.
– Пора возвращаться, пастор! – прокричал рыбак, крепко вцепившись в борт. – Шторм будет что надо. Может, когда он утихнет, мы сделаем ещё одну попытку.
– Но уже будет слишком поздно! – воскликнул Клэй, силясь перекричать дождь и ветер. – Ущерб будет нанесён.
– Мы показали, как ко всему этому относимся, – ответил Лемюэль.
– Лем, вопрос не в том, чтобы показать наше отношение, – сказал Клэй. – Я продрог и намок не хуже тебя. Но мы должны принести эту жертву. Мы должны их остановить!
Рыбак покачал головой.
– Мы не сможем остановить их в такую погоду, пастор. В любом случае, этот малыш северо-восточник может выполнить работу за нас, – сказал Смит. Он бросил в небо настороженный взгляд, внимательно осмотрел, а после прикинул расстояние до далёкого берега – призрачной голубой полоски, исчезающей под проливным дождём. – Я не могу позволить себе потерять лодку.
Клэй помолчал. Не могу позволить потерять лодку. Это – основа основ. Они просто не могут понять, что есть кое-что поважнее лодок или денег. И, может быть, никогда не смогут понять. Пастор почувствовал странное ощущение в уголках глаз и смутно догадался, что плачет. Неважно – ещё пара слезинок в океан скорби.
– Я бы не хотел чувствовать вину, если кто-то потеряет лодку, – отворачиваясь, сумел выдавить он. – Возвращайся, Лем. Я остаюсь.
Рыбак в нерешительности помедлил.
– Я буду чувствовать себя спокойнее, если ты тоже вернёшься. Можно сразиться с ними в другой раз, но нельзя победить океан.
Клэй лишь махнул рукой.
– Может быть, я высажусь на остров, лично поговорю с Найдельманом… – сказал он, пряча лицо и делая вид, что занят лодкой.
Ещё несколько мгновений Смит продолжал смотреть на него прищуренным взглядом обеспокоенных глаз. Клэй – неважный моряк. Но говорить кому-нибудь, что делать и чего не делать на своей лодке – обида, которую нельзя простить. К тому же, Смит разглядел кое-что в лице пастора – внезапную безрассудную опрометчивость, быть может – и понял: всё, что ни скажет, окажется бесполезным.
Он хлопнул по планширу лодки Клэя.
– Ну, тогда мы возвращаемся. Если понадобится помощь – я буду следить за каналом десять-пять.
Клэй машинально проверил состояние лодки. Помпы работали без сучка без задоринки, выбрасывая за борт тонкие струйки воды; мотор гудел ровно; дизельного топлива оставалось ещё много. Теперь, когда всё так обернулось – теперь, когда он один, и лишь Всемогущий его единственный соратник – пастора захлестнуло необъяснимое чувство комфорта. Быть может, то был грех самонадеянности – так много ожидать от жителей Стормхавэна. Клэй не мог положиться на них, но мог положиться на себя.
Впрочем, прежде чем направиться к острову Рэгид, он бы немного подождал. У него остались лодка и время. Сколько угодно времени.
Клэй продолжил смотреть вслед остаткам флотилии, плывущим в порт Стормхавэна. Руки пастора со всей силой вцепились в штурвал. Вскоре лодки превратились практически в ничто – далёкие призрачные точки на фоне серой воды.
Пастор не увидел приближения катера «Талассы», который отплыл от острова. Катер жестоко качало и сбивало с курса, борт с каждым нырком обрушивался в воду, но он неумолимо придерживался направления на причальный люк с обратной стороны «Цербера».
Вуди Клэй промок до костей, но чувство поражения – горького, безвозвратного – проникало куда глубже, чем влага. Большое судно, «Цербер» оставалось необъяснимым образом брошенным. Либо это, либо экипаж на борту получил приказ не показываться: невзирая ни на гудки, ни на сирены и крики соратников, на палубе так и не появилось ни единой живой души. Быть может, это изначально было ошибкой, печально подумал пастор, – выбрать мишенью самый крупный корабль. Возможно, им стоило направиться к самому острову и заблокировать пирс. По крайней мере, это бы хоть что-то дало: часа два назад несколько баркасов, под завязку забитые пассажирами, на большой скорости направились от протестной флотилии в направлении Стормхавэна.
Пастор бросил взгляд на жалкие остатки своего флота. Когда сегодня утром они покидали гавань, его окрыляла сила духа, переполняла убеждённость, какую он чувствовал лишь в молодости – если не сильнее. Клэй был уверен, что на этот раз всё будет иначе и для города, и для него самого. Наконец, он сможет сделать хоть что-то, заставит этих добрых людей отбросить безразличие. Но сейчас, взирая на полдюжины вздымающихся на волнах мокрых лодок, ему не оставалось ничего, кроме как признать – протест, подобно всему, что ни пытаешься сделать в Стормхавэне, кажется, обернулся сокрушительным провалом.
Владелец «Ко-опа Лобстермана», Лемюэль Смит, выдвинул оградительные брусья и подвёл лодку к судёнышку пастора. Обе посудины тяжело поднимались и стучали друг о дружку, а дождь хлестал по морю. Клэй перегнулся через планшир. Волосы облепили угловатую голову, придавая и без того суровому лицу вид черепа.
– Пора возвращаться, пастор! – прокричал рыбак, крепко вцепившись в борт. – Шторм будет что надо. Может, когда он утихнет, мы сделаем ещё одну попытку.
– Но уже будет слишком поздно! – воскликнул Клэй, силясь перекричать дождь и ветер. – Ущерб будет нанесён.
– Мы показали, как ко всему этому относимся, – ответил Лемюэль.
– Лем, вопрос не в том, чтобы показать наше отношение, – сказал Клэй. – Я продрог и намок не хуже тебя. Но мы должны принести эту жертву. Мы должны их остановить!
Рыбак покачал головой.
– Мы не сможем остановить их в такую погоду, пастор. В любом случае, этот малыш северо-восточник может выполнить работу за нас, – сказал Смит. Он бросил в небо настороженный взгляд, внимательно осмотрел, а после прикинул расстояние до далёкого берега – призрачной голубой полоски, исчезающей под проливным дождём. – Я не могу позволить себе потерять лодку.
Клэй помолчал. Не могу позволить потерять лодку. Это – основа основ. Они просто не могут понять, что есть кое-что поважнее лодок или денег. И, может быть, никогда не смогут понять. Пастор почувствовал странное ощущение в уголках глаз и смутно догадался, что плачет. Неважно – ещё пара слезинок в океан скорби.
– Я бы не хотел чувствовать вину, если кто-то потеряет лодку, – отворачиваясь, сумел выдавить он. – Возвращайся, Лем. Я остаюсь.
Рыбак в нерешительности помедлил.
– Я буду чувствовать себя спокойнее, если ты тоже вернёшься. Можно сразиться с ними в другой раз, но нельзя победить океан.
Клэй лишь махнул рукой.
– Может быть, я высажусь на остров, лично поговорю с Найдельманом… – сказал он, пряча лицо и делая вид, что занят лодкой.
Ещё несколько мгновений Смит продолжал смотреть на него прищуренным взглядом обеспокоенных глаз. Клэй – неважный моряк. Но говорить кому-нибудь, что делать и чего не делать на своей лодке – обида, которую нельзя простить. К тому же, Смит разглядел кое-что в лице пастора – внезапную безрассудную опрометчивость, быть может – и понял: всё, что ни скажет, окажется бесполезным.
Он хлопнул по планширу лодки Клэя.
– Ну, тогда мы возвращаемся. Если понадобится помощь – я буду следить за каналом десять-пять.
***
Клэй на холостом ходу остался под прикрытием «Цербера» и посмотрел на последние лодки, уходящие в бурное море. На ветру звук их моторов то стихал, то вновь становился громче. Пастор плотнее запахнул плащ и попытался выпрямиться. Округлый белый корпус большого корабля, неподвижный, словно скала, вздымался из воды в двадцати ярдах. Волны бесшумно огибали «Цербер» и скользили дальше.Клэй машинально проверил состояние лодки. Помпы работали без сучка без задоринки, выбрасывая за борт тонкие струйки воды; мотор гудел ровно; дизельного топлива оставалось ещё много. Теперь, когда всё так обернулось – теперь, когда он один, и лишь Всемогущий его единственный соратник – пастора захлестнуло необъяснимое чувство комфорта. Быть может, то был грех самонадеянности – так много ожидать от жителей Стормхавэна. Клэй не мог положиться на них, но мог положиться на себя.
Впрочем, прежде чем направиться к острову Рэгид, он бы немного подождал. У него остались лодка и время. Сколько угодно времени.
Клэй продолжил смотреть вслед остаткам флотилии, плывущим в порт Стормхавэна. Руки пастора со всей силой вцепились в штурвал. Вскоре лодки превратились практически в ничто – далёкие призрачные точки на фоне серой воды.
Пастор не увидел приближения катера «Талассы», который отплыл от острова. Катер жестоко качало и сбивало с курса, борт с каждым нырком обрушивался в воду, но он неумолимо придерживался направления на причальный люк с обратной стороны «Цербера».
44
Донни Труитт улёгся на диван. Теперь, когда введённая внутримышечно доза лоразепама начала оказывать действие, он задышал спокойнее. Пока Хатч осматривал его, Донни продолжал смотреть в потолок, терпеливо помаргивая. Бонтьер с профессором удалились на кухню и сейчас переговаривались тихими голосами.
– Донни, скажи мне, – произнёс Хатч. – Когда появились первые симптомы?
– С неделю назад, – горестно ответил Труитт. – Я вообще не обращал внимания. Меня начало подташнивать по утрам. Я даже пару раз вывалил завтрак. Потом на груди возникла сыпь.
– Как она выглядела?
– Поначалу – красные пятнышки. Потом они вроде как набухли. Шея тоже начала болеть. По бокам, в общем. И я стал замечать волосы в расчёске. Сперва немного, но теперь думаю, потяну – и они вылезут все до единого. Но у нас в семье никогда не было лысых, предков хоронили с волосатой башкой. Господи, Малин, боюсь себе представить, как отнесётся жена к тому, что я стал лысым!
– Не волнуйся, это не навсегда. Как только выясним, что не так, и вылечим это, они снова отрастут.
– Надеюсь, – сказал Труитт. – Вернулся вчера с ночной смены, и сразу лёг спать, но утром сделалось только хуже. Я в жизни не был у доктора. Но я думал… Чёрт, ведь ты же друг, правда? Я не собираюсь в клинику или ещё куда.
– Ещё что-нибудь, о чём мне следует знать? – спросил Хатч.
Донни внезапно смутился.
– Ну, моя… Болит на заднице. То ли болячка, то ли ещё что.
– Повернись на бок, – сказал Хатч. – Я посмотрю.
Некоторые из симптомов оказались похожими на жалобы остальных пациентов: апатия, тошнота. Но, как и в случае с остальными, у Донни оказались и уникальные симптомы. Хатч протянул руку к потрёпанному томику справочника Мерка. Через несколько минут доктор с угнетающей лёгкостью поставил рабочий диагноз: Донни страдает от хронического гранулематоза. Обширные гранулерные лезии на коже, гнойные лимфатические узлы, перианальные нарывы – диагноз практически однозначен. Но эта болезнь обычно переходит по наследству, – подумал Хатч. – Неспособность лейкоцитов сражаться с бактерией. Почему она проявилась лишь сейчас?
Отложив справочник, он вернулся в гостиную.
– Донни, – сказал он. – Дай ещё разок глянуть на волосы. Хочу посмотреть, чисто ли они выходят.
– Чисто, чисто. Ещё немного – меня жена не узнает, – откликнулся Труитт и робко притронулся к голове.
При этом жесте Хатч отметил на руке скверного вида порез, который раньше не замечал.
– Дай-ка руку сюда, – велел он. Закатав рукав, осмотрел запястье Донни. – Что это?
– Ерунда. Поцарапал в Колодце.
– Надо прочистить, – сказал Малин. Порывшись в чемоданчике, обработал порез раствором соли и бетадина, после чего смазал местной антибактериальной мазью. – Как это случилось?
– Наткнулся на полоску титана, когда в Колодец ставили эту чудо-лестницу.
Хатч, вздогнув, поднял на него глаза.
– Но уже прошло больше недели. А порез будто только что сделан.
– Не знаю. Он снова и снова открывается. Клянусь, благоверная смазывает её каждый вечер.
Малин ещё раз внимательно осмотрел царапину.
– Не инфицирована, – заметил он. – А с зубами всё в порядке?
– Забавно, что ты спросил. Только вчера заметил, что один из коренных чуть шатается. Старею, что ли?
Потеря волос, потеря зубов, замедление восстановительных процессов. Точь-в-точь, как у пиратов. Пираты страдали от совершенно других, не связанных между собой заболеваний. Но эти симптомы были у всех. Так же, как у группы землекопов.
Хатч покачал головой. Все классические симптомы цинги, но прочие необычные признаки цингу исключают. И всё же, в них что-то до боли знакомо. Как сказал профессор – забудь прочие болезни, вычеркни их, посмотри, что осталось. Пониженное количество лейкоцитов. Потеря волос и зубов, замедление восстановительных процессов, тошнота, слабость, апатия…
Внезапно всё стало кристалльно ясно.
Хатч стремительно вскочил на ноги.
– О, Господи!… – воскликнул он.
Все части головоломки сложились воедино. Малин, словно громом поражённый, несколько мгновений не мог двинуться с места, силясь осознать ужасную истину.
– Подожди минутку, – сказал он Труитту.
Доктор накинул на него одеяло и повернулся. Взгляд на часы: уже семь. Найдельману осталась лишь пара часов, чтобы проникнуть в сокровищницу.
Хатч несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь удержать самообладание. Затем подошёл к телефону и набрал номер автоматического роутера на острове.
Тишина.
– Чёрт! – пробормотал Малин.
Доктор достал рацию из чемоданчика. Все каналы «Талассы» были забиты помехами.
С минуту он размышлял, как можно быстрее обдумывал доступные варианты. И так же быстро понял, что вариант лишь один.
Он шагнул на кухню. Профессор разложил на кухонном столе с дюжину наконечников стрел и рассказывал Бонтьер о прибрежных городах Индии. Она взволнованно подняла взгляд на Малина, но моментально сникла, увидев его лицо.
– Изобель, – негромко попросил он. – Я должен поехать на остров. Будь добра, посиди здесь и проследи, чтобы Донни сел в «скорую» и уехал в госпиталь.
– На остров?! – воскликнула Бонтьер. – Ты с ума сошёл?
– Нет времени объяснять, – бросил Хатч, направляясь к стенному шкафу.
За спиной Малина Бонтьер и профессор поднялись на ноги. Хатч достал из шкафа два шерстяных свитера и по очереди принялся их натягивать.
– Малин…
– Прости, Изобель. Объясню потом.
– Я еду с тобой.
– Даже не думай, – сказал Хатч. – Это слишком опасно. В любом случае, тебе нужно остаться и проследить, чтобы Донни отвезли в госпиталь.
– Не собираюсь ни в какой госпиталь, – донёсся с дивана слабый голос.
– Видишь? – сказал Малин.
Он накинул штормовку, не забыв затолкать зюйдвестку в карман.
– Нет. Я знаю море. В такую погоду можно плыть лишь вдвоём, и ты тоже это знаешь, – сказала она.
И принялась вытаскивать из шкафа одежду – толстые свитеры, старый плащ отца Малина…
– Извини, – сказал Хатч, просовывая ноги в пару ботинок.
Он почувствовал на плече руку профессора.
– Леди права, – сказал тот. – Я не знаю, что всё это значит, но твёрдо знаю одно – ты не можешь рулить, следить за курсом и причаливать к берегу в одиночку. Не в такую погоду. Я посажу Донни в «скорую» и лично прослежу, чтобы его отправили в больницу.
– Вы что, не слышите меня? – крикнул Донни. – Я не поеду на «скорой»!
Профессор повернулся и пригвоздил его строгим взглядом.
– Ещё слово, и тебя, как психа, к носилкам привяжут бинтами. Так или иначе, но ты поедешь!
Короткое молчание.
– Слушаюсь, сэр, – ответил Труитт.
Профессор посмотрел на Бонтьер и Малина и подмигнул.
Хатч схватил фонарь и повернулся к Бонтьер. Из-под жёлтой зюйдвестки, большей на несколько размеров, чем надо, выглянули её решительные глаза.
– Она может не меньше тебя, – сказал профессор. – Или даже больше, если уж на то пошло.
– Зачем тебе это? – тихо спросил Хатч.
В ответ Бонтьер просунула руку ему под локоть.
– Потому что вы особенный, monsieur le docteur. Особенный для меня. Я бы никогда себе не простила, если бы бросила тебя одного, и с тобой случилось что-нибудь скверное.
Хатч на мгновение задержался, чтобы прошептать профессору рекомендации для Труитта, и затем они с Бонтьер выбежали на улицу, в ливень. За последний час шторм неимоверно усилился, и поверх воя ветра и треска бешено раскачивающихся деревьев Хатч услышал грохот атлантических валов. Те молотили о мыс с такой мощью, что низкий гул, скорее, чувствовался нутром, а не ушами.
Они со всех ног бросились бежать по запруженным улицам, мимо домов с закрытыми ставнями. В преждевременно наступившей тьме тускло светили фонари. Хватило минуты, чтобы Малин промок насквозь, даже плащ не помог. Когда они приблизились к причалу, голубым светом ослепительно вспыхнула молния, и тут же раздался оглушительный гром. В следующий миг Хатч расслышал хлопок трансформатора у гавани. Город мгновенно погрузился в непроглядный мрак.
Малин и Бонтьер добрались до пирса и, осторожно ступая по скользким сходням, спустились на надводную часть. Все лодки были укреплены на шатающейся надстройке. Вытащив из кармана нож, Хатч перерезал трос ялика «Плэйн Джейн» и, с помощью Бонтьер, столкнул его в воду.
– Под нами двумя он может опрокинуться, – сказал Хатч, делая шаг в лодку. – Я вернусь и заберу тебя.
– Давай уж, возвращайся, – ответила Бонтьер.
В свитере и плаще чересчур большого размера вид у неё оказался потешный.
Даже не потрудившись запустить мотор, Хатч просунул вёсла в уключины и погрёб к «Плэйн Джейн». Воды гавани до сих пор оставались более-менее спокойны, но ветер сделался просто невыносимым. Ялик швыряло вверх и вниз, он то и дело с омерзительным треском опускался на дно впадин меж волн. Продолжая грести, спиной к морю, Малин увидел очертания города, тёмного на фоне мрачного неба. Взгляд непроизвольно скользнул к узкому, высокому дому приходского священника. Вспышка злой молнии, и в это мгновение доктор увидел – или подумал, что видит Клэр. В жёлтой юбке, держась рукой за дверной проём, та смотрела в море – прямо на него. В следующий миг снова стало темно.
Добравшись до яхты, ялик хлопнулся о борт. Накрепко привязав его к корме, Хатч вскарабкался на борт, запустил двигатель и, произнеся краткую молитву, дёрнул за стартер. «Плэйн Джейн» ожила. Слушая лязг поднимающейся якорной цепи о клюз, Хатч в очередной раз порадовался, что ему досталось такое надёжное судно.
Он добавил оборотов и широкой дугой проплыл мимо пирса, с удовлетворением отметив, что Бонтьер вскарабкалась на борт с резвостью истинного моряка, несмотря на громоздкое одеяние. Малин бросил ей спасательный жилет, она мигом нацепила его на себя, после чего заправила волосы под зюйдвестку. Хатч бросил взгляд на нактоуз и затем перевёл на море – на два светящихся буйка посередине пролива и на буй с колоколом на выходе из бухты.
– Когда выйдем в открытое море, – сказал он, – я собираюсь на половинной скорости идти по диагонали к волнам. Болтанка будет что надо, так что держись за что-нибудь. И оставайся рядом – мне может понадобится помощь в управлении.
– Дурак, – раздражительно ответила Бонтьер. Нервное напряжение обернуло обыкновенно хорошее настроение вспыльчивостью. – Неужели ты думаешь, что штормы бывают лишь здесь? Что я действительно хочу, так это узнать причину нашей идиотской поездки.
– Сейчас объясню, – произнёс Хатч, вглядываясь в бурное море. – Но тебе это ничуть не понравится.
– Донни, скажи мне, – произнёс Хатч. – Когда появились первые симптомы?
– С неделю назад, – горестно ответил Труитт. – Я вообще не обращал внимания. Меня начало подташнивать по утрам. Я даже пару раз вывалил завтрак. Потом на груди возникла сыпь.
– Как она выглядела?
– Поначалу – красные пятнышки. Потом они вроде как набухли. Шея тоже начала болеть. По бокам, в общем. И я стал замечать волосы в расчёске. Сперва немного, но теперь думаю, потяну – и они вылезут все до единого. Но у нас в семье никогда не было лысых, предков хоронили с волосатой башкой. Господи, Малин, боюсь себе представить, как отнесётся жена к тому, что я стал лысым!
– Не волнуйся, это не навсегда. Как только выясним, что не так, и вылечим это, они снова отрастут.
– Надеюсь, – сказал Труитт. – Вернулся вчера с ночной смены, и сразу лёг спать, но утром сделалось только хуже. Я в жизни не был у доктора. Но я думал… Чёрт, ведь ты же друг, правда? Я не собираюсь в клинику или ещё куда.
– Ещё что-нибудь, о чём мне следует знать? – спросил Хатч.
Донни внезапно смутился.
– Ну, моя… Болит на заднице. То ли болячка, то ли ещё что.
– Повернись на бок, – сказал Хатч. – Я посмотрю.
***
Несколько минут спустя Хатч в одиночестве сидел в столовой. Он позвонил в «скорую», но она могла приехать не раньше, чем через пятнадцать минут. А потом, когда приедет, у них возникнет проблема – как усадить в неё Донни. Труитт, сельский парень, до ужаса боялся докторов, и ещё сильнее – госпиталей.Некоторые из симптомов оказались похожими на жалобы остальных пациентов: апатия, тошнота. Но, как и в случае с остальными, у Донни оказались и уникальные симптомы. Хатч протянул руку к потрёпанному томику справочника Мерка. Через несколько минут доктор с угнетающей лёгкостью поставил рабочий диагноз: Донни страдает от хронического гранулематоза. Обширные гранулерные лезии на коже, гнойные лимфатические узлы, перианальные нарывы – диагноз практически однозначен. Но эта болезнь обычно переходит по наследству, – подумал Хатч. – Неспособность лейкоцитов сражаться с бактерией. Почему она проявилась лишь сейчас?
Отложив справочник, он вернулся в гостиную.
– Донни, – сказал он. – Дай ещё разок глянуть на волосы. Хочу посмотреть, чисто ли они выходят.
– Чисто, чисто. Ещё немного – меня жена не узнает, – откликнулся Труитт и робко притронулся к голове.
При этом жесте Хатч отметил на руке скверного вида порез, который раньше не замечал.
– Дай-ка руку сюда, – велел он. Закатав рукав, осмотрел запястье Донни. – Что это?
– Ерунда. Поцарапал в Колодце.
– Надо прочистить, – сказал Малин. Порывшись в чемоданчике, обработал порез раствором соли и бетадина, после чего смазал местной антибактериальной мазью. – Как это случилось?
– Наткнулся на полоску титана, когда в Колодец ставили эту чудо-лестницу.
Хатч, вздогнув, поднял на него глаза.
– Но уже прошло больше недели. А порез будто только что сделан.
– Не знаю. Он снова и снова открывается. Клянусь, благоверная смазывает её каждый вечер.
Малин ещё раз внимательно осмотрел царапину.
– Не инфицирована, – заметил он. – А с зубами всё в порядке?
– Забавно, что ты спросил. Только вчера заметил, что один из коренных чуть шатается. Старею, что ли?
Потеря волос, потеря зубов, замедление восстановительных процессов. Точь-в-точь, как у пиратов. Пираты страдали от совершенно других, не связанных между собой заболеваний. Но эти симптомы были у всех. Так же, как у группы землекопов.
Хатч покачал головой. Все классические симптомы цинги, но прочие необычные признаки цингу исключают. И всё же, в них что-то до боли знакомо. Как сказал профессор – забудь прочие болезни, вычеркни их, посмотри, что осталось. Пониженное количество лейкоцитов. Потеря волос и зубов, замедление восстановительных процессов, тошнота, слабость, апатия…
Внезапно всё стало кристалльно ясно.
Хатч стремительно вскочил на ноги.
– О, Господи!… – воскликнул он.
Все части головоломки сложились воедино. Малин, словно громом поражённый, несколько мгновений не мог двинуться с места, силясь осознать ужасную истину.
– Подожди минутку, – сказал он Труитту.
Доктор накинул на него одеяло и повернулся. Взгляд на часы: уже семь. Найдельману осталась лишь пара часов, чтобы проникнуть в сокровищницу.
Хатч несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь удержать самообладание. Затем подошёл к телефону и набрал номер автоматического роутера на острове.
Тишина.
– Чёрт! – пробормотал Малин.
Доктор достал рацию из чемоданчика. Все каналы «Талассы» были забиты помехами.
С минуту он размышлял, как можно быстрее обдумывал доступные варианты. И так же быстро понял, что вариант лишь один.
Он шагнул на кухню. Профессор разложил на кухонном столе с дюжину наконечников стрел и рассказывал Бонтьер о прибрежных городах Индии. Она взволнованно подняла взгляд на Малина, но моментально сникла, увидев его лицо.
– Изобель, – негромко попросил он. – Я должен поехать на остров. Будь добра, посиди здесь и проследи, чтобы Донни сел в «скорую» и уехал в госпиталь.
– На остров?! – воскликнула Бонтьер. – Ты с ума сошёл?
– Нет времени объяснять, – бросил Хатч, направляясь к стенному шкафу.
За спиной Малина Бонтьер и профессор поднялись на ноги. Хатч достал из шкафа два шерстяных свитера и по очереди принялся их натягивать.
– Малин…
– Прости, Изобель. Объясню потом.
– Я еду с тобой.
– Даже не думай, – сказал Хатч. – Это слишком опасно. В любом случае, тебе нужно остаться и проследить, чтобы Донни отвезли в госпиталь.
– Не собираюсь ни в какой госпиталь, – донёсся с дивана слабый голос.
– Видишь? – сказал Малин.
Он накинул штормовку, не забыв затолкать зюйдвестку в карман.
– Нет. Я знаю море. В такую погоду можно плыть лишь вдвоём, и ты тоже это знаешь, – сказала она.
И принялась вытаскивать из шкафа одежду – толстые свитеры, старый плащ отца Малина…
– Извини, – сказал Хатч, просовывая ноги в пару ботинок.
Он почувствовал на плече руку профессора.
– Леди права, – сказал тот. – Я не знаю, что всё это значит, но твёрдо знаю одно – ты не можешь рулить, следить за курсом и причаливать к берегу в одиночку. Не в такую погоду. Я посажу Донни в «скорую» и лично прослежу, чтобы его отправили в больницу.
– Вы что, не слышите меня? – крикнул Донни. – Я не поеду на «скорой»!
Профессор повернулся и пригвоздил его строгим взглядом.
– Ещё слово, и тебя, как психа, к носилкам привяжут бинтами. Так или иначе, но ты поедешь!
Короткое молчание.
– Слушаюсь, сэр, – ответил Труитт.
Профессор посмотрел на Бонтьер и Малина и подмигнул.
Хатч схватил фонарь и повернулся к Бонтьер. Из-под жёлтой зюйдвестки, большей на несколько размеров, чем надо, выглянули её решительные глаза.
– Она может не меньше тебя, – сказал профессор. – Или даже больше, если уж на то пошло.
– Зачем тебе это? – тихо спросил Хатч.
В ответ Бонтьер просунула руку ему под локоть.
– Потому что вы особенный, monsieur le docteur. Особенный для меня. Я бы никогда себе не простила, если бы бросила тебя одного, и с тобой случилось что-нибудь скверное.
Хатч на мгновение задержался, чтобы прошептать профессору рекомендации для Труитта, и затем они с Бонтьер выбежали на улицу, в ливень. За последний час шторм неимоверно усилился, и поверх воя ветра и треска бешено раскачивающихся деревьев Хатч услышал грохот атлантических валов. Те молотили о мыс с такой мощью, что низкий гул, скорее, чувствовался нутром, а не ушами.
Они со всех ног бросились бежать по запруженным улицам, мимо домов с закрытыми ставнями. В преждевременно наступившей тьме тускло светили фонари. Хватило минуты, чтобы Малин промок насквозь, даже плащ не помог. Когда они приблизились к причалу, голубым светом ослепительно вспыхнула молния, и тут же раздался оглушительный гром. В следующий миг Хатч расслышал хлопок трансформатора у гавани. Город мгновенно погрузился в непроглядный мрак.
Малин и Бонтьер добрались до пирса и, осторожно ступая по скользким сходням, спустились на надводную часть. Все лодки были укреплены на шатающейся надстройке. Вытащив из кармана нож, Хатч перерезал трос ялика «Плэйн Джейн» и, с помощью Бонтьер, столкнул его в воду.
– Под нами двумя он может опрокинуться, – сказал Хатч, делая шаг в лодку. – Я вернусь и заберу тебя.
– Давай уж, возвращайся, – ответила Бонтьер.
В свитере и плаще чересчур большого размера вид у неё оказался потешный.
Даже не потрудившись запустить мотор, Хатч просунул вёсла в уключины и погрёб к «Плэйн Джейн». Воды гавани до сих пор оставались более-менее спокойны, но ветер сделался просто невыносимым. Ялик швыряло вверх и вниз, он то и дело с омерзительным треском опускался на дно впадин меж волн. Продолжая грести, спиной к морю, Малин увидел очертания города, тёмного на фоне мрачного неба. Взгляд непроизвольно скользнул к узкому, высокому дому приходского священника. Вспышка злой молнии, и в это мгновение доктор увидел – или подумал, что видит Клэр. В жёлтой юбке, держась рукой за дверной проём, та смотрела в море – прямо на него. В следующий миг снова стало темно.
Добравшись до яхты, ялик хлопнулся о борт. Накрепко привязав его к корме, Хатч вскарабкался на борт, запустил двигатель и, произнеся краткую молитву, дёрнул за стартер. «Плэйн Джейн» ожила. Слушая лязг поднимающейся якорной цепи о клюз, Хатч в очередной раз порадовался, что ему досталось такое надёжное судно.
Он добавил оборотов и широкой дугой проплыл мимо пирса, с удовлетворением отметив, что Бонтьер вскарабкалась на борт с резвостью истинного моряка, несмотря на громоздкое одеяние. Малин бросил ей спасательный жилет, она мигом нацепила его на себя, после чего заправила волосы под зюйдвестку. Хатч бросил взгляд на нактоуз и затем перевёл на море – на два светящихся буйка посередине пролива и на буй с колоколом на выходе из бухты.
– Когда выйдем в открытое море, – сказал он, – я собираюсь на половинной скорости идти по диагонали к волнам. Болтанка будет что надо, так что держись за что-нибудь. И оставайся рядом – мне может понадобится помощь в управлении.
– Дурак, – раздражительно ответила Бонтьер. Нервное напряжение обернуло обыкновенно хорошее настроение вспыльчивостью. – Неужели ты думаешь, что штормы бывают лишь здесь? Что я действительно хочу, так это узнать причину нашей идиотской поездки.
– Сейчас объясню, – произнёс Хатч, вглядываясь в бурное море. – Но тебе это ничуть не понравится.
45
Клэй всматривался в ревущую темень, до боли сжимая в руках штурвал. Громадные волны раз за разом с ужасающим грохотом ударяли о лодку, вода захлёстывала носовую часть, ветер срывал клочья пены с вершин валов. Снова и снова белая пена стекала по окнам рулевой рубки, когда судёнышко выскакивало на вершину и начинало тошнотворное падение к подошве очередной волны. На какой-то миг наступала резкая безветренная тишь, а затем кораблик дико кренился, устремлялся вверх – и всё повторялось сызнова.
Десять минут назад, когда он попытался включить носовой прожектор, выяснилось, что несколько предохранителей выбило, и электричества нет. Запасные батареи тоже отказали – он не позаботился проверить их перед выходом в море, хотя и знал, что это следует сделать. Но гораздо больше его озаботило другое: несколько минут назад «Цербер» без предупреждения снялся с якоря и отправился в путь, игнорируя гудки с лодки пастора; белая махина, неумолимо уходящая в чёрное мятущееся море. В одиночестве, бешено подпрыгивая на волнах, Клэй некоторое время пытался догнать огромный корабль, бесплодно продолжая подавать сигналы – пока тот, наконец, не исчез в яростной мгле.
Священник осмотрел рубку, пытаясь оценить ситуацию. Теперь ему стало ясно, насколько серьёзной оплошностью была попытка догнать «Цербера». Ведь раз они игнорировали его и раньше, конечно, не обратили внимание и теперь. К тому же океан на наветренной части острова Рэгид буквально кипел: накатывающая с востока зыбь сталкивалась с отливом – и в результате злые волны разбегались во всех направлениях. Лоран не работал; пастор остался один на один со стихией, если не считать компаса на нактоузе – единственного рабочего прибора. Клэй попытался править по компасу, прикидывая расстояние. Впрочем, он прекрасно сознавал, что моряк из него никакой, и в отсутствие света ему оставалось лишь считывать показания компаса при вспышках молний. В кармане лежал фонарик, но пастор не мог выпустить штурвал из рук – чтобы рулить, нужны обе.
Свет маяка Бёрнт-Хэд потускнел. Вой ветра и гул прибоя оглушали – чтобы расслышать звон колокола на буйке, пришлось проплыть чуть ли не над ним. Клэй сжал штурвал меж локтей и всем телом навалился на него, в отчании пытаясь думать. Остров меньше чем в полумиле. Понятно, что в такую погоду даже первоклассному моряку было бы тяжело провести лодку меж рифов до дока «Талассы». Но даже если бы его яростная решимость высадиться на острове Рэгид поколебалась, куда тяжелее будет пересечь шесть миль ада до самого Стормхавэна.
Два раза ему показалось, будто он слышит низкий рокот двигателей «Цербера». Но в этом не было никакого смысла: сначала тот направился на запад, теперь возвращается на восток, будто что-то выискивает – или кого-то поджидает.
При новой вспышке молнии Клэй проверил компас, сжимая штурвал в слабеющих руках, в то время как лодка принялась валиться за очередной волной. Пастор слегка подправил курс, и теперь направился чуть ли не прямиком в океан. Судёнышко, содрогаясь, начало взбираться на следующий вал, и, когда крутая стена чёрно-серой воды захлестнула нос и упрямо продолжила расти всё выше, выше и ещё выше, Клэй запоздало сообразил, что поправка оказалась ошибкой. Волна навалилась на рубку, и по лодке будто вмазало железным кулаком. Судно устремилось вниз. Ошеломляющая масса воды выдавила из рамы одно из окон и устремилась прямо на пастора. У него едва хватило времени, чтобы вцепиться в штурвал и всем телом повиснуть на нём, пережидая напор.
Кораблик содрогнулся, всё ниже и ниже уходя в бурлящую воду, и как раз когда Клэй подумал, что на этом всё, он снова к неописуемой радости почувствовал подъёмную силу. Лодка приподнималась до тех пор, пока воды не разошлись и нехотя не схлынули с палубы. Пока судёнышко выправлялось, снова вспыхнула молния – и на мгновение перед ним предстал тяжёлый беснующийся океан. А прямо по курсу лежала тень вод поспокойнее; впереди оказалась подветренная сторона острова Рэгид.
Клэй устремил взор в чёрное небо, и с губ слетели несколько слов: О, Господи, да пребудет на то воля Твоя! – и снова он сражался с морем, разворачивая лодку по диагонали к волнам, и снова повис на штурвале, когда новый водяной вал ворвался сквозь открытое окно. С вершины следующей волны лодка, наконец, скользнула в полосу спокойных вод.
Пастор не успел испустить вздох облегчения, как сообразил, что вода спокойна лишь в сравнении с той бурей, что осталась позади. Тяжёлая зыбь огибала остров с обеих сторон, создавая непредсказуемое волнение, но теперь Клэй, по крайней мере, смог повернуть к причалу. Он чуть-чуть подбавил ходу и вслушался в ответный рёв мотора.
Казалось, увеличив скорость, лодка несколько выиграла в устойчивости. Она заныривала вперёд, тонула, выскакивала наверх и снова заныривала. Без прожектора, с выбитым окном – очень тяжело было выбирать направление в те мгновения, когда судёнышко взбиралось на вершины волн. Клэй начал смутно сознавать, что, быть может, имеет смысл сбавить обороты. На тот случай, если…
Лодка с оглушительным грохотом налетела днищем на риф. Ломая нос, пастора дико швырнуло вперёд, в штурвал; затем отбросило назад, в заднюю переборку рубки. Волна, перехлёстывающая через риф, стремительным потоком понеслась с обеих сторон лодки – и следующий вал развернул судёнышко боком. Отхаркивая кровь и солёную воду, пытаясь собраться с мыслями, Клэй отчаянно рванулся к штурвалу. А затем в борт вломилась третья волна, переворачивая лодку вверх дном – и пастора сбросило с палубы в первозданный хаос воды и ветра.
Десять минут назад, когда он попытался включить носовой прожектор, выяснилось, что несколько предохранителей выбило, и электричества нет. Запасные батареи тоже отказали – он не позаботился проверить их перед выходом в море, хотя и знал, что это следует сделать. Но гораздо больше его озаботило другое: несколько минут назад «Цербер» без предупреждения снялся с якоря и отправился в путь, игнорируя гудки с лодки пастора; белая махина, неумолимо уходящая в чёрное мятущееся море. В одиночестве, бешено подпрыгивая на волнах, Клэй некоторое время пытался догнать огромный корабль, бесплодно продолжая подавать сигналы – пока тот, наконец, не исчез в яростной мгле.
Священник осмотрел рубку, пытаясь оценить ситуацию. Теперь ему стало ясно, насколько серьёзной оплошностью была попытка догнать «Цербера». Ведь раз они игнорировали его и раньше, конечно, не обратили внимание и теперь. К тому же океан на наветренной части острова Рэгид буквально кипел: накатывающая с востока зыбь сталкивалась с отливом – и в результате злые волны разбегались во всех направлениях. Лоран не работал; пастор остался один на один со стихией, если не считать компаса на нактоузе – единственного рабочего прибора. Клэй попытался править по компасу, прикидывая расстояние. Впрочем, он прекрасно сознавал, что моряк из него никакой, и в отсутствие света ему оставалось лишь считывать показания компаса при вспышках молний. В кармане лежал фонарик, но пастор не мог выпустить штурвал из рук – чтобы рулить, нужны обе.
Свет маяка Бёрнт-Хэд потускнел. Вой ветра и гул прибоя оглушали – чтобы расслышать звон колокола на буйке, пришлось проплыть чуть ли не над ним. Клэй сжал штурвал меж локтей и всем телом навалился на него, в отчании пытаясь думать. Остров меньше чем в полумиле. Понятно, что в такую погоду даже первоклассному моряку было бы тяжело провести лодку меж рифов до дока «Талассы». Но даже если бы его яростная решимость высадиться на острове Рэгид поколебалась, куда тяжелее будет пересечь шесть миль ада до самого Стормхавэна.
Два раза ему показалось, будто он слышит низкий рокот двигателей «Цербера». Но в этом не было никакого смысла: сначала тот направился на запад, теперь возвращается на восток, будто что-то выискивает – или кого-то поджидает.
При новой вспышке молнии Клэй проверил компас, сжимая штурвал в слабеющих руках, в то время как лодка принялась валиться за очередной волной. Пастор слегка подправил курс, и теперь направился чуть ли не прямиком в океан. Судёнышко, содрогаясь, начало взбираться на следующий вал, и, когда крутая стена чёрно-серой воды захлестнула нос и упрямо продолжила расти всё выше, выше и ещё выше, Клэй запоздало сообразил, что поправка оказалась ошибкой. Волна навалилась на рубку, и по лодке будто вмазало железным кулаком. Судно устремилось вниз. Ошеломляющая масса воды выдавила из рамы одно из окон и устремилась прямо на пастора. У него едва хватило времени, чтобы вцепиться в штурвал и всем телом повиснуть на нём, пережидая напор.
Кораблик содрогнулся, всё ниже и ниже уходя в бурлящую воду, и как раз когда Клэй подумал, что на этом всё, он снова к неописуемой радости почувствовал подъёмную силу. Лодка приподнималась до тех пор, пока воды не разошлись и нехотя не схлынули с палубы. Пока судёнышко выправлялось, снова вспыхнула молния – и на мгновение перед ним предстал тяжёлый беснующийся океан. А прямо по курсу лежала тень вод поспокойнее; впереди оказалась подветренная сторона острова Рэгид.
Клэй устремил взор в чёрное небо, и с губ слетели несколько слов: О, Господи, да пребудет на то воля Твоя! – и снова он сражался с морем, разворачивая лодку по диагонали к волнам, и снова повис на штурвале, когда новый водяной вал ворвался сквозь открытое окно. С вершины следующей волны лодка, наконец, скользнула в полосу спокойных вод.
Пастор не успел испустить вздох облегчения, как сообразил, что вода спокойна лишь в сравнении с той бурей, что осталась позади. Тяжёлая зыбь огибала остров с обеих сторон, создавая непредсказуемое волнение, но теперь Клэй, по крайней мере, смог повернуть к причалу. Он чуть-чуть подбавил ходу и вслушался в ответный рёв мотора.
Казалось, увеличив скорость, лодка несколько выиграла в устойчивости. Она заныривала вперёд, тонула, выскакивала наверх и снова заныривала. Без прожектора, с выбитым окном – очень тяжело было выбирать направление в те мгновения, когда судёнышко взбиралось на вершины волн. Клэй начал смутно сознавать, что, быть может, имеет смысл сбавить обороты. На тот случай, если…
Лодка с оглушительным грохотом налетела днищем на риф. Ломая нос, пастора дико швырнуло вперёд, в штурвал; затем отбросило назад, в заднюю переборку рубки. Волна, перехлёстывающая через риф, стремительным потоком понеслась с обеих сторон лодки – и следующий вал развернул судёнышко боком. Отхаркивая кровь и солёную воду, пытаясь собраться с мыслями, Клэй отчаянно рванулся к штурвалу. А затем в борт вломилась третья волна, переворачивая лодку вверх дном – и пастора сбросило с палубы в первозданный хаос воды и ветра.