Страница:
книжке журнала пальцы дрожали, а на обычно спокойном лице то вспыхивал
румянец, то разливалась неестественная бледность.
- Если смотреть на них как на знакомых, друзей, приятных
собеседников, то надо прямо сказать: редкие по своим качествам люди -
чуткие, разносторонние собеседники, хороших, благородных взглядов на
все вопросы жизни; в их обществе чувствуешь себя легко, без всякой
напряженности, как у себя дома, среди близких друзей. Но вот от
декабризма у них не осталось никакого следа.
Он замолчал. Катя низко наклонила голову. Румянец покрыл не
только лоб и все лицо, но захватил и весь затылок под завитками волос,
полымем вспыхнули уши.
"Что это с нею? - виновато подумал Невельской. - Откуда это
странное волнение?"
- Что же вы остановились? - спросила Александра.
- Мне передалось волнение Екатерины Ивановны... продолжать ли? -
смутился Невельской.
- Непременно, - потребовала Катя и еще ниже наклонила голову.
- Видите ли, ни в Волконских, ни в Поджио, ни в Борисовых я не
приметил никаких признаков прошедшей борьбы - одни казематские и
каторжные переживания. Да и о них вспоминают неохотно, точно о чем-то
постыдном, что хочется забыть. Откликаются охотно на что угодно, если
только это не политика, не политические взгляды, которые когда-то
казались единственной целью жизни. Я предположил, что они замыкаются
передо мной, как недостаточно изученным человеком, но это не то: нет,
понимаете ли, того кипения, которое я в них жаждал подсмотреть и
которого не скроешь, зато есть непротивление злу, какое-то запуганное
подчинение року, надежда только на провидение и покорность - та
рабская покорность судьбе, которую я ненавижу в других всеми силами
души. Чтобы заполнить чем-нибудь свою жизнь, они с головой ушли в свою
маленькую семейную жизнь, какое-то растительное прозябание
бесплодного, хотя и пышного и привлекательного пустоцвета. Что же они
дадут детям, в глазах которых они должны поддерживать величие героев,
принесших жизнь за идею? Что дадут они окружающей среде, над которой
они должны возвышаться, как монументы, как памятники, которые
переживут не только их, но и века?
Он нечаянно взглянул и увидел в черных любимых, наполненных
слезами широко открытых глазах Кати такую мучительную боль, что
осекся, не досказав мысли до конца.
- Пойду распоряжусь лошадьми и оденусь, - поднялась вдруг
Александра Ивановна и быстро вышла. Катя снова опустила голову и
молчала, нервно комкая носовой платок.
Невельской растерялся и не знал, что предпринять.
- Я думал, - начал он, наконец, но в это время, как будто
решившись на что-то, вскочила и Катя и убежала вслед за сестрой. Стало
тихо и тревожно.
Минуты через две, однако, Катя вернулась, таща по полу большой
кожаный дорожный туго набитый кошель.
- Я приготовилась вам сказать. Потом заколебалась... Вот... - Она
указала на кошель. - Тут письма наших декабристов для отправки с
оказией: есть присланные к Волконским и ожидающие случая отправки с
верным, испытанным человеком дальше. Есть и от декабристов, живущих
вблизи Иркутска. Есть в города по вашему пути. Есть в Москву и
Петербург, - она тяжело перевела дыхание, испытующе посмотрела
Невельскому в лицо и тихо добавила с явными слезами в голосе: - Я за
вас ручаюсь... Я была уверена... теперь... не знаю...
- В чем? Что я возьму, доставлю и не выдам? Как вам не стыдно!
Прояснившееся лицо Кати сияло неподдельным счастьем: да, она не
ошиблась в своем выборе. Просиял и Невельской: казалось, слепой и тот
бы прозрел и понял без слов невысказанное обоими.
- Я так обрадовалась за вас, - добавила она после некоторого
молчания, - когда Мария Николаевна спросила, можно ли вам доверить эту
переписку... Поймите, это высокий знак доверия. Такие лица у них все
наперечет...
Через два дня на перекладных, нагруженный казенной почтой, грудой
писем и десятками поручений, Невельской спешил в столицу, на грозную
расправу за свои географические открытия, которые могли бы сделать
честь любому из известнейших моряков.
Неизвестность тревожила, но в груди сладко трепетало молодое
сердце, и, умиленная чем-то невысказанным, но приятным, согревалась и
нежилась в первый раз в жизни оттаявшая душа одинокого "сухаря"
Геннадия Ивановича Невельского.
Он в сотый раз вспоминал ласковое материнское объятие Марии
Николаевны Волконской, накинувшей на его шею образок хранителя моряков
и путешествующих святого Спиридония, крепкое, чуть-чуть задержавшееся
в его руке пожатие Кати Ельчаниновой и неожиданно скатившуюся из ее
глаз на его руку еще теплую, влажную слезинку.
"Хорошо жить на свете!" - чуть не вслух подумал он и неловко, с
трудом запахнулся в необъятную медвежью шубу, подаренную Сергеем
Григорьевичем.
На другой день с утра, однако, стало как-то беспокойно: не надо
ли было высказать свои чувства к Кате Ельчаниновой определеннее - ведь
она может его забыть. Следовало связать как-то ее и себя. Не помогали
доводы, что этого нельзя было делать: а вдруг в самом деле разжалуют в
солдаты?.. Однако беспокойство росло, и на ближайшей почтовой станции
он принялся строчить письмо... Марии Николаевне Волконской!
Он не знал, что растрогавших его слез и после его отъезда было
много и что свое сладкое горе Катя в тот же вечер выплакала на груди у
Марии Николаевны и рассказала ей все-все. Мария Николаевна погладила
ее по голове, потрепала по щеке и, улыбнувшись, сказала;
- Все хорошо, Катюша, все хорошо...
Груда писем, какие ему поручила Катя, раскрыла Невельскому
многое: он увидел, в какой тесной связи и взаимном доверии друг к
другу живут декабристы.
Дальние углы еще достижимого севера, захолустья Забайкалья, с
одной стороны, и столица - с другой, связаны тончайшей сетью
собственных сообщений. Каждая явка по пути - это центр какого-нибудь
округа. По количеству писем можно определить, какое значение для всех
имеет декабрист И. И. Пущин. По прежнему положению декабриста в
обществе легко понять, что здесь не соблюдаются, не имеют места те
перегородки, которые мешали сближаться там, на свободе, в салонах. Там
сближала только одинаковость общественного или служебного положения,
неодинаковое положение разъединяло, здесь крепким узлом соединяло
единомыслие и взаимная поддержка. Ниточка не кончалась Петербургом.
Нет, отсюда она тянулась и дальше, в знойные пустыни Средней Азии и на
грозный снежновершинный Кавказ.
Николай боролся с декабризмом всей силой и мощью общего и
специального государственного аппарата, не брезгуя шпионажем и даже
провокациями, вроде похождений известного плута Медокса. Декабристы
брали только сочувствием общества, но победителями являлись они, а не
император - побеждали идеи, и перед ними он чувствовал свое бессилие.
Люди бодро смотрели в будущее, и хотя энергия истощалась, но на смену
уже шли другие, тоже зараженные микробом вольномыслия и жаждой
свободы: в Иркутске в это время ждали осужденных петрашевцев.
Невельскому впервые стало понятно увлечение декабристов
земледелием и огородничеством: не было другого выхода. Переход в
поселенцы заставлял заниматься сельским хозяйством, по крайней мере на
своем пятнадцатидесятинном наделе. Обрабатывая много большее
количество (Волконский здесь не был одинок), декабристы вместе с тем
сближались с землеробами вплотную, изучали их нужды и, что самое
главное, пользовались случаем проверить преимущества "вольного труда"
перед рабским крепостным.
Краткий сентябрьский рапорт Невельского об открытии устья Амура и
пролива между Сахалином и материком был представлен Меньшиковым "на
распоряжение" канцлеру Нессельроде.
Докладывая канцлеру о рапорте, начальник азиатского департамента
Сенявин назвал его вздором и собирался бросить в свою папку, как вдруг
Нессельроде, до сих пор слушавший доклад весьма рассеянно, протянул
руку, положил рапорт подле себя в число бумаг, "требующих особого
внимания", и сказал Сенявину:
- Такие возмутительные дерзости не должны оставлять без
наказания, - и на вопросительный взгляд Сенявина раздраженно добавил:
- Вы себе представляете, во что обратится государственный аппарат
империи, если каждый безусый лейтенант в нем, вопреки указаниям
монарха, начнет вести собственную политику? Пора прекратить эту
муравьевскую свистопляску, - сердито пожал он плечами, строго из-под
своих больших круглых очков посмотрел на Сенявина и распорядился: -
Прикажите положить в мой портфель, я возьму с собой подумать.
Вечером Нессельроде счел нужным самолично побывать у Врангеля и
обратил его внимание на то, что, по-видимому, ни Невельскому, ни
Муравьеву неизвестны результаты исследований экспедиции штурмана
Гаврилова и, должно быть, поэтому-то Невельской так самонадеянно смел
в своих утверждениях о возможности входа в Амур будто бы даже для
крупных кораблей.
Врангель смутился: он вспомнил о письме Гаврилова, в котором
последний, чуть ли не накануне смерти, счел нужным признать свои
исследования Амурского лимана и входа в Амур совершенно недостаточными
и требующими проверки. Врангель хотел было тут же покаяться в том, что
он скрыл существование этого важного письма, но не решился: после того
как канцлеру Нессельроде именно материалами Гаврилова удалось убедить
государя в том, что в Амур могут проходить, да и то с трудом, только
лодки и что вследствие этого он бесполезен для России, раскрыть истину
- значило бы окончательно погубить себя и других.
Нессельроде экстренно назначил заседание особого комитета, на
котором заявил, что он и слышать не хочет о предложении Меньшикова о
том, чтобы рассмотрение вопроса об открытиях Невельского отсрочить до
получения от Муравьева более подробных сведений.
- Нам нельзя больше ждать, - кипятился Нессельроде, - мы и так
уже дождались: мы видим, как господин Муравьев сам показывает пример
своим чиновникам, что можно не исполнять высочайших повелений
совершенно безнаказанно, как, например, задержать спешно посланную
экспедицию Ахте, и к чему эти примеры приводят. Удивительно ли после
этого, что лейтенант Невельской делает какие-то сенсационные открытия,
пользуясь военными кораблями, ни у кого не спрашиваясь и даже не
ожидая, по его мнению, очевидно, совершенно ненужных высочайше
утвержденных инструкций. Мы этим легковесным открытиям решительно не
верим.
Натиск со стороны Нессельроде и его подголосков был настолько
силен, что, обменявшись незаметными для других взглядами, Меньшиков и
Перовский решили взбесившемуся Нессельроде не противоречить и больше
не выступать. Постановление комитета о том, что доклад Невельского
идет вразрез решительно со всеми достоверными данными, имеющимися в
министерстве иностранных дел, и ни в каком отношении не может изменить
ранее принятых и высочайше утвержденных решений, состоялось. А дабы в
дальнейшем самовольство прекратить навсегда, решено представить
ослушника высочайшей воли к разжалованию.
- Я вас не понял, Александр Сергеевич, почему вы отказались от
защиты Невельского? - спросил Меньшикова Перовский после окончания
заседания комитета.
- На этот раз просто хочу проучить Нессельроде, хочу показать
этому зазнавшемуся злокачественному прыщу, что его политика на наших
восточных окраинах государем не одобряется и обречена на провал. Я не
допускаю и мысли, что государь согласится на разжалование Невельского
до получения подробного доклада Муравьева. Но на всякий случай я уже
исходатайствовал для себя высочайшую аудиенцию.
Расчет Меньшикова оказался верным: получив постановление комитета
с особыми мнениями его и Перовского о необходимости выждать, император
вслух выразил одобрение смелому патриотическому поступку Невельского,
но резолюции никакой не наложил.
Невельской прибыл в Петербург в конце января 1850 года и тут
узнал, что слухи о его разжаловании держатся до сих пор весьма упорно.
- Да, - ответил на его вопрос Меньшиков, к которому Невельской
поспешил с докладом, картами, промерами, журналами описей берегов,
подробными мотивированными заключениями и письмами и представлениями
Муравьева, - заключение комитета о необходимости вас разжаловать за
дерзость имеется у государя, который лично мне сказал, что
результатами вашей разведки он остался очень доволен. Теперь,
вследствие доставленных вами новых материалов, вопрос подвергнется
вторичному рассмотрению. Быть может, даже будет допущен личный ваш
доклад. Если это случится, будьте мужественны, тверды и определенны.
Имейте в виду, что мы с министром внутренних дел в комитете в
меньшинстве и что, кроме нас, охотников защищать вас против
Нессельроде и Чернышева не найдется. Не кипятитесь и держите себя в
руках. А сейчас поезжайте к Перовскому.
- Очень благодарен, ваша светлость, за ценные советы. Я держу
себя в руках, но обвинение в том, что я и мои офицеры дали ложные
сведения о лимане и Амуре, может меня взорвать, - сказал Невельской. -
Лжецами ни я, - он покраснел, - ни мои...
- Полноте, - успокоил его Меньшиков, - ведь вам хорошо должно
быть известно, что в открытие северного пролива Берингом поверили чуть
ли не полустолетьем позже, и то только после того, как его открытие
подтвердил авторитетный иностранец капитан Кук и заступился за
покойного, назвав пролив Беринговым. А вы хотите разрушить авторитеты
одним махом. Подождите несколько годков, время работает на вас.
- Ваша светлость, помилосердствуйте, мне уже сорок лет, так что
вряд ли удастся дождаться признания, - пошутил, успокаиваясь,
Невельской.
- Не теряйте надежды, капитан, - в тон ответил Меньшиков, - это
ведь может случиться и гораздо раньше.
Экстренно собравшийся особый комитет на этот раз был необычно
многолюден: пожаловали и те члены, которые его заседаний никогда не
посещали.
И как-то так случилось, что дебаты по основному вопросу вошли в
русло далеко не сразу: внимание участников сначала опять
сосредоточилось на оценке поступка Невельского, а не на открытии и не
на рапорте Муравьева, который требовал немедленно занять Амур.
- Налицо факт возмутительной недисциплинированности всего экипажа
корабля, - строго заявил военный министр, светлейший князь Чернышев, -
при попустительстве высшего начальства. Что касается меня, я повторяю
свое мнение - разжаловать Невельского в солдаты! - он злыми раскосыми
глазами окинул собрание. Так, бывало, смотрел он на допрашиваемых
декабристов, издеваясь над их показаниями, и требовал зачисления их в
первый разряд преступников, то есть на виселицу.
- Александр Иванович, как всегда, прав, и самовольство должно
быть наказано, - внешне спокойно ответил Меньшиков, хотя внутренне
клокотал негодованием на этого злобного зверя и неудачного охотника за
наследством декабриста Чернышева, однофамильца министра.
- Но у Невельского, как известно, была временная инструкция от
меня, это раз. Во-вторых, у него были указания облеченного достаточной
властью сибирского генерал-губернатора, в распоряжении которого
Невельской находился. И, наконец, в-третьих, высочайше утвержденная
инструкция, которая, как это стало теперь известно, просто до него не
дошла. А если не дошла, то не могло иметь места ее нарушение. Не знаю,
как у вас, в сухопутных войсках, ваша светлость, предоставляется ли в
подобных случаях офицеру инициатива действовать по своему разумению,
или он должен отречься от дела и бросить его на произвол судьбы. У нас
же, на флоте, за непроявление в таких случаях инициативы строго
взыскивают... Так вот, по моему мнению, прежде чем принимать
предлагаемые крайние меры, надо бы дело исследовать: я ли в этом
виновен, Муравьев ли, или на самом деле Невельской. И в какой мере.
Ваша светлость, Александр Иванович, армия богаче нас людьми,
российский же флот беден такими выдающимися офицерами, как Невельской,
и мы только в самых крайних случаях можем позволить себе такую меру,
как разжалование.
- Я решительно возражаю против того, что вместо сути дела, а суть
заключается в двух серьезнейших и необходимых для империи открытиях, -
поддержал Меньшикова министр внутренних дел Перовский, - и в рапорте
генерал-губернатора о немедленном занятии Амура, мы занимаемся
какой-то деталью. Дисциплинарное дело о капитан-лейтенанте Невельском
должно быть передано для расследования по начальству, то есть по флоту
или адмиралтейству. А вот амурские вопросы - это прямые вопросы нашего
комитета. Вследствие этого я позволю себе спросить: почему
драгоценнейшие открытия Невельского являются какими-то чудесными,
неожиданными и имеют место только в 1849 году, вместо того чтобы
вытекать непосредственно из текущей работы тех, кому ведать надлежит и
иметь место пятьдесят лет тому назад? Почему до сих пор нами не
заселен Сахалин? Почему сведения наши о наших же российских окраинах
по своей достоверности напоминают сведения из Геродота и других
историков древности о нашей стране? Ведь для всех нас давным-давно
ясно, что покушения на российские пограничные области ведутся больше
ста лет, а между тем в наше время положение создалось такое: французу
Лаперузу лезть в Татарский залив и на Сахалин невозбранно. То же и
англичанину Бротону. Невозбранно это и сотням китоловов всех стран
ежегодно, хотя и Франция и Англия касательства никакого к нашим
берегам не имеют - далеконько. И все же они лезут. А вот нам нельзя:
не обиделись бы японцы или китайцы. Я хотел бы слышать мнение по этому
поводу азиатского департамента!
Нессельроде беспокойно заерзал в кресле и недовольным голосом
заявил:
- Особый комитет не имеет права суждения об общегосударственной
политике...
- Я и не вмешиваюсь, - огрызнулся Перовский. - Я только прошу
разъяснения по вопросу о фактическом положении амурских и сахалинских
дел, которое не может составлять для нас, членов особого комитета,
тайны...
Нессельроде на клочке бумаги черкнул карандашом несколько слов и
передал Сенявину, тот нехотя поднялся.
- Все дело в настоящий момент, - сказал он, - заключается в
следующем: вопрос об Амуре и его использовании весьма озабочивает
департамент уже давно, и через наших агентов с достоверностью удалось
установить, что устье Амура охраняется войсками китайцев, армией в
количестве четырех тысяч человек, а вдоль Амура построено от трех до
пяти крепостей. Что касается Сахалина, то его население давно признало
над собой власть Японии. В открытиях Невельского пока что, после
исследований Лаперуза, Бротона, Крузенштерна и Гаврилова, мы вправе
сомневаться... Теперь, я думаю, понятна та осторожность, с которой нам
надо действовать в упомянутых местах.
- Нет, ваше превосходительство, совсем непонятна, как непонятно и
многое другое, - горячо ответил Меньшиков, - и я вижу в этом вопросе
полное неблагополучие. Вы говорите, китайские войска, крепости...
Когда же они появились там? Без нашего ведома или с нашего согласия? И
кто и когда устанавливал границу с Китаем, как известно, оставленную
открытой по Нерчинскому трактату? Азиатский департамент делал запрос
по этому поводу? Имеет ответ? До какого же пункта китайцы свободно
могут продвигаться еще далее со своими войсками и крепостями к нам, в
глубь страны? Разве мы отказались от Амура? Те же вопросы я должен
задать и о Сахалине. Когда население его стало японским? Были ли
запросы? И почему все-таки мы должны верить этим сказкам с их
известными грозными картонными крепостями и непроверенным донесениям,
почерпнутым нашими агентами из иностранных источников?
Обмен мнениями явно переходил в спор, а моментами казалось,
грозил перейти и в открытую ссору. Нессельроде дал знак глазами
министру финансов Вронченко.
- Я считаю своим долгом поддержать образ действий азиатского
департамента, - сказал тот, - важнейшая для государства внешняя
торговля через Кяхту сама по себе уже висит на волоске, а малейшая
неосторожность с нашей стороны может ее совсем погубить, и я прошу
иметь это в виду при всех рассуждениях.
- Ничего не понимаю, - горячился Перовский, не обращая внимания
на Нессельроде, который показывал жестами, что он не давал слова. -
Ни-че-го не понимаю: как же в таком случае надо расценивать запрет
внушительной экспедиции Путятина в сорок четвертом году и в то же
время посылку слабенькой экспедиции Ахте в сорок восьмом году?
Которая, не будь она задержана Муравьевым, несомненно, могла бы
взбудоражить китайцев? И, наконец, тут уж совсем несерьезная посылка,
чуть ли не на одном дикарском челноке, Гаврилова для таких
исследований, для которых нужна эскадра... И вот в то же время
сделавший большое дело для выяснения истины Невельской оказывается
преступником!..
- Лев Алексеевич. - старается остановить Перовского Нессельроде,
- вы уже кончили?
- Извините, ваше высокопревосходительство, я еще не досказал.
Англичане, не говоря о Соединенных Штатах и Франции, завладели пятью
портами Китая и нашу кяхтинскую торговлю, о которой так беспокоится
министр финансов, того и гляди, совсем добьют своей конкуренцией.
- Лев Алексеевич, я вам слова не предоставлял! - повторил
Нессельроде и, желая отвлечь комитет от острой темы, предложил
выслушать объяснения капитана Невельского.
Взоры участников совещания с любопытством уставились на
маленького Невельского, невзрачный и мирный вид которого никак не
вязался с невольно создавшимся представлением о каком-то забияке.
Особенно быстро и неприязненно обшарил его глазами с головы до пят тут
же взявший слово Чернышев.
- Мы считаем, - произнес он торжественно, - что вы, лейтенант
Невельской, являетесь прямым и сознательным нарушителем ясно
выраженной воли его императорского величества, причем вовлекли в это
тягчайшее преступление подчиненных вам офицеров. Это заставило особый
комитет представить вас к разжалованию в матросы. Что вы на это можете
ответить?
- Поскольку особым комитетом уже сделано представление о
разжаловании без предварительного истребования от меня объяснений, как
то следует по уставу, - с ледяным спокойствием сказал Невельской,
вызывающе глядя на Чернышева, не выдержавшего прямого взгляда, - то
теперь только государь император может наказать или жаловать меня, как
ему будет угодно. Я же сделал то, что при создавшихся обстоятельствах,
как верноподданный, считал полезным и необходимым в интересах царя и
отечества. Осмелюсь также обратить внимание вашей светлости, что
согласно высочайшему приказу от шестого декабря прошлого года я ношу
штаб-офицерское звание и чин капитана второго ранга, а не лейтенанта,
- и он скосил глаза на свои эполеты.
Чернышев рассердился и вызывающе сказал:
- Помимо всего, капитан Невелбской, вашим рапортам мы не верим,
они противоречат имеющимся у нас данным.
- Ваша светлость, - вдруг насмешливо улыбнутся Невельской,
стараясь поймать взгляд Меньшикова: он решил использовать свой
разговор с ним. - В том, что вы не верите, нет ничего удивительного: в
открытие северного пролива неизвестному Берингу не верили целых
полстолетия. Наше положение, мое и товарищей, еще труднее - своим
открытием мы, неизвестные мореплаватели, разрушили почти полувековые,
прочно укоренившиеся в умах заблуждения известного мореплавателя
Крузенштерна. Не верить и сомневаться, конечно, можно, а вот
опровергнуть наши утверждения нельзя. И я прошу либо признать наши
утверждения, либо назначить авторитетную проверку на месте, в устье
Амура и в проливе. - И, видя, что все осклабились в улыбках, добавил:
- Эта спешная проверка на месте тем нужнее, что необходимого для
признания полустолетнего срока, о котором я упомянул, мы не дождемся.
И я боюсь, что признание нашего открытия со стороны англичан
воспоследует гораздо скорее.
Он замолчал, с удовлетворением наблюдая, как, несмотря на
серьезность положения, слушатели искоса посматривали на Нессельроде,
давились смехом, сморкались и вытирали слезы.
- Господин Невельской, - строго сказал Нессельроде, - вы хотите с
отрядом в семьдесят человек занять устье Амура и утвердиться там. А
известно ли вам, что там китайцы содержат громадное войско и построили
несколько крепостей?
- Ваше сиятельство, на месте я имел возможность в точности
убедиться, что в устье Амура нет не только китайских войск, но и
мирных китайцев, есть только свободные гиляцкие поселения, и
захаживают иногда маньчжурские и наши сибирские купцы для торговли.
Что касается мирнейших гиляков, то для поддержания среди них
авторитета и повиновения достаточно и двадцати пяти человек.
Нессельроде увидел, что продолжение совещания ухудшает занятые им
и его единомышленниками позиции, и решил прекратить прения, но, пока
он собирался с мыслями, слова попросил Меньшиков.
- Я очень внимательно ознакомился до настоящего совещания со
всеми представленными Невельским и сибирским генерал-губернатором
документами и не могу им не верить, не могу далее придраться к
каким-нибудь неточностям. Положение в устье Амура стало весьма
напряженным, и надо спешить. Я рекомендовал бы принять представление
генерала Муравьева целиком и сверх того принять экстренные меры к
(усилению охраны входа в пролив и в устье Амура двумя крейсерами.
румянец, то разливалась неестественная бледность.
- Если смотреть на них как на знакомых, друзей, приятных
собеседников, то надо прямо сказать: редкие по своим качествам люди -
чуткие, разносторонние собеседники, хороших, благородных взглядов на
все вопросы жизни; в их обществе чувствуешь себя легко, без всякой
напряженности, как у себя дома, среди близких друзей. Но вот от
декабризма у них не осталось никакого следа.
Он замолчал. Катя низко наклонила голову. Румянец покрыл не
только лоб и все лицо, но захватил и весь затылок под завитками волос,
полымем вспыхнули уши.
"Что это с нею? - виновато подумал Невельской. - Откуда это
странное волнение?"
- Что же вы остановились? - спросила Александра.
- Мне передалось волнение Екатерины Ивановны... продолжать ли? -
смутился Невельской.
- Непременно, - потребовала Катя и еще ниже наклонила голову.
- Видите ли, ни в Волконских, ни в Поджио, ни в Борисовых я не
приметил никаких признаков прошедшей борьбы - одни казематские и
каторжные переживания. Да и о них вспоминают неохотно, точно о чем-то
постыдном, что хочется забыть. Откликаются охотно на что угодно, если
только это не политика, не политические взгляды, которые когда-то
казались единственной целью жизни. Я предположил, что они замыкаются
передо мной, как недостаточно изученным человеком, но это не то: нет,
понимаете ли, того кипения, которое я в них жаждал подсмотреть и
которого не скроешь, зато есть непротивление злу, какое-то запуганное
подчинение року, надежда только на провидение и покорность - та
рабская покорность судьбе, которую я ненавижу в других всеми силами
души. Чтобы заполнить чем-нибудь свою жизнь, они с головой ушли в свою
маленькую семейную жизнь, какое-то растительное прозябание
бесплодного, хотя и пышного и привлекательного пустоцвета. Что же они
дадут детям, в глазах которых они должны поддерживать величие героев,
принесших жизнь за идею? Что дадут они окружающей среде, над которой
они должны возвышаться, как монументы, как памятники, которые
переживут не только их, но и века?
Он нечаянно взглянул и увидел в черных любимых, наполненных
слезами широко открытых глазах Кати такую мучительную боль, что
осекся, не досказав мысли до конца.
- Пойду распоряжусь лошадьми и оденусь, - поднялась вдруг
Александра Ивановна и быстро вышла. Катя снова опустила голову и
молчала, нервно комкая носовой платок.
Невельской растерялся и не знал, что предпринять.
- Я думал, - начал он, наконец, но в это время, как будто
решившись на что-то, вскочила и Катя и убежала вслед за сестрой. Стало
тихо и тревожно.
Минуты через две, однако, Катя вернулась, таща по полу большой
кожаный дорожный туго набитый кошель.
- Я приготовилась вам сказать. Потом заколебалась... Вот... - Она
указала на кошель. - Тут письма наших декабристов для отправки с
оказией: есть присланные к Волконским и ожидающие случая отправки с
верным, испытанным человеком дальше. Есть и от декабристов, живущих
вблизи Иркутска. Есть в города по вашему пути. Есть в Москву и
Петербург, - она тяжело перевела дыхание, испытующе посмотрела
Невельскому в лицо и тихо добавила с явными слезами в голосе: - Я за
вас ручаюсь... Я была уверена... теперь... не знаю...
- В чем? Что я возьму, доставлю и не выдам? Как вам не стыдно!
Прояснившееся лицо Кати сияло неподдельным счастьем: да, она не
ошиблась в своем выборе. Просиял и Невельской: казалось, слепой и тот
бы прозрел и понял без слов невысказанное обоими.
- Я так обрадовалась за вас, - добавила она после некоторого
молчания, - когда Мария Николаевна спросила, можно ли вам доверить эту
переписку... Поймите, это высокий знак доверия. Такие лица у них все
наперечет...
Через два дня на перекладных, нагруженный казенной почтой, грудой
писем и десятками поручений, Невельской спешил в столицу, на грозную
расправу за свои географические открытия, которые могли бы сделать
честь любому из известнейших моряков.
Неизвестность тревожила, но в груди сладко трепетало молодое
сердце, и, умиленная чем-то невысказанным, но приятным, согревалась и
нежилась в первый раз в жизни оттаявшая душа одинокого "сухаря"
Геннадия Ивановича Невельского.
Он в сотый раз вспоминал ласковое материнское объятие Марии
Николаевны Волконской, накинувшей на его шею образок хранителя моряков
и путешествующих святого Спиридония, крепкое, чуть-чуть задержавшееся
в его руке пожатие Кати Ельчаниновой и неожиданно скатившуюся из ее
глаз на его руку еще теплую, влажную слезинку.
"Хорошо жить на свете!" - чуть не вслух подумал он и неловко, с
трудом запахнулся в необъятную медвежью шубу, подаренную Сергеем
Григорьевичем.
На другой день с утра, однако, стало как-то беспокойно: не надо
ли было высказать свои чувства к Кате Ельчаниновой определеннее - ведь
она может его забыть. Следовало связать как-то ее и себя. Не помогали
доводы, что этого нельзя было делать: а вдруг в самом деле разжалуют в
солдаты?.. Однако беспокойство росло, и на ближайшей почтовой станции
он принялся строчить письмо... Марии Николаевне Волконской!
Он не знал, что растрогавших его слез и после его отъезда было
много и что свое сладкое горе Катя в тот же вечер выплакала на груди у
Марии Николаевны и рассказала ей все-все. Мария Николаевна погладила
ее по голове, потрепала по щеке и, улыбнувшись, сказала;
- Все хорошо, Катюша, все хорошо...
Груда писем, какие ему поручила Катя, раскрыла Невельскому
многое: он увидел, в какой тесной связи и взаимном доверии друг к
другу живут декабристы.
Дальние углы еще достижимого севера, захолустья Забайкалья, с
одной стороны, и столица - с другой, связаны тончайшей сетью
собственных сообщений. Каждая явка по пути - это центр какого-нибудь
округа. По количеству писем можно определить, какое значение для всех
имеет декабрист И. И. Пущин. По прежнему положению декабриста в
обществе легко понять, что здесь не соблюдаются, не имеют места те
перегородки, которые мешали сближаться там, на свободе, в салонах. Там
сближала только одинаковость общественного или служебного положения,
неодинаковое положение разъединяло, здесь крепким узлом соединяло
единомыслие и взаимная поддержка. Ниточка не кончалась Петербургом.
Нет, отсюда она тянулась и дальше, в знойные пустыни Средней Азии и на
грозный снежновершинный Кавказ.
Николай боролся с декабризмом всей силой и мощью общего и
специального государственного аппарата, не брезгуя шпионажем и даже
провокациями, вроде похождений известного плута Медокса. Декабристы
брали только сочувствием общества, но победителями являлись они, а не
император - побеждали идеи, и перед ними он чувствовал свое бессилие.
Люди бодро смотрели в будущее, и хотя энергия истощалась, но на смену
уже шли другие, тоже зараженные микробом вольномыслия и жаждой
свободы: в Иркутске в это время ждали осужденных петрашевцев.
Невельскому впервые стало понятно увлечение декабристов
земледелием и огородничеством: не было другого выхода. Переход в
поселенцы заставлял заниматься сельским хозяйством, по крайней мере на
своем пятнадцатидесятинном наделе. Обрабатывая много большее
количество (Волконский здесь не был одинок), декабристы вместе с тем
сближались с землеробами вплотную, изучали их нужды и, что самое
главное, пользовались случаем проверить преимущества "вольного труда"
перед рабским крепостным.
Краткий сентябрьский рапорт Невельского об открытии устья Амура и
пролива между Сахалином и материком был представлен Меньшиковым "на
распоряжение" канцлеру Нессельроде.
Докладывая канцлеру о рапорте, начальник азиатского департамента
Сенявин назвал его вздором и собирался бросить в свою папку, как вдруг
Нессельроде, до сих пор слушавший доклад весьма рассеянно, протянул
руку, положил рапорт подле себя в число бумаг, "требующих особого
внимания", и сказал Сенявину:
- Такие возмутительные дерзости не должны оставлять без
наказания, - и на вопросительный взгляд Сенявина раздраженно добавил:
- Вы себе представляете, во что обратится государственный аппарат
империи, если каждый безусый лейтенант в нем, вопреки указаниям
монарха, начнет вести собственную политику? Пора прекратить эту
муравьевскую свистопляску, - сердито пожал он плечами, строго из-под
своих больших круглых очков посмотрел на Сенявина и распорядился: -
Прикажите положить в мой портфель, я возьму с собой подумать.
Вечером Нессельроде счел нужным самолично побывать у Врангеля и
обратил его внимание на то, что, по-видимому, ни Невельскому, ни
Муравьеву неизвестны результаты исследований экспедиции штурмана
Гаврилова и, должно быть, поэтому-то Невельской так самонадеянно смел
в своих утверждениях о возможности входа в Амур будто бы даже для
крупных кораблей.
Врангель смутился: он вспомнил о письме Гаврилова, в котором
последний, чуть ли не накануне смерти, счел нужным признать свои
исследования Амурского лимана и входа в Амур совершенно недостаточными
и требующими проверки. Врангель хотел было тут же покаяться в том, что
он скрыл существование этого важного письма, но не решился: после того
как канцлеру Нессельроде именно материалами Гаврилова удалось убедить
государя в том, что в Амур могут проходить, да и то с трудом, только
лодки и что вследствие этого он бесполезен для России, раскрыть истину
- значило бы окончательно погубить себя и других.
Нессельроде экстренно назначил заседание особого комитета, на
котором заявил, что он и слышать не хочет о предложении Меньшикова о
том, чтобы рассмотрение вопроса об открытиях Невельского отсрочить до
получения от Муравьева более подробных сведений.
- Нам нельзя больше ждать, - кипятился Нессельроде, - мы и так
уже дождались: мы видим, как господин Муравьев сам показывает пример
своим чиновникам, что можно не исполнять высочайших повелений
совершенно безнаказанно, как, например, задержать спешно посланную
экспедицию Ахте, и к чему эти примеры приводят. Удивительно ли после
этого, что лейтенант Невельской делает какие-то сенсационные открытия,
пользуясь военными кораблями, ни у кого не спрашиваясь и даже не
ожидая, по его мнению, очевидно, совершенно ненужных высочайше
утвержденных инструкций. Мы этим легковесным открытиям решительно не
верим.
Натиск со стороны Нессельроде и его подголосков был настолько
силен, что, обменявшись незаметными для других взглядами, Меньшиков и
Перовский решили взбесившемуся Нессельроде не противоречить и больше
не выступать. Постановление комитета о том, что доклад Невельского
идет вразрез решительно со всеми достоверными данными, имеющимися в
министерстве иностранных дел, и ни в каком отношении не может изменить
ранее принятых и высочайше утвержденных решений, состоялось. А дабы в
дальнейшем самовольство прекратить навсегда, решено представить
ослушника высочайшей воли к разжалованию.
- Я вас не понял, Александр Сергеевич, почему вы отказались от
защиты Невельского? - спросил Меньшикова Перовский после окончания
заседания комитета.
- На этот раз просто хочу проучить Нессельроде, хочу показать
этому зазнавшемуся злокачественному прыщу, что его политика на наших
восточных окраинах государем не одобряется и обречена на провал. Я не
допускаю и мысли, что государь согласится на разжалование Невельского
до получения подробного доклада Муравьева. Но на всякий случай я уже
исходатайствовал для себя высочайшую аудиенцию.
Расчет Меньшикова оказался верным: получив постановление комитета
с особыми мнениями его и Перовского о необходимости выждать, император
вслух выразил одобрение смелому патриотическому поступку Невельского,
но резолюции никакой не наложил.
Невельской прибыл в Петербург в конце января 1850 года и тут
узнал, что слухи о его разжаловании держатся до сих пор весьма упорно.
- Да, - ответил на его вопрос Меньшиков, к которому Невельской
поспешил с докладом, картами, промерами, журналами описей берегов,
подробными мотивированными заключениями и письмами и представлениями
Муравьева, - заключение комитета о необходимости вас разжаловать за
дерзость имеется у государя, который лично мне сказал, что
результатами вашей разведки он остался очень доволен. Теперь,
вследствие доставленных вами новых материалов, вопрос подвергнется
вторичному рассмотрению. Быть может, даже будет допущен личный ваш
доклад. Если это случится, будьте мужественны, тверды и определенны.
Имейте в виду, что мы с министром внутренних дел в комитете в
меньшинстве и что, кроме нас, охотников защищать вас против
Нессельроде и Чернышева не найдется. Не кипятитесь и держите себя в
руках. А сейчас поезжайте к Перовскому.
- Очень благодарен, ваша светлость, за ценные советы. Я держу
себя в руках, но обвинение в том, что я и мои офицеры дали ложные
сведения о лимане и Амуре, может меня взорвать, - сказал Невельской. -
Лжецами ни я, - он покраснел, - ни мои...
- Полноте, - успокоил его Меньшиков, - ведь вам хорошо должно
быть известно, что в открытие северного пролива Берингом поверили чуть
ли не полустолетьем позже, и то только после того, как его открытие
подтвердил авторитетный иностранец капитан Кук и заступился за
покойного, назвав пролив Беринговым. А вы хотите разрушить авторитеты
одним махом. Подождите несколько годков, время работает на вас.
- Ваша светлость, помилосердствуйте, мне уже сорок лет, так что
вряд ли удастся дождаться признания, - пошутил, успокаиваясь,
Невельской.
- Не теряйте надежды, капитан, - в тон ответил Меньшиков, - это
ведь может случиться и гораздо раньше.
Экстренно собравшийся особый комитет на этот раз был необычно
многолюден: пожаловали и те члены, которые его заседаний никогда не
посещали.
И как-то так случилось, что дебаты по основному вопросу вошли в
русло далеко не сразу: внимание участников сначала опять
сосредоточилось на оценке поступка Невельского, а не на открытии и не
на рапорте Муравьева, который требовал немедленно занять Амур.
- Налицо факт возмутительной недисциплинированности всего экипажа
корабля, - строго заявил военный министр, светлейший князь Чернышев, -
при попустительстве высшего начальства. Что касается меня, я повторяю
свое мнение - разжаловать Невельского в солдаты! - он злыми раскосыми
глазами окинул собрание. Так, бывало, смотрел он на допрашиваемых
декабристов, издеваясь над их показаниями, и требовал зачисления их в
первый разряд преступников, то есть на виселицу.
- Александр Иванович, как всегда, прав, и самовольство должно
быть наказано, - внешне спокойно ответил Меньшиков, хотя внутренне
клокотал негодованием на этого злобного зверя и неудачного охотника за
наследством декабриста Чернышева, однофамильца министра.
- Но у Невельского, как известно, была временная инструкция от
меня, это раз. Во-вторых, у него были указания облеченного достаточной
властью сибирского генерал-губернатора, в распоряжении которого
Невельской находился. И, наконец, в-третьих, высочайше утвержденная
инструкция, которая, как это стало теперь известно, просто до него не
дошла. А если не дошла, то не могло иметь места ее нарушение. Не знаю,
как у вас, в сухопутных войсках, ваша светлость, предоставляется ли в
подобных случаях офицеру инициатива действовать по своему разумению,
или он должен отречься от дела и бросить его на произвол судьбы. У нас
же, на флоте, за непроявление в таких случаях инициативы строго
взыскивают... Так вот, по моему мнению, прежде чем принимать
предлагаемые крайние меры, надо бы дело исследовать: я ли в этом
виновен, Муравьев ли, или на самом деле Невельской. И в какой мере.
Ваша светлость, Александр Иванович, армия богаче нас людьми,
российский же флот беден такими выдающимися офицерами, как Невельской,
и мы только в самых крайних случаях можем позволить себе такую меру,
как разжалование.
- Я решительно возражаю против того, что вместо сути дела, а суть
заключается в двух серьезнейших и необходимых для империи открытиях, -
поддержал Меньшикова министр внутренних дел Перовский, - и в рапорте
генерал-губернатора о немедленном занятии Амура, мы занимаемся
какой-то деталью. Дисциплинарное дело о капитан-лейтенанте Невельском
должно быть передано для расследования по начальству, то есть по флоту
или адмиралтейству. А вот амурские вопросы - это прямые вопросы нашего
комитета. Вследствие этого я позволю себе спросить: почему
драгоценнейшие открытия Невельского являются какими-то чудесными,
неожиданными и имеют место только в 1849 году, вместо того чтобы
вытекать непосредственно из текущей работы тех, кому ведать надлежит и
иметь место пятьдесят лет тому назад? Почему до сих пор нами не
заселен Сахалин? Почему сведения наши о наших же российских окраинах
по своей достоверности напоминают сведения из Геродота и других
историков древности о нашей стране? Ведь для всех нас давным-давно
ясно, что покушения на российские пограничные области ведутся больше
ста лет, а между тем в наше время положение создалось такое: французу
Лаперузу лезть в Татарский залив и на Сахалин невозбранно. То же и
англичанину Бротону. Невозбранно это и сотням китоловов всех стран
ежегодно, хотя и Франция и Англия касательства никакого к нашим
берегам не имеют - далеконько. И все же они лезут. А вот нам нельзя:
не обиделись бы японцы или китайцы. Я хотел бы слышать мнение по этому
поводу азиатского департамента!
Нессельроде беспокойно заерзал в кресле и недовольным голосом
заявил:
- Особый комитет не имеет права суждения об общегосударственной
политике...
- Я и не вмешиваюсь, - огрызнулся Перовский. - Я только прошу
разъяснения по вопросу о фактическом положении амурских и сахалинских
дел, которое не может составлять для нас, членов особого комитета,
тайны...
Нессельроде на клочке бумаги черкнул карандашом несколько слов и
передал Сенявину, тот нехотя поднялся.
- Все дело в настоящий момент, - сказал он, - заключается в
следующем: вопрос об Амуре и его использовании весьма озабочивает
департамент уже давно, и через наших агентов с достоверностью удалось
установить, что устье Амура охраняется войсками китайцев, армией в
количестве четырех тысяч человек, а вдоль Амура построено от трех до
пяти крепостей. Что касается Сахалина, то его население давно признало
над собой власть Японии. В открытиях Невельского пока что, после
исследований Лаперуза, Бротона, Крузенштерна и Гаврилова, мы вправе
сомневаться... Теперь, я думаю, понятна та осторожность, с которой нам
надо действовать в упомянутых местах.
- Нет, ваше превосходительство, совсем непонятна, как непонятно и
многое другое, - горячо ответил Меньшиков, - и я вижу в этом вопросе
полное неблагополучие. Вы говорите, китайские войска, крепости...
Когда же они появились там? Без нашего ведома или с нашего согласия? И
кто и когда устанавливал границу с Китаем, как известно, оставленную
открытой по Нерчинскому трактату? Азиатский департамент делал запрос
по этому поводу? Имеет ответ? До какого же пункта китайцы свободно
могут продвигаться еще далее со своими войсками и крепостями к нам, в
глубь страны? Разве мы отказались от Амура? Те же вопросы я должен
задать и о Сахалине. Когда население его стало японским? Были ли
запросы? И почему все-таки мы должны верить этим сказкам с их
известными грозными картонными крепостями и непроверенным донесениям,
почерпнутым нашими агентами из иностранных источников?
Обмен мнениями явно переходил в спор, а моментами казалось,
грозил перейти и в открытую ссору. Нессельроде дал знак глазами
министру финансов Вронченко.
- Я считаю своим долгом поддержать образ действий азиатского
департамента, - сказал тот, - важнейшая для государства внешняя
торговля через Кяхту сама по себе уже висит на волоске, а малейшая
неосторожность с нашей стороны может ее совсем погубить, и я прошу
иметь это в виду при всех рассуждениях.
- Ничего не понимаю, - горячился Перовский, не обращая внимания
на Нессельроде, который показывал жестами, что он не давал слова. -
Ни-че-го не понимаю: как же в таком случае надо расценивать запрет
внушительной экспедиции Путятина в сорок четвертом году и в то же
время посылку слабенькой экспедиции Ахте в сорок восьмом году?
Которая, не будь она задержана Муравьевым, несомненно, могла бы
взбудоражить китайцев? И, наконец, тут уж совсем несерьезная посылка,
чуть ли не на одном дикарском челноке, Гаврилова для таких
исследований, для которых нужна эскадра... И вот в то же время
сделавший большое дело для выяснения истины Невельской оказывается
преступником!..
- Лев Алексеевич. - старается остановить Перовского Нессельроде,
- вы уже кончили?
- Извините, ваше высокопревосходительство, я еще не досказал.
Англичане, не говоря о Соединенных Штатах и Франции, завладели пятью
портами Китая и нашу кяхтинскую торговлю, о которой так беспокоится
министр финансов, того и гляди, совсем добьют своей конкуренцией.
- Лев Алексеевич, я вам слова не предоставлял! - повторил
Нессельроде и, желая отвлечь комитет от острой темы, предложил
выслушать объяснения капитана Невельского.
Взоры участников совещания с любопытством уставились на
маленького Невельского, невзрачный и мирный вид которого никак не
вязался с невольно создавшимся представлением о каком-то забияке.
Особенно быстро и неприязненно обшарил его глазами с головы до пят тут
же взявший слово Чернышев.
- Мы считаем, - произнес он торжественно, - что вы, лейтенант
Невельской, являетесь прямым и сознательным нарушителем ясно
выраженной воли его императорского величества, причем вовлекли в это
тягчайшее преступление подчиненных вам офицеров. Это заставило особый
комитет представить вас к разжалованию в матросы. Что вы на это можете
ответить?
- Поскольку особым комитетом уже сделано представление о
разжаловании без предварительного истребования от меня объяснений, как
то следует по уставу, - с ледяным спокойствием сказал Невельской,
вызывающе глядя на Чернышева, не выдержавшего прямого взгляда, - то
теперь только государь император может наказать или жаловать меня, как
ему будет угодно. Я же сделал то, что при создавшихся обстоятельствах,
как верноподданный, считал полезным и необходимым в интересах царя и
отечества. Осмелюсь также обратить внимание вашей светлости, что
согласно высочайшему приказу от шестого декабря прошлого года я ношу
штаб-офицерское звание и чин капитана второго ранга, а не лейтенанта,
- и он скосил глаза на свои эполеты.
Чернышев рассердился и вызывающе сказал:
- Помимо всего, капитан Невелбской, вашим рапортам мы не верим,
они противоречат имеющимся у нас данным.
- Ваша светлость, - вдруг насмешливо улыбнутся Невельской,
стараясь поймать взгляд Меньшикова: он решил использовать свой
разговор с ним. - В том, что вы не верите, нет ничего удивительного: в
открытие северного пролива неизвестному Берингу не верили целых
полстолетия. Наше положение, мое и товарищей, еще труднее - своим
открытием мы, неизвестные мореплаватели, разрушили почти полувековые,
прочно укоренившиеся в умах заблуждения известного мореплавателя
Крузенштерна. Не верить и сомневаться, конечно, можно, а вот
опровергнуть наши утверждения нельзя. И я прошу либо признать наши
утверждения, либо назначить авторитетную проверку на месте, в устье
Амура и в проливе. - И, видя, что все осклабились в улыбках, добавил:
- Эта спешная проверка на месте тем нужнее, что необходимого для
признания полустолетнего срока, о котором я упомянул, мы не дождемся.
И я боюсь, что признание нашего открытия со стороны англичан
воспоследует гораздо скорее.
Он замолчал, с удовлетворением наблюдая, как, несмотря на
серьезность положения, слушатели искоса посматривали на Нессельроде,
давились смехом, сморкались и вытирали слезы.
- Господин Невельской, - строго сказал Нессельроде, - вы хотите с
отрядом в семьдесят человек занять устье Амура и утвердиться там. А
известно ли вам, что там китайцы содержат громадное войско и построили
несколько крепостей?
- Ваше сиятельство, на месте я имел возможность в точности
убедиться, что в устье Амура нет не только китайских войск, но и
мирных китайцев, есть только свободные гиляцкие поселения, и
захаживают иногда маньчжурские и наши сибирские купцы для торговли.
Что касается мирнейших гиляков, то для поддержания среди них
авторитета и повиновения достаточно и двадцати пяти человек.
Нессельроде увидел, что продолжение совещания ухудшает занятые им
и его единомышленниками позиции, и решил прекратить прения, но, пока
он собирался с мыслями, слова попросил Меньшиков.
- Я очень внимательно ознакомился до настоящего совещания со
всеми представленными Невельским и сибирским генерал-губернатором
документами и не могу им не верить, не могу далее придраться к
каким-нибудь неточностям. Положение в устье Амура стало весьма
напряженным, и надо спешить. Я рекомендовал бы принять представление
генерала Муравьева целиком и сверх того принять экстренные меры к
(усилению охраны входа в пролив и в устье Амура двумя крейсерами.