Денисова Ольга. Одинокий путник

   – Малыш, я противен сам себе, – сказал колдун, когда священник уехал, и весь вечер пил мед, пока не захмелел настолько, что упал с лавки.
   Лешек уложил его в постель, но он все равно продолжал бормотать себе под нос о том, что это – ерунда, что никакой договор ему не поможет. И не стоило опускаться до уступок – он бы и так колдовал и лечил. Надо было гнать монаха со двора, а не беседовать с ним о мире и дружбе.
   – Я не знаю, что мне делать, малыш, – шептал он, – я не боюсь смерти, но ведь вместе со мной из этих земель уйдет знание. И никто не защитит людей от болезней, и никто не объяснит им… и никто не поможет…
   Наутро, с тяжелой головой, колдун начал писать книгу. Он ни разу не пробовал этого делать, только переписывал чужие, и долго думал, и стирал написанное, так что испортил несколько листов, протерев их до дыр. У Лешека было уже три книги с песнями, которыми он гордился, и любил перелистывать, любуясь стройными рядами букв и нотных крюков.
   – Охто, не торопись, – посоветовал он колдуну, – вспомни, как я писал первые песни. Ты сначала реши, что ты хочешь написать.
   – Все! В том-то и дело, я хочу написать все!
   – Выбери главное. То, чего нет в других книгах. Хочешь, я тебе помогу?
   Выяснилось, что записать надо не так уж и много, если хорошо перед этим подумать. Лешек несильно помог колдуну – он ничего не понял в календарях и таблицах, которые колдун вырисовывал сначала на бересте, а потом переносил на пергамент.
   Они работали больше двух месяцев, и колдун, просыпаясь, умывался и садился за стол. Без матушки им приходилось тяжело, и Лешек взял на себя хозяйство. Осень была дождливой, словно все то, что боги не вылили на поля летом, обрушилось на землю в октябре. Узица вышла из берегов, и подтопила погреб и баню, но колдун не сильно расстроился, и ничего не предпринял, целиком погрузившись в свою книгу.
   Зима наступила рано, морозы пришли неожиданно, и сковали речку льдом. И если раньше с утра до вечера шел дождь, то теперь на землю падал снег. Колдун отказался ехать на торг, даже когда лед окреп настолько, что держал лошадей – ему было некогда, он боялся потерять и несколько минут, не то что часов.
   Когда снег надежно укрыл землю, выглянуло солнце, и ударил мороз. Лешек каждое утро выходил на охоту, потому что запасы подходили к концу, а подмокшее в погребе зерно сначала покрылось плесенью, а потом замерзло. Без матушки они оба похудели и осунулись, питаясь от случая к случаю.
   В то чудесное зимнее утро ничего не предвещало беды: Лешек подстрелил зайца, и возвращался домой, предвкушая, как накормит колдуна жареным мясом. Он мурлыкал какую-то песню – просто от хорошего настроения, правда, мурлыкал слишком громко. Настолько громко, что не услышал приближения всадников. Они же, напротив, отлично его слышали и видели, и приблизились так, что, когда Лешек оглянулся, бежать было поздно.
   Впереди, на вороном жеребце, сидел отец Дамиан.
   Лешек остановился и уронил зайца в снег. Колени дрогнули и подогнулись, голова ушла в плечи – он почувствовал себя маленьким и жалким, словно не было этих двенадцати лет, прожитых с колдуном. Словно не яркое солнце светило сквозь прозрачное кружево леса, а масляная лампа в полутемном приютском коридоре. Дамиан убил его однажды, и ничто не помешает ему сделать это во второй раз.
   – Быстренько заткните ему рот! – велел архидиакон дружникам, и только тут Лешек сообразил, что происходит что-то не то. Монахи в последнее время часто проезжали мимо их дома, и за колдуном иногда посылали из монастырской больницы, но никогда Эконом пустыни собственной персоной здесь не появлялся. Мелькнула мысль, что Лешека кто-то узнал, и теперь Дамиан приехал за ним, чтобы вернуть в обитель, и тогда надо звать колдуна на помощь! Но голос отказывался ему повиноваться. Как в кошмарном сне, когда хочется кричать, а из горла раздается только тихий сип.
   Двое дружников подъехали к нему, и один из них протянул руку, чтобы зажать Лешеку рот, когда до него дошла простая и страшная мысль: Дамиану не нужен какой-то приютский мальчишка. Он приехал за колдуном! И в последний миг Лешек успел крикнуть, едва не сорвав голос:
   – Охто, беги! Беги!
   Дружник двумя руками схватил его голову, одной зажимая ему рот, а другой запрокидывая ее назад, едва не сломав ему шею. Лешек попытался сопротивляться, но второй монах спрыгнул с лошади, и скрутил ему руки, на всякий случай отбирая лук – легкий лук, которым убить человека можно только выстрелом в упор. Его связали в одну минуту, и заткнули рот какой-то черной тряпицей, но он все равно продолжал рваться и кричать, только получалось это тихо и бесполезно.
   – Где-то я его видел… – пробормотал Полкан, – подними-ка ему лицо.
   Дружник послушно дернул Лешека за волосы на затылке.
   – Нет. Не припомню. Потом выясним. Поехали.
   Лешека кинули поперек седла, и, взяв лошадей под уздцы, двинулись к дому. Их было восемь человек.
   Колдун, скорей всего, не услышал крика. Он вышел на крыльцо раздетым, даже не подпоясанным, и босиком, и не потому, что заметил монахов, а просто потянуться и глотнуть свежего воздуха. Дружник, который вез Лешека, остановил лошадь за деревьями, но Лешеку все равно отлично было видно крыльцо, и он рычал, стараясь привлечь внимание колдуна и вытолкнуть изо рта тряпицу. Но она заткнула ему дыхательное горло, и ему пришлось замолчать, чтобы не задохнуться. Восемь коней всхрапывали и топали, люди переговаривались между собой, и колдун не заметил подвоха.
   – Доброго здоровья, – холодно сказал он, увидев Дамиана, направляющегося к крыльцу.
   – И тебе, – ответил архидиакон. Вместе с ним шли трое дружников.
   – Что тебе нужно здесь? – колдун не собирался скрывать свое отношение к Эконому Пустыни, и громко скрипнул зубами.
   – Приехал к тебе в гости, – ответил с улыбкой Дамиан.
   – Не может быть, – презрительно фыркнул колдун, и хотел уйти в дом, но вдруг один из дружников в два прыжка преодолел высокие ступени и успел схватить колдуна за рубаху.
   Этого оказалось достаточно, чтобы задержать его, пока не подбегут остальные, и драки на крыльце Лешек не видел – колдуна быстро свалили с ног. Но сопротивлялся он долго – на помощь троим товарищам подоспели другие монахи, и только после этого, через несколько минут, связанного колдуна вывели во двор.
   Прятать Лешека теперь не имело смысла, лошадей привязали около мостков с перилами, спускающихся в воду, а его самого – к высокой иве на берегу. Увидев Лешека, колдун опустил голову и прошептал под нос какое-то ругательство. Его под руки держали двое монахов, он стоял на снегу босиком, а Дамиан подошел к нему вплотную и спросил:
   – Мне не много от тебя нужно. Всего несколько вопросов и одна вещь. Останешься в живых, если честно все расскажешь.
   – Я не люблю говорить, когда у меня связаны руки, – ответил колдун.
   – Попробуй к этому привыкнуть, – улыбнулся Полкан, – итак, для начала: где ты прячешь кристалл?
   Лицо колдуна изменилось в одну секунду: он этого не ждал. Никогда ему не приходило в голову, что кристаллом захочет завладеть братия. Он покачал головой и процедил сквозь зубы:
   – Ищите.
   – Не беспокойся, найдем. Может, ты поможешь нам? Зачем перерывать весь дом, и тратить время?
   Колдун покачал головой, и Дамиан жестом указал дружникам на сосну, растущую во дворе. Колдуна, так же как и Лешека, привязали к дереву, но сидя, чтобы Дамиан мог говорить с ним сверху вниз. Трое или четверо монахов направились в дом, а остальные встали рядом с Дамианом.
   – Ты можешь меня остановить, – прошипел архидиакон, и, выхватив из-за пояса плеть, наотмашь хлестнул колдуна по груди и плечам. Колдун лишь сузил глаза и стиснул зубы: плеть порвала рубаху, и на том месте, куда попал ее металлический конец, начало расплываться кровавое пятно. Лешек завыл и забился: Полкан убьет его! Не так много надо, чтобы этой плетью убить человека! Ему когда-то хватило пяти ударов.
   Но колдун не умер ни от пяти, ни от десяти. Судорога пробегала по его телу от каждого удара, и вздрагивали губы, от рубахи остались одни лохмотья, и кровь пропитала ее насквозь, но колдун молчал, откинув голову и глядя в одну точку, поверх головы Дамиана. Лешек разрыдался, но веревки держали его крепко, и помочь колдуну он ничем не мог. Пусть дружники найдут кристалл, пусть Полкан забирает его и уходит!
   – Ты сильный человек, – хмыкнул Дамиан, вытирая лоб, – но у всякой силы есть предел, вот увидишь.
   Он ударил колдуна еще несколько раз, пока его не остановил один из дружников – брат Авда, как потом узнал Лешек.
   – Дамиан, хватит. Найди другой способ, иначе ты просто его убьешь.
   – У меня в запасе много способов, – усмехнулся архидиакон, – но я приберегу их для других вопросов.
   Через несколько минут на крыльцо вышел один из дружников, и показал Дамиану найденный кристалл – отыскать его было нетрудно, он лежал в маленьком сундучке на полке, замочек которого Лешек мог открыть ногтем.
   – Это он? – спросил Дамиан, но колдун не пошевелился, – я думаю – он.
   Лешек сам готов был крикнуть, что это то, что им нужно, лишь бы Полкан больше не трогал колдуна, но его рычания никто не слушал.
   – Итак, какой стороной к солнцу его надо повернуть, чтобы заставить людей исполнять мои приказы? – Дамиан пригнулся, словно хотел получше рассмотреть лицо колдуна.
   Лешек обмер: откуда они узнали? Кому колдун успел рассказать о кристалле? Колдун не смог скрыть горечи – зубы его громко скрипнули, и закрылись глаза.
   – А вот мы сейчас его испытаем, – Дамиан потер руки, и когда дружник передал ему кристалл, направил узкий луч на грудь колдуна. Раны под лучом на глазах начали затягиваться, и Полкан поспешил повернуть его другой стороной. Радужный, переливчатый свет широким конусом полился на грудь колдуна, и на его лицо – Лешек никогда не видел, как солнце преломляется через эту грань кристалла, колдун никогда при нем этого не делал.
   – Давай, отвечай: что значит: ловить души. Это мой самый главный вопрос, и я не уйду отсюда, пока не получу на него ответа.
   Колдун молчал, и Дамиан недоверчиво посмотрел на кусок хрусталя в своей руке, а потом направил радужные лучи на одного из дружников, и велел:
   – Замри.
   Тот переминался с ноги на ногу, и остановился ровно в той позе, в которой застал его приказ – кривой и неудобной. Дамиан опустил кристалл, но дружник не пошевелился. На лице его застыл испуг, и архидиакон снова направил на него лучи и сказал:
   – Читай «Отче наш».
   Но дружник молчал, глядя на архидиакона расширенными глазами, полными муки.
   – Свободен.
   Дружник рухнул в снег как подкошенный и почему-то разрыдался.
   – Что ревешь?
   Тот ничего не ответил, мотая головой.
   – Ну что, мне эта вещь подходит, – Дамиан сунул кристалл в кошель, – жаль, на колдуна не действует. Ты расскажешь мне, что значит ловить души, или я спрошу тебя по-другому?
   – Спроси по-другому, – скривив лицо, ответил колдун.
   – Разводите костер, ребята, – велел архидиакон, – посмотрим, что он нам скажет.
   Колдун молчал. Молчал, когда Дамиан пытал его раскаленным на огне копьем, и когда прижимал к ранам на груди горящие головни, и когда вплотную придвинул угли костра к его босым ногам. По бледному лицу колдуна катился пот, глаза были плотно закрыты, и подбородок дрожал от напряжения, сжимающего зубы. Лешек уже не рыдал и не рвался: в нем что-то надломилось, он перестал воспринимать действительность всерьез, словно происходящее было сном, наваждением. Такого не могло случиться на самом деле! По двору расползался тяжелый запах горелой плоти, ноги колдуна обуглились, и любой человек давно бы потерял сознание, но колдун молчал и сознания не терял, только угол рта его подергивался непроизвольно, как это всегда бывало с ним от волнения или усталости.
   – Кончай, Дамиан! – взмолился дружник, прижимающий к земле колени колдуна – снег вокруг растаял, обнажив мокрую пожелтевшую траву.
   Дамиан, который мрачнел с каждой минутой все сильней, ногой отодвинул угли в сторону, и они зашипели в снегу.
   – Выводите из подклета лошадей, кто там еще у него есть, и поджигайте дом, – вздохнул он, и монахи поспешили выполнять его приказ.
   Когда дом со всех сторон обложили сеном и соломой, колдун заговорил, и Лешек не узнал его тихого, надтреснутого голоса:
   – Там книги, Дамиан. Они стоят дороже, чем кони. Если ты поменяешь их на серебро, купишь все земли Златояра.
   – Мне не нужны бесовские книги. Поджигайте дом, что стоите! Я и без них получу все земли Златояра.
   Сухая солома полыхнула легко и бесшумно, и Лешек увидел, как по щеке колдуна побежала слеза. Через сто лет неизвестный певец не сможет спеть его песен. И календарей колдуна тоже никто никогда не увидит. Огонь набирал силу медленно и шипел на покрытых инеем бревнах подклета. Дамиан продолжал смотреть на колдуна, надеясь, что тот его остановит, но когда пожар охватил бревна, и дом было уже не спасти, со злостью отвернулся в сторону.
   – Послушай, – предложил брат Авда, – может, этот парень знает о кристалле? Он же жил с колдуном?
   – Хорошая мысль, – улыбнулся Дамиан, – давайте его сюда, и разводите костер, тут все давно потухло.
   Лешек не сразу понял, что речь идет о нем, и даже не успел испугаться, когда колдун заговорил снова:
   – Погоди, Дамиан. Парень ничего не знает. Он ваш, приютский. Я украл его у вас двенадцать лет назад, и держал у себя силой.
   Лешек обомлел: что он такое говорит? Зачем он выдает его Дамиану?
   – Так вот где я его видел! – архидиакон хлопнул ладонью по ляжке, – это тот самый певчий, которого я убил? Зачем тебе щуплый приютский ребенок? Ты что-то темнишь.
   – Он зарабатывал мне деньги. Он пел, и люди платили. Хорошо платили.
   Зачем он врет? Это же неправда, неправда! – хотел закричать Лешек, но тут понял, что колдун сейчас спасает ему жизнь.
   – Ладно, я сам его об этом спрошу. Об этом, и о кристалле.
   – Не трогай парня, Дамиан, – прошептал колдун, – он действительно ничего не знает. Я скажу тебе все, что ты хочешь…
   – Стоило тратить столько времени! – хмыкнул архидиакон, – Отойдите все! Дальше!
   Дом пылал, перекрытие подклета с грохотом обвалилось, и он медленно осел на землю, накренившись на бок. Кони, беспокойные до этого, заржали и начали рваться с привязи.
   Дружники послушно ушли в стороны, и Дамиан нагнулся к губам колдуна. Лешек не слышал, что он говорит, но говорил он недолго.
   Вот что колдун имел в виду, когда сказал о том, что Лешек сделает его уязвимым! Ради тайны кристалла он пожертвовал всем, он вынес нечеловеческие страдания, он позволил сжечь книги! Лешек не мог ни кричать, ни плакать. Ну и пусть! Пусть! Зачем он сразу не сказал все Дамиану! Зачем! Может быть, теперь его отпустят… Лешек вылечит его, они поставят новый дом…
   Дамиан выпрямился, и странная полуулыбка играла на его губах.
   – Отвяжите его, – приказал он монахам.
   Колдун в первый раз посмотрел на Лешека – в его глазах плескалась боль, но в них не было осуждения. Одними губами колдун шепнул ему «прощай» – он давно понял то, с чем не мог примириться Лешек. Лешек закричал, но сквозь тряпку крик его прозвучал хриплым рычанием, а колдун, повернув голову к огню, запел навстречу ему песню силы. Монахи подняли его, но стоять он не мог, и они держали его под руки, чтобы он не упал.
   – Ты все равно не сможешь ходить, – сказал ему Дамиан и кивнул дружникам на горящий дом.
   В этот миг упала крыша крыльца, и сквозь дверной проем, охваченный огнем, Лешек увидел горящую комнату – пламя перелистывало книгу колдуна на столе. Страницы взлетали вверх, и корчились, скукоживались, одна за другой…
   Монахи подвели колдуна к огню как можно ближе, от жара прикрывая лица рукавами, и с силой толкнули вперед. Песня силы заглушила гудящее пламя, и в ее последнем звуке слились победный звериный рев и предсмертный крик боли.
   С грохотом рухнула тяжелая крыша, поднимая в небо столб черного дыма, перемешанного с искрами. На месте дома пылал огромный костер. Погребальный костер.
   Лешек завороженно, не мигая, смотрел на огонь, и чувствовал, что задыхается. Боль пришла потом, а в тот миг он просто задыхался, не в силах осознать происшедшего.
   – Этого – туда же? – спросил у архидиакона брат Авда.
   – Зачем? Пусть живет, – усмехнулся Дамиан, – сделаем подарок Паисию.
   Монахи собрались быстро, кинули Лешека поперек седла белого коня колдуна, крепко привязали, и двинулись к монастырю по замерзшему болоту. Лешек ни о чем не думал, и ничего не чувствовал, и только когда перед ним раскрылись ворота Пустыни, словно наваждение, словно оживший кошмар, вдруг понял, что это жизнь с колдуном была его счастливым сном, а теперь пришло время проснуться и посмотреть правде в глаза. Он снова стал двенадцатилетним мальчиком, запуганным и забитым, снова ощутил унизительный страх, снова втянул голову в плечи, и, когда его поставили на ноги и ввели в двери зимней церкви, рука его сама собой потянулась ко лбу, сотворяя крестное знамение.

* * *

   Лытка, как ни старался, не мог отвлечься от мыслей о Лешеке, и внимательно смотрел на каждого дружника, въезжающего в обитель – вдруг он привез вести о нем? Конечно, перед послушниками «братия» Дамиана не отчитывалась, но слухи, сдобренные домыслами, быстро разносились по монастырю. Когда же Лытка увидел запряженные сани аввы, покидающего монастырь, тревога охватила его – неужели, Лешека нашли? Но его опасения развеял Паисий, который вышел проводить авву и встретил Лытку недалеко от ворот.
   – Ты знаешь, кем оказался наш Лешек? – спросил он, и Лытка не понял – рад Паисий или огорчен, – он – внук знаменитого волхва, которого когда-то сожгли на костре. Вот поэтому он и не смог обратиться в истинную веру, так что ни твоей, ни моей вины в этом нет. Авва сам поехал его искать. Князь Златояр отказался выдать его Дамиану, и авва надеется с ним договориться.
   В жизни Лытки было два по-настоящему счастливых дня. Первый – когда Господь спас ему жизнь во время мора, но не спасение жизни сделало Лытку счастливым – в тот день он видел Иисуса. Видел очень близко. Иисус провел своей тонкой десницей по его щеке, и Лытка помнил его прикосновение до сих пор, и слова, обращенные к нему Христом, тоже помнил. Иисус сказал: все будет хорошо, ты будешь жить. И называл его по имени. И глаза у него были совсем такими, какими Лытка их представлял – большими и светлыми.
   Он никому не рассказал об этом, только отцу Паисию, когда вернулся в монастырь. После болезни он долго оставался слабым и беспомощным, и его вернули в Пустынь – он стал обузой для монахов, путешествующих от деревни к деревни. Во время мора умерло много иноков, в том числе старый отец Эконом, но многим Господь сохранил жизнь, так же как Лытке. Дамиан, которого авва назначил новым Экономом Пустыни, предложил похоронить монахов на высоком берегу Выги, на княжеских землях, чтобы люди могли кланяться их могилам и не забывали их человеколюбивого подвига. Авва согласился с этим, и Лытке в очередной раз пришлось признать за Дамианом правоту.
   Над могилами поставили высокие каменные кресты, и путешествующие по реке видели их издали. Лишь могилы отца Нифонта не было среди них – проклятые язычники сожгли его тело на краде, когда Лытка был чересчур слаб, чтобы за него заступиться.
   Вторым счастливым днем стало для Лытки чудесное воскресение Лешека. Всего два месяца назад! И до сих пор у Лытки от радости стучало сердце, когда он вспоминал ту минуту…
   В четверг, перед самым обедом, когда они заканчивали спевку, как всегда наверху, дверь в зимнюю церковь распахнулась, и на хоры сразу потянуло морозом. Несмотря на то, что Рождественский храм топили три раза в неделю, в нем все равно было холодно, и певчие кутались в шерстяные плащи и поджимали под себя ноги.
   – Эй, Паисий! – услышали все голос отца Эконома, – смотри, что я тебе привез! Может, теперь ты сменишь гнев на милость, и перестанешь пугать меня адовыми муками?
   Паисий перегнулся через перила, огораживающие хоры, и удивленно посмотрел вниз, щуря подслеповатые глаза.
   – Да спустись! Что ты сверху разглядишь? – захохотал Дамиан, и Паисий его послушался. Лытка помог ему сойти вниз по узенькой крутой лестнице – ноги экклесиарха плохо ему подчинялись.
   Лешека Лытка узнал сразу, с первого же взгляда, не смотря на то, что тот повзрослел, вытянулся и приобрел тщательно постриженные усы и бородку. Только глаза его были тусклыми и смотрели в одну точку, и губы, прежде мягкие и безвольные, сжались в узкую бледную полосу. Он был одет в волчий полушубок, беличий треух и меховые сапоги, каких в монастыре никогда не видели, и напоминал, скорей, поселянина.
   – Мальчик мой… – прошептал Паисий, разглядев, кто стоит перед ним, – Господь явил нам чудо!
   Он осторожно обнял Лешека и привстал на цыпочки, чтобы положить голову ему на плечо, но Лешек не пошевелился, продолжая отстраненно смотреть в стену. Лытка тоже не мог двинуться с места от удивления и радости.
   – Это не Господь, а я явил вам чудо, – довольно усмехнулся Дамиан, – его украл колдун, и двенадцать лет держал у себя, заставляя петь на потеху толпе.
   Сердце Лытки замерло от жалости – вот почему у Лешека остановившийся взгляд, и скорбно сжатые губы: наверное, жизнь у колдуна была нелегкой. Ничего, в обители он отогреется, здесь он среди друзей…
   – Лешек, – он осторожно взял друга за руку, – Лешек, теперь все будет хорошо. Ты узнаёшь меня?
   – Да, Лытка, – безучастно ответил тот, – я всегда тебя узнaю, даже со спины…
   Голос его был хриплым и тихим, будто каждое слово давалось ему с трудом.
 
   Оживал Лешек медленно, очень медленно. Он почти ничего не ел, и Лытке казалось, что он с отвращением смотрит на пищу, и еле-еле сдерживает спазмы в желудке, если что-нибудь глотает. А еще Лытка думал, что тот непрерывно испытывает сильную боль: когда на него никто не смотрел, лицо его искажалось мучительной гримасой, сухие глаза жмурились, и сжимался рот. По ночам он долго не мог уснуть – Лытка, стоя на коленях в молитве, часто ловил его остановившийся взгляд – а если засыпал, то неизменно ежился и стонал во сне, словно ему снились кошмары.
   – Лешек, у тебя что-нибудь болит? – спрашивал Лытка.
   – Нет, со мной все хорошо, – неизменно говорил он.
   Лешек на все вопросы отвечал вполне осмысленно, но отрешенно, словно заставляя себя выдавливать каждое слово. Только однажды Лытка увидел проблеск жизни в его глазах, если такой всплеск чувств можно назвать проблеском жизни.
   – Лешек, не таись, расскажи мне, что с тобой было. Тебе станет легче, вот увидишь! Расскажи мне! – попросил Лытка, – Колдун мучил тебя? Он издевался над тобой?
   Лицо Лешека в миг потемнело, как грозовая туча, глаза широко раскрылись, и оскалился рот.
   – Никогда! Слышишь? Никогда не смей говорить ничего плохого про колдуна! Никогда, слышишь? – закричал он и поднялся на ноги, сжимая кулаки.
   Лытка усадил его на кровать, стараясь успокоить, но Лешек и сам расслабился, и вдруг, впервые за много дней, из глаз его полились слезы. Лытка решил, что колдун сильно запугал его, если он боится говорить о нем плохо.
   Через неделю, в воскресенье, все еще не оттаяв сердцем, Лешек принял послушание – теперь его статус в обители был определен, и никто не косился на него непонимающе. Перед этим Паисий робко предложил ему придти на спевку – он и жалел Лешека, и боялся, что волшебство детского голоса навсегда потеряно, но когда Лешек, поднявшись на хоры, запел «Богородице, дево», слезы потекли из глаз иеромонаха, и он долго сидел, опустив лицо на колени, и вытирал их полами рясы.
   Но прошло немного времени, и Лешек ожил, глаза его немного прояснились, взгляд стал осмысленным, а на лице появились чувства и переживания. Только тогда Лытка понял, насколько губительным для души Лешека оказалось влияние колдуна. У него и в детстве было прозвище «заблудшая душа», и если Лытке повезло, он имел таких замечательных духовных наставников, то Лешеку никто не помог обрести веру.
   Его представления о грехе так и остались детскими, немного наивными, словно и не было этих двенадцати лет, и Лытке стоило большого труда объяснить ему, что бороться с грехом в себе надо не для похвалы духовника, а для самого себя, для спасения своей души.
   – И от кого мне надо спасаться? – хмыкал Лешек.
   – От Сатаны, конечно, от врага рода человеческого.
   – Да? А я думал – от бога. А Сатана он богу помощник?
   – Нет, Лешек! – терпеливо улыбался Лытка, – Сатана – его враг, он наказывает грешников.
   – Но если он наказывает грешников, значит, он помогает богу?
   – Как ты не понимаешь! Бог хочет спасти людей от Диавола, но если человек грешит, то Бог помочь ему не может! Но, знаешь, для меня спасение – это не главное. Я люблю Иисуса, понимаешь? Он хотел спасти всех людей, и за грехи их был распят.
   – А Иисус – это и есть бог?
   – Бог – это святая Троица. Он един.
   – Ну как же он един, если он – троица! Бог-отец, бог-сын и Богородица?
   – Нет, не Богородица, конечно, а Святой дух, – Лытка посмеивался – он был счастлив, объясняя Лешеку такие простые понятия. И хотя душа Лешека оставалась далекой от искренней веры, Лытка не отчаивался.
   Он любил Лешека. Он прощал ему все – и его заблудшую душу, и изречения, за которые духовник мог бы наложить на него суровую епитимию, и непонимание, и нежелание понимать. Лытке, наверное, было все равно, станет ли Лешек верить так же истово, как верил он сам. Только одно заставляло его бесконечно склонять его к вере – теперь Лешек не был невинным отроком, которого Господь простил бы и принял в рай. Лытка боялся, что за свои заблуждения Лешеку придется гореть в аду, и это заставляло его сердце трепетать от страха за друга. Лешек остался таким же тонким, таким же уязвимым, несмелым, каким был в детстве, и Лытке хотелось закрыть его собой, заслонить, оградить от жестокостей этого мира. Но защитить его от адовых мук он не мог, хотя и молился по ночам за спасение души Лешека.