Страница:
А облака! А туман над долиной! Не плотный, скучный туман, который прячет ее, но легкий, воздушный как вуаль, который, на наш взгляд скромных созерцателей, придает новую прелесть всему, что прикрывает как настоящая вуаль, кто бы против этого ни возражал, – и так всегда было и будет. Эй, пошел! Теперь мы плывем, как сама луна. То прячемся на минуту в роще, то в облаке тумана; то появляемся опять на широкой светлой дороге, то скрываемся, – но всегда мчимся вперед, и наш бег на земле повторяет бег луны в небе. Эй, пошел! У нас состязание с луной!
Красоту ночи перестаешь ощущать, когда быстро приближается день. Эй, пошел! Еще два перегона, и сельская дорога превратилась в сплошную улицу. Эй, пошел! – мимо летят огороды, ряды домов, дачи, аллеи, площади и бульвары; мимо фургоны, дилижансы, подводы; мимо спозаранку поднявшиеся рабочие, запоздавшие прохожие, пьяные гуляки и трезвые грузчики; мимо кирпич и известка во всех видах; и вот мы въезжаем в город по тряской мостовой, и теперь нам не так-то легко сохранить небрежную позу, сидя на козлах дилижанса! Эй, пошел! – мимо бесчисленных поворотов, по бесконечному лабиринту извилистых улиц, а вот, наконец, и старая гостиница, и Том Пинч, сойдя с козел, растерянный и оглушенный, оказывается в Лондоне!
– Да еще на пять минут раньше времени, – сказал кучер, получив с Тома на чай.
– Честное слово, – сказал Том, – я бы не очень огорчился, если бы мы приехали на пять часов позже; в такой ранний час я не знаю, куда идти и что с собой делать.
– Разве они вас не ждут? – спросил кучер.
– Кто?
– Да они! – возразил кучер.
Он так явно расположен был думать, будто Том приехал в Лондон повидаться с обширным кругом заботливых друзей и знакомых, что было бы довольно трудно разубедить его. Том и не пытался. Он с радостью уклонился от этой темы и, войдя в гостиницу, вскоре крепко уснул перед огнем в одной из общих комнат окнами во двор. Когда он проснулся, все в доме уже поднялись, и он умылся и переоделся, что очень его освежило после дороги; и так как было уже восемь часов, он тут же отправился повидаться со своим другом Джоном.
Джон Уэстлок жил в Фэрнивелс-Инне[115], Верхний Холборн, в четверти часа ходьбы от гостиницы Тома, однако ему показалось, что это очень далеко, потому что он сделал крюк мили в две, надеясь сократить дорогу. Очутившись, наконец, перед дверью Джона на третьем этаже, он остановился в нерешимости, положив руку на дверной молоток и дрожа от головы до пяток: его волновала мысль, что нужно будет рассказать обо веем, что произошло между ним и Пекснифом, и он боялся, что Джона страшно обрадует эта новость.
«Но сказать придется рано или поздно, – подумал Том, – и уж лучше сразу пройти через это».
Тук-тук!
«Боюсь, что в Лондоне так не стучат, – подумал Том. – Уж очень несмело. Может, оттого никто не отворяет дверь?»
В самом деле, никто не отворял, и Том стоял, глядя на дверной молоток и ломая голову над тем, где же тут по соседству живет джентльмен, который кричит кому-то во все горло: «Войдите!»
«Господи помилуй! – сообразил Том, наконец, – может быть, этот человек живет здесь и кричит именно мне. А я и не подумал. Не знаю, удастся ли мне открыть дверь снаружи? Кажется, да».
Конечно, это ему удалось, стоило только повернуть ручку; и конечно, повернув ее, он услышал все тот же голос, повторявший необыкновенно громко: «Что же вы не входите?»
Том шагнул из маленького коридорчика в комнату, откуда доносились эти крики, и едва успел разглядеть джентльмена в халате и туфлях (сапоги стояли рядом наготове), сидевшего за завтраком с газетой в руках, как этот самый джентльмен, рискуя опрокинуть чайный столик, бросился к Тому и обнял его.
– Да ведь это вы, Том, дружище? – закричал джентльмен. – Том!
– Как я рад вас видеть, мистер Уэстлок! – сказал Том Пинч, пожимая ему руки и дрожа сильнее прежнего. – Как вы добры.
– Мистер Уэстлок? – повторил Джон. – Что это значит, Пинч? Надеюсь, вы не забыли, как меня, зовут?
– Нет, Джон, нет; я не забыл, – сказал Том Пинч. – Боже ты мой, как вы добры!
– В жизни не видывал такого человека! – воскликнул Джон. – Что вы твердите все одно и то же? Чего же вы от меня ждали, хотел бы я знать? Вот, садитесь сюда, Том, и ведите себя разумно. Как вы поживаете, мой милый? Я страшно рад вас видеть!
– А я страшно рад видеть вас, – сказал Том.
– Это взаимно, разумеется, – возразил Джон. – И всегда так было, надеюсь. Если бы я знал, что вы приедете, Том, я бы заказал что-нибудь к завтраку. Для меня лично такой сюрприз лучше всякого завтрака, но вы – дело другое, не сомневаюсь, что вы проголодались, как на охоте. Придется вам обойтись тем, что есть, а за обедом мы себя вознаградим. Вам с сахаром, я знаю; помните сахар у Пекснифа? Ха-ха-ха! Как поживает Пексниф? Когда вы приехали в город? Да начните же с чего-нибудь, Том! Вот здесь только остатки, но это совсем не плохо. Копченая кабанья голова – попробуйте, Том. Начните хотя бы. Какой вы чудак! Я страшно рад вас видеть!
Говоря все это в большом волнении, Джон все время перебегал от стола к буфету, доставая разные копчености в банках, выгребая из чайницы невероятное количество чая, роняя французские булки в сапоги, поливая масло кипятком, делая много других промахов в том же роде и нисколько этим не огорчаясь.
– Ну вот! – сказал Джон, присаживаясь в пятидесятый раз и немедленно вскакивая, чтобы сделать еще добавление к завтраку. – С этим мы как-нибудь обойдемся до обеда. А теперь рассказывайте, Том. Во-первых, как поживает Пексниф?
– Не знаю, как он поживает, – нахмурившись, ответил Том.
Джон Уэстлок поставил чайник и в изумлении воззрился на Тома.
– Не знаю, как он поживает, – сказал Томас Пинч, – и не интересуюсь этим, хоть и не желаю ему зла. Я ушел от него, Джон. Совсем ушел.
– Сами, по доброй воле?!
– Ну нет, он меня прогнал. Но я еще до этого понял, что ошибался в нем и не мог бы оставаться у него ни при каких обстоятельствах. К моему прискорбию, Джон, вы верно о нем судили. Может быть, это смешная слабость, Джон, но, поверьте, мне было очень тяжело и горько узнать это.
Тому не было нужды так умоляюще глядеть на своего друга, безмолвно и кротко прося его не смеяться над этими словами. Джон Уэстлок был так же далек от этой мысли, как и от того, чтобы свалить его на пол ударом кулака.
– Все это была моя мечта, – сказал Том, – но с нею теперь кончено. Когда-нибудь в другой раз я вам расскажу, что случилось. Примиритесь с моей причудой, Джон, сейчас мне не хочется ни думать, ни говорить об этом.
– Клянусь вам, Том, – очень серьезно отвечал его друг, помолчав несколько времени, – теперь, когда я понял, как много это для вас значится и сам не знаю, радоваться или печалиться, что вы, наконец, сделали такое открытие. Я упрекаю себя за то, что когда-то шутил над вами.
– Дорогой друг, – сказал Том, протягивая руку, – очень великодушно и благородно с вашей стороны так отнестись ко мне и к моему открытию. Мне совестно думать, что я колебался хоть минуту, идя сюда. Вы не знаете, какая тяжесть снята с моей души, – продолжал Том жизнерадостно, снова берясь за нож и вилку. – Сейчас я нанесу порядочный урон кабаньей голове.
Хозяин, которому эти слова напомнили о его обязанностях, немедленно принялся накладывать на тарелку приятеля всякого рода яства, несовместимые друг с другом, так что Том позавтракал весьма основательно и почувствовал себя значительно лучше.
– Ну, вот и хорошо, – сказал Джон, с неописуемым удовольствием следивший за каждым движением Тома. – А теперь насчет ваших планов. Вы, конечно, остановитесь у меня. Где ваш сундук?
– В гостинице, – сказал Том. – Я и не думал…
– Неважно, о чем вы не думали, – прервал его Джон Уэстлок. – Поговорим лучше о – том, что вы хотели делать. Вы хотели, приехав сюда, посоветоваться со мной – не так ли, Том?
– Разумеется.
– И послушаться моего совета, если я его дам?
– Да, – сказал Том с улыбкой, – если ваш совет будет хорош, в чем я не сомневаюсь, раз он ваш.
– Отлично. Тогда прежде всего не будьте упрямым старым чудаком, не то я закрою лавочку и не отпущу вам столь ценный товар. Вы у меня в гостях, Том. Жаль, что здесь нет для вас органа.
– Не сомневаюсь, что нижние и верхние жильцы тоже об этом жалеют, – ответил Том.
– Позвольте. Во-первых, вы захотите нынче же утром повидаться с вашей сестрой, – продолжал его друг, – и, разумеется, пойдете к ней один. Я немного провожу вас, потом мне нужно будет зайти по одному делу, а днем мы встретимся. Положите вот это в карман. Это всего только ключ от двери. Если вы вернетесь домой первым, он вам понадобится.
– Право, – сказал Том, – вселиться к приятелю таким образом…
– Да ведь у меня два ключа, – прервал его Джон Уэстлок. – Не могу же я отпирать дверь двумя ключами сразу, не правда ли? Какой вы, право, смешной, Том! Не хотите ли вы заказать чего-нибудь к обеду?
– О боже мой, нет! – сказал Том.
– Хорошо, тогда можете предоставить все это мне. Хотите выпить рюмку вишневой наливки?
– Ни единой капли! Какая замечательная у вас квартира! – сказал Пинч. – В ней есть решительно все.
– Господь с вами, Том! Ничего особенного, кроме маленьких холостяцких ухищрений; всякие приспособления на скорую, руку, какие мог бы придумать Робинзон Крузо или Филипп Кворл, вот и все. Ну, как вы решили? Идем?
– Разумеется! – воскликнул Том. – Когда вам угодно.
Дав Тому газету, Джон вытряхнул из сапогов французские булки, натянул сапоги и переоделся. Когда он вернулся, одетый для прогулки, Том сидел, невесело задумавшись, с газетой в руках.
– Мечтаете, Том?
– Нет, – сказал мистер Пинч, – нет, не мечтаю. Я просматривал объявления, думая, что, может быть, найдется что-нибудь подходящее. Но, как я часто замечал, самое удивительное то, что там ни для кого нет ничего подходящего. Тут и всякого рода хозяева, которым нужны всякого рода слуги, и всякого рода слуги, которым нужны всякого рода хозяева, но они, по-видимому, никогда не встречаются. Тут и джентльмен, состоящий на службе и временно стесненный в средствах, ищет занять пятьсот фунтов; а в следующем объявлении другой джентльмен желает кому-нибудь одолжить именно эту сумму. Но они так и не сговорятся, Джон, поверьте! Тут и дама с небольшим капиталом, которая желает поселиться в тихом и приятном семействе, а рядом семейство, которое рекомендует себя именно этими словами, что оно «тихое и приятное» и желает поселить у себя именно такую даму. Но она никогда к ним не попадет! И точно так же никто из одиноких джентльменов, желающих снять просторную светлую спальню, с правом пользоваться гостиной, никогда не договорится с домохозяевами, живущими в сельской местности, славящейся живительным воздухом, в пяти минутах ходьбы от Лондонской биржи. И даже те буквы алфавита, которые вечно убегают от своих друзей и которых умоляют возвратиться на самом верху столбца, по-видимому никогда не возвращаются, если судить по тому, сколько раз их об этом просят. Право, кажется, – сказал Том, со вздохом откладывая газету, – будто людям доставляет такое же удовольствие жаловаться в печати, как и изливаться кому-нибудь устно; как будто им станет легче и спокойнее на душе оттого, что они заявят: «Мне нужна такая-то и такая-то вещь, но я не могу ее добиться; и думаю, что не добьюсь никогда!»
Джон Уэстлок засмеялся, и они вышли на улицу вместе. Так много лет прошло с тех пор, как Том был последний раз в Лондоне, и он так мало знал город, что теперь проявлял чрезвычайное любопытство ко всему, что видел. Он особенно хлопотал о том, чтобы среди прочих достопримечательностей ему непременно показали те улицы, где специально грабят приезжих, и был вконец разочарован тем, что в течение получаса никто не залез к нему в карман. Но после того как Джон Уэстлок изобрел ему в утешение карманника, обвинив в принадлежности к этой братии одного весьма почтенного незнакомца, Том пришел в восторг.
Друг проводил его почти до самого Кемберуэла и, уверившись, что он без ошибки найдет дом богатого заводчика, расстался с ним и пошел по своим делам. Остановившись перед большой ручкой от звонка, Том осторожно потянул за нее. Явился привратник.
– Скажите, пожалуйста, живет здесь мисс Пинч? – спросил Том.
– Мисс Пинч здесь гувернантка, – ответил, привратник.
В то же время он оглядел Тома с головы до ног, как бы говоря: «И ты тоже хорош; откуда изволил явиться?»
– Это она и есть, – сказал Том. – Совершенно верно. Она дома?
– Почем же мне знать, – отвечал привратник.
– Не будете ли вы так добры справиться? – сказал Том. Он очень робко и деликатно намекнул на такую возможность, ибо она, по-видимому, не приходила привратнику в голову.
Суть была в том, что привратник, отворив на звонок калитку, сейчас же позвонил в дом (ибо, если жить, подражая баронам, то надо делать все так, как у них полагается), и на этом его служебные обязанности закончились. Будучи нанят для того, чтобы отпирать и запирать ворота, а не для того, чтобы объясняться с посторонними, он предоставил разбираться в этом маленьком инциденте ливрейному лакею с аксельбантами, который как раз в это время крикнул с порога:
– Эй, вы, там, вам чего надо? Сюда идите, молодой человек!
– О, – сказал Том, – я и не заметил, что тут есть кто-нибудь еще. Скажите, пожалуйста, мисс Пинч дома?
– Она никуда не уходила, – возразил лакей, как бы желая этим сказать Тому: «Но если вы вообразили, что она у себя дома и что этот дом ее собственный, то лучше вам эту идею бросить».
– Я бы хотел ее видеть, если можно, – сказал Том.
Лакей, будучи молодым человеком живого характера, как раз засмотрелся на пролетавшего голубя и настолько увлекся, что не отрывал взгляда до тех пор, пока голубь не скрылся из виду. После чего он пригласил Тома войти и проводил его в гостиную.
– Фамилия? – спросил молодой человек, с томным видом останавливаясь в дверях.
Это он придумал удачно; ибо такой вопрос, не доставляя посетителю, если б он оказался вспыльчивого характера, достаточного повода закатить молодому человеку оплеуху, давал вместе с тем понять, какое мнение составил молодой человек о госте, и освобождал его от гнетущей необходимости только про себя считать гостя ничтожеством и темной личностью.
– Передайте, пожалуйста, что это ее брат, – сказал Том.
– Мать? – томно проблеял лакей.
– Брат, – повторил Том, слегка повысив голос. – И если вы скажете сначала, что это один джентльмен, а потом, что это ее брат, я буду очень вам обязан, потому что она меня не ждет и не знает, что я в Лондоне, а мне не хотелось бы пугать ее.
Молодой человек давным-давно потерял всякий интерес к словам Тома, однако он сделал ему любезность и дал договорить, после чего удалился, закрыв за собой дверь.
«Боже мой! – подумал Том. – Можно ли вести себя так неуважительно и невежливо. Надеюсь, что это новые слуги и что с Руфью обращаются совсем по-другому».
Его размышления были прерваны голосами, доносившимися из соседней комнаты. Там, по-видимому, о чем-то громко пререкались или негодующе упрекали провинившегося, и спор, становясь все громче и громче, разразился, наконец, целой бурей. Во время этой бури, как показалось Тому, лакей и доложил о нем, потому что сразу воцарилась неестественная тишина, а потом и мертвое молчание. Том стоял у окна, гадая, какая семейная ссора могла породить такой шум, и надеясь, что Руфь не имеет никакого отношения к ней, как вдруг дверь отворилась и сестра бросилась ему на шею.
– Господи помилуй! – сказал Том, глядя на нее с гордостью, после того как они нежно обняли друг друга. – Как ты изменилась, Руфь! Право, я вряд ли узнал бы тебя, милая, если бы увидел еще где-нибудь! Ты очень похорошела, – сказал Том с невыразимой радостью, – стала такая женственная, такая, право, знаешь ли, – красивая!
– Если тебе это кажется, Том…
– Нет, это не только мне кажется, – сказал Том, ласково гладя ее волосы. – Это не только мое мнение, а в самом деле так. Но что с тобой? – спросил Том, вглядываясь в нее пристальнее. – Ты вся раскраснелась! Да ты плакала!
– Нет, я не плакала, Том.
– Пустяки, – твердо сказал ее брат, – это неправда. Меня не проведешь! Не спорь со мной. В чем дело, милая? Я ведь теперь не у мистера Пекснифа. Я собираюсь устроиться в Лондоне, и если тебе здесь нехорошо (а я очень боюсь, что нехорошо, и начинаю думать, что ты меня обманывала, хотя и с самыми лучшими намерениями), ты здесь не должна оставаться.
Ого! Том вышел из себя – подумать только! Быть может, тут повлияла кабанья голова, и уж наверняка повлиял лакей. А также и встреча с милой сестрой – она значила очень много. Том Пинч мог стерпеть что угодно сам, но он гордился своей сестрой, – а гордость щепетильна. У него явилась мысль: «Быть может, Пекснифов много на свете?» – и, весь разгоревшись от негодования, он сразу почувствовал колотье во всем теле.
– Мы поговорим еще, Том, – сказала Руфь, целуя брата в щеку, чтобы его успокоить. – Боюсь, что мне нельзя здесь оставаться.
– Нельзя? – сказал Том. – Ну что ж, тогда и не надо, дорогая. Слава богу! Ты не из милости здесь живешь. Честное слово!
Восклицания Тома были прерваны лакеем, который явился с поручением от своего барина и сообщил, что тот желает поговорить с Томом до его ухода, а также и с мисс Пинч.
– Проводите меня, – сказал Том. – Я сейчас же иду к нему.
Они прошли в комнату рядом, откуда раньше слышны были пререкания, и застали там пожилых лет господина с напыщенной речью и напыщенными манерами, а также пожилую даму, лицо которой, если можно так выразиться, подлежало акцизному сбору, ибо состояло по преимуществу из крахмала и уксуса. Кроме того, здесь присутствовала старшая воспитанница мисс Пинч, та самая, которую миссис Тоджерс в свое время окрестила «сиропчиком» и которая теперь плакала и рыдала от злости.
– Мой брат, сэр, – робко сказала Руфь, представляя Тома.
– О! – воскликнул джентльмен, внимательно озирая Тома. – Вы действительно брат мисс Пинч? Извините, что я спрашиваю. Я не вижу никакого сходства.
– У мисс Пинч имеется брат, я знаю, – заметила дама.
– Мисс Пинч всегда говорит про своего брата, вместо того чтобы заниматься моим образованием, – прорыдала воспитанница.
– Молчать, София! – заметил джентльмен. – Садитесь, пожалуйста, – обратился он к Тому.
Том сел, переводя взгляд с одного лица на другое в немом изумлении.
– Останьтесь здесь, пожалуйста, мисс Пинч, – продолжал джентльмен, оглядываясь через плечо.
Том прервал его, поднявшись с места, и подал стул своей сестре. После чего опять сел.
– Я очень рад, что вы случайно зашли навестить вашу сестру именно сегодня, – продолжал владелец латунно– и меднолитейных заводов, – ибо, хотя в принципе я не одобряю, что молодая особа, служащая у меня в доме в качестве гувернантки, принимает посетителей, в данном случае это произошло весьма кстати. К сожалению, должен вам сказать, что мы вовсе не так довольны вашей сестрой.
– Мы очень недовольны ею! – заметила дама.
– Я ни за что не буду больше отвечать уроки мисс Пинч, хоть бы меня избили до полусмерти! – прорыдала воспитанница.
– София! – прикрикнул на нее отец. – Замолчи!
– Вы позволите осведомиться, какие у вас основания быть недовольным? – спросил Том.
– Да, – сказал джентльмен, – позволю. Я не считаю, что вы имеете на это право, но все-таки позволю. Ваша сестра от природы лишена способности внушать уважение. Это и было постоянным источником несогласий между нами. Хотя она живет в этой семье уже давно и хотя присутствующая здесь молодая особа выросла, можно сказать, под ее руководством, эта молодая особа не питает к ней уважения. Мисс Пинч оказалась совершенно неспособна внушить уважение моей дочери или завоевать ее доверие. Так вот, – сказал джентльмен, и его ладонь с силой шлепнулась о стол, – такое положение вещей совершенно недопустимо! Вы, как брат, может быть, склонны отрицать это…
– Простите, сэр! – сказал Том. – Я вовсе не склонен отрицать это. Такое положение вещей не только недопустимо, оно просто чудовищно.
– Боже милостивый! – воскликнул джентльмен, с достоинством озирая комнату. – К чему же это привело в данном случае? Какие последствия проистекают из слабости характера, проявленной мисс Пинч? Что я должен был почувствовать как отец, когда, после того как я неоднократно выражал желание (чего, думаю, она не станет отрицать), чтобы моя дочь отличалась изяществом выражений, благородством манер, подобающим ее положению в обществе, и сдержанной учтивостью с нижестоящими, я узнаю, что она, не далее как сегодня утром, назвала самое мисс Пинч нищенкой!
– Нищей дрянью, – поправила его дама.
– Что еще хуже, – с торжеством заметил джентльмен, – что еще хуже! Нищая дрянь! Низкое, грубое, неуважительное выражение!
– В высшей степени неуважительное! – воскликнул Том. – Я очень рад, что оно нашло здесь верную оценку.
– Настолько верную, сэр, – произнес джентльмен, понизив голос для пущей внушительности, – настолько верную, что, если б я не знал мисс Пинч как сироту и одинокую молодую особу, не имеющую друзей, я бы порвал всякие отношения с ней сию же минуту и навсегда, в чем я и уверял мисс Пинч только что, ссылаясь на известную ей прямоту моего характера и мою репутацию.
– Ну, знаете ли, сэр! – крикнул Том, вскочив со стула; он уже не в силах был сдерживаться более. – Пожалуйста, не останавливайтесь из-за таких соображений. Ничего этого нет, сэр. Она не одинока, она может уйти хоть сию минуту. Руфь, милая моя, надевай шляпку!
– Ну и семейка! – воскликнула дама. – Конечно, он ей брат! Какое может быть сомнение!
– Никакого сомнения, сударыня, – сказал Том, – так же как и в том, что эта молодая девица воспитана вами, а не моей сестрой. Руфь, милая моя, надевай шляпку!
– Когда вы говорите, молодой человек, – высокомерно прервал его владелец латунно– и меднолитейных заводов, – со свойственной вам дерзостью, которой я в дальнейшем не намерен замечать, что эта молодая особа, моя старшая дочь, воспитана не мисс Пинч, а кем-то другим, вы… мне нет надобности продолжать. Вы вполне меня понимаете. Не сомневаюсь, что для вас это не ново.
– Сэр! – воскликнул Том, после того как некоторое время глядел на него в молчании. – Если вы не понимаете, что я хочу сказать, я готов объяснить вам. Но если вы понимаете, я попрошу вас осторожнее выбирать выражения. Я хотел сказать, что ни один человек не может ожидать от своих детей уважения к тому, кого он сам унижает.
– Ха-ха-ха! – расхохотался джентльмен. – Притворство! Обычное притворство!
– Обычная история, сэр! – сказал Том. – Обычная для людей с низкой душой. Разумеется, ваша гувернантка не может завоевать доверие и уважение ваших детей! Но пусть она сначала добьется этого от вас, и посмотрим, что тогда будет.
– Мисс Пинч надевает шляпку, я полагаю? – сказал джентльмен, обращаясь к жене.
– Полагаю, что надевает, – сказал Том, предупреждая ответ. – Не сомневаюсь, что надевает. А тем временем я хочу поговорить с вами, сэр, Вы сообщили мне ваше мнение – вы пожелали видеть меня с этой целью, – и я имею право ответить. Я не кричу и не буйствую, – сказал Том, что было совершенно верно, – хотя вряд ли могу сказать то же о вас, о вашей манере обращаться ко мне. И я бы желал, в интересах моей сестры, установить только правду.
– Вы можете устанавливать все что вам угодно, молодой человек, – возразил джентльмен, притворно зевая. – Дорогая моя, деньги мисс Пинч.
– Если вы мне говорите, – продолжал Том, в каждом слове которого, несмотря на всю его сдержанность, кипело негодование, – если вы мне говорите, что моя сестра неспособна внушить уважение вашим детям, то я должен вам сказать, что это не так и что у нее есть эта способность. Она так же хорошо воспитана, так же хорошо образована, так же наделена от природы способностью внушать уважение, как любой известный вам наниматель гувернанток. Но раз вы обращаетесь с ней хуже, чем с любой горничной в вашем доме, то как же вы не понимаете, если наделены здравым смыслом, что ваши дочери будут с ней обращаться в десять раз хуже?
– Недурно! Честное слово, недурно! – воскликнул джентльмен.
– Это очень дурно, сэр, – сказал Том. – Это очень дурно, и низко, и несправедливо, и жестоко! Уважение! Я полагаю, дети достаточно сообразительны, чтобы подмечать за взрослыми и подражать им; каким образом и с какой стати им уважать того, кого никто не уважает и оскорбляют все? И действительно, как им полюбить науки, когда они видят, до чего успехи в этих самых науках довели их гувернантку! Уважение! Поставьте самого уважаемого человека в такие условия, в какие вы поставили мою сестру, и вы унизите его точно так же, кто бы он ни был.
– Ваши слова чрезвычайно дерзки, молодой человек, – заметил джентльмен.
– Я говорю без злобы, но с величайшим негодованием и презрением ко всем тем, кто ведет себя подобным образом, – сказал Том. – Да как же вы можете, если вы честный человек, выражать неудовольствие или удивляться тому, что ваша дочь назвала мою сестру нищенкой, если вы сами вечно твердите ей то же на сто ладов, ясно и откровенно, хотя и не словами, и если ваши привратник и лакей с той же деликатностью говорят это первому встречному? Что же касается ваших подозрений и недоверия к ней, чуть ли не к каждому ее слову, – если она их заслужила, зачем же вы ее у себя держите? Вы не имеете на это права.
Красоту ночи перестаешь ощущать, когда быстро приближается день. Эй, пошел! Еще два перегона, и сельская дорога превратилась в сплошную улицу. Эй, пошел! – мимо летят огороды, ряды домов, дачи, аллеи, площади и бульвары; мимо фургоны, дилижансы, подводы; мимо спозаранку поднявшиеся рабочие, запоздавшие прохожие, пьяные гуляки и трезвые грузчики; мимо кирпич и известка во всех видах; и вот мы въезжаем в город по тряской мостовой, и теперь нам не так-то легко сохранить небрежную позу, сидя на козлах дилижанса! Эй, пошел! – мимо бесчисленных поворотов, по бесконечному лабиринту извилистых улиц, а вот, наконец, и старая гостиница, и Том Пинч, сойдя с козел, растерянный и оглушенный, оказывается в Лондоне!
– Да еще на пять минут раньше времени, – сказал кучер, получив с Тома на чай.
– Честное слово, – сказал Том, – я бы не очень огорчился, если бы мы приехали на пять часов позже; в такой ранний час я не знаю, куда идти и что с собой делать.
– Разве они вас не ждут? – спросил кучер.
– Кто?
– Да они! – возразил кучер.
Он так явно расположен был думать, будто Том приехал в Лондон повидаться с обширным кругом заботливых друзей и знакомых, что было бы довольно трудно разубедить его. Том и не пытался. Он с радостью уклонился от этой темы и, войдя в гостиницу, вскоре крепко уснул перед огнем в одной из общих комнат окнами во двор. Когда он проснулся, все в доме уже поднялись, и он умылся и переоделся, что очень его освежило после дороги; и так как было уже восемь часов, он тут же отправился повидаться со своим другом Джоном.
Джон Уэстлок жил в Фэрнивелс-Инне[115], Верхний Холборн, в четверти часа ходьбы от гостиницы Тома, однако ему показалось, что это очень далеко, потому что он сделал крюк мили в две, надеясь сократить дорогу. Очутившись, наконец, перед дверью Джона на третьем этаже, он остановился в нерешимости, положив руку на дверной молоток и дрожа от головы до пяток: его волновала мысль, что нужно будет рассказать обо веем, что произошло между ним и Пекснифом, и он боялся, что Джона страшно обрадует эта новость.
«Но сказать придется рано или поздно, – подумал Том, – и уж лучше сразу пройти через это».
Тук-тук!
«Боюсь, что в Лондоне так не стучат, – подумал Том. – Уж очень несмело. Может, оттого никто не отворяет дверь?»
В самом деле, никто не отворял, и Том стоял, глядя на дверной молоток и ломая голову над тем, где же тут по соседству живет джентльмен, который кричит кому-то во все горло: «Войдите!»
«Господи помилуй! – сообразил Том, наконец, – может быть, этот человек живет здесь и кричит именно мне. А я и не подумал. Не знаю, удастся ли мне открыть дверь снаружи? Кажется, да».
Конечно, это ему удалось, стоило только повернуть ручку; и конечно, повернув ее, он услышал все тот же голос, повторявший необыкновенно громко: «Что же вы не входите?»
Том шагнул из маленького коридорчика в комнату, откуда доносились эти крики, и едва успел разглядеть джентльмена в халате и туфлях (сапоги стояли рядом наготове), сидевшего за завтраком с газетой в руках, как этот самый джентльмен, рискуя опрокинуть чайный столик, бросился к Тому и обнял его.
– Да ведь это вы, Том, дружище? – закричал джентльмен. – Том!
– Как я рад вас видеть, мистер Уэстлок! – сказал Том Пинч, пожимая ему руки и дрожа сильнее прежнего. – Как вы добры.
– Мистер Уэстлок? – повторил Джон. – Что это значит, Пинч? Надеюсь, вы не забыли, как меня, зовут?
– Нет, Джон, нет; я не забыл, – сказал Том Пинч. – Боже ты мой, как вы добры!
– В жизни не видывал такого человека! – воскликнул Джон. – Что вы твердите все одно и то же? Чего же вы от меня ждали, хотел бы я знать? Вот, садитесь сюда, Том, и ведите себя разумно. Как вы поживаете, мой милый? Я страшно рад вас видеть!
– А я страшно рад видеть вас, – сказал Том.
– Это взаимно, разумеется, – возразил Джон. – И всегда так было, надеюсь. Если бы я знал, что вы приедете, Том, я бы заказал что-нибудь к завтраку. Для меня лично такой сюрприз лучше всякого завтрака, но вы – дело другое, не сомневаюсь, что вы проголодались, как на охоте. Придется вам обойтись тем, что есть, а за обедом мы себя вознаградим. Вам с сахаром, я знаю; помните сахар у Пекснифа? Ха-ха-ха! Как поживает Пексниф? Когда вы приехали в город? Да начните же с чего-нибудь, Том! Вот здесь только остатки, но это совсем не плохо. Копченая кабанья голова – попробуйте, Том. Начните хотя бы. Какой вы чудак! Я страшно рад вас видеть!
Говоря все это в большом волнении, Джон все время перебегал от стола к буфету, доставая разные копчености в банках, выгребая из чайницы невероятное количество чая, роняя французские булки в сапоги, поливая масло кипятком, делая много других промахов в том же роде и нисколько этим не огорчаясь.
– Ну вот! – сказал Джон, присаживаясь в пятидесятый раз и немедленно вскакивая, чтобы сделать еще добавление к завтраку. – С этим мы как-нибудь обойдемся до обеда. А теперь рассказывайте, Том. Во-первых, как поживает Пексниф?
– Не знаю, как он поживает, – нахмурившись, ответил Том.
Джон Уэстлок поставил чайник и в изумлении воззрился на Тома.
– Не знаю, как он поживает, – сказал Томас Пинч, – и не интересуюсь этим, хоть и не желаю ему зла. Я ушел от него, Джон. Совсем ушел.
– Сами, по доброй воле?!
– Ну нет, он меня прогнал. Но я еще до этого понял, что ошибался в нем и не мог бы оставаться у него ни при каких обстоятельствах. К моему прискорбию, Джон, вы верно о нем судили. Может быть, это смешная слабость, Джон, но, поверьте, мне было очень тяжело и горько узнать это.
Тому не было нужды так умоляюще глядеть на своего друга, безмолвно и кротко прося его не смеяться над этими словами. Джон Уэстлок был так же далек от этой мысли, как и от того, чтобы свалить его на пол ударом кулака.
– Все это была моя мечта, – сказал Том, – но с нею теперь кончено. Когда-нибудь в другой раз я вам расскажу, что случилось. Примиритесь с моей причудой, Джон, сейчас мне не хочется ни думать, ни говорить об этом.
– Клянусь вам, Том, – очень серьезно отвечал его друг, помолчав несколько времени, – теперь, когда я понял, как много это для вас значится и сам не знаю, радоваться или печалиться, что вы, наконец, сделали такое открытие. Я упрекаю себя за то, что когда-то шутил над вами.
– Дорогой друг, – сказал Том, протягивая руку, – очень великодушно и благородно с вашей стороны так отнестись ко мне и к моему открытию. Мне совестно думать, что я колебался хоть минуту, идя сюда. Вы не знаете, какая тяжесть снята с моей души, – продолжал Том жизнерадостно, снова берясь за нож и вилку. – Сейчас я нанесу порядочный урон кабаньей голове.
Хозяин, которому эти слова напомнили о его обязанностях, немедленно принялся накладывать на тарелку приятеля всякого рода яства, несовместимые друг с другом, так что Том позавтракал весьма основательно и почувствовал себя значительно лучше.
– Ну, вот и хорошо, – сказал Джон, с неописуемым удовольствием следивший за каждым движением Тома. – А теперь насчет ваших планов. Вы, конечно, остановитесь у меня. Где ваш сундук?
– В гостинице, – сказал Том. – Я и не думал…
– Неважно, о чем вы не думали, – прервал его Джон Уэстлок. – Поговорим лучше о – том, что вы хотели делать. Вы хотели, приехав сюда, посоветоваться со мной – не так ли, Том?
– Разумеется.
– И послушаться моего совета, если я его дам?
– Да, – сказал Том с улыбкой, – если ваш совет будет хорош, в чем я не сомневаюсь, раз он ваш.
– Отлично. Тогда прежде всего не будьте упрямым старым чудаком, не то я закрою лавочку и не отпущу вам столь ценный товар. Вы у меня в гостях, Том. Жаль, что здесь нет для вас органа.
– Не сомневаюсь, что нижние и верхние жильцы тоже об этом жалеют, – ответил Том.
– Позвольте. Во-первых, вы захотите нынче же утром повидаться с вашей сестрой, – продолжал его друг, – и, разумеется, пойдете к ней один. Я немного провожу вас, потом мне нужно будет зайти по одному делу, а днем мы встретимся. Положите вот это в карман. Это всего только ключ от двери. Если вы вернетесь домой первым, он вам понадобится.
– Право, – сказал Том, – вселиться к приятелю таким образом…
– Да ведь у меня два ключа, – прервал его Джон Уэстлок. – Не могу же я отпирать дверь двумя ключами сразу, не правда ли? Какой вы, право, смешной, Том! Не хотите ли вы заказать чего-нибудь к обеду?
– О боже мой, нет! – сказал Том.
– Хорошо, тогда можете предоставить все это мне. Хотите выпить рюмку вишневой наливки?
– Ни единой капли! Какая замечательная у вас квартира! – сказал Пинч. – В ней есть решительно все.
– Господь с вами, Том! Ничего особенного, кроме маленьких холостяцких ухищрений; всякие приспособления на скорую, руку, какие мог бы придумать Робинзон Крузо или Филипп Кворл, вот и все. Ну, как вы решили? Идем?
– Разумеется! – воскликнул Том. – Когда вам угодно.
Дав Тому газету, Джон вытряхнул из сапогов французские булки, натянул сапоги и переоделся. Когда он вернулся, одетый для прогулки, Том сидел, невесело задумавшись, с газетой в руках.
– Мечтаете, Том?
– Нет, – сказал мистер Пинч, – нет, не мечтаю. Я просматривал объявления, думая, что, может быть, найдется что-нибудь подходящее. Но, как я часто замечал, самое удивительное то, что там ни для кого нет ничего подходящего. Тут и всякого рода хозяева, которым нужны всякого рода слуги, и всякого рода слуги, которым нужны всякого рода хозяева, но они, по-видимому, никогда не встречаются. Тут и джентльмен, состоящий на службе и временно стесненный в средствах, ищет занять пятьсот фунтов; а в следующем объявлении другой джентльмен желает кому-нибудь одолжить именно эту сумму. Но они так и не сговорятся, Джон, поверьте! Тут и дама с небольшим капиталом, которая желает поселиться в тихом и приятном семействе, а рядом семейство, которое рекомендует себя именно этими словами, что оно «тихое и приятное» и желает поселить у себя именно такую даму. Но она никогда к ним не попадет! И точно так же никто из одиноких джентльменов, желающих снять просторную светлую спальню, с правом пользоваться гостиной, никогда не договорится с домохозяевами, живущими в сельской местности, славящейся живительным воздухом, в пяти минутах ходьбы от Лондонской биржи. И даже те буквы алфавита, которые вечно убегают от своих друзей и которых умоляют возвратиться на самом верху столбца, по-видимому никогда не возвращаются, если судить по тому, сколько раз их об этом просят. Право, кажется, – сказал Том, со вздохом откладывая газету, – будто людям доставляет такое же удовольствие жаловаться в печати, как и изливаться кому-нибудь устно; как будто им станет легче и спокойнее на душе оттого, что они заявят: «Мне нужна такая-то и такая-то вещь, но я не могу ее добиться; и думаю, что не добьюсь никогда!»
Джон Уэстлок засмеялся, и они вышли на улицу вместе. Так много лет прошло с тех пор, как Том был последний раз в Лондоне, и он так мало знал город, что теперь проявлял чрезвычайное любопытство ко всему, что видел. Он особенно хлопотал о том, чтобы среди прочих достопримечательностей ему непременно показали те улицы, где специально грабят приезжих, и был вконец разочарован тем, что в течение получаса никто не залез к нему в карман. Но после того как Джон Уэстлок изобрел ему в утешение карманника, обвинив в принадлежности к этой братии одного весьма почтенного незнакомца, Том пришел в восторг.
Друг проводил его почти до самого Кемберуэла и, уверившись, что он без ошибки найдет дом богатого заводчика, расстался с ним и пошел по своим делам. Остановившись перед большой ручкой от звонка, Том осторожно потянул за нее. Явился привратник.
– Скажите, пожалуйста, живет здесь мисс Пинч? – спросил Том.
– Мисс Пинч здесь гувернантка, – ответил, привратник.
В то же время он оглядел Тома с головы до ног, как бы говоря: «И ты тоже хорош; откуда изволил явиться?»
– Это она и есть, – сказал Том. – Совершенно верно. Она дома?
– Почем же мне знать, – отвечал привратник.
– Не будете ли вы так добры справиться? – сказал Том. Он очень робко и деликатно намекнул на такую возможность, ибо она, по-видимому, не приходила привратнику в голову.
Суть была в том, что привратник, отворив на звонок калитку, сейчас же позвонил в дом (ибо, если жить, подражая баронам, то надо делать все так, как у них полагается), и на этом его служебные обязанности закончились. Будучи нанят для того, чтобы отпирать и запирать ворота, а не для того, чтобы объясняться с посторонними, он предоставил разбираться в этом маленьком инциденте ливрейному лакею с аксельбантами, который как раз в это время крикнул с порога:
– Эй, вы, там, вам чего надо? Сюда идите, молодой человек!
– О, – сказал Том, – я и не заметил, что тут есть кто-нибудь еще. Скажите, пожалуйста, мисс Пинч дома?
– Она никуда не уходила, – возразил лакей, как бы желая этим сказать Тому: «Но если вы вообразили, что она у себя дома и что этот дом ее собственный, то лучше вам эту идею бросить».
– Я бы хотел ее видеть, если можно, – сказал Том.
Лакей, будучи молодым человеком живого характера, как раз засмотрелся на пролетавшего голубя и настолько увлекся, что не отрывал взгляда до тех пор, пока голубь не скрылся из виду. После чего он пригласил Тома войти и проводил его в гостиную.
– Фамилия? – спросил молодой человек, с томным видом останавливаясь в дверях.
Это он придумал удачно; ибо такой вопрос, не доставляя посетителю, если б он оказался вспыльчивого характера, достаточного повода закатить молодому человеку оплеуху, давал вместе с тем понять, какое мнение составил молодой человек о госте, и освобождал его от гнетущей необходимости только про себя считать гостя ничтожеством и темной личностью.
– Передайте, пожалуйста, что это ее брат, – сказал Том.
– Мать? – томно проблеял лакей.
– Брат, – повторил Том, слегка повысив голос. – И если вы скажете сначала, что это один джентльмен, а потом, что это ее брат, я буду очень вам обязан, потому что она меня не ждет и не знает, что я в Лондоне, а мне не хотелось бы пугать ее.
Молодой человек давным-давно потерял всякий интерес к словам Тома, однако он сделал ему любезность и дал договорить, после чего удалился, закрыв за собой дверь.
«Боже мой! – подумал Том. – Можно ли вести себя так неуважительно и невежливо. Надеюсь, что это новые слуги и что с Руфью обращаются совсем по-другому».
Его размышления были прерваны голосами, доносившимися из соседней комнаты. Там, по-видимому, о чем-то громко пререкались или негодующе упрекали провинившегося, и спор, становясь все громче и громче, разразился, наконец, целой бурей. Во время этой бури, как показалось Тому, лакей и доложил о нем, потому что сразу воцарилась неестественная тишина, а потом и мертвое молчание. Том стоял у окна, гадая, какая семейная ссора могла породить такой шум, и надеясь, что Руфь не имеет никакого отношения к ней, как вдруг дверь отворилась и сестра бросилась ему на шею.
– Господи помилуй! – сказал Том, глядя на нее с гордостью, после того как они нежно обняли друг друга. – Как ты изменилась, Руфь! Право, я вряд ли узнал бы тебя, милая, если бы увидел еще где-нибудь! Ты очень похорошела, – сказал Том с невыразимой радостью, – стала такая женственная, такая, право, знаешь ли, – красивая!
– Если тебе это кажется, Том…
– Нет, это не только мне кажется, – сказал Том, ласково гладя ее волосы. – Это не только мое мнение, а в самом деле так. Но что с тобой? – спросил Том, вглядываясь в нее пристальнее. – Ты вся раскраснелась! Да ты плакала!
– Нет, я не плакала, Том.
– Пустяки, – твердо сказал ее брат, – это неправда. Меня не проведешь! Не спорь со мной. В чем дело, милая? Я ведь теперь не у мистера Пекснифа. Я собираюсь устроиться в Лондоне, и если тебе здесь нехорошо (а я очень боюсь, что нехорошо, и начинаю думать, что ты меня обманывала, хотя и с самыми лучшими намерениями), ты здесь не должна оставаться.
Ого! Том вышел из себя – подумать только! Быть может, тут повлияла кабанья голова, и уж наверняка повлиял лакей. А также и встреча с милой сестрой – она значила очень много. Том Пинч мог стерпеть что угодно сам, но он гордился своей сестрой, – а гордость щепетильна. У него явилась мысль: «Быть может, Пекснифов много на свете?» – и, весь разгоревшись от негодования, он сразу почувствовал колотье во всем теле.
– Мы поговорим еще, Том, – сказала Руфь, целуя брата в щеку, чтобы его успокоить. – Боюсь, что мне нельзя здесь оставаться.
– Нельзя? – сказал Том. – Ну что ж, тогда и не надо, дорогая. Слава богу! Ты не из милости здесь живешь. Честное слово!
Восклицания Тома были прерваны лакеем, который явился с поручением от своего барина и сообщил, что тот желает поговорить с Томом до его ухода, а также и с мисс Пинч.
– Проводите меня, – сказал Том. – Я сейчас же иду к нему.
Они прошли в комнату рядом, откуда раньше слышны были пререкания, и застали там пожилых лет господина с напыщенной речью и напыщенными манерами, а также пожилую даму, лицо которой, если можно так выразиться, подлежало акцизному сбору, ибо состояло по преимуществу из крахмала и уксуса. Кроме того, здесь присутствовала старшая воспитанница мисс Пинч, та самая, которую миссис Тоджерс в свое время окрестила «сиропчиком» и которая теперь плакала и рыдала от злости.
– Мой брат, сэр, – робко сказала Руфь, представляя Тома.
– О! – воскликнул джентльмен, внимательно озирая Тома. – Вы действительно брат мисс Пинч? Извините, что я спрашиваю. Я не вижу никакого сходства.
– У мисс Пинч имеется брат, я знаю, – заметила дама.
– Мисс Пинч всегда говорит про своего брата, вместо того чтобы заниматься моим образованием, – прорыдала воспитанница.
– Молчать, София! – заметил джентльмен. – Садитесь, пожалуйста, – обратился он к Тому.
Том сел, переводя взгляд с одного лица на другое в немом изумлении.
– Останьтесь здесь, пожалуйста, мисс Пинч, – продолжал джентльмен, оглядываясь через плечо.
Том прервал его, поднявшись с места, и подал стул своей сестре. После чего опять сел.
– Я очень рад, что вы случайно зашли навестить вашу сестру именно сегодня, – продолжал владелец латунно– и меднолитейных заводов, – ибо, хотя в принципе я не одобряю, что молодая особа, служащая у меня в доме в качестве гувернантки, принимает посетителей, в данном случае это произошло весьма кстати. К сожалению, должен вам сказать, что мы вовсе не так довольны вашей сестрой.
– Мы очень недовольны ею! – заметила дама.
– Я ни за что не буду больше отвечать уроки мисс Пинч, хоть бы меня избили до полусмерти! – прорыдала воспитанница.
– София! – прикрикнул на нее отец. – Замолчи!
– Вы позволите осведомиться, какие у вас основания быть недовольным? – спросил Том.
– Да, – сказал джентльмен, – позволю. Я не считаю, что вы имеете на это право, но все-таки позволю. Ваша сестра от природы лишена способности внушать уважение. Это и было постоянным источником несогласий между нами. Хотя она живет в этой семье уже давно и хотя присутствующая здесь молодая особа выросла, можно сказать, под ее руководством, эта молодая особа не питает к ней уважения. Мисс Пинч оказалась совершенно неспособна внушить уважение моей дочери или завоевать ее доверие. Так вот, – сказал джентльмен, и его ладонь с силой шлепнулась о стол, – такое положение вещей совершенно недопустимо! Вы, как брат, может быть, склонны отрицать это…
– Простите, сэр! – сказал Том. – Я вовсе не склонен отрицать это. Такое положение вещей не только недопустимо, оно просто чудовищно.
– Боже милостивый! – воскликнул джентльмен, с достоинством озирая комнату. – К чему же это привело в данном случае? Какие последствия проистекают из слабости характера, проявленной мисс Пинч? Что я должен был почувствовать как отец, когда, после того как я неоднократно выражал желание (чего, думаю, она не станет отрицать), чтобы моя дочь отличалась изяществом выражений, благородством манер, подобающим ее положению в обществе, и сдержанной учтивостью с нижестоящими, я узнаю, что она, не далее как сегодня утром, назвала самое мисс Пинч нищенкой!
– Нищей дрянью, – поправила его дама.
– Что еще хуже, – с торжеством заметил джентльмен, – что еще хуже! Нищая дрянь! Низкое, грубое, неуважительное выражение!
– В высшей степени неуважительное! – воскликнул Том. – Я очень рад, что оно нашло здесь верную оценку.
– Настолько верную, сэр, – произнес джентльмен, понизив голос для пущей внушительности, – настолько верную, что, если б я не знал мисс Пинч как сироту и одинокую молодую особу, не имеющую друзей, я бы порвал всякие отношения с ней сию же минуту и навсегда, в чем я и уверял мисс Пинч только что, ссылаясь на известную ей прямоту моего характера и мою репутацию.
– Ну, знаете ли, сэр! – крикнул Том, вскочив со стула; он уже не в силах был сдерживаться более. – Пожалуйста, не останавливайтесь из-за таких соображений. Ничего этого нет, сэр. Она не одинока, она может уйти хоть сию минуту. Руфь, милая моя, надевай шляпку!
– Ну и семейка! – воскликнула дама. – Конечно, он ей брат! Какое может быть сомнение!
– Никакого сомнения, сударыня, – сказал Том, – так же как и в том, что эта молодая девица воспитана вами, а не моей сестрой. Руфь, милая моя, надевай шляпку!
– Когда вы говорите, молодой человек, – высокомерно прервал его владелец латунно– и меднолитейных заводов, – со свойственной вам дерзостью, которой я в дальнейшем не намерен замечать, что эта молодая особа, моя старшая дочь, воспитана не мисс Пинч, а кем-то другим, вы… мне нет надобности продолжать. Вы вполне меня понимаете. Не сомневаюсь, что для вас это не ново.
– Сэр! – воскликнул Том, после того как некоторое время глядел на него в молчании. – Если вы не понимаете, что я хочу сказать, я готов объяснить вам. Но если вы понимаете, я попрошу вас осторожнее выбирать выражения. Я хотел сказать, что ни один человек не может ожидать от своих детей уважения к тому, кого он сам унижает.
– Ха-ха-ха! – расхохотался джентльмен. – Притворство! Обычное притворство!
– Обычная история, сэр! – сказал Том. – Обычная для людей с низкой душой. Разумеется, ваша гувернантка не может завоевать доверие и уважение ваших детей! Но пусть она сначала добьется этого от вас, и посмотрим, что тогда будет.
– Мисс Пинч надевает шляпку, я полагаю? – сказал джентльмен, обращаясь к жене.
– Полагаю, что надевает, – сказал Том, предупреждая ответ. – Не сомневаюсь, что надевает. А тем временем я хочу поговорить с вами, сэр, Вы сообщили мне ваше мнение – вы пожелали видеть меня с этой целью, – и я имею право ответить. Я не кричу и не буйствую, – сказал Том, что было совершенно верно, – хотя вряд ли могу сказать то же о вас, о вашей манере обращаться ко мне. И я бы желал, в интересах моей сестры, установить только правду.
– Вы можете устанавливать все что вам угодно, молодой человек, – возразил джентльмен, притворно зевая. – Дорогая моя, деньги мисс Пинч.
– Если вы мне говорите, – продолжал Том, в каждом слове которого, несмотря на всю его сдержанность, кипело негодование, – если вы мне говорите, что моя сестра неспособна внушить уважение вашим детям, то я должен вам сказать, что это не так и что у нее есть эта способность. Она так же хорошо воспитана, так же хорошо образована, так же наделена от природы способностью внушать уважение, как любой известный вам наниматель гувернанток. Но раз вы обращаетесь с ней хуже, чем с любой горничной в вашем доме, то как же вы не понимаете, если наделены здравым смыслом, что ваши дочери будут с ней обращаться в десять раз хуже?
– Недурно! Честное слово, недурно! – воскликнул джентльмен.
– Это очень дурно, сэр, – сказал Том. – Это очень дурно, и низко, и несправедливо, и жестоко! Уважение! Я полагаю, дети достаточно сообразительны, чтобы подмечать за взрослыми и подражать им; каким образом и с какой стати им уважать того, кого никто не уважает и оскорбляют все? И действительно, как им полюбить науки, когда они видят, до чего успехи в этих самых науках довели их гувернантку! Уважение! Поставьте самого уважаемого человека в такие условия, в какие вы поставили мою сестру, и вы унизите его точно так же, кто бы он ни был.
– Ваши слова чрезвычайно дерзки, молодой человек, – заметил джентльмен.
– Я говорю без злобы, но с величайшим негодованием и презрением ко всем тем, кто ведет себя подобным образом, – сказал Том. – Да как же вы можете, если вы честный человек, выражать неудовольствие или удивляться тому, что ваша дочь назвала мою сестру нищенкой, если вы сами вечно твердите ей то же на сто ладов, ясно и откровенно, хотя и не словами, и если ваши привратник и лакей с той же деликатностью говорят это первому встречному? Что же касается ваших подозрений и недоверия к ней, чуть ли не к каждому ее слову, – если она их заслужила, зачем же вы ее у себя держите? Вы не имеете на это права.