Страница:
Крылов все с большим и большим вниманием приглядывался к тому, что происходит в долине Бельбека, на стыке четвертого и третьего секторов.
Сверяя прежние донесения о концентрации немецких войск с донесениями о введенных в бой немецких частях, Крылов пришел к выводу, что между Дуванкоем и Калымтаем вступили в бой три или четыре дивизии 54-го армейского корпуса. Они были поддержаны танками, и удар их нацеливался на станцию Мекензиевы горы. Захват станции открывал путь к Северной бухте.
Из донесений из третьего сектора стало известно, что навстречу этой ударной группировке двинулся второй клин на Камышлы.
Однако немецкая тактика обычно не ограничивалась вбиванием клина лишь по одной линии. Крылов искал вторую точку приложения сил атакующих — второй клин.
Нашел, исходя от противного.
К середине дня немецкая атака в первом секторе, в направлении на Балаклаву, захлебнулась, успешно отражались атаки и во втором секторе. В то же время Манштейн бросал свои войска в одну атаку за другой по долине реки Черной в направлении на Инкерман.
Стало быть, двумя клиньями — через Бельбек на Мекензиевы горы и через хутор Мекензия и Верхний Чоргунь на Инкерман — Манштейн намерен рассечь фронт, отсечь войска третьего сектора и вырваться к Северной бухте.
На карту легли начертанные синим карандашом стрелы — разгадка замысла противника.
Командарм получил возможность доложить командованию СОРа, а командование СОРа в Ставку о масштабах немецкого наступления, а также принять решение о вводе в бой армейских резервов.
Крылов требовал от направленцев штарма, от начальников секторов беспрестанного уточнения обстановки, что было выполнить совсем непросто, ибо обстановка, хотя еще и в мелочах, в сотнях метров, до километра, все время менялась. Немецкие войска, неся огромные потери и в людях и в технике, вгрызались в оборону.
К концу дня контр-адмирал Г. В. Жуков обратился в Ставку с просьбой прислать подкрепление в четыре тысячи человек и ежедневно перебрасывать маршевые роты для пополнения. Командующего флотом просил поддержать оборону огнем корабельной артиллерии. 17 декабря на рейде в Севастополе не оказалось ни одного боевого корабля.
Тылы главной базы и вспомогательных подразделений береговой обороны, а также Приморской армии прочесывались в который уже раз, чтобы высвободить последние резервы для ввода в бой.
Это прямая забота Крылова — отдать все, без чего могла бы обойтись служба тыла.
Ночью Петров собрался поехать на КП четвертого сектора. Возвращая Крылову карту с его наметками наступления, молвил, тяжело вздохнув:
— Вот тебе, бабушка, и юрьев день!
Для войск на рубежах обороны и для всего штаба армии дни и ночи слились воедино. Но если в войсках на земле они отмечались сменой темноты и света, в подземелье каземата не было и этой границы. Приближение ночи Крылов замечал по спаду телефонных вызовов с командных пунктов, секторов, дивизий и полков.
Тяжко дались Приморской первые три дня штурма. Контрудары, на которые Петров поднимал войска, не приносили результатов. Завязывались встречные бои, переходя в рукопашную.
Манштейн давил превосходящими силами, совершенно не считаясь с потерями, что вообще-то не было характерным для немецкой тактики, а для немецких войск было и непривычным для первого года войны.
Но и Приморская армия для обороняющейся стороны несла несоразмерно большие потери. За два дня боев они достигли убитыми и ранеными 3500 человек.
Контр-адмирал Жуков просил Ставку ускорить подвоз пополнений, а командующего флотом пополнить запасы снарядов.
Ни мужество, ни стойкость стрелковых дивизий не остановили бы врага, обладающего столь огромным численным превосходством. Останавливал его массированный артиллерийский огонь централизованного управления. Артиллерийские орудия, снятые с кораблей, оказались мощной поддержкой богдановцам и береговым батареям. Дальность их боя доходила до 20 километров. Но и расход снарядов при этом был немалый.
Командующий флотом обещал прислать снаряды утром 20 декабря.
Три дня непрерывных атак начали сказываться. Немцам удалось продвинуться на стыке четвертого и третьего секторов. Все резервы были задействованы. Смолкали орудия, замолкали минометы из-за недостатков боеприпасов.
Командарм перетасовывал те или иные части, перебрасывая бойцов на трудные участки с менее трудных, Крылов, как ему было и положено, пытался «заглянуть вперед». Он не очень-то любил присутствовать на допросах пленных, но здесь изменил своему правилу. Его интересовало настроение немецких солдат, он старался из их показаний составить представление: надолго ли еще хватит резервов у Манштейна?
Допрашивали немцев из 24-й и 50-й пехотных дивизий. Они в один голос твердили, что потери у них ужасны, в бой введены последние резервы. Крылов понимал, что вот-вот штурм ослабнет. Самое время нанести контрудары, но нечем. С этим согласился и Петров.
Контр-адмирал Жуков и член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков дали очень тревожную телеграмму в Ставку о недостатке боеприпасов и резервов. В телеграмме говорилось: «Если противник будет продолжать наступление в том же темпе, гарнизон Севастополя сможет продержаться не более трех суток».
Крылов в тот момент не был ознакомлен с текстом телеграммы и, конечно, ее не подписал бы, ибо при всей напряженности обстановки безнадежной ее не считал. Вклинение в оборону — это еще не прорыв. Фронт продавливался, но держался. Шла ночь с девятнадцатого декабря на двадцатое. Двадцатого обещаны снаряды, опять оживут батареи, и сосредоточенным огнем всех стволов на трудных участках продвижение немцев будет остановлено. Кроме того, ему был известен ответ Октябрьского на просьбу прислать корабли. Он объяснял отказ прислать корабли тем, что это «грозило бы срывом самой ответственной задачи». Стало быть, надо было ожидать удара советских войск на Керченском полуострове.
К тому же к исходу дня 19 декабря Крылов заметил, что Манштейн произвел перегруппировку ударных сил и сузил участок наступления.
Все в ту же тревожную ночь в час тридцать, на несколько часов раньше обещанного, в Северной бухте ошвартовался транспорт «Чапаев», доставивший из Новороссийска снаряды. И хотя не все калибры получили подкрепление, но утром уже было чем встретить атакующего противника. Всю ночь развозили снаряды. А незадолго до рассвета к Крылову явился начальник разведотдела армии.
— Вы интересовались, Николай Иванович, показаниями пленных, — начал он. — Есть тут показания одного пленного... Полагаю, что сроки, которые он называет, заслуживают внимания...
— Кто он, пленный? — спросил Крылов.
— Рядовой сорок седьмого пехотного полка. Он утверждает, что Манштейн приказал овладеть городом двадцать первого декабря... на весь штурм отводилось четверо суток... Третьи сутки на исходе...
Крылов мгновенно оценил важность этого сообщения. График наступления сломан. Стало быть, силы наступающих на исходе, хотя утро 20 декабря спокойствия не обещало.
Так оно и случилось.
На рассвете поступили доклады изо всех четырех секторов, что противник начал бешеные атаки.
Но было в этом фронтальном наступлении и что-то показное. Уже через несколько часов в штаб начали поступать донесения, что на правом фланге обороны атаки прекратились. Некоторое выравнивание фронта в четвертом секторе тоже сказалось. И здесь противнику больше не удалось продвинуться.
Все свои силы Манштейн вложил в удар на Инкерман. На узкой полосе он сосредоточил 24-ю пехотную дивизию. В полосе наступления этой дивизии держал оборону 54-й Разинский стрелковый полк майора Н. М. Матусевича и 3-й морской полк подполковника С. Р. Гусарова. Но полки только назывались полками, на самом деле их личный состав после трех дней ожесточенных боев едва превосходил по численности батальоны. Во все три дня в полосе их обороны немцам не удалось продвинуться ни на шаг.
К середине дня 20 декабря обстановка здесь обострилась. Потеряв до трети своего состава, 24-я пехотная дивизия сумела вбить клин между этими полками. Клин медленно продвигался к Северной бухте.
Раскрылся и секрет этой ожесточенной атаки, пролившей реки крови немецких солдат. У убитого немецкого офицера обнаружили приказ Манштейна командиру дивизии. В приказе строчки: «К исходу четвертого дня боев, используя все возможности, прорваться к крепости Севастополь и немедленно доложить о достижении цели». По докладу Крылова командарм бросил на этот участок последние резервы, перебросил некоторые части из других секторов, но положение выправить не удавалось... Но уже спешила помощь городу из Новороссийска. Телеграмма Жукова в Ставку возымела действие. Падение Севастополя никак не сочеталось с планами Ставки в Крыму, оно могло сорвать намечавшуюся одну из крупнейших операций первого периода войны. Телеграмма ушла в ночь с 19 на 20, а уже днем 20-го Жуков получил директиву Ставки.
Севастопольский оборонительный район передавался Закавказскому фронту. Командующему Закавказским фронтом предписывалось немедленно отправить в Севастополь стрелковую дивизию или две стрелковые бригады, не менее трех тысяч пополнения уже действующих частей Приморской армии, направить самолеты, обеспечить боеприпасами всех калибров. Вице-адмирал Октябрьский получил приказ отбыть из Новороссийска в Севастополь.
Командующий Закавказским фронтом тут же отреагировал на эту директиву. Уже к концу дня стало известно, что в Приморскую армию передается 345-я стрелковая дивизия, 79-я стрелковая бригада, отдельный танковый батальон. Почти все то, на что предположительно рассчитывал Крылов для наступательной операции.
Предстояло также в кратчайший срок получить десять маршевых рот.
И уже вечером пришло известие, что из Новороссийска вышли в Севастополь два крейсера и эсминцы под флагом командующего флотом.
Отряд кораблей ждали в Севастополе ранним утром 21 декабря, они должны были доставить не только командующего флотом, не только поддержать огнем своих орудий оборону, но они переправляли и стрелковую бригаду.
Все разведданные, собранные к исходу 20 декабря, показывали, что и на 21-е готовятся новые атаки, а во втором секторе вводилась в бой свежая 170-я пехотная немецкая дивизия, переброшенная из-под Керчи. Шестая по счету, последний резерв.
Утром, еще до рассвета, началась артиллерийская подготовка. На этот раз Манштейн ввел в дело дальнобойные орудия большого калибра — двенадцатидюймовые и четырнадцатидюймовые. Видимо, Манштейн их скрывал до той поры, пока его войска не достигнут черты города, для удара по кораблям.
О том, сколь сложна была обстановка в начале дня 21 декабря, Крылов увидел раньше других. У него на столе сосредоточились донесения из секторов, а из них было видно, что потери Приморской армии в личном составе убитыми и ранеными превысили пять тысяч человек, в стрелковых батальонах оставалось не более 200–300 бойцов. В донесении штарма командованию СОРа он своей рукой записал: «Резервов нет, все введены в бой».
Отряд кораблей не прибыл к назначенному сроку, а поскольку в походе сохранялось радиомолчание, никто не знал, что с ним, почему он запаздывает, прорвался ли он сквозь немецкий авиационный заслон.
В то же время немцам удалось потеснить приморцев в Бельбекской долине и овладеть господствующими высотами. Для атакующих открывались ворота к станции Мекензиевы горы. Это было настолько опасно, что Петров приказал немедленно контратаковать, пока немцы не закрепились на захваченных позициях. Но это было почти жестом отчаяния. Сил явно недоставало.
Немецкие солдаты просочились на два-три километра к Северной бухте...
Так складывались дела к полудню.
В 13 часов на глазах всего города в море разгорелся бой. К рейду прорывались боевые корабли, два крейсера и эсминцы.
Крылов и Рыжи переключили все береговые батареи и батареи дивизионов корабельных орудий на подавление немецких дальнобойных орудий. По немецким батареям били и главные калибры крейсеров. Над кораблями разгорелся воздушный бой. Истребители вел сам генерал Н. А. Остряков. Они разрывали строй немецких бомбардировщиков. Над морем вокруг кораблей вставали фонтаны разрывов. С лидера «Харьков» начала спешно разгружаться 79-я стрелковая бригада, около четырех тысяч бойцов, в основном морская пехота под командованием полковника А. С. Потапова, прославленного в боях еще при обороне Одессы.
У Петрова были заботы продвинуть бригаду к исходным позициям для контратаки на следующее утро.
Вслед за кораблями прибыл лидер «Ташкент» и доставил снаряды нужных калибров.
22 декабря сулило изменение обстановки, если и не на всех участках, то, по крайней мере, на самом опасном, под станцией Мекензиевы горы.
Утром 22 декабря 79-я бригада и 388-я дивизия поднялись в контратаку, в это же время начали наступление и немецкие войска. Встречный бой. Самый жестокий вид боя пехоты.
Наступал тот решающий момент боя, когда мобилизуются все духовные силы сражающихся. И с той и с другой стороны равное искусство, не равна численность, у немцев превосходство в людях и в вооружении, но во встречном бою эти виды превосходства теряют решающее значение, верх берут духовные силы. Севастопольцы защищали родную землю, немецких солдат гнал на штурм приказ, за их спиной стояла тень гестапо, а родина их отстояла от Севастополя на тысячи километров. Севастопольцы пересилили и двинулись, развивая успех, вдоль шоссе на Бельбек...
Их поддержала артиллерия двух секторов, богдановский артполк, крейсеры и эсминцы.
К вечеру 79-я бригада восстановила полностью позиции обороны.
23 декабря, на седьмой день штурма, через двое суток по истечении срока, назначенного Манштейном для захвата Севастополя, немецкие атаки прекратились.
Крылову надлежало незамедлительно дать объяснение: передышка или конец штурма? Надо было проанализировать десятки и даже сотни донесений разведчиков, наблюдателей, донесения артиллерийской инструментальной разведки, артиллерийских корректировщиков, показания пленных. Все сходилось на том, что Манштейн начал перегруппировку сил для нового удара.
6
7
Сверяя прежние донесения о концентрации немецких войск с донесениями о введенных в бой немецких частях, Крылов пришел к выводу, что между Дуванкоем и Калымтаем вступили в бой три или четыре дивизии 54-го армейского корпуса. Они были поддержаны танками, и удар их нацеливался на станцию Мекензиевы горы. Захват станции открывал путь к Северной бухте.
Из донесений из третьего сектора стало известно, что навстречу этой ударной группировке двинулся второй клин на Камышлы.
Однако немецкая тактика обычно не ограничивалась вбиванием клина лишь по одной линии. Крылов искал вторую точку приложения сил атакующих — второй клин.
Нашел, исходя от противного.
К середине дня немецкая атака в первом секторе, в направлении на Балаклаву, захлебнулась, успешно отражались атаки и во втором секторе. В то же время Манштейн бросал свои войска в одну атаку за другой по долине реки Черной в направлении на Инкерман.
Стало быть, двумя клиньями — через Бельбек на Мекензиевы горы и через хутор Мекензия и Верхний Чоргунь на Инкерман — Манштейн намерен рассечь фронт, отсечь войска третьего сектора и вырваться к Северной бухте.
На карту легли начертанные синим карандашом стрелы — разгадка замысла противника.
Командарм получил возможность доложить командованию СОРа, а командование СОРа в Ставку о масштабах немецкого наступления, а также принять решение о вводе в бой армейских резервов.
Крылов требовал от направленцев штарма, от начальников секторов беспрестанного уточнения обстановки, что было выполнить совсем непросто, ибо обстановка, хотя еще и в мелочах, в сотнях метров, до километра, все время менялась. Немецкие войска, неся огромные потери и в людях и в технике, вгрызались в оборону.
К концу дня контр-адмирал Г. В. Жуков обратился в Ставку с просьбой прислать подкрепление в четыре тысячи человек и ежедневно перебрасывать маршевые роты для пополнения. Командующего флотом просил поддержать оборону огнем корабельной артиллерии. 17 декабря на рейде в Севастополе не оказалось ни одного боевого корабля.
Тылы главной базы и вспомогательных подразделений береговой обороны, а также Приморской армии прочесывались в который уже раз, чтобы высвободить последние резервы для ввода в бой.
Это прямая забота Крылова — отдать все, без чего могла бы обойтись служба тыла.
Ночью Петров собрался поехать на КП четвертого сектора. Возвращая Крылову карту с его наметками наступления, молвил, тяжело вздохнув:
— Вот тебе, бабушка, и юрьев день!
Для войск на рубежах обороны и для всего штаба армии дни и ночи слились воедино. Но если в войсках на земле они отмечались сменой темноты и света, в подземелье каземата не было и этой границы. Приближение ночи Крылов замечал по спаду телефонных вызовов с командных пунктов, секторов, дивизий и полков.
Тяжко дались Приморской первые три дня штурма. Контрудары, на которые Петров поднимал войска, не приносили результатов. Завязывались встречные бои, переходя в рукопашную.
Манштейн давил превосходящими силами, совершенно не считаясь с потерями, что вообще-то не было характерным для немецкой тактики, а для немецких войск было и непривычным для первого года войны.
Но и Приморская армия для обороняющейся стороны несла несоразмерно большие потери. За два дня боев они достигли убитыми и ранеными 3500 человек.
Контр-адмирал Жуков просил Ставку ускорить подвоз пополнений, а командующего флотом пополнить запасы снарядов.
Ни мужество, ни стойкость стрелковых дивизий не остановили бы врага, обладающего столь огромным численным превосходством. Останавливал его массированный артиллерийский огонь централизованного управления. Артиллерийские орудия, снятые с кораблей, оказались мощной поддержкой богдановцам и береговым батареям. Дальность их боя доходила до 20 километров. Но и расход снарядов при этом был немалый.
Командующий флотом обещал прислать снаряды утром 20 декабря.
Три дня непрерывных атак начали сказываться. Немцам удалось продвинуться на стыке четвертого и третьего секторов. Все резервы были задействованы. Смолкали орудия, замолкали минометы из-за недостатков боеприпасов.
Командарм перетасовывал те или иные части, перебрасывая бойцов на трудные участки с менее трудных, Крылов, как ему было и положено, пытался «заглянуть вперед». Он не очень-то любил присутствовать на допросах пленных, но здесь изменил своему правилу. Его интересовало настроение немецких солдат, он старался из их показаний составить представление: надолго ли еще хватит резервов у Манштейна?
Допрашивали немцев из 24-й и 50-й пехотных дивизий. Они в один голос твердили, что потери у них ужасны, в бой введены последние резервы. Крылов понимал, что вот-вот штурм ослабнет. Самое время нанести контрудары, но нечем. С этим согласился и Петров.
Контр-адмирал Жуков и член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков дали очень тревожную телеграмму в Ставку о недостатке боеприпасов и резервов. В телеграмме говорилось: «Если противник будет продолжать наступление в том же темпе, гарнизон Севастополя сможет продержаться не более трех суток».
Крылов в тот момент не был ознакомлен с текстом телеграммы и, конечно, ее не подписал бы, ибо при всей напряженности обстановки безнадежной ее не считал. Вклинение в оборону — это еще не прорыв. Фронт продавливался, но держался. Шла ночь с девятнадцатого декабря на двадцатое. Двадцатого обещаны снаряды, опять оживут батареи, и сосредоточенным огнем всех стволов на трудных участках продвижение немцев будет остановлено. Кроме того, ему был известен ответ Октябрьского на просьбу прислать корабли. Он объяснял отказ прислать корабли тем, что это «грозило бы срывом самой ответственной задачи». Стало быть, надо было ожидать удара советских войск на Керченском полуострове.
К тому же к исходу дня 19 декабря Крылов заметил, что Манштейн произвел перегруппировку ударных сил и сузил участок наступления.
Все в ту же тревожную ночь в час тридцать, на несколько часов раньше обещанного, в Северной бухте ошвартовался транспорт «Чапаев», доставивший из Новороссийска снаряды. И хотя не все калибры получили подкрепление, но утром уже было чем встретить атакующего противника. Всю ночь развозили снаряды. А незадолго до рассвета к Крылову явился начальник разведотдела армии.
— Вы интересовались, Николай Иванович, показаниями пленных, — начал он. — Есть тут показания одного пленного... Полагаю, что сроки, которые он называет, заслуживают внимания...
— Кто он, пленный? — спросил Крылов.
— Рядовой сорок седьмого пехотного полка. Он утверждает, что Манштейн приказал овладеть городом двадцать первого декабря... на весь штурм отводилось четверо суток... Третьи сутки на исходе...
Крылов мгновенно оценил важность этого сообщения. График наступления сломан. Стало быть, силы наступающих на исходе, хотя утро 20 декабря спокойствия не обещало.
Так оно и случилось.
На рассвете поступили доклады изо всех четырех секторов, что противник начал бешеные атаки.
Но было в этом фронтальном наступлении и что-то показное. Уже через несколько часов в штаб начали поступать донесения, что на правом фланге обороны атаки прекратились. Некоторое выравнивание фронта в четвертом секторе тоже сказалось. И здесь противнику больше не удалось продвинуться.
Все свои силы Манштейн вложил в удар на Инкерман. На узкой полосе он сосредоточил 24-ю пехотную дивизию. В полосе наступления этой дивизии держал оборону 54-й Разинский стрелковый полк майора Н. М. Матусевича и 3-й морской полк подполковника С. Р. Гусарова. Но полки только назывались полками, на самом деле их личный состав после трех дней ожесточенных боев едва превосходил по численности батальоны. Во все три дня в полосе их обороны немцам не удалось продвинуться ни на шаг.
К середине дня 20 декабря обстановка здесь обострилась. Потеряв до трети своего состава, 24-я пехотная дивизия сумела вбить клин между этими полками. Клин медленно продвигался к Северной бухте.
Раскрылся и секрет этой ожесточенной атаки, пролившей реки крови немецких солдат. У убитого немецкого офицера обнаружили приказ Манштейна командиру дивизии. В приказе строчки: «К исходу четвертого дня боев, используя все возможности, прорваться к крепости Севастополь и немедленно доложить о достижении цели». По докладу Крылова командарм бросил на этот участок последние резервы, перебросил некоторые части из других секторов, но положение выправить не удавалось... Но уже спешила помощь городу из Новороссийска. Телеграмма Жукова в Ставку возымела действие. Падение Севастополя никак не сочеталось с планами Ставки в Крыму, оно могло сорвать намечавшуюся одну из крупнейших операций первого периода войны. Телеграмма ушла в ночь с 19 на 20, а уже днем 20-го Жуков получил директиву Ставки.
Севастопольский оборонительный район передавался Закавказскому фронту. Командующему Закавказским фронтом предписывалось немедленно отправить в Севастополь стрелковую дивизию или две стрелковые бригады, не менее трех тысяч пополнения уже действующих частей Приморской армии, направить самолеты, обеспечить боеприпасами всех калибров. Вице-адмирал Октябрьский получил приказ отбыть из Новороссийска в Севастополь.
Командующий Закавказским фронтом тут же отреагировал на эту директиву. Уже к концу дня стало известно, что в Приморскую армию передается 345-я стрелковая дивизия, 79-я стрелковая бригада, отдельный танковый батальон. Почти все то, на что предположительно рассчитывал Крылов для наступательной операции.
Предстояло также в кратчайший срок получить десять маршевых рот.
И уже вечером пришло известие, что из Новороссийска вышли в Севастополь два крейсера и эсминцы под флагом командующего флотом.
Отряд кораблей ждали в Севастополе ранним утром 21 декабря, они должны были доставить не только командующего флотом, не только поддержать огнем своих орудий оборону, но они переправляли и стрелковую бригаду.
Все разведданные, собранные к исходу 20 декабря, показывали, что и на 21-е готовятся новые атаки, а во втором секторе вводилась в бой свежая 170-я пехотная немецкая дивизия, переброшенная из-под Керчи. Шестая по счету, последний резерв.
Утром, еще до рассвета, началась артиллерийская подготовка. На этот раз Манштейн ввел в дело дальнобойные орудия большого калибра — двенадцатидюймовые и четырнадцатидюймовые. Видимо, Манштейн их скрывал до той поры, пока его войска не достигнут черты города, для удара по кораблям.
О том, сколь сложна была обстановка в начале дня 21 декабря, Крылов увидел раньше других. У него на столе сосредоточились донесения из секторов, а из них было видно, что потери Приморской армии в личном составе убитыми и ранеными превысили пять тысяч человек, в стрелковых батальонах оставалось не более 200–300 бойцов. В донесении штарма командованию СОРа он своей рукой записал: «Резервов нет, все введены в бой».
Отряд кораблей не прибыл к назначенному сроку, а поскольку в походе сохранялось радиомолчание, никто не знал, что с ним, почему он запаздывает, прорвался ли он сквозь немецкий авиационный заслон.
В то же время немцам удалось потеснить приморцев в Бельбекской долине и овладеть господствующими высотами. Для атакующих открывались ворота к станции Мекензиевы горы. Это было настолько опасно, что Петров приказал немедленно контратаковать, пока немцы не закрепились на захваченных позициях. Но это было почти жестом отчаяния. Сил явно недоставало.
Немецкие солдаты просочились на два-три километра к Северной бухте...
Так складывались дела к полудню.
В 13 часов на глазах всего города в море разгорелся бой. К рейду прорывались боевые корабли, два крейсера и эсминцы.
Крылов и Рыжи переключили все береговые батареи и батареи дивизионов корабельных орудий на подавление немецких дальнобойных орудий. По немецким батареям били и главные калибры крейсеров. Над кораблями разгорелся воздушный бой. Истребители вел сам генерал Н. А. Остряков. Они разрывали строй немецких бомбардировщиков. Над морем вокруг кораблей вставали фонтаны разрывов. С лидера «Харьков» начала спешно разгружаться 79-я стрелковая бригада, около четырех тысяч бойцов, в основном морская пехота под командованием полковника А. С. Потапова, прославленного в боях еще при обороне Одессы.
У Петрова были заботы продвинуть бригаду к исходным позициям для контратаки на следующее утро.
Вслед за кораблями прибыл лидер «Ташкент» и доставил снаряды нужных калибров.
22 декабря сулило изменение обстановки, если и не на всех участках, то, по крайней мере, на самом опасном, под станцией Мекензиевы горы.
Утром 22 декабря 79-я бригада и 388-я дивизия поднялись в контратаку, в это же время начали наступление и немецкие войска. Встречный бой. Самый жестокий вид боя пехоты.
Наступал тот решающий момент боя, когда мобилизуются все духовные силы сражающихся. И с той и с другой стороны равное искусство, не равна численность, у немцев превосходство в людях и в вооружении, но во встречном бою эти виды превосходства теряют решающее значение, верх берут духовные силы. Севастопольцы защищали родную землю, немецких солдат гнал на штурм приказ, за их спиной стояла тень гестапо, а родина их отстояла от Севастополя на тысячи километров. Севастопольцы пересилили и двинулись, развивая успех, вдоль шоссе на Бельбек...
Их поддержала артиллерия двух секторов, богдановский артполк, крейсеры и эсминцы.
К вечеру 79-я бригада восстановила полностью позиции обороны.
23 декабря, на седьмой день штурма, через двое суток по истечении срока, назначенного Манштейном для захвата Севастополя, немецкие атаки прекратились.
Крылову надлежало незамедлительно дать объяснение: передышка или конец штурма? Надо было проанализировать десятки и даже сотни донесений разведчиков, наблюдателей, донесения артиллерийской инструментальной разведки, артиллерийских корректировщиков, показания пленных. Все сходилось на том, что Манштейн начал перегруппировку сил для нового удара.
6
24 декабря началась история, которая чуть было не сломила всю севастопольскую оборону.
В шестом часу утра на КП армии дежурил начальник оперативного отдела штарма майор А. И. Ковтун.
Петров и Крылов прилегли отдохнуть.
Без какого-либо предуведомления в комнату дежурного вошел генерал-лейтенант с Золотой Звездой Героя Советского Союза на кителе. Строго, как будто бы строгость подкрепляла авторитет его звания, спросил:
— Кто вы такой?
Ковтун представился.
— Я — Черняк! — объявил вошедший. — Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза! Назначен командармом! Штаб армии поставлен об этом в известность?
Ковтун не только удивился, но даже и растерялся.
— Нам об этом ничего не известно! — ответил он. Надо было бы немедленно разбудить Крылова или Петрова. Но Черняк предупредил его вопросом:
— Где Петров?
— Спит! Он только что прилег!
— Пусть отдохнет! Пусть доберет отдыха последние минутки! Завтра некогда будет отдыхать. Что у вас за карта?
Ковтун наносил последние данные обстановки. Он невольно заслонил карту, но Черняк не обратил на это внимание.
— Оборона? — спросил он. — А вы, майор, академию кончали?
— Нет! — ответил Ковтун, все еще не зная, что ему делать с незнакомым генералом, сомневаясь, не делает ли он служебного преступления, продолжая с ним разговор над картой.
— Сразу видно, что академии не кончали! — продолжал Черняк. — Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.
Звание прибывшего не разрешало дерзость, хотя его замечание обличало полное непонимание происходящего.
— У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва! Но я вас расшевелю!
Ковтун не выдержал:
— Нельзя же наша дивизии равнять с немецкими. У них полные полки трехбатальонпого состава, а у нас половина полков — двухбатальонного! Да и батальоны неполные... А еще и отдельные подразделения.
— А вы, майор, не умеете слушать старших! Вас, как начальника оперотряда, прошу немедленно подготовить доклад о состоянии армии.
Ковтун разбудил Петрова и Крылова. Черняк предъявил Петрову приказ, подписанный командующим фронтом.
— Я не хочу сказать, что вы воевали плохо! — начал он. — В обороне вы кое-что сделали... Но оборона — прошедший этап. Вам известно, что происходит под Москвой? Наступил перелом в ходе войны, и то, что годилось вчера, сегодня не годится! Надо переходить в решительное наступление!
— Какими силами? — спросил Петров.
— Помилуйте! — повысил голос Черняк. — У вас дивизий больше, чем у Манштейна... Сейчас прибудет триста сорок пятая... Мы должны думать о прорыве к Симферополю, а вы тут так близко подпустили немцев, что они обстреливают корабли с берега...
Петров молчал. Он понимал, что с человеком, который способен сравнить силы Приморской армии с 11-й армией Манштейна, спорить о чем-либо бесполезно.
Крылову было что сказать генерал-лейтенанту с Большой земли, но и он сдержался по примеру командарма.
Он видел, что сейчас самое разумное уйти от спора; главное — познакомить Черняка с обстановкой на фронте, поэтому предложил:
— Иван Ефимович, побывайте с командующим в войсках, а мы тут подготовим приказ о вступлении Степана Ивановича Черняка в командование армией и соображения о наступлении...
Петров и Черняк поехали в войска, а Крылов незамедлительно направился к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, нарушая субординацию. Но времени терять на ее соблюдение не видел возможности.
Он шел к Октябрьскому, а не к Жукову еще и потому, что у Петрова и Октябрьского непросто складывались взаимоотношения, очень они по-разному оценивали боевую обстановку.
Октябрьский догадался о причине визита и сразу же спросил:
— О новом командующем? Обида за Петрова? На войне надо смирять самолюбие!
— Не о самолюбиях и не об обиде речь, Филипп Сергеевич! — твердо ответил Крылов, нисколько не смутившись. Он знал за Октябрьским манеру сбивать собеседника с позиций. Этим он выверял, насколько тверды убеждения оппонента. Но Крылова не сбить, слишком многое зависело сейчас, сумеет ли он убедить вице-адмирала.
— Напротив, — продолжал Крылов, — мы все очень польщены в Приморской, что прислали к нам такого выдающегося военачальника. Говорят, что звание Героя Советского Союза он получил в войне с белофиннами за то, что беспощадно вгрызался в линию Маннергейма!
— Ну а без иронии, что случилось? — перебил его Октябрьский.
— Приказал готовить план наступления на двадцать шестое... Прорыв на Симферополь!
Октябрьский нахмурился.
— Какими же силами? Уточните!
Повторить бы ему сейчас указание Черняка подготовить огонь кораблей для прорыва, Октябрьский тут же загорелся бы гневом, ибо трудна была эта задача под ударами немецкой авиации, и решать о вводе в бой кораблей могло только командование флотом.
Крылов ответил, как оно и было.
— Новый командующий отвергает наш расчет соотношения сил... Единственно реальный, при котором мы исходили из наличия бойцов, и требует расчета по наименованиям дивизий. У немцев семь дивизий, у нас семь... Он считает еще и прибывающую триста сорок пятую... Если мы всеми силами перейдем в наступление, то роли тут же переменятся. Не мы будем перемалывать немецкую живую силу, а немцы устроят Приморскую мясорубку... Я солдат! Я обязан подчиняться приказу, к двадцать шестому расчеты на наступление будут представлены Военному совету Севастопольского оборонительного района...
— У вас все? — спросил Октябрьский.
— Все! — ответил Крылов.
— Идите, Николай Иванович, занимайтесь своими делами... Обороной занимайтесь. О нашей беседе лучше помолчать...
В 13.00 24 декабря в Ставку пошла телеграмма:
«Экстренно. Москва. Тов. Сталину.
По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».
24 декабря С. И. Черняк вступил в командование Приморской, 26 декабря сдал командование опять Петрову.
И вовремя!
О каком наступлении могла быть речь, когда Манштейн отдал приказ по войскам овладеть Севастополем 28 декабря.
Но уже и Манштейн не распоряжался тем, в чем он не был хозяином. Он сузил фронт наступления. Все сосредоточилось около станции и на станции Мекензиевы горы. До Северной бухты оставалось значительно меньшее расстояние, чем немецкие войска прошли с 17 декабря.
В светлое время бои не прекращались ни на минуту. В бой уже вступила и вновь прибывшая 345-я дивизия. В полосе протяженностью всего в три километра Манштейн ввел в бой две дивизии. Станция переходила из рук в руки.
26 декабря по всему фронту, во всех четырех секторах, шли бои, но самые жестокие у станции Мекензиевы горы. Никто еще из обороняющих Севастополь не знал, что в этот день войска Закавказского фронта совершили прыжок через Керченский пролив. Десант закрепился на полуострове.
Манштейн о высадке десанта узнал в тот же час.
В своих воспоминаниях, приукрашивая в меру своих способностей свои «подвиги», Манштейн пишет: «Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь. Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказываться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной? К тому же казалось бесспорным, что легче будет высвободить силы из-под Севастополя после успеха на северном участке фронта, чем в случае преждевременного ослабления нажима на противника...»
После довольно невразумительного разъяснения о том, каким образом захлебнулся штурм, Манштейн резюмирует: «...Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».
Справедливое резюме! Но чтобы оно было произнесено десять лет спустя, севастопольцам пришлось удесятирить свои усилия в обороне, превзойти самих себя, чтобы отразить последние декабрьские удары, когда командующий 11-й армией поставил на карту не только свой престиж, но и голову, ибо действительно создавалась ситуация, при которой могла последовать гибель всей армии.
Уже имея за спиной десант в Керчи, Манштейн для окончательного прорыва к Северной бухте к 28 декабря сосредоточил на нескольких километрах прорыва четыре дивизии, решив пробиться по трупам своих солдат.
Все резервы обороны были исчерпаны к концу дня 28 декабря, фронт в районе станции Мекензиевы горы перестал быть сплошным.
29 декабря казалось, что фронт будет прорван. 30 декабря ожидался кризис. Командарм мобилизовал все силы, на рассвете, исчерпав все возможности с перегруппировкой, уехал на линию обороны.
Тогда Черноморский флот выставил свой последний резерв. В полночь на тридцатое вошел в Южную бухту линкор «Парижская коммуна», флагманский корабль. В нарушение всех правил он пришвартовался к железным бочкам, чтобы с места вести огонь по наступающему противнику в долине Бельбека, по его скоплениям, по вторым эшелонам, по его батареям. Рассвело. На счастье, день выдался пасмурным, низкая облачность сдерживала немецкую авиацию.
Громоподобные залпы орудий линкора разнеслись по всему фронту, приглушая канонаду всех иных орудий.
Никто не подсчитывал немецких потерь от его больших калибров ни в живой силе, ни в боевой технике. О потерях от такого класса огня обычно сообщают: «пропал без вести». Танки от прямого попадания превращались в обрывки железа, а от близкого разрыва снаряда их переворачивало.
Чуть позже в Северную бухту вошел новейший крейсер «Молотов» и произвел огневой налет по скоплению немецкой пехоты. Корпосты точно наводили уничтожающий огонь больших калибров. Немцы попытались ответить дальнобойными батареями, но линкор заставил их замолчать.
В шестом часу утра на КП армии дежурил начальник оперативного отдела штарма майор А. И. Ковтун.
Петров и Крылов прилегли отдохнуть.
Без какого-либо предуведомления в комнату дежурного вошел генерал-лейтенант с Золотой Звездой Героя Советского Союза на кителе. Строго, как будто бы строгость подкрепляла авторитет его звания, спросил:
— Кто вы такой?
Ковтун представился.
— Я — Черняк! — объявил вошедший. — Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза! Назначен командармом! Штаб армии поставлен об этом в известность?
Ковтун не только удивился, но даже и растерялся.
— Нам об этом ничего не известно! — ответил он. Надо было бы немедленно разбудить Крылова или Петрова. Но Черняк предупредил его вопросом:
— Где Петров?
— Спит! Он только что прилег!
— Пусть отдохнет! Пусть доберет отдыха последние минутки! Завтра некогда будет отдыхать. Что у вас за карта?
Ковтун наносил последние данные обстановки. Он невольно заслонил карту, но Черняк не обратил на это внимание.
— Оборона? — спросил он. — А вы, майор, академию кончали?
— Нет! — ответил Ковтун, все еще не зная, что ему делать с незнакомым генералом, сомневаясь, не делает ли он служебного преступления, продолжая с ним разговор над картой.
— Сразу видно, что академии не кончали! — продолжал Черняк. — Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.
Звание прибывшего не разрешало дерзость, хотя его замечание обличало полное непонимание происходящего.
— У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва! Но я вас расшевелю!
Ковтун не выдержал:
— Нельзя же наша дивизии равнять с немецкими. У них полные полки трехбатальонпого состава, а у нас половина полков — двухбатальонного! Да и батальоны неполные... А еще и отдельные подразделения.
— А вы, майор, не умеете слушать старших! Вас, как начальника оперотряда, прошу немедленно подготовить доклад о состоянии армии.
Ковтун разбудил Петрова и Крылова. Черняк предъявил Петрову приказ, подписанный командующим фронтом.
— Я не хочу сказать, что вы воевали плохо! — начал он. — В обороне вы кое-что сделали... Но оборона — прошедший этап. Вам известно, что происходит под Москвой? Наступил перелом в ходе войны, и то, что годилось вчера, сегодня не годится! Надо переходить в решительное наступление!
— Какими силами? — спросил Петров.
— Помилуйте! — повысил голос Черняк. — У вас дивизий больше, чем у Манштейна... Сейчас прибудет триста сорок пятая... Мы должны думать о прорыве к Симферополю, а вы тут так близко подпустили немцев, что они обстреливают корабли с берега...
Петров молчал. Он понимал, что с человеком, который способен сравнить силы Приморской армии с 11-й армией Манштейна, спорить о чем-либо бесполезно.
Крылову было что сказать генерал-лейтенанту с Большой земли, но и он сдержался по примеру командарма.
Он видел, что сейчас самое разумное уйти от спора; главное — познакомить Черняка с обстановкой на фронте, поэтому предложил:
— Иван Ефимович, побывайте с командующим в войсках, а мы тут подготовим приказ о вступлении Степана Ивановича Черняка в командование армией и соображения о наступлении...
Петров и Черняк поехали в войска, а Крылов незамедлительно направился к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому, нарушая субординацию. Но времени терять на ее соблюдение не видел возможности.
Он шел к Октябрьскому, а не к Жукову еще и потому, что у Петрова и Октябрьского непросто складывались взаимоотношения, очень они по-разному оценивали боевую обстановку.
Октябрьский догадался о причине визита и сразу же спросил:
— О новом командующем? Обида за Петрова? На войне надо смирять самолюбие!
— Не о самолюбиях и не об обиде речь, Филипп Сергеевич! — твердо ответил Крылов, нисколько не смутившись. Он знал за Октябрьским манеру сбивать собеседника с позиций. Этим он выверял, насколько тверды убеждения оппонента. Но Крылова не сбить, слишком многое зависело сейчас, сумеет ли он убедить вице-адмирала.
— Напротив, — продолжал Крылов, — мы все очень польщены в Приморской, что прислали к нам такого выдающегося военачальника. Говорят, что звание Героя Советского Союза он получил в войне с белофиннами за то, что беспощадно вгрызался в линию Маннергейма!
— Ну а без иронии, что случилось? — перебил его Октябрьский.
— Приказал готовить план наступления на двадцать шестое... Прорыв на Симферополь!
Октябрьский нахмурился.
— Какими же силами? Уточните!
Повторить бы ему сейчас указание Черняка подготовить огонь кораблей для прорыва, Октябрьский тут же загорелся бы гневом, ибо трудна была эта задача под ударами немецкой авиации, и решать о вводе в бой кораблей могло только командование флотом.
Крылов ответил, как оно и было.
— Новый командующий отвергает наш расчет соотношения сил... Единственно реальный, при котором мы исходили из наличия бойцов, и требует расчета по наименованиям дивизий. У немцев семь дивизий, у нас семь... Он считает еще и прибывающую триста сорок пятую... Если мы всеми силами перейдем в наступление, то роли тут же переменятся. Не мы будем перемалывать немецкую живую силу, а немцы устроят Приморскую мясорубку... Я солдат! Я обязан подчиняться приказу, к двадцать шестому расчеты на наступление будут представлены Военному совету Севастопольского оборонительного района...
— У вас все? — спросил Октябрьский.
— Все! — ответил Крылов.
— Идите, Николай Иванович, занимайтесь своими делами... Обороной занимайтесь. О нашей беседе лучше помолчать...
В 13.00 24 декабря в Ставку пошла телеграмма:
«Экстренно. Москва. Тов. Сталину.
По неизвестным для нас причинам и без нашего мнения командующий Закфронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., снял его с должности. Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений. Октябрьский, Кулаков».
24 декабря С. И. Черняк вступил в командование Приморской, 26 декабря сдал командование опять Петрову.
И вовремя!
О каком наступлении могла быть речь, когда Манштейн отдал приказ по войскам овладеть Севастополем 28 декабря.
Но уже и Манштейн не распоряжался тем, в чем он не был хозяином. Он сузил фронт наступления. Все сосредоточилось около станции и на станции Мекензиевы горы. До Северной бухты оставалось значительно меньшее расстояние, чем немецкие войска прошли с 17 декабря.
В светлое время бои не прекращались ни на минуту. В бой уже вступила и вновь прибывшая 345-я дивизия. В полосе протяженностью всего в три километра Манштейн ввел в бой две дивизии. Станция переходила из рук в руки.
26 декабря по всему фронту, во всех четырех секторах, шли бои, но самые жестокие у станции Мекензиевы горы. Никто еще из обороняющих Севастополь не знал, что в этот день войска Закавказского фронта совершили прыжок через Керченский пролив. Десант закрепился на полуострове.
Манштейн о высадке десанта узнал в тот же час.
В своих воспоминаниях, приукрашивая в меру своих способностей свои «подвиги», Манштейн пишет: «Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь. Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказываться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной? К тому же казалось бесспорным, что легче будет высвободить силы из-под Севастополя после успеха на северном участке фронта, чем в случае преждевременного ослабления нажима на противника...»
После довольно невразумительного разъяснения о том, каким образом захлебнулся штурм, Манштейн резюмирует: «...Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».
Справедливое резюме! Но чтобы оно было произнесено десять лет спустя, севастопольцам пришлось удесятирить свои усилия в обороне, превзойти самих себя, чтобы отразить последние декабрьские удары, когда командующий 11-й армией поставил на карту не только свой престиж, но и голову, ибо действительно создавалась ситуация, при которой могла последовать гибель всей армии.
Уже имея за спиной десант в Керчи, Манштейн для окончательного прорыва к Северной бухте к 28 декабря сосредоточил на нескольких километрах прорыва четыре дивизии, решив пробиться по трупам своих солдат.
Все резервы обороны были исчерпаны к концу дня 28 декабря, фронт в районе станции Мекензиевы горы перестал быть сплошным.
29 декабря казалось, что фронт будет прорван. 30 декабря ожидался кризис. Командарм мобилизовал все силы, на рассвете, исчерпав все возможности с перегруппировкой, уехал на линию обороны.
Тогда Черноморский флот выставил свой последний резерв. В полночь на тридцатое вошел в Южную бухту линкор «Парижская коммуна», флагманский корабль. В нарушение всех правил он пришвартовался к железным бочкам, чтобы с места вести огонь по наступающему противнику в долине Бельбека, по его скоплениям, по вторым эшелонам, по его батареям. Рассвело. На счастье, день выдался пасмурным, низкая облачность сдерживала немецкую авиацию.
Громоподобные залпы орудий линкора разнеслись по всему фронту, приглушая канонаду всех иных орудий.
Никто не подсчитывал немецких потерь от его больших калибров ни в живой силе, ни в боевой технике. О потерях от такого класса огня обычно сообщают: «пропал без вести». Танки от прямого попадания превращались в обрывки железа, а от близкого разрыва снаряда их переворачивало.
Чуть позже в Северную бухту вошел новейший крейсер «Молотов» и произвел огневой налет по скоплению немецкой пехоты. Корпосты точно наводили уничтожающий огонь больших калибров. Немцы попытались ответить дальнобойными батареями, но линкор заставил их замолчать.
7
Чем же был занят в эти дни Крылов, как выделить его роль, когда все, все командиры и рядовые, все подразделения, все участки обороны от мала до велика напряглись в титаническом усилии выстоять?
30 декабря он думал о предстоящих боях. Линкор и крейсер вынуждены были уйти, ибо прояснялось. Живой силы, способной остановить лихорадочный, почти бессознательный, вне всякого разума, натиск немцев, в распоряжении штаба Приморской армии уже не было.
Острие клина сузилось с девяти километров до трех. В эту бездонную воронку смерти Манштейн, не колеблясь, вливал новые и новые жертвы, которую при таком своем подходе, не дрогнув, мог завалить трупами своих солдат и пройти, невзирая ни на что. Такой немецкой силе нужно было поставить огневой заслон.
30 декабря он думал о предстоящих боях. Линкор и крейсер вынуждены были уйти, ибо прояснялось. Живой силы, способной остановить лихорадочный, почти бессознательный, вне всякого разума, натиск немцев, в распоряжении штаба Приморской армии уже не было.
Острие клина сузилось с девяти километров до трех. В эту бездонную воронку смерти Манштейн, не колеблясь, вливал новые и новые жертвы, которую при таком своем подходе, не дрогнув, мог завалить трупами своих солдат и пройти, невзирая ни на что. Такой немецкой силе нужно было поставить огневой заслон.