Дуэйн Диана. Малое небо

время были с ним!
- Так он сказал.
- А жить одному, выходит, не так одиноко?
- Не знаю. Для меня это такая же загадка, как и для тебя.
- Мам, а он _один_ живет? - осенило Анджелу.
- Насколько мне известно, один, - с завидным самообладанием ответила
миссис Джири.
- Но ты не знаешь точно? Спорим, скоро выяснится, что он опять
собирается жениться. Может, на моей ровеснице. Мужчины ведь так обычно
поступают, да? Ох уж эти мужчины... Вот увидишь, как он стушуется, когда
станет знакомить меня с ней. Наверняка он тратит кучу денег и шикарно
одевает ее, так что она знает себе цену... Если бы мне новую юбку,
одну-единственную. А ты все тянешь, тянешь, целую вечность...
- Анджела, детка, - сказала миссис Джири, вставая со стула. - Зачем ты
клянчишь у меня кожаную юбку, она ведь в три-четыре раза дороже обычной, у
тебя в голове все перемешалось: юбка и сумасбродные фантазии о браке
твоего отца с пятнадцатилетней девчонкой, о вашем соперничестве и борьбе
за отцовскую любовь. Мне остается лишь сказать, что тебе пора в постель. В
твоем возрасте надо побольше отдыхать.


Дэвид лежал у себя наверху в спальне, натянув простыню до подбородка.
Он отчего-то проснулся, и теперь вот никак не удавалось заснуть снова. И
он решил поразмышлять о том, о сем. Ведь только ночью и можно подумать, а
днем - быстрей вставай, быстрей собирайся, быстрей беги в школу, торчишь
там целый день, потом домой за уроки, а там и спать пора. Дэвид ненавидел
такую жизнь; одно утешало - вечно так не будет. Это папа ему сказал.
Однажды, давным-давно, когда ему было лет семь или даже шесть, папа
заметил, что он ходит кислый, посадил к себе на колени и поговорил с ним.
"Знаешь, жизнь меняется, - сказал он. - Проходит несколько лет, и она
меняется, становится совсем другой. И нет такого несчастья, которое
длилось бы вечно. Так что шагай вперед, не унывай. Запомнил?" Дэвид
ответил "да" и вправду запомнил отцовские слова.
Комнату заливал мягкий свет ночника. Дэвид немного подумал об отце, но
очень скоро переключился на уток. Он часто ходил кормить их на круглый
пруд в парке. Неподалеку от пруда протекала речка, и утки иногда
разнообразия ради перелетали туда поплавать, но каждый раз возвращались на
свой пруд. Когда Дэвид был совсем маленьким, на пруд его водил кто-нибудь
из домашних, а теперь он ходит туда сам. На кухне у него был мешочек, в
который он собирал остатки хлеба и печенья; все это он уже делал сам.
Утки качались на воде, как игрушечные лодки. На самом деле там были
утки и селезни. Он знал про это. Только никогда не увидишь, как они
занимаются этим. Может, ночью, как люди. Самое удивительное в селезнях -
их окраска, перышки так и переливаются на свету, пока они плавают. Пятна
бензина на гладкой мутной воде. Заросли высохшего камыша зимой.
Почему так весело кормить уток? Бросишь им хлеба, и они начинают
отнимать его друг у друга, нырять за ним. Порой ему казалось, что
какой-нибудь утке почти ничего не доставалось; те, что проворнее и смелее,
выхватывали корм прямо у нее из-под носа. Тогда он принимался бросать хлеб
специально для той, невезучей. Если же ей все равно не перепадало, он
хитрил - бросал несколько кусков подальше от стаи, чтобы невезучка
подплыла туда, а уж там ей свобода. Интересно - бросишь кусочек вбок, а
утка за ним, как за магнитом. Все равно что шахматные фигуры
переставляешь. Или все равно что бог. Бог может выбрать кого-нибудь и
повести его одной дорогой - где болезнь подстерегает, или другой - где
счастье ожидает. Так и здесь. Захочешь - можно заставить утку оторваться
от стаи и стать доброй. А захочешь - можно сделать, что она разозлится.
Гоняй ее по пруду и все время бросай кусочки хлеба впереди нее, но чуть
дальше, чтобы она не сумела их сразу схватить: пока подплывет - они уже
утонули. А бедняжка плывет и плывет голодная. Бог тоже мог бы так сделать,
если б захотел. Но утки не умеют молиться. А если б умели, что бы они
просили?
Он - вроде как бог, но он будет добрым богом. Утки привыкнут к нему и
поймут, что раз Дэвид бросает им хлеб, так это для того, чтобы они ели, а
не для того, чтобы заставить их гоняться за кормом. И тогда на крошечном
пятачке вселенной, на круглом пруду с густым камышом, восторжествуют добро
и справедливость.
Он расскажет об этом папе. Папе понравится его план. Если только они
увидятся когда-нибудь, он непременно ему скажет: пруд с утками -
счастливое место. Это я так сделал. И тогда папа обязательно улыбнется
ему.


- Спасибо, дорогая, я не голоден, - сказал Филип Робинсон жене. - Я
подумал, что тебе, вероятно, будет легче не ждать меня с ужином, и
перекусил по дороге.
- Я держала для тебя ужин на огне, - сердито бросила она в ответ.
Безусловно, если бы не гости - Кит и Элис Доултон, - жена обрушила бы на
него огонь всего оружия, которым располагают женщины.
- Прошу прощения, - улыбнулся Робинсон гостям. - Дженифер, надеюсь,
объяснила, почему я задержался.
- Там что-то приключилось с Артуром Джири, - ответил Кит Доултон,
спокойный коротышка, куривший трубку под стать его росту.
- Надеюсь, сейчас он уже в безопасности, - подхватила Элис Доултон,
стараясь по мере сил разрядить обстановку. Ей было абсолютно безразлично,
что случилось с Артуром Джири, безразличие это проглядывало в каждом ее
слове, как проглядывают сквозь тонкий лист бумаги буквы, напечатанные на
обратной стороне. - Вам удалось успокоить его?
- О, в этом не было никакой нужды! - воскликнул Робинсон, наливая себе
изрядную порцию виски. Он старался не смотреть на жену. - Его спокойствию
позавидуешь.
- Я так поняла, что он не соглашается покинуть вокзал, - продолжала
Элис. - Мы уж представили себе, как он воюет с полицией.
- Никто и не пытался силой выпроводить его оттуда, хотя бы потому, что
никто не знает, что он проводит там дни и ночи напролет.
- Никто, кроме тебя, - ядовито вставила жена.
- У нас же свободная страна, - бесстрастно заметил Доултон.
- Сумасшествие не имеет никакого отношения к свободе, Кит. - Виски
придало Робинсону смелости, он говорил отрывисто и уверенно.
- Сумасшествие? - Глаза Доултона округлились. - Полагаете, даже так?
- А мне послышалось, вы сказали, что он совершенно спокоен, - вмешалась
Элис Доултон.
- Ну и что же, все зависит от того, о какой форме сумасшествия говорит
Филип, - сказал ее муж. - Как известно, при некоторых формах больной
внешне абсолютно спокоен.
- У него маниакальное состояние или еще что-нибудь? - спросила Элис
Доултон. - По-моему, скорее всего, он нарочно придумал какую-нибудь
небылицу и заморочил Филипу голову.
Естественно, думал Робинсон, у такой женщины на все готовы словесные
клише. Откинувшись на спинку кресла, он разглядывал своих гостей,
полуприкрыв глаза, испытывая почти наслаждение от острой неприязни к этим
людям. Миссис Доултон была тощей, похожей на птицу, нос клювиком, таких в
юности называют "малышка", "живчик". Ее миниатюрная фигурка весьма
гармонировала с коротенькой фигуркой мужа; парочка эта, казалось,
выпорхнула на прогулку из кукольного домика. Они сидели в деревянных
позах, словно игрушки, и были готовы болтать о Джири так же, как о
сенсации, вычитанной из газет.
Дженифер Робинсон, высокая, надменная женщина, чье выражение лица, как
правило, почти ничего не выражало, оставаясь непроницаемым, даже когда она
радовалась или сердилась, спросила у Элис Доултон:
- Элис, а для чего Артуру Джири придумывать?
- Вы же знаете, - с готовностью ответила миссис Доултон, - он ушел из
дома.
- Они расстались с женой, это ясно, - сказал Робинсон. - По-моему, это
ни для кого не секрет.
- Ну так вот, - продолжала Элис Доултон, - будет развод, наймут
детективов, судебный чиновник подготовит дело, начнутся всякие
разбирательства. - В глазах ее забегали огоньки, она обожала смаковать
подобные темы. - Естественно, что, встретив на Паддингтонском вокзале
знакомого, Артур Джири тут же решил замести следы.
Робинсону лень было отвечать, и разговор снова поддержала Дженифер:
- Вы знаете его жену? Меня знакомили с ней как-то, но я не запомнила ее
имени.
- Элизабет, - тотчас ответила миссис Доултон. - Я не знаю ее, но
кто-то, помнится, рассказывал мне, как она прелестна и какой у них чудный
дом. Я даже запомнила слово в слово: "Элизабет Джири удивительно
организованная женщина, не знаю ей равных".
- Сомнительный комплимент, - заметил Доултон с улыбкой.
- Знаю, что у тебя на уме, - парировала жена. - Любая женщина с
чувством долга перед мужем и семьей для тебя питон, чудовище какое-то,
норовящее задушить всех домочадцев. Ведь так, я угадала?
- Мужчины воображают, что в доме все делается само собой, - добавила
Дженифер Робинсон. - Они уверены, что, когда уходят утром по своим делам,
мы сушим волосы или листаем журналы, а в доме все получается само собой.
Объединенные возмущением по поводу угнетенного положения женщины в
семье, обе дамы сурово смотрели на своих мужей.
- Вернемся к Артуру Джири, - начал Доултон. Все ждали, что он скажет
дальше, а он принялся раскуривать трубку-коротышку; пришлось дожидаться,
пока он сделает затяжку, одну, другую, третью, и табак потемнеет. Наконец
он бросил спичку и закончил фразу: - Лично я не принимаю версии Элис. Не
станет он ничего придумывать, поскольку это легко проверить. Если он все
время торчит на вокзале, значит, живет либо в привокзальной гостинице,
либо в какой-нибудь другой поблизости, и детектив сможет все выяснить за
полчаса.
- При чем тут детективы? - Терпение Робинсона лопнуло. - Да все
детективы мира сойдутся на одном: Артур Джири попал в беду. Это ясно как
день. Я не слишком хорошо с ним знаком, не берусь судить, что с ним
произошло, но, видно, ему несладко и он потерял способность трезво
оценивать происходящее.
- И поэтому он живет на вокзале, - усмехнулась миссис Доултон. - Он
что, зациклился на поездах и всем прочем?
- Интересно, как он устроился с финансами, - сказал Доултон. - Я к
тому, что, зная это, можно судить, насколько он утратил связь с
реальностью.
- С чего вы взяли? - возразил Робинсон. - Некоторые сохраняют
поразительную трезвость мысли в финансовых вопросах, но живут при этом в
мире чистейших фантазий.
- И все же, - продолжал Доултон, попыхивая трубкой, - если он оставил
жене достаточно денег, значит, чувство долга в нем не притупилось.
- Нет, _притупилось_, - упрямо перебила Элис Доултон. - Уйти из дома,
свалить все заботы на жену - это безответственно с любой точки зрения.
Деньги еще не все, если хочешь знать, Кит.
Робинсон снова налил себе виски, не обращая внимания на жену, которая
слегка вскинула брови. Он чувствовал, что еще немного - и они признают
душевнобольным его самого.
- Послушайте, не про то мы говорим...
- Джулиан, - резко перебила его миссис Робинсон, - ты давно там?
Все посмотрели на полуоткрытую дверь. Растрепанный мальчик в пижаме,
босой, замер в темном холле футах в шести от двери.
- Входи, Джулиан, - снизошла миссис Робинсон.
Фигурка нехотя приблизилась к дверной щели. Джулиан оглядел
присутствующих, но в гостиную не вошел.
- Почему ты не в постели? - спросила миссис Робинсон.
- Мне хочется есть. Спустился, чтобы взять печенье.
- И что же - взял?
Джулиан, помедлив, разжал руку - на ладони лежала недоеденная половинка
печенья.
- Иди наверх. Спокойной ночи, - мягко сказал отец.
- Спокойной ночи. Папочка!
- Да?
- Ты укроешь меня?
- Ты уже большой, - вмешалась миссис Робинсон.
- Но у меня все сбилось в кровати.
- Пойдем поглядим, - сказал Робинсон и поднялся. Жена и так вне себя,
оттого, что он опять поступал ей наперекор, хуже не станет; он знал, она
не любит, когда их девятилетний сын вдруг начинает вести себя как
маленький. Но он-то понимал, каково Джулиану. Мир такой неуютный и
холодный, кому иногда не хочется, чтобы его уложили в постель и
поцеловали?! Он поднимался по лестнице за Джулианом, и хрупкое тельце
ребенка неожиданно вызвало прилив жалости в сердце этого бесстрастного
человека. Он представил себе Артура Джири в тревожном полумраке вокзала:
одинокий, затерянный в ледяном море времени, Джири вдруг начинает
понимать, что обречен цепляться изо всех сил за немую, мертвую и мрачную
скалу - за этот вокзал. Артуру Джири когда-то тоже было девять, как сейчас
Джулиану. Робинсон ужаснулся при мысли, что Джулиан живет в том самом
мире, который довел Джири, человека преуспевающего и талантливого, до
такого состояния... Он поцеловал мальчика, аккуратно подоткнул одеяло
(постель сбилась самую малость) и, преисполненный твердой решимости,
вернулся в гостиную.
- Я знаю, что надо делать, - сказал он.
- Господи, да сколько же можно об этом Артуре Джири, - возмутилась
жена. - Мы говорили уже совсем о другом, и, поверь, нам было не скучно.
Робинсон не сводил с нее глаз.
- Можешь говорить о чем угодно. А я пойду звонить Морису Блейкни.
- Морису Блейкни? - Доултон наморщил лоб. - Сотруднику Грейсона?
Местную психиатрическую клинику, официально называвшуюся "Больница и
клиника Чарльза Грейсона", все именовали просто "Грейсон".
- Он принимает больных и без направления, - добавил Робинсон и стоя
допил виски. - Мы с Дженифер немного знаем его.
- Ты собираешься позвонить ему и рассказать об Артуре Джири? -
недоверчиво спросила Дженифер.
- Если он дома. Если нет, позвоню завтра утром. Нельзя терять времени.
- Боишься, что Артур Джири бросится под поезд или совершит еще
что-нибудь?
- Что Артур Джири может сделать, а что нет, меня не касается, - отвечал
Робинсон, сознавая, что, если теперь не настоит на своем, жена так и будет
командовать им всю жизнь. - Я только знаю, что он болен и об этом следует
известить врача-специалиста.
- Будьте осмотрительней, - предупредил Доултон. - Как бы с вас не
взыскали за оскорбление личности.
Он робко улыбнулся, сжав зубами трубку.
- По мне, лучше пусть взыщут, чем думать, что я был рядом и не помог
больному.
Он вышел в холл, где находился телефон, надел очки и набрал номер
доктора Блейкни.
В привокзальной гостинице Джири снимал номер с ванной. Поначалу он было
хотел взять себе другой, но дня через два решил, что иметь для ночного
отдыха уютный уголок с маленькими удобствами вовсе не помеха его жизни на
вокзале.
Было одиннадцать вечера того самого дня, когда Джири встретился с
Робинсоном. Он только что принял ванну и обтирался полотенцем. Уже
приготовил пижаму - собирался лечь пораньше. Стал вытирать спину - и вдруг
понял, что ложиться так рано нельзя. За весь день он ни с кем словом не
перекинулся. Ранним утром, разглядывая витрины киоска, он наткнулся на
интересную книжку, автор которой в свое время работал с ним в одном
институте. Книжка была научно-популярная, но в ней были кое-какие свежие
мысли, и Джири давно собирался ее прочитать. Купив книжку, он тут же, за
завтраком, начал читать, да так и читал целый день и размышлял над ней.
Вот время незаметно и пробежало, а сейчас, стоя возле кровати, он
почувствовал, что его тянет к людям, и решил спуститься в кафе выпить
чего-нибудь на сон грядущий.
Он начал одеваться. Чашку чая или кофе? И то и другое взбодрит его,
потом не уснешь, а пить на ночь алкоголь, чтобы успокоиться, у англичан не
принято. Горячее молоко? Блестящая идея. Надо бы прихватить с собой фляжку
и плеснуть в молоко чуточку виски. Конечно, чтоб никто не заметил, а то
ведь у англичан так не принято. Он даже улыбнулся, завязывая галстук.
Горячее молоко, люди, глоток виски, ну, может, пролистать еще раз книжку
бывшего коллеги. Там есть кое-какие места, которые он хотел перечитать
внимательнее. Тогда она прочно осядет в мозгу, и можно будет не спеша
поразмыслить над ней.
Джири сунул в карман плаща фляжку с отличным шотландским виски.
Умиротворенный и довольный, он спустился в лифте и вышел на вокзал. Там
еще толпился народ. Платформы пустеют лишь после полуночи. Но Джири после
полуночи, как правило, уже в постели.
Он толкнул дверь ближайшего кафе. На вокзале их три, а это - самое
неуютное - закрывалось позже остальных. Ясно, администрация решила, может
и не отдавая себе в этом отчета, что опоздавшие пассажиры должны
радоваться тому, что есть, и вовсе не обязательно предоставлять к их
услугам просторное и радующее взгляд помещение. Джири частенько заглядывал
в это кафе, там было два зала. Пройдешь с подносом вдоль стойки, где тебя
обслужат, по проходу, отгороженному перилами, и можно сесть за столик в
этом же зале или перейти под аркой в соседний. Наверняка это помещение,
как и вся старая часть вокзала, предназначено было для других целей. Зато
из-за стойки второй зал не был виден, поэтому можно разрешить себе
какую-нибудь вольность, например после одиннадцати часов плеснуть виски в
стакан горячего молока, официанты не заметят.
По этой и другим схожим причинам посетители предпочитали второй зал,
там им никто не мешал. Хватившие лишку заходили сюда вздремнуть
часок-другой, уронив на столик голову. Бродяги обменивались тумаками, а
подростки в темноте под столиками покупали и продавали героин.
Джири взял стакан горячего молока, прошел во второй зал, сел и
осмотрелся. Ему хотелось понять, что именно делает зал таким отталкивающе
уродливым. Остановиться на чем-нибудь было трудно, здесь все уродливо -
формой, цветом или тем и другим вместе. Да, глаз задержать не на чем: в
этот притон стекались люди усталые и издерганные, странно еще, подумал
Джири, что прямо здесь не происходят то и дело самоубийства.
Ему-то было очень даже весело. Он устроился в дальнем углу и видел весь
зал как на ладони - и наконец понял, что самое безобразное тут - стулья,
стоявшие у противоположной стены. Их металлические ножки были привинчены к
полу, плоские вращающиеся сиденья обтянуты искусственной кожей. Джири
разглядывал стулья, и казалось, они доверительно делились с ним всеми
тайнами современного массового общества. Ты не имеешь права двигать стулья
по залу: они закреплены на одном определенном, положенном им месте, но ты
можешь их вертеть. Куцая свобода! Ничего для утешения, все - для удобства.
Металлические стулья-грибы скалились, как вставные зубы, в зловещей
ухмылке.
Джири не спеша опустил руку в карман и нащупал фляжку. Отвинтил крышку
и, отмерив ровно Две порции виски, вылил их в горячее, исходящее паром
молоко. Он вообще любил выпить немного виски на ночь; но теперь главное -
не пристраститься к выпивке. Не поддаваться искушению увеличить вечернюю
дозу.
Закончив эту операцию, он завинтил крышку, поднес стакан к губам и тут
сообразил, что к нему кто-то обращается.
- Вот это в самом деле друг в этакую холодрыгу. Это уж как пить дать.
Джири обернулся. Старик ирландец весьма дорожил такой дружбой, это было
заметно по его тяжелому багровому носу и желтым полуприкрытым белкам глаз.
Он расплылся в радостной улыбке и проковылял к столику Джири.
- Что и говорить, богом забытая страна, - заметил он, проворно выхватив
фляжку из рук Джири, - негде горло промочить, коли устал и на сердце
тяжко.
Он понес было фляжку к губам, но Джири сжал его запястье.
- Налей себе сколько хочешь, но из горла пить не стоит.
Ирландец понимающе хихикнул:
- Боишься, лишнего тяпну? Но ты вроде бы сказал "да", и на том спасибо.
Бог простит коннемаров, они-то прямо из ведер хлестали. - Он взял
оставленную кем-то чашку, понюхал ее. - Хм. Чай. Сойдет. Если бы кофе,
другую бы нашел. А чай доброму солоду не помеха. - Он набулькал почти
полчашки. - За твое доброе сердце. Хоть и англичанин, а с понятием к
ближнему. Сразу видать, порядочный человек. Пускай господь хранит мою
Коннемару. Мою отчизну. Неплохо бы теперь податься туда.
- Неплохо бы, - кивнул Джири.
- Сердце у тебя доброе. Перевелись нынче башковитые люди. Вот раньше -
славное было время. Слишком много черных расплодилось по стране. А белый
человек работы себе найти не может, готов на четыре точки встать, что твоя
лошадь.
Он налил себе еще. Джири захлопнул книжку и огляделся, раздумывая, как
бы избавиться от непрошеного собеседника. И встретился взглядом с рослым
парнем в грязной спецовке и тяжелых сапогах, тот сидел неподалеку на
стуле-грибе и с лютым подозрением следил за Джири.
- Кругом чернота, - продолжал гражданин Коннемары. - Только не на
тяжелых работах. Если белому человеку нужно подработать, он должен лезть
под землю, что твой крот. Я вот нынче так работал. Спустили меня в люк, в
длиннющую трубу, потом туда же - провода какие-то, водища на меня лилась в
три ручья.
- Да, не очень приятно, - сказал Джири.
- И ни одного черного поблизости, - продолжал старик. - Они-то
быстрехонько смываются, когда им что не по вкусу. Мне шестьдесят семь. Я
должен бы им втемяшивать, что и как делать, а не лезть в дыру в этот
потоп. Сердце твое бы разорвалось глядеть на такое. Бедная моя матушка,
увидь она меня там, восстала бы из гроба. Не думал я, что в землю придется
зарываться, пока не стукнет смертный час. Но не вечно же так будет,
господь услышит меня. И покарает этих черных мерзавцев язычников.
- Я не совсем понимаю, в чем они виноваты, - заметил Джири.
- В чем? - Лицо старика перекосилось от ярости. - Да в том, что белый
человек им в отцы годится, а должен ползти, как суслик, под землю, да еще
вода на голову льет. Они кокаином балуются, сам видел, как они его нюхают.
Ни один христианин не употребляет наркотики. Так ведь? Отвечай! - Он
привстал, навалившись на стол, и впился в Джири скошенными от злобы
глазами. - Растолкуй мне, отчего это и почему, мистер, если можешь. Я
видел, как они его нюхали своими черными носами. Скоты.
- Выпей еще. - Джири понимал, что лучше дать старику поскорее
опорожнить фляжку, чем терпеть его болтовню: пока виски не кончится, от
него не избавишься.
Он вылил ему из фляжки почти все, старик из Коннемары совсем опьянел и
стал агрессивным. Проглотив виски, он сел, тяжело дыша, полные обиды глаза
уставились на Джири.
- Я в отцы им гожусь, а когда я вылез из норы и разогнулся, десятник
заявил, что меня уволили. Спрашиваю - почему это, а он отвечает, что я,
мол, устроил себе перекур во внеурочное время. А эти черные нечестивцы
прятались за сараем и нюхали кокаин. Небось подкупили его. Вот ему и в
голову не пришло сказать, что он увольняет их.
- Послушай, - начал успокаивать его Джири, - у тебя сегодня был тяжелый
день, тебя здорово обидели. Почему бы тебе не пойти домой и не лечь спать?
А завтра...
- Спать! - вскричал гражданин Коннемары. - Издеваешься, Что ли? Я тебе
в отцы гожусь. Ты же отлично знаешь, мне некуда идти, у меня нет дома.
Дьяволу спать в той дыре, где сплю я. Смеешься надо мной, английская
морда! - Он громко зарыдал.
- Да нет же, не смеюсь. - Джири совсем растерялся. Краем глаза он
видел, как рослый парень поднялся со стула и направился к ним. - Я ведь не
знал, что ты бездомный, - увещевал он рыдающего старика. - Откуда мне
знать?
- Перестань издеваться над ним, - негромко и зловеще произнес парень,
наклонясь к уху Джири. Он говорил с тем же акцентом, что и старик.
- Правда твоя, Падди, - хлюпал старик. - Сперва черные измывались, а
теперь он. Жуткий день, это уж как пить дать, - хныкал он над своей
чашкой.
- Ну-ка, поди сюда, мистер. Поглядим, кто тут зубоскалит, - сказал
молодой ирландец. Джири взглянул на него - на вздувшейся от гнева шее
отчетливо проступали толстые узлы вен.
- Я не... - заикнулся было он.
- Можешь выйти, можешь остаться, и здесь свое получишь, мне без
разницы, - выдохнул парень. Он быстро огляделся, прикидывая степень
опасности, которой ему грозила стычка. Опасность невелика: в зале было
всего двое, да еще в углу спала старуха, положив голову на столик. Те
двое, в длинных плащах, едва различимые в полутьме зала, поставили свои
чашки и исчезли. Джири смотрел им вслед, судорожно пытаясь найти выход из
создавшегося положения, но ничего не мог придумать.
Все произошло мгновенно. Молодой ирландец сказал спокойно, словно в
беседе: "Ты мерзкий английский ублюдок" - и кулаком ударил Джири в лицо;
хлынула кровь, покрывая темными пятнами рубашку и пиджак.
Джири соскользнул со стула, закрыв лицо руками. Он лежал на полу, а
ирландец бил его сапогом - один удар, второй, третий. После каждого
глухого удара Джири издавал громкий, звериный крик. Парень повернулся и
неторопливо направился к дверям, вышел из кафе и растворился в полумраке
вокзала. Старик поднялся, испуганно бросил растерянный взгляд на
неподвижное тело Джири и заковылял за парнем.
- Падди! Падди! - жалобно гнусавил он. - Подожди меня!
Голос его вскоре замер.
Старуха в углу проснулась, оторвала голову от скрещенных на столе рук и
увидела Джири. Он опирался на здоровый локоть, другая рука безжизненно
повисла, как крыло искалеченного насекомого.
- Боже мой! - завопила старуха. - Убили, убили!
Голоса в соседнем зале стихли.
- Убили! - снова закричала она. - Пустите меня! Я ничего не видала! Я
не знаю, как это случилось! Я спала!
В дверях показались люди. При виде Джири, истекающего на полу кровью,
они на миг замерли, потом подбежали и подняли его. Вызвали врача. Привели
с улицы полицейского. Джири осторожно уложили поудобнее. Он что-то
невнятно бормотал, из носа все еще текла кровь. Дыхание было неглубоким.
Ему, да и всем остальным, казалось, что прошла вечность, пока наконец не
приехала "скорая помощь".
Больница находилась рядом. Дежурный врач-травматолог тотчас же сделал
все необходимое. Смыли с лица кровь, остановили кровотечение, на ребра
наложили пластырь; Джири пришел в себя и даже умудрился выпить чашку чаю.
Нос каким-то чудом уцелел. Молоденькая медсестра, пряча робость и