Страница:
– Правда? – презрительно рассмеялся король. – Они мне, впрочем, ничего не сделали, Диана, решительно ничего. Однако вернемся к твоему Габриэлю. Ведь ты его Габриэлем назвала?
– Да…
– И у него не было другого имени?
– Я, по крайней мере, не знала другого. Он был сирота, как и я, и при мне никогда не было разговора о его отце.
– Словом, у вас нет, Диана, другого возражения против намеченного вашего брака с Монморанси, кроме давнишней вашей привязанности к этому молодому человеку, так?
– Но она заполняет все мое сердце, государь.
– Прекрасно, Диана, я бы, пожалуй, не пытался бороться с голосом вашего сердца, если бы друг ваш был здесь и мы могли бы его узнать и оценить. И хотя, как я догадываюсь, это человек сомнительного происхождения…
– Но ведь и в моем гербе есть полоса, ваше величество.
– Но у вас есть, по крайней мере, герб, сударыня, и соблаговолите вспомнить, что для Монморанси, как и для дома де Кастро, великая честь открыть свои двери перед моей узаконенной дочерью. А ваш Габриэль… Но речь не об этом. Для меня существенно то, что он шесть лет не подавал о себе вестей. Быть может, он забыл вас, Диана, и любит другую?
– О, государь, вы не знаете Габриэля! У него постоянное, верное сердце, и любовь его погаснет только с жизнью.
– Хорошо, Диана. Вам изменить и впрямь мудрено, и вы правы, отрицая это. Но, судя по всему, этот молодой человек ушел на войну. Разве не приходится считаться с возможностью гибели на войне?.. Дитя мое, я огорчил тебя. Вот уже ты побледнела, и глаза у тебя полны слез. Да, я вижу, твое чувство глубоко! Я мало видел примеров подобного чувства и самой жизнью приучен не слишком-то доверять великим страстям, но над твоею я шутить не стану и хочу отнестись к ней с уважением. Подумай, однако, голубка моя, в какое трудное положение поставит меня твой отказ, и отказ ради чего? Ради детской любви, предмет которой даже перестал существовать ради воспоминаний, ради тени. Если я оскорблю коннетабля, взяв обратно свое обещание, он возмутится не без основания, дитя мое, и, быть может, оставит свой пост. А тогда уже не я буду королем, им будет герцог де Гиз. Пойми, Диана: из шести братьев Гизов первый, герцог, возглавляет все военные силы Франции; второй, кардинал, управляет всеми ее финансами; третий командует моими марсельскими галерами; четвертый сидит в Шотландии, а пятый вскоре заменит Бриссака в Пьемонте. Таким образом, я, король, не могу располагать в своем королевстве ни одним солдатом, ни одним экю без их согласия. Я говорю с тобою откровенно, Диана, я объясняю тебе положение вещей. Я прошу, а мог бы приказывать. Но мне гораздо приятнее положиться на твое собственное суждение. Я хочу, чтобы не король, а отец склонил свою дочь посчитаться с его намерениями. И я добьюсь твоего согласия, потому что ты добрая и преданная дочь. В этом браке – все мое спасение, Диана: он усиливает Монморанси и ослабляет Гизов. Он уравновешивает обе чаши весов, коромысло которых – моя королевская власть. Гизы будут менее горды, Монморанси более предан… Ты не отвечаешь, Диана? Неужели ты останешься глуха к просьбам твоего отца, который не неволит тебя, не тиранит, а, наоборот, принимает во внимание твои чувства и только просит тебя не отказать ему в первой же услуге, которую ты можешь ему воздать за то, что он сделал и еще сделает для твоего счастья? Ну что, Диана, дочь моя? Ты согласна?
– Государь, – ответила Диана, – когда вы просите, вы в тысячекрат сильнее, чем когда приказываете. Я готова пожертвовать собою ради ваших интересов, однако с одним условием.
– С каким же, дитя мое?
– Этот брак состоится только через три месяца, а до тех пор я справлюсь о Габриэле у Алоизы да и в других местах. Если его уже нет в живых, я буду знать наверняка, а если он жив, я смогу попросить его вернуть мне слово.
– От всего сердца согласен, – обрадовался Генрих, – и должен заметить, что при всем своем ребячестве ты все же довольно рассудительна. Итак, ты примешься за розыски своего Габриэля, и я тебе даже, если нужно, помогу, а через три месяца ты обвенчаешься с Франциском, к чему бы розыски ни привели, будь твой юный друг жив или мертв.
– Теперь уж я и сама не знаю, – скорбно поникла головой Диана, – чего мне больше желать: жизни его или смерти.
«К счастью или к несчастью, придворная жизнь обломает ее», – улыбнувшись, подумал король.
А вслух произнес:
– Пора теперь в церковь, Диана. Дайте мне руку, я провожу вас до большой галереи, а после обеда увижу вас на состязаниях и карусели. И если вы не слишком на меня сердитесь, соблаговолите рукоплескать ударам моего копья на турнире!
– Да…
– И у него не было другого имени?
– Я, по крайней мере, не знала другого. Он был сирота, как и я, и при мне никогда не было разговора о его отце.
– Словом, у вас нет, Диана, другого возражения против намеченного вашего брака с Монморанси, кроме давнишней вашей привязанности к этому молодому человеку, так?
– Но она заполняет все мое сердце, государь.
– Прекрасно, Диана, я бы, пожалуй, не пытался бороться с голосом вашего сердца, если бы друг ваш был здесь и мы могли бы его узнать и оценить. И хотя, как я догадываюсь, это человек сомнительного происхождения…
– Но ведь и в моем гербе есть полоса, ваше величество.
– Но у вас есть, по крайней мере, герб, сударыня, и соблаговолите вспомнить, что для Монморанси, как и для дома де Кастро, великая честь открыть свои двери перед моей узаконенной дочерью. А ваш Габриэль… Но речь не об этом. Для меня существенно то, что он шесть лет не подавал о себе вестей. Быть может, он забыл вас, Диана, и любит другую?
– О, государь, вы не знаете Габриэля! У него постоянное, верное сердце, и любовь его погаснет только с жизнью.
– Хорошо, Диана. Вам изменить и впрямь мудрено, и вы правы, отрицая это. Но, судя по всему, этот молодой человек ушел на войну. Разве не приходится считаться с возможностью гибели на войне?.. Дитя мое, я огорчил тебя. Вот уже ты побледнела, и глаза у тебя полны слез. Да, я вижу, твое чувство глубоко! Я мало видел примеров подобного чувства и самой жизнью приучен не слишком-то доверять великим страстям, но над твоею я шутить не стану и хочу отнестись к ней с уважением. Подумай, однако, голубка моя, в какое трудное положение поставит меня твой отказ, и отказ ради чего? Ради детской любви, предмет которой даже перестал существовать ради воспоминаний, ради тени. Если я оскорблю коннетабля, взяв обратно свое обещание, он возмутится не без основания, дитя мое, и, быть может, оставит свой пост. А тогда уже не я буду королем, им будет герцог де Гиз. Пойми, Диана: из шести братьев Гизов первый, герцог, возглавляет все военные силы Франции; второй, кардинал, управляет всеми ее финансами; третий командует моими марсельскими галерами; четвертый сидит в Шотландии, а пятый вскоре заменит Бриссака в Пьемонте. Таким образом, я, король, не могу располагать в своем королевстве ни одним солдатом, ни одним экю без их согласия. Я говорю с тобою откровенно, Диана, я объясняю тебе положение вещей. Я прошу, а мог бы приказывать. Но мне гораздо приятнее положиться на твое собственное суждение. Я хочу, чтобы не король, а отец склонил свою дочь посчитаться с его намерениями. И я добьюсь твоего согласия, потому что ты добрая и преданная дочь. В этом браке – все мое спасение, Диана: он усиливает Монморанси и ослабляет Гизов. Он уравновешивает обе чаши весов, коромысло которых – моя королевская власть. Гизы будут менее горды, Монморанси более предан… Ты не отвечаешь, Диана? Неужели ты останешься глуха к просьбам твоего отца, который не неволит тебя, не тиранит, а, наоборот, принимает во внимание твои чувства и только просит тебя не отказать ему в первой же услуге, которую ты можешь ему воздать за то, что он сделал и еще сделает для твоего счастья? Ну что, Диана, дочь моя? Ты согласна?
– Государь, – ответила Диана, – когда вы просите, вы в тысячекрат сильнее, чем когда приказываете. Я готова пожертвовать собою ради ваших интересов, однако с одним условием.
– С каким же, дитя мое?
– Этот брак состоится только через три месяца, а до тех пор я справлюсь о Габриэле у Алоизы да и в других местах. Если его уже нет в живых, я буду знать наверняка, а если он жив, я смогу попросить его вернуть мне слово.
– От всего сердца согласен, – обрадовался Генрих, – и должен заметить, что при всем своем ребячестве ты все же довольно рассудительна. Итак, ты примешься за розыски своего Габриэля, и я тебе даже, если нужно, помогу, а через три месяца ты обвенчаешься с Франциском, к чему бы розыски ни привели, будь твой юный друг жив или мертв.
– Теперь уж я и сама не знаю, – скорбно поникла головой Диана, – чего мне больше желать: жизни его или смерти.
«К счастью или к несчастью, придворная жизнь обломает ее», – улыбнувшись, подумал король.
А вслух произнес:
– Пора теперь в церковь, Диана. Дайте мне руку, я провожу вас до большой галереи, а после обеда увижу вас на состязаниях и карусели. И если вы не слишком на меня сердитесь, соблаговолите рукоплескать ударам моего копья на турнире!
VII.
«ОТЧЕ НАШ» ГОСПОДИНА КОННЕТАБЛЯ
В тот же день, после полудня, когда в Турнелле были в самом разгаре праздничные состязания, коннетабль Монморанси допрашивал в Лувре одного из своих тайных агентов. Шпион был среднего роста, несколько сутуловатый, смуглолицый, темноволосый, с черными глазами и орлиным носом, с раздвоенным подбородком и оттопыренной нижней губой. Был он разительно похож на Мартен-Герра, верного оруженосца Габриэля: те же черты, тот же возраст, то же сложение.
– А как вы поступили с курьером, метр Арно? – спросил коннетабль.
– Монсеньер, я уничтожил его. Нельзя было иначе. Но произошло это ночью, в лесу Фонтенбло. Убийцами сочтут разбойников. Я осторожен.
– Все равно, метр Арно, дело это опасное, и мне совсем не нравится, что вы так легко пускаете в дело нож.
– Я не отступаю ни перед чем, когда служу вашей милости.
– Так-то оно так, но раз и навсегда зарубите себе на носу, метр Арно, что, если попадетесь, я не стану вас спасать от петли, – сухо и презрительно произнес коннетабль.
– Будьте спокойны, монсеньер, я человек осмотрительный.
– Теперь посмотрим, что в письме.
– Вот оно, монсеньер.
– Распечатайте его, только не повредите печати, и прочитайте.
Метр Арно дю Тиль достал из кармана острый резец, тщательно срезал печать и развернул письмо. Он взглянул прежде всего на подпись.
– Видите, монсеньер, я не ошибся. Это действительно письмо кардиналу Гизу от кардинала Караффа, как мне по глупости признался бедняга курьер.
– Читайте же, пропади вы пропадом! – закричал Анн де Монморанси. Метр Арно начал:
«Монсеньер и дорогой соратник, сообщаю вам только три важные новости. Во-первых, по вашей просьбе папа затянет по возможности дело о разводе и будет гонять по разным конгрегациям Франциска де Монморанси, только что вчера приехавшего в Рим, а в заключение откажет ему в ходатайстве».
– Pater noster![17]– пробормотал коннетабль. – Сатана бы спалил все эти красные мантии![18]
«Во-вторых, – продолжал читать Арно, – господин герцог де Гиз, достославный брат ваш, после взятия Кампли обложил Чивителлу. Но чтобы решиться послать ему людей и провиант, которых он требует, – а это, вообще говоря, сделать нам очень нелегко, – мы хотели бы, по крайней мере, быть уверены, что вы не отзовете его для кампании во Фландрии, а такой слух здесь ходит. Сделайте так, чтобы он остался у нас».
– Advaniat regnum tuum,[19]– проворчал Монморанси. – Мы примем свои меры, смерть и ад! Мы примем меры… вплоть до того, что призовем во Францию англичан! Продолжайте же, во имя мессы!
«В-третьих, – продолжал шпион, – чтобы приободрить вас, монсеньер, и содействовать вашим целям, извещаю вас о скором прибытии в Париж посланца вашего брата, виконта д'Эксмеса, который доставит Генриху Второму знамена, захваченные во время итальянской кампании. Он прибудет, надо думать, одновременно с этим письмом. Присутствие виконта и славные трофеи, которые он преподнесет королю, несомненно помогут вам направить в должную сторону ваши планы».
– Fiat voluntas tua![20]– в ярости завопил коннетабль. – Мы хорошо примем этого посланца преисподней! Доверяю его тебе, Арно. Все? В этом проклятом письме больше ничего нет?
– Ничего, монсеньер, кроме приветствий и подписи.
– Хорошо. Как видишь, тебе предстоит работенка.
– Я только этого и желаю, монсеньер… Ну, разве еще немного деньжат, чтобы получше справиться с заданием.
– Вот тебе сто дукатов, мошенник. С тобой всегда приходится раскошеливаться.
– У меня велики расходы на службе у вашей милости.
– Твои пороки обходятся тебе дороже служебных расходов, негодяй!
– О, как ошибается на мой счет монсеньер! Моя мечта – тихая, счастливая и зажиточная жизнь где-нибудь в провинции вместе с женою и детьми. Хочется дожить свой век честным отцом семейства!
– Добродетели сельской жизни! Ну что ж, исправься, отложи в сторону сколько-нибудь дублонов, женись, и ты сможешь достигнуть тихого семейного счастья. Кто тебе мешает?
– Ах, монсеньер, непоседливость! Да и какая женщина за меня пойдет?
– Это верно. А в ожидании бракосочетания, метр Арно, запечатайте-ка хорошенько это письмо и отнесите его кардиналу. Да измените свою наружность, поняли? И скажите, что ваш товарищ, умирая, вам поручил…
– Монсеньер может положиться на меня. Подделанная печать и подмененный курьер покажутся правдоподобнее самой правды.
– Ах, дьявольщина! – воскликнул Монморанси. – Мы забыли записать имя полномочного представителя Гизов. Как его зовут?
– Виконт д'Эксмес, монсеньер.
– Да, да. Так запомни же, плут, это имя… Кто там смеет мне мешать?
– Простите, монсеньер, – торопливо отозвался адъютант коннетабля, входя в комнату, – прибывший из Италии дворянин явился к государю от имени герцога де Гиза, и мне показалось необходимым доложить вам об этом… тем более что он непременно хочет повидать кардинала Лотарингского. Зовут его виконт д'Эксмес.
– Ты умно поступил, Гильом, – сказал коннетабль. – Приведи этого господина сюда. А ты, метр Арно, спрячься за эту портьеру и воспользуйся случаем приглядеться к человеку, с которым тебе, наверное, придется иметь дело. Я принимаю его для тебя, гляди в оба.
– Кажется, монсеньер, – задумчиво ответил Арно, – я уже встречался с ним где-то в пути. Но не мешает проверить… Виконт д'Эксмес?
Шпион проскользнул за портьеру. Гильом ввел Габриэля.
– Простите, – поклонился молодой человек старику, – с кем я имею честь говорить?
– Я коннетабль Монморанси. Что вам угодно, сударь?
– Еще раз прошу меня простить. Я имею поручение лично к государю.
– Государь сейчас не в Лувре, а в его отсутствие…
– Я разыщу или подожду его величество, – перебил его Габриэль.
– Его величество на празднике в Турнелле и вернется сюда не раньше вечера. Разве вы не знаете, что сегодня празднуется свадьба монсеньера дофина?
– Знаю, монсеньер, мне об этом сообщили в пути. Но я проезжал через университет, а не по улице Сент-Антуан.
– Тогда бы вам следовало держаться одного направления с толпою. Она привела бы вас к государю.
– Но я еще не имею чести быть представленным государю. Для двора я чужой. В Лувре я надеялся застать монсеньера кардинала Лотарингского. Я и просил доложить о себе его высокопреосвященству и не знаю, почему это привели меня к вам, монсеньер.
– Господин кардинал, как лицо духовное, любит сражения воображаемые, а я, человек военный, люблю только сражения настоящие. Вот почему я в Лувре, а господин кардинал – в Турнелле.
– Так я, с вашего позволения, монсеньер, отправлюсь к нему в Турнелль.
– О боже, отдохните немного, сударь, вы прибыли, по-видимому, издалека, надо думать, из Италии, раз въехали в город со стороны университета.
– Вы угадали: из Италии, монсеньер. Мне это совершенно незачем скрывать.
– Вы присланы, может быть, герцогом де Гизом? Ну, что он там поделывает?
– Разрешите, монсеньер, об этом сперва доложить его величеству и покинуть вас, чтобы исполнить этот долг.
– С богом, сударь, раз вы так спешите. Вам не терпится, должно быть, – прибавил он с напускным добродушием, – свидеться с какой-нибудь из наших красавиц. Разве не так, молодой человек?
Но Габриэль, приняв строгий вид, ответил только глубоким поклоном и удалился.
– Pater noster, qui es in cadis![21]– проскрежетал коннетабль, когда за Габриэлем захлопнулась дверь. – Уж не думал ли этот проклятый хлыщ, что я хотел его задобрить, расположить в свою пользу, подкупить, быть может? Точно я не знаю, с чем он приехал к королю! Не хуже знаю, чем он! Ну, если он еще повстречается мне, то дорого заплатит за свой надутый вид и нахальную недоверчивость! Эй, метр Арно!.. Куда же девался этот мерзавец? Тоже исчез! Пресвятым крестом клянусь, все сегодня сговорились валять дурака, дьявол их побери! Pater noster…
Пока разгневанный коннетабль изрыгал проклятия, сдабривая их, по своему обыкновению, словами из святых молитв, Габриэль, проходивший по полутемной галерее, с изумлением увидел стоявшего у дверей своего оруженосца, которому он еще раньше велел ждать во дворе.
– Это вы, Мартен? Вы пошли мне навстречу? – спросил он. – Так вот что: поезжайте вперед с Жеромом и ждите меня с зачехленными знаменами на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин. Кардинал пожелает, может быть, чтобы мы тут же их поднесли государю перед всем двором. Кристоф подержит мою лошадь и проводит меня. Поняли?
– Да, монсеньер, – ответил Мартен-Герр.
Опередив Габриэля, он стремительно сбежал по лестнице, как бы в знак того, что отлично исполнит поручение. Поэтому Габриэль, выйдя из Лувра, был несколько удивлен, столкнувшись еще раз во дворе с Мартен-Герром. Тот был бледен и до смерти напуган.
– Что это значит, Мартен? И что с вами? – спросил Габриэль.
– Ах, монсеньер, я только что видел его, он прошел здесь, в двух шагах от меня. Он даже заговорил со мной.
– Да кто?
– Кто же, как не дьявол, не призрак, не привидение, не наваждение, но второй Мартен-Герр!
– Опять это сумасшествие, Мартен! Вы, вероятно, стоя спите и видите сны.
– Да нет же, это не сон. Он заговорил со мной, монсеньер, ей-ей! Остановился, уставился на меня своим колдовским взглядом, от которого я аж застыл, и сказал, рассмеявшись бесовским смехом: «Ну, что? Мы все еще состоим на службе у виконта д'Эксмеса? (Заметьте это „мы“, монсеньер.) И мы приехали из Италии со знаменами, отнятыми у неприятеля герцогом де Гизом?» Я невольно кивнул. Как он это все узнал, монсеньер? И он продолжал: «Не будем же бояться. Разве мы не друзья и братья?» А затем, услышав ваши шаги, добавил с дьявольской иронией, от которой у меня волосы стали дыбом: «Мы свидимся, Мартен-Герр, мы еще свидимся», – и юркнул в эту низкую дверь, а вернее – в стену.
– Да ты бредишь! – засмеялся Габриэль. – Он бы просто не успел проделать все эти штуки. Ведь мы расстались с тобой на галерее совсем недавно.
– Монсеньер, я ни на минуту не уходил с этого места!..
– Еще одна новость! С кем же я тогда говорил в галерее, если не с тобой?
– Наверное, с ним, монсеньер, с моим двойником, с моею тенью.
– Мой бедный Мартен, – сказал с состраданием Габриэль, – тебе нехорошо? У тебя, должно быть, голова болит? Мы слишком долго были на солнце с тобой.
– Ну да, – возмутился Мартен-Герр, – вы опять думаете, что у меня бред. Но вот вам доказательство, что я не ошибаюсь, монсеньер: мне совершенно неизвестны распоряжения, которые, по вашим словам, вы мне только что дали.
– Ты их забыл, Мартен, – мягко проговорил Габриэль. – Ну что ж, я их повторю, мой друг: ты должен отправиться вперед, взяв с собою Жерома, и ждать меня со знаменами на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин, а Кристоф пусть останется со мною. Теперь вспоминаешь?
– Простите, монсеньер, как же можно вспомнить то, чего никогда не знал?
– Как бы то ни было, теперь ты это знаешь, – бросил Габриэль. – Пойдем к ограде, где ждут нас наши люди с лошадьми, и живо в путь! В Турнелль!
– Слушаюсь, монсеньер. Выходит, что у вас двое оруженосцев. Хорошо еще, что у меня всего лишь один господин, а не два!
– А как вы поступили с курьером, метр Арно? – спросил коннетабль.
– Монсеньер, я уничтожил его. Нельзя было иначе. Но произошло это ночью, в лесу Фонтенбло. Убийцами сочтут разбойников. Я осторожен.
– Все равно, метр Арно, дело это опасное, и мне совсем не нравится, что вы так легко пускаете в дело нож.
– Я не отступаю ни перед чем, когда служу вашей милости.
– Так-то оно так, но раз и навсегда зарубите себе на носу, метр Арно, что, если попадетесь, я не стану вас спасать от петли, – сухо и презрительно произнес коннетабль.
– Будьте спокойны, монсеньер, я человек осмотрительный.
– Теперь посмотрим, что в письме.
– Вот оно, монсеньер.
– Распечатайте его, только не повредите печати, и прочитайте.
Метр Арно дю Тиль достал из кармана острый резец, тщательно срезал печать и развернул письмо. Он взглянул прежде всего на подпись.
– Видите, монсеньер, я не ошибся. Это действительно письмо кардиналу Гизу от кардинала Караффа, как мне по глупости признался бедняга курьер.
– Читайте же, пропади вы пропадом! – закричал Анн де Монморанси. Метр Арно начал:
«Монсеньер и дорогой соратник, сообщаю вам только три важные новости. Во-первых, по вашей просьбе папа затянет по возможности дело о разводе и будет гонять по разным конгрегациям Франциска де Монморанси, только что вчера приехавшего в Рим, а в заключение откажет ему в ходатайстве».
– Pater noster![17]– пробормотал коннетабль. – Сатана бы спалил все эти красные мантии![18]
«Во-вторых, – продолжал читать Арно, – господин герцог де Гиз, достославный брат ваш, после взятия Кампли обложил Чивителлу. Но чтобы решиться послать ему людей и провиант, которых он требует, – а это, вообще говоря, сделать нам очень нелегко, – мы хотели бы, по крайней мере, быть уверены, что вы не отзовете его для кампании во Фландрии, а такой слух здесь ходит. Сделайте так, чтобы он остался у нас».
– Advaniat regnum tuum,[19]– проворчал Монморанси. – Мы примем свои меры, смерть и ад! Мы примем меры… вплоть до того, что призовем во Францию англичан! Продолжайте же, во имя мессы!
«В-третьих, – продолжал шпион, – чтобы приободрить вас, монсеньер, и содействовать вашим целям, извещаю вас о скором прибытии в Париж посланца вашего брата, виконта д'Эксмеса, который доставит Генриху Второму знамена, захваченные во время итальянской кампании. Он прибудет, надо думать, одновременно с этим письмом. Присутствие виконта и славные трофеи, которые он преподнесет королю, несомненно помогут вам направить в должную сторону ваши планы».
– Fiat voluntas tua![20]– в ярости завопил коннетабль. – Мы хорошо примем этого посланца преисподней! Доверяю его тебе, Арно. Все? В этом проклятом письме больше ничего нет?
– Ничего, монсеньер, кроме приветствий и подписи.
– Хорошо. Как видишь, тебе предстоит работенка.
– Я только этого и желаю, монсеньер… Ну, разве еще немного деньжат, чтобы получше справиться с заданием.
– Вот тебе сто дукатов, мошенник. С тобой всегда приходится раскошеливаться.
– У меня велики расходы на службе у вашей милости.
– Твои пороки обходятся тебе дороже служебных расходов, негодяй!
– О, как ошибается на мой счет монсеньер! Моя мечта – тихая, счастливая и зажиточная жизнь где-нибудь в провинции вместе с женою и детьми. Хочется дожить свой век честным отцом семейства!
– Добродетели сельской жизни! Ну что ж, исправься, отложи в сторону сколько-нибудь дублонов, женись, и ты сможешь достигнуть тихого семейного счастья. Кто тебе мешает?
– Ах, монсеньер, непоседливость! Да и какая женщина за меня пойдет?
– Это верно. А в ожидании бракосочетания, метр Арно, запечатайте-ка хорошенько это письмо и отнесите его кардиналу. Да измените свою наружность, поняли? И скажите, что ваш товарищ, умирая, вам поручил…
– Монсеньер может положиться на меня. Подделанная печать и подмененный курьер покажутся правдоподобнее самой правды.
– Ах, дьявольщина! – воскликнул Монморанси. – Мы забыли записать имя полномочного представителя Гизов. Как его зовут?
– Виконт д'Эксмес, монсеньер.
– Да, да. Так запомни же, плут, это имя… Кто там смеет мне мешать?
– Простите, монсеньер, – торопливо отозвался адъютант коннетабля, входя в комнату, – прибывший из Италии дворянин явился к государю от имени герцога де Гиза, и мне показалось необходимым доложить вам об этом… тем более что он непременно хочет повидать кардинала Лотарингского. Зовут его виконт д'Эксмес.
– Ты умно поступил, Гильом, – сказал коннетабль. – Приведи этого господина сюда. А ты, метр Арно, спрячься за эту портьеру и воспользуйся случаем приглядеться к человеку, с которым тебе, наверное, придется иметь дело. Я принимаю его для тебя, гляди в оба.
– Кажется, монсеньер, – задумчиво ответил Арно, – я уже встречался с ним где-то в пути. Но не мешает проверить… Виконт д'Эксмес?
Шпион проскользнул за портьеру. Гильом ввел Габриэля.
– Простите, – поклонился молодой человек старику, – с кем я имею честь говорить?
– Я коннетабль Монморанси. Что вам угодно, сударь?
– Еще раз прошу меня простить. Я имею поручение лично к государю.
– Государь сейчас не в Лувре, а в его отсутствие…
– Я разыщу или подожду его величество, – перебил его Габриэль.
– Его величество на празднике в Турнелле и вернется сюда не раньше вечера. Разве вы не знаете, что сегодня празднуется свадьба монсеньера дофина?
– Знаю, монсеньер, мне об этом сообщили в пути. Но я проезжал через университет, а не по улице Сент-Антуан.
– Тогда бы вам следовало держаться одного направления с толпою. Она привела бы вас к государю.
– Но я еще не имею чести быть представленным государю. Для двора я чужой. В Лувре я надеялся застать монсеньера кардинала Лотарингского. Я и просил доложить о себе его высокопреосвященству и не знаю, почему это привели меня к вам, монсеньер.
– Господин кардинал, как лицо духовное, любит сражения воображаемые, а я, человек военный, люблю только сражения настоящие. Вот почему я в Лувре, а господин кардинал – в Турнелле.
– Так я, с вашего позволения, монсеньер, отправлюсь к нему в Турнелль.
– О боже, отдохните немного, сударь, вы прибыли, по-видимому, издалека, надо думать, из Италии, раз въехали в город со стороны университета.
– Вы угадали: из Италии, монсеньер. Мне это совершенно незачем скрывать.
– Вы присланы, может быть, герцогом де Гизом? Ну, что он там поделывает?
– Разрешите, монсеньер, об этом сперва доложить его величеству и покинуть вас, чтобы исполнить этот долг.
– С богом, сударь, раз вы так спешите. Вам не терпится, должно быть, – прибавил он с напускным добродушием, – свидеться с какой-нибудь из наших красавиц. Разве не так, молодой человек?
Но Габриэль, приняв строгий вид, ответил только глубоким поклоном и удалился.
– Pater noster, qui es in cadis![21]– проскрежетал коннетабль, когда за Габриэлем захлопнулась дверь. – Уж не думал ли этот проклятый хлыщ, что я хотел его задобрить, расположить в свою пользу, подкупить, быть может? Точно я не знаю, с чем он приехал к королю! Не хуже знаю, чем он! Ну, если он еще повстречается мне, то дорого заплатит за свой надутый вид и нахальную недоверчивость! Эй, метр Арно!.. Куда же девался этот мерзавец? Тоже исчез! Пресвятым крестом клянусь, все сегодня сговорились валять дурака, дьявол их побери! Pater noster…
Пока разгневанный коннетабль изрыгал проклятия, сдабривая их, по своему обыкновению, словами из святых молитв, Габриэль, проходивший по полутемной галерее, с изумлением увидел стоявшего у дверей своего оруженосца, которому он еще раньше велел ждать во дворе.
– Это вы, Мартен? Вы пошли мне навстречу? – спросил он. – Так вот что: поезжайте вперед с Жеромом и ждите меня с зачехленными знаменами на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин. Кардинал пожелает, может быть, чтобы мы тут же их поднесли государю перед всем двором. Кристоф подержит мою лошадь и проводит меня. Поняли?
– Да, монсеньер, – ответил Мартен-Герр.
Опередив Габриэля, он стремительно сбежал по лестнице, как бы в знак того, что отлично исполнит поручение. Поэтому Габриэль, выйдя из Лувра, был несколько удивлен, столкнувшись еще раз во дворе с Мартен-Герром. Тот был бледен и до смерти напуган.
– Что это значит, Мартен? И что с вами? – спросил Габриэль.
– Ах, монсеньер, я только что видел его, он прошел здесь, в двух шагах от меня. Он даже заговорил со мной.
– Да кто?
– Кто же, как не дьявол, не призрак, не привидение, не наваждение, но второй Мартен-Герр!
– Опять это сумасшествие, Мартен! Вы, вероятно, стоя спите и видите сны.
– Да нет же, это не сон. Он заговорил со мной, монсеньер, ей-ей! Остановился, уставился на меня своим колдовским взглядом, от которого я аж застыл, и сказал, рассмеявшись бесовским смехом: «Ну, что? Мы все еще состоим на службе у виконта д'Эксмеса? (Заметьте это „мы“, монсеньер.) И мы приехали из Италии со знаменами, отнятыми у неприятеля герцогом де Гизом?» Я невольно кивнул. Как он это все узнал, монсеньер? И он продолжал: «Не будем же бояться. Разве мы не друзья и братья?» А затем, услышав ваши шаги, добавил с дьявольской иронией, от которой у меня волосы стали дыбом: «Мы свидимся, Мартен-Герр, мы еще свидимся», – и юркнул в эту низкую дверь, а вернее – в стену.
– Да ты бредишь! – засмеялся Габриэль. – Он бы просто не успел проделать все эти штуки. Ведь мы расстались с тобой на галерее совсем недавно.
– Монсеньер, я ни на минуту не уходил с этого места!..
– Еще одна новость! С кем же я тогда говорил в галерее, если не с тобой?
– Наверное, с ним, монсеньер, с моим двойником, с моею тенью.
– Мой бедный Мартен, – сказал с состраданием Габриэль, – тебе нехорошо? У тебя, должно быть, голова болит? Мы слишком долго были на солнце с тобой.
– Ну да, – возмутился Мартен-Герр, – вы опять думаете, что у меня бред. Но вот вам доказательство, что я не ошибаюсь, монсеньер: мне совершенно неизвестны распоряжения, которые, по вашим словам, вы мне только что дали.
– Ты их забыл, Мартен, – мягко проговорил Габриэль. – Ну что ж, я их повторю, мой друг: ты должен отправиться вперед, взяв с собою Жерома, и ждать меня со знаменами на углу улиц Сент-Антуан и Сент-Катрин, а Кристоф пусть останется со мною. Теперь вспоминаешь?
– Простите, монсеньер, как же можно вспомнить то, чего никогда не знал?
– Как бы то ни было, теперь ты это знаешь, – бросил Габриэль. – Пойдем к ограде, где ждут нас наши люди с лошадьми, и живо в путь! В Турнелль!
– Слушаюсь, монсеньер. Выходит, что у вас двое оруженосцев. Хорошо еще, что у меня всего лишь один господин, а не два!
VIII.
УДАЧНАЯ КАРУСЕЛЬ
Ристалище для праздничных состязаний было устроено на улице Сент-Антуан и тянулось от дворца Турнелль до королевских конюшен, образуя длинный прямоугольник. На одном его конце высилась трибуна для королевы и придворных, на противоположном – как раз у входа на ристалище – ждали своей очереди участники состязаний. По сторонам волновалась толпа.
Когда около трех часов пополудни, после венчания и свадебного обеда, королева и двор заняли отведенные им места, отовсюду раздались приветственные клики.
Но из-за этого-то взрыва ликования праздник начался с несчастного случая. Конь господина д'Аваллона, одного из капитанов гвардии, испугался, взвился на дыбы и ринулся на арену, а всадник, не удержавшись в седле, ударился головой о деревянный барьер. Его тут же унесли и передали врачам в состоянии почти безнадежном.
Король страшно огорчился, но страсть к состязаниям вскоре одержала в нем верх.
– Ах, бедный господин д'Аваллон! – вздохнул он. – Такой преданный человек! Позаботьтесь же о тщательном уходе за ним. – И прибавил: – А скачки с кольцами можно все-таки начать.
В ту пору скачки с кольцами были игрой несколько более сложной и трудной, чем та, которая знакома нам теперь. Столб, с перекладины которого свисало кольцо, отстоял на две трети дистанции от ее начала. Надо было галопом пройти первую треть, проскакать во весь опор вторую и, на всем скаку проносясь мимо столба, концом копья снять кольцо. Но что всего важнее – древко копья не должно было касаться плеча; держать копье требовалось горизонтально, подняв локоть выше головы. Последняя треть арены проходилась рысью. Призом было бриллиантовое кольцо – дар королевы.
Генрих II на белой лошади, покрытой бархатным с золотой отделкой чепраком, был самым изящным и ловким всадником, какого только можно себе представить. Он держал копье и управлял им с поразительной грацией и уверенностью. Очень редко бил он мимо кольца. Однако с ним соперничал господин де Виейвиль, и был даже момент, когда казалось, победа достанется ему – у него было на два кольца больше, чем у короля, а снять оставалось только три. Но, будучи опытным придворным, господин де Виейвиль промахнулся три раза подряд – вот ведь незадача! – и приз достался королю.
Принимая перстень, он на миг заколебался, и глаза его с сожалением остановились на Диане де Пуатье. Но это был дар королевы. Пришлось преподнести его новой дофине, Марии Стюарт.
– Ну что, – спросил он в перерыве между состязаниями, – есть надежда спасти господина д'Аваллона?
– Государь, – ответили ему, – он еще дышит, но почти безнадежен.
– Бедняга! – покачал головой король. – Приступим же к состязанию гладиаторов.
После этой красивой борьбы, закончившейся громом рукоплесканий, стали готовиться к скачкам со столбами.
В том конце ристалища, где находилась трибуна королевы, в землю врыли на небольшом расстоянии друг от друга несколько столбов. Надо было вскачь объехать все эти импровизированные деревья, не пропуская ни одного. Призом был браслет чудесной работы.
Из восьми туров три принесли победу королю, другие три господину генерал-полковнику де Бонниве. Решающим был девятый и последний тур. Но господин де Бонниве был не менее ловок, чем господин де Виейвиль, и, как ни выбивалась из сил его лошадь, прибыл он только третьим, и приз опять достался Генриху.
Король уселся тогда рядом с Дианой де Пуатье и на глазах у всех надел ей на руку только что выигранный им браслет.
Королева побледнела от ярости.
Стоявший за нею маршал Гаспар де Таван наклонился к уху Екатерины Медичи.
– Ваше величество, – вполголоса сказал он, – следите, куда я пойду и что я сделаю.
– Что ты хочешь сделать, славный мой Гаспар? – спросила королева.
– Отрежу нос госпоже де Валантинуа, – хладнокровно и серьезно ответил де Таван.
И он уже двинулся с места, когда Екатерина, чуть испуганная и восхищенная, удержала его:
– Гаспар, вы ведь погубили бы себя. Об этом вы подумали?
– Подумал, государыня, но я спасу государя и Францию.
– Спасибо, Гаспар, – поблагодарила Екатерина, – вы такой же доблестный друг, как и грозный воин. Но я приказываю вам остаться. Нужно иметь терпение!
Терпение! Именно таким девизом руководствовалась Екатерина Медичи в то описываемое нами время. Она, которая впоследствии властвовала безраздельно, казалось, вовсе не стремилась выйти из тени второго плана. Она выжидала. Между тем в ту пору она была в расцвете красоты, избегала общества и этой добродетелью, вероятно, обязана, была тем, что злословие хранило на ее счет полное молчание, пока жив был ее супруг.
Как бы то ни было, в тот день, как и обычно, Екатерина вроде бы и не замечала того внимания, которое король оказывал публично Диане де Пуатье. Успокоив бурное негодование маршала, она заговорила с дамами о только что состоявшихся состязаниях и о ловкости, какой блеснул государь…
Турниры назначены были только на последующие дни, но час был еще ранний, и кое-кто из придворных попросил у короля разрешения преломить несколько копий в честь дам.
– Пусть так, господа, – согласился король, – охотно разрешаю, хотя, пожалуй, мы помешаем кардиналу Лотарингскому, которому, думается, никогда еще не поступало столь объемистой почты: целых два письма, одно за другим! Ну ничего, после мы узнаем, что в них содержится, а пока можете преломить несколько копий… А вот и приз победителю, – добавил Генрих, снимая с шеи золотую цепь. – Блесните своим искусством, господа, и знайте: если вы меня раззадорите, то, возможно, и я вмешаюсь в игру и постараюсь отыграть эту цепь, тем более что я в долгу у герцогини де Кастро. Помните также, что в шесть часов бой закончится и победитель получит свой приз. Начинайте же, в вашем распоряжении еще целый час. Однако будьте осторожны. Кстати, как поживает господин д'Аваллон?
– Увы, государь, он только что скончался.
– Да упокой господь его душу! – отозвался Генрих. – Из капитанов моей гвардии он был самый усердный и самый храбрый. Кто мне заменит его?.. Но дамы ждут, господа, арена свободна. Посмотрим, кто получит цепь из рук королевы.
Первым победителем оказался граф де Поммерив, затем ему пришлось уступить первенство господину де Бюри, а того сменил маршал д'Амвиль. Маршал был силен и ловок: он отстоял поле сражения в борьбе против пяти соперников подряд, и король не выдержал.
– Интересно знать, господин д'Амвиль, – сказал он маршалу, – неужто вы навеки приросли к этому месту?
Он взял копье и с первого же захода выбил господина д'Амвиля из седла, а затем и господина д'Оссэна, после чего охотников помериться с ним силами уже не нашлось.
– Что это значит, господа? – вопрошал Генрих. – Никто не желает сражаться со мною? Уж не щадите ли вы меня? – продолжал он, хмурясь. – Не дай мне бог увериться в этом! Здесь нет короля, кроме победителя, и нет привилегий, кроме ловкости. Так атакуйте же меня, господа, смелее!
Но принять королевский вызов никто не решался – одержать победу казалось не менее опасным, чем потерпеть поражение.
Все это раздражало короля. Быть может, он заподозрил, что и в предыдущих состязаниях противники его не исчерпывали все свои возможности, и подобная мысль, умалявшая его доблесть в собственных глазах, невольно вызывала у него досаду.
Наконец на арену въехал новый рыцарь, принявший вызов. Генрих, даже не поглядев, кто перед ним, взял разбег и ринулся вперед. Сломались оба копья, но король, выронив обломок, зашатался в седле и вынужден был схватиться за луку; противник же остался недвижим. В этот миг пробило шесть часов. Генрих был побежден.
Он весело и легко соскочил с коня, бросил поводья конюшему и взял под руку победителя, желая сам представить его королеве. К большому своему изумлению, он увидел совершенно незнакомое ему лицо. Впрочем, перед ним стоял кавалер видной и благородной наружности. Королева, надевая цепь на шею молодому человеку, преклонившему пред нею колено, тоже невольно обратила на него внимание и улыбнулась ему. Он же, низко поклонившись, встал, подошел к трибуне королевского двора и, остановившись перед герцогиней де Кастро, преподнес ей цепь, приз победителя.
Фанфары звучали с такой силой, что никто не услышал возгласов, вырвавшихся одновременно:
– Габриэль!
– Диана!
Побледнев от радости и неожиданности, Диана взяла цепь дрожащей рукой. Все решили, что незнакомец слышал, как Генрих обещал эту цепь герцогине де Кастро, и не захотел лишить подарка такую красивую даму. Поступок его сочли очень галантным, изобличающим в нем хорошо воспитанного дворянина. Сам король взглянул на это именно так.
– Трогательная учтивость, – сказал он. – Но хотя и говорят, будто я поименно знаю всех моих родовитейших дворян, должен признаться, сударь, что никак не могу припомнить, где и когда уже видел вас, а между тем был бы рад узнать, кто мне только что нанес лихой удар.
– Государь, – ответил Габриэль, – я впервые имею честь предстать перед вашим величеством. До сих пор я не покидал армии и в настоящее время прибыл из Италии. Мое имя виконт д'Эксмес.
– Виконт д'Эксмес! – повторил король. – Очень хорошо: теперь я буду помнить имя своего победителя.
Когда около трех часов пополудни, после венчания и свадебного обеда, королева и двор заняли отведенные им места, отовсюду раздались приветственные клики.
Но из-за этого-то взрыва ликования праздник начался с несчастного случая. Конь господина д'Аваллона, одного из капитанов гвардии, испугался, взвился на дыбы и ринулся на арену, а всадник, не удержавшись в седле, ударился головой о деревянный барьер. Его тут же унесли и передали врачам в состоянии почти безнадежном.
Король страшно огорчился, но страсть к состязаниям вскоре одержала в нем верх.
– Ах, бедный господин д'Аваллон! – вздохнул он. – Такой преданный человек! Позаботьтесь же о тщательном уходе за ним. – И прибавил: – А скачки с кольцами можно все-таки начать.
В ту пору скачки с кольцами были игрой несколько более сложной и трудной, чем та, которая знакома нам теперь. Столб, с перекладины которого свисало кольцо, отстоял на две трети дистанции от ее начала. Надо было галопом пройти первую треть, проскакать во весь опор вторую и, на всем скаку проносясь мимо столба, концом копья снять кольцо. Но что всего важнее – древко копья не должно было касаться плеча; держать копье требовалось горизонтально, подняв локоть выше головы. Последняя треть арены проходилась рысью. Призом было бриллиантовое кольцо – дар королевы.
Генрих II на белой лошади, покрытой бархатным с золотой отделкой чепраком, был самым изящным и ловким всадником, какого только можно себе представить. Он держал копье и управлял им с поразительной грацией и уверенностью. Очень редко бил он мимо кольца. Однако с ним соперничал господин де Виейвиль, и был даже момент, когда казалось, победа достанется ему – у него было на два кольца больше, чем у короля, а снять оставалось только три. Но, будучи опытным придворным, господин де Виейвиль промахнулся три раза подряд – вот ведь незадача! – и приз достался королю.
Принимая перстень, он на миг заколебался, и глаза его с сожалением остановились на Диане де Пуатье. Но это был дар королевы. Пришлось преподнести его новой дофине, Марии Стюарт.
– Ну что, – спросил он в перерыве между состязаниями, – есть надежда спасти господина д'Аваллона?
– Государь, – ответили ему, – он еще дышит, но почти безнадежен.
– Бедняга! – покачал головой король. – Приступим же к состязанию гладиаторов.
После этой красивой борьбы, закончившейся громом рукоплесканий, стали готовиться к скачкам со столбами.
В том конце ристалища, где находилась трибуна королевы, в землю врыли на небольшом расстоянии друг от друга несколько столбов. Надо было вскачь объехать все эти импровизированные деревья, не пропуская ни одного. Призом был браслет чудесной работы.
Из восьми туров три принесли победу королю, другие три господину генерал-полковнику де Бонниве. Решающим был девятый и последний тур. Но господин де Бонниве был не менее ловок, чем господин де Виейвиль, и, как ни выбивалась из сил его лошадь, прибыл он только третьим, и приз опять достался Генриху.
Король уселся тогда рядом с Дианой де Пуатье и на глазах у всех надел ей на руку только что выигранный им браслет.
Королева побледнела от ярости.
Стоявший за нею маршал Гаспар де Таван наклонился к уху Екатерины Медичи.
– Ваше величество, – вполголоса сказал он, – следите, куда я пойду и что я сделаю.
– Что ты хочешь сделать, славный мой Гаспар? – спросила королева.
– Отрежу нос госпоже де Валантинуа, – хладнокровно и серьезно ответил де Таван.
И он уже двинулся с места, когда Екатерина, чуть испуганная и восхищенная, удержала его:
– Гаспар, вы ведь погубили бы себя. Об этом вы подумали?
– Подумал, государыня, но я спасу государя и Францию.
– Спасибо, Гаспар, – поблагодарила Екатерина, – вы такой же доблестный друг, как и грозный воин. Но я приказываю вам остаться. Нужно иметь терпение!
Терпение! Именно таким девизом руководствовалась Екатерина Медичи в то описываемое нами время. Она, которая впоследствии властвовала безраздельно, казалось, вовсе не стремилась выйти из тени второго плана. Она выжидала. Между тем в ту пору она была в расцвете красоты, избегала общества и этой добродетелью, вероятно, обязана, была тем, что злословие хранило на ее счет полное молчание, пока жив был ее супруг.
Как бы то ни было, в тот день, как и обычно, Екатерина вроде бы и не замечала того внимания, которое король оказывал публично Диане де Пуатье. Успокоив бурное негодование маршала, она заговорила с дамами о только что состоявшихся состязаниях и о ловкости, какой блеснул государь…
Турниры назначены были только на последующие дни, но час был еще ранний, и кое-кто из придворных попросил у короля разрешения преломить несколько копий в честь дам.
– Пусть так, господа, – согласился король, – охотно разрешаю, хотя, пожалуй, мы помешаем кардиналу Лотарингскому, которому, думается, никогда еще не поступало столь объемистой почты: целых два письма, одно за другим! Ну ничего, после мы узнаем, что в них содержится, а пока можете преломить несколько копий… А вот и приз победителю, – добавил Генрих, снимая с шеи золотую цепь. – Блесните своим искусством, господа, и знайте: если вы меня раззадорите, то, возможно, и я вмешаюсь в игру и постараюсь отыграть эту цепь, тем более что я в долгу у герцогини де Кастро. Помните также, что в шесть часов бой закончится и победитель получит свой приз. Начинайте же, в вашем распоряжении еще целый час. Однако будьте осторожны. Кстати, как поживает господин д'Аваллон?
– Увы, государь, он только что скончался.
– Да упокой господь его душу! – отозвался Генрих. – Из капитанов моей гвардии он был самый усердный и самый храбрый. Кто мне заменит его?.. Но дамы ждут, господа, арена свободна. Посмотрим, кто получит цепь из рук королевы.
Первым победителем оказался граф де Поммерив, затем ему пришлось уступить первенство господину де Бюри, а того сменил маршал д'Амвиль. Маршал был силен и ловок: он отстоял поле сражения в борьбе против пяти соперников подряд, и король не выдержал.
– Интересно знать, господин д'Амвиль, – сказал он маршалу, – неужто вы навеки приросли к этому месту?
Он взял копье и с первого же захода выбил господина д'Амвиля из седла, а затем и господина д'Оссэна, после чего охотников помериться с ним силами уже не нашлось.
– Что это значит, господа? – вопрошал Генрих. – Никто не желает сражаться со мною? Уж не щадите ли вы меня? – продолжал он, хмурясь. – Не дай мне бог увериться в этом! Здесь нет короля, кроме победителя, и нет привилегий, кроме ловкости. Так атакуйте же меня, господа, смелее!
Но принять королевский вызов никто не решался – одержать победу казалось не менее опасным, чем потерпеть поражение.
Все это раздражало короля. Быть может, он заподозрил, что и в предыдущих состязаниях противники его не исчерпывали все свои возможности, и подобная мысль, умалявшая его доблесть в собственных глазах, невольно вызывала у него досаду.
Наконец на арену въехал новый рыцарь, принявший вызов. Генрих, даже не поглядев, кто перед ним, взял разбег и ринулся вперед. Сломались оба копья, но король, выронив обломок, зашатался в седле и вынужден был схватиться за луку; противник же остался недвижим. В этот миг пробило шесть часов. Генрих был побежден.
Он весело и легко соскочил с коня, бросил поводья конюшему и взял под руку победителя, желая сам представить его королеве. К большому своему изумлению, он увидел совершенно незнакомое ему лицо. Впрочем, перед ним стоял кавалер видной и благородной наружности. Королева, надевая цепь на шею молодому человеку, преклонившему пред нею колено, тоже невольно обратила на него внимание и улыбнулась ему. Он же, низко поклонившись, встал, подошел к трибуне королевского двора и, остановившись перед герцогиней де Кастро, преподнес ей цепь, приз победителя.
Фанфары звучали с такой силой, что никто не услышал возгласов, вырвавшихся одновременно:
– Габриэль!
– Диана!
Побледнев от радости и неожиданности, Диана взяла цепь дрожащей рукой. Все решили, что незнакомец слышал, как Генрих обещал эту цепь герцогине де Кастро, и не захотел лишить подарка такую красивую даму. Поступок его сочли очень галантным, изобличающим в нем хорошо воспитанного дворянина. Сам король взглянул на это именно так.
– Трогательная учтивость, – сказал он. – Но хотя и говорят, будто я поименно знаю всех моих родовитейших дворян, должен признаться, сударь, что никак не могу припомнить, где и когда уже видел вас, а между тем был бы рад узнать, кто мне только что нанес лихой удар.
– Государь, – ответил Габриэль, – я впервые имею честь предстать перед вашим величеством. До сих пор я не покидал армии и в настоящее время прибыл из Италии. Мое имя виконт д'Эксмес.
– Виконт д'Эксмес! – повторил король. – Очень хорошо: теперь я буду помнить имя своего победителя.