Страница:
– Я жалею доблестных воинов, которые всегда достойно служили Франции и королю!
Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением?
Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи.
– Поглядите, государыня, там остался только один, – сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. – Неужели нельзя спасти хоть одного?!
– Я ничего не могу сделать, – сухо ответила Екатерина и отвернулась.
Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел:
Будь господь благоприятен,
Величье мне свое яви,
Твой образ, строг и благодатен,
Пусть светит мне лучом любви!
Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела:
– Пощады! Пощады!
Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал:
– Мишель Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, ереси и покушении на особу короля.
– Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! – во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: – А теперь делай свое дело!
Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто подправляет свой топор.
– Топор порядком затупился, господин барон, – сказал он ему вполголоса, – а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…
Толпа снова зашумела:
– Пощады! Пощады!
В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:
– Пощады, королева!
Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем:
– Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну единственную душу!
– Государь! – с другой стороны взывал герцог Немур. – Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!
Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.
Папский нунций сурово одернул его:
– Помните, что вы христианнейший король из королей!
– Вот именно, христианнейший! – твердо сказал Франциск. – Да будет барон де Кастельно помилован!
Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.
И когда Франциск произнес: «помилован», голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота…
На следующий день принц Конде отбыл в Наварру.
Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением?
Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи.
– Поглядите, государыня, там остался только один, – сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. – Неужели нельзя спасти хоть одного?!
– Я ничего не могу сделать, – сухо ответила Екатерина и отвернулась.
Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел:
Будь господь благоприятен,
Величье мне свое яви,
Твой образ, строг и благодатен,
Пусть светит мне лучом любви!
Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела:
– Пощады! Пощады!
Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал:
– Мишель Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, ереси и покушении на особу короля.
– Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! – во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: – А теперь делай свое дело!
Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто подправляет свой топор.
– Топор порядком затупился, господин барон, – сказал он ему вполголоса, – а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…
Толпа снова зашумела:
– Пощады! Пощады!
В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:
– Пощады, королева!
Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем:
– Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну единственную душу!
– Государь! – с другой стороны взывал герцог Немур. – Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!
Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.
Папский нунций сурово одернул его:
– Помните, что вы христианнейший король из королей!
– Вот именно, христианнейший! – твердо сказал Франциск. – Да будет барон де Кастельно помилован!
Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.
И когда Франциск произнес: «помилован», голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота…
На следующий день принц Конде отбыл в Наварру.
XXX.
ПОЛИТИКА НА ИНОЙ МАНЕР
После этой страшной церемонии состояние здоровья Франциска II, и без того не блестящее, заметно ухудшилось.
Месяцев семь спустя, в конце ноября 1560 года когда по случаю созыва Генеральных штатов двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег.
В ночь на 4 декабря у постели короля разыгрывалась душераздирающая драма, развязка которой зависела от исхода болезни сына Генриха II.
В нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина.
Это были Карл Лотарингский и Екатерина Медичи. Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна. Толчком к этому послужила Амбуазская смута.
Все растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном Бурбонским и даже – опять же тайком – помирилась со старым коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую.
Но Гизы тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля Наваррского и принца Конде.
Екатерина Медичи тут же поспешила предупредить их о грозящей им опасности, но, когда кардинал Лотарингский именем короля обещал им неприкосновенность, оба они все же явились в Орлеан.
В первый же день их приезда Антуан Наваррский был подвергнут домашнему аресту, а принц Конде брошен в темницу. Затем особо назначенная комиссия рассмотрела дело Конде и под давлением Гизов вынесла ему смертный приговор.
Для приведения приговора в исполнение не хватало только подписи канцлера л'Опиталя.
И в этот поздний час, 4 декабря, должно было решиться, кто возьмет верх: либо партия Гизов во главе с Франциском и Карлом Лотарингским, либо Бурбоны, которыми тайно руководила Екатерина Медичи.
Судьба тех и других была в слабых руках этого задыхающегося от боли венценосного юноши. Если Франциск II протянет еще хоть несколько дней, принц Конде будет казнен, короля Наваррского подколют в какой-нибудь драке, Екатерину Медичи вышлют во Флоренцию, и благодаря Генеральным штатам Гизы станут безграничными властителями, а может быть, и коронованными повелителями.
Если же молодой король умрет раньше, чем оба его дражайшие дядюшки избавятся от своих врагов, то борьба возобновится, но при обстоятельствах, далеко не благоприятных для них.
Таким образом, в эту холодную декабрьскую ночь Екатерина Медичи и Карл Лотарингский не находили себе места от беспокойства. Впрочем, волновала их не столько жизнь или смерть молодого короля, сколько собственная победа или поражение. Одна лишь Мария Стюарт, самоотверженно ухаживая за своим любимым супругом, не ломала себе голову над тем, что сулит ей будущее.
Но не следует думать, будто взаимная глухая ненависть Екатерины и кардинала хоть в какой-то мере отражалась в их поведении или в словах. Напротив, никогда они не были столь учтивы и столь благожелательны друг к другу, как сейчас.
И как раз в ту минуту, когда Франциск заснул, они, давая пример нежнейшей дружбы, вполголоса делились своими заветными, задушевными мыслями. Оба они придерживались правил итальянской политики, образчики которой мы уже видели в действии: Екатерина, как всегда, скрывала свои тайные мысли, а Карл Лотарингский, как всегда, делал вид, будто он ни о чем не подозревает.
Так они и беседовали, уподобившись двум шулерам, которые играют по-своему честно, хотя и пользуются краплеными картами.
– Да, государыня, – вздыхал кардинал, – да, этот бестолковый канцлер л'Опиталь упорствует в своем нежелании подписать приговор принцу. До чего же вы, государыня, были правы, когда полгода назад открыто противились его назначению вместо Оливье!
– Разве так? И нет иной возможности преодолеть его сопротивление? – спросила Екатерина, которая сама же внушила л'Опиталю мысль об этом сопротивлении.
– Я его запугивал, я перед ним заискивал, я всячески его улещал, – уверял Карл Лотарингский, – но он остался непреклонен.
– Но почему не воздействует на него герцог?
– Ничто не может стронуть с места овернского мула! К тому же мой брат объявил, что не намерен вмешиваться в это дело.
– В этом-то и главное препятствие! – заметила Екатерина, с трудом скрывая свою радость.
– Но есть один способ, которым можно обойти всех канцлеров мира.
– Есть способ? Какой же?
– Дать подписать приговор королю!
– Королю? Разве король имеет на это право?
– Да, и в крайнем случае мы к нему прибегнем.
– Но что скажет канцлер? – заволновалась Екатерина.
– Поворчит, по своему обыкновению, погрозит, что вернет печать… – спокойно ответил Карл Лотарингский.
– А если он действительно вернет ее?
– Тем лучше! Помимо всего, мы еще и избавимся от крайне неприятного надзора!
Помолчав, Екатерина спросила:
– Когда, по-вашему, должен быть подписан приговор?
– В эту же ночь, государыня.
– А когда он будет приведен в исполнение?
– Завтра.
Королеву бросило в дрожь.
– В эту ночь! Завтра! И не думайте об этом! Король болен, слаб, он в полузабытьи, он даже не способен понять, чего вы от него требуете…
– Для того чтобы подписать, понимать не нужно.
– Но он же пера в руке не удержит!
– Его руку можно направить, – продолжал Карл Лотарингский, наслаждаясь ужасом, который сквозил во взгляде его любезной собеседницы.
– Прислушайтесь к моему совету, кардинал, – многозначительно проговорила Екатерина. – Конец моего несчастного сына ближе, чем вы предполагаете… Знаете ли вы, что мне сказал Шапелен, главный врач? Чудом будет, если он доживет до завтрашнего вечера!
– Тем больше причин у нас поторопиться, – холодно заметил кардинал.
– Хорошо, но если Франциска Второго завтра не станет, на престол взойдет Карл Девятый и регентом при нем будет, вероятно, король Наваррский. Какой страшный счет он предъявит вам за позорную гибель своего брата! Не придется ли вам на себе узнать, что такое суд и приговор?
– Э, государыня, кто ничем не рискует, тот никогда не выигрывает! – горячо воскликнул раздосадованный кардинал. – И потом, кто знает, будет ли Антуан Наваррский регентом? Кто знает, не ошибся ли этот самый Шапелен? Король-то все-таки жив!
– Тише, дядя! – замахала руками Мария Стюарт. – Вы разбудите короля… Глядите, вы же его разбудили…
– Мари… Где ты? – раздался слабый голос Франциска.
– Я здесь, рядом с вами, государь.
– Как тяжело… Голова как в огне… А в ухе будто все время кинжалом вращают. Эх, все кончено, со мною все кончено…
– Не говорите так! – разрыдалась Мария.
– Бедная, милая Мари! А где Шапелен?
– В соседней комнате. А здесь ваша матушка и мой дядя кардинал. Хотите на них взглянуть?
– Нет, нет, только на тебя, Мари… Повернись немного в сторону… Вот так… Чтобы мне хоть разок еще поглядеть на тебя…
– Мужайтесь, – заговорила Мария, – бог милостив…
– Тяжело… Я ничего не вижу… плохо слышу… Мари, где твоя рука?..
– Вот она… – всхлипнула Мария, припав головой к плечу мужа.
– Душа моя принадлежит богу, а сердце – тебе, Мари! Навсегда!.. И умереть в семнадцать лет!..
– Нет, нет, вы не умрете! Боже, за что такая кара?
– Не плачь, Мари… Мы встретимся там… В этом мире я ни о чем не жалею, только о тебе… Мне кажется, что без меня ты будешь страдать… ты будешь одинока… Бедная ты моя… – Обессилев, король откинулся на подушки и погрузился в тяжелое молчание.
– Нет, вы не умрете, вы не умрете, государь! – воскликнула Мария. – Слушайте, еще есть одна последняя возможность, и я верю в нее…
– Что вы этим хотите сказать? – удивилась Екатерина.
– Да, – ответила Мария, – короля еще можно спасти, он будет спасен. Существует на свете один знаменитый человек, тот самый, что спас в Кале жизнь моему дяде…
– Метр Амбруаз Парэ? – спросил кардинал.
– Да, метр Амбруаз Парэ! Могут сказать, что он окаянный еретик и что если он даже согласится помочь королю, то доверять ему все равно нельзя…
– Это сущая правда, – перебила ее Екатерина Медичи.
– А если я ему доверяю? Я! – воскликнула Мария. – Истинный гений не бывает предателем! Тот, кто велик, государыня, тот и благороден! Я послала за ним надежного друга, который обещал сегодня же его привести.
– И кто же этот друг? – спросила Екатерина.
– Это граф Габриэль де Монтгомери.
И не успела Екатерина рта раскрыть от возмущения, как госпожа Дейелль, первая статс-дама Марии Стюарт, вошла в комнату и доложила своей госпоже:
– Граф Габриэль де Монтгомери прибыл и ждет приказаний, государыня!
– О, пусть он войдет! Пусть войдет! – с надрывом крикнула Мария.
Месяцев семь спустя, в конце ноября 1560 года когда по случаю созыва Генеральных штатов двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег.
В ночь на 4 декабря у постели короля разыгрывалась душераздирающая драма, развязка которой зависела от исхода болезни сына Генриха II.
В нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина.
Это были Карл Лотарингский и Екатерина Медичи. Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна. Толчком к этому послужила Амбуазская смута.
Все растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном Бурбонским и даже – опять же тайком – помирилась со старым коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую.
Но Гизы тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля Наваррского и принца Конде.
Екатерина Медичи тут же поспешила предупредить их о грозящей им опасности, но, когда кардинал Лотарингский именем короля обещал им неприкосновенность, оба они все же явились в Орлеан.
В первый же день их приезда Антуан Наваррский был подвергнут домашнему аресту, а принц Конде брошен в темницу. Затем особо назначенная комиссия рассмотрела дело Конде и под давлением Гизов вынесла ему смертный приговор.
Для приведения приговора в исполнение не хватало только подписи канцлера л'Опиталя.
И в этот поздний час, 4 декабря, должно было решиться, кто возьмет верх: либо партия Гизов во главе с Франциском и Карлом Лотарингским, либо Бурбоны, которыми тайно руководила Екатерина Медичи.
Судьба тех и других была в слабых руках этого задыхающегося от боли венценосного юноши. Если Франциск II протянет еще хоть несколько дней, принц Конде будет казнен, короля Наваррского подколют в какой-нибудь драке, Екатерину Медичи вышлют во Флоренцию, и благодаря Генеральным штатам Гизы станут безграничными властителями, а может быть, и коронованными повелителями.
Если же молодой король умрет раньше, чем оба его дражайшие дядюшки избавятся от своих врагов, то борьба возобновится, но при обстоятельствах, далеко не благоприятных для них.
Таким образом, в эту холодную декабрьскую ночь Екатерина Медичи и Карл Лотарингский не находили себе места от беспокойства. Впрочем, волновала их не столько жизнь или смерть молодого короля, сколько собственная победа или поражение. Одна лишь Мария Стюарт, самоотверженно ухаживая за своим любимым супругом, не ломала себе голову над тем, что сулит ей будущее.
Но не следует думать, будто взаимная глухая ненависть Екатерины и кардинала хоть в какой-то мере отражалась в их поведении или в словах. Напротив, никогда они не были столь учтивы и столь благожелательны друг к другу, как сейчас.
И как раз в ту минуту, когда Франциск заснул, они, давая пример нежнейшей дружбы, вполголоса делились своими заветными, задушевными мыслями. Оба они придерживались правил итальянской политики, образчики которой мы уже видели в действии: Екатерина, как всегда, скрывала свои тайные мысли, а Карл Лотарингский, как всегда, делал вид, будто он ни о чем не подозревает.
Так они и беседовали, уподобившись двум шулерам, которые играют по-своему честно, хотя и пользуются краплеными картами.
– Да, государыня, – вздыхал кардинал, – да, этот бестолковый канцлер л'Опиталь упорствует в своем нежелании подписать приговор принцу. До чего же вы, государыня, были правы, когда полгода назад открыто противились его назначению вместо Оливье!
– Разве так? И нет иной возможности преодолеть его сопротивление? – спросила Екатерина, которая сама же внушила л'Опиталю мысль об этом сопротивлении.
– Я его запугивал, я перед ним заискивал, я всячески его улещал, – уверял Карл Лотарингский, – но он остался непреклонен.
– Но почему не воздействует на него герцог?
– Ничто не может стронуть с места овернского мула! К тому же мой брат объявил, что не намерен вмешиваться в это дело.
– В этом-то и главное препятствие! – заметила Екатерина, с трудом скрывая свою радость.
– Но есть один способ, которым можно обойти всех канцлеров мира.
– Есть способ? Какой же?
– Дать подписать приговор королю!
– Королю? Разве король имеет на это право?
– Да, и в крайнем случае мы к нему прибегнем.
– Но что скажет канцлер? – заволновалась Екатерина.
– Поворчит, по своему обыкновению, погрозит, что вернет печать… – спокойно ответил Карл Лотарингский.
– А если он действительно вернет ее?
– Тем лучше! Помимо всего, мы еще и избавимся от крайне неприятного надзора!
Помолчав, Екатерина спросила:
– Когда, по-вашему, должен быть подписан приговор?
– В эту же ночь, государыня.
– А когда он будет приведен в исполнение?
– Завтра.
Королеву бросило в дрожь.
– В эту ночь! Завтра! И не думайте об этом! Король болен, слаб, он в полузабытьи, он даже не способен понять, чего вы от него требуете…
– Для того чтобы подписать, понимать не нужно.
– Но он же пера в руке не удержит!
– Его руку можно направить, – продолжал Карл Лотарингский, наслаждаясь ужасом, который сквозил во взгляде его любезной собеседницы.
– Прислушайтесь к моему совету, кардинал, – многозначительно проговорила Екатерина. – Конец моего несчастного сына ближе, чем вы предполагаете… Знаете ли вы, что мне сказал Шапелен, главный врач? Чудом будет, если он доживет до завтрашнего вечера!
– Тем больше причин у нас поторопиться, – холодно заметил кардинал.
– Хорошо, но если Франциска Второго завтра не станет, на престол взойдет Карл Девятый и регентом при нем будет, вероятно, король Наваррский. Какой страшный счет он предъявит вам за позорную гибель своего брата! Не придется ли вам на себе узнать, что такое суд и приговор?
– Э, государыня, кто ничем не рискует, тот никогда не выигрывает! – горячо воскликнул раздосадованный кардинал. – И потом, кто знает, будет ли Антуан Наваррский регентом? Кто знает, не ошибся ли этот самый Шапелен? Король-то все-таки жив!
– Тише, дядя! – замахала руками Мария Стюарт. – Вы разбудите короля… Глядите, вы же его разбудили…
– Мари… Где ты? – раздался слабый голос Франциска.
– Я здесь, рядом с вами, государь.
– Как тяжело… Голова как в огне… А в ухе будто все время кинжалом вращают. Эх, все кончено, со мною все кончено…
– Не говорите так! – разрыдалась Мария.
– Бедная, милая Мари! А где Шапелен?
– В соседней комнате. А здесь ваша матушка и мой дядя кардинал. Хотите на них взглянуть?
– Нет, нет, только на тебя, Мари… Повернись немного в сторону… Вот так… Чтобы мне хоть разок еще поглядеть на тебя…
– Мужайтесь, – заговорила Мария, – бог милостив…
– Тяжело… Я ничего не вижу… плохо слышу… Мари, где твоя рука?..
– Вот она… – всхлипнула Мария, припав головой к плечу мужа.
– Душа моя принадлежит богу, а сердце – тебе, Мари! Навсегда!.. И умереть в семнадцать лет!..
– Нет, нет, вы не умрете! Боже, за что такая кара?
– Не плачь, Мари… Мы встретимся там… В этом мире я ни о чем не жалею, только о тебе… Мне кажется, что без меня ты будешь страдать… ты будешь одинока… Бедная ты моя… – Обессилев, король откинулся на подушки и погрузился в тяжелое молчание.
– Нет, вы не умрете, вы не умрете, государь! – воскликнула Мария. – Слушайте, еще есть одна последняя возможность, и я верю в нее…
– Что вы этим хотите сказать? – удивилась Екатерина.
– Да, – ответила Мария, – короля еще можно спасти, он будет спасен. Существует на свете один знаменитый человек, тот самый, что спас в Кале жизнь моему дяде…
– Метр Амбруаз Парэ? – спросил кардинал.
– Да, метр Амбруаз Парэ! Могут сказать, что он окаянный еретик и что если он даже согласится помочь королю, то доверять ему все равно нельзя…
– Это сущая правда, – перебила ее Екатерина Медичи.
– А если я ему доверяю? Я! – воскликнула Мария. – Истинный гений не бывает предателем! Тот, кто велик, государыня, тот и благороден! Я послала за ним надежного друга, который обещал сегодня же его привести.
– И кто же этот друг? – спросила Екатерина.
– Это граф Габриэль де Монтгомери.
И не успела Екатерина рта раскрыть от возмущения, как госпожа Дейелль, первая статс-дама Марии Стюарт, вошла в комнату и доложила своей госпоже:
– Граф Габриэль де Монтгомери прибыл и ждет приказаний, государыня!
– О, пусть он войдет! Пусть войдет! – с надрывом крикнула Мария.
XXXI.
ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ
– Погодите! – властно отчеканила Екатерина Медичи. – Не впускайте этого человека, пока я не уйду. Возможно, вы и жаждете доверить жизнь сына тому, кто лишил жизни его отца, но я-то отнюдь не желаю снова видеть и слышать убийцу моего супруга! Все это возмутительно, а посему я удаляюсь до его прихода. – И она вышла, даже не взглянув на своего умирающего сына. Но зато, уходя в свои покои, она намеренно не задернула портьеру и, захлопнув дверь, тут же жадно приникла к замочной скважине, дабы слышать и видеть все, что произойдет в комнате короля.
Габриэль вошел в сопровождении госпожи Дейелль, преклонил колено, поцеловал руку королеве и низко поклонился кардиналу.
– Что скажете? – нетерпеливо спросила Мария Стюарт.
– Скажу, государыня, что я уговорил метра Парэ. Он здесь.
– Благодарю, благодарю вас, преданный друг!
– Но разве королю стало хуже, государыня? – шепотом спросил Габриэль, с беспокойством взглянув на бледного и неподвижного Франциска II.
– Увы, никакого улучшения! – всхлипнула королева. – Трудно вам было уговорить метра Амбруаза?
– Не слишком, государыня. Его и раньше приглашали, но в таких выражениях, что ему оставалось только отказаться. Ему заявляли, что он должен честью и головою поручиться за жизнь короля, даже не осмотрев его. От него не скрывали, что он, как протестант, опасен для гонителя протестантов. Словом, к нему проявили столько недоверия, ему ставили такие жесткие условия, что он вынужден был наотрез отказаться. Впрочем, посланцы не выказывали особой настойчивости!
– Неужели они в такой форме передали наши предложения господину Парэ? – усомнился кардинал. – Но ведь мы лично, мой брат и я, два или три раза посылали к нему людей, и всегда они возвращались с отказом, с непонятными отговорками. А мы-то думали, что наши посланцы – вполне надежные люди!
– Так ли оно было, ваше преосвященство? – усмехнулся Габриэль. – Метр Парэ принял иное решение после того, как я передал ему милостивые слова королевы. Он убежден, что его намеренно, с преступной целью не желали допустить к больному королю.
– Тогда я начинаю понимать! – ответил Карл Лотарингский и прибавил тихо: – Я узнаю в этом милую ручку королевы Екатерины… И в самом деле: ей крайне не выгодно спасти собственного сына…
Между тем Мария Стюарт, предоставив кардиналу разбираться в том, что случилось, снова обратилась к Габриэлю:
– Так метр Парэ последовал за вами?
– По первому моему слову!
– Он здесь?
– Он ждет вашего разрешения войти.
– Пусть сейчас же войдет! Сейчас же!
Габриэль вышел и через мгновение вернулся вместе с хирургом.
Спрятавшись за дверью, Екатерина затаила дыхание.
Мария Стюарт подбежала к Амбруазу и, взяв его за руку, повела к постели больного, отрывисто бросая на ходу:
– Спасибо, что вы пришли, метр… Я надеюсь на вашу преданность, так же как и на вашу науку… Пойдемте скорее к постели короля…
Не успел Амбруаз Парэ опомниться, как уже стоял перед королем. Тот едва слышно стонал. Хирург внимательно всмотрелся в его осунувшееся, словно иссушенное страданиями лицо. Потом наклонился над тем, кто был для него только больным, и осторожно прощупал опухоль.
Король почувствовал легкое прикосновение руки врача, но не смог приподнять отяжелевшие веки.
– Ох, болит! – жалобно прошептал он. – Больно… Неужели вы не поможете мне?..
В комнате было темновато, и Амбруаз жестом попросил Габриэля придвинуть к нему светильник, но Мария опередила Габриэля и сама посветила хирургу.
Тщательное и молчаливое обследование длилось минут десять. Потом Амбруаз Парэ – строгий, задумчивый – встал и задернул полог постели.
Мария Стюарт не смела нарушить его глубокое раздумье и только с тревогой следила за выражением лица Амбруаза Парэ. Что-то он скажет? Каков будет приговор?
Прославленный целитель низко опустил голову, и королеве почудился в этом смертельный приговор.
– Ну что? – прошептала она, не в силах совладать со своею тревогой. – Неужели никакой надежды?
– Только одна и осталась, государыня, – ответил Амбруаз.
– Но одна все-таки есть!
– Да, есть, но увы, она тоже не бесспорна, и если бы… если бы…
– Что – если бы?
– Если бы тот, кого я должен спасти, не был королем…
– Спасите его, обращайтесь с ним, как с простым смертным! – воскликнула Мария.
– А если у меня не получится? – возразил Амбруаз. – Один господь всемогущ. Не обвинят ли меня в сознательном убийстве? Ведь я гугенот…
– Послушайте, – перебила его Мария, – если он выживет, я буду всю свою жизнь благословлять вас, если же он… если погибнет, я буду защищать вас до самой своей смерти! Попытайтесь! Умоляю вас! Вы говорите, что это последняя возможность. Боже мой, было бы преступлением отказаться от нее!
– Вы совершенно правы, государыня. Я попытаюсь… если мне позволят… Если вы сами дадите мне согласие, ибо не скрою от вас – способ, о котором я говорю, нов, необычен и может со стороны показаться чересчур смелым!
– В самом деле? – ужаснулась Мария. – И нет никакого другого?
– Никакого, государыня. И есть еще время его применить. Через сутки, даже через двенадцать часов будет поздно. В голове короля образовался гнойник, и если немедленно его не вскрыть, то гной попадет в мозг – и смерть наступит мгновенно.
– И вы хотите сделать эту операцию сейчас же, на месте? – спросил кардинал. – Этой ответственности я на себя взять не могу!
– Вот вы уже и сомневаетесь! – усмехнулся Амбруаз. – Нет, для этого мне нужен дневной свет, а кроме того, я должен все хорошенько обдумать, проверить свою руку, проделать кое-какие опыты. Но завтра в девять часов я могу быть здесь. При операции можете присутствовать вы, государыня, вы, монсеньер главнокомандующий, ну и, возможно, еще несколько человек, исключительно преданных королю! Лишних никого, в особенности врачей! Утром я расскажу вам, что и как намерен предпринять, и тогда, если вы дадите согласие, я с божьей помощью использую эту последнюю возможность.
– А до завтра с королем ничего не случится? – спросила королева.
– Ничего, государыня… Но особенно важно, чтоб король хорошо отдохнул и набрался сил перед операцией. Вот здесь, на столе, освежительное питье, я к нему прибавлю две капли эликсира. Пусть король сейчас же это примет, и вы увидите, что сон его станет спокоен и глубок. А вы следите… по возможности сами следите, чтоб никто не потревожил его сон.
– Не беспокойтесь, метр. Я всю ночь не отойду от него, – заверила хирурга Мария.
– Это очень существенно, – заключил Амбруаз Парэ. – Теперь мне здесь больше делать нечего, и я, с вашего позволения, государыня, удалюсь.
– Идите, метр, идите, я заранее благодарю и благословляю вас! До завтра! – ответила Мария.
– До завтра, государыня, – сказал Амбруаз. – Надейтесь!
– Я все время буду молиться! А вас, граф, – обратилась Мария к Габриэлю, – я еще раз благодарю! Завтра будьте непременно здесь!
– Непременно, государыня, – отозвался Габриэль и, поклонившись королеве и кардиналу, удалился вместе с хирургом.
«Но я, я тоже там буду! – подумала Екатерина Медичи, все еще стоявшая за дверью. – Да, я буду там! Этот Парэ – смелый человек. Он, пожалуй, и впрямь спасет короля и тем самым погубит и свою партию, и принца Конде, и меня заодно! Вот сумасшедший! Я тоже буду там!»
Габриэль вошел в сопровождении госпожи Дейелль, преклонил колено, поцеловал руку королеве и низко поклонился кардиналу.
– Что скажете? – нетерпеливо спросила Мария Стюарт.
– Скажу, государыня, что я уговорил метра Парэ. Он здесь.
– Благодарю, благодарю вас, преданный друг!
– Но разве королю стало хуже, государыня? – шепотом спросил Габриэль, с беспокойством взглянув на бледного и неподвижного Франциска II.
– Увы, никакого улучшения! – всхлипнула королева. – Трудно вам было уговорить метра Амбруаза?
– Не слишком, государыня. Его и раньше приглашали, но в таких выражениях, что ему оставалось только отказаться. Ему заявляли, что он должен честью и головою поручиться за жизнь короля, даже не осмотрев его. От него не скрывали, что он, как протестант, опасен для гонителя протестантов. Словом, к нему проявили столько недоверия, ему ставили такие жесткие условия, что он вынужден был наотрез отказаться. Впрочем, посланцы не выказывали особой настойчивости!
– Неужели они в такой форме передали наши предложения господину Парэ? – усомнился кардинал. – Но ведь мы лично, мой брат и я, два или три раза посылали к нему людей, и всегда они возвращались с отказом, с непонятными отговорками. А мы-то думали, что наши посланцы – вполне надежные люди!
– Так ли оно было, ваше преосвященство? – усмехнулся Габриэль. – Метр Парэ принял иное решение после того, как я передал ему милостивые слова королевы. Он убежден, что его намеренно, с преступной целью не желали допустить к больному королю.
– Тогда я начинаю понимать! – ответил Карл Лотарингский и прибавил тихо: – Я узнаю в этом милую ручку королевы Екатерины… И в самом деле: ей крайне не выгодно спасти собственного сына…
Между тем Мария Стюарт, предоставив кардиналу разбираться в том, что случилось, снова обратилась к Габриэлю:
– Так метр Парэ последовал за вами?
– По первому моему слову!
– Он здесь?
– Он ждет вашего разрешения войти.
– Пусть сейчас же войдет! Сейчас же!
Габриэль вышел и через мгновение вернулся вместе с хирургом.
Спрятавшись за дверью, Екатерина затаила дыхание.
Мария Стюарт подбежала к Амбруазу и, взяв его за руку, повела к постели больного, отрывисто бросая на ходу:
– Спасибо, что вы пришли, метр… Я надеюсь на вашу преданность, так же как и на вашу науку… Пойдемте скорее к постели короля…
Не успел Амбруаз Парэ опомниться, как уже стоял перед королем. Тот едва слышно стонал. Хирург внимательно всмотрелся в его осунувшееся, словно иссушенное страданиями лицо. Потом наклонился над тем, кто был для него только больным, и осторожно прощупал опухоль.
Король почувствовал легкое прикосновение руки врача, но не смог приподнять отяжелевшие веки.
– Ох, болит! – жалобно прошептал он. – Больно… Неужели вы не поможете мне?..
В комнате было темновато, и Амбруаз жестом попросил Габриэля придвинуть к нему светильник, но Мария опередила Габриэля и сама посветила хирургу.
Тщательное и молчаливое обследование длилось минут десять. Потом Амбруаз Парэ – строгий, задумчивый – встал и задернул полог постели.
Мария Стюарт не смела нарушить его глубокое раздумье и только с тревогой следила за выражением лица Амбруаза Парэ. Что-то он скажет? Каков будет приговор?
Прославленный целитель низко опустил голову, и королеве почудился в этом смертельный приговор.
– Ну что? – прошептала она, не в силах совладать со своею тревогой. – Неужели никакой надежды?
– Только одна и осталась, государыня, – ответил Амбруаз.
– Но одна все-таки есть!
– Да, есть, но увы, она тоже не бесспорна, и если бы… если бы…
– Что – если бы?
– Если бы тот, кого я должен спасти, не был королем…
– Спасите его, обращайтесь с ним, как с простым смертным! – воскликнула Мария.
– А если у меня не получится? – возразил Амбруаз. – Один господь всемогущ. Не обвинят ли меня в сознательном убийстве? Ведь я гугенот…
– Послушайте, – перебила его Мария, – если он выживет, я буду всю свою жизнь благословлять вас, если же он… если погибнет, я буду защищать вас до самой своей смерти! Попытайтесь! Умоляю вас! Вы говорите, что это последняя возможность. Боже мой, было бы преступлением отказаться от нее!
– Вы совершенно правы, государыня. Я попытаюсь… если мне позволят… Если вы сами дадите мне согласие, ибо не скрою от вас – способ, о котором я говорю, нов, необычен и может со стороны показаться чересчур смелым!
– В самом деле? – ужаснулась Мария. – И нет никакого другого?
– Никакого, государыня. И есть еще время его применить. Через сутки, даже через двенадцать часов будет поздно. В голове короля образовался гнойник, и если немедленно его не вскрыть, то гной попадет в мозг – и смерть наступит мгновенно.
– И вы хотите сделать эту операцию сейчас же, на месте? – спросил кардинал. – Этой ответственности я на себя взять не могу!
– Вот вы уже и сомневаетесь! – усмехнулся Амбруаз. – Нет, для этого мне нужен дневной свет, а кроме того, я должен все хорошенько обдумать, проверить свою руку, проделать кое-какие опыты. Но завтра в девять часов я могу быть здесь. При операции можете присутствовать вы, государыня, вы, монсеньер главнокомандующий, ну и, возможно, еще несколько человек, исключительно преданных королю! Лишних никого, в особенности врачей! Утром я расскажу вам, что и как намерен предпринять, и тогда, если вы дадите согласие, я с божьей помощью использую эту последнюю возможность.
– А до завтра с королем ничего не случится? – спросила королева.
– Ничего, государыня… Но особенно важно, чтоб король хорошо отдохнул и набрался сил перед операцией. Вот здесь, на столе, освежительное питье, я к нему прибавлю две капли эликсира. Пусть король сейчас же это примет, и вы увидите, что сон его станет спокоен и глубок. А вы следите… по возможности сами следите, чтоб никто не потревожил его сон.
– Не беспокойтесь, метр. Я всю ночь не отойду от него, – заверила хирурга Мария.
– Это очень существенно, – заключил Амбруаз Парэ. – Теперь мне здесь больше делать нечего, и я, с вашего позволения, государыня, удалюсь.
– Идите, метр, идите, я заранее благодарю и благословляю вас! До завтра! – ответила Мария.
– До завтра, государыня, – сказал Амбруаз. – Надейтесь!
– Я все время буду молиться! А вас, граф, – обратилась Мария к Габриэлю, – я еще раз благодарю! Завтра будьте непременно здесь!
– Непременно, государыня, – отозвался Габриэль и, поклонившись королеве и кардиналу, удалился вместе с хирургом.
«Но я, я тоже там буду! – подумала Екатерина Медичи, все еще стоявшая за дверью. – Да, я буду там! Этот Парэ – смелый человек. Он, пожалуй, и впрямь спасет короля и тем самым погубит и свою партию, и принца Конде, и меня заодно! Вот сумасшедший! Я тоже буду там!»
XXXII.
КАК НУЖНО ОХРАНЯТЬ СОН
Екатерина Медичи постояла еще немного за дверью, хотя в спальне короля, кроме кардинала и Марии Стюарт, никого не было и подслушивать, в сущности, было нечего. Мария Стюарт дала Франциску успокоительное снадобье, и он, как обещал Амбруаз Парэ, погрузился в спокойный сон.
Наконец в спальне настала глубочайшая тишина: кардинал, размышляя, сидел в кресле, Мария, преклонив колени, молилась.
Тогда Екатерина Медичи потихоньку вернулась к себе, чтобы, как и кардинал, поразмыслить о делах.
А между тем, если б она задержалась хоть на несколько мгновений, то узнала бы некоторые вещи, поистине достойные ее внимания. Помолившись, Мария Стюарт обратилась к кардиналу:
– Вам, дядя, стоит хоть немного отдохнуть, а если будет нужно, я вас позову.
– Нет, – возразил кардинал, – герцог де Гиз сказал мне, что перед отъездом лично проведает короля, и я обещал подождать его здесь. Кстати, не он ли идет?
– О, только бы он не разбудил короля! – воскликнула Мария и бросилась к двери.
Герцог де Гиз вошел бледный, возбужденный. Даже не поклонившись королеве и не спросив о здоровье короля, он сразу же подошел к брату, отвел его к окну и начал без предисловий:
– Ужасная новость!
– Что случилось? – забеспокоился Карл Лотарингский.
– Коннетабль де Монморанси во главе полутора тысяч всадников покинул Шантильи! Чтобы скрыть свое продвижение, он миновал Париж, и от Экуэна и Корбейля двинулся на Питивье через Эссонскую долину. Завтра он будет со своим отрядом у ворот Орлеана.
– Это и в самом деле ужасно! – произнес ошеломленный кардинал. – Старый проходимец хочет спасти своего племянника! Держу пари, что его вызвала Екатерина Медичи.
– Нужно думать не о ней, а о себе, – зло усмехнулся герцог. – Что теперь делать?
– Выступить с нашими силами навстречу коннетаблю!
– И вы сможете удержаться в Орлеане, если меня не будет?
– Увы, на это трудно рассчитывать. Жители Орлеана – народ грубый, да, кстати, еще и гугеноты. Они тянутся к Бурбонам… Хорошо, что хоть за нас Генеральные штаты.
– Но против нас л'Опиталь, имейте в виду. Трудное положение! А как король? – спросил герцог, вспомнив в минуту опасности о последней своей надежде.
– Королю худо, – ответил кардинал. – Но Амбруаз Парэ прибыл в Орлеан по приглашению королевы и берется завтра утром произвести какую-то отчаянную, но совершенно необходимую операцию, которая может привести к счастливому исходу. Будьте здесь к девяти часам, чтобы поддержать Амбруаза, если понадобится.
Герцог кивнул головой:
– Конечно, это единственная наша надежда: наше влияние кончится вместе с жизнью Франциска Второго! А для нас было бы неплохо отправить навстречу коннетаблю прелестный подарок – голову его племянника Конде. Это бы его устрашило, а может, и заставило бы пойти на попятную.
– Да, это было бы весьма убедительно, – поразмыслив, заявил кардинал.
– Но проклятый л'Опиталь всему мешает!
– Если бы вместо его подписи на приговоре стояла подпись короля, – продолжал Карл Лотарингский, – все бы стало на свои места! Приговор был бы приведен в исполнение завтра же утром, еще до прибытия Монморанси.
– Это было бы не слишком законно, но вполне реально.
И Карл Лотарингский горячо подхватил:
– Тогда, брат, вам нечего здесь делать, а отдохнуть вам необходимо. Скоро пробьет два часа. Идите! Я попытаю счастья!
– Что вы затеяли? – спросил герцог. – Вы, любезнейший братец, не делайте ничего непоправимого, не посоветовавшись со мной.
– Не беспокойтесь! Если я добьюсь своего, то еще до света разбужу вас, чтобы все уладить!
– В час добрый, – произнес герцог. – Если вы так обещаете, я, пожалуй, пойду, потому что действительно чертовски устал. Но будьте осторожны!
И на сей раз, обратившись к Марии Стюарт, произнес несколько соболезнующих слов и вышел, стараясь ступать как можно тише.
Тем временем кардинал, подсев к столу, написал копию судебного приговора, встал и направился к постели короля.
Но Мария Стюарт стала перед ним и остановила его жестом.
– Куда вы идете? – тихо и властно спросила она.
– Государыня, необходимо, чтоб король подписал вот эту бумагу…
– Единственное, что необходимо, – это дать покой королю!
– Требуется только его имя на краю бумаги, и я не стану больше его тревожить.
– Но для этого вам придется его разбудить, а этого я не допущу!… Притом в таком состоянии он не удержит пера в руке.
– Я подержу перо за него!
Но Мария Стюарт властно оборвала:
– Я уже сказала: я не позволю!
Кардинал был поражен: такого препятствия он никак не предвидел, но тем не менее вкрадчиво продолжал:
– Выслушайте меня, государыня. Тут дело идет о вашей и нашей жизни! Слушайте хорошенько: нужно, чтобы эта бумага была подписана королем до восхода солнца, иначе мы все погибнем!
Но Мария спокойно возразила:
– Это меня не касается.
– Наоборот! Наша гибель – это ваша гибель, поймите же!
– Не все ли мне равно? Ваши честолюбивые расчеты меня не волнуют! У меня один расчет: спасти того, кого я люблю! Метр Парэ доверил мне охранять покой короля, и я запрещаю вам его нарушать! Я запрещаю! Пока в короле теплится еще дыхание, я буду оберегать последний его вздох от ваших коварных придворных интриг! Я содействовала укреплению вашей власти, дядюшка, пока Франциск был на ногах, но я готова лишить вас этой власти теперь, когда нужно беречь его покой. И никто в мире ни под каким предлогом не лишит его благодатного отдыха!
– Но если основания столь важны…
– Нет на свете такого предлога, чтобы нарушить сон короля!
– И все-таки нужно! – воскликнул Карл Лотарингский. Ему стало в конце концов досадно тратить столько времени на препирательства со своей юной племянницей. – Интересы государства превыше вашей чувствительности, мне нужна подпись короля незамедлительно, и я ее получу!
– Вы ее не получите, кардинал!
Кардинал сделал еще один шаг к постели короля, и тогда Мария Стюарт стала перед ним вплотную, преграждая дорогу.
Охваченные гневом, королева и министр смотрели друг другу в глаза.
– Я пройду, – глухо бросил Карл Лотарингский.
– И вы осмелитесь поднять руку на меня!
– Но вы моя племянница!
– Я не ваша племянница. Я – ваша королева! Это было сказано так твердо, с таким достоинством, что кардинал отступил.
– Да, ваша королева, – повторила Мария, – и если вы посмеете сделать хоть шаг, хоть движение, я тут же позову стражу, и вы, дядя, будете по моему приказу арестованы! Я, королева, обвиню вас в оскорблении величества!
Наконец в спальне настала глубочайшая тишина: кардинал, размышляя, сидел в кресле, Мария, преклонив колени, молилась.
Тогда Екатерина Медичи потихоньку вернулась к себе, чтобы, как и кардинал, поразмыслить о делах.
А между тем, если б она задержалась хоть на несколько мгновений, то узнала бы некоторые вещи, поистине достойные ее внимания. Помолившись, Мария Стюарт обратилась к кардиналу:
– Вам, дядя, стоит хоть немного отдохнуть, а если будет нужно, я вас позову.
– Нет, – возразил кардинал, – герцог де Гиз сказал мне, что перед отъездом лично проведает короля, и я обещал подождать его здесь. Кстати, не он ли идет?
– О, только бы он не разбудил короля! – воскликнула Мария и бросилась к двери.
Герцог де Гиз вошел бледный, возбужденный. Даже не поклонившись королеве и не спросив о здоровье короля, он сразу же подошел к брату, отвел его к окну и начал без предисловий:
– Ужасная новость!
– Что случилось? – забеспокоился Карл Лотарингский.
– Коннетабль де Монморанси во главе полутора тысяч всадников покинул Шантильи! Чтобы скрыть свое продвижение, он миновал Париж, и от Экуэна и Корбейля двинулся на Питивье через Эссонскую долину. Завтра он будет со своим отрядом у ворот Орлеана.
– Это и в самом деле ужасно! – произнес ошеломленный кардинал. – Старый проходимец хочет спасти своего племянника! Держу пари, что его вызвала Екатерина Медичи.
– Нужно думать не о ней, а о себе, – зло усмехнулся герцог. – Что теперь делать?
– Выступить с нашими силами навстречу коннетаблю!
– И вы сможете удержаться в Орлеане, если меня не будет?
– Увы, на это трудно рассчитывать. Жители Орлеана – народ грубый, да, кстати, еще и гугеноты. Они тянутся к Бурбонам… Хорошо, что хоть за нас Генеральные штаты.
– Но против нас л'Опиталь, имейте в виду. Трудное положение! А как король? – спросил герцог, вспомнив в минуту опасности о последней своей надежде.
– Королю худо, – ответил кардинал. – Но Амбруаз Парэ прибыл в Орлеан по приглашению королевы и берется завтра утром произвести какую-то отчаянную, но совершенно необходимую операцию, которая может привести к счастливому исходу. Будьте здесь к девяти часам, чтобы поддержать Амбруаза, если понадобится.
Герцог кивнул головой:
– Конечно, это единственная наша надежда: наше влияние кончится вместе с жизнью Франциска Второго! А для нас было бы неплохо отправить навстречу коннетаблю прелестный подарок – голову его племянника Конде. Это бы его устрашило, а может, и заставило бы пойти на попятную.
– Да, это было бы весьма убедительно, – поразмыслив, заявил кардинал.
– Но проклятый л'Опиталь всему мешает!
– Если бы вместо его подписи на приговоре стояла подпись короля, – продолжал Карл Лотарингский, – все бы стало на свои места! Приговор был бы приведен в исполнение завтра же утром, еще до прибытия Монморанси.
– Это было бы не слишком законно, но вполне реально.
И Карл Лотарингский горячо подхватил:
– Тогда, брат, вам нечего здесь делать, а отдохнуть вам необходимо. Скоро пробьет два часа. Идите! Я попытаю счастья!
– Что вы затеяли? – спросил герцог. – Вы, любезнейший братец, не делайте ничего непоправимого, не посоветовавшись со мной.
– Не беспокойтесь! Если я добьюсь своего, то еще до света разбужу вас, чтобы все уладить!
– В час добрый, – произнес герцог. – Если вы так обещаете, я, пожалуй, пойду, потому что действительно чертовски устал. Но будьте осторожны!
И на сей раз, обратившись к Марии Стюарт, произнес несколько соболезнующих слов и вышел, стараясь ступать как можно тише.
Тем временем кардинал, подсев к столу, написал копию судебного приговора, встал и направился к постели короля.
Но Мария Стюарт стала перед ним и остановила его жестом.
– Куда вы идете? – тихо и властно спросила она.
– Государыня, необходимо, чтоб король подписал вот эту бумагу…
– Единственное, что необходимо, – это дать покой королю!
– Требуется только его имя на краю бумаги, и я не стану больше его тревожить.
– Но для этого вам придется его разбудить, а этого я не допущу!… Притом в таком состоянии он не удержит пера в руке.
– Я подержу перо за него!
Но Мария Стюарт властно оборвала:
– Я уже сказала: я не позволю!
Кардинал был поражен: такого препятствия он никак не предвидел, но тем не менее вкрадчиво продолжал:
– Выслушайте меня, государыня. Тут дело идет о вашей и нашей жизни! Слушайте хорошенько: нужно, чтобы эта бумага была подписана королем до восхода солнца, иначе мы все погибнем!
Но Мария спокойно возразила:
– Это меня не касается.
– Наоборот! Наша гибель – это ваша гибель, поймите же!
– Не все ли мне равно? Ваши честолюбивые расчеты меня не волнуют! У меня один расчет: спасти того, кого я люблю! Метр Парэ доверил мне охранять покой короля, и я запрещаю вам его нарушать! Я запрещаю! Пока в короле теплится еще дыхание, я буду оберегать последний его вздох от ваших коварных придворных интриг! Я содействовала укреплению вашей власти, дядюшка, пока Франциск был на ногах, но я готова лишить вас этой власти теперь, когда нужно беречь его покой. И никто в мире ни под каким предлогом не лишит его благодатного отдыха!
– Но если основания столь важны…
– Нет на свете такого предлога, чтобы нарушить сон короля!
– И все-таки нужно! – воскликнул Карл Лотарингский. Ему стало в конце концов досадно тратить столько времени на препирательства со своей юной племянницей. – Интересы государства превыше вашей чувствительности, мне нужна подпись короля незамедлительно, и я ее получу!
– Вы ее не получите, кардинал!
Кардинал сделал еще один шаг к постели короля, и тогда Мария Стюарт стала перед ним вплотную, преграждая дорогу.
Охваченные гневом, королева и министр смотрели друг другу в глаза.
– Я пройду, – глухо бросил Карл Лотарингский.
– И вы осмелитесь поднять руку на меня!
– Но вы моя племянница!
– Я не ваша племянница. Я – ваша королева! Это было сказано так твердо, с таким достоинством, что кардинал отступил.
– Да, ваша королева, – повторила Мария, – и если вы посмеете сделать хоть шаг, хоть движение, я тут же позову стражу, и вы, дядя, будете по моему приказу арестованы! Я, королева, обвиню вас в оскорблении величества!