Джеймс Элоиза. Влюбленная герцогиня

   «Просто он не в меру строг по отношению к морали. Но зачем он так настаивал, чтобы я отказалась от этого подарка? Может, и к лучшему, что графиня Линьи умерла до нашего бракосочетания», — размышляла Джина, вспоминая письма, которые она писала и с надеждой отправляла во Францию. Все остались без ответа, тем не менее она писала их до того дня, как Раунтон сообщил ей о смерти графини.
   — Ты действительно хочешь, чтобы я отвергла подарок графини Линьи? — спросила она маркиза, когда они вошли в библиотеку.
   Поскольку огонь в камине погас, Себастьян взял кочергу и принялся ворошить тлеющие поленья.
   — Какое бесстыдство! Слуги леди Троубридж обманывают ее и пренебрегают своими обязанностями, злоупотребляя вдовьим статусом хозяйки.
   — Себастьян?
   Он прислонил кочергу к стенке камина и обернулся.
   — Возможно, никакого вреда не будет, если ты оставишь у себя ее последний подарок. Ведь она была твоей матерью. И она умерла.
   Джина облегченно вздохнула.
   — Спасибо тебе, — сказала она, понимая, как нелепо прозвучали эти два слова.
   — Я разочарован готовностью твоего мужа публично обсуждать подобные темы. — Лицо Себастьяна выражало нечто весьма похожее на презрение. — Кажется, его совершенно не беспокоит чрезвычайная щекотливость положения.
   — Кэм никогда не придавал значения условностям, — объснила Джина. — В отличие от своего отца, который неукоснительно их соблюдал.
   Боннингтон кивнул.
   — Судя по тому, что я о нем знаю, герцог всегда поступал именно так, как следовало. Подойдя к жениху, Джина положила руки ему на грудь.
   — А ты, Себастьян, тоже всегда поступаешь именно так, как следует?
   Он посмотрел на нее с таким выражением, будто она спросила его о чем-то непристойном. Тлеющая в ее сердце надежда, которую она весь этот вечер пыталась разжечь, на миг вспыхнула и умерла. Ее руки соскользнули с его груди.
   — Джина, ты хорошо себя чувствуешь? — наконец спросил маркиз. В его глазах были доброта и любовь.
   — По-моему, да.
   — С тех пор как приехал твой муж, ты не похожа на себя.
   — Кэм только вчера приехал.
   — Да, и ты сама не своя, не та Джина, которую я знаю. — И «люблю» повисло между ними.
   — Ты имеешь в виду, что я добивалась, чтобы ты меня поцеловал? — спросила она высоким голосом, звеневшим от подступающих слез. — Но я вела себя таким же образом и на пикнике, до приезда Кэма, если ты помнишь. Ты назвал тогда мое поведение неподобающим.
   Поколебавшись, Себастьян быстро оглянулся.
   — Мы совершенно одни, — с легким презрением заметила Джина. — У тебя нет причин для беспокойства за свою репутацию.
   — Я беспокоюсь о твоей репутации, Джина. — Его взгляд был настолько обезоруживающим, что ее гнев исчез. — А твоя репутация всегда под угрозой, ибо ты замужняя женщина. Я не хочу, чтобы общество наказывало тебя за недостаток уважения со стороны твоего мужа.
   — Ты думаешь, что Кэм такой? — удивленно спросила она.
   — Так думает каждый разумный джентльмен. Твой муж безответственный, невоспитанный человек, надолго сбежавший из Англии, оставив тебя, неопытную девушку, на милость первого встречного распутника. Если бы ты не обладала этой врожденной неприступностью, страшно подумать, что могло бы с тобой случиться без супружеской защиты.
   — Я не нуждаюсь в мужской защите!
   — Согласен. Ты очень необычная женщина. Правда. Многие из юных девушек не имеют подобной ауры невинности, даже когда дебютируют в свете. Они бы сразу оказались в постели какого-нибудь развратника. Только взгляни на леди Роулингс.
   — Положение Эсмы всецело…
   Себастьян прервал ее:
   — Я обвиняю Роулингса. Если слухи верны, он покинул супружескую постель через месяц. Он несет полную ответственность за то, что оставил красивую молодую жену на милость бездельников вроде Берни Бардетта.
   — Давай оставим эту тему, — сказала Джина, ибо ей не хотелось снова затевать уже порядком надоевший спор. — Роулингса надо повесить, — сверкая глазами, выкрикнул маркиз, и Джина с удивлением воззрилась на жениха. Подобной горячности она в нем прежде не замечала. Потом он, казалось, вспомнил, о чем говорил до этого. — Лишь женщина твоей высочайшей добродетели могла бы сохранить себя нетронутой.
   Джина вздохнула, осознав наконец, почему Себастьян отвергает ее попытки к сближению.
   — Потому-то, — сказал он, понизив голос, — меня не слишком беспокоит, что твоя мать не была замужем. И потому я не придаю значения глупым слухам насчет твоего учителя. Как истинная леди ты не подвержена низким, распутным эмоциям, которые в последнее время управляют большинством женщин. Я буду горд назвать тебя своей маркизой.
   — Никаких особенных достоинств у меня нет, — ответила Джина. — Просто я не хотела быть похожей на свою мать.
   — Надеюсь, — фыркнул он.
   — Себастьян, ты любишь меня или свое представление обо мне?
   — Конечно, тебя. Разве я этого не говорил? О, так вот в чем дело! Ты беспокоишься, что я не люблю тебя? Конечно, люблю. — Он сиял, будто преподнес ей луну и звезды. — Ты довольна? Теперь мы снова можем успокоиться. — И он взял ее за руку.
   Джина поднималась по лестнице молча, а лорд Боннингтон, расслабившись как солдат после битвы, весело говорил о планах на следующий день. Когда они подошли к двери ее комнаты, он поклонился и поцеловал ей руку. Она тщетно пыталась улыбнуться, но Себастьян, похоже, не заметил этого.
   — По-моему, наша маленькая дискуссия пошла нам обоим на пользу, — сказал он. — Ты должна простить меня за недостаток понимания. Я забыл, насколько чувствительны молодые леди. Впредь буду яснее выражать свои чувства и постараюсь не приводить тебя в смущение.
   Именно так все и будет, подумала Джина, закрывая за собой дверь. Вероятно, он станет каждое утро перед завтраком информировать свою жену, что любит ее, чтобы не нарушить супружескую гармонию. Ибо жить со столь чувствительной женой — это, конечно же, великий труд.
   Сняв перчатку, она бросила ее на кровать. Вторая никак не расстегивалась, и она яростно сорвала ее с руки. Жемчужная пуговица отлетела и запрыгала по полу.
   Джина хотела было вызвать горничную, но передумала. В данный момент она так раздражена, что с досады может накричать на бедную девушку.
   Какой уж тут сон! Она помолвлена с каменнолицым маркизом, который всегда делал именно то, что следует. Так же он будет вести себя и после того, как они поженятся. О чем она думала раньше?
   Подойдя к окну, Джина раздвинула тяжелые бархатные портьеры. Разве Себастьян изменится в лучшую сторону, когда наденет ей на палец обручальное кольцо? «Но ведь он прекрасно ко мне относится», — нехотя признала она. Просто дело в том, что жених абсолютно… бесстрастен. Она видела страсть в глазах Эсмы, когда та рассказывала про мускулистую руку Берни. Страсть была и в жесте Роулингса, когда он прикасался к щеке леди Чайлд.
   А на что может рассчитывать она? Только на привязанность, это совершенно ясно. Конечно, Себастьян ответственный, уравновешенный, но он ее не хочет. Итак, страсть и ответственность, Кэм и Себастьян.
   «Я могу соблазнить его, — вдруг подумала она. — Карола соблазняет Перуинкла, я могу сделать то же самое. Завоевать Кэма с его темными глазами и сильными руками». Соблазнить… но для чего? Разделить с ним постель — определенно. Любить его — сомнительно. Жить с ним и растить детей, быть герцогиней для своего герцога — никогда. Лучше остаться с Себастьяном и попытаться разжечь в нем желание.
   Из темного сада доносился аромат омытых дождем красных роз и запах влажной черной земли. Дождь еще шел, но так лениво и неохотно, что воздух не успел посвежеть. Она сбросила кашемировую шаль и встала у окна.
   «Пожалуй, я могла бы взять подарок матери сейчас», — решила Джина. Конечно, она бы все равно забрала его, невзирая на то, что говорил по этому поводу ее будущий муж. Вопрос в том, как ей найти Кэма?
   Прежде чем она успела что-либо придумать, в комнату вошла горничная.
   — Добрый вечер, миледи! Желаете лечь? — спросила она.
   — Пока нет. Я собираюсь еще зайти к мужу. Ты не могла бы узнать, где находится его комната? — Служанка раскрыла от удивления глаза, и Джина пояснила: — Мы с ним должны обсудить кое-какие юридические дела.
   — Конечно, миледи. Желаете, чтобы я посмотрела, не остался ли его светлость внизу? Думаю, большинство леди и джентльменов теперь спят. — Энни направилась к двери. — Если милорда нет внизу, я спрошу Филлипоса, где он может быть. Это его слуга, — ответила девушка на вопросительный взгляд хозяйки и хихикнула. — Он грек и такой оригинал! Настоящий соблазнитель, как он думает.
   Сев в кресло и нетерпеливо дожидаясь возвращения горничной, Джина с болью думала о том, что мать совсем ею не интересовалась, даже не оставила для нее записки. Но этот подарок означал, что графиня Линьи все-таки помнила о своей дочери. Возможно, она читала ее письма. Возможно, она любила ее… хотя бы немножко.
   Было бы просто замечательно, окажись в том ящике письмо. Или портрет. Но лучше письмо. Личное письмо, от матери.
   — Его светлость несколько минут назад лег спать, мадам, — доложила вернувшаяся Энни. — Его комната дальше по коридору, четвертая дверь слева. Филлипос был внизу. Очевидно, его светлость не нуждался в помощи слуги.
   Джина с любопытством взглянула на раскрасневшуюся горничную.
   — Надеюсь, Филлипос не требовал платы за свою информацию?
   — Плата — самое подходящее для этого слово, мадам, — хихикнула девушка.
   — Я вернусь минут через десять, Энни. Не жди меня. Потом я сразу намерена лечь в постель. — Глубоко вздохнув, Джина вышла из комнаты.
   Длинный коридор оказался полутемным, так как его освещали только два настенных канделябра, расположенных в противоположных концах. Сердце у нее бешено колотилось, пока она считала двери. Вдруг Энни ошиблась, и дверь герцога не четвертая, а третья? Какое это будет унижение! От ее репутации вообще не останется и следа!
   Дойдя наконец до четвертой двери, она тихо постучала. Внутри послышалось движение, будто кто-то шел на стук, и дверь распахнулась.
   Это был он.
   Все произошло как в тот вечер, когда она впервые увидела его в бальном зале. Беспокойство исчезло, и Джина с искренней радостью улыбнулась:
   — Привет, Кэм!
   — Черт возьми! — грубо воскликнул он вместо приветствия. Затем, быстро оглядев коридор, схватил жену за руку и втащил в комнату. — Какого дьявола ты здесь делаешь?
   Она снова улыбнулась:
   — Решила зайти к тебе с визитом.
   На ее счастье, Кэм был полностью одет. А если бы он уже приготовился лечь? Высвободив руку, Джина прошла в комнату, оказавшуюся будуаром, точной копией того, где жила и она. Видимо, леди Троубридж оформляла комнаты для гостей по единому стандарту. Тем не менее одно различие все же было: огромный камень, стоявший в углу казавшийся нелепым, грубым и пыльным бугром на дорогом ковре.
   — Боже, что это? — спросила она, подходя к глыбе. — Ты собираешься делать скульптуру прямо в комнате?
   Обернувшись, Джина увидела, что Кэм стоит, прислонившись к стене, и тут же почувствовала опасную интимность положения: она в спальне мужчины, на котором из одежды только белая полотняная рубашка и панталоны.
   — Так что? — ехидно спросила она.
   — Нет, я не обтесываю камень в своей комнате. Джина, зачем ты здесь?
   Она провела изящным пальцем по зазубренному краю блока.
   — Тогда зачем он здесь?
   — Мне дал его Стивен. Возможно, я разобью его, поскольку мрамор такого размера нельзя быстро обработать, а у меня нет времени. Я должен вернуться в Грецию.
   — Приятно жить за границей? — Джина опять нагнулась к камню, боясь, что он увидит в ее глазах зависть.
   Кэм наконец отошел от стены.
   — Ты без перчаток, Джина? За несколько дней в Англии я успел забыть, как выглядят женские руки.
   Взяв ее руку, Кэм стал внимательно рассматривать длинные тонкие пальцы.
   — Может быть, я вылеплю твою руку, Так что ты здесь делаешь? — повторил он.
   Но Джина, занятая изучением чувственной формы его рта, проигнорировала вопрос.
   — А ты, случайно, не ошиблась дверью? Может, ты искала Боннинггона? — прищурился Кэм. Она потрясенно воззрилась на мужа, поэтому он выпустил ее руку. — Извини. Конечно же, Боннингтон никогда не опустится до связи с женой другого мужчины.
   — Конечно, — ответила Джина, овладев собой. — К тому же, по мнению Себастьяна, я — женщина исключительной добродетели, — беззаботно закончила она.
   — Боннингтон не слишком хорошо тебя знает, не так ли?
   — Конечно, он меня знает. Он много лет был моим близким другом!
   — Тебе приходилось туго после нашей женитьбы? Я чувствую себя подлым развратником, когда слушаю лекции Боннингтона. Но честно говоря, я думал, что о тебе заботится твоя мать… Или вообще старался ни о чем не думать, — с сожалением признался Кэм.
   Она пожала плечами и чуть заметно улыбнулась.
   — Для леди столь исключительной добродетели, как я, обыкновенный развратник вроде тебя не представляет соблазна.
   — Ведьма. — Он погладил ее по шее. Грубые с виду пальцы оказались на удивление нежными. Она вздрогнула, однако взгляд не отвела, — Спрашиваю тебя еще раз, жена. Зачем ты пришла ко мне среди ночи? Я абсолютно уверен, что Боннингтон этого не одобрит.
   — Разумеется, — ответила Джина, наконец вспомнив о цели своего прихода. — Я хотела забрать подарок матери.
   — О! — Несколько секунд он смотрел на нее, затем повернулся к шкафу. — Вот, бери.
   Он передал ей деревянный ящичек, прочно и хорошо сделанный, но далеко не изящный, с простеньким запором.
   — Тяжелый, — удивилась она.
   — Я не открывал его.
   — Знаю.
   Кэм никогда бы не позволил себе интересоваться вещью, предназначенной другому человеку. Глубоко вздохнув, Джина открыла крышку, но увидела только ярко-красную рябь блестящего атласа. Кэм заглянул поверх ее плеча.
   — Довольно кричащий, — заметил он. Поскольку она, казалось, окаменела при виде яркой ткани, предложил: — Разреши мне?
   Она кивнула, и он быстро снял верхний слой.
   Под ним лежала статуэтка.
   Это была фигура обнаженной женщины высотой примерно в две ладони. Взяв подарок матери, Джина автоматически сжала пальцами талию статуэтки, чтобы защитить ее от взгляда Кэма.
   — Алебастр очень высокого качества, — объяснил Кэм и протянул руку. Но ее пальцы сжались еще крепче, и он мог видеть только голову и ноги статуэтки. — Возможно, это Афродита. Лицо как у Афродиты, выходящей из воды, с картины Тициана. На ней есть одежда?
   — Нет, — прошептала Джина, чуть не плача. — Она совершенно нагая. Мать подарила мне нагую статуэтку.
   — Это не просто нагая статуэтка, — быстро сказал. — Розовый алебастр очень ценный. Она закусила губу и положила фигурку обратно в ярко-красную постель, лицом вниз.
   — Похоже, Себастьян был прав. Очевидно, моя мать думала, что мне будет приятно иметь фигуру обнаженной женщины… видимо, в моей спальне?
   Джина захлопнула крышку и отодвинула ящичек в сторону. Кэм видел разъяренных женщин и прежде, но сейчас перед ним была женщина, находящаяся вне себя от бешенства.
   — Я собираюсь на прогулку, — сказала она.
   — Там дождь.
   — Не важно. — Подойдя к двери, она помедлила. — Ты идешь? — В ее голосе звучало нетерпение.
   — Разумеется.
   Кэм приготовился ждать, пока Джина отнесет подарок матери в свою комнату, но та вернулась через минуту. «Видимо, бросила статуэтку в огонь», — с сожалением подумал он. Печально, ему бы хотелось повнимательнее рассмотреть ее.
   Они молча прошли через опустевшую темную гостиную в мокрый сад. Легкий ветерок лениво стряхивал с веток дождевые капли, но Джина жаждала бури, чего угодно, только бы это было под стать ее эмоциям. Себастьян не ошибся, ее мать просто распутная женщина, одна из тех особ, которым ничего не стоит отослать своего ребенка в чужую страну, не заботясь о том, примет его отец или нет. И неудивительно, что она сочла эту похотливую статуэтку вполне достойным подарком. Джина с силой ударила по нависшему суку яблони, и Кэм, идущий следом, тихо выругался.
   — В чем дело? — безучастно спросила она.
   — Ты стряхнула на меня воду.
   Ее платье тоже покрывали темные пятна, едва различимые в лунном свете.
   — Ты слышишь? — вдруг спросил он. — Это соловей. Птичья трель казалась Джине печальной, будто соловей пел о потерянной любви и недостойной жизни.
   — Ты плачешь? — Кэм с подозрением взглянул на супругу. Как всякий мужчина, он ненавидел женские слезы.
   — Нет, — дрожащим голосом сказала она. — Это лишь капли дождя.
   — Теплый дождь, — произнес он, коснувшись пальцем ее щеки. — Что тебя расстроило? — Герцог выглядел озадаченным.
   — Моя мать послала мне неприличный подарок. Она была легкомысленной женщиной. Сибариткой. — Джина, казалось, выплевывала эти слова. — И очевидно, думала, что я такая же!
   — Сибаритка? Графиня Линьи?
   — Распутница, насколько мне известно.
   — Вздор, — ответил Кэм. — Может, она и произвела на свет ребенка вне брака, но это еще не делает ее распутницей.
   Джина пошла обратно по темной дорожке, мокрый шелк прилипал к ее ногам.
   — Вздор, говоришь? Она родила не одного внебрачного ребенка. Их у графини Линьи двое.
   — Двое? С чего ты взяла?
   — Значит, моя мать не сказала тебе, что получила второе письмо шантажиста?
   Кэм схватил Джину за руку.
   — Ну и что в нем?
   — У меня есть брат! — выкрикнула она;
   — Что еще было в письме? — Он стоял перед ней, загораживая путь к дому. — Требование денег? Ты показала его Раунтону?
   — О деньгах речи не было. Письмо доставили моей матери, и Раунтон его пока не видел.
   — Я поговорю с ним. Мы должны нанять человека с Боу-стрит. Проклятие! Очень сожалею, что это снова произошло.
   — Думаю, твой отец уже нанимал агентов.
   — Нет ли в письме какой-нибудь зацепки? Оно на французском?
   — Нет, на английском.
   — Любопытно, первое было на французском.
   Джина нахмурилась.
   — Язык несколько странный, но в письме точно сказано, что у меня есть брат.
   Полуобняв Джину за плечи, Кэм легонько поглаживал руку.
   — Возможно, язык странный потому, что это писал француз.
   — Не думаю. Но кто еще, кроме француза, мог знать о графине? Я имею в виду, знать о существовании второго ребенка?
   Кэм продолжал гладить ее, и Джина вдруг ощутила легкую дрожь. Он стоял на дорожке под персиковым деревом, свет полной луны проникал сквозь листву, образуя на ее плечах танцующий узор.
   — Я всегда хотел иметь брата, — сказал он.
   — Не в этом дело! — раздраженно произнесла она. — Кому захочется иметь незаконнорожденного брата?
   — И ты незаконнорожденная, Джина. Она старалась не думать так в отношении себя, и обычно ей это удавалось.
   — Конечно, — подавленно вымолвила она.
   — Не хотел тебя обидеть. Просто я не вижу смысла в беспокойстве по поводу ошибок, которые совершили родители.
   — Герцог всегда был на высоте, и я уверена, что у тебя нет незаконнорожденных братьев и сестер.
   — Возможно. Хотя он поставил себя выше закона, — ответил Кэм. — Мне было около пятнадцати лет, когда я обнаружил, что он замешан во многих незаконных делах. Просто чудо, как все это не выяснилось до его смерти. Тебя никогда не удивляло, откуда берутся деньги, несмотря на то что в поместье очень мало земли? — Джина покачала головой. — Игра. Не в азартные игры в каком-нибудь игорном доме. Спекуляции на бирже. И лишь в том случае, когда он знал, что останется в выигрыше, поскольку сам это организовывал.
   — Боже мой!
   — Деньги, которые инвесторы, привлеченные герцогским титулом, вкладывали в его мошеннические предприятия, он успевал забрать раньше, чем эти компании разорялись. — Кэм снял руку с ее плеча. — Так что пара-тройка его незаконнорожденных детей меня бы не слишком обеспокоила.
   — Извини, — пробормотала Джина.
   Он пожал плечами.
   — Мы не отвечаем за своих родителей.
   Капля воды упала ей на спину, заставив поежиться, и большая рука снова легла на ее плечо, казавшееся в лунном свете алебастром высокого качества.
   Он наклонился, и Джина затаила дыхание. Но Кэм не мешкая прижал ее к себе и поцеловал. В этом поцелуе не было почтительности, не было нежного прикосновения к губам, приятного, доставляющего удовольствие и вполне приемлемого. Его поцелуй оказался неистовым, влажным, требовательным. Джина открыла рот, чтобы запротестовать, и он тут же нагло взял то, что ему предлагали.
   Она лишь потрясенно молчала, чувствуя, как его руки гладят ее обнаженную спину и опускаются к талии. Она даже не заметила, когда сама обняла его за шею, чтобы удержать на тот случай, если он попытается освободиться.
   Но ведь ее целует не Себастьян, а муж, для которого не имеет никакого значения их недопустимо длительный поцелуй. Он лишь еще крепче прижал ее к своей твердой груди, так что темно-голубой шелк платья не мог защитить ее от нежданных ощущений.
   Кэм приветствовал ее объятие удовлетворенным вздохом, а она все теснее приникала к нему, страстно желая вобрать в себя то, что пульсировало между ними. Он вдруг простонал и отстранился.
   Сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди. Джина открыла глаза.
   — Бог мой! — хрипло произнес он. — Твои глаза были такими же зелеными, когда я женился на тебе?
   Но в следующий момент он, видимо, забыл, что хотел сказать. Ее губы от поцелуев были малиновыми, желанными. Он похитил свою личную собственность. Кэм зачарованно смотрел, как она провела языком по нижней губе.
   — Я тебя попробовала. Ты изумительный на вкус, — прошептала она, склонившись к нему.
   Он опять безжалостно припал к ее рту, словно жаждущий в пустыне к источнику, но все же отпустил ее, когда Джина откинула голову.
   — Мне совсем не нравятся влажные поцелуи, — заявила она, продолжая обнимать его за шею.
   Зеленые глаза потемнели, сейчас они были под цвет пихты.
   — Нет? — спросил он и нагло облизнул ее губы, соблазнительные сверх всякой меры. — А я думаю, нравятся.
   Она попыталась ответить, но смогла только перевести дух.
   — Ты что-то сказала, жена?
   — Ты лижешь мое ухо? — в замешательстве выдавила она.
   — Угу. Как видишь, мне нравятся влажные поцелуи, — сказал он, проводя языком по лебединому изгибу ее шеи. — Влажные, — повторил герцог, прокладывая дорожку по ее мокрой щеке к открытому рту.
   Никаких замечаний по поводу влажных поцелуев больше не последовало. Удовольствие опалило его чресла, когда язык Джины так невинно — и так пылко — встретился с его языком. Оно бушевало у него в груди, когда она с трепетом ответила на прикосновение его напряженных бедер, а потом едва ощутимо снова и снова прижималась к его телу. Все это говорило о невинности и о страстном желании.
   Но что-то беспокоило Кэма. Назойливый, раздражающий голос не переставал твердить ему: «Она твоя жена, она твоя жена».
   — Ты моя жена, — вслух повторил он.
   Джина не слушала. Так вот почему вспыхивали глаза Эсмы, когда та смотрела на руку Берни. Проводя ладонями по груди Кэма, она тоже чувствовала под тонким полотном рубашки твердость и пьянящую силу его мышц.
   Кэм вдруг осознал, что сказанное им вслух — правда.
   — О Господи! Ты моя жена. — Он моментально отдернул руки, будто прикоснулся к раскаленному железу, и сухо заметил: — Это не самый удачный способ ведения нашего развода.
   Она улыбнулась:
   — Я нахожу его очень приятным. В конце концов, никакого вреда от поцелуев нет. Они же не… не…
   — Половое сношение, — подсказал Кэм.
   Вспыхнувший на ее щеках румянец не могли бы передать никакие масляные краски. Такой полупрозрачный розовый оттенок Кэм видел только на перламутровой стороне большой раковины. Но Джина сохранила хладнокровие.
   — Поцелуй всего лишь поцелуй. Мне это понравилось. — Вскинув голову, она вызывающе посмотрела на супруга. — Я целовалась и с другими мужчинами. Целовалась много раз с Себастьяном. Все-таки я замужняя женщина.
   — И твой муж — я! — рявкнул Кэм. Мысль, что Боннинггон целовал Джину, привела его в ярость.
   — Тем более! — парировала она и, сделав несколько шагов по направлению к дому, оглянулась.
   Кэм неподвижно стоял на дорожке, освещенный луной, с непроницаемым выражением черных глаз.
   — Мне холодно, — заявила Джина.
   Он провел рукой по волосам и наконец тронулся с места.
   — Больше никаких поцелуев. — Его тон был угрожающе спокойным.
   Она заправила за ухо влажный локон, и хотя пальцы у нее дрожали, голос остался твердым. Она не покажет ему свою реакцию.
   — Это был всего лишь поцелуй, — нетерпеливо сказала она. — И тот факт, что мы с тобой женаты, не делает его ничем иным, кроме поцелуя.
   Его глаза сардонически блеснули, он легким прикосновением руки остановил ее и тихо напомнил:
   — Влажный поцелуй, Джина.
   Она промолчала, тут же утеряв свою мнимую искушенность. Кэм наклонился и с нарочитой медлительностью провел языком по ее прекрасным, малиновым губам, которые чуть-чуть приоткрылись. Он сразу воспользовался приглашением, а когда наконец поднял голову, сердце у него стучало в бешеном ритме.
   — Больше никаких поцелуев, — хрипло повторил он.
   Взглянув на мужа, она молча кивнула. Теперь Джина уже не выглядела безразличной.