— Ты сошла с ума? Ребенок погиб… погиб, Хелен, и, полагаю, ты отдаешь себе отчет, что это означает… так о каких правах ты мне тут говоришь? Когда под угрозой жизнь, никто не имеет никаких прав, кроме человека, находящегося в опасности.
   — И кроме тебя, — сказала она. — Кроме Томаса Линли. Кроме родившегося с серебряной ложкой во рту лорда Ашертона. Вот что тебя волнует: твои божественные права, и в данном конкретном случае — право знать. Но знать не о Шарлотте, потому что она всего лишь симптом. Она не болезнь.
   — Не переноси это на нас.
   — А мне и не надо переносить. Я и так все вижу.
   — Да? Тогда можешь увидеть остальное. Если бы ты ввела меня в курс дела, девочка могла бы остаться в живых.
   — Только потому, что я сказала бы тебе правду?
   — Это послужило бы очень хорошим началом.
   — Не обязательно.
   — Это была единственная возможность спасти ей жизнь.
   — Неужели? — Хелен отступила, глядя на Линли с выражением, которое он мог определить только как глубоко сочувствующее. — Для тебя это будет тяжелым ударом, Томми, — сказала она, — и мне тяжело приносить тебе эту весть, но ты не всемогущ. И, несмотря на твои поползновения играть эту роль, ты не бог. А теперь, прошу меня простить, мне нужно взглянуть, как там Дебора. — Она взялась за дверную ручку.
   — Мы не закончили, — сказал Линли.
   — Ты, возможно, нет, — ответила Хелен, — а я закончила. Полностью.
   И она оставила его перед темными панелями двери. Он уставился на них, пытаясь совладать с нарастающим желанием пнуть деревянную обшивку или ткнуть кулаком в стену или оконное стекло, чтобы испытать боль в той же мере, в какой иi причинить ее.
   Линли заставил себя отойти от кабинета и направиться к выходу. На крыльце он заставил себя перевести дух.
   Он почти слышал, как бы оценила его беседу сержант Хейверс: отличная работа, инспектор. Я даже кое-что записала. Обвинил, оскорбил и всех против себя настроил. Блестящий способ обеспечить их сотрудничество.
   Но что еще он должен был сделать? Поздравить с неумелым вмешательством? Вежливо проинформировать о кончине ребенка? И даже использовать это глупое, безобидное слово — кончина, — лишь бы они не почувствовали того, что очень хорошо должны были прочувствовать в тот момент: ответственности?
   Они сделали все, что было в их силах, возразила бы Хейверс. Вы слышали отчет Саймона. Они проработали каждую ниточку. Проследили все передвижения девочки в среду. Прошли с ее фотографией по всему району Мзрилебон. Поговорили с людьми, которые последними видели девочку. Что еще сделали бы вы, инспектор?
   На каждого завел бы досье. Поставил бы на прослушивание телефоны. Направил бы в Мэрилебон дюжину констеблей в штатском. Поместил бы фотографию девочки в теленовостях. Передал бы ее имя и описание в общенациональную полицейскую базу данных. И это только для начала.
   А если бы родители не захотели этого начала? — спросила бы Хейверс. Что тогда, инспектор? Что бы вы сделали, если бы они связали вам руки, как связали Саймону?
   Но они не смогли бы связать руки Линли. Человек не звонит в полицию и не сообщает о преступлении, чтобы затем определять, каким образом полиция будет его расследовать. Уж это-то Сент-Джеймс знает, даже если Хелен и Дебора не в курсе. В их власти было перевести расследование на другой уровень. И все они это знали.
   Но они дали слово…
   Линли слышал аргументы Хейверс, но они становились все менее убедительными. И от последнего отмахнуться было легче всего. Их слово ничего не значило в сравнении с жизнью ребенка.
   Линли спустился на тротуар. Он чувствовал облегчение, которое пришло с осознанием того, что он действовал правильно. Подойдя к «бентли» и отпирая дверцу, Линли услышал, что кто-то его зовет.
   К нему шел Сент-Джеймс. Выражение его лица было непроницаемым, и, приблизившись к машине, он лишь протянул коричневый конверт со словами:
   — Думаю, тебе это пригодится.
   — Что это?
   — Школьная фотография Шарлотты. Письма от похитителя. Отпечатки пальцев с магнитофона. Отпечатки, которые я взял у Лаксфорда и Стоуна.
   Линли кивнул. Взял материалы. Хотя он был абсолютно уверен, что его гнев на друзей и любимую женщину полностью обоснован, ему стало не по себе от нарочитой вежливости Сент-Джеймса со всей ее подоплекой. Она напомнила ему, что у него в жизни есть обязательства, пусть трудноопределимые, которые превыше его работы.
   Вздохнув, он произнес:
   — Черт побери, Саймон. Чего же еще ты от меня ждал?
   — Наверно, хоть капли доверия.
   Но не успел Линли ответить на это замечание, как Сент-Джеймс продолжал, снова вернувшись к сухому, протокольному тону, предложенному ранее Линли, когда он потребовал информации.
   — Я забыл одну вещь. Уэбберли допустил неточность. Полиция Мэрилебона имеет к этому отношение, хоть и косвенное. В тот день, когда похитили Шарлотту Боуэн, полицейский констебль прогнал из Кросс-Киз-клоуз бродягу.
   — Бродягу?
   — Он мог жить в брошенном доме на Джордж-стрит. Думаю, тебе надо его поискать.
   — Ясно. Это все?
   — Нет. Мы с Хелен считаем, что он, скорее всего, не бродяга.
   — А кто?
   — Кто-то, желавший остаться неузнанным. Кто-то переодетый.

15

   Родни Эронсон развернул шоколадку «Кит-Кат», отломил кусочек и положил в рот. Этой дневной порции «Кит-Ката», поглощение которой Родни оттягивал до тех пор, пока нестерпимую потребность его организма в шоколаде уже нельзя было игнорировать, почти хватило, чтобы вытеснить из его мыслей Денниса Лаксфорда. Почти, но не совсем.
   Сидя за столом совещаний в своем кабинете, Лаксфорд изучал два варианта макета завтрашней первой полосы, которые Родни только что доставил ему по его, Лаксфорда, требованию. Разумеется, главный редактор «Осведомителя» не знал, что Родни сел ему на хвост, поэтому его раздумья над макетами вполне могли быть настоящими. Однако сам факт существования этих двух вариантов ставил побуждения Лаксфорда под вопрос. Больше он уже не мог утверждать, что история о Ларнси и съемном мальчишке достаточно свежа, чтобы оставаться на первой странице. Только не при наличии сообщения о смерти дочери Боуэн, гремевшего по коридорам Флит-стрит с того момента, как Министерство внутренних дел распространило днем официальное сообщение.
   И тем не менее он размышлял. Потребовал еще раз текст материала о Боуэн, написанный Сарой Хэпплшорт, стал его читать.
   — Крепкий материал, — сказал Родни. — Мы начинаем с официального заявления. И танцуем от него. Факты налицо. Ждем новой информации.
   Лаксфорд поднял голову.
   — Какого рода информации?
   Родни увидел, что глаза у Лаксфорда красные, под глазами темные мешки. Приготовившись уловить малейшее изменение в выражении лица главного редактора, Родни сказал, небрежно пожав плечами:
   — Которую придерживают копы и Боуэн.
   Лаксфорд положил листок с текстом рядом с макетом первой полосы. Родни пытался оценить его действия. Тянет время? Разрабатывает стратегию? Принимает решение? Что? Он ждал, что Лаксфорд задаст следующий, напрашивающийся сам собой вопрос — почему ты думаешь, что они придерживают информацию? Но так и не дождался.
   — Посмотри на факты, Ден. Ребенок живет в Лондоне, но найден мертвым в Уилтшире, и это все, что нам сообщили в официальном заявлении Министерства внутренних дел, наряду с «таинственными обстоятельствами» и «ожиданием результатов вскрытия», Не знаю, как ты трактуешь этот треп, но лично я думаю, что от него несет тухлятиной.
   — Что ты предлагаешь?
   — Бросить на это Корсике. Что, — поспешил добавить Родни, — я уже взял на себя смелость сделать. Он ждет за дверью. Вернулся в редакцию, когда я нес тебе макеты. Позвать?..
   — Позови, — ответил Лаксфорд и, откинувшись в кресле, потер двумя пальцами висок.
   — Сейчас. — Положив в рот еще один кусочек «Кит-Ката», Родни открыл дверь в приемную и сделал знак Митчу.
   Тот встал, подтянул джинсы, которые круглый год носил без ремня, достал из кармана джинсовой куртки неряшливого вида блокнот и сказал:
   — По-моему, для завтрашнего номера у нас есть сенсационный материал. И я гарантирую, что мы пока единственные обладатели. Можно задержать выход номера?
   — Для тебя, сын мой, все что угодно, — ответил Родни. — Касается Боуэн?
   — Именно ее, — сказал Корсике
   Впустив молодого репортера, Родни закрыл дверь. Корсико сел к столу и указал на макеты первых полос и черновой вариант статьи о Боуэн.
   — Это все туфта. Нам сунули один долбаный факт — мертвое тело в Уилтшире, — а насчет остального сказали, мол, имейте совесть, дело деликатное. Все прочие данные пришлось добывать самим — сколько лет девочке, где училось, в каком месте нашли тело.
   — Введи же нас в курс дела, — сказал Родни и добавил для Лаксфорда: — Митч говорит, что раздобыл сведения, которые мы наверняка захотим опубликовать завтра вместе с материалом Сары.
   Родни понимал, что выбора у Лаксфорда, по сути, нет. Он был главным редактором газеты, но он отвечал перед председателем совета директоров, а председатель ожидал, что «Осведомитель» опубликует материал об Ив Боуэн на самом видном месте. Если утром на первой странице появится физия Синклера Ларнси, а не Боуэн, Лаксфорд за это заплатит. Он ухмыльнулся Корсике
   — Давай, выкладывай.
   Корсико снял свой фирменный «Стетсон», посмотрел на Лаксфорда, словно ожидая более официального приглашения. Тот устало кивнул.
   — О'кей. Первое. Никаких сведений из полицейского пресс-центра в Уилтшире, — начал Корсико. — В настоящий момент никаких комментариев, кроме основных: кто нашел тело, когда, где, в каком состоянии и т. д. Боуэн с мужем опознали тело в полночь в Амсфорде. И тут начинаются интересные вещи. — Он поудобнее устроился на стуле, словно подготавливаясь для приятной беседы. Лаксфорд в упор смотрел на журналиста. Корсико продолжал: — Я запросил у офицера по связям с прессой обычную предварительную информацию. Фамилию следователя, время вскрытия, имя патологоанатома, предварительное заключение относительно времени смерти. Ответ один — без комментариев. Они все засекретили.
   — Ради такой новости вряд ли стоит задерживать выпуск, — отреагировал Лаксфорд.
   — Да, я знаю. Они любят напускать туману. Но я позвонил одной надежной девчонке и попросил ее заглянуть в общенациональную полицейскую базу данных, чтобы выудить что-нибудь оттуда. Но — и тут дело начинает принимать совсем интересный оборот — сообщения там не оказалось.
   — Какого сообщения?
   — Об обнаружении тела.
   — И вы считаете это потрясающей новостью? Ради этого задерживать выход номера? Да полиции, наверно, сейчас не до того, чтобы вбивать куда-то сообщения.
   — Положим. Но не оказалось и сообщения об исчезновении ребенка. Хотя тело находилось в воде — как шепнула та же девчонка — не менее восемнадцати часов.
   — А вот это хорошая новость, — вступил Родни и оценивающе глянул на Лаксфорда. — Интересно, что бы это значило. Как думаешь, Ден?
   Лаксфорд проигнорировал вопрос, Родни кивком велел Корсико продолжать.
   — Поначалу я подумал, ну, что тут такого, забыли сообщить об исчезновении ребенка. В конце концов, были выходные. Может, родители решили, что девочка у бабушки с дедушкой. Те подумали, что ребенок у дядьки с теткой. В общем, где-то ребенок гостит. Такой вот расклад. Но я решил, что проверить все равно стоит. И получилось, что я был прав. — Корсико раскрыл блокнот и сказал: — У Боуэн работает одна ирландка. Толстуха в обвислых леггинсах, зовут ее Пэтти Магуайр. Я имел с ней беседу уже через четверть часа после того, как Министерство внутренних дел сделало заявление.
   — В доме Ив Боуэн?
   — Я первым туда явился.
   — Наш человек, — пробормотал Родни. Корсико скромно потупился, потом продолжал:
   — Под видом посыльного с цветами.
   — Остроумно, — ухмыльнулся Родни.
   — И? — сказал Лаксфорд.
   — Она исступленно била поклоны в гостиной, а поскольку я выразил желание помолиться с ней вместе — что заняло добрых сорок пять минут, скажу я вам, — мы потом выпили на кухне чайку, и она проболталась. — Теперь Митч повернул стул так, чтобы смотреть прямо на Лаксфорда. — Ребенок пропал в прошлую среду, мистер Лаксфорд. По всей вероятности, ее похитили на улице, скорей всего, какой-то извращенец. Но Ив Боуэн и ее муж в полицию не заявили. Что вы об этом думаете?
   Пораженный Родни тихонько присвистнул. Даже он не был готов к такому.
   — У нас прямо-таки убойный материал, — сказал он.
   — Какие у вас есть этому подтверждения? — спросил Лаксфорд у Корсико.
   — Подтверждения? — переспросил Родни. — Да он же говорил с этой дурой домработницей. Кому, как не ей, знать, что ребенок исчез и в полицию не звонили?
   — У вас есть подтверждения? — повторил вопрос Лаксфорд.
   — Ден! — воскликнул Родни и понял, что Лаксфорд зарубит материал, если Корсико не даст подтверждения по всем аспектам.
   Но журналист не подвел, он сказал:
   — Я поговорил с сотрудниками в трех полицейских участках в Мэрилебоне — на Олбани-стрит, на Гринберри-стрит и на Уигмор-стрит. Ни в одном из них нет заявления об исчезновении ребенка.
   — Динамит, — выдохнул Родни. Ему хотелось завопить, но он сдержался. Корсико докладывал дальше:
   — Я просто обалдел. Что это за родители, которые не звонят в полицию, если исчезает их ребенок? Тогда я подумал — может, они хотели, чтобы ее не стало.
   На лице Лаксфорда ничего не отразилось. Родни негромко свистнул.
   — Поэтому я решил, что мы можем всех обскакать, если я еще немного покопаюсь, — сказал Корсико. — Что я и сделал.
   — И? — спросил Родни, чувствуя, что история начинает приобретать очертания.
   — И я обнаружил, что муж Боуэн — тип по имени Александр Стоун — вообще не отец ребенка.
   — Это не открытие, — заметил Лаксфорд. — Любой, кто интересуется политикой, сказал бы вам это, Митч.
   — Да? Ну, а для меня это стало открытием, и очень даже интригующим. Поэтому я поехал в архив и разыскал свидетельство о рождении, чтобы узнать, кто же отец. Потому что и с ним мы бы побеседовали, правильно?
   Пошарив по карманам, Корсико извлек сложенный листок бумаги. Развернул его, разгладил на столе и подал Лаксфорду. Родни ждал, затаив в предвкушении дыхание. Лаксфорд просмотрел бумагу, поднял голову и сказал:
   — Ну?
   — Что — ну? — потребовал Родни.
   — Она не указала имя отца, — объяснил Корсико.
   — Я это вижу, — сказал Лаксфорд. — Но поскольку она никогда не называла eго публично, едва ли это можно считать ошеломляющей новостью.
   — Пусть и не новостью, Но мы можем от этого оттолкнуться. Нет фамилии отца в свидетельстве о рождении. В полиции нет заявления об исчезновении девочки. Таким образом, Боуэн окружила тайной и рождение и смерть этого несчастного ребенка, мистер Лаксфорд. А последнее имело какой-то смысл, только если она знала, кто похитил ребенка. Или сама организовала похищение. Это два единственно возможных и к тому же разумных основания для того, чтобы сразу же не броситься к копам. А если соотнести это с фактом, что она столько лет скрывала имя отца… Думаю, вы понимаете.
   — Не понимаю.
   — Послушайте, я нутром чую, что между исчезновением ребенка и этим таинственным папашей есть какая-то связь. И если мы пороемся в прошлом Боуэн, я уверен, мы его вычислим. Это легче легкого. Мы знаем дату рождения девочки. Отсчитаем девять месяцев назад и посмотрим, чем тогда занималась Ив Боуэн. — Он перелистнул две страницы в своем блокноте. — Да. Вот. «Дейли телеграф». Она работала политическим корреспондентом в «Дейли телеграф». Вот наша отправная точка.
   — Я ожидал от вас большего, — сказал, обращаясь к Корсико, Лаксфорд.
   — Что? — удивился тот. — Не понял. В чем…
   — Я ожидал большего, чем эта бредовая сказочка, которую вы мне тут изложили, Митчелл.
   — Эй, Ден, погоди-ка, — вмешался Родни.
   — Нет, — припечатал Лаксфорд, — это вы подождите. Вы оба. Мы говорим здесь не о человеке с улицы, а о члене парламента. И не просто о члене парламента, а о министре правительства. Вы что, действительно считаете, что я хоть на секунду поверю, будто министр правительства — да еще и заместитель министра внутренних дел — станет звонить в местный полицейский участок и заявлять об исчезновении своей дочери, когда ей всего-то и нужно — пройти по коридору, и министр внутренних дел лично займется ее проблемой? Когда она может попросить о принятии строжайших предосторожностей? Когда может добиться такого уровня секретности, какого пожелает? В проклятом правительстве, помешанном на секретности? В ее силах поставить на уши весь Скотленд-Ярд, и ни один полицейский участок даже и понятия не будет об этом иметь, так неужели вы думаете, что в каком-то чахлом участке в Мэрилебоне будет лежать ее заявление? Вы что, в самом деле хотите уверить меня, что у нас есть материал для первой полосы, с помощью которого мы подковырнем Боуэн, сославшись на то, что она не позвонила местным полицейским? — Резко отодвинув кресло, он встал. — Что это за журналистика? Идите, Корсико, и не возвращайтесь, пока не найдете чего-нибудь получше.
   Корсико открыл было рот, но Родни, подняв руку, остановил его. Он не мог поверить, что Лаксфорд зайдет настолько далеко, что под таким предлогом зарубит всю публикацию, как бы ему этого ни хотелось. Но требовалось убедиться.
   — Хорошо, — произнес он. — Митчелл, мы возвращаемся на исходную позицию. Проверяем все по два раза. Получаем три подтверждения. — И быстро добавил, прежде чем Корсико успел возразить: — Что у нас будет на завтрашней первой полосе, Деннис?
   — Мы поставим уже написанную статью о Боуэн. Без изменений. И ничего об отсутствии заявления в полицию.
   Корсико ругнулся.
   — У меня настоящая бомба. Я знаю.
   — Не бомба, а дерьмо, — сказал Лаксфорд.
   — Это…
   — Мы еще поработаем, Ден.
   Родни подхватил Корсико под руку и быстро вывел из комнаты. Дверь за ними закрылась.
   — Какого черта? — гневно спросил Корсико. — У меня горячий материал. Ты это знаешь. Я это знаю. Вся эта чушь насчет… Послушай, если мы его не напечатаем, его напечатает кто-нибудь другой. Нужно было продать эту историю «Глобусу». Это же новость. Сенсация. И только у нас. Проклятье. Проклятье. Мне нужно было…
   — Продолжай копать, — тихо проговорил Родни, задумчиво глянув на дверь кабинета Лаксфорда. — Иди по следу.
   — По какому именно?
   — Ты считаешь, что существует связь, так? Ребенок, свидетельство о рождении и так далее?
   Корсико расправил плечи, выпрямился. Будь на нем галстук, он бы, вероятно, подтянул узел.
   — Да, — ответил он. — Иначе я бы не стал во все это лезть.
   — Тогда найди эту связь.
   — И что тогда? Лаксфорд…
   — К черту Лаксфорда. Раскрути эту историю. Я сделаю остальное.
 
   Деннис Лаксфорд включил компьютер, сел в кресло. На экране замелькали строчки, но взгляд Лаксфорда скользил по ним, не различая. Включение компьютера было лишь видимостью какой-то деятельности. Он мог уткнуться в экран и изобразить жадный интерес к этой тарабарщине, если бы кто-нибудь неожиданно вошел в его кабинет, считая само собой разумеющимся, что главный редактор «Осведомителя» следит за тем, как все репортеры Лондона энергично копаются в жизни Ив Боуэн. Митч Корсико был только одним из них.
   Лаксфорд понимал, насколько неубедительно разыграл редакторский гнев перед Митчем Корсико и Родни Эронсоном. За все годы, что он возглавлял «Осведомитель», а до него «Глобус», он ни разу даже не попытался заблокировать материал, в котором лжи было столько же, сколько в этой истории о члене парламента Боуэн, не заявившей в местную полицию о похищении своего ребенка. К тому же это был материал о тори. Ему бы упиваться такой возможностью прижать партию консерваторов. А он не только не ухватился за нее. Он сделал все возможное, чтобы провалить публикацию.
   Лаксфорд понимал, что в лучшем случае выиграл немного времени. То, что Корсико так быстро добрался до свидетельства о рождении и предложил порыться в прошлом Ивлин, показало Лаксфорду, что тайна рождения Шарлотты едва ли останется тайной теперь, когда девочка умерла.
   Шарлотта. Господи, подумал Лаксфорд, он ведь даже никогда ее не видел. Он видел пропагандистские фотографии, когда Ивлин баллотировалась в парламент, запечатлевшие кандидата у нее дома вместе с преданной, улыбающейся семьей. Но и только. Даже тогда он уделял этим снимкам не больше внимания, чем фотографиям других кандидатов во время всеобщих выборов. На девочку он толком и не глядел. Не потрудился рассмотреть ее. Она была его дочерью, а все, что он, в сущности, о ней знал, это ее имя. А теперь еще — что она мертва.
   В воскресенье вечером он позвонил в Мэрилебон из спальни. Услышав ее голос, он коротко сказал:
   — Телевизионные новости. Ивлин, нашли тело.
   — Боже мой, — ответила она. — Ты чудовище. Ты ни перед чем не остановишься, чтобы сломать мою волю, да?
   — Нет! Ты только послушай. Это в Уилтшире. Ребенок. Девочка. Мертвая. Они не знают, кто она. Они просят помочь. Ивлин, Ивлин.
   Она повесила трубку. С тех пор он с ней не разговаривал.
   В общем-то, он был убежден, что Ивлин заслуживает позора. Заслуживает самого настоящего остракизма. Заслуживает, чтобы все подробности рождения Шарлотты, ее жизни, исчезновения и смерти были выставлены на суд ее сограждан. И заслуживает падения со своего высокого поста. Но он не мог содействовать ее низвержению. Потому что Деннису хотелось верить — она сполна заплатила за все свои грехи смертью своего ребенка.
   В те дни в Блэкпуле он ее не любил, не больше, чем она его. А потом ему было стыдно, что в результате их лишенного любви совокупления зародилась новая невинная жизнь. Ему даже в голову не приходило, что то, чем они занимались, чревато такими серьезными последствиями. Для него это был только способ доказать ей — и больше всего себе — свое превосходство.
   Он не любил ее. Он не любил этого ребенка. Он его не хотел. И по всем статьям сейчас он не должен был бы испытывать ничего, кроме горечи оттого, что непрошибаемое упрямство Ивлин стоило человеку жизни.
   Но правда состояла в том, что чувства его не ограничивались горечью. Его терзали вина, гнев, боль и сожаление. Потому что он не только дал жизнь ребенку, которого ни разу не попытался увидеть, он еще стал причиной гибели ребенка, с которым уже никогда не познакомится. И теперь ничто не могло изменить для него этого факта. И никогда не изменит.
   Он машинально придвинул компьютерную клавиатуру. Открыл файл со статьей, которая спасла бы Шарлотте жизнь. Прочел первое предложение: «Когда мне было тридцать шесть лет, от меня забеременела женщина». В тишине своего кабинета — тишине, нарушаемой лишь звуками, доносившимися из редакции газеты, которую его наняли поднимать практически из ничего — он прочитал заключительные слова этой отталкивающей истории: «Когда мне было сорок семь, я убил этого ребенка».

16

   Когда Линли добрался до Девоншир-Плейс-мьюз, то увидел, что Хильер уже откликнулся на требование министра внутренних дел об эффективных действиях. Въезд в переулок перегораживал барьер, при котором находился констебль, другой констебль стоял на страже у двери в дом Ив Боуэн.
   За ограждением, выплескиваясь на Мэрилебон-Хай-стрит, толпились в сумерках представители средств массовой информации. Несколько телевизионных групп устанавливали освещение, чтобы снять выступления своих корреспондентов для вечерних выпусков новостей, газетные репортеры выкрикивали вопросы, адресуя их ближайшему к ним констеблю, фотографы беспокойно ожидали возможности заснять кого-нибудь, связанного с данным делом.
   Когда Линли остановил «бентли», чтобы показать удостоверение, журналисты со всех сторон волной хлынули к автомобилю, последовал нестройный хор самых разных вопросов.
   — Без комментариев, — отозвался Линли, попросил констебля освободить проезд и въехал в Девоншир-Плейс-мьюз.
   Выйдя из машины, он услышал частый топот и, обернувшись, увидел спешившего к нему констебля-детектива Уинстона Нкату.
   — Ну? — спросил Линли, когда Нката подошел к нему.
   — Полный ноль, — Нката окинул улочку взглядом. — Народ есть во всех домах, кроме двух, но никто ничего не заметил. Девочку все они знают… похоже, она была приветливой малышкой, любившей поболтать с любым, кто стал бы слушать… но в прошлую среду ее никто не видел. — Нката сунул маленький блокнот в кожаном переплете во внутренний карман куртки. Туда же он отправил, осторожно убрав внутрь стержень, механический карандаш. Потом сказал: — Имел длительную беседу с дедом-пенсионером, лежит в постели на втором этаже в двадцать первом доме, так? Он по большей части с улицы глаз не сводит. Сказал, что за последнюю неделю вообще ничего необычного не было. Все знакомые люди — почтальон, молочник, местные жители. И по его словам, дом Боуэн работает как часы, поэтому он обратил бы внимание, если бы случилось что-то из ряда вон.
   — Бродяг по соседству не видели? — Линли пересказал Нкате то, что сообщил ему Сент-Джеймс.
   Нката покачал головой.
   — Ни намека, старик. Опять же этот дедок, о котором я упоминал. Он бы запомнил. Он знает тут все от и до, и даже кто, и с кем, и сколько раз, как он мне поведал.
   — Рад это слышать. — Линли кивнул на дом Ив Боуэн. — Кто-нибудь приходил или уходил?
   — В течение примерно часа там находился министр внутренних дел. Потом пришел высокий, тощий парень с клеевой причесочкой. Он пробыл там минут пятнадцать, может, больше. Принес с собой стопку блокнотов и папок и ушел вместе с толстой теткой с холщовой сумкой. Посадил ее в машину и был таков. Домработница, судя по ее виду. Плакала в рукав свитера. Ну, или закрывала лицо от фотографов.