Страница:
Сент-Джеймс коснулся щеки Деборы. Ее кожа была горячей. Глаза казались слишком большими.
Несмотря на свои двадцать пять лет, она сама походила на ребенка. Прежде всего, не надо было позволять ей слушать историю Лаксфорда, снова подумал он. Нужно было отправить ее заниматься своими фотографиями. Следовало настоять. Следовало… Сент-Джеймс резко одернул себя. Дебора права. Ему постоянно хочется ее защитить. У него страсть ее защищать. А все потому, что он на одиннадцать лет старше и знает Дебору со дня ее рождения.
— Ты им нужен, — сказала она. — Мне кажется, ты должен помочь. Хотя бы поговори с матерью. Послушай, что она скажет. Это можно сделать сегодня же вечером. Поезжай к ней с Хелен. Прямо сейчас. — Она дотронулась до ладони Саймона, все еще поглаживавшей ее щеку.
— Я не могу выделить два дня, — сказал он.
— Это не важно, главное, возьмись. Ну что, берешься? Я знаю, ты об этом не пожалеешь.
Я уже жалею, подумал Сент-Джеймс. Но кивнул, соглашаясь.
У Денниса Лаксфорда было достаточно времени, чтобы привести в порядок свой духовный дом до возвращения в дом материальный. Он жил в Хайгейте, на значительном расстоянии от особняка Сент-Джеймса, стоявшего у реки в Челси, и, ведя свой «порше» в транспортном потоке, Лаксфорд собирался с мыслями и сооружал фасад, за который, как он надеялся, его жена заглянуть не сможет.
После разговора с Ив он позвонил ей и сказал, что вернется позже, чем рассчитывал. Извини, дорогая, возникли некоторые обстоятельства, в связи с делом Ларнси нужно за стольким проследить. Ты же знаешь, мы до последнего не отдаем в набор утренний выпуск. Мне придется задержаться. Я не слишком нарушил твои планы на вечер?
Нет, ответила Фиона. Когда зазвонил телефон, она как раз читала малышу Лео, точнее, читала вместе с малышом Лео, потому что никто не читает малышу Лео, когда он хочет читать сам. Лео выбрал Джотто, со вздохом сообщила Фиона. Опять. Жаль, что его не интересует никакой другой период живописи. Чтение о картинах на религиозные сюжеты вгоняет ее в сон.
Это полезно для души, сказал Лаксфорд, попытавшись придать своему тону ироничность, а сам подумал: «Разве не про динозавров он должен в этом возрасте читать? Не про созвездия? Знаменитых охотников? Змей и лягушек? Какого черта восьмилетний мальчик читает о художнике, жившем в четырнадцатом веке? И почему его мать поощряет подобное стремление?
Они слишком близки, подумал, и не в первый раз, Лаксфорд. Лео и его мать слишком близки по духу. Когда мальчик наконец-то водворится в Беверстоке на весь осенний семестр, он окажется в мальчишеском мире. Лео от этого не в восторге. Фиона в еще меньшем восторге, но Лаксфорд знал, что им обоим это пойдет на пользу. Разве он сам не обязан всем Беверстоку? Разве не там сделали из него мужчину? Сориентировали в жизни? Разве находился бы он сегодня там, где нахоится, если бы его не послали в частную школу?
Лаксфорд постарался вытравить из сознания память о событиях этого вечера. Нужно позабыть о письме и обо всем, что последовало за его получением. Это единственный способ соорудить фасад.
Однако мысли, подобно маленьким волнам, бились о барьеры, которые он воздвиг, чтобы сдержать их, и главными были мысли о его разговоре с Ив.
Он не разговаривал с ней целую вечность, с тех пор как она сообщила ему о своей беременности ровно через пять месяцев после конференции консерваторов, на которой они познакомились. Ну, не совсем познакомились, потому что он знал Ив по университету, потом сталкивался с ней в коридорах газеты и считал ее привлекательной, даже несмотря на то, что находил отвратительными ее политические взгляды. Когда он увидел Ив в Блэкпуле[9] среди дельцов от власти из партии консерваторов — в стальных костюмах, со стальными волосами и со стальными лицами, — притяжение оказалось прежним, равно как и отталкивание. Но в тот момент они были товарищами-журналистами — он уже два года как возглавлял «Глобус», а она была политическим корреспондентом в «Дейли телеграф», — и у них имелась возможность, ужиная и выпивая с коллегами, помериться интеллектами в яростных спорах из-за явно затянувшегося пребывания консерваторов у власти. Словесная схватка перешла в схватку тел. И не единственную. Для одного раза можно было бы найти оправдание: ну перебрали, ну похоть удовлетворили, и до свиданья. Но их лихорадочные отношения продолжались во все время конференции. В результате появилась Шарлотта.
И о чем только он тогда думал? — спросил себя Лаксфорд. Он уже год ухаживал за Фионой, уже определенно решил на ней жениться, завоевать ее доверие и сердце, не говоря уже о роскошном теле, и при первой же возможности все испортил. Однако не совсем, потому что Ив не только не собиралась за него замуж, но и слышать не захотела о браке, когда, узнав о ее беременности, он сделал ей неискреннее предложение. Она сосредоточила свои устремления на политической карьере. Брак с Деннисом Лаксфордом не входил в ее планы по достижению поставленной цели.
— Бог мой, — сказала тогда она, — неужели ты действительно думаешь, что я свяжу свою жизнь с королем бульварной прессы только ради того, чтобы в свидетельстве о рождении моего ребенка стояла фамилия мужчины? Ты, должно быть, еще более чокнутый, чем можно судить по твоей газете.
Итак, они расстались. И в последующие годы, пока она поднималась по карьерной лестнице, он иногда говорил себе, что Ив успешно проделала то, что не получилось у него: она, как хирург, удалила из своей памяти никчемный придаток своего прошлого.
Что оказалось иллюзией, как он обнаружил, позвонив ей. Существование Шарлотты не позволило бы.
— Что тебе надо? — спросила она, когда он наконец добрался до нее в офисе главного организатора фракции в палате общин. — Зачем ты мне звонишь? — Говорила она негромко и отрывисто. На заднем плане слышались чьи-то голоса.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал он.
— Честно говоря, у меня такого желания нет.
— Это насчет Шарлотты.
Он услышал, как она со свистом втянула в себя воздух. Голос ее не изменился.
— Она не имеет к тебе никакого отношения, и ты это знаешь.
— Ивлин, — торопливо произнес он. — Я знаю, что позвонил неожиданно.
— Прекрасно выбрав момент.
— Извини. Я слышу, что ты не одна. Ты можешь найти отдельный телефон?
— Я не намерена…
— Я получил обличающее письмо.
— Вряд ли это тебя удивило. По-моему, ты должен регулярно получать письма, обличающие тебя в чем-то.
— Кто-то знает.
— О чем?
— О нас. О Шарлотте.
Похоже, это ее потрясло, пусть и на мгновение. Ответа долго не было. Лаксфорду показалось, что он слышит, как барабанят пальцы по мембране телефонной трубки. Затем она резко произнесла:
— Чушь.
— Послушай. Только послушай. — Он зачитал короткое послание. Прослушав его, Ив ничего не сказала. Где-то в офисе раздался мужской смех. — В нем говорится: первенца, — нарушил молчание Лаксфорд. — Кто-то в курсе. Ты никому не говорила?
— Освобождена? — переспросила она. — Шарлотта будет освобождена? — Снова последовало молчание, в продолжение которого Лаксфорд, казалось, слышал: вот работает мозг Ив, прикидывая, как это ударит по ее престижу и насколько глубок будет общеполитический ущерб. — Дай мне свой номер, — наконец произнесла она. — Я тебе перезвоню.
Она перезвонила, но теперь это была уже совсем другая Ив. Она сказала:
— Деннис. Черт бы тебя побрал. Что ты наделал?
Ни слез, ни ужаса, ни материнской истерики, ни битья в грудь, ни гнева. Только эти восемь слов. И конец его надеждам, что кто-то блефует. Похоже, никто не блефовал. Шарлотта исчезла. Кто-то — или человек, нанятый этим кем-то, — ее увез, кто-то, знающий правду.
Надо скрыть эту правду от Фионы. На протяжении их десятилетнего брака она соблюдала священное правило — ничего не утаивать от мужа. Страшно подумать, что случится с существующим между ними доверием, если она узнает, что у него был от нее секрет. Гнусно уже то, что он сотворил ребенка и ни разу его не видел. Хотя это Фиона могла бы ему и простить. Но зачать этого ребенка в разгар ухаживаний за самой Фионой, когда зарождались их отношения! Во всем, что было между ними с тех пор, ей будет мерещиться фальшь. А фальши она никогда не простит.
Лаксфорд свернул на Хайгейт-роуд. Повторил изгиб Миллфилд-лейн по кромке лесопарка Хэмпстед-Хит, где по дорожкам вдоль прудов двигались подпрыгивающие огоньки, сказавшие ему, что велосипедисты до сих пор наслаждаются майской погодой, несмотря на кромешную темноту. Он притормозил, когда из-за изгороди из бирючины и остролиста показалась кирпичная стена, которой были обнесены его владения. Миновал столбы, отмечавшие въезд, и спустился под уклон к вилле, которая последние восемь лет была их домом.
Фиона находилась в саду. Лаксфорд издалека заметил ее белый муслиновый домашний халат на фоне изумрудных папоротников и пошел к ней. Если его жена и слышала шум подъехавшего автомобиля, вида она не подала. Она направлялась к самому большому дереву в саду, зонтичному грабу, под которым — у самого пруда — стояла деревянная скамейка.
Когда Лаксфорд подошел к скамье, Фиона сидела на ней, прикрыв свои длинные ноги манекенщицы и красивые ступни складками халата. С помощью заколок она убрала назад волосы, и, подойдя к скамейке, первое, что сделал Деннис после горячего поцелуя, распустил их, чтобы они упали ей на грудь. Он почувствовал обычное волнение, которое всегда испытывал рядом со своей женой, — смесь благоговения, желания и удивления тому факту, что это роскошное существо действительно принадлежит ему.
Он был благодарен темноте, облегчившей ему первую встречу с Фионой. Он был благодарен и жене за то, что она решила выйти на улицу, потому что сад — высшее достижение домашней жизни Фионы, как она его называла, — позволял ему отвлечь ее внимание.
— Тебе не холодно? — спросил он. — Дать тебе пиджак?
— Вечер чудесный, — ответила она. — Сидеть дома просто невозможно. Думаешь, после такого прекрасного мая нас ждет жуткое лето?
— Обычная закономерность.
Прямо перед ними выскочила из воды рыбка, шлепнула хвостом по листу кувшинки.
— Несправедливая закономерность, — сказала Фиона. — Весна должна обещать, что будет лето. — Она указала на группу молодых березок в низинке, ярдах в двадцати от того места, где они сидели. — В этом году снова прилетели соловьи. Еще там есть семейство певчих птичек, за которыми мы с Лео наблюдали сегодня днем. Мы кормили белок. Дорогой, надо запретить Лео кормить белок с руки. Я без конца твержу ему об этом. Он упрямится, что в Англии нет никакого бешенства, и не хочет подумать, что, приучая животное к слишком тесному контакту с человеком, подвергает его опасности. Ты не поговоришь с ним еще разок?
Если он и соберется о чем-нибудь поговорить с Лео, то уж не о белках. Слава богу, интерес к животным типичен для подрастающего мальчика.
Фиона продолжала. Лаксфорд видел, что она осторожно подбирает слова, отчего ему сделалось немного не по себе, пока не прояснилась тема разговора.
— Он снова вспоминал о Беверстоке дорогой. Мне кажется, он совсем не хочет туда ехать. Я снова и снова объясняла, что это твоя школа и что он будет таким же старым беверстокцем, как его отец. Он ответил — его это мало волнует, да и никого не волнует, потому что дедушка и дядя Джек не старые беверстокцы, а они все равно очень многого достигли.
— Мы уже много раз это обсуждали, Фиона.
— Разумеется, так, милый. Много раз. Я только хотела, чтобы ты знал о позиции Лео и был готов к встрече с ним утром. Он заявил, что собирается поговорить с тобой об этом за завтраком — как мужчина с мужчиной, так он выразился, — при условии, что ты встанешь до того, как он пойдет в школу. Я сказала, что сегодня вечером ты приедешь поздно. Послушай, дорогой. Соловей запел. Как чудесно. Да, кстати, ты получил свой материал?
Лаксфорд чуть не попался. Ее голос звучал так тихо. Он наслаждался мягкостью ее волос под своей ладонью. Пытался определить, какие у нее духи. Думал о том, когда они в последний раз занимались любовью на улице. Поэтому с трудом среагировал на тактичную смену темы — это дающееся только женщинам мягкое переключение коробки передач беседы.
— Нет, — ответил он и продолжал, радуясь, что есть правда, которую он может ей сказать. — Тот съемный мальчишка пока продолжает прятаться. Мы отправили номер в печать без него.
— Представляю, как обидно потратить вечер на пустое ожидание.
— Треть моей работы — пустое ожидание. Еще одна треть — принятие решения относительно того, чем заполнить пустое место на первой полосе завтрашней газеты. Родни предлагает временно отойти от этой истории. Сегодня днем у нас опять была дискуссия.
— Он звонил тебе сюда сегодня вечером. Наверное, по этому поводу. Я сказала ему, что ты все еще в офисе. По словам Родни, он звонил туда, но не застал тебя. Прямой номер не отвечал. Примерно в половине девятого. Ты, наверное, выходил поесть?
— Видимо, да. В половине девятого?
— Так он сказал.
— Думаю, примерно тогда я ходил за сэндвичем. Лаксфорд поерзал на скамейке. Он никогда не лгал своей жене после той единственной лжи о якобы бесконечной скуке на роковой конференции тори в Блэкпуле. Да и Фиона тогда еще не была его женой, так что это почти не имеет отношения к правде и верности, не так ли?
— Нам надо отдохнуть, — произнес он. — На юге Франции. Возьмем машину и прокатимся по Прованcу. Снимем на месяц дом. Что скажешь? Этим летом?
Она тихо засмеялась. Деннис почувствовал, как ее прохладная ладонь легла ему на затылок. Пальцы Фионы забрались в его волосы.
— Когда это было, чтобы ты на месяц уехал от своей газеты? Да через неделю ты сойдешь с ума от скуки. Не говоря уже о том, что будешь терзаться мыслями о Родни Эронсоне, который станет втираться в доверие ко всем — от председателя правления до уборщиков офиса. Ты же знаешь, он метит на твое место.
Да, подумал Лаксфорд, именно туда метит Родни Эронсон. Он следит за каждым движением и решением Лаксфорда с тех пор, как тот появился в «Осведомителе», и ждет малейшего промаха, о котором мог бы доложить председателю правления и обеспечить собственное будущее. Если существование Шарлотты Боуэн можно назвать этим малейшим промахом… Но не может быть, чтобы Родни знал о Шарлотте. Просто не может. НИ-КАК.
— Ты какой-то притихший, — заметила Фиона. — Замучился?
— Просто думаю.
— О чем?
— О том, когда мы в последний раз занимались любовью на улице. Не могу вспомнить, когда это было. Помню только, что шел дождь.
— Прошлой осенью — в сентябре, — сказала Фиона.
Он глянул на нее через плечо.
— Ты помнишь.
— Вон там, у берез, где трава повыше. У нас было вино и сыр. Мы включили в доме музыку. Взяли из багажника твоей машины старое одеяло.
—Да?
—Да.
В свете луны она выглядела восхитительно. Походила на произведение искусства, каковым и являлась. Ее полные губы манили, изгиб шеи просил поцелуев, а ее скульптурное тело предлагало немыслимые искушения.
— Это одеяло, — проговорил Лаксфорд, — по-прежнему лежит в багажнике.
Ее полные губы дрогнули.
— Сходи за ним, — сказала она.
3
Несмотря на свои двадцать пять лет, она сама походила на ребенка. Прежде всего, не надо было позволять ей слушать историю Лаксфорда, снова подумал он. Нужно было отправить ее заниматься своими фотографиями. Следовало настоять. Следовало… Сент-Джеймс резко одернул себя. Дебора права. Ему постоянно хочется ее защитить. У него страсть ее защищать. А все потому, что он на одиннадцать лет старше и знает Дебору со дня ее рождения.
— Ты им нужен, — сказала она. — Мне кажется, ты должен помочь. Хотя бы поговори с матерью. Послушай, что она скажет. Это можно сделать сегодня же вечером. Поезжай к ней с Хелен. Прямо сейчас. — Она дотронулась до ладони Саймона, все еще поглаживавшей ее щеку.
— Я не могу выделить два дня, — сказал он.
— Это не важно, главное, возьмись. Ну что, берешься? Я знаю, ты об этом не пожалеешь.
Я уже жалею, подумал Сент-Джеймс. Но кивнул, соглашаясь.
У Денниса Лаксфорда было достаточно времени, чтобы привести в порядок свой духовный дом до возвращения в дом материальный. Он жил в Хайгейте, на значительном расстоянии от особняка Сент-Джеймса, стоявшего у реки в Челси, и, ведя свой «порше» в транспортном потоке, Лаксфорд собирался с мыслями и сооружал фасад, за который, как он надеялся, его жена заглянуть не сможет.
После разговора с Ив он позвонил ей и сказал, что вернется позже, чем рассчитывал. Извини, дорогая, возникли некоторые обстоятельства, в связи с делом Ларнси нужно за стольким проследить. Ты же знаешь, мы до последнего не отдаем в набор утренний выпуск. Мне придется задержаться. Я не слишком нарушил твои планы на вечер?
Нет, ответила Фиона. Когда зазвонил телефон, она как раз читала малышу Лео, точнее, читала вместе с малышом Лео, потому что никто не читает малышу Лео, когда он хочет читать сам. Лео выбрал Джотто, со вздохом сообщила Фиона. Опять. Жаль, что его не интересует никакой другой период живописи. Чтение о картинах на религиозные сюжеты вгоняет ее в сон.
Это полезно для души, сказал Лаксфорд, попытавшись придать своему тону ироничность, а сам подумал: «Разве не про динозавров он должен в этом возрасте читать? Не про созвездия? Знаменитых охотников? Змей и лягушек? Какого черта восьмилетний мальчик читает о художнике, жившем в четырнадцатом веке? И почему его мать поощряет подобное стремление?
Они слишком близки, подумал, и не в первый раз, Лаксфорд. Лео и его мать слишком близки по духу. Когда мальчик наконец-то водворится в Беверстоке на весь осенний семестр, он окажется в мальчишеском мире. Лео от этого не в восторге. Фиона в еще меньшем восторге, но Лаксфорд знал, что им обоим это пойдет на пользу. Разве он сам не обязан всем Беверстоку? Разве не там сделали из него мужчину? Сориентировали в жизни? Разве находился бы он сегодня там, где нахоится, если бы его не послали в частную школу?
Лаксфорд постарался вытравить из сознания память о событиях этого вечера. Нужно позабыть о письме и обо всем, что последовало за его получением. Это единственный способ соорудить фасад.
Однако мысли, подобно маленьким волнам, бились о барьеры, которые он воздвиг, чтобы сдержать их, и главными были мысли о его разговоре с Ив.
Он не разговаривал с ней целую вечность, с тех пор как она сообщила ему о своей беременности ровно через пять месяцев после конференции консерваторов, на которой они познакомились. Ну, не совсем познакомились, потому что он знал Ив по университету, потом сталкивался с ней в коридорах газеты и считал ее привлекательной, даже несмотря на то, что находил отвратительными ее политические взгляды. Когда он увидел Ив в Блэкпуле[9] среди дельцов от власти из партии консерваторов — в стальных костюмах, со стальными волосами и со стальными лицами, — притяжение оказалось прежним, равно как и отталкивание. Но в тот момент они были товарищами-журналистами — он уже два года как возглавлял «Глобус», а она была политическим корреспондентом в «Дейли телеграф», — и у них имелась возможность, ужиная и выпивая с коллегами, помериться интеллектами в яростных спорах из-за явно затянувшегося пребывания консерваторов у власти. Словесная схватка перешла в схватку тел. И не единственную. Для одного раза можно было бы найти оправдание: ну перебрали, ну похоть удовлетворили, и до свиданья. Но их лихорадочные отношения продолжались во все время конференции. В результате появилась Шарлотта.
И о чем только он тогда думал? — спросил себя Лаксфорд. Он уже год ухаживал за Фионой, уже определенно решил на ней жениться, завоевать ее доверие и сердце, не говоря уже о роскошном теле, и при первой же возможности все испортил. Однако не совсем, потому что Ив не только не собиралась за него замуж, но и слышать не захотела о браке, когда, узнав о ее беременности, он сделал ей неискреннее предложение. Она сосредоточила свои устремления на политической карьере. Брак с Деннисом Лаксфордом не входил в ее планы по достижению поставленной цели.
— Бог мой, — сказала тогда она, — неужели ты действительно думаешь, что я свяжу свою жизнь с королем бульварной прессы только ради того, чтобы в свидетельстве о рождении моего ребенка стояла фамилия мужчины? Ты, должно быть, еще более чокнутый, чем можно судить по твоей газете.
Итак, они расстались. И в последующие годы, пока она поднималась по карьерной лестнице, он иногда говорил себе, что Ив успешно проделала то, что не получилось у него: она, как хирург, удалила из своей памяти никчемный придаток своего прошлого.
Что оказалось иллюзией, как он обнаружил, позвонив ей. Существование Шарлотты не позволило бы.
— Что тебе надо? — спросила она, когда он наконец добрался до нее в офисе главного организатора фракции в палате общин. — Зачем ты мне звонишь? — Говорила она негромко и отрывисто. На заднем плане слышались чьи-то голоса.
— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал он.
— Честно говоря, у меня такого желания нет.
— Это насчет Шарлотты.
Он услышал, как она со свистом втянула в себя воздух. Голос ее не изменился.
— Она не имеет к тебе никакого отношения, и ты это знаешь.
— Ивлин, — торопливо произнес он. — Я знаю, что позвонил неожиданно.
— Прекрасно выбрав момент.
— Извини. Я слышу, что ты не одна. Ты можешь найти отдельный телефон?
— Я не намерена…
— Я получил обличающее письмо.
— Вряд ли это тебя удивило. По-моему, ты должен регулярно получать письма, обличающие тебя в чем-то.
— Кто-то знает.
— О чем?
— О нас. О Шарлотте.
Похоже, это ее потрясло, пусть и на мгновение. Ответа долго не было. Лаксфорду показалось, что он слышит, как барабанят пальцы по мембране телефонной трубки. Затем она резко произнесла:
— Чушь.
— Послушай. Только послушай. — Он зачитал короткое послание. Прослушав его, Ив ничего не сказала. Где-то в офисе раздался мужской смех. — В нем говорится: первенца, — нарушил молчание Лаксфорд. — Кто-то в курсе. Ты никому не говорила?
— Освобождена? — переспросила она. — Шарлотта будет освобождена? — Снова последовало молчание, в продолжение которого Лаксфорд, казалось, слышал: вот работает мозг Ив, прикидывая, как это ударит по ее престижу и насколько глубок будет общеполитический ущерб. — Дай мне свой номер, — наконец произнесла она. — Я тебе перезвоню.
Она перезвонила, но теперь это была уже совсем другая Ив. Она сказала:
— Деннис. Черт бы тебя побрал. Что ты наделал?
Ни слез, ни ужаса, ни материнской истерики, ни битья в грудь, ни гнева. Только эти восемь слов. И конец его надеждам, что кто-то блефует. Похоже, никто не блефовал. Шарлотта исчезла. Кто-то — или человек, нанятый этим кем-то, — ее увез, кто-то, знающий правду.
Надо скрыть эту правду от Фионы. На протяжении их десятилетнего брака она соблюдала священное правило — ничего не утаивать от мужа. Страшно подумать, что случится с существующим между ними доверием, если она узнает, что у него был от нее секрет. Гнусно уже то, что он сотворил ребенка и ни разу его не видел. Хотя это Фиона могла бы ему и простить. Но зачать этого ребенка в разгар ухаживаний за самой Фионой, когда зарождались их отношения! Во всем, что было между ними с тех пор, ей будет мерещиться фальшь. А фальши она никогда не простит.
Лаксфорд свернул на Хайгейт-роуд. Повторил изгиб Миллфилд-лейн по кромке лесопарка Хэмпстед-Хит, где по дорожкам вдоль прудов двигались подпрыгивающие огоньки, сказавшие ему, что велосипедисты до сих пор наслаждаются майской погодой, несмотря на кромешную темноту. Он притормозил, когда из-за изгороди из бирючины и остролиста показалась кирпичная стена, которой были обнесены его владения. Миновал столбы, отмечавшие въезд, и спустился под уклон к вилле, которая последние восемь лет была их домом.
Фиона находилась в саду. Лаксфорд издалека заметил ее белый муслиновый домашний халат на фоне изумрудных папоротников и пошел к ней. Если его жена и слышала шум подъехавшего автомобиля, вида она не подала. Она направлялась к самому большому дереву в саду, зонтичному грабу, под которым — у самого пруда — стояла деревянная скамейка.
Когда Лаксфорд подошел к скамье, Фиона сидела на ней, прикрыв свои длинные ноги манекенщицы и красивые ступни складками халата. С помощью заколок она убрала назад волосы, и, подойдя к скамейке, первое, что сделал Деннис после горячего поцелуя, распустил их, чтобы они упали ей на грудь. Он почувствовал обычное волнение, которое всегда испытывал рядом со своей женой, — смесь благоговения, желания и удивления тому факту, что это роскошное существо действительно принадлежит ему.
Он был благодарен темноте, облегчившей ему первую встречу с Фионой. Он был благодарен и жене за то, что она решила выйти на улицу, потому что сад — высшее достижение домашней жизни Фионы, как она его называла, — позволял ему отвлечь ее внимание.
— Тебе не холодно? — спросил он. — Дать тебе пиджак?
— Вечер чудесный, — ответила она. — Сидеть дома просто невозможно. Думаешь, после такого прекрасного мая нас ждет жуткое лето?
— Обычная закономерность.
Прямо перед ними выскочила из воды рыбка, шлепнула хвостом по листу кувшинки.
— Несправедливая закономерность, — сказала Фиона. — Весна должна обещать, что будет лето. — Она указала на группу молодых березок в низинке, ярдах в двадцати от того места, где они сидели. — В этом году снова прилетели соловьи. Еще там есть семейство певчих птичек, за которыми мы с Лео наблюдали сегодня днем. Мы кормили белок. Дорогой, надо запретить Лео кормить белок с руки. Я без конца твержу ему об этом. Он упрямится, что в Англии нет никакого бешенства, и не хочет подумать, что, приучая животное к слишком тесному контакту с человеком, подвергает его опасности. Ты не поговоришь с ним еще разок?
Если он и соберется о чем-нибудь поговорить с Лео, то уж не о белках. Слава богу, интерес к животным типичен для подрастающего мальчика.
Фиона продолжала. Лаксфорд видел, что она осторожно подбирает слова, отчего ему сделалось немного не по себе, пока не прояснилась тема разговора.
— Он снова вспоминал о Беверстоке дорогой. Мне кажется, он совсем не хочет туда ехать. Я снова и снова объясняла, что это твоя школа и что он будет таким же старым беверстокцем, как его отец. Он ответил — его это мало волнует, да и никого не волнует, потому что дедушка и дядя Джек не старые беверстокцы, а они все равно очень многого достигли.
— Мы уже много раз это обсуждали, Фиона.
— Разумеется, так, милый. Много раз. Я только хотела, чтобы ты знал о позиции Лео и был готов к встрече с ним утром. Он заявил, что собирается поговорить с тобой об этом за завтраком — как мужчина с мужчиной, так он выразился, — при условии, что ты встанешь до того, как он пойдет в школу. Я сказала, что сегодня вечером ты приедешь поздно. Послушай, дорогой. Соловей запел. Как чудесно. Да, кстати, ты получил свой материал?
Лаксфорд чуть не попался. Ее голос звучал так тихо. Он наслаждался мягкостью ее волос под своей ладонью. Пытался определить, какие у нее духи. Думал о том, когда они в последний раз занимались любовью на улице. Поэтому с трудом среагировал на тактичную смену темы — это дающееся только женщинам мягкое переключение коробки передач беседы.
— Нет, — ответил он и продолжал, радуясь, что есть правда, которую он может ей сказать. — Тот съемный мальчишка пока продолжает прятаться. Мы отправили номер в печать без него.
— Представляю, как обидно потратить вечер на пустое ожидание.
— Треть моей работы — пустое ожидание. Еще одна треть — принятие решения относительно того, чем заполнить пустое место на первой полосе завтрашней газеты. Родни предлагает временно отойти от этой истории. Сегодня днем у нас опять была дискуссия.
— Он звонил тебе сюда сегодня вечером. Наверное, по этому поводу. Я сказала ему, что ты все еще в офисе. По словам Родни, он звонил туда, но не застал тебя. Прямой номер не отвечал. Примерно в половине девятого. Ты, наверное, выходил поесть?
— Видимо, да. В половине девятого?
— Так он сказал.
— Думаю, примерно тогда я ходил за сэндвичем. Лаксфорд поерзал на скамейке. Он никогда не лгал своей жене после той единственной лжи о якобы бесконечной скуке на роковой конференции тори в Блэкпуле. Да и Фиона тогда еще не была его женой, так что это почти не имеет отношения к правде и верности, не так ли?
— Нам надо отдохнуть, — произнес он. — На юге Франции. Возьмем машину и прокатимся по Прованcу. Снимем на месяц дом. Что скажешь? Этим летом?
Она тихо засмеялась. Деннис почувствовал, как ее прохладная ладонь легла ему на затылок. Пальцы Фионы забрались в его волосы.
— Когда это было, чтобы ты на месяц уехал от своей газеты? Да через неделю ты сойдешь с ума от скуки. Не говоря уже о том, что будешь терзаться мыслями о Родни Эронсоне, который станет втираться в доверие ко всем — от председателя правления до уборщиков офиса. Ты же знаешь, он метит на твое место.
Да, подумал Лаксфорд, именно туда метит Родни Эронсон. Он следит за каждым движением и решением Лаксфорда с тех пор, как тот появился в «Осведомителе», и ждет малейшего промаха, о котором мог бы доложить председателю правления и обеспечить собственное будущее. Если существование Шарлотты Боуэн можно назвать этим малейшим промахом… Но не может быть, чтобы Родни знал о Шарлотте. Просто не может. НИ-КАК.
— Ты какой-то притихший, — заметила Фиона. — Замучился?
— Просто думаю.
— О чем?
— О том, когда мы в последний раз занимались любовью на улице. Не могу вспомнить, когда это было. Помню только, что шел дождь.
— Прошлой осенью — в сентябре, — сказала Фиона.
Он глянул на нее через плечо.
— Ты помнишь.
— Вон там, у берез, где трава повыше. У нас было вино и сыр. Мы включили в доме музыку. Взяли из багажника твоей машины старое одеяло.
—Да?
—Да.
В свете луны она выглядела восхитительно. Походила на произведение искусства, каковым и являлась. Ее полные губы манили, изгиб шеи просил поцелуев, а ее скульптурное тело предлагало немыслимые искушения.
— Это одеяло, — проговорил Лаксфорд, — по-прежнему лежит в багажнике.
Ее полные губы дрогнули.
— Сходи за ним, — сказала она.
3
Ив Боуэн, заместитель министра внутренних дел и член парламента от Мэрилебона с шестилетним стажем, жила в Девоншир-Плейс-мьюз, изгибавшемся крючком и мощенном булыжником лондонском переулке, вдоль которого выстроились бывшие конюшни, превращенные в жилые дома с гаражами. Ее дом стоял в северо-восточном конце переулка: внушительное двухэтажное сооружение из кирпича с белыми оконными рамами и дверьми и с крытой шифером мансардой, увитой плющом.
Перед выездом из Челси Сент-Джеймс переговорил с Ив Боуэн. Лаксфорд набрал номер и сказал лишь: «Я нашел одного человека, Ивлин. Тебе нужно с ним поговорить», и передал трубку Сент-Джеймсу, не дожидаясь ответа. Беседа Сент-Джеймса с членом парламента была краткой — он немедленно приедет повидаться с ней; он привезет с собой помощницу; должен ли он что-нибудь выяснить до приезда?
Она тут же отозвалась бесцеремонным вопросом:
— Откуда вы знаете Лаксфорда?
— Через своего брата.
— Кто он?
— Бизнесмен, приехал в город на конференцию. Из Саутгемптона.
— Есть у него личные корыстные цели?
— В отношении правительства? Министерства внутренних дел? Я очень в этом сомневаюсь.
— Хорошо. — Она продиктовала адрес, закончив загадочными словами: — Лаксфорда к этому и близко не подпускайте. Если за домом будут следить, когда вы подъедете, езжайте дальше, встретимся в другой раз. Вам ясно?
Им было ясно. Честно выждав полчаса после ухода Денниса Лаксфорда, Сент-Джеймс и Хелен Клайд отправились в Мэрилебон. Шел уже двенадцатый час, когда Сент-Джеймс свернул с главной улицы района в Девоншир-Плейс-мьюз и, проехав по переулку до конца, чтобы убедиться в отсутствии слежки, остановил свой старый «эм-джи» перед домом Ив Боуэн и аккуратно поставил его на ручной тормоз.
Крыльцо освещалось фонарем, повешенным над дверью. В окнах первого этажа тоже горел свет, пробиваясь неровными полосами через задернутые шторы. Когда Сент-Джеймс позвонил, по мраморным или кафельным плиткам пола тут же раздались быстрые шаги. Отодвинули хорошо смазанную задвижку. Дверь распахнулась.
— Мистер Сент-Джеймс? — произнесла Ив Боуэн.
Едва на нее упал свет, она тут же отступила назад и, не успели Сент-Джеймс и Хелен войти в дом, немедленно закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Пригласила следовать за собой и повела гостей направо, по терракотовым плиткам пола в гостиную, где на небольшом столике рядом с креслом лежал открытый «дипломат», из которого лезли наружу коричневые конверты, страницы распечаток, вырезки из газет, телефонограммы, какие-то документы и листовки. Ив Боуэн захлопнула крышку, не потрудившись привести в порядок содержимое «дипломата» Допила вино из зеленого бокала и снова наполнила его белым вином из бутылки, которая стояла в ведерке со льдом на полу.
— Мне интересно знать, сколько он платит вам за эту головоломку? — спросила она.
Сент-Джеймс не смутился.
— Прошу прощения?
— Разумеется, за этим стоит Лаксфорд. Но по выражению вашего лица вижу, что он вам об этом еще не объявил. Как это мудро с его стороны.
Ив села в кресло, в котором, видимо, сидела до их приезда, и указала им на диван и кресла, похожие на сшитые вместе огромные темно-коричневые подушки. Она поставила бокал на колени, пальцами обеих рук удерживая его на подоле юбки. Юбка, как и весь костюм, была черной, в тончайшую белую полоску.
— Деннис Лаксфорд лишен совести, — отрывисто проговорила она. Слова прозвучали раздраженно, голос резал, словно стекло. — Дирижирует данным оркестром он. О, не напрямую, разумеется. Осмелюсь предположить, что при всей своей страсти к махинаторству он не унизится до похищения с улицы десятилетнего ребенка. Но, уверяю, он держит вас за дураков и пытается проделать то же самое и в отношении меня. Но со мной это не пройдет.
— Почему у вас складывается впечатление, что он в этом замешан?
Опустившийся на диван Сент-Джеймс обнаружил, что, несмотря на бесформенность, тот удивительно удобен. Хелен осталась стоять, где стояла, — у камина, рядом с коллекцией спортивных наград, выставленных в нише, — на том месте, откуда можно было незаметно наблюдать за мисс Боуэн.
— Потому что только два человека на земле знают о том, кто отец моей дочери. Я — одна из них. Деннис Лаксфорд — второй.
— А сама ваша дочь не знает?
— Конечно нет. И никогда не знала. И она не могла выяснить это самостоятельно.
— Ваши родители? Родственники?
— Никто, мистер Сент-Джеймс, кроме Денниса и меня. — Она глотнула вина. — Отправить правительство в отставку — вот цель его таблоида. Удачное для Денниса стечение нынешних обстоятельств позволяет ему раз и навсегда покончить с консервативной партией. Вот он и пытается это сделать.
— Не понимаю вашей логики.
— Все это весьма кстати, вам не кажется? Исчезновение моей дочери. Письмо о мнимом похищении в распоряжении Лаксфорда. Требование в этом письме публичного заявления об отцовстве. И все это вслед за забавами Синклера Ларнси с несовершеннолетним подростком в Пэддингтоне.
— Мистер Лаксфорд вел себя не как человек, руководящий похищением, затеянным ради шумихи в прессе, — заметил Сент-Джеймс.
— Не просто в прессе, — возразила она. — Пресса — это слишком общо. Вряд ли он позволит соперникам украсть у него его лучший материал.
— Мне показалось, что он, как и вы, очень не хочет огласки.
— Вы физиономист, мистер Сент-Джеймс? Это еще один из ваших талантов?
— По-моему, всегда разумно оценить человека, который обращается к тебе за помощью. Прежде чем соглашаться помочь ему.
— Какая проницательность. Когда у меня будет побольше времени, я, возможно, попрошу вас оценить и меня. — Она поставила бокал рядом с «дипломатом», сняла круглые очки в черепаховой оправе и потерла их о подлокотник кресла, как бы полируя и одновременно изучая Сент-Джеймса. Черепаховая оправа была почти одного оттенка с прямыми, подстриженными «под пажа» волосами Ив Боуэн, и когда она вновь надела очки, верх оправы коснулся длинной челки, закрывавшей брови. — Позвольте спросить вас вот о чем. Вас не насторожил тот факт, что мистер Лаксфорд получил свое письмо о похищении по почте?
— Естественно, насторожил, — сказал Сент-Джеймс. — На штемпеле стояла вчерашняя дата. И возможно, оно было отправлено позавчера.
— Когда моя дочь благополучно находилась дома. Поэтому, если мы тщательно рассмотрим факты, то придем к выводу, что похититель нисколько не сомневался в успешном исходе похищения, когда посылал письмо.
— Или, — подхватил Сент-Джеймс, — похититель знал, что ничего страшного не случится, если дело
нe выгорит, потому что, если оно не выгорит, письмо исколько не потревожит получателя, что возможно при двух условиях: похититель и получатель письма одно и то же лицо или похититель был нанят получателем письма.
— Вот видите.
— Я обратил внимание на штемпель, мисс Боуэн. И не принимаю безоговорочно за чистую монету то, что мне сообщают. Я готов согласиться, что каким-то образом за всем этим может стоять Деннис Лаксфорд. Я в той же мере готов подозревать и вас.
Губы женщины на мгновение искривились. Она дернула головой.
— Так, так, — произнесла она. — А вы не настолько на стороне Лаксфорда, как он полагает, верно? Думаю, вы годитесь.
Ив встала и подошла к приземистой бронзовой скульптуре, стоявшей на подставке между двумя окнами. Она наклонила скульптуру, достала из-под нее конверт и подала его Сент-Джеймсу, прежде чем снова сесть в кресло.
— Это принесли сегодня днем. Примерно между часом и тремя. Моя домработница — миссис Магуайр, она уже ушла домой — обнаружила его, когда вернулась от своего букмекера, которого посещает раз в месяц. Она положила его вместе с остальной почтой — видите, на нем указано мое имя — и забыла о нем до того момента, когда я позвонила ей в семь часов, после звонка Денниса Лаксфорда, и спросила о Шарлотте.
Сент-Джеймс осмотрел конверт, поданный ему Ив Боуэн. Он был белый, недорогой — такие продаются практически повсюду. Сент-Джеймс надел резиновые перчатки и вынул содержимое конверта. Развернул единственный листок бумаги и поместил его в пластиковый файл, захваченный из дома. Снял перчатки и прочел короткое послание.
«Ив Боуэн,
Если хочешь знать, что случилось с Лотти, позвони ее отцу»
— Лотти, — заметил Сент-Джеймс.
— Так она сама себя называет.
— Как называет ее Лаксфорд?
Ив Боуэн ни на секунду не усомнилась в причастности Лаксфорда. Она сказала:
— Выяснить имя — дело несложное, мистер Сент-Джеймс. Кто-то, по-видимому, его узнал.
— Или уже знал.
Сент-Джеймс передал письмо Хелен. Та прочитала его, потом заговорила:
— Вы сказали, что позвонили миссис Магуайр сегодня в семь вечера, мисс Боуэн. К этому времени ваша дочь уже точно отсутствовала несколько часов. Миссис Магуайр этого не заметила?
— Заметила.
— Но вас в известность не поставила?
Ив Боуэн изменила позу. Как будто бы вздохнула.
— В последний год Шарлотта несколько раз выкидывала фокусы. Миссис Магуайр знает, что не должна беспокоить меня в министерстве из-за каждой проделки Шарлотты. Она подумала, что это ее очередной фокус.
— Почему?
— Потому что в среду днем у нее занятия музыкой, которые Шарлотта не любит. Перед уроком она вечно капризничает, говорит, что бросится в канаву или утопит в ней свою флейту. Когда сегодня она не появилась дома сразу после занятий, миссис Магуайр решила, что Шарлотта опять взялась за свое.
И только после шести она начала обзванивать знакомых — не спряталась ли Шарлотта у кого-то из своих подруг, вместо того, чтобы идти на урок.
— Значит, на занятия она ходит одна? — уточнила Хелен.
Ив Боуэн уловила за словами Хелен непроизнесенный, но подразумевающийся вопрос: неужели десятилетняя девочка ходит по улицам Лондона одна, без присмотра? Она сказала:
— В наше время дети ходят группами, если вы обращали внимание. Шарлотта вряд ли бывает одна. А когда такое случается, миссис Магуайр старается ее проводить.
Перед выездом из Челси Сент-Джеймс переговорил с Ив Боуэн. Лаксфорд набрал номер и сказал лишь: «Я нашел одного человека, Ивлин. Тебе нужно с ним поговорить», и передал трубку Сент-Джеймсу, не дожидаясь ответа. Беседа Сент-Джеймса с членом парламента была краткой — он немедленно приедет повидаться с ней; он привезет с собой помощницу; должен ли он что-нибудь выяснить до приезда?
Она тут же отозвалась бесцеремонным вопросом:
— Откуда вы знаете Лаксфорда?
— Через своего брата.
— Кто он?
— Бизнесмен, приехал в город на конференцию. Из Саутгемптона.
— Есть у него личные корыстные цели?
— В отношении правительства? Министерства внутренних дел? Я очень в этом сомневаюсь.
— Хорошо. — Она продиктовала адрес, закончив загадочными словами: — Лаксфорда к этому и близко не подпускайте. Если за домом будут следить, когда вы подъедете, езжайте дальше, встретимся в другой раз. Вам ясно?
Им было ясно. Честно выждав полчаса после ухода Денниса Лаксфорда, Сент-Джеймс и Хелен Клайд отправились в Мэрилебон. Шел уже двенадцатый час, когда Сент-Джеймс свернул с главной улицы района в Девоншир-Плейс-мьюз и, проехав по переулку до конца, чтобы убедиться в отсутствии слежки, остановил свой старый «эм-джи» перед домом Ив Боуэн и аккуратно поставил его на ручной тормоз.
Крыльцо освещалось фонарем, повешенным над дверью. В окнах первого этажа тоже горел свет, пробиваясь неровными полосами через задернутые шторы. Когда Сент-Джеймс позвонил, по мраморным или кафельным плиткам пола тут же раздались быстрые шаги. Отодвинули хорошо смазанную задвижку. Дверь распахнулась.
— Мистер Сент-Джеймс? — произнесла Ив Боуэн.
Едва на нее упал свет, она тут же отступила назад и, не успели Сент-Джеймс и Хелен войти в дом, немедленно закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Пригласила следовать за собой и повела гостей направо, по терракотовым плиткам пола в гостиную, где на небольшом столике рядом с креслом лежал открытый «дипломат», из которого лезли наружу коричневые конверты, страницы распечаток, вырезки из газет, телефонограммы, какие-то документы и листовки. Ив Боуэн захлопнула крышку, не потрудившись привести в порядок содержимое «дипломата» Допила вино из зеленого бокала и снова наполнила его белым вином из бутылки, которая стояла в ведерке со льдом на полу.
— Мне интересно знать, сколько он платит вам за эту головоломку? — спросила она.
Сент-Джеймс не смутился.
— Прошу прощения?
— Разумеется, за этим стоит Лаксфорд. Но по выражению вашего лица вижу, что он вам об этом еще не объявил. Как это мудро с его стороны.
Ив села в кресло, в котором, видимо, сидела до их приезда, и указала им на диван и кресла, похожие на сшитые вместе огромные темно-коричневые подушки. Она поставила бокал на колени, пальцами обеих рук удерживая его на подоле юбки. Юбка, как и весь костюм, была черной, в тончайшую белую полоску.
— Деннис Лаксфорд лишен совести, — отрывисто проговорила она. Слова прозвучали раздраженно, голос резал, словно стекло. — Дирижирует данным оркестром он. О, не напрямую, разумеется. Осмелюсь предположить, что при всей своей страсти к махинаторству он не унизится до похищения с улицы десятилетнего ребенка. Но, уверяю, он держит вас за дураков и пытается проделать то же самое и в отношении меня. Но со мной это не пройдет.
— Почему у вас складывается впечатление, что он в этом замешан?
Опустившийся на диван Сент-Джеймс обнаружил, что, несмотря на бесформенность, тот удивительно удобен. Хелен осталась стоять, где стояла, — у камина, рядом с коллекцией спортивных наград, выставленных в нише, — на том месте, откуда можно было незаметно наблюдать за мисс Боуэн.
— Потому что только два человека на земле знают о том, кто отец моей дочери. Я — одна из них. Деннис Лаксфорд — второй.
— А сама ваша дочь не знает?
— Конечно нет. И никогда не знала. И она не могла выяснить это самостоятельно.
— Ваши родители? Родственники?
— Никто, мистер Сент-Джеймс, кроме Денниса и меня. — Она глотнула вина. — Отправить правительство в отставку — вот цель его таблоида. Удачное для Денниса стечение нынешних обстоятельств позволяет ему раз и навсегда покончить с консервативной партией. Вот он и пытается это сделать.
— Не понимаю вашей логики.
— Все это весьма кстати, вам не кажется? Исчезновение моей дочери. Письмо о мнимом похищении в распоряжении Лаксфорда. Требование в этом письме публичного заявления об отцовстве. И все это вслед за забавами Синклера Ларнси с несовершеннолетним подростком в Пэддингтоне.
— Мистер Лаксфорд вел себя не как человек, руководящий похищением, затеянным ради шумихи в прессе, — заметил Сент-Джеймс.
— Не просто в прессе, — возразила она. — Пресса — это слишком общо. Вряд ли он позволит соперникам украсть у него его лучший материал.
— Мне показалось, что он, как и вы, очень не хочет огласки.
— Вы физиономист, мистер Сент-Джеймс? Это еще один из ваших талантов?
— По-моему, всегда разумно оценить человека, который обращается к тебе за помощью. Прежде чем соглашаться помочь ему.
— Какая проницательность. Когда у меня будет побольше времени, я, возможно, попрошу вас оценить и меня. — Она поставила бокал рядом с «дипломатом», сняла круглые очки в черепаховой оправе и потерла их о подлокотник кресла, как бы полируя и одновременно изучая Сент-Джеймса. Черепаховая оправа была почти одного оттенка с прямыми, подстриженными «под пажа» волосами Ив Боуэн, и когда она вновь надела очки, верх оправы коснулся длинной челки, закрывавшей брови. — Позвольте спросить вас вот о чем. Вас не насторожил тот факт, что мистер Лаксфорд получил свое письмо о похищении по почте?
— Естественно, насторожил, — сказал Сент-Джеймс. — На штемпеле стояла вчерашняя дата. И возможно, оно было отправлено позавчера.
— Когда моя дочь благополучно находилась дома. Поэтому, если мы тщательно рассмотрим факты, то придем к выводу, что похититель нисколько не сомневался в успешном исходе похищения, когда посылал письмо.
— Или, — подхватил Сент-Джеймс, — похититель знал, что ничего страшного не случится, если дело
нe выгорит, потому что, если оно не выгорит, письмо исколько не потревожит получателя, что возможно при двух условиях: похититель и получатель письма одно и то же лицо или похититель был нанят получателем письма.
— Вот видите.
— Я обратил внимание на штемпель, мисс Боуэн. И не принимаю безоговорочно за чистую монету то, что мне сообщают. Я готов согласиться, что каким-то образом за всем этим может стоять Деннис Лаксфорд. Я в той же мере готов подозревать и вас.
Губы женщины на мгновение искривились. Она дернула головой.
— Так, так, — произнесла она. — А вы не настолько на стороне Лаксфорда, как он полагает, верно? Думаю, вы годитесь.
Ив встала и подошла к приземистой бронзовой скульптуре, стоявшей на подставке между двумя окнами. Она наклонила скульптуру, достала из-под нее конверт и подала его Сент-Джеймсу, прежде чем снова сесть в кресло.
— Это принесли сегодня днем. Примерно между часом и тремя. Моя домработница — миссис Магуайр, она уже ушла домой — обнаружила его, когда вернулась от своего букмекера, которого посещает раз в месяц. Она положила его вместе с остальной почтой — видите, на нем указано мое имя — и забыла о нем до того момента, когда я позвонила ей в семь часов, после звонка Денниса Лаксфорда, и спросила о Шарлотте.
Сент-Джеймс осмотрел конверт, поданный ему Ив Боуэн. Он был белый, недорогой — такие продаются практически повсюду. Сент-Джеймс надел резиновые перчатки и вынул содержимое конверта. Развернул единственный листок бумаги и поместил его в пластиковый файл, захваченный из дома. Снял перчатки и прочел короткое послание.
«Ив Боуэн,
Если хочешь знать, что случилось с Лотти, позвони ее отцу»
— Лотти, — заметил Сент-Джеймс.
— Так она сама себя называет.
— Как называет ее Лаксфорд?
Ив Боуэн ни на секунду не усомнилась в причастности Лаксфорда. Она сказала:
— Выяснить имя — дело несложное, мистер Сент-Джеймс. Кто-то, по-видимому, его узнал.
— Или уже знал.
Сент-Джеймс передал письмо Хелен. Та прочитала его, потом заговорила:
— Вы сказали, что позвонили миссис Магуайр сегодня в семь вечера, мисс Боуэн. К этому времени ваша дочь уже точно отсутствовала несколько часов. Миссис Магуайр этого не заметила?
— Заметила.
— Но вас в известность не поставила?
Ив Боуэн изменила позу. Как будто бы вздохнула.
— В последний год Шарлотта несколько раз выкидывала фокусы. Миссис Магуайр знает, что не должна беспокоить меня в министерстве из-за каждой проделки Шарлотты. Она подумала, что это ее очередной фокус.
— Почему?
— Потому что в среду днем у нее занятия музыкой, которые Шарлотта не любит. Перед уроком она вечно капризничает, говорит, что бросится в канаву или утопит в ней свою флейту. Когда сегодня она не появилась дома сразу после занятий, миссис Магуайр решила, что Шарлотта опять взялась за свое.
И только после шести она начала обзванивать знакомых — не спряталась ли Шарлотта у кого-то из своих подруг, вместо того, чтобы идти на урок.
— Значит, на занятия она ходит одна? — уточнила Хелен.
Ив Боуэн уловила за словами Хелен непроизнесенный, но подразумевающийся вопрос: неужели десятилетняя девочка ходит по улицам Лондона одна, без присмотра? Она сказала:
— В наше время дети ходят группами, если вы обращали внимание. Шарлотта вряд ли бывает одна. А когда такое случается, миссис Магуайр старается ее проводить.