Страница:
— Тем не менее мне нужно с ней поговорить. Описание того, кто держит у себя Шарлотту, мы с наибольшей вероятностью можем получить у нее. Она могла видеть его вчера днем. Или раньше, когда он следил за вашей дочерью.
— Вам не нужно разыскивать Брету, чтобы получить описание похитителя Шарлотты. Оно у вас уже есть, поскольку вы лично с ним встречались. Деннис Лаксфорд.
Стоя у окна в обрамлении вечернего неба, она сообщила Сент-Джеймсу о своей встрече с Лаксфор-Дом. Пересказала выдумку Лаксфорда про телефонный звонок похитителя, про требование, под угрозой физического уничтожения Шарлотты, опубликовать на первой полосе завтрашнего «Осведомителя» историю ее рождения, написанную собственноручно Деннисом Лаксфордом.
Все мыслимые сигналы тревоги сработали в голове Сент-Джеймса, и он твердо произнес:
— Это все меняет. Она в опасности. Мы должны…
— Чепуха. Деннис Лаксфорд хочет, чтобы я думала, что она в опасности.
— Мисс Боуэн, вы ошибаетесь. И мы звоним в полицию. Немедленно.
Она снова подошла к стойке. Налила себе еще воды из термоса. Выпила, посмотрела на него и с полнейшим спокойствием проговорила:
— Измените свое решение, мистер Сент-Джеймс. Хотела бы заметить, что я с легкостью смогу помешать ненужному полицейскому вмешательству в это дело. Достаточно одного телефонного звонка. И если вы думаете, что мое положение в Министерстве внутренних дел не позволит мне это сделать, значит, вы не понимаете, у кого в руках власть.
Сент-Джеймс изумился. Ему трудно было поверить в такое глупое упорство в подобной ситуации. Но когда Ив Боуэн продолжила разглагольствовать в том же духе, он не только увидел ситуацию без прикрас, но и осознал, что для него самого открыт только один путь. И выругал себя за то, что ввязался в эту гнусную историю.
Словно прочитав его мысли, Ив Боуэн продолжала:
— Представьте, как публикация этого материала повлияет на тиражи Лаксфордовой газетенки и на доходы от рекламы. Тот факт, что он сам вовлечен в эту историю, вряд ли уменьшит популярность «Осведомителя». Скорее всего, напротив, увеличит, и он это знает. О, ему будет несколько неловко, но, в конце концов, Шарлотта — живое свидетельство мужской потенции мистера Лаксфорда, и, думаю, вы согласитесь, что мужчины любят по-мальчишески посмущаться — всего лишь минутку посмущаться, — когда выплывают наружу их мужские подвиги. В нашем обществе более высокую цену за публичное клеймо грешницы платят женщины.
— Но незаконное происхождение Шарлотты не тайна.
— Да. В самом деле. Тайна — имя ее отца. И открытие этой тайны для меня гибель. Политическая гибель, мистер Сент-Джеймс. Пока я не являюсь политиком столь высокого ранга, как премьер-министр, министр внутренних дел или министр финансов, обнародование этой истории — следом за историей Синклера Ларнси с его съемным мальчишкой—будет стоить мне карьеры. Возможно, меня не уберут сразу, но сто к одному — на следующих всеобщих выборах мой избирательный комитет снимет мою кандидатуру. И даже если и этого не случится, и даже если правительству удастся устоять после такого удара, на какую ступеньку власти, по-вашему, я смогу подняться после того, как моя связь с Деннисом Лаксфордом станет достоянием гласности? Ведь это не был длительный роман с мужчиной, к которому тянулось мое глупое женское сердчишко и которому я наконец отдалась, как Тэсс из этого проклятого рода д'Эрбервиллей[18]. Это был секс, жестокий и потный секс. И из всех возможных партнеров именно с врагом номер один консервативной партии. Вы действительно думаете, мистер Сент-Джеймс, что премьер-министр наградит меня за это? А какой это материал для первой полосы, вам, полагаю, ясно.
Сент-Джеймс заметил, что теперь ее наконец затрясло. Когда она поправляла очки, руки у нее дрожали.
— Он чудовище, — проговорила Ив Боуэн. — Он потому не разгласил эту историю раньше, что не было подходящего момента. А в тандеме с Ларнси и его мальчиком она пойдет на ура.
— В последние десять лет было достаточно скандалов, — заметил Сент-Джеймс. — Трудно поверить, что Лаксфорд ждал именно этого.
— Посмотрите на результаты опросов, мистер Сент-Джеймс. Доверие к парламенту никогда еще не падало так низко. Лейбористской газете еще не представлялось более удачного случая нанести по тори удар, который с большой долей вероятности свалит все правительство. И этот удар, уверяю вас, будет нанесен через меня.
— Но если за этим стоит Лаксфорд, — сказал Сент-Джеймс, — он сам очень рискует. Ему придется сесть в тюрьму за похищение, если нам удастся выстроить ведущую к нему цепочку доказательств.
— Он газетчик, — напомнила она. — А они спокойно идут на любой риск ради сенсационного материала.
Мелькнувший в дверях лаборатории желтый халат привлек внимание Сент-Джеймса, и он поднял глаза. На фоне темного коридора стояла и смотрела на мужа Дебора.
— Идешь спать? — спросила она. — Вчера вечером ты ужасно задержался. Опять будешь сидеть допоздна?
Положив лупу на пластиковую желтую папку, в которой лежала записка о похищении, присланная Деннису Лаксфорду, Сент-Джеймс выпрямился и поморщился от боли в мышцах, одеревеневших от чересчур долгого пребывания в одной позе. Дебора нахмурилась, когда он принялся массировать шею, подошла и ласково отвела его руки. Смахнула с шеи длинные волосы мужа, с любовью поцеловала его в затылок и занялась массажем. Откинувшись назад, он отдался ее манипуляциям.
— Лилии, — пробормотал он, когда мышцы, над которыми трудилась Дебора, начали согреваться.
— Что лилии?
— Твой аромат. Мне нравится.
— Это хорошо, особенно если он заманит тебя в постель в подходящий час.
Сент-Джеймс поцеловал ладонь Деборы.
— Заманит, и в любой час.
— Во всяком случае, массаж удобнее делать в спальне.
— В спальне удобнее делать очень многое, — ответил Сент-Джеймс. — Перечислить?
Она рассмеялась.
— Ты замечательный.
— Сегодня вечером я не чувствую себя таким уж замечательным.
— Да, я вижу. Тебя что-то мучает, да? Что такое?
— Растущее чувство тревоги.
— За Шарлотту Боуэн?
Он пересказал Деборе беседу с матерью девочки. Сообщил, что жизнь Шарлотты в опасности. Увидел, как она заволновалась — прижала пальцы к губам.
— Я попался, — объяснил он. — Если ребенка еще можно найти, это моя задача.
— А что, если позвонить Томми?
— Бесполезно. С высоты своего положения в министерстве Ив Боуэн остановит полицейское расследование. На сей счет она высказалась недвусмысленно.
— Тогда что нам делать?
— Надеяться, что Боуэн права, и действовать.
— Но ты не думаешь, что она права?
— Я не знаю, что думать. Плечи Деборы поникли.
— О, боже, Саймон, — проговорила она. — Это все из-за меня, да?
Сент-Джеймс не мог отрицать, что взялся за дело по ее просьбе, но он понимал, как мало толку и как много вреда бывает от выяснений, кто в чем виноват. Поэтому он сказал:
— Теоретически мы добились некоторого прогресса. Нам известен маршрут Шарлотты домой из школы и с урока музыки. Мы знаем, в какие магазины она заходила. Мы нашли одну из ее подружек и имеем хорошую ниточку к другой. Но я не совсем уверен, что мы движемся в нужном направлении.
— И поэтому снова изучаешь эти письма?
— Я изучаю эти письма, потому что не знаю, что еще придумать. А это грызет меня еще больше, чем сомнения по поводу того, на что я угробил целый день.
Дотянувшись через Дебору, он выключил две лампы высокой яркости, заливавшие светом лабораторный стол. Осталось верхнее, более мягкое освещение.
— Должно быть, подобные чувства испытывает Томми в разгар расследования, — заметила Дебора.
— Ему-то что, он детектив-полицейский. Он обладает терпением, необходимым для того, чтобы собрать факты, соотнести их и прийти к очевидному выводу. У меня такого терпения нет. И сомневаюсь, чтобы в столь позднем возрасте оно у меня развилось. — Сент-Джеймс сложил вместе пластиковые файлы и образчик почерка Ив Боуэн и кинул на картотечный шкаф у двери. — Если это настоящее похищение, а не трюк, каковым склонна его считать Ив Боуэн, тогда нужно как можно скорее добираться до сути, чего, кроме меня, похоже, никто не понимает.
— Деннис Лаксфорд как будто понимает.
— Но он так же категорически против привлечения полиции. — Сент-Джеймс вернулся к лабораторному столу, к Деборе. — Вот что больше всего меня беспокоит. А я не люблю, когда меня что-то беспокоит. Это отвлекающий фактор. Он мутит мне воду, так что я перестаю ориентироваться. Я привык плавать в водах прозрачных, как швейцарский воздух.
— Конечно, ведь твои пули, волосы и отпечатки пальцев не могут с тобой спорить, — вставила Дебора. — у них нет точки зрения, которую им надо выразить.
— Я привык работать с предметами, а не с людьми. Предметы сотрудничают, неподвижно лежа под микроскопом или в хроматографе. Люди не станут этого делать.
— Но на данном этапе путь ясен, не так ли?
— Путь?
— Дальнейший. Нам нужно наведаться в школу Шенклинга. И в те трущобы на Джордж-стрит.
— В трущобы? Какие еще трущобы?
— Саймон, мы с Хелен говорили тебе о них сегодня днем. Ты забыл?
Теперь он вспомнил. Ряд пустых домов неподалеку как от школы Св. Бернадетты, так и от жилища Дэмьена Чэмберса. Хелен и Дебора с энтузиазмом рассказывали о них за чаем. Дома стояли близко от возможного места похищения и в то же время имели вид слишком ветхий и неприветливый, чтобы случайный прохожий пожелал туда заглянуть. Они идеально вписывались в головоломку, связанную с исчезновением Шарлотты. В повестку первого дня поисков они не входили, поэтому Хелен и Дебора отложили их обследование на завтра, когда джинсы, кроссовки, свитера и фонари облегчат задачу. Сент-Джеймс с досадой вздохнул, осознав, что напрочь забыл об этих трущобах.
— Вот еще одна причина, по которой я просто не смогу добиться успеха как частный детектив, — проговорил он.
— Значит, следующие шаги определены.
— Это не прибавляет мне хорошего настроения. Дебора взяла его за руку.
— Я верю в тебя.
Но в ее голосе слышалась тревога.
Шарлотта выплыла из сна, как выплывала к лодке, с которой ныряла, когда они ездили отдыхать на остров Гернси. Но на Гернси ее встречал свет, а здесь — тьма.
В рот словно кошачья шерсть набилась. Глаза никак не продирались. Голова была тяжелее мешка, из которого брала муку миссис Магуайр, когда затевала печь лепешки. Едва шевелящимися пальцами Шарлотта с трудом ухватила вонючее шерстяное одеяло, чтобы натянуть его на свое сотрясаемое ознобом тельце.
Сначала у нее закружилась голова. Потом стали дрожать ноги. Ей не хотелось сидеть на кирпичном полу, и она решила вернуться к ящикам, чтобы сесть на них. Но потеряла в темноте ориентацию и споткнулась об одеяло, про которое совсем забыла. Его углы намокли в воде, выплеснутой Шарлоттой из ведра, которым она воспользовалась как унитазом.
При мысли о воде Лотти попыталась сглотнуть. Если бы она не вылила воду, сейчас у нее было бы питье. Теперь нечего и надеяться, что ей дадут воды, или апельсинового сока, или хотя бы супа, чтобы перебить привкус кошачьей шерсти.
Все Брета виновата. Разум Лотти пытался держаться за эту мысль, а не соскальзывать назад во тьму. Во всем виновата Брета. Вылить воду — проделка как раз в ее духе.
Шарлотте всегда казалось, что она все знает — в смысле, Брета. Она всегда спрашивала: «Ты же хочешь быть моей лучшей подругой, да?»
Поэтому когда Брета говорила: «Сделай это, Лотти Боуэн» или «Сделай это сейчас же», Лотти повиновалась. Потому что это так здорово — быть чьей-то лучшей подругой. Лучшую подругу приглашают на дни рождения, с ней играют «в понарошку», хихикают по ночам, когда разрешают остаться переночевать, обмениваются открытками в каникулы, секретничают. Лотти хотелось иметь лучшую подругу больше всего на свете. Поэтому она всегда старалась ее заиметь.
Но, возможно, Брета и не вылила бы воду. Возможно, она пописала бы прямо при этом дядьке, пописала бы в пасть осьминога, которую он поставил на пол, писала бы и смеялась ему в лицо. Или поискала бы еще какую-нибудь емкость, когда дядька ушел бы. А может, просто присела бы рядом с деревянными ящиками и налила бы там лужу. Если бы Лотти так поступила, сейчас у нее была бы вода. Это могла быть грязная вода. Противная на вкус. Но по крайней мере она смыла бы с языка вкус кошачьей шерсти.
— Холодно, — пробормотала девочка. — Пить хочется.
Брета решительно спросила бы, почему она лежит на полу, если ей холодно и хочется пить. Брета сказала бы: «Это тебе не поход, Лотти. Тогда почему ты ведешь себя как в походе? Почему ты ведешь себя так хорошо, так славно, так примерно?»
Лотти поняла, что сделала бы Брета. Встала и исследовала бы помещение. И нашла бы дверь, через которую входил и выходил ее похититель. Стала бы вопить и колотить в эту дверь. Она привлекла бы чье-нибудь внимание.
Лотти почувствовала, что у нее закрываются глаза. Она слишком устала, чтобы бороться с обступавшей ее темнотой. Все равно ничего не видно. Она слышала звук, означавший, что мужчина запер ее. Выхода отсюда не было.
Чему, разумеется, никогда не поверила бы Брета. Она бы высмеяла ее и назвала маменькиной дочкой. — Я не маменькина дочка.
Нет? Тогда докажи. Докажи это, Лотти Боуэн.
Докажи. Вот так Брета всегда и получает то, чего хочет. Докажи, что ты не маменькина дочка, докаяси, что хочешь быть моей подругой, докажи, что любишь меня больше всех остальных, докажи, что умеешь хранить тайны. Докажи, докажи, докажи. Вылей в ванну всю пену для ванны, и пусть она стоит там горой, как сугроб. Стащи у мамы самую лучшую губную помаду и накрасься в школе. Сними в туалете трусики и проходи без них остаток дня. Стащи для меня вон тот «Твикс»… нет, два. Потому что лучшие друзья делают подобные вещи друг для друга. Вот что означает быть лучшей подругой. Разве ты не хочешь быть чьей-то лучшей подругой?
Лотти хотела. Как же она хотела! А у Бреты друзья были. Десятки друзей. Поэтому если Лотти тоже хочет обзавестись друзьями, она должна больше походить на Брету. Что Брета и втолковывала ей с самого начала.
Опершись о кирпичи ладонями, Лотти приподнялась. Дурнота накатила на нее, как морская волна. Тогда девочка согнула ноги в коленях, так, чтобы только ее ступни и ягодицы касались пола. Когда дурнота прошла, Шарлотта встала. Она покачнулась, но не упала.
Лотти не знала, что делать дальше. Нерешительно шагнула вперед, во тьму, шевеля пальцами вытянутых рук, как насекомое усиками. Поежилась от холода. Стала считать шаги, медленно продвигаясь вперед.
Что это за место? — гадала она. Не пещера. Темно, как в пещере, но в пещерах не бывает кирпичного пола и дверей. Так что же это? Где она?
С вытянутыми руками она достигла стены. Знакомая неровная пористая поверхность, что-то подобное она уже ощупывала. Кирпичи, сообразила она. Лотти пошла вдоль стены, как слепой крот, водя по ней ладонями вверх-вниз. Она искала окно — в стенах обычно бывают окна, ведь правда? — заколоченное окно, в котором будет щелочка, чтобы глянуть наружу.
Но Лотти нашла дверь. Дерево было все в выщербинах и отдавало плесенью, и девочка стала шарить по нему в поисках ручки. Повернула ее, но безрезультатно. Тогда она принялась колотить в дверь и кричать:
— Выпустите меня! Мама! Мама!
Ответа не последовало. Шарлотта приложила к двери ухо, но совсем ничего не услышала. Снова побарабанила по двери. По звуку, с каким ударялись о дерево кулаки, она сказала бы, что дверь толстая, как в церкви.
В церкви? Может, она в церковной крипте?
Куда сносят тела умерших? Брета засмеялась бы и принялась завывать, как привидение, и порхать по комнате с простыней на голове.
При мысли о телах и призраках Лотти вздрогнула. И возобновила обследование помещения с одной мыслью — выбраться отсюда. И продвигалась вдоль стены, пока не ударилась обо что-то разбитым коленом.
Лотти сморщилась, но не издала ни стона, ни крика. Она стала ощупывать то, обо что ударилась. Опять дерево, но не такое занозистое, как ящики. Пальцы девочки торопливо пробежались по нему. Похоже на доску. В две ладони шириной. Над ней другая доска такой же ширины. Внизу — третья. Четвертая, похоже, наклонно поднималась вверх, прикрепленная плоской стороной к кирпичам…
Ступеньки, подумала Шарлотта.
Она стала взбираться по ним. Они были ужасно крутыми, больше похожими на стремянку, чем на лестницу. Приходилось помогать себе руками. Карабкаясь вверх, Лотти вспомнила однодневную поездку в Гринвич, и «Катти Сарк»[19], и подъем на корабль по таким же ступенькам. Но она же не может находиться внутри корабля. Корабля, сложенного из кирпича? Да он бы камнем пошел ко дну. Не продержался бы на плаву и секунды. Да и моря она не слышит, и пол под ней не качается, не поскрипывают мачты, и воздух не пахнет солью, и…
Лотти ударилась головой о потолок. Вскрикнула от неожиданности. Присела. И стала размышлять о лестницах, которые ведут в потолок, а не на площадку с дверью, в которую можно поколотить. Она знала, что лестницы просто так в потолок не упираются. Там должен быть люк.
Лотти подняла ладонь над головой и с большой осторожностью закончила подъем. Провела пальцами по потолку по направлению от стены. Нашла что-то похожее на угол люка. Затем нащупала другой угол. Поводила руками, пытаясь найти центр. Потом толкнула люк. Не очень сильно, насколько хватило мочи, но все равно толкнула.
Лотти почувствовала, что люк поддается. Она отдохнула и снова толкнула его. Крышка была тяжелая, словно на нее положили груз, чтобы Лотти не могла выбраться, чтобы сидела на месте и никого не беспокоила. Как всегда. От этого она потеряла терпение.
— Мама! — позвала она. — Мама, ты там? Мама!
Мама!
Ответа не последовало. Она снова толкнула. Потом присела и стала помогать себе спиной и плечами. Поднатужилась, рыча, как рычит, она слышала, миссис Магуайр, когда отодвигает холодильник, чтобы убрать за ним. Скрипнув, люк откинулся.
В одно мгновение навалились дурнота и слабость. Она это сделала, она это сделала, она сделала это сама. Даже без подсказки Бреты.
Девочка выбралась в верхнее помещение. Здесь было тоже темно, но не так, что хоть глаз выколи. Шагах в трех от нее находился расплывчатый темно-серый прямоугольник, как бы покрытый мерцающей сажей. Лотти приблизилась к прямоугольнику, оказавшемуся окном в нише, заколоченным снаружи, но не так плотно, чтобы по краям не пробивался свет. Эту-то мерцающую серость она и увидела — ночную уличную тьму, пронизанную светом луны и звезд на фоне непроницаемой стены господствующего внутри мрака.
Даже без очков Лотти начала различать очертания предметов. В центре помещения стоял столб. Он походил на майское дерево[20] которое она однажды видела на лужайке в деревне рядом с фермой своего дедушки, только был куда толще. Наверху столб пересекала толстая балка, а над ней еле угадывались в сумраке очертания огромного колеса, похожего на летающую тарелку. Майское дерево протыкало это колесо и терялось выше во тьме.
Лотти подошла к столбу и потрогала его. Он был холодным. Металлический на ощупь, а не деревянный. Шишковатый металл, как будто старый и ржавый. У основания столб был намазан чем-то липким. Девочка прищурилась, пытаясь разглядеть колесо. Оно, похоже, было с зубцами, как громадная шестеренка. Столб и шестеренка, подумала она. Обвила рукой столб и стала думать, что же такое она обнаружила.
Однажды Лотти заглядывала внутрь часов, часов в футляре, изображавшем гребень волны. Они стояли на каминной полке в бабушкиной гостиной. Дядя Джонатан подарил их бабушке на день рождения, но они плохо ходили, потому что были старинные. Тогда дедушка разобрал их на кухонном столе. Механизм весь состоял из колесиков, которые соединялись с другими колесиками, которые вместе с первыми заставляли часы тикать. И все те колесики были такого же вида, как это, с зубцами.
Часы, решила Шарлотта. Гигантские часы. Она прислушалась, нет ли тиканья. И ничего не услышала. Ни тиканья, ни таканья, ни туканья механизма. Сломаны, подумала она. Как часы на бабушкином камине. Но, в отличие от бабушкиных, эти были огромными. Может, это церковные часы. Часы на башне, гордо стоящей в центре площади. Или часы в замке.
Внезапно снизу пахнуло холодом, и порыв ветра охватил ее колени. Затем что-то громко ударило по стене нижнего помещения. Сквозняк прекратился, и тут же раздался металлический скрежет.
Лотти увидела, что в квадрате люка, через который она забралась сюда, теперь плясал свет. Потом послышалось шуршание, внизу двигался кто-то в прорезиненной одежде. Затем мужчина произнес:
— Где…
Загрохотали деревянные ящики.
Решил, что она сбежала, поняла Лотти. Что означало: путь к спасению есть. А если он не догадается, что она нашла лестницу и поднялась по ней, то пока он ее ищет, ей удастся найти выход и сбежать по-настоящему.
Шарлотта тихонько опустила крышку люка и села на нее, надеясь, что ее вес помешает мужчине открыть люк.
Свет, проникавший сквозь щели в крышке, стал ярче. Под тяжелыми шагами заскрипели ступеньки. Лотти затаила дыханье. Крышка люка приподнялась на сантиметр. Упала, снова поднялась на сантиметр.
— Черт, — ругнулся мужчина. — Черт.
Крышка снова упала. Лотти услышала, как он спускается вниз.
Скрипнув, фонарь погас. Открылась и закрылась наружная дверь. Все стихло.
Девочке захотелось захлопать в ладоши. Закричать. Она забыла о кошачьей шерсти во рту и подняла крышку люка. Даже Брета не справилась бы лучше. Брета не смогла бы так хорошо его обмануть. Брета, скорей всего, вероятно, ткнула бы ему в лицо ведром и бросилась бы наутек, но Брета никогда не догадалась бы перехитрить его, заставить думать, что она ужи сбежала.
Внизу было темно, но на этот раз тьма не напугала Лотти, потому что девочка знала — скоро она рассеется. Она ощупью спустилась по ступенькам и стрелой бросилась к деревянным ящикам. Путь наружу, разумеется, там. Ящики скрывали отверстие, в которое сумеет протиснуться Лотти.
Девочка приналегла плечом на первый из них. Вот Брета удивится рассказу об этом приключении! А Сито будет потрясен тем, что Лотти победила! А мама будет гордиться, узнав, что ее дочь…
Внезапно звякнул металл.
Луч света качнулся в ее сторону, как маятник.
Лотти круто повернулась, прижав ладони ко рту.
— Отсюда тебе поможет выбраться твой папа, Лотти, — сказал он. — Сама ты этого делать не станешь.
Шарлотта прищурилась. Человек был весь в черном. Она не видела его, только силуэт позади света. Лотти опустила сжавшиеся в кулаки руки.
— Я смогу отсюда выбраться, — заявила она. — Вот увидите. А когда я это сделаю, моя мама покажет вам что почем. Она работает в правительстве. Она сажает людей в тюрьму. Запирает их там, а ключи выбрасывает, и с вами так же будет. Вот погодите, еще увидите.
— Ты отсюда выберешься, Лотти? Нет, не думаю. Нет, если только твой папа не расскажет правду, как должен. Он парень не промах, твой папа. Высший класс. Только никто ничего про него не знал, а теперь у него есть шанс показать себя миру. Он может рассказать настоящую историю и спасти своего щенка.
— Какую историю? — спросила Лотти. — Сито историй не рассказывает. Истории рассказывает миссис Магуайр. Она их сочиняет.
— Что ж, с твоей помощью и папа одну сочинит. Иди сюда, Лотти.
— Не пойду, — ответила она. — Я хочу пить и не пойду. Дайте мне попить.
Он звякнул чем-то об пол. Носком башмака подвинул звякнувший предмет в круг света. Высокий красный термос. Лотти радостно шагнула к нему.
— Вот так, — сказал мужчина. — Но потом. После того, как ты поможешь папе в сочинении истории.
— Ни за что!
— Да? — Он пошуршал бумажным пакетом, невидимым за кругом света. — Пастуший пирог, — сказал он. — Холодный яблочный сок и горячий пастуший пирог.
Кошачья шерсть вдруг снова покрыла толстым слоем нёбо и горло. И живот подвело, на что до сих пор она совсем не обращала внимания. Но при упоминании о пастушьем пироге внутри у Лотти сделалось пусто, как в колоколе.
Девочка понимала, что должна отвернуться от него и сказать, чтоб уходил. И если бы ее не мучила так жажда, если бы она могла глотать, если бы в животе не заурчало, если бы она не почувствовала запаха пирога, она наверняка так и поступила бы. Рассмеялась бы ему в лицо. Топнула бы ногой. Принялась бы кричать и вопить. Но яблочный сок. Прохладный и сладкий, а потом еда…
Она пошла в круг света, по направлению к нему. Хорошо. Она ему покажет. Она не боится.
— Что я должна делать? — спросила она. Он усмехнулся.
— Вот и славно, — сказал он.
8
— Вам не нужно разыскивать Брету, чтобы получить описание похитителя Шарлотты. Оно у вас уже есть, поскольку вы лично с ним встречались. Деннис Лаксфорд.
Стоя у окна в обрамлении вечернего неба, она сообщила Сент-Джеймсу о своей встрече с Лаксфор-Дом. Пересказала выдумку Лаксфорда про телефонный звонок похитителя, про требование, под угрозой физического уничтожения Шарлотты, опубликовать на первой полосе завтрашнего «Осведомителя» историю ее рождения, написанную собственноручно Деннисом Лаксфордом.
Все мыслимые сигналы тревоги сработали в голове Сент-Джеймса, и он твердо произнес:
— Это все меняет. Она в опасности. Мы должны…
— Чепуха. Деннис Лаксфорд хочет, чтобы я думала, что она в опасности.
— Мисс Боуэн, вы ошибаетесь. И мы звоним в полицию. Немедленно.
Она снова подошла к стойке. Налила себе еще воды из термоса. Выпила, посмотрела на него и с полнейшим спокойствием проговорила:
— Измените свое решение, мистер Сент-Джеймс. Хотела бы заметить, что я с легкостью смогу помешать ненужному полицейскому вмешательству в это дело. Достаточно одного телефонного звонка. И если вы думаете, что мое положение в Министерстве внутренних дел не позволит мне это сделать, значит, вы не понимаете, у кого в руках власть.
Сент-Джеймс изумился. Ему трудно было поверить в такое глупое упорство в подобной ситуации. Но когда Ив Боуэн продолжила разглагольствовать в том же духе, он не только увидел ситуацию без прикрас, но и осознал, что для него самого открыт только один путь. И выругал себя за то, что ввязался в эту гнусную историю.
Словно прочитав его мысли, Ив Боуэн продолжала:
— Представьте, как публикация этого материала повлияет на тиражи Лаксфордовой газетенки и на доходы от рекламы. Тот факт, что он сам вовлечен в эту историю, вряд ли уменьшит популярность «Осведомителя». Скорее всего, напротив, увеличит, и он это знает. О, ему будет несколько неловко, но, в конце концов, Шарлотта — живое свидетельство мужской потенции мистера Лаксфорда, и, думаю, вы согласитесь, что мужчины любят по-мальчишески посмущаться — всего лишь минутку посмущаться, — когда выплывают наружу их мужские подвиги. В нашем обществе более высокую цену за публичное клеймо грешницы платят женщины.
— Но незаконное происхождение Шарлотты не тайна.
— Да. В самом деле. Тайна — имя ее отца. И открытие этой тайны для меня гибель. Политическая гибель, мистер Сент-Джеймс. Пока я не являюсь политиком столь высокого ранга, как премьер-министр, министр внутренних дел или министр финансов, обнародование этой истории — следом за историей Синклера Ларнси с его съемным мальчишкой—будет стоить мне карьеры. Возможно, меня не уберут сразу, но сто к одному — на следующих всеобщих выборах мой избирательный комитет снимет мою кандидатуру. И даже если и этого не случится, и даже если правительству удастся устоять после такого удара, на какую ступеньку власти, по-вашему, я смогу подняться после того, как моя связь с Деннисом Лаксфордом станет достоянием гласности? Ведь это не был длительный роман с мужчиной, к которому тянулось мое глупое женское сердчишко и которому я наконец отдалась, как Тэсс из этого проклятого рода д'Эрбервиллей[18]. Это был секс, жестокий и потный секс. И из всех возможных партнеров именно с врагом номер один консервативной партии. Вы действительно думаете, мистер Сент-Джеймс, что премьер-министр наградит меня за это? А какой это материал для первой полосы, вам, полагаю, ясно.
Сент-Джеймс заметил, что теперь ее наконец затрясло. Когда она поправляла очки, руки у нее дрожали.
— Он чудовище, — проговорила Ив Боуэн. — Он потому не разгласил эту историю раньше, что не было подходящего момента. А в тандеме с Ларнси и его мальчиком она пойдет на ура.
— В последние десять лет было достаточно скандалов, — заметил Сент-Джеймс. — Трудно поверить, что Лаксфорд ждал именно этого.
— Посмотрите на результаты опросов, мистер Сент-Джеймс. Доверие к парламенту никогда еще не падало так низко. Лейбористской газете еще не представлялось более удачного случая нанести по тори удар, который с большой долей вероятности свалит все правительство. И этот удар, уверяю вас, будет нанесен через меня.
— Но если за этим стоит Лаксфорд, — сказал Сент-Джеймс, — он сам очень рискует. Ему придется сесть в тюрьму за похищение, если нам удастся выстроить ведущую к нему цепочку доказательств.
— Он газетчик, — напомнила она. — А они спокойно идут на любой риск ради сенсационного материала.
Мелькнувший в дверях лаборатории желтый халат привлек внимание Сент-Джеймса, и он поднял глаза. На фоне темного коридора стояла и смотрела на мужа Дебора.
— Идешь спать? — спросила она. — Вчера вечером ты ужасно задержался. Опять будешь сидеть допоздна?
Положив лупу на пластиковую желтую папку, в которой лежала записка о похищении, присланная Деннису Лаксфорду, Сент-Джеймс выпрямился и поморщился от боли в мышцах, одеревеневших от чересчур долгого пребывания в одной позе. Дебора нахмурилась, когда он принялся массировать шею, подошла и ласково отвела его руки. Смахнула с шеи длинные волосы мужа, с любовью поцеловала его в затылок и занялась массажем. Откинувшись назад, он отдался ее манипуляциям.
— Лилии, — пробормотал он, когда мышцы, над которыми трудилась Дебора, начали согреваться.
— Что лилии?
— Твой аромат. Мне нравится.
— Это хорошо, особенно если он заманит тебя в постель в подходящий час.
Сент-Джеймс поцеловал ладонь Деборы.
— Заманит, и в любой час.
— Во всяком случае, массаж удобнее делать в спальне.
— В спальне удобнее делать очень многое, — ответил Сент-Джеймс. — Перечислить?
Она рассмеялась.
— Ты замечательный.
— Сегодня вечером я не чувствую себя таким уж замечательным.
— Да, я вижу. Тебя что-то мучает, да? Что такое?
— Растущее чувство тревоги.
— За Шарлотту Боуэн?
Он пересказал Деборе беседу с матерью девочки. Сообщил, что жизнь Шарлотты в опасности. Увидел, как она заволновалась — прижала пальцы к губам.
— Я попался, — объяснил он. — Если ребенка еще можно найти, это моя задача.
— А что, если позвонить Томми?
— Бесполезно. С высоты своего положения в министерстве Ив Боуэн остановит полицейское расследование. На сей счет она высказалась недвусмысленно.
— Тогда что нам делать?
— Надеяться, что Боуэн права, и действовать.
— Но ты не думаешь, что она права?
— Я не знаю, что думать. Плечи Деборы поникли.
— О, боже, Саймон, — проговорила она. — Это все из-за меня, да?
Сент-Джеймс не мог отрицать, что взялся за дело по ее просьбе, но он понимал, как мало толку и как много вреда бывает от выяснений, кто в чем виноват. Поэтому он сказал:
— Теоретически мы добились некоторого прогресса. Нам известен маршрут Шарлотты домой из школы и с урока музыки. Мы знаем, в какие магазины она заходила. Мы нашли одну из ее подружек и имеем хорошую ниточку к другой. Но я не совсем уверен, что мы движемся в нужном направлении.
— И поэтому снова изучаешь эти письма?
— Я изучаю эти письма, потому что не знаю, что еще придумать. А это грызет меня еще больше, чем сомнения по поводу того, на что я угробил целый день.
Дотянувшись через Дебору, он выключил две лампы высокой яркости, заливавшие светом лабораторный стол. Осталось верхнее, более мягкое освещение.
— Должно быть, подобные чувства испытывает Томми в разгар расследования, — заметила Дебора.
— Ему-то что, он детектив-полицейский. Он обладает терпением, необходимым для того, чтобы собрать факты, соотнести их и прийти к очевидному выводу. У меня такого терпения нет. И сомневаюсь, чтобы в столь позднем возрасте оно у меня развилось. — Сент-Джеймс сложил вместе пластиковые файлы и образчик почерка Ив Боуэн и кинул на картотечный шкаф у двери. — Если это настоящее похищение, а не трюк, каковым склонна его считать Ив Боуэн, тогда нужно как можно скорее добираться до сути, чего, кроме меня, похоже, никто не понимает.
— Деннис Лаксфорд как будто понимает.
— Но он так же категорически против привлечения полиции. — Сент-Джеймс вернулся к лабораторному столу, к Деборе. — Вот что больше всего меня беспокоит. А я не люблю, когда меня что-то беспокоит. Это отвлекающий фактор. Он мутит мне воду, так что я перестаю ориентироваться. Я привык плавать в водах прозрачных, как швейцарский воздух.
— Конечно, ведь твои пули, волосы и отпечатки пальцев не могут с тобой спорить, — вставила Дебора. — у них нет точки зрения, которую им надо выразить.
— Я привык работать с предметами, а не с людьми. Предметы сотрудничают, неподвижно лежа под микроскопом или в хроматографе. Люди не станут этого делать.
— Но на данном этапе путь ясен, не так ли?
— Путь?
— Дальнейший. Нам нужно наведаться в школу Шенклинга. И в те трущобы на Джордж-стрит.
— В трущобы? Какие еще трущобы?
— Саймон, мы с Хелен говорили тебе о них сегодня днем. Ты забыл?
Теперь он вспомнил. Ряд пустых домов неподалеку как от школы Св. Бернадетты, так и от жилища Дэмьена Чэмберса. Хелен и Дебора с энтузиазмом рассказывали о них за чаем. Дома стояли близко от возможного места похищения и в то же время имели вид слишком ветхий и неприветливый, чтобы случайный прохожий пожелал туда заглянуть. Они идеально вписывались в головоломку, связанную с исчезновением Шарлотты. В повестку первого дня поисков они не входили, поэтому Хелен и Дебора отложили их обследование на завтра, когда джинсы, кроссовки, свитера и фонари облегчат задачу. Сент-Джеймс с досадой вздохнул, осознав, что напрочь забыл об этих трущобах.
— Вот еще одна причина, по которой я просто не смогу добиться успеха как частный детектив, — проговорил он.
— Значит, следующие шаги определены.
— Это не прибавляет мне хорошего настроения. Дебора взяла его за руку.
— Я верю в тебя.
Но в ее голосе слышалась тревога.
Шарлотта выплыла из сна, как выплывала к лодке, с которой ныряла, когда они ездили отдыхать на остров Гернси. Но на Гернси ее встречал свет, а здесь — тьма.
В рот словно кошачья шерсть набилась. Глаза никак не продирались. Голова была тяжелее мешка, из которого брала муку миссис Магуайр, когда затевала печь лепешки. Едва шевелящимися пальцами Шарлотта с трудом ухватила вонючее шерстяное одеяло, чтобы натянуть его на свое сотрясаемое ознобом тельце.
Сначала у нее закружилась голова. Потом стали дрожать ноги. Ей не хотелось сидеть на кирпичном полу, и она решила вернуться к ящикам, чтобы сесть на них. Но потеряла в темноте ориентацию и споткнулась об одеяло, про которое совсем забыла. Его углы намокли в воде, выплеснутой Шарлоттой из ведра, которым она воспользовалась как унитазом.
При мысли о воде Лотти попыталась сглотнуть. Если бы она не вылила воду, сейчас у нее было бы питье. Теперь нечего и надеяться, что ей дадут воды, или апельсинового сока, или хотя бы супа, чтобы перебить привкус кошачьей шерсти.
Все Брета виновата. Разум Лотти пытался держаться за эту мысль, а не соскальзывать назад во тьму. Во всем виновата Брета. Вылить воду — проделка как раз в ее духе.
Шарлотте всегда казалось, что она все знает — в смысле, Брета. Она всегда спрашивала: «Ты же хочешь быть моей лучшей подругой, да?»
Поэтому когда Брета говорила: «Сделай это, Лотти Боуэн» или «Сделай это сейчас же», Лотти повиновалась. Потому что это так здорово — быть чьей-то лучшей подругой. Лучшую подругу приглашают на дни рождения, с ней играют «в понарошку», хихикают по ночам, когда разрешают остаться переночевать, обмениваются открытками в каникулы, секретничают. Лотти хотелось иметь лучшую подругу больше всего на свете. Поэтому она всегда старалась ее заиметь.
Но, возможно, Брета и не вылила бы воду. Возможно, она пописала бы прямо при этом дядьке, пописала бы в пасть осьминога, которую он поставил на пол, писала бы и смеялась ему в лицо. Или поискала бы еще какую-нибудь емкость, когда дядька ушел бы. А может, просто присела бы рядом с деревянными ящиками и налила бы там лужу. Если бы Лотти так поступила, сейчас у нее была бы вода. Это могла быть грязная вода. Противная на вкус. Но по крайней мере она смыла бы с языка вкус кошачьей шерсти.
— Холодно, — пробормотала девочка. — Пить хочется.
Брета решительно спросила бы, почему она лежит на полу, если ей холодно и хочется пить. Брета сказала бы: «Это тебе не поход, Лотти. Тогда почему ты ведешь себя как в походе? Почему ты ведешь себя так хорошо, так славно, так примерно?»
Лотти поняла, что сделала бы Брета. Встала и исследовала бы помещение. И нашла бы дверь, через которую входил и выходил ее похититель. Стала бы вопить и колотить в эту дверь. Она привлекла бы чье-нибудь внимание.
Лотти почувствовала, что у нее закрываются глаза. Она слишком устала, чтобы бороться с обступавшей ее темнотой. Все равно ничего не видно. Она слышала звук, означавший, что мужчина запер ее. Выхода отсюда не было.
Чему, разумеется, никогда не поверила бы Брета. Она бы высмеяла ее и назвала маменькиной дочкой. — Я не маменькина дочка.
Нет? Тогда докажи. Докажи это, Лотти Боуэн.
Докажи. Вот так Брета всегда и получает то, чего хочет. Докажи, что ты не маменькина дочка, докаяси, что хочешь быть моей подругой, докажи, что любишь меня больше всех остальных, докажи, что умеешь хранить тайны. Докажи, докажи, докажи. Вылей в ванну всю пену для ванны, и пусть она стоит там горой, как сугроб. Стащи у мамы самую лучшую губную помаду и накрасься в школе. Сними в туалете трусики и проходи без них остаток дня. Стащи для меня вон тот «Твикс»… нет, два. Потому что лучшие друзья делают подобные вещи друг для друга. Вот что означает быть лучшей подругой. Разве ты не хочешь быть чьей-то лучшей подругой?
Лотти хотела. Как же она хотела! А у Бреты друзья были. Десятки друзей. Поэтому если Лотти тоже хочет обзавестись друзьями, она должна больше походить на Брету. Что Брета и втолковывала ей с самого начала.
Опершись о кирпичи ладонями, Лотти приподнялась. Дурнота накатила на нее, как морская волна. Тогда девочка согнула ноги в коленях, так, чтобы только ее ступни и ягодицы касались пола. Когда дурнота прошла, Шарлотта встала. Она покачнулась, но не упала.
Лотти не знала, что делать дальше. Нерешительно шагнула вперед, во тьму, шевеля пальцами вытянутых рук, как насекомое усиками. Поежилась от холода. Стала считать шаги, медленно продвигаясь вперед.
Что это за место? — гадала она. Не пещера. Темно, как в пещере, но в пещерах не бывает кирпичного пола и дверей. Так что же это? Где она?
С вытянутыми руками она достигла стены. Знакомая неровная пористая поверхность, что-то подобное она уже ощупывала. Кирпичи, сообразила она. Лотти пошла вдоль стены, как слепой крот, водя по ней ладонями вверх-вниз. Она искала окно — в стенах обычно бывают окна, ведь правда? — заколоченное окно, в котором будет щелочка, чтобы глянуть наружу.
Но Лотти нашла дверь. Дерево было все в выщербинах и отдавало плесенью, и девочка стала шарить по нему в поисках ручки. Повернула ее, но безрезультатно. Тогда она принялась колотить в дверь и кричать:
— Выпустите меня! Мама! Мама!
Ответа не последовало. Шарлотта приложила к двери ухо, но совсем ничего не услышала. Снова побарабанила по двери. По звуку, с каким ударялись о дерево кулаки, она сказала бы, что дверь толстая, как в церкви.
В церкви? Может, она в церковной крипте?
Куда сносят тела умерших? Брета засмеялась бы и принялась завывать, как привидение, и порхать по комнате с простыней на голове.
При мысли о телах и призраках Лотти вздрогнула. И возобновила обследование помещения с одной мыслью — выбраться отсюда. И продвигалась вдоль стены, пока не ударилась обо что-то разбитым коленом.
Лотти сморщилась, но не издала ни стона, ни крика. Она стала ощупывать то, обо что ударилась. Опять дерево, но не такое занозистое, как ящики. Пальцы девочки торопливо пробежались по нему. Похоже на доску. В две ладони шириной. Над ней другая доска такой же ширины. Внизу — третья. Четвертая, похоже, наклонно поднималась вверх, прикрепленная плоской стороной к кирпичам…
Ступеньки, подумала Шарлотта.
Она стала взбираться по ним. Они были ужасно крутыми, больше похожими на стремянку, чем на лестницу. Приходилось помогать себе руками. Карабкаясь вверх, Лотти вспомнила однодневную поездку в Гринвич, и «Катти Сарк»[19], и подъем на корабль по таким же ступенькам. Но она же не может находиться внутри корабля. Корабля, сложенного из кирпича? Да он бы камнем пошел ко дну. Не продержался бы на плаву и секунды. Да и моря она не слышит, и пол под ней не качается, не поскрипывают мачты, и воздух не пахнет солью, и…
Лотти ударилась головой о потолок. Вскрикнула от неожиданности. Присела. И стала размышлять о лестницах, которые ведут в потолок, а не на площадку с дверью, в которую можно поколотить. Она знала, что лестницы просто так в потолок не упираются. Там должен быть люк.
Лотти подняла ладонь над головой и с большой осторожностью закончила подъем. Провела пальцами по потолку по направлению от стены. Нашла что-то похожее на угол люка. Затем нащупала другой угол. Поводила руками, пытаясь найти центр. Потом толкнула люк. Не очень сильно, насколько хватило мочи, но все равно толкнула.
Лотти почувствовала, что люк поддается. Она отдохнула и снова толкнула его. Крышка была тяжелая, словно на нее положили груз, чтобы Лотти не могла выбраться, чтобы сидела на месте и никого не беспокоила. Как всегда. От этого она потеряла терпение.
— Мама! — позвала она. — Мама, ты там? Мама!
Мама!
Ответа не последовало. Она снова толкнула. Потом присела и стала помогать себе спиной и плечами. Поднатужилась, рыча, как рычит, она слышала, миссис Магуайр, когда отодвигает холодильник, чтобы убрать за ним. Скрипнув, люк откинулся.
В одно мгновение навалились дурнота и слабость. Она это сделала, она это сделала, она сделала это сама. Даже без подсказки Бреты.
Девочка выбралась в верхнее помещение. Здесь было тоже темно, но не так, что хоть глаз выколи. Шагах в трех от нее находился расплывчатый темно-серый прямоугольник, как бы покрытый мерцающей сажей. Лотти приблизилась к прямоугольнику, оказавшемуся окном в нише, заколоченным снаружи, но не так плотно, чтобы по краям не пробивался свет. Эту-то мерцающую серость она и увидела — ночную уличную тьму, пронизанную светом луны и звезд на фоне непроницаемой стены господствующего внутри мрака.
Даже без очков Лотти начала различать очертания предметов. В центре помещения стоял столб. Он походил на майское дерево[20] которое она однажды видела на лужайке в деревне рядом с фермой своего дедушки, только был куда толще. Наверху столб пересекала толстая балка, а над ней еле угадывались в сумраке очертания огромного колеса, похожего на летающую тарелку. Майское дерево протыкало это колесо и терялось выше во тьме.
Лотти подошла к столбу и потрогала его. Он был холодным. Металлический на ощупь, а не деревянный. Шишковатый металл, как будто старый и ржавый. У основания столб был намазан чем-то липким. Девочка прищурилась, пытаясь разглядеть колесо. Оно, похоже, было с зубцами, как громадная шестеренка. Столб и шестеренка, подумала она. Обвила рукой столб и стала думать, что же такое она обнаружила.
Однажды Лотти заглядывала внутрь часов, часов в футляре, изображавшем гребень волны. Они стояли на каминной полке в бабушкиной гостиной. Дядя Джонатан подарил их бабушке на день рождения, но они плохо ходили, потому что были старинные. Тогда дедушка разобрал их на кухонном столе. Механизм весь состоял из колесиков, которые соединялись с другими колесиками, которые вместе с первыми заставляли часы тикать. И все те колесики были такого же вида, как это, с зубцами.
Часы, решила Шарлотта. Гигантские часы. Она прислушалась, нет ли тиканья. И ничего не услышала. Ни тиканья, ни таканья, ни туканья механизма. Сломаны, подумала она. Как часы на бабушкином камине. Но, в отличие от бабушкиных, эти были огромными. Может, это церковные часы. Часы на башне, гордо стоящей в центре площади. Или часы в замке.
Внезапно снизу пахнуло холодом, и порыв ветра охватил ее колени. Затем что-то громко ударило по стене нижнего помещения. Сквозняк прекратился, и тут же раздался металлический скрежет.
Лотти увидела, что в квадрате люка, через который она забралась сюда, теперь плясал свет. Потом послышалось шуршание, внизу двигался кто-то в прорезиненной одежде. Затем мужчина произнес:
— Где…
Загрохотали деревянные ящики.
Решил, что она сбежала, поняла Лотти. Что означало: путь к спасению есть. А если он не догадается, что она нашла лестницу и поднялась по ней, то пока он ее ищет, ей удастся найти выход и сбежать по-настоящему.
Шарлотта тихонько опустила крышку люка и села на нее, надеясь, что ее вес помешает мужчине открыть люк.
Свет, проникавший сквозь щели в крышке, стал ярче. Под тяжелыми шагами заскрипели ступеньки. Лотти затаила дыханье. Крышка люка приподнялась на сантиметр. Упала, снова поднялась на сантиметр.
— Черт, — ругнулся мужчина. — Черт.
Крышка снова упала. Лотти услышала, как он спускается вниз.
Скрипнув, фонарь погас. Открылась и закрылась наружная дверь. Все стихло.
Девочке захотелось захлопать в ладоши. Закричать. Она забыла о кошачьей шерсти во рту и подняла крышку люка. Даже Брета не справилась бы лучше. Брета не смогла бы так хорошо его обмануть. Брета, скорей всего, вероятно, ткнула бы ему в лицо ведром и бросилась бы наутек, но Брета никогда не догадалась бы перехитрить его, заставить думать, что она ужи сбежала.
Внизу было темно, но на этот раз тьма не напугала Лотти, потому что девочка знала — скоро она рассеется. Она ощупью спустилась по ступенькам и стрелой бросилась к деревянным ящикам. Путь наружу, разумеется, там. Ящики скрывали отверстие, в которое сумеет протиснуться Лотти.
Девочка приналегла плечом на первый из них. Вот Брета удивится рассказу об этом приключении! А Сито будет потрясен тем, что Лотти победила! А мама будет гордиться, узнав, что ее дочь…
Внезапно звякнул металл.
Луч света качнулся в ее сторону, как маятник.
Лотти круто повернулась, прижав ладони ко рту.
— Отсюда тебе поможет выбраться твой папа, Лотти, — сказал он. — Сама ты этого делать не станешь.
Шарлотта прищурилась. Человек был весь в черном. Она не видела его, только силуэт позади света. Лотти опустила сжавшиеся в кулаки руки.
— Я смогу отсюда выбраться, — заявила она. — Вот увидите. А когда я это сделаю, моя мама покажет вам что почем. Она работает в правительстве. Она сажает людей в тюрьму. Запирает их там, а ключи выбрасывает, и с вами так же будет. Вот погодите, еще увидите.
— Ты отсюда выберешься, Лотти? Нет, не думаю. Нет, если только твой папа не расскажет правду, как должен. Он парень не промах, твой папа. Высший класс. Только никто ничего про него не знал, а теперь у него есть шанс показать себя миру. Он может рассказать настоящую историю и спасти своего щенка.
— Какую историю? — спросила Лотти. — Сито историй не рассказывает. Истории рассказывает миссис Магуайр. Она их сочиняет.
— Что ж, с твоей помощью и папа одну сочинит. Иди сюда, Лотти.
— Не пойду, — ответила она. — Я хочу пить и не пойду. Дайте мне попить.
Он звякнул чем-то об пол. Носком башмака подвинул звякнувший предмет в круг света. Высокий красный термос. Лотти радостно шагнула к нему.
— Вот так, — сказал мужчина. — Но потом. После того, как ты поможешь папе в сочинении истории.
— Ни за что!
— Да? — Он пошуршал бумажным пакетом, невидимым за кругом света. — Пастуший пирог, — сказал он. — Холодный яблочный сок и горячий пастуший пирог.
Кошачья шерсть вдруг снова покрыла толстым слоем нёбо и горло. И живот подвело, на что до сих пор она совсем не обращала внимания. Но при упоминании о пастушьем пироге внутри у Лотти сделалось пусто, как в колоколе.
Девочка понимала, что должна отвернуться от него и сказать, чтоб уходил. И если бы ее не мучила так жажда, если бы она могла глотать, если бы в животе не заурчало, если бы она не почувствовала запаха пирога, она наверняка так и поступила бы. Рассмеялась бы ему в лицо. Топнула бы ногой. Принялась бы кричать и вопить. Но яблочный сок. Прохладный и сладкий, а потом еда…
Она пошла в круг света, по направлению к нему. Хорошо. Она ему покажет. Она не боится.
— Что я должна делать? — спросила она. Он усмехнулся.
— Вот и славно, — сказал он.
8
Шел уже одиннадцатый час утра, когда Александр Стоун перекатился на край огромной кровати и уставился на электронный будильник. Он смотрел на цифры, не веря своим глазам, и чертыхнулся, когда их значение начало просачиваться в мозг. Он не проснулся, когда в обычные для Ив пять часов утра сработал будильник на ее прикроватном столике. Об этом позаботились почти две трети бутылки водки, выпитой вчера вечером между девятью и половиной двенадцатого. Пил он на кухне, смешав первый стакан с апельсиновым соком, а затем уже принимая напиток в чистом виде. Прошли сутки после того, что он называл про себя «Наконец-то правда», и раздумья о том, имеет ли эта правда, как горячо верит Ив, отношение к местонахождению Шарли, а вместе с тем попытки отделаться от мыслей о странном поведении жены абсолютно лишили его воли. Ему хотелось действовать, но он понятия не имел как. В мозгу его билось слишком много вопросов, а дома не было никого, кто бы на них ответил. Ив будет до полуночи занята дебатами в палате общин. И он решил выпить. Выпить так, чтобы напиться. Тогда это казалось единственным и наилучшим средством забыть о фактах, без знания которых он вполне мог прожить всю оставшуюся жизнь.