Проводники-метисы быстро развьючили с дюжину мулов, за которыми, в виде конвоя, ехали солдаты-мексиканцы.
Сделав из вьюков ограду овальной формы, проводники зажгли посредине ее костер и, покончив с этим, уселись в кружок и стали готовить себе ужин.
Молодой офицер лет двадцати четырех — двадцати пяти, с правильным и характерным лицом, подошел к запряженному парой мулов паланкину, около которого стояли два всадника.
— Где прикажете, сеньор, поставить палатку сеньориты? — почтительно спросил он, снимая шляпу.
— Где хотите, капитан Агвилар, — отвечал один из всадников. — Только устройте все поскорее: моя племянница очень устала.
Это был человек высокого роста, с резкими суровыми чертами лица, орлиным взглядом и белыми, как снега Чимборасоnote 3, волосами, одетый в роскошный, раскрашенный золотым шитьем генеральский мундир, поверх которого был наброшен военный плащ.
Капитан поклонился и, подойдя к солдатам, велел им раскинуть хорошенькую белую с розовыми полосками палатку, которая лежала на спине одного из мулов.
Через несколько минут генерал сошел с лошади и, подав руку молодой девушке, которая легко выпрыгнула из паланкина, отвел ее в приготовленную палатку, где, благодаря капитану Агвилару, все было устроено так уютно, как только было возможно при данных обстоятельствах.
За генералом и его племянницей в палатку вошли еще двое.
Один из них был низенький толстяк с круглым, красным лицом, задыхавшийся в мундире военного врача. На нем был белокурый парик и синие очки.
Трудно было определить его возраст. Ему, казалось, было лет около пятидесяти. Звали его Жером-Бонифаций Дюрье. Он был французом по происхождению и состоял на мексиканской службе в качестве главного полкового хирурга.
Сойдя с лошади, он очень осторожно снял привязанный за седлом большой чемодан и, не доверяя его никому, бережно понес его сам.
Вместе с ним вошла в палатку молоденькая девушка или, вернее, девочка лет пятнадцати, с лукавым, живым личиком, вздернутым носиком и смелыми глазами. Это была метиска, исполнявшая должность горничной племянницы генерала.
Великолепный негр, носивший громкое имя Юпитер, суетился, спеша приготовить ужин. Ему помогали двое проводников.
— Ну, доктор? — спросил, улыбаясь, генерал, смотря на запыхавшегося толстяка, усевшегося на свой чемодан. — Как вам кажется сегодня моя племянница?
— Сеньорита очаровательна как всегда, — любезно сказал доктор, вытирая лоб. — А какая ужасная жара! Не правда ли?
— Я не заметил, — отвечал генерал. — По-моему, такая же, как и всегда.
— Значит, мне только показалось это, — сказал доктор, глубоко вздыхая. — Над чем же вы смеетесь? — спросил он, обращаясь к метиске, которая вдруг громко расхохоталась.
— Не обращайте на нее внимания, доктор, — заметила, улыбаясь, племянница генерала. — Фебея еще совсем девочка.
— Я уже несколько раз говорил вам, донна Люция, — сказал доктор, нахмурив свои густые брови и надувая щеки, — что эта девчонка — настоящий бесенок. Вы слишком добры к ней, и кончится тем, что она сыграет с вами какую-нибудь плохую шутку.
— У-у-х!.. Какой сердитый этот собиратель камешков! — пробормотала Фебея, намекая на страсть доктора составлять коллекции из камней и растений.
— Ну, ну, довольно! — сказал генерал. — Утомила тебя дорога, Люция?
— Нет, не особенно, — отвечала молодая девушка, удерживая зевоту. — Мы путешествуем уже целый месяц, и я начинаю привыкать к нашему кочевому образу жизни. Сначала это, действительно, очень утомляло меня.
Генерал вздохнул, но не сказал ни слова. Доктор занялся камнями и растениями, собранными в течение дня, и разбирал их, а Фебея кружилась по комнате, как птичка, приготовляя все, что могло понадобиться ее госпоже.
Воспользуемся этим временем, чтобы сказать несколько слов о племяннице генерала.
Люция де-Бермудес была дочерью его младшей сестры. Это была очаровательная девушка лет шестнадцати. Ее большие черные глаза оттенялись длинными ресницами, умерявшими их блеск; на нежной коже сохранился пушок юности, из-за пунцовых губ виднелись жемчужные зубки, а черные с синеватым отливом волосы были так длинны, что покрывали ее всю, с головы до ног, когда она распускала свои косы.
У нее были крошечные руки и ноги и тонкая, стройная талия; движения ее отличались гибкостью, свойственной американкам, а походка — ленивой грацией креолок.
Невежественная, как и все ее соотечественницы, Люция была весела и беззаботна, как ребенок. Ее занимали всякие пустяки, и она совсем не знала жизни или, вернее, знала только ее хорошие стороны.
Эта прекрасная статуя еще не жила, не думала и не испытала любви.
Генерал воспитывал ее в самом строгом, монастырском уединении и решил взять с собой, когда отправился в прерии.
Ни цель его поездки, ни причина, почему дядя желал, чтобы она сопровождала его — нисколько не интересовали молодую девушку.
Путешествие по незнакомым местностям, жизнь на открытом воздухе, относительная свобода сравнительно с тем строгим заключением, в котором ее держали до сих пор, — все это радовало Люцию, и ей в голову не приходило расспрашивать дядю о причинах, побудивших его предпринять эту поездку.
Таким образом, читателю приходится познакомиться с Люцией в то время, как она была счастливым ребенком и жила день за днем, вполне довольная своим настоящим, без всякой мысли о будущем.
В палатку вошел капитан Агвилар, а за ним Юпитер с тарелками и блюдами.
Фебея уже успела накрыть на стол.
Ужин состоял из консервов и жареной ноги лани. За стол сели четверо: генерал, Люция, капитан и доктор.
Юпитер и Фебея прислуживали.
Сначала все молчали и были заняты только едой. Люция заговорила первая и обратилась к доктору, которого очень любила дразнить.
— Ну что же? Много сокровищ набрали вы сегодня, доктор? — спросила она.
— Не особенно много, сеньорита, — отвечал тот.
— Отчего же так? — улыбаясь, сказала она. — На дороге то и дело попадаются камни. Вам не трудно было бы набрать их столько, что не мог бы снести и мул.
— Вы, должно быть, довольны путешествием, доктор? — спросил генерал. — Теперь вы свободно можете заниматься составлением коллекций.
— Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, — отвечал доктор. — Я ждал от прерий гораздо большего. Если бы меня не поддерживала надежда отыскать одно редкое растение и принести, таким образом, пользу науке, я, пожалуй, даже пожалел бы, что покинул свой домик в Гваделупе, где вел такую тихую, однообразную жизнь.
— Не забывайте, что мы еще только вошли в прерии, — сказал капитан. — Когда мы пройдем подальше вглубь, вы даже не в состоянии будете собрать все редкости, которые начнут попадаться вам на пути.
— Очень бы желал, чтобы ваше предсказание исполнилось, капитан, — отвечал, вздохнув, ученый. — Если бы я нашел то растение, о котором говорил, это вполне удовлетворило бы меня.
— Значит, оно очень драгоценно? — спросила Люция.
— Еще бы, сеньорита! — горячо воскликнул доктор. — Его описал и классифицировал Линней, и с тех пор никому не удавалось найти его. Если я отыщу это сокровище, я составлю себе имя. А вы еще спрашиваете, драгоценно ли оно?
— Для чего же служит это растение? — с любопытством спросила молодая девушка.
— Для чего?
— Ну да.
— Ни для чего, — наивно отвечал ученый.
Люция рассмеялась звонким серебристым смехом.
— И вы все-таки называете его драгоценным? — сказала она.
— Да, именно потому, что оно очень редко.
— Надеюсь, что вам удастся найти его, доктор, — сказал примирительным тоном генерал. — Юпитер, позови сюда начальника проводников.
Негр вышел и через минуту вернулся в сопровождении главного проводника.
Это был высокий, широкоплечий человек лет сорока, с низким лбом, курчавыми волосами, медным цветом кожи и впалыми глазами, горевшими каким-то диким блеском. Его лицо нельзя было назвать особенно некрасивым, но в нем было что-то неприятное и отталкивающее. В высшей степени холодный и даже бесстрастный, он был далеко не разговорчив, а между тем ему дали прозвище «Болтун». Должно быть, индейцы или товарищи прозвали его так в шутку.
— Выпейте-ка этот стаканчик, любезный, — сказал генерал, протягивая ему большой стакан с вином.
Болтун поклонился и, сразу осушив стакан, в котором помещалось около литра, вытер рукавом усы.
— Мне бы хотелось, — начал генерал, — остановиться на несколько дней в таком месте, где бы можно было без опасения произвести кое-какие розыски. Годится для этого наша стоянка?
— Нет, — лаконично ответил Болтун.
— Почему же?
— Много индейцев и диких зверей.
— А не знаете ли вы какого-нибудь подходящего места?
— Знаю.
— Далеко отсюда?
— Нет.
— А как велико расстояние?
— Сорок миль.
— За сколько дней можем мы дойти туда?
— За три.
— Отлично. Отведите нас в это место. Мы выедем завтра рано утром.
— Все? — спросил Болтун.
— Все, — отвечал генерал.
— Спокойной ночи!
И проводник ушел.
— У Болтуна есть одна хорошая черта, — сказал, улыбаясь, генерал. — Его разговор не надоедлив.
— А мне было бы гораздо приятнее, если бы он говорил побольше, — возразил, покачав головой, доктор. — Мне всегда подозрительны такие молчаливые люди: кажется, как будто у них есть какие-то тайны, и они боятся проговориться.
Выйдя из палатки, Болтун присоединился к своим товарищам и некоторое время о чем-то горячо перешептывался с ними.
Была чудная ночь. Путешественники закурили сигары и уселись около палатки.
Люция запела прелестную, нежную креольскую песню.
Вдруг красноватый свет показался у самого горизонта. С каждой минутой становился он все больше и ярче, а потом послышался какой-то глухой шум, похожий на отдаленные раскаты грома.
— Что это такое? — спросил генерал, вскакивая с места.
— Пожар в прерии, — спокойно отвечал Болтун.
При этом ужасном известии весь лагерь заволновался.
Нужно было бежать как можно скорее, чтобы не сгореть заживо.
А во время суматохи один из проводников многозначительно переглянулся с Болтуном и, проскользнув между тюками, скрылся в прерии.
ГЛАВА V. Команчи
ГЛАВА VI. Спаситель
Сделав из вьюков ограду овальной формы, проводники зажгли посредине ее костер и, покончив с этим, уселись в кружок и стали готовить себе ужин.
Молодой офицер лет двадцати четырех — двадцати пяти, с правильным и характерным лицом, подошел к запряженному парой мулов паланкину, около которого стояли два всадника.
— Где прикажете, сеньор, поставить палатку сеньориты? — почтительно спросил он, снимая шляпу.
— Где хотите, капитан Агвилар, — отвечал один из всадников. — Только устройте все поскорее: моя племянница очень устала.
Это был человек высокого роста, с резкими суровыми чертами лица, орлиным взглядом и белыми, как снега Чимборасоnote 3, волосами, одетый в роскошный, раскрашенный золотым шитьем генеральский мундир, поверх которого был наброшен военный плащ.
Капитан поклонился и, подойдя к солдатам, велел им раскинуть хорошенькую белую с розовыми полосками палатку, которая лежала на спине одного из мулов.
Через несколько минут генерал сошел с лошади и, подав руку молодой девушке, которая легко выпрыгнула из паланкина, отвел ее в приготовленную палатку, где, благодаря капитану Агвилару, все было устроено так уютно, как только было возможно при данных обстоятельствах.
За генералом и его племянницей в палатку вошли еще двое.
Один из них был низенький толстяк с круглым, красным лицом, задыхавшийся в мундире военного врача. На нем был белокурый парик и синие очки.
Трудно было определить его возраст. Ему, казалось, было лет около пятидесяти. Звали его Жером-Бонифаций Дюрье. Он был французом по происхождению и состоял на мексиканской службе в качестве главного полкового хирурга.
Сойдя с лошади, он очень осторожно снял привязанный за седлом большой чемодан и, не доверяя его никому, бережно понес его сам.
Вместе с ним вошла в палатку молоденькая девушка или, вернее, девочка лет пятнадцати, с лукавым, живым личиком, вздернутым носиком и смелыми глазами. Это была метиска, исполнявшая должность горничной племянницы генерала.
Великолепный негр, носивший громкое имя Юпитер, суетился, спеша приготовить ужин. Ему помогали двое проводников.
— Ну, доктор? — спросил, улыбаясь, генерал, смотря на запыхавшегося толстяка, усевшегося на свой чемодан. — Как вам кажется сегодня моя племянница?
— Сеньорита очаровательна как всегда, — любезно сказал доктор, вытирая лоб. — А какая ужасная жара! Не правда ли?
— Я не заметил, — отвечал генерал. — По-моему, такая же, как и всегда.
— Значит, мне только показалось это, — сказал доктор, глубоко вздыхая. — Над чем же вы смеетесь? — спросил он, обращаясь к метиске, которая вдруг громко расхохоталась.
— Не обращайте на нее внимания, доктор, — заметила, улыбаясь, племянница генерала. — Фебея еще совсем девочка.
— Я уже несколько раз говорил вам, донна Люция, — сказал доктор, нахмурив свои густые брови и надувая щеки, — что эта девчонка — настоящий бесенок. Вы слишком добры к ней, и кончится тем, что она сыграет с вами какую-нибудь плохую шутку.
— У-у-х!.. Какой сердитый этот собиратель камешков! — пробормотала Фебея, намекая на страсть доктора составлять коллекции из камней и растений.
— Ну, ну, довольно! — сказал генерал. — Утомила тебя дорога, Люция?
— Нет, не особенно, — отвечала молодая девушка, удерживая зевоту. — Мы путешествуем уже целый месяц, и я начинаю привыкать к нашему кочевому образу жизни. Сначала это, действительно, очень утомляло меня.
Генерал вздохнул, но не сказал ни слова. Доктор занялся камнями и растениями, собранными в течение дня, и разбирал их, а Фебея кружилась по комнате, как птичка, приготовляя все, что могло понадобиться ее госпоже.
Воспользуемся этим временем, чтобы сказать несколько слов о племяннице генерала.
Люция де-Бермудес была дочерью его младшей сестры. Это была очаровательная девушка лет шестнадцати. Ее большие черные глаза оттенялись длинными ресницами, умерявшими их блеск; на нежной коже сохранился пушок юности, из-за пунцовых губ виднелись жемчужные зубки, а черные с синеватым отливом волосы были так длинны, что покрывали ее всю, с головы до ног, когда она распускала свои косы.
У нее были крошечные руки и ноги и тонкая, стройная талия; движения ее отличались гибкостью, свойственной американкам, а походка — ленивой грацией креолок.
Невежественная, как и все ее соотечественницы, Люция была весела и беззаботна, как ребенок. Ее занимали всякие пустяки, и она совсем не знала жизни или, вернее, знала только ее хорошие стороны.
Эта прекрасная статуя еще не жила, не думала и не испытала любви.
Генерал воспитывал ее в самом строгом, монастырском уединении и решил взять с собой, когда отправился в прерии.
Ни цель его поездки, ни причина, почему дядя желал, чтобы она сопровождала его — нисколько не интересовали молодую девушку.
Путешествие по незнакомым местностям, жизнь на открытом воздухе, относительная свобода сравнительно с тем строгим заключением, в котором ее держали до сих пор, — все это радовало Люцию, и ей в голову не приходило расспрашивать дядю о причинах, побудивших его предпринять эту поездку.
Таким образом, читателю приходится познакомиться с Люцией в то время, как она была счастливым ребенком и жила день за днем, вполне довольная своим настоящим, без всякой мысли о будущем.
В палатку вошел капитан Агвилар, а за ним Юпитер с тарелками и блюдами.
Фебея уже успела накрыть на стол.
Ужин состоял из консервов и жареной ноги лани. За стол сели четверо: генерал, Люция, капитан и доктор.
Юпитер и Фебея прислуживали.
Сначала все молчали и были заняты только едой. Люция заговорила первая и обратилась к доктору, которого очень любила дразнить.
— Ну что же? Много сокровищ набрали вы сегодня, доктор? — спросила она.
— Не особенно много, сеньорита, — отвечал тот.
— Отчего же так? — улыбаясь, сказала она. — На дороге то и дело попадаются камни. Вам не трудно было бы набрать их столько, что не мог бы снести и мул.
— Вы, должно быть, довольны путешествием, доктор? — спросил генерал. — Теперь вы свободно можете заниматься составлением коллекций.
— Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, — отвечал доктор. — Я ждал от прерий гораздо большего. Если бы меня не поддерживала надежда отыскать одно редкое растение и принести, таким образом, пользу науке, я, пожалуй, даже пожалел бы, что покинул свой домик в Гваделупе, где вел такую тихую, однообразную жизнь.
— Не забывайте, что мы еще только вошли в прерии, — сказал капитан. — Когда мы пройдем подальше вглубь, вы даже не в состоянии будете собрать все редкости, которые начнут попадаться вам на пути.
— Очень бы желал, чтобы ваше предсказание исполнилось, капитан, — отвечал, вздохнув, ученый. — Если бы я нашел то растение, о котором говорил, это вполне удовлетворило бы меня.
— Значит, оно очень драгоценно? — спросила Люция.
— Еще бы, сеньорита! — горячо воскликнул доктор. — Его описал и классифицировал Линней, и с тех пор никому не удавалось найти его. Если я отыщу это сокровище, я составлю себе имя. А вы еще спрашиваете, драгоценно ли оно?
— Для чего же служит это растение? — с любопытством спросила молодая девушка.
— Для чего?
— Ну да.
— Ни для чего, — наивно отвечал ученый.
Люция рассмеялась звонким серебристым смехом.
— И вы все-таки называете его драгоценным? — сказала она.
— Да, именно потому, что оно очень редко.
— Надеюсь, что вам удастся найти его, доктор, — сказал примирительным тоном генерал. — Юпитер, позови сюда начальника проводников.
Негр вышел и через минуту вернулся в сопровождении главного проводника.
Это был высокий, широкоплечий человек лет сорока, с низким лбом, курчавыми волосами, медным цветом кожи и впалыми глазами, горевшими каким-то диким блеском. Его лицо нельзя было назвать особенно некрасивым, но в нем было что-то неприятное и отталкивающее. В высшей степени холодный и даже бесстрастный, он был далеко не разговорчив, а между тем ему дали прозвище «Болтун». Должно быть, индейцы или товарищи прозвали его так в шутку.
— Выпейте-ка этот стаканчик, любезный, — сказал генерал, протягивая ему большой стакан с вином.
Болтун поклонился и, сразу осушив стакан, в котором помещалось около литра, вытер рукавом усы.
— Мне бы хотелось, — начал генерал, — остановиться на несколько дней в таком месте, где бы можно было без опасения произвести кое-какие розыски. Годится для этого наша стоянка?
— Нет, — лаконично ответил Болтун.
— Почему же?
— Много индейцев и диких зверей.
— А не знаете ли вы какого-нибудь подходящего места?
— Знаю.
— Далеко отсюда?
— Нет.
— А как велико расстояние?
— Сорок миль.
— За сколько дней можем мы дойти туда?
— За три.
— Отлично. Отведите нас в это место. Мы выедем завтра рано утром.
— Все? — спросил Болтун.
— Все, — отвечал генерал.
— Спокойной ночи!
И проводник ушел.
— У Болтуна есть одна хорошая черта, — сказал, улыбаясь, генерал. — Его разговор не надоедлив.
— А мне было бы гораздо приятнее, если бы он говорил побольше, — возразил, покачав головой, доктор. — Мне всегда подозрительны такие молчаливые люди: кажется, как будто у них есть какие-то тайны, и они боятся проговориться.
Выйдя из палатки, Болтун присоединился к своим товарищам и некоторое время о чем-то горячо перешептывался с ними.
Была чудная ночь. Путешественники закурили сигары и уселись около палатки.
Люция запела прелестную, нежную креольскую песню.
Вдруг красноватый свет показался у самого горизонта. С каждой минутой становился он все больше и ярче, а потом послышался какой-то глухой шум, похожий на отдаленные раскаты грома.
— Что это такое? — спросил генерал, вскакивая с места.
— Пожар в прерии, — спокойно отвечал Болтун.
При этом ужасном известии весь лагерь заволновался.
Нужно было бежать как можно скорее, чтобы не сгореть заживо.
А во время суматохи один из проводников многозначительно переглянулся с Болтуном и, проскользнув между тюками, скрылся в прерии.
ГЛАВА V. Команчи
Чистое Сердце и Весельчак, скрывшись в ветвях пробкового дуба, наблюдали за команчами.
Индейцы — их было человек двадцать пять — спокойно сидели и лежали около костров; одни из них ели, другие курили. Они вполне надеялись на бдительность своих караульных, и им не могло прийти в голову, что врагам удалось подкрасться к ним. На команчах была их обычная одежда из бизоньих шкур, а странная, причудливая татуировка их отличалась необыкновенным разнообразием. У иных все лицо было выкрашено киноварью, у других — черной краской, с длинной белой полосой на каждой щеке. Ружья лежали около них, а за плечами висели щиты, луки и стрелы.
По множеству волчьих хвостов, привязанных к их мокасинам, видно было, что это лучшие воины, составляющие гордость и славу своего племени.
В нескольких шагах от них стоял, прислонившись к дереву, Орлиная Голова. Скрестив руки на груди и слегка наклонившись вперед, он, казалось, прислушивался к каким-то звукам, которых не слышал ни один из его товарищей.
Орлиная Голова происходил из племени озагов. Когда он был юношей, команчи усыновили его, но он до сих пор придерживался обычаев и костюма своего народа. Это был очень высокий, богатырски сложенный человек лет двадцати восьми. Грудь и руки его были обнажены; одежда состояла из куска материи, обернутой кругом бедер; обувь — из мокасин, сделанных из недубленой кожи лани. Они поднимались выше колен и были украшены множеством волчьих хвостов.
Живые черные глаза его со слишком маленьким промежутком между ними, тонкий нос и довольно большой рот делали его похожим на хищную птицу. Выражение лица его было смело и благородно. Оно было раскрашено четырьмя красками: белой, голубой, черной и красной. Главные подвиги его во время битв были нарисованы голубым на его обнаженной груди.
Голова его была обрита. Только узкая полоска волос оставалась посредине головы, да длинная прядь спускалась с маковки и висела сзади. Она была украшена орлиными перьями.
К счастью для Чистого Сердца и Весельчака, индейцы вышли на войну, а не на охоту, и потому с ними не было собак. Будь с ними эти умные животные, нашим друзьям не удалось бы так незаметно подкрасться к лагерю.
Вождь команчей стоял неподвижно, как статуя; но глаза его блестели, а тонкие ноздри раздувались. Вдруг он поднял правую руку, делая знак воинам, чтобы они замолчали.
— Мы открыты, — прошептал Чистое Сердце так тихо, что товарищ едва мог расслышать его слова.
— Что же нам делать? — спросил Весельчак.
— Действовать, — коротко отвечал Чистое Сердце.
Они стали неслышно перебираться с одной ветки на другую, с дерева на дерево, пока не очутились на противоположной стороне лагеря, где паслись лошади индейцев.
Друзья осторожно спустились на землю и перерезали веревки, которыми были привязаны лошади. Те радостно заржали и понеслись в разные стороны.
Весь лагерь пришел в движение. Индейцы вскочили и с дикими криками бросились в погоню за животными.
Орлиная Голова остался один. Как бы зная, где скрываются его враги, он двинулся к ним, осторожно прячась за стволами деревьев, которые могли служить ему защитой.
Охотники тихо отступали и осматривались по сторонам, опасаясь, что команчи зайдут сзади.
Но нет. Крики индейцев замирали вдали; они не думали ни о чем, кроме своих лошадей.
Подойдя к высокому дереву, Орлиная Голова остановился. Это как раз подходящее место — ствол настолько толст, что защитит его от врагов. Он взял стрелу и натянул лук.
Но как ни был он осторожен и ловок, ему все-таки пришлось немножко выдвинуться при этом из-за ствола. В то же мгновенье Чистое Сердце вскинул ружье на плечо и выстрелил. Орлиная Голова вскрикнул от ярости и боли и упал на землю.
Пуля попала в руку.
Охотники бросились к нему.
— Не трогайся с места, Орлиная Голова! — крикнул Чистое Сердце. — Ты умрешь, если сделаешь хоть один шаг.
Индеец затаил гнев и лежал неподвижно, по-видимому, совершенно спокойный.
— Я мог бы убить тебя, но не убил, — продолжал охотник. — Во второй раз дарю я тебе жизнь, Орлиная Голова, — во второй и в последний. Постарайся не попадаться на моем пути и не вздумай трогать мои западни. Я уже больше не пощажу тебя.
— Орлиная Голова — вождь, знаменитый между людьми своего племени, — гордо отвечал индеец. — Он не боится смерти. Белый охотник может убить его. Он не услышит от него ни одной жалобы.
— Нет, я не убью тебя, вождь, — сказал Чистое Сердце. — Мой Бог запрещает проливать без надобности кровь человека.
— Должно быть, мой брат — миссионер? — заметил индеец, насмешливо улыбнувшись.
— Нет, я честный траппер, и потому не убью тебя.
— Мой брат похож на женщину, — сказал индеец. — Орлиная Голова не прощает. Он мстит!
— Поступай, как знаешь, вождь, — отвечал охотник, презрительно пожав плечами. — Я не могу изменить себя. Во всяком случае, ты предупрежден. Прощай.
— И черт бы тебя побрал! — прибавил Весельчак, презрительно толкнув индейца ногой.
Орлиная Голова перенес, по-видимому, совершенно спокойно и это последнее оскорбление и продолжал лежать неподвижно. Но брови его грозив нахмурились, и он со страшной ненавистью проводил глазами своих врагов, которые, не обращая на него никакого внимания, ушли в лес и скрылись в чаще.
— Напрасно ты пощадил его, Чистое Сердце, — сказал Весельчак. — Было бы гораздо благоразумнее убить его.
— Это зачем? Что нам до него за дело? — беззаботно отвечал охотник.
— Ах, черт! Как, зачем? — воскликнул Весельчак. — По крайней мере, в лесу было бы одной гадиной меньше.
— Их здесь так много, — возразил Чистое Сердце, — что одна лишняя ничего не значит.
— Да, ты, пожалуй, прав, — сказал Весельчак. — Куда же мы идем?
— За нашими западнями. Карамба! Неужели ты думаешь, что я оставлю их команчам?
— Отлично! Идем! — воскликнул Весельчак.
Охотники повернули назад, но пошли не прямо, а с бесчисленными поворотами то в ту, то в другую сторону, чтобы скрыть свой след от индейцев.
Минут через двадцать они снова подошли к лагерю. Команчи еще не вернулись, но их можно было ожидать каждую минуту.
Не теряя времени, охотники разыскали свои западни и, взвалив их на плечи, направились к пещере, где оставили своих лошадей.
Несмотря на то, что каждому из них пришлось нести по пять западней, они шли быстро, радуясь удачному исходу своей экспедиции и той ловкой штуке, которую им удалось сыграть с индейцами.
Роща была уже недалеко от них, как вдруг послышалось ржание лошади.
— Погоня! — сказал, останавливаясь, Чистое Сердце.
— Это, может быть, просто дикая лошадь, — возразил Весельчак.
— Нет, те ржут совсем не так. Это, по всей вероятности, команчи. Мы сейчас узнаем, в чем дело.
Чистое Сердце лег и приложил ухо к земле. Через минуту он уже встал.
— Я так и знал, это — команчи, — сказал он. — Но они что-то медлят. Должно быть, они сбились со следа.
— А может быть, рана Орлиной Головы мешает им ехать быстрее.
— Да, это возможно. Неужели же они воображают, что им удастся настигнуть нас, и мы не сумеем скрыться от них?
— Во всяком случае, очень жаль, что нам приходится тащить эти западни, — отвечал Весельчак. — Они все-таки мешают нам.
Чистое Сердце задумался.
— Идем, — сказал он. — Мы можем располагать еще получасом времени. А это даже больше, чем нужно.
Он подошел к ручью, протекавшему в нескольких шагах от них, и вошел в воду. Весельчак последовал его примеру.
Дойдя до середины течения, Чистое Сердце бережно завернул западни в бизонью шкуру, чтобы они не попортились от воды, и опустил их на дно.
Покончив с этим, охотники переправились через ручей, прошли шагов двести, чтобы сбить индейцев, и вернулись назад, тщательно уничтожив свои следы. Потом они вошли в лес, подозвали собак и, махнув по направлению к пещере, велели им идти туда.
Они не могли взять с собою ищеек: индейцы заметили бы их следы на высокой траве.
Умные животные тотчас же побежали в ту сторону, где была пещера, и через минуту пропали в темноте.
Тогда охотники влезли на высокий пробковый дуб и, перебираясь с ветки на ветку, с одного дерева на другое, стали быстро продвигаться вперед. Такие воздушные путешествия совсем не редкость в этой стране. В ее почти девственных лесах деревья и лианы, сплетаясь между собой, образуют иногда такие непроходимые чащи, что только топором можно проложить себе дорогу.
Для наших охотников такой способ передвижения, как не оставляющий следов на земле, — самый удобный.
Они направлялись навстречу команчам и наконец увидели их. Индейцы ехали, как всегда, гуськом, внимательно смотря вниз, чтобы не сбиться со следа.
Впереди ехал Орлиная Голова. Рана мешала ему, и он почти лежал на своей лошади; но глаза горели ненавистью: видно было, что он решился жестоко отомстить своим врагам.
При приближении команчей трапперы скрылись в густой зелени и притаились, задерживая дыхание: самое легкое движение могло выдать их.
Индейцы проехали мимо, и наши друзья снова двинулись вперед.
— Уф! — сказал через несколько минут Весельчак. — Ловко же провели мы их!
— Погоди радоваться, — возразил Чистое Сердце. — Нам нужно удалиться отсюда как можно скорее. Эти краснокожие дьяволы очень хитры и скоро заметят, что идут по ложному следу.
— Черт возьми! — вскрикнул Весельчак. — Я потерял свой нож. Если они найдут его — мы пропали!
— Очень возможно, — пробормотал Чистое Сердце. — Тем более нужно нам спешить.
До сих пор в лесу стояла глубокая тишина. Вдруг послышался какой-то глухой гул, птицы испуганно закружились над деревьями, из чащи донесся рев и вой диких зверей, и сухие ветки затрещали у них под ногами.
— Что это значит? — сказал Чистое Сердце, останавливаясь и тревожно осматриваясь по сторонам. — Весь лес как будто сошел с ума.
Охотники поднялись на самую вершину дерева. К счастью, оно было одно из самых высоких.
На расстоянии около мили от них сквозило между деревьями яркое пламя. Оно увеличивалось с каждой минутой и быстро приближалось к ним.
— Черт побери этих команчей! — воскликнул Весельчак. — Они подожгли прерию!
— Да, — спокойно отвечал Чистое Сердце. — Теперь мы действительно погибли.
— Что же нам делать? — сказал Весельчак. — Неужели нет никакого выхода?
Чистое Сердце глубоко задумался.
Через несколько минут он поднял голову, и торжествующая улыбка показалась у него на лице.
— Не будем терять времени и идем скорее! — воскликнул он и прибавил вполголоса: — Я не хочу умереть, не увидевшись с матерью!
Индейцы — их было человек двадцать пять — спокойно сидели и лежали около костров; одни из них ели, другие курили. Они вполне надеялись на бдительность своих караульных, и им не могло прийти в голову, что врагам удалось подкрасться к ним. На команчах была их обычная одежда из бизоньих шкур, а странная, причудливая татуировка их отличалась необыкновенным разнообразием. У иных все лицо было выкрашено киноварью, у других — черной краской, с длинной белой полосой на каждой щеке. Ружья лежали около них, а за плечами висели щиты, луки и стрелы.
По множеству волчьих хвостов, привязанных к их мокасинам, видно было, что это лучшие воины, составляющие гордость и славу своего племени.
В нескольких шагах от них стоял, прислонившись к дереву, Орлиная Голова. Скрестив руки на груди и слегка наклонившись вперед, он, казалось, прислушивался к каким-то звукам, которых не слышал ни один из его товарищей.
Орлиная Голова происходил из племени озагов. Когда он был юношей, команчи усыновили его, но он до сих пор придерживался обычаев и костюма своего народа. Это был очень высокий, богатырски сложенный человек лет двадцати восьми. Грудь и руки его были обнажены; одежда состояла из куска материи, обернутой кругом бедер; обувь — из мокасин, сделанных из недубленой кожи лани. Они поднимались выше колен и были украшены множеством волчьих хвостов.
Живые черные глаза его со слишком маленьким промежутком между ними, тонкий нос и довольно большой рот делали его похожим на хищную птицу. Выражение лица его было смело и благородно. Оно было раскрашено четырьмя красками: белой, голубой, черной и красной. Главные подвиги его во время битв были нарисованы голубым на его обнаженной груди.
Голова его была обрита. Только узкая полоска волос оставалась посредине головы, да длинная прядь спускалась с маковки и висела сзади. Она была украшена орлиными перьями.
К счастью для Чистого Сердца и Весельчака, индейцы вышли на войну, а не на охоту, и потому с ними не было собак. Будь с ними эти умные животные, нашим друзьям не удалось бы так незаметно подкрасться к лагерю.
Вождь команчей стоял неподвижно, как статуя; но глаза его блестели, а тонкие ноздри раздувались. Вдруг он поднял правую руку, делая знак воинам, чтобы они замолчали.
— Мы открыты, — прошептал Чистое Сердце так тихо, что товарищ едва мог расслышать его слова.
— Что же нам делать? — спросил Весельчак.
— Действовать, — коротко отвечал Чистое Сердце.
Они стали неслышно перебираться с одной ветки на другую, с дерева на дерево, пока не очутились на противоположной стороне лагеря, где паслись лошади индейцев.
Друзья осторожно спустились на землю и перерезали веревки, которыми были привязаны лошади. Те радостно заржали и понеслись в разные стороны.
Весь лагерь пришел в движение. Индейцы вскочили и с дикими криками бросились в погоню за животными.
Орлиная Голова остался один. Как бы зная, где скрываются его враги, он двинулся к ним, осторожно прячась за стволами деревьев, которые могли служить ему защитой.
Охотники тихо отступали и осматривались по сторонам, опасаясь, что команчи зайдут сзади.
Но нет. Крики индейцев замирали вдали; они не думали ни о чем, кроме своих лошадей.
Подойдя к высокому дереву, Орлиная Голова остановился. Это как раз подходящее место — ствол настолько толст, что защитит его от врагов. Он взял стрелу и натянул лук.
Но как ни был он осторожен и ловок, ему все-таки пришлось немножко выдвинуться при этом из-за ствола. В то же мгновенье Чистое Сердце вскинул ружье на плечо и выстрелил. Орлиная Голова вскрикнул от ярости и боли и упал на землю.
Пуля попала в руку.
Охотники бросились к нему.
— Не трогайся с места, Орлиная Голова! — крикнул Чистое Сердце. — Ты умрешь, если сделаешь хоть один шаг.
Индеец затаил гнев и лежал неподвижно, по-видимому, совершенно спокойный.
— Я мог бы убить тебя, но не убил, — продолжал охотник. — Во второй раз дарю я тебе жизнь, Орлиная Голова, — во второй и в последний. Постарайся не попадаться на моем пути и не вздумай трогать мои западни. Я уже больше не пощажу тебя.
— Орлиная Голова — вождь, знаменитый между людьми своего племени, — гордо отвечал индеец. — Он не боится смерти. Белый охотник может убить его. Он не услышит от него ни одной жалобы.
— Нет, я не убью тебя, вождь, — сказал Чистое Сердце. — Мой Бог запрещает проливать без надобности кровь человека.
— Должно быть, мой брат — миссионер? — заметил индеец, насмешливо улыбнувшись.
— Нет, я честный траппер, и потому не убью тебя.
— Мой брат похож на женщину, — сказал индеец. — Орлиная Голова не прощает. Он мстит!
— Поступай, как знаешь, вождь, — отвечал охотник, презрительно пожав плечами. — Я не могу изменить себя. Во всяком случае, ты предупрежден. Прощай.
— И черт бы тебя побрал! — прибавил Весельчак, презрительно толкнув индейца ногой.
Орлиная Голова перенес, по-видимому, совершенно спокойно и это последнее оскорбление и продолжал лежать неподвижно. Но брови его грозив нахмурились, и он со страшной ненавистью проводил глазами своих врагов, которые, не обращая на него никакого внимания, ушли в лес и скрылись в чаще.
— Напрасно ты пощадил его, Чистое Сердце, — сказал Весельчак. — Было бы гораздо благоразумнее убить его.
— Это зачем? Что нам до него за дело? — беззаботно отвечал охотник.
— Ах, черт! Как, зачем? — воскликнул Весельчак. — По крайней мере, в лесу было бы одной гадиной меньше.
— Их здесь так много, — возразил Чистое Сердце, — что одна лишняя ничего не значит.
— Да, ты, пожалуй, прав, — сказал Весельчак. — Куда же мы идем?
— За нашими западнями. Карамба! Неужели ты думаешь, что я оставлю их команчам?
— Отлично! Идем! — воскликнул Весельчак.
Охотники повернули назад, но пошли не прямо, а с бесчисленными поворотами то в ту, то в другую сторону, чтобы скрыть свой след от индейцев.
Минут через двадцать они снова подошли к лагерю. Команчи еще не вернулись, но их можно было ожидать каждую минуту.
Не теряя времени, охотники разыскали свои западни и, взвалив их на плечи, направились к пещере, где оставили своих лошадей.
Несмотря на то, что каждому из них пришлось нести по пять западней, они шли быстро, радуясь удачному исходу своей экспедиции и той ловкой штуке, которую им удалось сыграть с индейцами.
Роща была уже недалеко от них, как вдруг послышалось ржание лошади.
— Погоня! — сказал, останавливаясь, Чистое Сердце.
— Это, может быть, просто дикая лошадь, — возразил Весельчак.
— Нет, те ржут совсем не так. Это, по всей вероятности, команчи. Мы сейчас узнаем, в чем дело.
Чистое Сердце лег и приложил ухо к земле. Через минуту он уже встал.
— Я так и знал, это — команчи, — сказал он. — Но они что-то медлят. Должно быть, они сбились со следа.
— А может быть, рана Орлиной Головы мешает им ехать быстрее.
— Да, это возможно. Неужели же они воображают, что им удастся настигнуть нас, и мы не сумеем скрыться от них?
— Во всяком случае, очень жаль, что нам приходится тащить эти западни, — отвечал Весельчак. — Они все-таки мешают нам.
Чистое Сердце задумался.
— Идем, — сказал он. — Мы можем располагать еще получасом времени. А это даже больше, чем нужно.
Он подошел к ручью, протекавшему в нескольких шагах от них, и вошел в воду. Весельчак последовал его примеру.
Дойдя до середины течения, Чистое Сердце бережно завернул западни в бизонью шкуру, чтобы они не попортились от воды, и опустил их на дно.
Покончив с этим, охотники переправились через ручей, прошли шагов двести, чтобы сбить индейцев, и вернулись назад, тщательно уничтожив свои следы. Потом они вошли в лес, подозвали собак и, махнув по направлению к пещере, велели им идти туда.
Они не могли взять с собою ищеек: индейцы заметили бы их следы на высокой траве.
Умные животные тотчас же побежали в ту сторону, где была пещера, и через минуту пропали в темноте.
Тогда охотники влезли на высокий пробковый дуб и, перебираясь с ветки на ветку, с одного дерева на другое, стали быстро продвигаться вперед. Такие воздушные путешествия совсем не редкость в этой стране. В ее почти девственных лесах деревья и лианы, сплетаясь между собой, образуют иногда такие непроходимые чащи, что только топором можно проложить себе дорогу.
Для наших охотников такой способ передвижения, как не оставляющий следов на земле, — самый удобный.
Они направлялись навстречу команчам и наконец увидели их. Индейцы ехали, как всегда, гуськом, внимательно смотря вниз, чтобы не сбиться со следа.
Впереди ехал Орлиная Голова. Рана мешала ему, и он почти лежал на своей лошади; но глаза горели ненавистью: видно было, что он решился жестоко отомстить своим врагам.
При приближении команчей трапперы скрылись в густой зелени и притаились, задерживая дыхание: самое легкое движение могло выдать их.
Индейцы проехали мимо, и наши друзья снова двинулись вперед.
— Уф! — сказал через несколько минут Весельчак. — Ловко же провели мы их!
— Погоди радоваться, — возразил Чистое Сердце. — Нам нужно удалиться отсюда как можно скорее. Эти краснокожие дьяволы очень хитры и скоро заметят, что идут по ложному следу.
— Черт возьми! — вскрикнул Весельчак. — Я потерял свой нож. Если они найдут его — мы пропали!
— Очень возможно, — пробормотал Чистое Сердце. — Тем более нужно нам спешить.
До сих пор в лесу стояла глубокая тишина. Вдруг послышался какой-то глухой гул, птицы испуганно закружились над деревьями, из чащи донесся рев и вой диких зверей, и сухие ветки затрещали у них под ногами.
— Что это значит? — сказал Чистое Сердце, останавливаясь и тревожно осматриваясь по сторонам. — Весь лес как будто сошел с ума.
Охотники поднялись на самую вершину дерева. К счастью, оно было одно из самых высоких.
На расстоянии около мили от них сквозило между деревьями яркое пламя. Оно увеличивалось с каждой минутой и быстро приближалось к ним.
— Черт побери этих команчей! — воскликнул Весельчак. — Они подожгли прерию!
— Да, — спокойно отвечал Чистое Сердце. — Теперь мы действительно погибли.
— Что же нам делать? — сказал Весельчак. — Неужели нет никакого выхода?
Чистое Сердце глубоко задумался.
Через несколько минут он поднял голову, и торжествующая улыбка показалась у него на лице.
— Не будем терять времени и идем скорее! — воскликнул он и прибавил вполголоса: — Я не хочу умереть, не увидевшись с матерью!
ГЛАВА VI. Спаситель
Чтобы читатель мог яснее представить себе положение, в котором очутились трапперы, нам придется вернуться назад и сказать несколько слов о вожде команчей.
Как только Чистое Сердце и Весельчак ушли от него покрылись за деревьями, индеец осторожно встал и, наклонившись вперед, некоторое время прислушивался к их шагам. Убедившись, что они действительно ушли, он оторвал кусок материи от своей одежды, перевязал раненую руку и, несмотря на боль и слабость от потери крови, погнался за охотниками.
Не замеченный ими, шел он по их следу, видел, как они разыскивали свои западни, как нашли их и взвалили себе на плечи. Он был вне себя от ярости, но не мог помешать им.
Хотя собаки охотников были прекрасной породы и выдрессированы так хорошо, что чуяли индейца на довольно большом расстоянии, они не заметили приближения Орлиной Головы. Около костров валялись остатки еды, и ищейки жадно бросились на них; охотники же, не предвидя никакой опасности, не отозвали их и позволили им поужинать.
Только благодаря этой счастливой случайности вождь команчей не был открыт.
Разыскав лошадей и вернувшись в лагерь, индейцы пришли в страшный гнев, узнав о ране Орлиной Головы и обо всем случившемся во время их отсутствия. Вождь очень ловко воспользовался этим и убедил их отправиться в погоню за трапперами, которые не могли уйти далеко, так как им приходилось нести западни. Можно было рассчитывать наверное, что они наконец попадутся им в руки.
Ложный след сбил индейцев, но не надолго. Они скоро увидели свою ошибку и, внимательно осмотрев деревья, поняли, каким путем ушли трапперы.
Тогда Орлиная Голова, видя, что все его хитрости не привели ни к чему, что все его замыслы разрушены, решил прибегнуть к той мере, которая, во всяком случае, должна была погубить его врагов: он зажег прерию.
Разослав своих воинов в разные стороны таким образом, что они образовали довольно большой круг, он велел им поджечь траву в нескольких местах сразу. Это была блестящая мысль, но настолько жестокая, что могла прийти в голову только дикарю.
Орлиная Голова обдумал свой план и был вполне уверен, что когда огненное кольцо окружит трапперов, — им придется или сдаться команчам, или заживо сгореть.
Он не предвидел только одного, и довольно простого, средства спастись, которое пришло в голову Чистому Сердцу.
По приказанию вождя воины разошлись по разным направлениям и одновременно подожгли высокую траву.
Лето только что кончилось, дождей еще не было, и сухая трава вспыхнула, как порох. Пламя охватило прерию и быстро побежало во все стороны, но все-таки не настолько быстро, чтобы в одно мгновение соединиться и образовать кольцо.
Чистое Сердце решил воспользоваться этим обстоятельством и выбраться, пока можно, из охваченного пожаром леса.
В то время как индейцы с восторженными криками бесновались, как демоны, около пламени, которое должно было погубить их врагов, трапперы бросились со всех ног в проход между двумя огненными стенами, которые надвигались справа и слева и грозили соединиться сразу у них под ногами и над головой. Они задыхались от дыма, искры сыпались на них со всех сторон, деревья трещали и со страшным грохотом валились на землю; но друзья смело пробивались вперед и, наконец, выбежали за огненную ограду. Они нимало не пострадали, если не считать нескольких незначительных ожогов. А индейцы, не подозревая этого, радовались успеху своей хитрости и сторожили трапперов, в то время как те были уже далеко от них.
Между тем пожар разрастался, деревья пылали, прерия разливалась, как огненное море, и отовсюду бежали объятые ужасом дикие звери.
Все небо было охвачено огненным заревом, и страшный ветер гнал пред собою пламя и дым.
Огромные деревья горели, как маяки; бесконечные стада бизонов со страшным ревом бешено носились по прерии, и горячая, как огонь, земля, казалось, дрожала от их топота. Даже сами индейцы были несколько испуганы тем, что наделали.
А в это время в лагере мексиканцев происходила какая-то бестолковая суета. Отовсюду слышались крики и вопли, лошади вырвались и разбежались в разные стороны, солдаты бросались то туда, то сюда, хватая оружие, вьюки и седла.
Всякий кричал, всякий отдавал приказания; но никто не слушал их, и все без толку, как безумные, бегали по лагерю.
Как только Чистое Сердце и Весельчак ушли от него покрылись за деревьями, индеец осторожно встал и, наклонившись вперед, некоторое время прислушивался к их шагам. Убедившись, что они действительно ушли, он оторвал кусок материи от своей одежды, перевязал раненую руку и, несмотря на боль и слабость от потери крови, погнался за охотниками.
Не замеченный ими, шел он по их следу, видел, как они разыскивали свои западни, как нашли их и взвалили себе на плечи. Он был вне себя от ярости, но не мог помешать им.
Хотя собаки охотников были прекрасной породы и выдрессированы так хорошо, что чуяли индейца на довольно большом расстоянии, они не заметили приближения Орлиной Головы. Около костров валялись остатки еды, и ищейки жадно бросились на них; охотники же, не предвидя никакой опасности, не отозвали их и позволили им поужинать.
Только благодаря этой счастливой случайности вождь команчей не был открыт.
Разыскав лошадей и вернувшись в лагерь, индейцы пришли в страшный гнев, узнав о ране Орлиной Головы и обо всем случившемся во время их отсутствия. Вождь очень ловко воспользовался этим и убедил их отправиться в погоню за трапперами, которые не могли уйти далеко, так как им приходилось нести западни. Можно было рассчитывать наверное, что они наконец попадутся им в руки.
Ложный след сбил индейцев, но не надолго. Они скоро увидели свою ошибку и, внимательно осмотрев деревья, поняли, каким путем ушли трапперы.
Тогда Орлиная Голова, видя, что все его хитрости не привели ни к чему, что все его замыслы разрушены, решил прибегнуть к той мере, которая, во всяком случае, должна была погубить его врагов: он зажег прерию.
Разослав своих воинов в разные стороны таким образом, что они образовали довольно большой круг, он велел им поджечь траву в нескольких местах сразу. Это была блестящая мысль, но настолько жестокая, что могла прийти в голову только дикарю.
Орлиная Голова обдумал свой план и был вполне уверен, что когда огненное кольцо окружит трапперов, — им придется или сдаться команчам, или заживо сгореть.
Он не предвидел только одного, и довольно простого, средства спастись, которое пришло в голову Чистому Сердцу.
По приказанию вождя воины разошлись по разным направлениям и одновременно подожгли высокую траву.
Лето только что кончилось, дождей еще не было, и сухая трава вспыхнула, как порох. Пламя охватило прерию и быстро побежало во все стороны, но все-таки не настолько быстро, чтобы в одно мгновение соединиться и образовать кольцо.
Чистое Сердце решил воспользоваться этим обстоятельством и выбраться, пока можно, из охваченного пожаром леса.
В то время как индейцы с восторженными криками бесновались, как демоны, около пламени, которое должно было погубить их врагов, трапперы бросились со всех ног в проход между двумя огненными стенами, которые надвигались справа и слева и грозили соединиться сразу у них под ногами и над головой. Они задыхались от дыма, искры сыпались на них со всех сторон, деревья трещали и со страшным грохотом валились на землю; но друзья смело пробивались вперед и, наконец, выбежали за огненную ограду. Они нимало не пострадали, если не считать нескольких незначительных ожогов. А индейцы, не подозревая этого, радовались успеху своей хитрости и сторожили трапперов, в то время как те были уже далеко от них.
Между тем пожар разрастался, деревья пылали, прерия разливалась, как огненное море, и отовсюду бежали объятые ужасом дикие звери.
Все небо было охвачено огненным заревом, и страшный ветер гнал пред собою пламя и дым.
Огромные деревья горели, как маяки; бесконечные стада бизонов со страшным ревом бешено носились по прерии, и горячая, как огонь, земля, казалось, дрожала от их топота. Даже сами индейцы были несколько испуганы тем, что наделали.
А в это время в лагере мексиканцев происходила какая-то бестолковая суета. Отовсюду слышались крики и вопли, лошади вырвались и разбежались в разные стороны, солдаты бросались то туда, то сюда, хватая оружие, вьюки и седла.
Всякий кричал, всякий отдавал приказания; но никто не слушал их, и все без толку, как безумные, бегали по лагерю.