Страница:
— Уж я его вертел на все лады, но ничего не добился.
— Потому что плохо взялись; найдем след, хоть самый неясный…
— Да, — сказал генерал, смеясь, — найдем хоть малейший след, а он поведет нас к дальнейшему открытию.
— Вот именно так.
— Где он был весь сегодняшний день?
— Бурламак его видел; кажется, он оставался со своими друзьями краснокожими и во время битвы дрался вместе с ними.
— Поверьте мне, что он имел причины, которые мы узнаем рано или поздно, чтобы так действовать.
— О, я знаю, что он ничего не предпринимает без уважительных причин, — сказал граф.
— Подождите, он, вероятно, не замедлит прийти ко мне; он знает, что я его жду с нетерпением. Кстати, кузен, хотите разделить со мной обед?
— С большим бы удовольствием, кузен, но у меня масса дел, которые мне хочется кончить.
— Что же такое?
— И только внутренние распоряжения, касающиеся новобранцев. Я надеюсь, что вы довольны моими канадцами?
— Совершенно, они прекрасно себя вели и на реке, и во время битвы.
— Благодарю вас за них, генерал.
— Похвалы мои относятся ко всем, кузен, и в особенности к их начальнику, который ими так прекрасно командовал.
— А! Что до этого, генерал, без Лебо…
— Тем виднее ваше усердие, кузен, не пытайтесь скрыть то, что вы сделали.
— Ну вот! — сказал тот, смеясь. — Видно, что вы победитель, вы все видите в розовом цвете.
— Придете на минутку, вечером!
— Постараюсь, но не обещаю.
— Если придете, вас не отпустят, вот и все.
— Пусть так.
Пожав друг другу руки, они расстались.
— Может, я ошибаюсь, — пробормотал главнокомандующий, когда остался один, — но мне кажется, что дела нашего друга подвинулись вперед; впрочем, лучше не говорить ему пока об этом.
Едва прошло четверть часа после ухода графа, как явился охотник.
— А! Вот и вы наконец, дезертир, где вы пропадали? Что сделали?
— Многое, генерал.
— Да, и, между прочим, спасли жизнь моему кузену, который без вас потонул бы непременно.
— Кто это рассказал вам такую историю, генерал?
— Граф Меренвиль, милостивый государь; он только что был здесь и не переставал говорить о вас.
— Это очень просто, генерал, граф был утомлен, я немножко помог ему, вот и все.
— Я готов был побиться об заклад, что вы так скажете, — отвечал генерал, смеясь, — вы неподражаемы, мой друг; другие на всех перекрестках трубят о прекрасном подвиге, которого они не совершали, вы же упорно прячете истину под спуд; но мы вас знаем, и нам всем известен ваш поступок; нужно с этим примириться, никто не поверит тому, что вы станете рассказывать. Вы отобедаете со мной?
— С большим удовольствием, генерал, тем более что умираю от голода.
— Ну, так пойдемте к столу.
— Я желал бы сказать вам несколько слов.
— За обедом вы мне скажете все, что хотите.
— Как вам угодно.
Обед был подан; гость и хозяин сели за стол.
— В чем же дело? — спросил генерал минуту спустя.
— Генерал, — продолжал Лебо, — с нами триста или четыреста индейцев.
— Так вы их знаете?
— Всех, генерал, это мои друзья.
— Все?
— Да, генерал, все.
— Ага! Так вот почему вы целый день провели с ними.
— А вам это известно?
— Мне все известно, мой друг, у вас, вероятно, была причина, чтобы оставаться с ними целый день.
— Да, генерал.
— Какая?
— Сейчас скажу.
— Как вы находите это вино?
— Превосходное, генерал.
— Продолжайте, друг мой.
— Эти индейцы все принадлежат к одному племени и находятся под начальством нашего друга Тареа.
— Знаю.
— Очень хорошо. Вы, без сомнения, также знаете, что Бесследный принадлежит к этому племени, которое приняло его под свое покровительство.
— Я знал, что Бесследный был принят одним племенем, но не знал, каким.
— Так вот видите, генерал, я отвел Тареа и Бесследного, поговорил с ними и даже воспользовался вашим именем.
— Так, я надеюсь, вы не скомпрометировали меня перед ними?
— Напротив, генерал.
— Черт возьми! Продолжайте.
— Наконец я добился успеха, генерал.
— В чем, друг мой?
— А вот в чем: индейцы, которые наводят такой ужас на англичан, и в особенности на их жен и детей, удалятся завтра в четыре часа утра и отправятся в Карильон, где будут ждать вас.
— Вы этого добились?
— Да, генерал; впрочем, у них нет недостатка в трофеях, один Тареа скальпировал тридцать трех англичан.
— Какой ужас, мой друг!
— Что делать, приходится этому покориться, они не переменятся.
— Я это очень хорошо знаю. Я так и думал, что вы что-нибудь замышляете, но далеко не предполагал такого результата; еще раз благодарю, друг мой.
— Так вы довольны?
— Еще бы; не знаю, как вас благодарить; эти женщины, эти бедные дети, которым, может быть, предстояло быть безжалостно убитыми и скальпированными!
— Я об этом подумал, генерал, и поистине счастлив, что имел успех. С вашего позволения, генерал, я отправлюсь с краснокожими в Карильон, чтобы поддержать в них те же намерения.
— Хорошо! Бурламак завтра отправится в Карильон, где с помощью полковника Бугенвиля сделает последние распоряжения в лагере, который я хочу укрепить так, чтобы он мог оказать сильное сопротивление в случае, если англичане вздумают атаковать его.
— Мне сдается, что рано или поздно они явятся туда.
— Им сделают хороший прием.
— Я уверен в этом, генерал. Имею честь кланяться.
— Я буду в Карильоне дня через четыре.
— О! Тогда…
— Не забудьте известить Бурламака и Бугенвиля о времени отъезда.
— Будьте покойны, генерал. Он раскланялся и вышел. Генерал остался один.
Вскоре его адъютант, капитан Меренвиль, пришел объявить ему, что все решено и что форты Освего и Св. Георгия будут очищены с восходом солнца.
Капитан употребил это смягченное выражение, чтобы не сказать, что солдаты обоих фортов сложат оружие.
В эту эпоху старались быть учтивыми и не употребляли настоящего выражения, если в нем было что-нибудь грубое, его заменяли равносильным, хотя сущность оставалась та же.
Вечером было большое стечение в главной квартире, всякий наперебой спешил поздравить победителя, радость обратилась в энтузиазм; генерал доказал сразу свою храбрость и знание военного искусства, армия гордилась своим вождем, и последний солдат готов был положить жизнь за него.
Занятие Шуежена было исполнено при самых смелых условиях, какие когда-либо существовали в военных летописях.
Генерал Монкальм отлично знал это и в своей депеше к военному министру упрекал себя в слишком большой смелости и обещал не поступать так в другой раз.
Но Монкальм не принадлежал к славной школе Фонтенуа Tirez-vous memes. Он понимал войну, как вели ее римляне; он и шел на войну, как на бал, и глубоко презирал молодых удальцов-дворянчиков, которые своим непониманием дисциплины были причиною стольких постоянных поражений.
Военный министр Бельвиль с давних пор знал Монкальма, знал, что он один может привести дела в надлежащее положение и поэтому выбрал его; как видно, этот выбор был удачен, и война была ведена так, как должно; чтобы добиться своей цели, к несчастью, было слишком поздно, и все усилия Монкальма могли только отдалить катастрофу, но не отклонить ее; однако генерал поклялся исполнить до конца свою обязанность и делал это без жалоб и обвинений.
Главнокомандующий отдал свои приказания офицерам и с восходом солнца созвал их и всю армию на гласис крепости Св. Георгия. Что касается Освего — многочисленный отряд, состоящий из гренадеров и новобранцев, под начальством капитана Меренвиля должен был тотчас занять этот форт; англичане обещали очистить его заранее.
На другой день, при восходе солнца, т.е. около четырех часов утра, французская армия была выстроена к бою на гласисе, с заряженными ружьями, готовыми к стрельбе; канониры были на своих местах на батарее.
Офицеры, со шпагами наголо, занимали свой пост во главе своих батальонов.
Главнокомандующий, в полной форме, с блестящими орденами, окруженный многочисленным штабом, красовался верхом несколько впереди войск.
Англичане пробили сдачу на валу крепости и опустили английский флаг, который немедленно был заменен французским.
Барабанный бой ответил англичанам.
Тогда вышел комендант крепости в сопровождении всех своих офицеров.
Комендант поклонился генералу, обнажив свою шпагу, подал ее рукояткой Монкальму, говоря голосом, прерывающимся от стыда и волнения:
— Генерал, вот моя шпага, я надеялся быть счастливее, но, так как я побежден, я благодарю небо за то, что оно послало мне такого великодушного победителя, как маркиз де Монкальм.
— Благодарю вас за все лестные выражения, которые я имел честь выслушать, — отвечал главнокомандующий с утонченной любезностью. — Я обязан повиноваться приказаниям, полученным мною от моего государя и не могу изменить их; тем не менее я постараюсь смягчить их во всем, что будет зависеть от меня; возьмите свою шпагу, полковник, а вы, господа офицеры, слишком хорошо ею управляете, чтобы я лишил вас ее; вы военнопленные, но вы будете пользоваться относительной свободой; я потребую от вас только вашего слова и убежден, что вы окажетесь настолько честными пленными, насколько были храбрыми солдатами.
— Клянемся все, генерал! — закричали офицеры, глубоко тронутые тем, что генерал сделал им большое снисхождение.
Англичане очень дурно обходились с пленными, но Монкальм был слишком великодушен для того, чтобы следовать их примеру.
— Благодарю вас от своего имени и от лица моих офицеров за милость, которую доставило нам ваше великодушное сердце.
Скажем при этом, что накануне наличный список солдат и офицеров, весьма подробный и разработанный, был доставлен адъютанту генерала.
Офицеры и коменданты крепости сгруппировались немного позади главнокомандующего, потом вышли солдаты под предводительством унтер-офицеров; они прошли перед линией французской армии и, по мере того как проходили, складывали оружие. Вслед за солдатами вышли женщины и дети с плачем и стоном.
— Любезный полковник, — сказал тогда генерал, перегибаясь в седле, — потрудитесь, пожалуйста, успокоить этих бедных женщин, им нечего бояться диких, я велел их удалить, и они уже далеко теперь.
— О! Генерал, — вскричал растроганный комендант, — вы достойны во всех отношениях того высокого положения, которое дал вам ваш государь, мы беспокоились именно за этих несчастных и их детей.
Комендант и его офицеры поспешили пойти успокоить бедных женщин и объявить им те меры, которые генерал счел нужным принять, чтобы оградить их от опасности. Когда английские солдаты узнали, что Монкальм сделал для их жен и детей, они разразились громким «ура» в честь главнокомандующего и устроили ему настоящую овацию.
Главнокомандующий пригласил коменданта и его офицеров к своему столу. Около часа пополудни генерал распростился с комендантом и его офицерами, и они тотчас же отправились, конвоируемые сильным отрядом французских солдат.
Их должны были отвести в Луизиану, и генерал пожелал, чтобы его адъютант, капитан Меренвиль, вел отряд, составляющий конвой.
Поспешим добавить, что, несмотря на всякого рода затруднения, которые замедляли во многих случаях их поход, пленные прибыли живы и здоровы к месту назначения.
Вот каковы были результаты сдачи Шуежена: взято было 1600 пленных, сто тридцать пушек, огромные запасы хлеба, оружия и снарядов, которые послужили французской армии, пять военных кораблей и 52 пушки, двести грузовых лодок и т.д.
Для Англии эта потеря равнялась 15 миллионам.
Занятие Шуежена стоило французам 30 раненых и убитых.
Монкальм уничтожил укрепления трех фортов Шуежена и вернулся в Карильон, где занялся окончанием работ по защите этой крепости.
Это смелое занятие трех фортов, имевших гарнизон в 1800 человек и значительную поддержку в нескольких милях, тогда как французский генерал располагал только 1500 человек для атаки, представляет нечто чудесное, так как англичане имели еще большие морские силы, которыми, впрочем, не успели воспользоваться, настолько движения французов были быстры.
Этот захват расстроил планы англичан и доставил французам все выгоды кампании.
Исполнение плана удалось вполне!
ГЛАВА XI. Граф Витре просыпается
— Потому что плохо взялись; найдем след, хоть самый неясный…
— Да, — сказал генерал, смеясь, — найдем хоть малейший след, а он поведет нас к дальнейшему открытию.
— Вот именно так.
— Где он был весь сегодняшний день?
— Бурламак его видел; кажется, он оставался со своими друзьями краснокожими и во время битвы дрался вместе с ними.
— Поверьте мне, что он имел причины, которые мы узнаем рано или поздно, чтобы так действовать.
— О, я знаю, что он ничего не предпринимает без уважительных причин, — сказал граф.
— Подождите, он, вероятно, не замедлит прийти ко мне; он знает, что я его жду с нетерпением. Кстати, кузен, хотите разделить со мной обед?
— С большим бы удовольствием, кузен, но у меня масса дел, которые мне хочется кончить.
— Что же такое?
— И только внутренние распоряжения, касающиеся новобранцев. Я надеюсь, что вы довольны моими канадцами?
— Совершенно, они прекрасно себя вели и на реке, и во время битвы.
— Благодарю вас за них, генерал.
— Похвалы мои относятся ко всем, кузен, и в особенности к их начальнику, который ими так прекрасно командовал.
— А! Что до этого, генерал, без Лебо…
— Тем виднее ваше усердие, кузен, не пытайтесь скрыть то, что вы сделали.
— Ну вот! — сказал тот, смеясь. — Видно, что вы победитель, вы все видите в розовом цвете.
— Придете на минутку, вечером!
— Постараюсь, но не обещаю.
— Если придете, вас не отпустят, вот и все.
— Пусть так.
Пожав друг другу руки, они расстались.
— Может, я ошибаюсь, — пробормотал главнокомандующий, когда остался один, — но мне кажется, что дела нашего друга подвинулись вперед; впрочем, лучше не говорить ему пока об этом.
Едва прошло четверть часа после ухода графа, как явился охотник.
— А! Вот и вы наконец, дезертир, где вы пропадали? Что сделали?
— Многое, генерал.
— Да, и, между прочим, спасли жизнь моему кузену, который без вас потонул бы непременно.
— Кто это рассказал вам такую историю, генерал?
— Граф Меренвиль, милостивый государь; он только что был здесь и не переставал говорить о вас.
— Это очень просто, генерал, граф был утомлен, я немножко помог ему, вот и все.
— Я готов был побиться об заклад, что вы так скажете, — отвечал генерал, смеясь, — вы неподражаемы, мой друг; другие на всех перекрестках трубят о прекрасном подвиге, которого они не совершали, вы же упорно прячете истину под спуд; но мы вас знаем, и нам всем известен ваш поступок; нужно с этим примириться, никто не поверит тому, что вы станете рассказывать. Вы отобедаете со мной?
— С большим удовольствием, генерал, тем более что умираю от голода.
— Ну, так пойдемте к столу.
— Я желал бы сказать вам несколько слов.
— За обедом вы мне скажете все, что хотите.
— Как вам угодно.
Обед был подан; гость и хозяин сели за стол.
— В чем же дело? — спросил генерал минуту спустя.
— Генерал, — продолжал Лебо, — с нами триста или четыреста индейцев.
— Так вы их знаете?
— Всех, генерал, это мои друзья.
— Все?
— Да, генерал, все.
— Ага! Так вот почему вы целый день провели с ними.
— А вам это известно?
— Мне все известно, мой друг, у вас, вероятно, была причина, чтобы оставаться с ними целый день.
— Да, генерал.
— Какая?
— Сейчас скажу.
— Как вы находите это вино?
— Превосходное, генерал.
— Продолжайте, друг мой.
— Эти индейцы все принадлежат к одному племени и находятся под начальством нашего друга Тареа.
— Знаю.
— Очень хорошо. Вы, без сомнения, также знаете, что Бесследный принадлежит к этому племени, которое приняло его под свое покровительство.
— Я знал, что Бесследный был принят одним племенем, но не знал, каким.
— Так вот видите, генерал, я отвел Тареа и Бесследного, поговорил с ними и даже воспользовался вашим именем.
— Так, я надеюсь, вы не скомпрометировали меня перед ними?
— Напротив, генерал.
— Черт возьми! Продолжайте.
— Наконец я добился успеха, генерал.
— В чем, друг мой?
— А вот в чем: индейцы, которые наводят такой ужас на англичан, и в особенности на их жен и детей, удалятся завтра в четыре часа утра и отправятся в Карильон, где будут ждать вас.
— Вы этого добились?
— Да, генерал; впрочем, у них нет недостатка в трофеях, один Тареа скальпировал тридцать трех англичан.
— Какой ужас, мой друг!
— Что делать, приходится этому покориться, они не переменятся.
— Я это очень хорошо знаю. Я так и думал, что вы что-нибудь замышляете, но далеко не предполагал такого результата; еще раз благодарю, друг мой.
— Так вы довольны?
— Еще бы; не знаю, как вас благодарить; эти женщины, эти бедные дети, которым, может быть, предстояло быть безжалостно убитыми и скальпированными!
— Я об этом подумал, генерал, и поистине счастлив, что имел успех. С вашего позволения, генерал, я отправлюсь с краснокожими в Карильон, чтобы поддержать в них те же намерения.
— Хорошо! Бурламак завтра отправится в Карильон, где с помощью полковника Бугенвиля сделает последние распоряжения в лагере, который я хочу укрепить так, чтобы он мог оказать сильное сопротивление в случае, если англичане вздумают атаковать его.
— Мне сдается, что рано или поздно они явятся туда.
— Им сделают хороший прием.
— Я уверен в этом, генерал. Имею честь кланяться.
— Я буду в Карильоне дня через четыре.
— О! Тогда…
— Не забудьте известить Бурламака и Бугенвиля о времени отъезда.
— Будьте покойны, генерал. Он раскланялся и вышел. Генерал остался один.
Вскоре его адъютант, капитан Меренвиль, пришел объявить ему, что все решено и что форты Освего и Св. Георгия будут очищены с восходом солнца.
Капитан употребил это смягченное выражение, чтобы не сказать, что солдаты обоих фортов сложат оружие.
В эту эпоху старались быть учтивыми и не употребляли настоящего выражения, если в нем было что-нибудь грубое, его заменяли равносильным, хотя сущность оставалась та же.
Вечером было большое стечение в главной квартире, всякий наперебой спешил поздравить победителя, радость обратилась в энтузиазм; генерал доказал сразу свою храбрость и знание военного искусства, армия гордилась своим вождем, и последний солдат готов был положить жизнь за него.
Занятие Шуежена было исполнено при самых смелых условиях, какие когда-либо существовали в военных летописях.
Генерал Монкальм отлично знал это и в своей депеше к военному министру упрекал себя в слишком большой смелости и обещал не поступать так в другой раз.
Но Монкальм не принадлежал к славной школе Фонтенуа Tirez-vous memes. Он понимал войну, как вели ее римляне; он и шел на войну, как на бал, и глубоко презирал молодых удальцов-дворянчиков, которые своим непониманием дисциплины были причиною стольких постоянных поражений.
Военный министр Бельвиль с давних пор знал Монкальма, знал, что он один может привести дела в надлежащее положение и поэтому выбрал его; как видно, этот выбор был удачен, и война была ведена так, как должно; чтобы добиться своей цели, к несчастью, было слишком поздно, и все усилия Монкальма могли только отдалить катастрофу, но не отклонить ее; однако генерал поклялся исполнить до конца свою обязанность и делал это без жалоб и обвинений.
Главнокомандующий отдал свои приказания офицерам и с восходом солнца созвал их и всю армию на гласис крепости Св. Георгия. Что касается Освего — многочисленный отряд, состоящий из гренадеров и новобранцев, под начальством капитана Меренвиля должен был тотчас занять этот форт; англичане обещали очистить его заранее.
На другой день, при восходе солнца, т.е. около четырех часов утра, французская армия была выстроена к бою на гласисе, с заряженными ружьями, готовыми к стрельбе; канониры были на своих местах на батарее.
Офицеры, со шпагами наголо, занимали свой пост во главе своих батальонов.
Главнокомандующий, в полной форме, с блестящими орденами, окруженный многочисленным штабом, красовался верхом несколько впереди войск.
Англичане пробили сдачу на валу крепости и опустили английский флаг, который немедленно был заменен французским.
Барабанный бой ответил англичанам.
Тогда вышел комендант крепости в сопровождении всех своих офицеров.
Комендант поклонился генералу, обнажив свою шпагу, подал ее рукояткой Монкальму, говоря голосом, прерывающимся от стыда и волнения:
— Генерал, вот моя шпага, я надеялся быть счастливее, но, так как я побежден, я благодарю небо за то, что оно послало мне такого великодушного победителя, как маркиз де Монкальм.
— Благодарю вас за все лестные выражения, которые я имел честь выслушать, — отвечал главнокомандующий с утонченной любезностью. — Я обязан повиноваться приказаниям, полученным мною от моего государя и не могу изменить их; тем не менее я постараюсь смягчить их во всем, что будет зависеть от меня; возьмите свою шпагу, полковник, а вы, господа офицеры, слишком хорошо ею управляете, чтобы я лишил вас ее; вы военнопленные, но вы будете пользоваться относительной свободой; я потребую от вас только вашего слова и убежден, что вы окажетесь настолько честными пленными, насколько были храбрыми солдатами.
— Клянемся все, генерал! — закричали офицеры, глубоко тронутые тем, что генерал сделал им большое снисхождение.
Англичане очень дурно обходились с пленными, но Монкальм был слишком великодушен для того, чтобы следовать их примеру.
— Благодарю вас от своего имени и от лица моих офицеров за милость, которую доставило нам ваше великодушное сердце.
Скажем при этом, что накануне наличный список солдат и офицеров, весьма подробный и разработанный, был доставлен адъютанту генерала.
Офицеры и коменданты крепости сгруппировались немного позади главнокомандующего, потом вышли солдаты под предводительством унтер-офицеров; они прошли перед линией французской армии и, по мере того как проходили, складывали оружие. Вслед за солдатами вышли женщины и дети с плачем и стоном.
— Любезный полковник, — сказал тогда генерал, перегибаясь в седле, — потрудитесь, пожалуйста, успокоить этих бедных женщин, им нечего бояться диких, я велел их удалить, и они уже далеко теперь.
— О! Генерал, — вскричал растроганный комендант, — вы достойны во всех отношениях того высокого положения, которое дал вам ваш государь, мы беспокоились именно за этих несчастных и их детей.
Комендант и его офицеры поспешили пойти успокоить бедных женщин и объявить им те меры, которые генерал счел нужным принять, чтобы оградить их от опасности. Когда английские солдаты узнали, что Монкальм сделал для их жен и детей, они разразились громким «ура» в честь главнокомандующего и устроили ему настоящую овацию.
Главнокомандующий пригласил коменданта и его офицеров к своему столу. Около часа пополудни генерал распростился с комендантом и его офицерами, и они тотчас же отправились, конвоируемые сильным отрядом французских солдат.
Их должны были отвести в Луизиану, и генерал пожелал, чтобы его адъютант, капитан Меренвиль, вел отряд, составляющий конвой.
Поспешим добавить, что, несмотря на всякого рода затруднения, которые замедляли во многих случаях их поход, пленные прибыли живы и здоровы к месту назначения.
Вот каковы были результаты сдачи Шуежена: взято было 1600 пленных, сто тридцать пушек, огромные запасы хлеба, оружия и снарядов, которые послужили французской армии, пять военных кораблей и 52 пушки, двести грузовых лодок и т.д.
Для Англии эта потеря равнялась 15 миллионам.
Занятие Шуежена стоило французам 30 раненых и убитых.
Монкальм уничтожил укрепления трех фортов Шуежена и вернулся в Карильон, где занялся окончанием работ по защите этой крепости.
Это смелое занятие трех фортов, имевших гарнизон в 1800 человек и значительную поддержку в нескольких милях, тогда как французский генерал располагал только 1500 человек для атаки, представляет нечто чудесное, так как англичане имели еще большие морские силы, которыми, впрочем, не успели воспользоваться, настолько движения французов были быстры.
Этот захват расстроил планы англичан и доставил французам все выгоды кампании.
Исполнение плана удалось вполне!
ГЛАВА XI. Граф Витре просыпается
Пока генерал Монкальм поддерживал честь Франции и выигрывал сражения против англичан, в Квебеке происходили события, которые, не производя большого шума, имели, однако, некоторое значение; мы должны объявить их читателю; но, для большей ясности, нам надо вспомнить графа Рене де Витре, которого мы давно покинули и к которому следует вернуться; граф Витре проспал без просыпу семьдесят два часа и, когда наконец проснулся, почувствовал сильную тяжесть в голове. Во время этого сна Кайман, послушный данному ему запрещению, не пытался заглянуть в маленький домик.
Как и предсказывал Матье, граф, проснувшись, решительно ничего не помнил.
Первым делом он оглянулся вокруг, чтобы дать себе отчет в том, что случилось; но все было в порядке: платье сложено на кресле, раскрытая книга, погашенная свеча — все ему доказывало, что не произошло ничего особенного; он сунул руку под подушку и ощупал свой портфель.
— Все в порядке, — пробормотал он, — вчера я чувствовал большую усталость по уходе своего гостя. Матье, вероятно, очень прозаично улегся и проспал дома, потому что, кажется, уже поздно.
Граф вскочил с постели и завернулся в халат.
— Странно, — прошептал он, — у меня голова не на месте, этот молодец, Матье, знатно пьет, он меня стоит; ну, да я знаю лекарство, — прибавил он, смеясь, — все это сейчас пройдет.
Он приподнял портьеру, отворил дверь в соседнюю комнату, вошел в столовую и налил себе полный стакан мальвазии.
— Гм, — проговорил он, оглядываясь, — теперь стало веселей. — Он налил другой стакан и выпил его залпом, как и первый. — Мои матросы говорят: чем ушибся, тем и лечись, и они совершенно правы; вот я теперь совсем другой человек, — прибавил он, смеясь. — А сколько тут пустых бутылок, какой здесь разгром, должно быть, мы вчера не дремали; странно, я ничего не помню, несмотря на все желание сколько-нибудь привести в порядок свои мысли. Черт возьми! Что мне совершенно ясно — это то, что я был ужасно пьян; напрасно я ломаю себе голову, ничего не соображу, не помню, как я лег, лучше позвать Каймана, он, конечно, знает кое-что.
Граф вернулся в спальню, опустился в кресло и позвонил. В ту же минуту вошел Кайман.
— Как изволили почивать? — спросил любезно трактирщик.
— Превосходно, хозяин, спал со вчерашнего дня, не просыпаясь.
— Гм, как изволите говорить?
— Говорю, что крепко спал всю ночь.
— Вы ошибаетесь, сударь, вы хотите сказать — ночи.
— Кой черт вы так говорите, вы, кажется, с ума сошли.
— Кажется, нет еще, сударь.
— Так вы утверждаете, что я спал несколько ночей?
— И несколько дней, сударь, вы спали трое суток.
— Боже мой, неужели это правда?
— Совершенно правда, сударь; впрочем, в какой день вы сюда приехали?
— Когда? В четверг, в десять часов вечера.
— Так, а сегодня воскресенье, и почти пять часов пополудни, сочтите, сударь.
— Вы не видали Матье, когда он уходил?
— Как же, видел, сударь, он уходил, когда я курил трубку во дворе, и даже с ним разговаривал.
— А!
— Он мне сказал, что вы очень хотите спать и не желаете, чтобы к вам входили, если бы даже вы проспали несколько дней.
— А! Он сказал вам это? — промолвил граф, вскинув брови.
— Слово в слово.
— И, конечно, вы не входили?
— Еще бы, так как вы мне приказали то же самое при вашем прибытии, я не посмел ослушаться, я старый матрос и знаю дисциплину: несмотря ни на что, повиноваться своим начальникам.
— Вы были совершенно правы, Кайман; Матье вам больше ничего не говорил?
— Нет! Ах, да, впрочем!
— А!
— Он спросил у меня, нет ли заднего хода, чтоб не проходить через общую залу.
— Ну, хорошо, Кайман; приготовьте мне обед; побольше блюд и повкуснее, понимаете?
— Отлично, сударь.
— Вы подадите только тогда, когда я позвоню.
— Слушаю, сударь.
— Прекрасно, не забудьте две или три бутылки хорошего вина.
— Будьте покойны, сударь.
— Ступайте теперь и позаботьтесь об обеде. Кайман поклонился и вышел.
— Тут что-нибудь да кроется, — пробормотал граф, как только остался один, — но что именно? Я ничего не помню, — вскричал он с досады, ударив ногой, — тут есть с чего с ума сойти!
Граф принялся за свой туалет и, когда был готов, вытащил из-под подушки свой портфель и открыл его.
— Посмотрим, не узнаю ли я чего; кажется, бумажник не был открыт; гм! Вот мои векселя, все налицо!.. Нет, не все, недостает двух на Бостон, это указывает на то, что дело было окончено как следует; но я положил эти векселя отдельно, ну-ка, посмотрим.
Он пошарил в секретных отделениях бумажника, вдруг у него вырвалось страшное проклятие, и он в бешенстве схватился за волосы.
— Обокрали! Тысячу чертей, обокрали! Как дурака, но как же это случилось? А, дьявол! Я найду тебя, хоть бы ты спрятался в глубине ада! Все мои документы пропали и заменены старыми, никуда не годными бумажками! О! мы еще сочтемся. Кто скажет мне, как найти эти бумаги? Они не только могут погубить меня, но еще, попав в руки моих врагов, привести меня на Гревскую площадь. Тысячу чертей! А я воображал себя в безопасности — а обманут, как дурак! Я готов с ума сойти! Но когда же это случилось? Я могу много пить и никогда не бываю пьян совершенно, к тому же, хотя мы и много выпили, но не потеряли хладнокровия, что видно по числу бутылок; есть что-то необъяснимое для меня! Вероятно, этот мошенник дал мне что-нибудь наркотическое, что сразу подкосило меня; но как и когда?
Он серьезно задумался, опустив голову на руки, и оставался в этом положении минут пятнадцать.
— Так! — вскричал он вдруг. — Именно так! С той минуты я больше ничего не помню, когда я передал ему векселя, Матье заметил мне, что я уронил какую-то бумагу, я нагнулся, но ничего не нашел, тогда он предложил мне выпить за успех нашего дела, я залпом выпил стакан — это была мальвазия, — и затем я больше ничего не помню. О! Быть так обманутым балаганной хитростью. Я! Я! Он вдоволь потешился над мною. Я отомщу! Какого черта он подмешал мне в вино? Ликеру? Но какого?
Граф внимательно осмотрел бутылки, расставленные на столе. Тут была бутылка киршу, опорожненная более чем наполовину.
— Именно так! Он примешал кирш к мальвазии! Какое ужасное лекарство; оно действовало, но наполовину, и могло бы убить меня; я, должно быть, свалился как сноп! Тогда он меня уложил и распорядился всем, чтобы обмануть меня, но в каких видах он так действовал? Он не вор, хотя и украл у меня миллион; у меня в портфеле осталось более чем вдвое; так он враг мне, а у меня их столько, что трудно угадать, который из врагов нанес мне это кровное оскорбление; слава Богу, у меня их целая коллекция, дремать некогда, нужно постараться обогнать этого мошенника; трудно это будет: он опередил меня тремя днями; но если я не отыщу своих денег, о которых я мало забочусь, я, по крайней мере, узнаю нечто более важное для моего плана мщения, а именно — ясные приметы этого плута. Хотя мы оба были замаскированы, ему не трудно было видеть мое лицо, но я убежден, что он знал меня раньше; за обедом он бросил мне несколько слов, которые теперь приходят мне на память и доказывают, что он знал, кто я. Это урок, жестокий урок. Прежде всего надо бежать за векселями, чтобы узнать, кто этот изменник; после того я пойду поблагодарить превосходного друга, который доставил мне этого негодяя: хороший выбор!
Начертив план битвы, граф спрятал свой бумажник, позвонил и велел подать обед. Теперь, когда он нашел серьезные указания, гнев его почти рассеялся, он был убежден, что легко найдет вора и отомстит за себя.
— Это дело нескольких дней, — сказал он, потирая руки.
Спокойствие его вернулось, он был почти спокоен и думал только об обеде, тем более что чувствовал волчий аппетит.
— Приготовили ли вы счет? — спросил граф Каймана.
— Да, сударь.
— Отлично, Кайман, сядьте там, против меня, возьмите бутылку и стакан и потолкуем; мне нужно просить у вас некоторых указаний.
— Як вашим услугам, сударь.
Он взял одну бутылку, откупорил ее, наполнил стакан и сел на стул.
— Кажется, ваши дела идут хорошо?
— Дела идут порядочно, сударь, я не могу пожаловаться.
— Вам, вероятно, знакомы многие из матросов?
— Я почти всех знаю, сударь.
— Гм! А с другими моряками вы не знакомы?
— Я этого не говорил, сударь, есть моряки и «моряки», знаете? — прибавил он с насмешливой улыбкой.
— Да, моряки, которые ездят без пошлины и сбывают свои товары при лунном свете под носом таможенных чиновников.
— Именно, сударь.
— С одним из них я желал бы поговорить, — и при этих словах граф пододвинул ему два червонца.
Кайман улыбнулся, почесал затылок и положил в карман червонцы.
— Я знаю нескольких…
— Да, но таких людей, с которыми, заплатив им хорошенько, можно разговаривать с полным доверием.
— У меня в эту минуту есть как раз подходящий человек; кажется, он даже сегодня ночью собирается в путь.
— Это именно мне и нужно.
— Прикажете поговорить с ним?
— Да, но не выдавая меня, если вам удастся, вы сейчас же приведете его ко мне и получите десять червонцев.
— Отлично! Ручаюсь, что он согласится.
— Так поторопитесь, идите переговорите с ним, пока я обедаю.
— Так решено.
Вероятно, не долго нужно было убеждать моряка, потому что не более чем через десять минут Кайман вошел в сопровождении своего знакомого.
— Сударь, — сказал трактирщик, — вы можете переговорить с Картагю, ручаюсь, что контрабандиста честнее его нельзя найти; оставляю вас с ним, ваше дело меня не касается, я приду, когда вы позвоните.
— Хорошо, ступайте.
Картагю, или патрон, как его называли, был человек еще молодой, немного выше среднего роста, плечи его были значительной ширины, все в нем выказывало необыкновенную силу; его угловатые черты, глаза, полные огня, придавали его физиономии чрезвычайную энергию, смягченную, однако, выражением необыкновенного добродушия.
Он был бретонец, что легко было угадать по его медленному разговору и несколько тяжелым приемам.
— Выпейте стаканчик, патрон, — сказал граф, наполняя стакан до краев.
— За ваше здоровье и за здоровье ваших друзей, сударь, — и он осушил стакан, не переводя духа.
— Вы едете нынче ночью, как мне сказал Кайман? — продолжал граф.
Контрабандист, казалось, не замечал, что у его собеседника была маска на лице, — что ему было до этого? Дела его клиентов его не касались; впрочем, он вел дела на наличные, что упрощало его отношение к клиентам и не допускало недоразумений.
— Поеду или не поеду, мне торопиться нечего, у меня еще не весь груз готов; впрочем, если вам нужно ехать и мы столкуемся, то снимаемся с якоря сегодня.
— Имеете ли вы причины не ехать в английские колонии?
— Я свободный торговец и в хороших отношениях со всеми, особенно с колонистами Виргинии, Новой Англии и…
— Я хочу отправиться в Бостон.
— Так, это прекрасный переезд и хорошая прогулка.
— Сколько же вы с меня возьмете?
— Вы непременно хотите ехать сегодня ночью?
— Разумеется.
— Если я спрошу пять тысяч ливров, это будет не много?
— Нет, это благоразумно; если вы подождете меня четыре часа в Бостоне и отвезете в Квебек, я вам дам пятнадцать тысяч ливров, согласны ли вы?
— Я был бы дурак, если бы отказался.
— Так решено?
— Честное слово контрабандиста.
— Вот вам банковский билет в двадцать тысяч ливров.
— У меня нет сдачи, вы мне заплатите в Бостоне.
— Оставьте у себя все, может быть, вы мне понадобитесь в скором времени; это будет задаток на следующий раз.
— Принимаю на этих условиях, хоть через десять лет вы найдете меня готовым служить вам.
Он тщательно спрятал билет в грязный бумажник и осушил стакан вина, налитый ему графом.
— Каким судном вы командуете? — спросил граф.
— Шхуной «Дороде», прекрасно снаряженною, в девяносто тонн, она известна на всем побережье до Нового Орлеана. Я назвал шхуну «Дороде» (золотая рыбка) за ее превосходный ход; ее устройство такое же, как у военного судна; экипаж мой состоит из восьми человек, они повинуются мне беспрекословно; ваша каюта на корме, вам там будет очень удобно.
— Не сомневаюсь, патрон Картапо; в котором часу мы отправимся?
—Когда кончится прилив. Около полуночи будьте на молу, я приду за вами, когда наступит время сняться с якоря. Вы меня узнаете?
— Не беспокойтесь; впрочем, я буду ждать вас на первой ступеньке лестницы; до свидания! Еще не выпьете стаканчик?
— Нет, извините, сударь, у меня дело в самом разгаре, мне надо сохранить хладнокровие, ваше вино пьется как сыворотка и ужасно горячит; еще один стакан — и я буду пьян, а это не годится; до свидания, так в половине двенадцатого.
— Решено, патрон.
Метр Картагю вежливо поклонился и вышел.
— На этот раз я, кажется, нашел, кого мне нужно, — сказал граф, оставшись один.
Графу нечего было торопиться, он протянул обед как можно дольше и встал из-за стола около 10 часов.
Пока Витре ел и пил, он серьезно обдумывал и чем более размышлял, тем более убеждался, что скоро нападет на след вора.
Как и предсказывал Матье, граф, проснувшись, решительно ничего не помнил.
Первым делом он оглянулся вокруг, чтобы дать себе отчет в том, что случилось; но все было в порядке: платье сложено на кресле, раскрытая книга, погашенная свеча — все ему доказывало, что не произошло ничего особенного; он сунул руку под подушку и ощупал свой портфель.
— Все в порядке, — пробормотал он, — вчера я чувствовал большую усталость по уходе своего гостя. Матье, вероятно, очень прозаично улегся и проспал дома, потому что, кажется, уже поздно.
Граф вскочил с постели и завернулся в халат.
— Странно, — прошептал он, — у меня голова не на месте, этот молодец, Матье, знатно пьет, он меня стоит; ну, да я знаю лекарство, — прибавил он, смеясь, — все это сейчас пройдет.
Он приподнял портьеру, отворил дверь в соседнюю комнату, вошел в столовую и налил себе полный стакан мальвазии.
— Гм, — проговорил он, оглядываясь, — теперь стало веселей. — Он налил другой стакан и выпил его залпом, как и первый. — Мои матросы говорят: чем ушибся, тем и лечись, и они совершенно правы; вот я теперь совсем другой человек, — прибавил он, смеясь. — А сколько тут пустых бутылок, какой здесь разгром, должно быть, мы вчера не дремали; странно, я ничего не помню, несмотря на все желание сколько-нибудь привести в порядок свои мысли. Черт возьми! Что мне совершенно ясно — это то, что я был ужасно пьян; напрасно я ломаю себе голову, ничего не соображу, не помню, как я лег, лучше позвать Каймана, он, конечно, знает кое-что.
Граф вернулся в спальню, опустился в кресло и позвонил. В ту же минуту вошел Кайман.
— Как изволили почивать? — спросил любезно трактирщик.
— Превосходно, хозяин, спал со вчерашнего дня, не просыпаясь.
— Гм, как изволите говорить?
— Говорю, что крепко спал всю ночь.
— Вы ошибаетесь, сударь, вы хотите сказать — ночи.
— Кой черт вы так говорите, вы, кажется, с ума сошли.
— Кажется, нет еще, сударь.
— Так вы утверждаете, что я спал несколько ночей?
— И несколько дней, сударь, вы спали трое суток.
— Боже мой, неужели это правда?
— Совершенно правда, сударь; впрочем, в какой день вы сюда приехали?
— Когда? В четверг, в десять часов вечера.
— Так, а сегодня воскресенье, и почти пять часов пополудни, сочтите, сударь.
— Вы не видали Матье, когда он уходил?
— Как же, видел, сударь, он уходил, когда я курил трубку во дворе, и даже с ним разговаривал.
— А!
— Он мне сказал, что вы очень хотите спать и не желаете, чтобы к вам входили, если бы даже вы проспали несколько дней.
— А! Он сказал вам это? — промолвил граф, вскинув брови.
— Слово в слово.
— И, конечно, вы не входили?
— Еще бы, так как вы мне приказали то же самое при вашем прибытии, я не посмел ослушаться, я старый матрос и знаю дисциплину: несмотря ни на что, повиноваться своим начальникам.
— Вы были совершенно правы, Кайман; Матье вам больше ничего не говорил?
— Нет! Ах, да, впрочем!
— А!
— Он спросил у меня, нет ли заднего хода, чтоб не проходить через общую залу.
— Ну, хорошо, Кайман; приготовьте мне обед; побольше блюд и повкуснее, понимаете?
— Отлично, сударь.
— Вы подадите только тогда, когда я позвоню.
— Слушаю, сударь.
— Прекрасно, не забудьте две или три бутылки хорошего вина.
— Будьте покойны, сударь.
— Ступайте теперь и позаботьтесь об обеде. Кайман поклонился и вышел.
— Тут что-нибудь да кроется, — пробормотал граф, как только остался один, — но что именно? Я ничего не помню, — вскричал он с досады, ударив ногой, — тут есть с чего с ума сойти!
Граф принялся за свой туалет и, когда был готов, вытащил из-под подушки свой портфель и открыл его.
— Посмотрим, не узнаю ли я чего; кажется, бумажник не был открыт; гм! Вот мои векселя, все налицо!.. Нет, не все, недостает двух на Бостон, это указывает на то, что дело было окончено как следует; но я положил эти векселя отдельно, ну-ка, посмотрим.
Он пошарил в секретных отделениях бумажника, вдруг у него вырвалось страшное проклятие, и он в бешенстве схватился за волосы.
— Обокрали! Тысячу чертей, обокрали! Как дурака, но как же это случилось? А, дьявол! Я найду тебя, хоть бы ты спрятался в глубине ада! Все мои документы пропали и заменены старыми, никуда не годными бумажками! О! мы еще сочтемся. Кто скажет мне, как найти эти бумаги? Они не только могут погубить меня, но еще, попав в руки моих врагов, привести меня на Гревскую площадь. Тысячу чертей! А я воображал себя в безопасности — а обманут, как дурак! Я готов с ума сойти! Но когда же это случилось? Я могу много пить и никогда не бываю пьян совершенно, к тому же, хотя мы и много выпили, но не потеряли хладнокровия, что видно по числу бутылок; есть что-то необъяснимое для меня! Вероятно, этот мошенник дал мне что-нибудь наркотическое, что сразу подкосило меня; но как и когда?
Он серьезно задумался, опустив голову на руки, и оставался в этом положении минут пятнадцать.
— Так! — вскричал он вдруг. — Именно так! С той минуты я больше ничего не помню, когда я передал ему векселя, Матье заметил мне, что я уронил какую-то бумагу, я нагнулся, но ничего не нашел, тогда он предложил мне выпить за успех нашего дела, я залпом выпил стакан — это была мальвазия, — и затем я больше ничего не помню. О! Быть так обманутым балаганной хитростью. Я! Я! Он вдоволь потешился над мною. Я отомщу! Какого черта он подмешал мне в вино? Ликеру? Но какого?
Граф внимательно осмотрел бутылки, расставленные на столе. Тут была бутылка киршу, опорожненная более чем наполовину.
— Именно так! Он примешал кирш к мальвазии! Какое ужасное лекарство; оно действовало, но наполовину, и могло бы убить меня; я, должно быть, свалился как сноп! Тогда он меня уложил и распорядился всем, чтобы обмануть меня, но в каких видах он так действовал? Он не вор, хотя и украл у меня миллион; у меня в портфеле осталось более чем вдвое; так он враг мне, а у меня их столько, что трудно угадать, который из врагов нанес мне это кровное оскорбление; слава Богу, у меня их целая коллекция, дремать некогда, нужно постараться обогнать этого мошенника; трудно это будет: он опередил меня тремя днями; но если я не отыщу своих денег, о которых я мало забочусь, я, по крайней мере, узнаю нечто более важное для моего плана мщения, а именно — ясные приметы этого плута. Хотя мы оба были замаскированы, ему не трудно было видеть мое лицо, но я убежден, что он знал меня раньше; за обедом он бросил мне несколько слов, которые теперь приходят мне на память и доказывают, что он знал, кто я. Это урок, жестокий урок. Прежде всего надо бежать за векселями, чтобы узнать, кто этот изменник; после того я пойду поблагодарить превосходного друга, который доставил мне этого негодяя: хороший выбор!
Начертив план битвы, граф спрятал свой бумажник, позвонил и велел подать обед. Теперь, когда он нашел серьезные указания, гнев его почти рассеялся, он был убежден, что легко найдет вора и отомстит за себя.
— Это дело нескольких дней, — сказал он, потирая руки.
Спокойствие его вернулось, он был почти спокоен и думал только об обеде, тем более что чувствовал волчий аппетит.
— Приготовили ли вы счет? — спросил граф Каймана.
— Да, сударь.
— Отлично, Кайман, сядьте там, против меня, возьмите бутылку и стакан и потолкуем; мне нужно просить у вас некоторых указаний.
— Як вашим услугам, сударь.
Он взял одну бутылку, откупорил ее, наполнил стакан и сел на стул.
— Кажется, ваши дела идут хорошо?
— Дела идут порядочно, сударь, я не могу пожаловаться.
— Вам, вероятно, знакомы многие из матросов?
— Я почти всех знаю, сударь.
— Гм! А с другими моряками вы не знакомы?
— Я этого не говорил, сударь, есть моряки и «моряки», знаете? — прибавил он с насмешливой улыбкой.
— Да, моряки, которые ездят без пошлины и сбывают свои товары при лунном свете под носом таможенных чиновников.
— Именно, сударь.
— С одним из них я желал бы поговорить, — и при этих словах граф пододвинул ему два червонца.
Кайман улыбнулся, почесал затылок и положил в карман червонцы.
— Я знаю нескольких…
— Да, но таких людей, с которыми, заплатив им хорошенько, можно разговаривать с полным доверием.
— У меня в эту минуту есть как раз подходящий человек; кажется, он даже сегодня ночью собирается в путь.
— Это именно мне и нужно.
— Прикажете поговорить с ним?
— Да, но не выдавая меня, если вам удастся, вы сейчас же приведете его ко мне и получите десять червонцев.
— Отлично! Ручаюсь, что он согласится.
— Так поторопитесь, идите переговорите с ним, пока я обедаю.
— Так решено.
Вероятно, не долго нужно было убеждать моряка, потому что не более чем через десять минут Кайман вошел в сопровождении своего знакомого.
— Сударь, — сказал трактирщик, — вы можете переговорить с Картагю, ручаюсь, что контрабандиста честнее его нельзя найти; оставляю вас с ним, ваше дело меня не касается, я приду, когда вы позвоните.
— Хорошо, ступайте.
Картагю, или патрон, как его называли, был человек еще молодой, немного выше среднего роста, плечи его были значительной ширины, все в нем выказывало необыкновенную силу; его угловатые черты, глаза, полные огня, придавали его физиономии чрезвычайную энергию, смягченную, однако, выражением необыкновенного добродушия.
Он был бретонец, что легко было угадать по его медленному разговору и несколько тяжелым приемам.
— Выпейте стаканчик, патрон, — сказал граф, наполняя стакан до краев.
— За ваше здоровье и за здоровье ваших друзей, сударь, — и он осушил стакан, не переводя духа.
— Вы едете нынче ночью, как мне сказал Кайман? — продолжал граф.
Контрабандист, казалось, не замечал, что у его собеседника была маска на лице, — что ему было до этого? Дела его клиентов его не касались; впрочем, он вел дела на наличные, что упрощало его отношение к клиентам и не допускало недоразумений.
— Поеду или не поеду, мне торопиться нечего, у меня еще не весь груз готов; впрочем, если вам нужно ехать и мы столкуемся, то снимаемся с якоря сегодня.
— Имеете ли вы причины не ехать в английские колонии?
— Я свободный торговец и в хороших отношениях со всеми, особенно с колонистами Виргинии, Новой Англии и…
— Я хочу отправиться в Бостон.
— Так, это прекрасный переезд и хорошая прогулка.
— Сколько же вы с меня возьмете?
— Вы непременно хотите ехать сегодня ночью?
— Разумеется.
— Если я спрошу пять тысяч ливров, это будет не много?
— Нет, это благоразумно; если вы подождете меня четыре часа в Бостоне и отвезете в Квебек, я вам дам пятнадцать тысяч ливров, согласны ли вы?
— Я был бы дурак, если бы отказался.
— Так решено?
— Честное слово контрабандиста.
— Вот вам банковский билет в двадцать тысяч ливров.
— У меня нет сдачи, вы мне заплатите в Бостоне.
— Оставьте у себя все, может быть, вы мне понадобитесь в скором времени; это будет задаток на следующий раз.
— Принимаю на этих условиях, хоть через десять лет вы найдете меня готовым служить вам.
Он тщательно спрятал билет в грязный бумажник и осушил стакан вина, налитый ему графом.
— Каким судном вы командуете? — спросил граф.
— Шхуной «Дороде», прекрасно снаряженною, в девяносто тонн, она известна на всем побережье до Нового Орлеана. Я назвал шхуну «Дороде» (золотая рыбка) за ее превосходный ход; ее устройство такое же, как у военного судна; экипаж мой состоит из восьми человек, они повинуются мне беспрекословно; ваша каюта на корме, вам там будет очень удобно.
— Не сомневаюсь, патрон Картапо; в котором часу мы отправимся?
—Когда кончится прилив. Около полуночи будьте на молу, я приду за вами, когда наступит время сняться с якоря. Вы меня узнаете?
— Не беспокойтесь; впрочем, я буду ждать вас на первой ступеньке лестницы; до свидания! Еще не выпьете стаканчик?
— Нет, извините, сударь, у меня дело в самом разгаре, мне надо сохранить хладнокровие, ваше вино пьется как сыворотка и ужасно горячит; еще один стакан — и я буду пьян, а это не годится; до свидания, так в половине двенадцатого.
— Решено, патрон.
Метр Картагю вежливо поклонился и вышел.
— На этот раз я, кажется, нашел, кого мне нужно, — сказал граф, оставшись один.
Графу нечего было торопиться, он протянул обед как можно дольше и встал из-за стола около 10 часов.
Пока Витре ел и пил, он серьезно обдумывал и чем более размышлял, тем более убеждался, что скоро нападет на след вора.