Эмар Густав. Сурикэ

   Он засмеялся, потирая руки.
   — Но где этот Меренвиль, или жена и дочери не отпускают его? Очень возможно, посмотрим.
   Генерал вернулся в дом, там происходило именно то, что он предполагал: жена и дочери Меренвиля плакали и слышать не хотели о его отъезде. Меренвиль не знал, как избавиться от нежности членов своего семейства; генерал тотчас понял, в чем дело, и решился положить конец этой сцене.
   — Да что вы здесь делаете, граф? — спросил он прямо по своей привычке. — Войска ушли уже с полчаса тому назад, мы с вами последние; прощайтесь скорее! Долг не позволяет нам долее оставаться здесь; поцелуйте по одному разу каждую и пойдемте; и так мы замешкались.
   Очарование, сдерживавшее графа, было нарушено; дамы поняли, что не они играют главную роль, и покорились; обняв жену и дочь, граф поспешно удалился.
   — Видите, я не обманул вас, — сказал главнокомандующий, показывая на опустевший бивуак.
   — Вы, право, оказали мне величайшую услугу, выручив меня; будь я один, я не знаю, хватило ли бы у меня мужества оставить их.
   — Я именно сомневался в этом, поэтому и пришел к вам на помощь.
   — Еще раз благодарю вас.
   — Хорошо; оставим это и поговорим о другом.
   — Прекрасно, вы получили важные депеши?
   — Весьма важные.
   — Разве…
   — Я наверное ничего не знаю, — прервал генерал. — Шарль Лебо прислал ко мне своего друга Белюмера с таким запутанным поручением, что я ровно ничего не понимаю; зная его, как я знаю, это беспокоит меня, я подозреваю, что английская армия начала наступление, но еще раз повторяю вам: наверное ничего не знаю; к счастью, он вернется к нам часа через два, и тогда мы узнаем в чем дело; во всяком случае, положение весьма натянутое: Шарль Лебо советует мне быть как можно осмотрительнее; вероятно, произошло что-нибудь!
   — Да, его нелегко испугать, вероятно, есть что-нибудь важное, это доказывают его советы.
   — Вот почему я так тревожусь.
   — Я вполне понимаю вас, не может быть ничего ужаснее, как не знать, куда ступить, боясь каждую минуту попасть в капкан.
   — Вот именно в таком положении я нахожусь в настоящее время, тем более что англичане делали громадные приготовления: меня уверяли, что в их войске более пятнадцати тысяч человек.
   — Ого! Нам нелегко будет справиться с ними, наши силы далеко не так значительны.
   — Численность не беспокоит меня, я желал бы только одного: прибыть достаточно рано, чтобы успеть принять все предосторожности в ожидании врага. Большие армии не всегда выходят победительницами, успех зависит от Бога, который всемогущ, и от благоразумных мер, которые надо суметь принять; к тому же мы должны примириться с мыслью, что численность никогда не будет на нашей стороне, надо победить во что бы то ни стало, даже с ограниченными средствами, находящимися в нашем распоряжении.
   Разговаривая так, генерал и его спутник догнали армию и спешили скорее достигнуть места битвы.
   Меренвиль тотчас отправился к своим милиционерам и, пожав руку генералу, стал во главе канадцев; они радостно приветствовали любимого начальника.
   Никто не мог сравниться с графом в умении вести войну в лесу и перелеске — единственный способ войны, возможный в этой стране. Люди, вообще плохо дисциплинированные, тотчас с увлечением стали повиноваться своему вождю, как только убедились в его искусстве; к тому же он был всегда впереди; в несколько месяцев канадцы дисциплинировались так, что стали следовать примеру регулярного войска, между тем как при прежнем начальнике, место которого занял граф, милиционеры до известной степени были недругами солдат.
   Время же все шло, а Шарль не появлялся; он передал главнокомандующему через своего друга, что присоединится к армии не позже трех часов; теперь уже было более пяти, а охотник не появлялся.
   Генерал сильно тревожился; отсутствие Шарля совершенно лишало его возможности действовать, тем более что ему в первый раз приходилось, выйдя из Канады, углубляться внутрь страны и оперировать против неприятеля.
   Монкальм никак не предвидел положения, в котором очутился; французское правительство послало его в Канаду, чтобы предотвратить ужасную катастрофу — неминуемое следствие поражения Диеско в битве при Сант-Сакремане. Генерал покинул пост, занимаемый им в германской армии, и отправился в Канаду; плохие условия, которые он нашел, становились еще хуже от беспорядка, господствовавшего в администрации; следуя примеру Биго, все чиновники крали взапуски, без стыда, среди бела дня; они чувствовали за собой поддержку маркизы Помпадур, далеко не пренебрегавшей взятками, которые Биго и компания посылали ей в Версаль, где она получала их, так сказать, на глазах у короля; к довершению несчастья, во время прибытия генерала страшный голод свирепствовал в Квебеке и других городах.
   Таким образом, ему необходимо было тотчас же приняться за дело, т.е. закупить провиант и водворить хотя бы некоторый порядок в администрации; но когда Монкальм хотел действовать, ему пришлось убедиться, что зло непоправимо: все чиновники, начиная от самых высокопоставленных до самых незначительных, все, за весьма немногими исключениями, участвовали в этом постыдном заговоре, кто из трусости, кто из страсти к легкой наживе.
   Биго, интендант Канады, маркиз де Водрейль, генерал-губернатор колонии, стояли, как было известно всем, во главе заговора, целью которого было погубить Новую Францию, чтобы, пользуясь катастрофой, избегнуть заслуженного наказания.
   К счастью, Монкальм привез в Канаду 1 300 000 ливров и не передал их этим хищникам. Он прямо приступил к делу; эта сумма, в сущности весьма незначительная, позволила ему хотя бы несколько улучшить положение дел и дать на довольно долгое время хлеба тем, у кого его не было.
   Этот способ действия и решительность, выказываемая генералом во всем, — явление, совершенно непривычное в Новой Франции, — принесли Монкальму популярность, и все честные люди, чувствуя его поддержку, собрались вокруг него и сделались не только друзьями, но, так сказать, его пособниками. Мы не преувеличиваем, говоря, что менее чем в два месяца генерала стали обожать все те люди, которых он спас от голодной смерти.
   Краснокожие союзники Франции страдали не менее белых; эти отважные люди, довольствующиеся столь малым, стали преданными друзьями нового Ононтио.
   Приезду генерала в Канаду предшествовала блестящая военная слава; новому главнокомандующему надо было во что бы то ни стало одержать решительную победу, которая выказала бы его в настоящем свете.
   Генерал знал все это и потому сильно тревожился; условия, при которых он начинал кампанию, не походили ни на что виденное им до сих пор; он привык командовать большими массами в знакомой местности, привык иметь дело с опытными войсками; он передвигал их, как шашки, по знакомому полю; зная пути сообщения, реки, мосты, броды, нетрудно было составить план кампании.
   В Канаде условия были совершенно иные; здесь не было путей сообщения, навигация была почти невозможна, на каждом шагу встречались быстрины; приходилось переходить через широкие реки, девственные леса, пустыни, где нельзя было найти провианта; война совершенно преображалась; необходимо было точное знание местности, а именно этого и недоставало генералу; таким образом, ему приходилось идти наудачу, полагаться на указания, часто ошибочные, которые давали лесные охотники иногда нарочно, а иногда по глупости; война была рядом неожиданностей и мелких стычек, следовавших непрерывно одна за другой, пока решительный удар не закончит вдруг кампанию.
   Эти невозможные условия, не похожие ни на что, делавшееся в Европе, сильно затруднили генерала, затруднили его более, чем он сам решался признаться.
   Ему необходимо было победить во что бы то ни стало; он знал это; его враги исподтишка радовались; они с нетерпением ожидали такого же поражения, какое потерпел барон Диеско, чтобы обвинить его и призвать обратно во Францию. Они работали во мраке, создавая препятствия на его пути; они не отступали даже перед изменой, лишь бы низвергнуть главнокомандующего, потому что решительная победа генерала повлекла бы за собой их погибель; их страх был велик; победив, генерал стал бы всемогущ; их грабительство обнаружилось бы, и они не избегли бы наказания.
   Следовательно, представлялось два исхода: погибель Монкальма — в случае поражения, и его полновластие — в случае победы; интенданту и его сообщникам не оставалось никакой надежды. Таковы были разнообразные причины, заставлявшие главнокомандующего тревожиться об отсутствии Шарля Лебо, единственного из всех охотников, которому он вполне доверял.
   Монкальм уже перестал надеяться на возвращение молодого человека; он думал, что тот умер или попал в плен, так как мысль об измене ни на минуту не приходила ему в голову; вдруг, в ту минуту, когда генерал ожидал всего менее, он, к своему несказанному удовольствию, увидал Шарля возле себя.
   — Наконец-то! — воскликнул генерал с радостью.
   — Ничего, генерал, время терпит, нам некуда спешить.
   — Вы уверены в этом?
   — Даю вам честное слово.
   — Это хорошо, — возразил генерал, — но вы знаете индейскую пословицу, что у деревьев есть уши, а у листьев — глаза?
   — Знаю, генерал.
   — Хотите, я остановлю войска? Вокруг нас слишком много людей, мы не можем разговаривать свободно!
   — Это правда, генерал, но лучше несколько стесниться, чем остановить движение колонны; нам еще остается пройти добрых две мили, и надо прийти вовремя.
   — Пожалуй, будем говорить как придется; но мне кажется, я нашел средство… — сказал генерал, смеясь, так как вся его веселость вернулась к нему.
   — Какое средство?
   — Средство говорить, не стесняясь.
   — Гм! Какое же это средство? — спросил Шарль, окидывая взглядом толпу, теснившуюся вокруг них.
   — Средство весьма простое: нам стоит только говорить по-латыни, и наши спутники, правда, услышат нас, но не поймут ничего.
   Охотник засмеялся:
   — Ей-богу, генерал, превосходный способ; никто, кроме вас, не в состоянии выдумать чего-либо подобного.
   — Вы льстец! — И он продолжал на языке Цицерона: — Теперь сообщите мне в подробности все происшедшее и особенно причины, задержавшие вас; я очень беспокоился и уже начал думать, что вы умерли или попали в плен.
   — Право, генерал, вы сами виноваты немного, что я опоздал, — отвечал Шарль тоже по-латыни.
   — Как это? Я пока еще не вижу…
   — Позвольте мне объясниться, генерал.
   — Говорите, я слушаю.
   — Вы не знаете страны, где вам предстоит маневрировать.
   — Это правда, — сказал Монкальм, вздыхая, — между всеми картами, так любезно доставленными вами, нет ни одного снимка с этой местности.
   — Именно этот пробел я и хотел пополнить во что бы то ни стало.
   — То есть как? — спросил генерал с напряжением.
   — Так как карты не было, то оставался один способ добыть ее.
   — Снять ее! — воскликнул генерал.
   — И я сделал это.
   — Как, вы сделали эту карту?! — в радостном удивлении вскричал Монкальм.
   — Да, генерал; признаюсь, это было нелегкое дело.
   — Вполне верю, — сказал Монкальм, сильно пожимая руку молодого охотника.
   — Это потому, что карта, которую я сделал сегодня, не походит на другие карты.
   — Как так?
   — Вы сейчас поймете меня.
   — Говорите, говорите, я не пророню ни слова.
   — Карты, которые я имел удовольствие поднести вам, были сделаны для офицеров, весьма мало знакомых с местностью или вовсе незнакомых с ней.
   — Я заметил, но это не умаляет их цены.
   — Позвольте, генерал, в данном случае было совершенно иное дело; вы вовсе не знаете Канады?..
   — К несчастью, это правда, но я надеюсь…
   — Вот что я сделал: дело было серьезное, потому что вам приходилось маневрировать в местах, вам совершенно незнакомых; я решился снять подробный план со всей страны на десять миль в окружности; все отмечено с величайшим тщанием, я не забыл ни скалы, ни дерева; когда мы дойдем до озера, то изучим местность с картою в руках, и через четверть часа вы будете знать ваше поле действия так же хорошо, как я сам.
   — На этот раз вы спасете мне честь, друг мой; без вас я бы погиб сегодня.
   — Может быть; я не хочу, чтобы ваши друзья могли смеяться над нами.
   — Благодарю, милый Шарль, — сказал генерал, тронутый.
   — Еще одно слово, я вам сейчас доскажу все.
   — Да, это самое лучшее, тогда я буду в состоянии судить сам.
   — Отлично! Я хотел только сказать вам, что доставил охотника, который служит проводником английской армии, это дает нам возможность сделать все приготовления.
   — Это жестокая шутка, — сказал Монкальм, — но на войне всякий старается пользоваться тем, что ему выгодно.
   — И я думал так; этот охотник мой друг, и я позволяю себе просить вашей благосклонности для него.
   — С этой минуты он может рассчитывать на меня, мой милый Шарль; где план?
   — У меня в ягдташе, — отвечал охотник, улыбаясь.
   — Хорошо, я думаю, что пока мы оставим этот разговор; гренадеры встрепенулись, лучше помолчим.
   — Да, не дадим им возможности делать всегда неприятные догадки; пойдемте вперед.
   — Видишь ли, Золотая Пуговица, — говорит один гренадер, — главнокомандующий говорит с Сурикэ на его родном языке.
   — И все-таки ты ничего не понимаешь, — отвечал его товарищ, крутя ус, — я понял, что генерал говорит по-марсельски; кажется, большие господа в Версале не говорят ни на каком другом языке.
   Солдаты расхохотались, и разговор на том и кончился.

ГЛАВА VIII. Где положение становится затруднительным

   Флибустьеры черепашьих островов говорили, что за демаркационной линией не существует мира с испанцами, и поэтому нападали на них всюду, где могли.
   Англичане приняли такую же систему относительно французов в Канаде; таким образом, война никогда не прекращалась; ни договоры, ни капитуляции не имели значения для них, разве только их собственная выгода требовала исполнения поставленных условий. Границы не существовали для англичан, они вторгались на французскую территорию, строили форты среди французских колоний и в случае нужды убивали французских парламентеров, посылаемых к ним для того, чтобы убедить их уважать французские границы.
   Они действовали как настоящие флибустьеры, убивали мирных жителей Новой Франции и сжигали их жилища.
   Дурная администрация колонии помогала англичанам насколько могла и всеми средствами.
   Способ, которым набирались переселенцы в Новую Францию в царствование Людовика XV, делал американскую войну непопулярной, между тем как в Англии война встречалась всеми с сочувствием.
   Вольтер даже не боялся писать, что целое столетие война идет в Канаде из-за нескольких акров льда.
   Теперь стало известно, чего стоят эти несколько акров покрытые снегом и какие несметные сокровища в них заключаются.
   Но англичане, мечтавшие о создании могущественного государства, равного по величине Индии, менее чем через двадцать лет после уступки Канады были жестоко наказаны за свое вероломство и грабительство.
   Американцы ненавидели англичан, которых они знали лучше, чем кто-либо другой, так как были с ними одного и того же племени.
   «Долг платежом красен»: американцы стремились к свободе, они не хотели переносить ни французского, ни английского ига, не чувствуя в себе достаточно силы, чтобы бороться со своей прежней родиной, они вели двойную игру; они заставили англичан вынимать каштаны из огня, и с их помощью освободились от французов, на которых смотрели как на непрошеных пришельцев.
   Когда французы были изгнаны из Канады, американцы, не теряя времени, начали воздвигать батареи против англичан; они вступили в союз с Францией и с ее помощью принудили англичан признать независимость Новой Англии и постыдно сдаться.
   Таким образом, американцы воспользовались помощью англичан, чтобы прогнать французов, а потом помощью Франции, чтобы прогнать англичан и остаться хозяевами громадной территории.
   Игра была ведена тонко; много времени прошло, прежде чем все поняли эту маккиавеллиевскую интригу, — так искусно американцы умели лгать и притворяться. Несомненно, американцы любят только самих себя; теперь покрывало снято, и девиз Монро — «Америка — американцам» не оставляет более сомнения; но все-таки есть еще много людей с некоторым весом, которые, не зная ничего об Америке и ее политике, продолжают верить в дружбу Соединенных Штатов и говорят об их преданности Франции.
   В предыдущей главе мы изложили план кампании, выработанный английским генералом, графом Лондона, который намеревался напасть на французов с четырех сторон.
   Монкальм стремился не допустить исполнения этого плана.
   Наступление французских войск велось так хорошо, что английская армия, еще не вышедшая с места своей стоянки, даже не знала о нем.
   Все английские шпионы, заходившие за французскую оборонительную линию, попадали в руки Тареа, воины которого беспощадно скальпировали и убивали их.
   Между тем Монкальм в сопровождении одного только Шарля обогнал армию, с трудом пролагавшую себе дорогу по лесу, почти непроходимому, и болоту, куда ноги уходили по колено.
   Главнокомандующий направлялся к фронту Карильон, называемому англичанами Тикондерога, и прибыл туда без приключений; в Карильоне его вовсе не ожидали, но комендант весьма обрадовался его прибытию, так как его начинало тревожить одинокое положение, в котором он находился.
   Не теряя ни минуты, генерал — все еще в сопровождении Шарля — отправился с картой в руках осматривать места, с которыми ему было необходимо познакомиться; не прошло и пяти дней, как Монкальм знал все окрестности как свои пять пальцев; карта, доставленная ему Шарлем, была сделана с замечательным старанием и терпением; на ней, как сказал охотник, было обозначено каждое дерево, каждая скала.
   — Кончено! — воскликнул главнокомандующий на пятый день около семи часов вечера, опускаясь с наслаждением в мягкое кресло.
   Генерал не щадил себя все это время, он все желал видеть сам, хотел во всем убедиться, так сказать, осязательно.
   В военных делах нельзя забывать ничего, малейшее нерадение часто влечет за собой страшное несчастье; генерал знал это очень хорошо, поэтому он не решался ни на что, не приняв должных предосторожностей, часто слишком мелочных, но не мог наткнуться на неожиданность; у него, по его словам, лекарство всегда было готово.
   Война без шпионов и разведчиков невозможна, генерал всегда должен знать, где неприятель и что он делает; битва, в сущности, не более как игра в шахматы; надо уметь пользоваться предоставляющимся удобным случаем; поэтому Монкальм, оставляя армию, имел секретное совещание с Бесследным, Белюмером и Тареа; он отправил их в разные стороны с приказанием приходить в Карильон, если будут новости, которые ему нужно знать.
   — Теперь можно отдохнуть, — сказал генерал. — Работа кончена.
   — Уже, генерал?
   — Конечно, ваша карта сберегла мне много труда; слава Богу, мой план атаки готов. Когда прибудет армия, я созову военный совет, и мы двинемся вперед.
   — Ого! Вы не теряете времени, генерал.
   — Ничего не может быть выгоднее неожиданности; неприятель думает, что я еще в Квебеке. Явившись как снег на голову, я докажу ему противное; кстати, есть ли брод между фортом Освего и фортом Онтарио?
   — Есть в начале лета, но теперь, в августе, вода по шею.
   — Хорошо, все-таки перейдем; в случае нужды я пойду первым, главнокомандующий должен служить примером для солдат.
   — Я не спорю, но…
   — Обед подан; пойдемте кушать, вы голодны, друг мой Шарль?
   — Да, порядочно.
   — Я умираю с голоду.
   — Если так, пойдемте.
   — Где сержант Ларутин?
   — Сержант пошел обедать, — отвечал прислуживавший солдат.
   — Спасительное занятие! — сказал генерал, смеясь. — Последуем и мы примеру сержанта; скажи ему, чтобы он тотчас привел ко мне охотника, как только тот придет, хотя бы то было ночью.
   — Слушаюсь.
   Генерал и Шарль с аппетитом принялись за обед.
   — Кстати, — сказал генерал, любивший это выражение, — мне говорили о вас, друг мой Шарль.
   — Обо мне, генерал?
   — Да, и отзывались о вас весьма лестно.
   — Это что-то фантастическое, — смеясь, отвечал молодой человек.
   — Это говорила особа, принимающая в вас живейшее участие.
   — Вы шутите?
   — Нет, честное слово, я говорю совершенно серьезно.
   — Кто же это, генерал?
   — Угадайте.
   — Я не знаю никого; вероятно, какой-нибудь охотник вроде меня.
   — Вовсе нет, это была дама.
   — Дама?..
   — Да.
   — Я знаю только одну даму: хозяйку Белюмера, и не думаю, чтобы вы говорили о ней.
   — Вы скрытничаете со мной, вашим другом; это нехорошо.
   — Уверяю вас, генерал…
   — Не божитесь, попадетесь.
   — Я?!
   — Да; я имел разговор о вас в день выступления из Бельвю.
   — Из Бельвю? — спросил Шарль, краснея. Генерал сделал вид, что не замечает.
   — Я не понимаю, что вы хотите сказать, генерал.
   — Будто бы?
   — В самом деле.
   — Одна прелестная особа; она, по ее словам, вам многим обязана.
   — Я не знаю, кто это; разве только мадемуазель Марта де Прэль, придающая слишком большое значение пустячной услуге, которую мне удалось оказать ей; это сделал бы всякий на моем месте, и, может быть, еще больше…
   — Я припоминаю, что, придя один раз в Квебек, вы были очень взволнованы и сообщили моему родственнику Меренвилю, что на его дом напали ирокезы и что мадемуазель де Прэль очень больна вследствие всего, что ей пришлось перенести.
   — Да, совершенно так.
   — Вот мы и добрались, — заметил генерал, улыбаясь.
   — Нет, генерал, вы напрасно так предполагаете, после этого происшествия я видел эту девушку только издали и никогда не говорил с ней.
   — Это странно.
   — Почему?
   — Потому что, говоря о вас…
   — Что такого особенного она могла сказать обо мне?
   — Ничего, но тон музыку делает, мой любезнейший друг.
   — Я не понимаю…
   — Право, от вас не скоро добьешься исповеди.
   — Разве меня надо исповедовать? — спросил Шарль с несколько натянутой улыбкой.
   — Лучше я повторю вам, что она сказала.
   — Как вам будет угодно.
   — Так вот как вы относитесь к дамам, беспокоящимся о вас!
   — Я не понимаю, как могла беспокоиться обо мне эта дама, знать которую я не имею чести?
   — А между тем это так; она остановила меня в минуту моего выступления из Бельвю и спросила, почему вас нет со мной.
   — Весьма странно!
   — Вовсе не так странно, как вам кажется. Я отвечал, что вы заняты исполнением данного вам поручения, и это успокоило ее; тогда она, краснея и запинаясь, сказала мне, что многим вам обязана, что вы спасли ей жизнь…
   — Я?
   — Я повторяю ее слова; она прибавила, что принимает в вас большое участие и будет радоваться…
   — Я уже слышал это, генерал.
   — И будет радоваться каждой вашей удаче, так как теперь вы не на своем месте…
   — Я очень благодарен мадемуазель Марте…
   — Подождите до конца, что еще будет.
   — Слушаю…
   — Я сказал ей, то есть этой барышне…
   — Да.
   — Я сказал ей, что повторю вам все, что слышал от нее; она отвечала мне, а сама покраснела — совершенно как вы в настоящую минуту…
   — Я покраснел, генерал?
   — Как рак, говоря попросту.
   — И что же?
   — А! Вы начинаете интересоваться?
   — Мы с вами болтаем; не все ли равно в таком случае, о чем разговаривать.
   — Гм! — улыбаясь, произнес генерал. — Тогда эта барышня сказала мне, что ей будет приятно, если я передам вам ее слова.
   — Весьма любезно с ее стороны, что она вспомнила обо мне.
   — Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.
   — Это правда…
   — Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я…
   — В чем же, генерал?
   — Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.
   Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.
   — Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.
   — Нет, это ничего, генерал, — отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.
   — Что было с вами, друг мой?
   — Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.
   — Чуть было не умерли?
   — Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.
   — Простите меня, я не имел дурного намерения.
   — Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.
   — Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил… Вы, следовательно, любите другую?
   — Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.
   — Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?
   — Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия…
   — Вы любите ее?
   — Если бы так, то к чему может привести такая любовь?
   — К вашему счастью, друг мой.
   — Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.
   — Почему же, друг мой?
   — По тысяче причин, генерал.
   — Скажите хоть одну, серьезную.
   — Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.
   — Вы заблуждаетесь.