Эмар Густав. Сурикэ

   — Попросите губернатора, — сказал Биго, обращаясь к швейцару.
   Швейцар приподнял портьеру и произнес:
   — Маркиз де Водрейль.
   Биго встал и, улыбаясь, с самым любезным видом сделал несколько шагов навстречу губернатору.
   Маркиз де Водрейль родился в Канаде; как все креолы, он обладал узким патриотизмом, который делает их врагами французов, рожденных в метрополии; де Водрейль стоял во главе партии креолов и никогда не упускал случая, когда к тому представлялась возможность, притеснять французов. Впрочем, человек честный, но мало развитой, он совершенно подпал под власть интенданта Биго, который делал с ним все, что хотел, не встречая никогда сопротивления.
   — А! Какой попутный ветер занес вас, г-н губернатор, в наши края, — обратился к нему Биго, придвигая кресло. — Дело, должно быть, очень важное?
   — Действительно так, г-н интендант, — отвечал губернатор, садясь.
   — Вы получили известия, г-н губернатор.
   — Из армии, г-н интендант.
   — И эти известия хороши, конечно. Монкальм не из тех людей, который для первого своего дебюта позволил бы разбить себя англичанам. Мне хочется скорее услышать эти известия, в особенности, если они утешительны.
   — Судите о них. Вот в чем дело. Рига де Водрейль, мой брат, которого вы знаете…
   — Он, кажется, подполковник канадских милиционеров?
   — Он должен был быть полковником, его обошли, но оставим это.
   — Он храбрый солдат и храбрый офицер, весьма чтимый в армии.
   — Действительно. Итак, Риго де Водрейль прибыл в Квебек курьером от главнокомандующего.
   — Так это официально?
   — Вполне.
   — Англичане разбиты?
   — Наголову.
   — Я знал хорошо, — произнес интендант, делая гримасу, — я знал хорошо, что Монкальм выйдет победителем.
   — Блистательная победа. Наш главнокомандующий, располагая небольшим количеством людей, взял, почти в присутствии графа Лондона, командовавшего внушительными силами, взял, повторяю, укрепления Шуежена; овладел фортами Онтарио, Освего и Св. Георгия; взял в плен тысячу шестьсот человек, пять военных пароходов, не знаю сколько пушек. Короче сказать, наша победа стоит английскому правительству более пятнадцати миллионов. В руки генерала перешло также громадное количество съестных и боевых припасов и т.д., и т.п. Армия в восторге, энтузиазм не знает границ.
   — И есть из-за чего! — сказал Биго. — Это блистательная удача, и ею мы отомстили за поражение несчастного барона Диеско.
   — О, вполне! Что, вы думаете, мне нужно делать в этих обстоятельствах?
   — Ваша обязанность вполне намечена, господин губернатор, — распространить повсюду это известие; отслужить благодарственный молебен в соборе; раздать милостыню хлебом и деньгами бедным; иллюминировать город, а когда генерал с армией возвратится, дать большой обед и потом бал.
   — Да, все будет так. Меня стесняет одно только.
   — Что же именно?
   — Раздача милостыни бедным.
   — Неужели я более не друг вам, что вас тревожит такое пустое обстоятельство?
   — О, г-н Биго, как вы любезны.
   — Такие пустяки!..
   — Может быть, но эти пустяки меня весьма затрудняли.
   — Теперь вы успокоились?
   — О, совершенно.
   — Раньше двух часов все, в чем вы нуждаетесь, будет доставлено к вам на дом.
   — Благодарю тысячу раз.
   — Не стоит благодарности. Главнокомандующий назначил в точности день своего возвращения?
   — Нет; он говорит только в депеше: «Я возвращусь с армией через несколько дней». Но, конечно, он меня уведомит.
   — Вероятно.
   — Теперь позвольте, г-н интендант, проститься; у меня много дела, надо все приготовить для празднования нашей победы. Конечно, мы ее отпразднуем завтра, сегодня уже очень поздно.
   — Я того же мнения.
   — Итак, до свидания.
   — До свидания, г-н губернатор. — И Биго проводил его до дверей, которые тотчас же затворились.
   Когда Биго возвратился, то он увидел графа сидящим на стуле, который был занят губернатором.
   — Что за несносный этот Водрейль, — проговорил граф.
   — Да, но известия официальны.
   — К несчастью. Делать нечего, приходится притворяться.
   — Я так и делаю, как мне кажется.
   — Вы были удивительно хороши все время вашегосвидания.
   — Вы, значит, одобряете?
   — Другого ничего не оставалось делать; не следует, чтобы враги торжествовали вашу неудачу, делайте вид, что вы в восторге, и они придут в бешенство.
   — Я не доставлю им возможности радоваться, показав свою досаду.
   — Это было бы безумством, и одного этого обстоятельства было бы достаточно, чтобы погубить вас; напротив, надо стараться высказывать как можно живее радость, которой вы не разделяете.
   — Положитесь на меня.
   — Я их проведу. Но вы? Что вы думаете делать?
   — Не знаю. Вы были для меня последней соломинкой, за которую я ухватился; надеюсь отыскать негодяя, так обманувшего меня. Вы выскользнули у меня из рук, и теперь я не знаю, что делать.
   — У вас нет никаких нитей?
   — Ровно никаких.
   — Вот в каком я положении! Не забудьте, что этот негодяй меня знает, а я его не знаю; что у него в руках мои самые драгоценные бумаги.
   — Какого же черта вы носили с собой подобные бумаги?
   — Очень просто, чтобы их у меня не похитили.
   — Вы удивительно успели в этом!
   — Нельзя было предвидеть случая, жертвою которого я сделался.
   — Гм! Я не стану нападать на вас в беде. Есть ли у вас деньги?
   — Вы мне их предлагаете?
   — Если вы нуждаетесь, да.
   — Благодарю вас за такое сердечное предложение, но мне ничего не нужно, при мне есть сумма, которую я, конечно, не издержу. Мне нужно то, чего именно у вас и нет.
   — Быть может, и есть?
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Выслушайте меня; средство, которое я вам предлагаю, может быть, иневажно, но в общем, и оно лучше, чем ничего.
   — Говорите же!
   — В нескольких шагах отсюда есть человек, о котором никто не знает, кто он есть в действительности. Только своего искреннейшего друга я могу свести с ним для переговоров.
   — Благодарю вас за помощь, я не окажусь неблагодарным; впрочем, вы сами знаете, что вы можете вполне рассчитывать на меня вВерсале.
   — Я знаю, вы уже доказали это мне не один раз.
   — Не будем обращаться к этим мелочам, мой друг.
   — Хорошо. Человек, о котором я вам говорю, был одним из лучших агентов сыскной полиции. Я не знаю, по какому случаю Сартин, начальник полиции, так любивший этого человека и имевший к нему полное доверие, внезапно уволил его и препроводил в Канаду с приказанием губернатору сбыть его с рук тотчас по прибытии.
   — Гм! Вероятно, опасались раскрытия какого-нибудь скандалезного дела.
   — Должно быть; губернатор, с которым, как вам известно, я делаю все, что хочу, и который не имеет от меня тайн, показал мне приказание и просил совета, как ему поступить. Я посоветовал ему отвечать, что приказание выполнено, и сказал ему, что беру на себя справиться с этим человеком; он был мне благодарен, так как роль палача не нравится ему.
   — Понимаю.
   — Ни губернатор, ни кто другой не видел этого человека. Во все время его переезда он был заперт в глубине трюма. Его высадили только ночью и по прибытии в тюрьму посадили в секретное отделение. Я был у этого человека и вел с ним долгую беседу. Короче говоря, я спас ему жизнь, и он готов пойти за меня в огонь и в воду.
   — Весьма понятно. Благодаря вам он возвратился с того света.
   — Я сделал его своим шпионом, этот агент производит чудеса, он рожден полицейским и в своем роде великий человек. Если б я вам рассказал все, что он делал для меня, вы не поверили бы, настолько это переходит границы возможного.
   — Вот так находка!
   — Вы в этом скоро сами убедитесь. Благодаря только ему мне удавалось до сих пор разрушать все попытки моих врагов.
   — Каких он лет?
   — Лет сорока, может быть, более, а может быть, менее. Он не имеет возраста; он меняет физиономию, как ему нравится. У него необыкновенный талант; все меняется в нем; ростом он кажется несколько выше или ниже, смотря по обстоятельствам.
   — Значит, он превзошел древнего Протея!
   — Он худ, но обладает геркулесовой силой, я видел, как он выделывал необыкновенные вещи.
   — У него, без сомнения, есть какое-нибудь имя?
   — Подложное, да.
   — Что нужды, настоящее или подложное, лишь бы назвать его как-нибудь, до остального нет дела.
   — Он назвал себя Жак Дусе.
   — Имя как раз подходящее к его деятельности.
   — Живет он на Соборной улице, № 17, под вывеской ювелира; его называют богачом, и в действительности оно так; он недаром работает на меня; с другой стороны, кажется, и коммерция его процветает. Он имеет трех работников, пользующихся его полным доверием и заслуживающих того. Благодаря этому он может отлучаться, когда ему угодно и на неопределенное время. Он занимает весь дом, который достаточно велик и разделен на две половины, совершенно отдельные одна от другой. Покупатели входят через лавку, когда же я желаю его видеть, то вхожу через глухой переулок. В этом переулке, как вы увидите, ни справа, ни слева нет окон или дверей.
   — Черт возьми! Если нет ни дверей, ни окон, то как же входят простые смертные, а не чародеи?
   — Подождите же, нетерпеливый. В глубине переулка перед собою вы увидите сероватую плиту, немного отличающуюся от прочих. Вы крепко налягте на нее, потайная дверь растворится, и вы войдете.
   — Это весьма просто сделать днем, а ночью?
   — Я посещаю Дусе только по вечерам.
   — Но тогда…
   — Ну вот вы и затрудняетесь в пустяках, разве для ночи не существует фонаря?
   — Правда, я и забыл об этом.
   — Не ходите к нему раньше восьми часов вечера. Я уведомлю его о вашем посещении и, кроме того, дам вам рекомендательное письмо.
   — Еще рано, и я не знаю, что мне делать весь день.
   — Прежде всего мы позавтракаем, потом, если есть у вас визиты, вы их сделаете.
   — И в самом деле, мне нужно побывать в двух или трех домах.
   — Инкогнито?
   — Конечно.
   Вечером, ровно в восемь часов, граф Витре вошел в переулок, налег на плиту, потайная дверь отворилась, и он проник в дом ювелира.
   — Посмотрим, не буду ли я на этот раз более счастлив? — переступая порог потайной двери, проговорил граф.

ГЛАВА XIII. Что произошло у порогов Лося между Мрачным Взглядом и Сурикэ

   Генерал прибыл в назначенный им день в Карильон, где ему хотелось, прежде чем вступить в Квебек, окончить укрепления. Он предчувствовал, что рано или поздно эти укрепления послужат ему против англичан.
   Граф Меренвиль, видя кампанию оконченной, распустил своих милиционеров. Они как поселяне поспешили скорее по домам, чтобы заняться уборкой урожая, их единственного богатства.
   Графу Меренвилю также хотелось вернуться поскорее в Бельвю, где его ожидала семья.
   Он сообщил свое желание Монкальму.
   — Кузен, — сказал генерал, — я сожалею, что вы раньше не подумали о своем возвращении. Ваши милиционеры проводили бы вас до Бельвю, тем более что большая часть из них — ваши соседи.
   — Это правда, — отвечал граф, — но мне только сегодня пришло в голову, что я мог вернуться по одному пути с моими солдатами.
   — Как быть? Вы не должны ехать один, это было бы безрассудством, и я не допущу вас до него.
   — Быть убитым, сражаясь, — хорошо, но и я не желал бы быть умерщвленным; если б я мог найти Бесследного!
   — Он здесь, — отвечал генерал, — ничего нет проще, как пригласить его. Но одного человека очень мало.
   — Что же делать? На войне как на войне!
   — Да, но это не война, не будем смешивать.
   В ту же минуту вошел Шарль Лебо, как будто выжидавший подобного случая.
   — Здравствуйте, любезнейший Шарль, — обратился к нему, улыбаясь, генерал. — Быть может, вы выведете нас из большого затруднения, в котором находимся граф и я.
   — В чем дело, господа? — спросил Лебо.
   — Вы знаете, где Бесследный?
   — Он в крепости, генерал. Мы должны выступить сегодня ночью вместе с Тареа, и я именно пришел к вам просить отпуск. В окрестности Трех Рек мне назначено свидание, которого я не желал бы пропустить.
   — Разве вождь уводит своих воинов с собою?
   — О нет, генерал, он знает, что вы нуждаетесь в них, и берет с собой только десять человек.
   — Итак, вы едете?
   — Сегодня же ночью, генерал, если вы позволите. Вместе с тем я желал бы спросить вас, когда вы возвратитесь в Квебек.
   — Не ранее 15 сентября.
   — 16 сентября я к вашим услугам, генерал.
   — Благодарю, мой друг, я рассчитываю на вас.
   — Я иду уведомить Бесследного, что вы желаете говорить с ним.
   — Теперь бесполезно.
   — А!.. Очень хорошо, генерал.
   — Вот в двух словах, о чем у нас шла речь: г-н Меренвиль желает возвратиться в Бельвю, где он давно не был; я не хочу отпустить его одного.
   — И отлично делаете, генерал. Граф не доехал бы, в дороге у него содрали бы кожу с черепа.
   — Вы видите, что я был прав, кузен.
   — Я думаю, почему бы графу не отправиться с нами, — проговорил Лебо, — считая и его, нас было бы четырнадцать решительных людей; слишком смелы были бы те, кто попытался бы вступить с нами в бой.
   — Шарль прав, с таким конвоем можно пройти всюду.
   — Только я должен предупредить графа, что мы отправляемся скоро и что, кроме оружия, берем с собою только самые необходимые вещи.
   — С благодарностью соглашаюсь. Я так же, как и вы, ничего не возьму с собою, кроме ягдташа. Кузен пришлет после мой багаж.
   — Разумеется. А вашего друга, Мишеля Белюмера, разве вы оставите здесь? — спросил генерал, улыбаясь.
   — Ах, Боже! Я и забыл о моем старом товарище, надо пойти предупредить его, он никогда не простил бы меня, если бы я ушел без него.
   — Теперь вас пятнадцать, — произнес генерал, — и все хорошо знают пустыню и привыкли к борьбе с индейцами, и никому не придет глупая мысль попытаться остановить вас на вашем пути.
   — Как знать, генерал, — произнес, смеясь, Лебо.
   — Тем хуже для них, их порядком вздуют.
   — По меньшей мере, постараемся.
   — Кстати, в котором часу вы думаете тронуться в путь?
   — Между десятью и одиннадцатью часами.
   — Отлично, вы слышите, граф? Объясните мне, пожалуйста, — продолжал генерал, обращаясь к Лебо, — отчего вы, лесные обитатели, предпочитаете путешествовать ночью, а не днем, как это делают люди в цивилизованных странах.
   — Причина весьма простая, генерал: ночью гораздо тише, малейший шум слышен на далекое расстояние. Так как нами руководит, главным образом, слух, а не зрение, то нам гораздо легче путешествовать ночью. Большая часть неожиданных нападений случается днем и почти всегда удается, тогда как ночью они почти невозможны; нам знаком малейший шум пустыни, и мы всегда узнаем причины его.
   — Благодарю, мой друг. Кстати, не забудьте, господа, что я жду обоих вас к обеду ровно в шесть часов. Надеюсь видеть вас около себя в продолжение краткого времени, которое нам остается провести в крепости.
   Генерал пригласил шевалье Леви, Бугенвиля, Бурламака и некоторых других; вечер вполне удался.
   В половине одиннадцатого граф Меренвиль пожелал проститься; все офицеры, с генералом во главе, выразили намерение проводить их до крепостных ворот.
   Краснокожие, Тареа и два охотника, ожидали их на валу.
   Прощание было самое задушевное. Потом отворили крепостные ворота, путники вышли и через десять минут исчезли в лесу.
   Путешествие было скорее похоже на прогулку. Ничто не потревожило покоя путников. Блистательная ли победа, одержанная французами, удивила ирокезов и побудила их не предпринимать ничего безумного, или, что всего вероятнее, индейцы, видя, с кем придется иметь дело, не желали подвергать себя опасности потерпеть поражение? Путешествие продолжалось двенадцать дней. На двенадцатый день, около трех часов, после обеда, путешественники заметили высокие строения Бельвю.
   Граф Меренвиль с сильнейшею радостью увидел столь любимую им дачу, которая показалась окруженною игристыми лучами солнца.
   Граф просил своих друзей, как белых, так и краснокожих, отдохнуть несколько часов в его доме.
   Все согласились с радостью; один Шарль Лебо не принял бы этого приглашения, если бы не боялся огорчить графа, уклоняясь от любезного предложения, сделанного графом ему и его товарищам.
   Шарль Лебо, желая сделать графу что-либо неожиданно приятное и зная, сколько времени семейство графа ждало его с нетерпением, бросил несколько слов Тареа, предводителю маленького каравана.
   Тареа улыбнулся и сказал одно слово, которое индейцы любят употреблять, так как оно лаконично:
   — Хорошо! — И потом прибавил: — Брат никогда не забывает своих друзей.
   Один из индейцев побежал вперед. Граф де Меренвиль не заметил этого.
   Путешественники были не далее как на расстоянии ружейного выстрела от дома, когда заметили группу людей, приближающихся им навстречу. Немного впереди шли четыре дамы. В нескольких шагах позади выступали по-военному человек тридцать вооруженных людей, служивших конвоем дамам. В конце следовали слуги и дети.
   Встреча была самая трогательная. Целовались, плакали, но плакали слезами радости.
   Милиционеры кричали бесконечное «ура», и слуги тоже надсаживались, желая перекричать друг друга. Это был настоящий семейный праздник. Все спрашивали и никто не отвечал. Радость была сверхъестественная. Граф совершил настоящее триумфальное шествие в свой дом, который был ему теперь дороже, чем когда-либо.
   — Как же вы узнали о моем приезде? — спрашивал граф жену, целуя ее.
   — Нас предупредил гурон. Он сообщил нам, что вы возвращаетесь живы и здоровы.
   Граф тотчас догадался, кто мог придумать эту милую шутку.
   — Благодарю, — обратился он к Лебо, взяв его за руку. Молодой человек стал было возражать.
   Но Тареа вмешался:
   — Полковник прав, Сурикэ сказал вождю, он, красный человек, не знал обычая белых; охотник напомнил.
   Молодой человек опустил голову и не возражал более.
   Все было приготовлено так, чтобы принять гуронов как можно лучше.
   Граф пригласил Бесследного и Белюмера, чтобы помешать Шарлю Лебо уклониться от приглашения.
   Молодой человек не смел отказаться.
   Но не успел он согласиться, как Бесследный и Белюмер раздумали, говоря, что они, лесные обитатели без всякого образования, будут только стеснять всех своим незнанием светских приличий и что предпочитают остаться с краснокожими друзьями, с которыми им нечего стесняться.
   Граф употребил все усилия, чтобы заставить их переменить мнение, но все было напрасно, и он должен был исполнить их желание.
   Отказ охотников опечалил графа, так как он относился с уважением к этим храбрым, скромным и преданным во всех обстоятельствах людям.
   Сурикэ, как его называли другие охотники, попробовал было также взять свое согласие назад, но как только он заикнулся, граф заставил его замолчать, обратившись к нему со следующими словами:
   — Вы не имеете никакой серьезной причины отказываться, так как уже не в первый раз вы делаете мне честь обедать у меня; если вы сегодня откажетесь, мне не только будет больно, но я даже сочту это за обиду.
   — О, граф! Можете ли вы предполагать во мне такие намерения?
   — Я, право, не знаю. Вы так скромны во всех обстоятельствах, что неизвестно, чего держаться с вами. Вы скрываете все, что делаете хорошего, с таким старанием, как будто вы совершаете какие-нибудь преступления.
   — О, граф! Вы заходите слишком далеко, — отвечал Сурикэ с улыбкой.
   — Так, например, вам пришла в голову великолепная мысль, и только вам одному она и могла прийти; вы же пытались приписать ее вождю, но он хорошо вас знает и не принял эту ответственность на себя; вы видели, я ни на минуту не сомневался в ваших намерениях.
   — О! Это такие пустяки, и не стоит им придавать так много значения.
   — Как, вы называете пустяками внимание, доставившее мне возможность часом раньше увидеть свое семейство?!
   — Вы правы, граф, — отвечал Сурикэ, улыбаясь, — приношу извинения.
   — В добрый час, вот таким я вас люблю. Не забывайте же, что я преданный вам друг и желаю, чтобы вы считали мой дом своим. А то я рассержусь серьезно.
   — Будьте уверены, граф, что я готов сделать невозможное, чтобы только быть вам приятным; но не забывайте, что я не более как простой охотник.
   — Хорошо, хорошо. Если вы теперь обитатель лесов, то только потому, что вам так нравится, но вы будете совершенно другим, если пожелаете.
   Разговор на этом прервался.
   — Я должен был уйти один из Карильона, — проговорил про себя охотник, оставшись наедине, — и если бы я последовал моему первому движению, я не был бы сегодня в таком затруднении, в каком нахожусь теперь; но этого более со мной не повторится, я приму все предосторожности.
   И с задумчивым видом он отправился прогуляться по деревне.
   Лебо не видел или, может быть, не желал видеть Марту де Прэль, которая рассматривала его с большим вниманием и, казалось, была очень недовольна, что молодой человек ушел, даже не поклонившись ей.
   За обедом Лебо был единственным посторонним лицом. За столом он сидел по правую сторону госпожи де Меренвиль; напротив сидела Марта де Прэль.
   Все шло хорошо во время обеда. Были веселы; болтали через пятое на десятое, не заботясь об ответах.
   Но за десертом обстоятельства изменились.
   Графиня и ее дочь просили Меренвиля рассказать им подробно все, что с ним произошло во время кампании.
   Граф отнекивался, но дамы настаивали, и пришлось исполнить их просьбу.
   — Гм! — проговорил граф, бросая украдкой взгляд на Шарля Лебо, обратившего, как казалось, все свое внимание на прекрасное яблоко, которое он чистил. — Господин Лебо, — продолжал граф лукавым тоном, обращаясь к молодому человеку, — гораздо лучше меня передаст вам этот рассказ.
   — Я? — отвечал Лебо. — Вы шутите, граф. Я не более как безвестный солдат, роль которого была ничтожна. Я очень мало вынес воспоминаний из этой славной кампании и прошу графа оставить меня в тени, как и следует, а также просил бы позволить мне, с разрешения дам, уйти на лужок, который напротив дома, выкурить там мою трубку.
   — Я в отчаянии, что должен отказать вам, любезный Лебо, — отвечал граф, улыбаясь, — дамы желают вас удержать; тем более и мне вы необходимы. Вы подтвердите некоторые подробности, которые, конечно, вам более известны, чем мне.
   — Господин Лебо, вы нам доставите большое удовольствие, оставшись здесь, — проговорила графиня.
   Остальные дамы присоединились к ней.
   Молодой человек понял, что попался. Он молча поклонился и уткнулся носом в тарелку, несколько смущенный шутками графа.
   — Ну, нечего делать! Он сам заставляет рассказать вам, любезнейшая жена и дети, чем главнокомандующий и армия, не говорю уже о себе, обязаны этому безвестному солдату.
   — Граф, вы доставляете себе злое удовольствие мучить меня, но дамы сумеют понять преувеличение и…
   — Кто вам сказал, что я преувеличиваю, любезный Лебо, я говорю простую истину, лишенную всякой искусственности.
   — Мы это увидим, граф, — отвечал молодой человек, стараясь говорить шутливым тоном.
   — Господин Лебо, — проговорила с плутовской улыбкой Марта де Прэль, — мой опекун говорит всегда правду, и объявляю заранее, что я всему поверю, что бы он ни сказал.
   — Отлично сказано, — весело сказал граф.
   — Мы присоединяемся к Марте, — проговорили другие дамы.
   — Хорошо! Подождите и увидите, — произнес Лебо несколько сухо.
   — Мы вас слушаем, граф, — сказала Марта, бросив особенную улыбку Шарлю.
   — Я готов, — отвечал граф.
   И он начал свой рассказ. Граф рассказал все просто, без напыщенности, но ничего не опуская; он не забыл повторить слова главнокомандующего, что успехом кампании обязаны молодому человеку.
   Слушатели удивлялись и восклицали. Все взоры были обращены на молодого охотника, который старался сохранить хладнокровие, хотя и был буквально как на иголках.
   Когда граф дошел до трогательного эпизода переправы через реку, бледные, взволнованные, с глазами, полными слез, дамы поднялись и окружили рассказчика, так же взволнованного, как и они сами.
   — Я это предугадывала! — сказала Марта с невыразимым волнением. — О, г-н Лебо, как нам благодарить вас за спасение нашего отца!
   — Ах, как это прекрасно, как это дивно, какое самопожертвование! — вскричали дамы, смеясь и плача в одно и то же время.
   — Господин Лебо давно уже зарекомендовал себя! — восторженно воскликнула Марта. — Разве не он спас меня! И, однако же, он не только позабыл об этом, но даже, без сомнения, чтобы избежать моих благодарностей, прикидывался, будто не узнает меня.
   — А! Мадемуазель, — проговорил Лебо печальным тоном, — я не заслуживаю ваших упреков.
   — Нет, господин Лебо, вы их заслуживаете, — произнесла Марта с улыбкой, смягчившей ее слова.
   — Вы правы, Марта, — сказал граф, весело смеясь, — будьте немилосердны к этому безвестному солдату, который подает советы главнокомандующему и от нечего делать спасает своих друзей. Я никогда не был так близок к смерти, как тогда; меня и теперь еще бросает в дрожь, когда я вспомню об этом.
   — Бедный папа, — проговорили молодые женщины, — вы думали о нас, не правда ли?
   — Придя в чувство, моими первыми словами было: благодарю за жену и детей.
   — И это правда? — спросила Марта.
   — Спросите г-на Лебо, дети.
   — Говорите, г-н Лебо, — обратилась к нему Марта с очаровательной улыбкой.
   — Я должен сознаться, что все это так; но только граф немного преувеличил мои заслуги; признательность ввела его в заблуждение.