Страница:
Опыт убеждал мастеров пропаганды, что любая победа над умами собравшихся будет тем надежнее, чем они вернее создадут иллюзию утраты самоконтроля над собой. Так, чтобы обычный человек, не имеющий подобного опыта ораторства, мог сказать: «Разве можно на таком накале страстей говорить не то, что думаешь на самом деле? Этот оратор – честный и искренний человек!»
Возможно раздражительность Троцкого и даже его нервная болезнь усиливали его способность побеждать в спорах и завоевать умы людей. Раздражительный характер лишь помогал ему брать на вооружение и применять в выступлениях те приемы, которые он так тщательно изучал у других ораторов, когда те громили своих политических противников, издеваясь над ними и изображая их глупцами. Воспоминания о кошмарах и прекрасных картинах, возникавших в его сознании во время эпилептических галлюцинаций, помогали ему создавать яркие образы и говорить страстно о трагедии страдающего народа и восхищенным, самозабвенным тоном о приближавшихся великих переменах.
В то же время каждое подобное выступление, в котором оратор превращался в медиума возбужденной до крайности аудитории, отдавая себя во власть разбушевавшихся страстей и едва не теряя контроль над рассудком, требовали огромной самоотдачи и подвергали организм предельным перегрузкам. Нередко подобные ораторы покидали собрания в состоянии полного изнеможения. До такого состояния доводил себя нередко и Троцкий.
Однако перегрузкам подвергался не только физический организм оратора, но и его сознание. Актерство политика отличается от деятельности артиста еще и тем, что граница между жизнью и ролью у политического деятеля зачастую размывается. Так, привычка к политической мимикрии стала второй натурой Муссолини. Рафанелли обнаружила, что «у него была раздражающая привычка менять свои взгляды в течение разговора, чтобы они соответствовали тому, что она высказывала; другие люди позже подтвердили, что он обычно принимал точку зрения того человека, с которым он говорил последний раз». Муссолини жаловался Рафанелли, что порой «он сам не понимает себя».
Привычка менять свои высказывания в соответствии с переменчивыми настроениями слушателей в конечном счете вела к беспринципности. Виртуозное умение подлаживаться под настроения собрания и в то же время лидерствовать в этом собрании, провозглашая упрощенные и яркие формулы, могло заводить оратора в опасную ловушку. Брошенные в зал «для красного словца» фразы через день могли вернуться оратору бумерангом в иной аудитории, возмущенной необдуманными заявлениями краснобая.
В подобные западни, порожденные собственной страстью к «красному словцу», нередко попадал и Троцкий. Объясняя, почему он так часто в жизни менял свои оценки по целому ряду предметов, Троцкий писал, что он сначала с трудом принимал новые для него предметы и суждения и нередко с порога отвергал их, а затем после внутренней борьбы принимал то, чему сначала сопротивлялся.
Троцкий так объяснил свою первоначальную неприязнь к Парижу, собраниям картин и скульптур в музеях этого города. Также он объяснял и свои политические метаморфозы, замечая: «В сущности, я сопротивлялся революции, а затем марксизму, как в течение ряда лет сопротивлялся Ленину».
Развивая эти объяснения, Дейчер писал: «Снова и снова мы увидим, что в нем работает такой психологический механизм: он сталкивается с новой идеей, на которую он должен отреагировать. Однако сначала он сопротивляется этой идее с надменным упрямством, его сопротивление возрастает по мере того, как идея становится привлекательной, но он подавляет скрытые сомнения и колебания. Потом его внутренняя оборона рушится, его самоуверенность исчезает, но он все еще слишком горд или же недостаточно убежден, чтобы как-либо проявить уступчивость. Пока еще нет никакого внешнего проявления той борьбы, которая происходит в его уме. Потом в нем укрепляется новое убеждение и, казалось бы, в один миг преодолевает его дух противоречия и его тщеславие. Он поражает своих оппонентов не только тем, что полностью и спокойно капитулирует, но и энтузиазмом, с которым он принимает их дело, и часто неожиданными и далеко идущими выводами, которые он извлекает из их аргументов».
Эти объяснения выглядели бы убедительными, если бы они не игнорировали одно важное обстоятельство. Отвергая что-либо с порога, Троцкий не ограничивался внутренними сомнениями, вполне оправданными для любого человека, впервые столкнувшегося с новыми для него предметами или воззрениями. Он не заявлял о своем незнакомстве с той или иной идеей и не просил времени на размышление по поводу малознакомых ему вопросов. Кумир собраний не мог позволить себе публичного признания своей некомпетентности в каком-либо вопросе или допущения своего интеллектуального несовершенства. Он создавал впечатление всезнайства и, немедленно реагировал на любую новую идею и информацию, стараясь продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство.
Как человек, привыкший лидерствовать в аудитории, Троцкий спешил выступить с ярким, нередко уничтожающим, а порой и оскорбительным заявлением в адрес того или иного человека или высказанной им идеи. После такого заявления Троцкий становился пленником своего красноречия, даже если последующие события показывали явную ошибочность его красивых, но поспешных оценок. Однако Троцкий избегал публичного признания своих ошибок и разбора их, предпочитая ошарашить окружающих внезапной сменой своих взглядов и фейерверком новых красивых фраз в пользу того, что он недавно осуждал.
Вряд ли достаточны и объяснения Троцкого (а также Дейчера) о том, что его многочисленные смены в суждениях и политических позициях объяснялись его упрямством, которое постепенно им преодолевалось. Последующие события в его жизни показывали, что не упрямство, а ориентация на политическую конъюнктуру была причиной многих перемен в его позициях. Впрочем, подобными политическими метаниями отличились многие из прославленных лидеров, следивших за сменой общественных настроений и стремившихся оставаться на гребне волны людских симпатий.
Выдающийся политический деятель и блистательный оратор того времени Уинстон Черчилль, начав свою политическую жизнь консерватором, перешел в либеральную партию, чтобы затем вернуться в консервативную, постепенно сместившись на ее правое крыло. Социалист Бенито Муссолини совершил политическую метаморфозу, покинув ряды социалистической партии, создав фашистское движение, а после фашистского переворота беспощадно преследуя социалистов и коммунистов. Эти и другие многочисленные примеры такого рода свидетельствовали о том, что безоглядная ориентация на переменчивую стихию людских страстей вела к беспринципности тех, кто превратился в профессиональных звезд политической эстрады.
Руководители небольшой социал-демократической партии России, действовавшей у себя на родине в условиях подполья, вряд ли задумывались о всех опасностях, которые подстерегали тех, кого они выдвигали на исполнение первых ролей в устной агитации. Осень 1902 года еще не закончилась, а Троцкий был направлен руководством РСДРП в другие центры зарубежной эмиграции. Там он принял участие в дебатах с идейными противниками марксизма. Ссылаясь на впечатления очевидцев, Дейчер писал: «Риторические приемы, которые часто портили его письмо, делали его речь еще более драматичной. Казалось, что он внутри себя переживает драматичный спектакль, где действующие лица преувеличенных размеров участвуют в гомерических битвах, достойных полубогов. Возвышаясь над толпой и чувствуя, что множество глаз устремлены на него, а он сам атакует множество сердец и умов тех, кто был внизу – он был в своей стихии. Современник описывает этого худого, невысокого человека с большими яростными глазами, большим чувственным ртом неправильной формы, который взгромоздился на трибуну, как хищная птица».
Троцкий выступал на собраниях революционных эмигрантов в Брюсселе, Льеже, городах Швейцарии и Германии, Париже. Его выступления пользовались успехом. 23-летний молодой человек, который еще несколько месяцев назад был ссыльным в затерянном в Сибири Верхоленске, превратился в звезду публичных дебатов, происходивших среди российских политэмигрантов. Неудивительно, что его прежняя жизнь казалась ему далекой и давно завершенной.
Забыта была и Александра Соколовская. Она и дети от брака с ней оставались в далекой России. Троцкий объяснял разрыв с Соколовской тем, что «из-за границы я едва мог переписываться с ней. Для нее наступила затем вторая ссылка. В дальнейшем мы встречались только эпизодически. Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу».
Теперь Троцкого окружали другие люди, знавшие его не как новичка революционного кружка, а видевшие в нем посланца высших руководителей российской революции. Среди его восторженных слушателей была и русская студентка Наталья Ивановна Седова. По поручению революционной колонии в Париже она нашла ему комнату в доме, где жила сама. По ее словам, выступление Троцкого «было очень успешно, колония была в восторге, молодой искровец превзошел ожидания».
Во время его пребывания в Париже Седова знакомила Троцкого с городом, его художественными музеями. Однако Троцкий не был очарован столицей Франции. Седова записала в своем дневнике: «Общее впечатление у него от Парижа: «похож на Одессу, но Одесса лучше». Поскольку по европейским городам Троцкий проехал «галопом», то к этому времени он хорошо знал лишь несколько населенных пунктов планеты: Одессу, Николаев, Елизаветоград, Верхоленск, Яновку и Усть-Кут.
Однако Седова решила ознакомить Троцкого с Парижем так, чтобы он отдал должное тогдашней признанной столице европейской культуры. Она упорно преодолевала снисходительное отношение Троцкого к Парижу и сокровищам мировой культуры, собранной в его музеях. В процессе приобщения Троцкого к парижской жизни молодые сблизились и вскоре стали мужем и женой.
Стремительные перемены в личной жизни Троцкого происходили одновременно с не менее быстрыми изменениями в его политической карьере. Его успехи в ходе публичных выступлений убедили Ленина и других в том, что Троцкого необходимо иметь на стороне сторонников «Искры» по мере приближения II съезда партии, на котором были неизбежны острые и жаркие споры. Весной 1903 года Ленин внес предложение о введении Троцкого в состав редколлегии «Искры».
В своем письме Г.В. Плеханову В.И. Ленин 3 марта 1903 году ссылался на то, что Троцкий «работает для «Искры» самым энергичным образом, читает рефераты (пользуясь при этом громадным успехом)». Отметил Ленин и то, что Троцкий уже не раз публиковался в «Искре». Зная же об отношении Плеханова к литературному стилю Троцкого, Ленин писал в своем письме: «Недостатки стиля дефект не важный. Выровняется». Кроме того, он указывал Плеханову, что коллективное обсуждение работ Троцкого лишь пойдет ему на пользу: «Сейчас он принимает «поправки» молча (и не очень-то охотно). В коллегии будут споры, голосования, и «указания» примут более оформленный и настоятельный вид».
Кандидатуру Троцкого поддержали В.И. Засулич и Ю.О. Мартов. Узнав о письме Ленина Плеханову о Троцком, Мартов поспешил написать 10 марта письмо Аксельроду, в котором говорилось: «Владимир Ильич предлагает нам принять в редакционную коллегию на полных правах известное вам «Перо». Его литературные работы обнаруживают несомненное дарование, он вполне «свой» по направлению, целиком вошел в интересы «Искры» и пользуется здесь (за границей) большим влиянием, благодаря недюжинному ораторскому дарованию. Говорит он великолепно – лучше не надо. В этом убедился и я, и Владимир Ильич. Знаниями он обладает и усиленно работает над их пополнением. Я присоединяюсь к предложению Владимира Ильича». Аксельрод, запомнивший Троцкого после его недавнего визита к нему, также поддержал его кандидатуру.
Таким образом четыре из шести членов «Искры» настаивали на включении Троцкого в состав ее редколлегии и в случае успеха их предложения он оказался бы в числе ведущих руководителей партии.
Однако фактический лидер «Искры» и РСДРП Г.В. Плеханов решительно выступил против большинства. Более того, когда Засулич привела Троцкого в редакцию для участия в ее заседании, Плеханов стал решительно возражать против его присутствия, и Троцкий вынужден был удалиться.
Некоторые биографы Троцкого пытались объяснить позицию Плеханова его упрямством и даже завистью к молодому революционеру. Дейчер даже воспроизвел сомнительный анекдот о том, что якобы Плеханов в ответ на восторженное заявление Засулич: «Троцкий – гений», объявил: «Я это ему никогда не прощу». (Хотя И. Дейчер не настаивал на достоверности этого рассказа, Д. Волкогонов повторил его без всяких оговорок.) Недава же объясняет поведение Плеханова его глубоким антисемитизмом. Логика израильского ученого такова: хотя Плеханов не мог не заметить цветистые обороты и помпезность выражений в статьях Троцкого, но ведь именно такой стиль письма антисемиты приписывают евреям; стало быть, неприязнь Плеханова к перу «Пера» было явным проявлением антисемитизма.
Несмотря на то что по меньшей мере каждый второй в руководстве РСДРП был евреем, до появления Троцкого никто из них не жаловался на антисемитизм Плеханова. Сомнительные обвинение в адрес Плеханова и еще более сомнительные рассказы о его зависти к Троцкому имеют целью создать впечатление, что Троцким нельзя было не восхищаться, и люди, раз узревшие его, могли после этого отправляться на ближайшее кладбище и спокойно умирать, потому что более прекрасного зрелища им уже не суждено было увидеть. Если же взглянуть на Троцкого не глазами очарованных им людей, а так, как его увидел Плеханов, автор блестящих философских трудов и революционер с огромным опытом партийной работы, то оснований для особого восторга не должно было бы быть. Что мог дать новый сотрудник «Искре»? Его литературный стиль был далек от совершенства, и, кроме банальных в социал-демократической среде нападок на самодержавие и российский патриотизм, а также не менее шаблонных рассуждений о русской деревне, утопающей во мраке невежества, он вряд ли мог предложить что-либо читателям революционной печати. В отличие от Парвуса эмигрант из России не владел уникальной экономической информацией и ему надо было еще немало учиться, чтобы стать экспертом по проблемам мирового рынка.
Возможно, что Плеханову могла также претить склонность Троцкого к противопоставлению «сильной личности» «толпе» и его самомнение, проявлявшееся и в его литературном творчестве, и в личном поведении. Ведь именно эти качества российской интеллигенции осуждал он в своей работе «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», написанной в 1895 году. Было очевидно, что на Плеханова не произвели никакого впечатления сообщения об успехах выступлений Троцкого. Таким образом, несмотря на успехи на ораторском поприще, положение новой звезды на социал-демократическом небосклоне было непрочным.
Тем временем приближалось время открытия II съезда РСДРП. На нем партия собиралась принять свою программу и определить свой политический курс на ближайшее время. Подготовка к съезду сопровождалась напряженной внутренней борьбой между представителями различных направлений в партии.
Внутри РСДРП были сильны противоречия между сторонниками «Искры» (то есть теми, кто выступал за единую централизованную партию) и их противниками (прежде всего члены «Бунда», выступавшие за превращение партии в федерацию из национальных образований). Накануне съезда Ленин подготовил план его проведения. Он исходил из того, что на съезде будет около 32 сторонников «Искры», 8 антиискровцев и 11 «неопределенных». Однако ситуация усугублялась тем, что среди «искровцев» не было единства, что вскоре проявилось на II съезде РСДРП, открывшемся 17 (30) июля 1903 года в Брюсселе, а затем продолжавшемся в Лондоне.
С первых заседаний съезда Л.Д. Троцкий, представлявший Сибирский союз, развил большую активность. Он выступил с целью изменить повестку дня и поставить вопрос о «Бунде» «не как самостоятельный вопрос, а как часть организационного вопроса, а поэтому первоочередного больного вопроса». Как подчеркивал И. Дейчер, дискуссия по «Бунду» происходила «всего через несколько месяцев после большого погрома евреев в Кишиневе. Подозрительность и болезненная восприимчивость евреев усилилась, и это отразилось в поведении «Бунда».
Еврейские погромы, в ходе которых было большое число человеческих жертв (50 убитых и несколько сот раненых и увечных), произошли в Кишиневе 6 и 7 апреля 1903 года. Газеты утверждали, что телеграмма министра Плеве, перехваченная за рубежом, доказывала его своевременную осведомленность о готовившихся погромах. В ряде статей «Искра» сурово осудила погромы, возложив ответственность за них на правительство. Кишиневский погром стал памятной вехой в повествовании о судьбе евреев в России. Уже в советское время поэт Уткин свою поэму о кишиневском портном Мотэле Блохе начал с рассказа о погроме, в котором погибли родственники главного героя.
После кишиневского погрома представители «Бунда», прибывшие на съезд, считали деятельность РСДРП по защите прав еврейского населения недостаточной. Они настаивали на особом статусе «Бунда», как единственной организации, работающей среди еврейских рабочих. Руководители же «Искры» считали, что следует уже в начале съезда отвергнуть принцип федеративного построения партии, отстаиваемый «Бундом». Мартов, Троцкий и ряд других евреев – членов партии, не входивших в «Бунд», внесли резолюцию против сохранения его особого статуса в РСДРП. Эта резолюция была одобрена съездом.
Однако требования об особом положении в РСДРП ряда сторонников социал-демократической идеи не ограничились членами «Бунда». Это проявилось в ходе обсуждения первого пункта повестки дня. Все члены редакции «Искры», кроме Ленина и Плеханова, поддержали формулировку пункта, предложенную Мартовым, в соответствии с которой членом партии мог быть всякий, кто принимает ее программу и оказывает ей регулярное личное содействие под руководством одной из партийных организаций. Ленинская же редакция этой статьи предусматривала, что членом РСДРП может быть всякий, кто признает ее программу и поддерживает партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций.
Отвергая предложение Ленина, сторонники формулировки Мартова, по сути, отстаивали особое положение для тех, кто не желал реально работать в партийных организациях. Из выступления на съезде Аксельрода стало ясно, что речь шла прежде всего о представителях интеллигенции: «Возьмем, например, профессора, который считает себя социал-демократом и заявляет об этом. Если мы примем формулу Ленина, то мы выбросим за борт часть людей, хотя и не могущих быть принятыми непосредственно в организацию, но являющихся тем не менее членами партии».
Еще до начала открытой дискуссии, чтобы уладить разногласия, было решено, по словам Троцкого, собрать «совещание коренных искровцев, чтобы объясниться». В совещании принял участие и Троцкий. К этому времени разногласия между «искровцами» так обострились, что возникли трудности при выборе председательствующего на совещании. Неожиданно Л.Г. Дейч предложил избрать самого молодого участника совещания – Троцкого в качестве председательствующего на этом совещании. По словам Дейчера, этот ветеран революционной борьбы «с восхищением следил за первыми шагами» Троцкого за рубежом и «всячески старался помочь ему в продвижении вперед». Как писал Троцкий, Дейч шутливо именовал его либо «вьюнош», либо «Веньямин», имея в виду самого юного из братьев библейского Иосифа. «Предлагаю выбрать вашего Веньямина», – сказал Дейч. Видимо, в Троцком видели удобную фигуру представители обеих противоборствующих сторон (потом их называли «твердые искровцы» и «мягкие искровцы»), и благодаря инициативе Дейча Троцкий оказался во главе совещания ведущих руководителей РСДРП.
Вспоминая это совещание, Троцкий писал: «Нервы у всех были напряжены до крайности. Ленин ушел с собрания, хлопнув дверью. Это единственный случай, когда он потерял на моих глазах самообладание в острой внутрипартийной борьбе».
До начала этой дискуссии Троцкий всячески демонстрировал свое политическое сотрудничество с Лениным, за что даже заслужил от участника съезда Рязанова (Гольдендаха) прозвище – «ленинская дубинка». Неожиданно «дубинка» обрушилась и на Плеханова, и на Ленина. Троцкий, который так энергично отстаивал жесткую партийную дисциплину и предлагал «отделять от революции» организации, которые не подчиняются центральным органам партии, в ответ на речь Плеханова заявил: «Я был очень удивлен, когда т. Плеханов предлагал вотировать за формулу т. Ленина как верное средство против оппортунизма. Я не знал, что можно создавать уставные заклинания против оппортунизма. Я думаю, что оппортунизм создается более сложными причинами… Какой смысл… стеснять в правах состояния тех интеллигентных одиночек, которые стоят на почве партийной программы и в одиночку оказывают услуги партии под руководством ее организации».
Троцкий решительно поддержал Мартова. Еще не веря в столь резкое изменение в позиции Троцкого, Ленин пытался переубедить его, сначала беседуя с ним лично, потом через брата Дмитрия и других делегатов, но все было напрасно.
Вскоре Троцкий не менее решительно выступил против Ленина в вопросе о составе редакции «Искры». Учитывая, что наибольший вклад в выпущенных 45 номерах «Искры» внесли три редактора – Ленин (32 статьи), Плеханов (24 статьи) и Мартов (39 статей), а вклад остальных трех был значительно меньше (Потресов написал 8статей, Засулич– 6, а Аксельрод– 4), Ленин внес предложение оставить в редколлегии реально работающих людей (Плеханова, Ленина и Мартова). В ответ Троцкий внес предложение сохранить редакцию «Искры» в прежнем составе, хотя он ранее заявлял на собраниях делегатов перед съездом о своем одобрении реорганизации редколлегии.
Объяснения Троцким в своих воспоминаниях причин, почему он резко поменял свои взгляды, были туманны и противоречивы. Он писал: «Мой разрыв с Лениным произошел, таким образом, как бы на «моральной» и даже на личной почве. Но это была лишь видимость. По существу почва расхождений имела политический характер, который лишь прорвался наружу в организационной области».
Дейчер объяснял действия Троцкого тем, что тот решил вступиться за Аксельрода и Засулич. Он утверждал, что для Троцкого устранение этих лиц из редакции «Искры» было для него «святотатством», а позиция Ленина являлась проявлением «черствости». Однако Дейчер не точно излагал ход дискуссии по этим вопросам, не упоминая о том, что в ходе предварительных собраний Троцкий не считал это предложение «святотатственным». В угоду своей версии о благородном возмущении Троцкого Дейчер даже переставил порядок обсуждения вопросов на съезде и рассказал о дискуссии по составу редколлегии до начала обсуждения первого пункта Устава.
Волкогонов же назвал поведение Троцкого на II съезде РСДРП «парадоксальным». Он считал, что поскольку Троцкий выступал за централизованную партию с внутренней дисциплиной, он должен был поддержать Ленина в голосовании по первому пункту устава. По мнению Волкогонова, Троцкий проголосовал против своих убеждений исключительно потому, что не разобрался в сути разногласий между Лениным и Мартовым. В последующем же Троцкий осознал свою ошибку, но «инерция борьбы еще долго будет цепко держать его в оппозиции Ленину».
В этих аргументах есть доля истины. Личный момент несомненно играл немалую роль в действиях Троцкого. Ко времени съезда Троцкий был уже достаточно близок к Мартову, Засулич и Аксельроду, поддержавших его в споре с Плехановым, чтобы отказать им в поддержке. Не исключено, что характерная любовь Троцкого к красивой фразе могла заставить его пойти дальше в его оппозиции к ленинской формулировке первого пункта, чем это отвечало его собственным убеждениям о строгой дисциплине внутри партии. В то же время вряд ли можно согласиться с доводами о том, что Троцкий допустил идейно-политический просчет или что он исходил из высокоморальных соображений, протестуя против «черствости» Ленина.
Выступая за создание партии с жесткой дисциплиной и централизованной организацией, Троцкий не был склонен считать, что строгое подчинение порядку этой организации будет распространяться и на него. Он не привык к такой дисциплине. Его пребывание в «Южно-русском рабочем союзе» длилось несколько месяцев, и эта организация не считалась руководством РСДРП достаточно дисциплинированной. До своего прибытия в Лондон Троцкий не состоял в РСДРП. В Лондоне же он сразу оказался на особом положении в партии. Роль гастролирующего по Европе пропагандиста лишь усилила его привычку к независимому положению. Скорее всего, Троцкий сознательно поддержал сопротивление Мартова, Аксельрода, Засулич и других попыткам Ленина распространить железную партийную дисциплину на всех без исключения.
Возможно раздражительность Троцкого и даже его нервная болезнь усиливали его способность побеждать в спорах и завоевать умы людей. Раздражительный характер лишь помогал ему брать на вооружение и применять в выступлениях те приемы, которые он так тщательно изучал у других ораторов, когда те громили своих политических противников, издеваясь над ними и изображая их глупцами. Воспоминания о кошмарах и прекрасных картинах, возникавших в его сознании во время эпилептических галлюцинаций, помогали ему создавать яркие образы и говорить страстно о трагедии страдающего народа и восхищенным, самозабвенным тоном о приближавшихся великих переменах.
В то же время каждое подобное выступление, в котором оратор превращался в медиума возбужденной до крайности аудитории, отдавая себя во власть разбушевавшихся страстей и едва не теряя контроль над рассудком, требовали огромной самоотдачи и подвергали организм предельным перегрузкам. Нередко подобные ораторы покидали собрания в состоянии полного изнеможения. До такого состояния доводил себя нередко и Троцкий.
Однако перегрузкам подвергался не только физический организм оратора, но и его сознание. Актерство политика отличается от деятельности артиста еще и тем, что граница между жизнью и ролью у политического деятеля зачастую размывается. Так, привычка к политической мимикрии стала второй натурой Муссолини. Рафанелли обнаружила, что «у него была раздражающая привычка менять свои взгляды в течение разговора, чтобы они соответствовали тому, что она высказывала; другие люди позже подтвердили, что он обычно принимал точку зрения того человека, с которым он говорил последний раз». Муссолини жаловался Рафанелли, что порой «он сам не понимает себя».
Привычка менять свои высказывания в соответствии с переменчивыми настроениями слушателей в конечном счете вела к беспринципности. Виртуозное умение подлаживаться под настроения собрания и в то же время лидерствовать в этом собрании, провозглашая упрощенные и яркие формулы, могло заводить оратора в опасную ловушку. Брошенные в зал «для красного словца» фразы через день могли вернуться оратору бумерангом в иной аудитории, возмущенной необдуманными заявлениями краснобая.
В подобные западни, порожденные собственной страстью к «красному словцу», нередко попадал и Троцкий. Объясняя, почему он так часто в жизни менял свои оценки по целому ряду предметов, Троцкий писал, что он сначала с трудом принимал новые для него предметы и суждения и нередко с порога отвергал их, а затем после внутренней борьбы принимал то, чему сначала сопротивлялся.
Троцкий так объяснил свою первоначальную неприязнь к Парижу, собраниям картин и скульптур в музеях этого города. Также он объяснял и свои политические метаморфозы, замечая: «В сущности, я сопротивлялся революции, а затем марксизму, как в течение ряда лет сопротивлялся Ленину».
Развивая эти объяснения, Дейчер писал: «Снова и снова мы увидим, что в нем работает такой психологический механизм: он сталкивается с новой идеей, на которую он должен отреагировать. Однако сначала он сопротивляется этой идее с надменным упрямством, его сопротивление возрастает по мере того, как идея становится привлекательной, но он подавляет скрытые сомнения и колебания. Потом его внутренняя оборона рушится, его самоуверенность исчезает, но он все еще слишком горд или же недостаточно убежден, чтобы как-либо проявить уступчивость. Пока еще нет никакого внешнего проявления той борьбы, которая происходит в его уме. Потом в нем укрепляется новое убеждение и, казалось бы, в один миг преодолевает его дух противоречия и его тщеславие. Он поражает своих оппонентов не только тем, что полностью и спокойно капитулирует, но и энтузиазмом, с которым он принимает их дело, и часто неожиданными и далеко идущими выводами, которые он извлекает из их аргументов».
Эти объяснения выглядели бы убедительными, если бы они не игнорировали одно важное обстоятельство. Отвергая что-либо с порога, Троцкий не ограничивался внутренними сомнениями, вполне оправданными для любого человека, впервые столкнувшегося с новыми для него предметами или воззрениями. Он не заявлял о своем незнакомстве с той или иной идеей и не просил времени на размышление по поводу малознакомых ему вопросов. Кумир собраний не мог позволить себе публичного признания своей некомпетентности в каком-либо вопросе или допущения своего интеллектуального несовершенства. Он создавал впечатление всезнайства и, немедленно реагировал на любую новую идею и информацию, стараясь продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство.
Как человек, привыкший лидерствовать в аудитории, Троцкий спешил выступить с ярким, нередко уничтожающим, а порой и оскорбительным заявлением в адрес того или иного человека или высказанной им идеи. После такого заявления Троцкий становился пленником своего красноречия, даже если последующие события показывали явную ошибочность его красивых, но поспешных оценок. Однако Троцкий избегал публичного признания своих ошибок и разбора их, предпочитая ошарашить окружающих внезапной сменой своих взглядов и фейерверком новых красивых фраз в пользу того, что он недавно осуждал.
Вряд ли достаточны и объяснения Троцкого (а также Дейчера) о том, что его многочисленные смены в суждениях и политических позициях объяснялись его упрямством, которое постепенно им преодолевалось. Последующие события в его жизни показывали, что не упрямство, а ориентация на политическую конъюнктуру была причиной многих перемен в его позициях. Впрочем, подобными политическими метаниями отличились многие из прославленных лидеров, следивших за сменой общественных настроений и стремившихся оставаться на гребне волны людских симпатий.
Выдающийся политический деятель и блистательный оратор того времени Уинстон Черчилль, начав свою политическую жизнь консерватором, перешел в либеральную партию, чтобы затем вернуться в консервативную, постепенно сместившись на ее правое крыло. Социалист Бенито Муссолини совершил политическую метаморфозу, покинув ряды социалистической партии, создав фашистское движение, а после фашистского переворота беспощадно преследуя социалистов и коммунистов. Эти и другие многочисленные примеры такого рода свидетельствовали о том, что безоглядная ориентация на переменчивую стихию людских страстей вела к беспринципности тех, кто превратился в профессиональных звезд политической эстрады.
Руководители небольшой социал-демократической партии России, действовавшей у себя на родине в условиях подполья, вряд ли задумывались о всех опасностях, которые подстерегали тех, кого они выдвигали на исполнение первых ролей в устной агитации. Осень 1902 года еще не закончилась, а Троцкий был направлен руководством РСДРП в другие центры зарубежной эмиграции. Там он принял участие в дебатах с идейными противниками марксизма. Ссылаясь на впечатления очевидцев, Дейчер писал: «Риторические приемы, которые часто портили его письмо, делали его речь еще более драматичной. Казалось, что он внутри себя переживает драматичный спектакль, где действующие лица преувеличенных размеров участвуют в гомерических битвах, достойных полубогов. Возвышаясь над толпой и чувствуя, что множество глаз устремлены на него, а он сам атакует множество сердец и умов тех, кто был внизу – он был в своей стихии. Современник описывает этого худого, невысокого человека с большими яростными глазами, большим чувственным ртом неправильной формы, который взгромоздился на трибуну, как хищная птица».
Троцкий выступал на собраниях революционных эмигрантов в Брюсселе, Льеже, городах Швейцарии и Германии, Париже. Его выступления пользовались успехом. 23-летний молодой человек, который еще несколько месяцев назад был ссыльным в затерянном в Сибири Верхоленске, превратился в звезду публичных дебатов, происходивших среди российских политэмигрантов. Неудивительно, что его прежняя жизнь казалась ему далекой и давно завершенной.
Забыта была и Александра Соколовская. Она и дети от брака с ней оставались в далекой России. Троцкий объяснял разрыв с Соколовской тем, что «из-за границы я едва мог переписываться с ней. Для нее наступила затем вторая ссылка. В дальнейшем мы встречались только эпизодически. Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу».
Теперь Троцкого окружали другие люди, знавшие его не как новичка революционного кружка, а видевшие в нем посланца высших руководителей российской революции. Среди его восторженных слушателей была и русская студентка Наталья Ивановна Седова. По поручению революционной колонии в Париже она нашла ему комнату в доме, где жила сама. По ее словам, выступление Троцкого «было очень успешно, колония была в восторге, молодой искровец превзошел ожидания».
Во время его пребывания в Париже Седова знакомила Троцкого с городом, его художественными музеями. Однако Троцкий не был очарован столицей Франции. Седова записала в своем дневнике: «Общее впечатление у него от Парижа: «похож на Одессу, но Одесса лучше». Поскольку по европейским городам Троцкий проехал «галопом», то к этому времени он хорошо знал лишь несколько населенных пунктов планеты: Одессу, Николаев, Елизаветоград, Верхоленск, Яновку и Усть-Кут.
Однако Седова решила ознакомить Троцкого с Парижем так, чтобы он отдал должное тогдашней признанной столице европейской культуры. Она упорно преодолевала снисходительное отношение Троцкого к Парижу и сокровищам мировой культуры, собранной в его музеях. В процессе приобщения Троцкого к парижской жизни молодые сблизились и вскоре стали мужем и женой.
Стремительные перемены в личной жизни Троцкого происходили одновременно с не менее быстрыми изменениями в его политической карьере. Его успехи в ходе публичных выступлений убедили Ленина и других в том, что Троцкого необходимо иметь на стороне сторонников «Искры» по мере приближения II съезда партии, на котором были неизбежны острые и жаркие споры. Весной 1903 года Ленин внес предложение о введении Троцкого в состав редколлегии «Искры».
В своем письме Г.В. Плеханову В.И. Ленин 3 марта 1903 году ссылался на то, что Троцкий «работает для «Искры» самым энергичным образом, читает рефераты (пользуясь при этом громадным успехом)». Отметил Ленин и то, что Троцкий уже не раз публиковался в «Искре». Зная же об отношении Плеханова к литературному стилю Троцкого, Ленин писал в своем письме: «Недостатки стиля дефект не важный. Выровняется». Кроме того, он указывал Плеханову, что коллективное обсуждение работ Троцкого лишь пойдет ему на пользу: «Сейчас он принимает «поправки» молча (и не очень-то охотно). В коллегии будут споры, голосования, и «указания» примут более оформленный и настоятельный вид».
Кандидатуру Троцкого поддержали В.И. Засулич и Ю.О. Мартов. Узнав о письме Ленина Плеханову о Троцком, Мартов поспешил написать 10 марта письмо Аксельроду, в котором говорилось: «Владимир Ильич предлагает нам принять в редакционную коллегию на полных правах известное вам «Перо». Его литературные работы обнаруживают несомненное дарование, он вполне «свой» по направлению, целиком вошел в интересы «Искры» и пользуется здесь (за границей) большим влиянием, благодаря недюжинному ораторскому дарованию. Говорит он великолепно – лучше не надо. В этом убедился и я, и Владимир Ильич. Знаниями он обладает и усиленно работает над их пополнением. Я присоединяюсь к предложению Владимира Ильича». Аксельрод, запомнивший Троцкого после его недавнего визита к нему, также поддержал его кандидатуру.
Таким образом четыре из шести членов «Искры» настаивали на включении Троцкого в состав ее редколлегии и в случае успеха их предложения он оказался бы в числе ведущих руководителей партии.
Однако фактический лидер «Искры» и РСДРП Г.В. Плеханов решительно выступил против большинства. Более того, когда Засулич привела Троцкого в редакцию для участия в ее заседании, Плеханов стал решительно возражать против его присутствия, и Троцкий вынужден был удалиться.
Некоторые биографы Троцкого пытались объяснить позицию Плеханова его упрямством и даже завистью к молодому революционеру. Дейчер даже воспроизвел сомнительный анекдот о том, что якобы Плеханов в ответ на восторженное заявление Засулич: «Троцкий – гений», объявил: «Я это ему никогда не прощу». (Хотя И. Дейчер не настаивал на достоверности этого рассказа, Д. Волкогонов повторил его без всяких оговорок.) Недава же объясняет поведение Плеханова его глубоким антисемитизмом. Логика израильского ученого такова: хотя Плеханов не мог не заметить цветистые обороты и помпезность выражений в статьях Троцкого, но ведь именно такой стиль письма антисемиты приписывают евреям; стало быть, неприязнь Плеханова к перу «Пера» было явным проявлением антисемитизма.
Несмотря на то что по меньшей мере каждый второй в руководстве РСДРП был евреем, до появления Троцкого никто из них не жаловался на антисемитизм Плеханова. Сомнительные обвинение в адрес Плеханова и еще более сомнительные рассказы о его зависти к Троцкому имеют целью создать впечатление, что Троцким нельзя было не восхищаться, и люди, раз узревшие его, могли после этого отправляться на ближайшее кладбище и спокойно умирать, потому что более прекрасного зрелища им уже не суждено было увидеть. Если же взглянуть на Троцкого не глазами очарованных им людей, а так, как его увидел Плеханов, автор блестящих философских трудов и революционер с огромным опытом партийной работы, то оснований для особого восторга не должно было бы быть. Что мог дать новый сотрудник «Искре»? Его литературный стиль был далек от совершенства, и, кроме банальных в социал-демократической среде нападок на самодержавие и российский патриотизм, а также не менее шаблонных рассуждений о русской деревне, утопающей во мраке невежества, он вряд ли мог предложить что-либо читателям революционной печати. В отличие от Парвуса эмигрант из России не владел уникальной экономической информацией и ему надо было еще немало учиться, чтобы стать экспертом по проблемам мирового рынка.
Возможно, что Плеханову могла также претить склонность Троцкого к противопоставлению «сильной личности» «толпе» и его самомнение, проявлявшееся и в его литературном творчестве, и в личном поведении. Ведь именно эти качества российской интеллигенции осуждал он в своей работе «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», написанной в 1895 году. Было очевидно, что на Плеханова не произвели никакого впечатления сообщения об успехах выступлений Троцкого. Таким образом, несмотря на успехи на ораторском поприще, положение новой звезды на социал-демократическом небосклоне было непрочным.
Тем временем приближалось время открытия II съезда РСДРП. На нем партия собиралась принять свою программу и определить свой политический курс на ближайшее время. Подготовка к съезду сопровождалась напряженной внутренней борьбой между представителями различных направлений в партии.
Внутри РСДРП были сильны противоречия между сторонниками «Искры» (то есть теми, кто выступал за единую централизованную партию) и их противниками (прежде всего члены «Бунда», выступавшие за превращение партии в федерацию из национальных образований). Накануне съезда Ленин подготовил план его проведения. Он исходил из того, что на съезде будет около 32 сторонников «Искры», 8 антиискровцев и 11 «неопределенных». Однако ситуация усугублялась тем, что среди «искровцев» не было единства, что вскоре проявилось на II съезде РСДРП, открывшемся 17 (30) июля 1903 года в Брюсселе, а затем продолжавшемся в Лондоне.
С первых заседаний съезда Л.Д. Троцкий, представлявший Сибирский союз, развил большую активность. Он выступил с целью изменить повестку дня и поставить вопрос о «Бунде» «не как самостоятельный вопрос, а как часть организационного вопроса, а поэтому первоочередного больного вопроса». Как подчеркивал И. Дейчер, дискуссия по «Бунду» происходила «всего через несколько месяцев после большого погрома евреев в Кишиневе. Подозрительность и болезненная восприимчивость евреев усилилась, и это отразилось в поведении «Бунда».
Еврейские погромы, в ходе которых было большое число человеческих жертв (50 убитых и несколько сот раненых и увечных), произошли в Кишиневе 6 и 7 апреля 1903 года. Газеты утверждали, что телеграмма министра Плеве, перехваченная за рубежом, доказывала его своевременную осведомленность о готовившихся погромах. В ряде статей «Искра» сурово осудила погромы, возложив ответственность за них на правительство. Кишиневский погром стал памятной вехой в повествовании о судьбе евреев в России. Уже в советское время поэт Уткин свою поэму о кишиневском портном Мотэле Блохе начал с рассказа о погроме, в котором погибли родственники главного героя.
После кишиневского погрома представители «Бунда», прибывшие на съезд, считали деятельность РСДРП по защите прав еврейского населения недостаточной. Они настаивали на особом статусе «Бунда», как единственной организации, работающей среди еврейских рабочих. Руководители же «Искры» считали, что следует уже в начале съезда отвергнуть принцип федеративного построения партии, отстаиваемый «Бундом». Мартов, Троцкий и ряд других евреев – членов партии, не входивших в «Бунд», внесли резолюцию против сохранения его особого статуса в РСДРП. Эта резолюция была одобрена съездом.
Однако требования об особом положении в РСДРП ряда сторонников социал-демократической идеи не ограничились членами «Бунда». Это проявилось в ходе обсуждения первого пункта повестки дня. Все члены редакции «Искры», кроме Ленина и Плеханова, поддержали формулировку пункта, предложенную Мартовым, в соответствии с которой членом партии мог быть всякий, кто принимает ее программу и оказывает ей регулярное личное содействие под руководством одной из партийных организаций. Ленинская же редакция этой статьи предусматривала, что членом РСДРП может быть всякий, кто признает ее программу и поддерживает партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций.
Отвергая предложение Ленина, сторонники формулировки Мартова, по сути, отстаивали особое положение для тех, кто не желал реально работать в партийных организациях. Из выступления на съезде Аксельрода стало ясно, что речь шла прежде всего о представителях интеллигенции: «Возьмем, например, профессора, который считает себя социал-демократом и заявляет об этом. Если мы примем формулу Ленина, то мы выбросим за борт часть людей, хотя и не могущих быть принятыми непосредственно в организацию, но являющихся тем не менее членами партии».
Еще до начала открытой дискуссии, чтобы уладить разногласия, было решено, по словам Троцкого, собрать «совещание коренных искровцев, чтобы объясниться». В совещании принял участие и Троцкий. К этому времени разногласия между «искровцами» так обострились, что возникли трудности при выборе председательствующего на совещании. Неожиданно Л.Г. Дейч предложил избрать самого молодого участника совещания – Троцкого в качестве председательствующего на этом совещании. По словам Дейчера, этот ветеран революционной борьбы «с восхищением следил за первыми шагами» Троцкого за рубежом и «всячески старался помочь ему в продвижении вперед». Как писал Троцкий, Дейч шутливо именовал его либо «вьюнош», либо «Веньямин», имея в виду самого юного из братьев библейского Иосифа. «Предлагаю выбрать вашего Веньямина», – сказал Дейч. Видимо, в Троцком видели удобную фигуру представители обеих противоборствующих сторон (потом их называли «твердые искровцы» и «мягкие искровцы»), и благодаря инициативе Дейча Троцкий оказался во главе совещания ведущих руководителей РСДРП.
Вспоминая это совещание, Троцкий писал: «Нервы у всех были напряжены до крайности. Ленин ушел с собрания, хлопнув дверью. Это единственный случай, когда он потерял на моих глазах самообладание в острой внутрипартийной борьбе».
До начала этой дискуссии Троцкий всячески демонстрировал свое политическое сотрудничество с Лениным, за что даже заслужил от участника съезда Рязанова (Гольдендаха) прозвище – «ленинская дубинка». Неожиданно «дубинка» обрушилась и на Плеханова, и на Ленина. Троцкий, который так энергично отстаивал жесткую партийную дисциплину и предлагал «отделять от революции» организации, которые не подчиняются центральным органам партии, в ответ на речь Плеханова заявил: «Я был очень удивлен, когда т. Плеханов предлагал вотировать за формулу т. Ленина как верное средство против оппортунизма. Я не знал, что можно создавать уставные заклинания против оппортунизма. Я думаю, что оппортунизм создается более сложными причинами… Какой смысл… стеснять в правах состояния тех интеллигентных одиночек, которые стоят на почве партийной программы и в одиночку оказывают услуги партии под руководством ее организации».
Троцкий решительно поддержал Мартова. Еще не веря в столь резкое изменение в позиции Троцкого, Ленин пытался переубедить его, сначала беседуя с ним лично, потом через брата Дмитрия и других делегатов, но все было напрасно.
Вскоре Троцкий не менее решительно выступил против Ленина в вопросе о составе редакции «Искры». Учитывая, что наибольший вклад в выпущенных 45 номерах «Искры» внесли три редактора – Ленин (32 статьи), Плеханов (24 статьи) и Мартов (39 статей), а вклад остальных трех был значительно меньше (Потресов написал 8статей, Засулич– 6, а Аксельрод– 4), Ленин внес предложение оставить в редколлегии реально работающих людей (Плеханова, Ленина и Мартова). В ответ Троцкий внес предложение сохранить редакцию «Искры» в прежнем составе, хотя он ранее заявлял на собраниях делегатов перед съездом о своем одобрении реорганизации редколлегии.
Объяснения Троцким в своих воспоминаниях причин, почему он резко поменял свои взгляды, были туманны и противоречивы. Он писал: «Мой разрыв с Лениным произошел, таким образом, как бы на «моральной» и даже на личной почве. Но это была лишь видимость. По существу почва расхождений имела политический характер, который лишь прорвался наружу в организационной области».
Дейчер объяснял действия Троцкого тем, что тот решил вступиться за Аксельрода и Засулич. Он утверждал, что для Троцкого устранение этих лиц из редакции «Искры» было для него «святотатством», а позиция Ленина являлась проявлением «черствости». Однако Дейчер не точно излагал ход дискуссии по этим вопросам, не упоминая о том, что в ходе предварительных собраний Троцкий не считал это предложение «святотатственным». В угоду своей версии о благородном возмущении Троцкого Дейчер даже переставил порядок обсуждения вопросов на съезде и рассказал о дискуссии по составу редколлегии до начала обсуждения первого пункта Устава.
Волкогонов же назвал поведение Троцкого на II съезде РСДРП «парадоксальным». Он считал, что поскольку Троцкий выступал за централизованную партию с внутренней дисциплиной, он должен был поддержать Ленина в голосовании по первому пункту устава. По мнению Волкогонова, Троцкий проголосовал против своих убеждений исключительно потому, что не разобрался в сути разногласий между Лениным и Мартовым. В последующем же Троцкий осознал свою ошибку, но «инерция борьбы еще долго будет цепко держать его в оппозиции Ленину».
В этих аргументах есть доля истины. Личный момент несомненно играл немалую роль в действиях Троцкого. Ко времени съезда Троцкий был уже достаточно близок к Мартову, Засулич и Аксельроду, поддержавших его в споре с Плехановым, чтобы отказать им в поддержке. Не исключено, что характерная любовь Троцкого к красивой фразе могла заставить его пойти дальше в его оппозиции к ленинской формулировке первого пункта, чем это отвечало его собственным убеждениям о строгой дисциплине внутри партии. В то же время вряд ли можно согласиться с доводами о том, что Троцкий допустил идейно-политический просчет или что он исходил из высокоморальных соображений, протестуя против «черствости» Ленина.
Выступая за создание партии с жесткой дисциплиной и централизованной организацией, Троцкий не был склонен считать, что строгое подчинение порядку этой организации будет распространяться и на него. Он не привык к такой дисциплине. Его пребывание в «Южно-русском рабочем союзе» длилось несколько месяцев, и эта организация не считалась руководством РСДРП достаточно дисциплинированной. До своего прибытия в Лондон Троцкий не состоял в РСДРП. В Лондоне же он сразу оказался на особом положении в партии. Роль гастролирующего по Европе пропагандиста лишь усилила его привычку к независимому положению. Скорее всего, Троцкий сознательно поддержал сопротивление Мартова, Аксельрода, Засулич и других попыткам Ленина распространить железную партийную дисциплину на всех без исключения.