Реальны они были или нет, но рулевые не могли оставить эти холмы без внимания. Они, должно быть, почти тотчас же повернули штурвал — Грин почувствовал, как мачта клонится влево, а ветер дует ему прямо в лицо. «Птица» сворачивала на юго-запад, пытаясь избежать столкновения с бродячим островом. К несчастью, было слишком темно, чтобы быстро убрать паруса, даже если бы весь экипаж вдруг оказался на реях. А здесь было слишком мало людей — не было нужды держать их на вахте под ночным дождем.
   Грину хватило времени только на одну короткую молитву — теперь было не до того, чтобы грозить богу мордобитием, — и его сбросило к стенке «гнезда». Раздался самый громкий треск, какой он когда-либо слышал. Самый громкий, потому что это было крушение его судьбы. Веревочные снасти хлопнули, словно пастушьи хлысты в руках гиганта, рангоут, внезапно освобожденный от всех снастей, загудел, словно громадная скрипка; треск падающих мачт смешался с криками людей на палубах и в трюмах. Грин и сам закричал, когда почувствовал, как наклонилась передняя мачта. Он соскользнул с пола «вороньего гнезда», ставшего стеной, и попытался удержаться на стене, превратившейся теперь в пол. Пальцы обхватили упор для мушкета с силой, которую дает лишь отчаянная надежда удержаться на единственной устойчивой опоре во всем мире.
   На некоторое время мачта прекратила свое движение вперед, остановленная путаницей туго натянутого такелажа. Грин подумал, что избежал опасности, что все разрушения закончились. Но нет! Когда он начал думать, как выбраться отсюда живым и невредимым, послышался громкий скрежет. Остров из камней и деревьев продолжил свое движение и перемалывал корпус корабля под собой, поглощая колеса, оси, киль, шпангоуты, груз, пушки и людей. В следующее мгновение он почувствовал, что летит по воздуху, выброшенный из «вороньего гнезда», как из катапульты, далеко в сторону от ветрохода. Ощущение и в самом деле было такое, словно он парил, набирая высоту, но это, конечно, была иллюзия. Последовало резкое возвращение на землю, удары по лицу, туловищу, ногам. По рукам, вытянутым в надежде смягчить удар, который наверняка поломает ему кости и отобьет внутренности. Слабые человеческие руки — последняя попытка защиты от великанских кулачных ударов, обрушившихся на него. Потом — внезапное озарение, что он среди ветвей дерева, задержавшего его падение, и попытка ухватиться за ветви. Неудача — и снова быстрое и болезненное падение. Потом забвение.
   Он не знал, как долго пробыл без сознания, но когда приподнялся, то увидел сквозь стволы деревьев в сотне метров от себя разрушенный корпус «Птицы». Корпус находился ниже, и он заключил, что сидит на склоне холма. Видна была только половина судна. Оно было разломлено пополам, и большую часть палубы и кормы подмял под себя остров.
   Сквозь туман в сознании он все же отметил, что дождь прекратился, облака рассеялись, а в небе светят обе луны. Видимость была хорошей, даже слишком хорошей.
   После крушения многие остались в живых. Мужчины, женщины и дети пытались пробраться сквозь спутанный такелаж, переломанный рангоут, торчащие доски. Стоны, вопли, крики и призывы о помощи дополняли картину хаоса.
   Со стоном он попытался подняться на ноги. Сильно болела голова. Один глаз так заплыл, что ничего не видел. Он почувствовал кровь во рту и нащупал прикушенным языком несколько сломанных зубов. При вдохе боль ощущалась и в боку.
   Кажется, кожа на ладонях содрана. Правая коленка была вывихнута, а в левой пятке засела острая боль. Тем не менее он поднялся: Эмра, Пэкси и другие дети находились там, если не погибли во второй половине корабля, и это следовало выяснить. Да и другие тоже нуждались в помощи.
   Он начал пробираться сквозь заросли и тут увидел человека, выходящего из-за кустарника. Посчитав его за одного из спасшихся, Грин раскрыл было рот, чтобы окликнуть его, но что-то странное в его внешности остановило Грина. Он посмотрел внимательнее. Да, на парне был головной убор из перьев и копье в руках. Лунный свет, проникавший сквозь ветви и падавший на открытые плечи незнакомца, отражался красным, белым, черным, желтым и зелеными цветами! Человек полностью был разрисован полосками! Грин осторожно опустился на колени за кустом. Оттуда он разглядел остальных, прячущихся за деревьями и наблюдающих за крушением. Теперь они появились из темноты леса. Их собралось около полусотни — оперенных, раскрашенных, вооруженных людей, молча и внимательно изучающих уцелевших после крушения.
   Один их них поднял вверх копье, привлекая внимание соплеменников, и выкрикнул громкий боевой клич. Другие ответили ему и, когда он выбежал из-под укрытия ветвей, последовали за ним.
   Грин смог наблюдать около минуты и закрыл глаза.
   — Нет, нет! — простонал он. — Боже, и детей!..
   Когда он заставил себя взглянуть снова, то увидел, что ошибся, думая, что всех ждала смерть от копий. После первоначальной дикой резни, когда варвары убивали инстинктивно и истерично, как и все необузданные дикари, они оставили в живых молодых женщин и девочек. Тех, кто мог передвигаться, связали в цепочку и под охраной шестерых головорезов отправили в глубь леса. Тех, кто не мог передвигаться, убили на месте.
   Даже в разгар этой сцены Грин почувствовал, что душевная боль немного ослабла — Эмра все еще была жива!
   В одной руке она держала Пэкси, а другой тащила Сун — свою дочь от храмового скульптора. Несмотря на явный страх, она смотрела на захватчиков с гордым выражением на лице, которое оставалось у нее всегда, кто бы перед ней не стоял, князь или нищий. Инзакс, служанка, стояла рядом с нею.
   Грин решил, что лучше следовать за нею и варварами на порядочном расстоянии. Но не успел он двинуться, как появились с факелами женщины и старшие дети дикарей. К счастью, никто из них не пошел в его сторону. Некоторые из маленьких дикарей принялись издеваться над мертвыми, танцуя вокруг и тыкая в трупы копьями, имитируя поведение взрослых. Затем началась скорая разделка плоти. Эти раскрашенные люди были каннибалами и работали с немалой сноровкой. Были разведены костры для полуночной трапезы, прежде чем, нагруженные мясом, они двинулись к своим жилищам.

17

   Грин оставался достаточно далеко от пленников и дикарей, чтобы не попасться им на глаза, если кто-то из них обернется. Узкая тропинка вилась между скученных стволов под низкорастущими ветвями. Почва была плодородной и пружинила под ногами, как будто состояла из многолетних слоев спрессованных листьев. Грин отметил, что прошел уже около мили с половиной, но не по прямой, как летит птица, а словно пьяный, разыскивающий свой дом.
   Неожиданно лес закончился и появилась поляна. Посреди нее расположилась деревня: десяток бревенчатых зданий с травяными крышами. Шесть строений были довольно небольшого размера и служили для разных хозяйственных целей. Четыре других, большие и длинные, явно были домами для совместном проживания. Они были сгруппированы невдалеке от центральной площади, где видны были остатки нескольких костров с огромными металлическими горшками и вертелами над ними. Повсюду были разбросаны глиняные емкости, в них держали дождевую воду. Перед каждым строением возвышался ярко раскрашенный двадцатифутовый тотемный столб, а вокруг торчало по несколько шестов с человеческими черепами.
   Пленников завели в одну из построек на отшибе и заперли дверь. Один человек с копьем остался у двери, прислонившись к стене, остальные пошли встречать старух и детей, оставшихся на месте побоища и отставших от основном отряда. Хотя они говорили на непонятном для Грина языке, он догадался, что они, вероятно, рассказывают о том, что было на месте крушения. Некоторые из старых ведьм принялись подкладывать поленья и небольшие бревнышки под огромный котел. Вспыхнул яркий костер. Другие принесли стаканы и чаши из драгоценного металла — трофеи с погибших ветроходов. В них разлили что-то вроде ликера, а скорее, местное пиво, если судить по пене, поднявшейся над краями. Один из молодых воинов взял барабан и начал выстукивать простой монотонный ритм. Похоже, они собирались устроить вечеринку.
   Но воины, осушив несколько стаканов, поднялись, прихватили с собой кувшин и двинулись в лес, оставив одном охранять пленников. Все дети свыше четырех лет отправились следом, хотя воины и не думали убавлять шаг, чтобы малыши успевали за ними.
   Грин ждал, пока не решил, что воины ушли достаточно далеко, потом поднялся на ноги. Мышцы на мгновение запротестовали, а в голову, коленку и пятку ударила резкая боль. Но он лишь поморщился и двинулся по краю поляны, пока не подошел к задней стене одного из длинных строений.
   Он проскользнул внутрь и встал рядом со входом. Помещение было освещено лучше, чем он думал, благодаря большим открытым окнам, через которые проникал лунный свет. Домашние птицы сонно заквохтали на нем, а небольшой поросенок вопросительно хрюкнул. Внезапно что-то мягкое коснулось его коленей. Вздрогнув, он отскочил в сторону. Сердце, которое и без того билось достаточно сильно, чуть не выскочило из грудной клетки. Он пригнулся, стараясь разглядеть, что это было. Раздавшееся поблизости негромкое мяуканье подсказало ответ. Он немного расслабился, вытянул руку и позвал: «Кис-кис! Иди сюда…» Но кошка прошла мимо с поднятым хвостом и надменной мордочкой и вышла за дверь.
   Вид животном напомнил Грину о том, чем он должен бояться. Держат ли эти люди собак? Он еще не видел ни одной и полагал, что, если бы они были, он давно услышал бы их лай. Несомненно, вся стая несносных животных сейчас бы рычала и грызлась за право первой ухватить его за пятки.
   Он бесшумно прошел в длинную единственную комнату с высоким потолком. С толстых балок свисали скатанные занавеси и перегородки, служащие, как он предположил, чтобы обеспечивать относительное уединение семье, которая вдруг захочет этого. Еще с балок свисали овощи, фрукты и мясо: птичье, кроличье, хуберов, свиней и каких-то других животных. Частей человеческого тела видно не было. Наверное, человечина была не основной пищей этих людей и поедалась лишь при религиозных обрядах.
   Он понимал, что должен взять с собой продукты. Он собрал полосы вяленом мяса хуберов, скатал их в комок и сунул в мешок. Потом взял с полки у стены копье с железным наконечником и острый стальной нож. Нож за пояс, копье в руки — и он вышел в заднюю дверь.
   Снаружи он остановился и прислушался к отдаленному грохоту барабана и скандирующим голосам. Они устроили праздник на месте крушения.
   «Отлично! — сказал он себе. — Если они напьются и вырубятся, у меня будет время для задуманного».
   Прячась в тени деревьев, он пробрался к задней стене хижины, в которой держали пленников. Отсюда он смог увидеть, что в селении осталось только шесть старух. Больше экономика племени выдержать не могла, решил он. Было еще около десятка ребятишек, в основном ползунков. Большинство из них, разбуженные поначалу шумным появлением воинов, теперь прикорнули возле костра рядом со своими няньками. Единственным, кто мог поднять шум, если не считать часового, был мальчишка лет десяти, стучащий в барабан. Сначала Грин не мог понять, почему он не ушел вместе с остальными мальчишками его возраста к месту крушения. Но пустой немигающий взгляд, которым он смотрел на костер, подсказал причину. Грин не сомневался, что если бы он подошел ближе, то увидел бы белую пелену на глазах мальчишки. Слепота часто встречалась на этой грязной планете.
   Вполне удовлетворенный такой расстановкой сил, он подобрался к строению и обследовал стены. Они были из толстых шестов, закопанных в землю и крепко связанных между собой веревками из такелажа ветроходов. В стенах было достаточно отверстий, через которые можно было бы заглянуть внутрь, но тьма позволяла видеть там только смутные движущиеся тени.
   Он прижался ртом к одному из отверстий и тихо позвал:
   — Эмра!
   Кто-то вскрикнул. Заплакала маленькая девочка, но ее быстро успокоили. Эмра ответила с радостным возбуждением:
   — Алан! Неужели это ты!
   — Ну не тень же моего отца! — ответил он и подумал, как это он умудряется шутить в таком отчаянном положении. И всегда так. Возможно, это не юмор, а кривляние висельника, вызванное больше истеричным состоянием, чем какой-нибудь другой причиной, своего рода предохранительный клапан.
   — Слушай, что я собираюсь сделать, — сказал он. — Слушай внимательно, потом повторишь, чтобы я убедился, что ты все поняла.
   Она уловила все с первого раза и четко повторила все, что он сказал. Грин кивнул.
   — Отлично, дорогая. Я пошел.
   — Алан!
   — Да? — нетерпеливо ответил он.
   — Если что-нибудь случится… с тобой или со мной… помни — я люблю тебя.
   Он вздохнул. Даже в таких вот условиях никуда не денешься от женских штучек.
   — Я тоже люблю тебя. Но сейчас не могу доказать тебе это.
   И прежде чем она успела ответить, он ускользнул прочь, чтобы не терять драгоценного времени. На четвереньках он обогнул угол хижины. Когда он достиг того места, где следующий шаг выставил бы его на обозрение часового и старух, он остановился. Все это время он считал секунды. Насчитав пять минут, — целая вечность, как ему показалось, — он поднялся и быстро шагнул за угол с копьем в руке.
   Часовой пил из кувшина — глаза прикрыты, рот открыт. Он свалился с копьем, торчащим из глотки как раз над грудной костью. Кувшин упал, замочив его ноги пеной и пивом. Грин выдернул лезвие и резко обернулся, готовый ринуться к любому, кто попробует убежать. Но старухи сидели на коленях, согнувшись над широкой доской, на которой они перебирали какое-то зерно, и болтали между собой. Слепой мальчик продолжал стучать по барабану, повернув лицо к огню. Только один увидел Грина — ребенок лет трех. Засунув в рот палец, он круглыми глазами смотрел на незнакомца. Но он был слишком испуган, чтобы поднимать шум, или не понимал, что случилось, и ждал реакции взрослых, прежде чем высказать собственное отношение.
   Грин поднес палец к губам в универсальном призыве к молчанию, потом повернулся и поднял засов на дверях. Эмра вырвалась первой и взяла копье часового из рук мужа. Нож мертвеца перешел к Инзакс, а другой — к Эйге, высокой мускулистой женщине, которая на судне командовала женской бригадой и однажды убила матроса, защищая свою честь.
   В этот момент трескотня старух прекратилась. Грин повернулся, и молчание нарушилось воплями. Обезумев от страха, хрычовки попытались подняться с колен и убежать, но Грин и женщины настигли их прежде, чем они успели сделать хоть несколько шагов. Никто из них не достиг леса. Это была страшная работа, в которой эффениканские женщины выплеснули свою ярость.
   Не глядя на трупы несчастных старух, Грин вернулся к детям и отправил их в избушку, где прежде сидели пленные. Ему пришлось удерживать Эйгу — она хотела прирезать их. Он с удовольствием убедился, что Эмра не поддержала это мясницкое намерение. Она, поняв его быстрый взгляд, ответила:
   — Я не могу убивать детей, пусть даже отродье этих извергов. Это… словно зарезать Пэкси.
   Грин увидел, что одна из женщин держит его дочь. Он подбежал к ней, взял дочь на руки и поцеловал ребенка. Сун, десятилетняя девочка Эмры и храмового скульптора, подошла и скромно встала рядом с ним, ожидая, когда ее заметят. Он поцеловал и ее тоже.
   — Ты уже большая девочка, Сун, — произнес он. — Думаю, ты сможешь держаться рядом с матерью и заботиться о Пэкси вместо нее. А она пусть идет с копьем.
   Девочка — большеглазая рыжеволосая симпатяга — кивнула и взяла ребенка на руки. Грин посмотрел на длинные строения с мыслью предать их огню. Но решил не делать этот, когда подумал, что ветер может разнести искры и тогда загорится избушка, в которой заперты дети дикарей. Пожар, несомненно, вызовет замешательство среди гуляк у разбитого корабля и на первое время задержит их, но уж потом они не отстанут. Кроме того, существовала опасность, что пожар перекинется на лес, хоть он и казался довольно влажным. Грин не хотел бы уничтожать единственное на данный момент укрытие.
   Он направил несколько женщин в длинное здание, чтобы они забрали оттуда как можно больше продовольствия и оружия. Через несколько минут отряд был готов к походу.
   — Мы двинемся по тропинке, что ведет в другую сторону от места крушения, — сказал Грин. — Будем надеяться, что она приведет нас на другой конец острова, где мы сможем найти какие-нибудь маленькие ветроходы и спастись на них. Должны же у этих дикарей быть хоть какие-то суда.
   Эта тропинка была такая узкая и извилистая, как и та, по которой пленников вели в селение. Но она вела на запад, а людоеды находились на восточной оконечности острова.
   Сначала тропинка вела вверх, иногда сквозь проходы между скалами. Несколько раз им приходилось огибать небольшие озерца, хранилища дождевой воды. Один раз на поверхность выпрыгнула рыба, немало испугав их. Остров был на полном самообеспечении со своей рыбой, кроликами, белками, дикими птицами, поросятами и различными овощами и фруктами. Грин прикинул, что, если деревня находится в центре острова, тогда площадь его должна быть около полутора квадратных миль. Скалы, травы и лес могли предоставить недурное убежище беглецу. Одному — да, но не шестерым женщинам и восьми ребятишкам.

18

   Изрядно запыхавшись, подбадривая друг друга, а порой и чертыхаясь, они наконец достигли вершины самом высокого холма. Внезапно они оказались на поляне, венчавшей эту вершину. Прямо перед ними стоял лес тотемных шестов, бледно отсвечивающих в лунном свете. За ними зияла темная пасть большой пещеры.
   Грин вышел из тени ветвей, чтобы осмотреть все получше. Вернувшись, он сказал:
   — Там рядом с пещерой избушка. Я заглянул в окно. В ней спит старуха. Но ее кошка проснулась и, наверное, разбудит ее.
   — На всех шестах — черепа кошек, — вмешалась Эйга. — Должно быть, это священное для них место. Наверняка вход сюда запрещен всем, кроме старых жриц.
   — Может, и так, — ответил Грин. — Но должны же они проводить где-то здесь религиозные обряды. Там, с другой стороны от входа в пещеру, куча человеческих черепов и покрытый кровью столб. У нас два выхода. Можно спуститься по другой стороне холма, выбраться на равнину и попытать счастья там. А можно спрятаться в пещере и надеяться, что из-за табу никто не будет нас там искать.
   — А мне кажется, они первым делом заглянут сюда, — сказала Эйга.
   — Нет, если мы не разбудим старуху. Тогда дикари, если спросят ее позднее, не проходил ли кто мимо, получат нужный нам ответ.
   — А как насчет кошек?
   Грин пожал плечами.
   — Будем надеяться, что нам повезет и они не начнут вопить, когда мы войдем в пещеру.
   Он имел в виду все усиливающееся кошачье мяуканье.
   — Нет, — возразила Эйга, — этот шум привлечет сюда островитян. Они поймут, что здесь кто-то чужой.
   — Ладно, — ответил Грин. — Я не знаю, что собираешься делать ты, а я иду в пещеру. Я слишком устал, чтобы бежать дальше.
   — Мы тоже, — согласились остальные женщины. — У нас больше нет сил.
   Наступило молчание, и это молчание нарушил чей-то голос. Мужской. Он тихо прошептал:
   — Пожалуйста, не пугайтесь. Не кричите. Это я…
   Из тени позади них вышел Майрен с прижатым к губам пальцем и блестящим в лунном свете глазом. Это был потерпевший крушение капитан, а не командир «Птицы Счастья» в красивой форменной одежде, что владел солидным богатством и распоряжался судьбами членов клана Эффениканов. Но в другой руке он нес брезентовый мешок. Грин, увидев его, понял, что Майрен умудрился не только спасти собственную шкуру, но и унес все свои драгоценности.
   — Смотрите! — объявил Майрен, взмахнув мешком. — Не все еще потеряно.
   Грин думал, что он имеет в виду свои драгоценности. Но Майрен повернулся и дал знак кому-то позади себя. Оттуда выскользнул Гризкветр. Слезы блестели у него на глазах, когда он подбежал к матери и упал в ее объятия. Эмра тихо заплакала. До сих пор она удерживала горе по детям, которые, как она думала, навеки пропали для нее. Теперь, увидев старшего сына, вышедшего из тьмы деревьев, будто из могилы, она словно освободилась от ледяного панциря, скрывавшего горячий поток чувств.
   Она всхлипнула:
   — Спасибо всем богам, что вернули мне сына.
   — Если боги такие всемогущие, почему они позволили убить других твоих детей? — мрачно спросил Майрен. — И почему они убили моих сородичей, почему они разбили «Птицу»? Почему?..
   — Заткнись! — приказал Грин. — Теперь не время сожалеть о потерях. Нам нужно поскорее выбраться из этой заварушки. Плакать будем после.
   — Меннирокс — неблагодарный бог, — пробормотал Майрен. — И это после всего, что я сделал для него!
   Эмра вытерла слезы и обратилась к сыну:
   — Как ты спасся? Я думала, что всех мужчин, кто не погиб во время крушения, проткнули копьями.
   — Да, почти всех, — ответил Гризкветр. — Но я забрался в трюм и спрятался позади перевернутого рыбного чана. Там было мокро, а вокруг полно дохлой рыбы. Дикари сразу меня не заметили. Но потом бы, конечно, нашли, когда принялись бы грабить судно. Эта мысль заставила меня пробраться на другую сторону ветрохода, подальше от дикарей. Потом я ползком перебрался в густую траву на краю острова и чуть не умер от страха, потому что головой уперся в Майрена, который тоже прятался там.
   — От толчка меня выбросило с передней палубы, — вмешался капитан, — и, конечно, переломало бы мне все кости, но я упал прямо в парус, прикрепленный к мачте, упавшей справа по борту. Похоже было на то, как если бы я упал в гамак. Оттуда я соскользнул в траву и пополз по самому краю острова. Несколько раз я чуть было не свалился с него. Будь я немного потяжелее или потолще…
   — Слушайте, — прервал его Гризкветр. — Этот остров — вуру!
   — Что ты имеешь в виду? — спросил Грин.
   — Я подполз к самому краю острова и свесил вниз голову, чтобы посмотреть, можно ли там спрятаться. Оказалось, что нельзя, потому что внизу он гладкий и ровный. Я точно знаю, потому что в лунном свете хорошо было видно, что он гладкий, как лист металла. И это еще не все! Вы помните, трава вокруг нас была высокой? Такой же она оставалась и перед островом. А вот под самим островом трава была срезана. Вернее… она исчезла! Верхняя часть травы просто растворилась в воздухе! Осталась только нижняя часть высотой около дюйма!
   — Тогда весь этот остров — одна большая газонокосилка, — произнес Грин. — Весьма интересно. Но с этим разберемся позднее, а теперь…
   Он пошел к маленькой избушке у входа в пещеру. При его приближении несколько больших домашних кошек выскочили из дверей. Спустя некоторое время Грин вышел, широко улыбаясь.
   — Жрица отрубилась. В доме запахи — как в пивной. Кошки бродят сами по себе. Все пьют из чашек, поставленных для них на полу, мяукают, дерутся. Если они не разбудили ее, то и мы не разбудим.
   — Я слышала, что все старые жрицы становятся пьяницами, — сказала Эмра. — Из-за табу они живут в одиночестве. Никто и не подходит к ним, разве что только во время церемоний. Единственная их компания — бутылка да кошки.
   — А ты думала о сказке про Портного, который стал Матросом, — сказал Майрен. — Да, считается, что это — лишь история для развлечения детей, но я начинаю думать, в ней есть и доля правды. Помните, в сказке точно такой же холм и такая же пещера. В ней говорится, что на всех бродячих островах есть такое место. И…
   — Ты слишком много говоришь, — резко прервала его Эйга. — Лучше давайте войдем в пещеру.
   Грин догадывался о подоплеке замечания Эйги: Майрен потерял лицо, потому что позволил погибнуть кораблю и допустил избиение соплеменников. Для Эйги и других женщин он больше не был капитаном Майреном, богатым патриархом. Он был просто Майрен — потерпевший кораблекрушение матрос. Толстый старый матрос. Только это — и ничего более.
   Он мог бы вернуть к себе уважение, если бы совершил самоубийство. Но жажда жизни поставила его ниже уважения. Майрен, должно быть, понимал это, потому что ничего не ответил. Вместо этого он отступил в сторону.
   Грин сделал шагов тридцать в пещере и оглянулся. Вход еще виднелся полукругом яркого лунного света. Кто-то закашлялся. Грин только собирался сказать, чтобы соблюдали тишину, как почувствовал, как в ноздрях защекотало, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не чихнуть самому.
   — Пыль.
   — Хорошо, — произнес Грин. — Может быть, они никогда не заходят сюда.
   Внезапно туннель повернул налево под прямым углом. Слабый свет, что проникал сюда от входа, растворился в полной тьме. Отряд остановился.
   — Что, если здесь устроены ловушки для непрошенных гостей? — спросила Инзакс.
   — Стоит принять во внимание и такую возможность, — ответил Грин. — Но до следующего поворота мы пойдем в темноте. Только тогда и зажжем факелы. Дикари не смогут тогда заметить отблески света.
   Он пошел впереди, ощупывая стену левой рукой. Внезапно он остановился, и Эмра наткнулась на него.
   — Что такое? — с любопытством спросила она.
   — Стена стала металлической. Пощупай здесь.
   Он взял своей рукой ее руку и приложил к стене.
   — Ты прав, — прошептала она. — Здесь явно чувствуется шов, и можно четко распознать разницу между обеими поверхностями!
   — Пол тоже металлический, — добавила Сун. — Я босиком и хорошо чувствую его. И пыли не стало.
   Грин пошел вперед и еще шагов через тридцать подошел к другому повороту под прямым углом, но на этот раз направо. Стены и пол были из гладкого прохладного металла. Убедившись, что никто не отстал, он сказал женщине, которая несла факелы, чтобы зажгла один.