Страница:
Он находил любой предлог, чтобы уклониться от встречи со мной. Пытаясь обеспечить алиби, он три раза в год ходил на день рождения к племяннику – я уж не говорю о бесконечных собраниях и неожиданных командировках. Женщины, которые ему звонили, по его словам, были добродушными толстухами и высохшими, как мумии, тетками. Врунов я знаю как облупленных, так что не верила ни единому его слову. Для меня не было тайной, что он мне изменял и при этом ничего не мог с собой поделать. Но мне казалось, что его ложь мне даже нравилась, поэтому секс у нас был первоклассный. Сначала его отлучки были для меня хуже пытки, но потом я притерпелась к его вранью и к тому, что он постоянно меня дурачит. Я была как будто ослеплена, но сквозь это ослепление прорисовывалась истина, которую я и боялась, и желала: Жайме мне изменяет. Всякий раз, когда мы бывали близки, я возбуждалась, воображая Жайме с другой женщиной, и наслаждалась при мысли, что каждая из них испытывала то же, что и я… Кого я только не воображала – актрис, подруг, домработницу, кассиршу из банка. Хотела было предложить ему любовь втроем – но наяву я не выдержала бы, если б он при мне тешился с другой, проникая в ее плоть… Нет уж, лучше ограничиться фантазиями.
Я подвезла его до аэропорта и поехала домой. Перед сном попыталась позвонить ему и спросить, как он долетел, но мобильник у него оказался отключен. Наверное, что-то случилось… Этим что-тонаверняка была другая женщина! Мне все стало ясно. Спать расхотелось. Я выключила свет и стала глядеть на подаренных им плюшевых мишек. Их было двенадцать. Я обняла белого медвежонка и расплакалась, как все брошенные женщины. Частенько я его подозревала, но, когда он приходил, начинал говорить ласково, как киногерой, и обязательно приносил романтический подарок. И тогда я в очередной раз готова была поверить, что мои подозрения – это плод моей разгоряченной фантазии или злонамеренных вымыслов завистливой подруги-интриганки.
Однажды я его застукала с какой-то девицей в галантерейном магазине. В этот момент я зашла в аптеку и увидела, как он вошел в магазин, а она закрыла за ним дверь. Я вышла из аптеки в неутешном горе. Подошла к затворенным дверям галантереи, услыхала учащенное биение собственного сердца и приглушенное хихиканье парочки, занимающейся черт знает чем в двух шагах от меня…
Я замолотила кулаками в железную дверь. Сразу собралась толпа любопытных в предвкушении захватывающего зрелища. Давешняя девка отворила дверь, и появился Жайме, яростно потрясая двумя свертками и громовым голосом увещевая собравшихся, чтобы каждый из них занимался своим делом. На одном из свертков был тот же фирменный знак, что и на дверях магазина: хитрюга хотел меня убедить, что просто зашел купить носки. Я-то понимала, что это не так, но он схватил меня за руку и стал клясться и божиться, что любит меня, что с этой дурнушкой у него ничего не было. Мы пошли ко мне домой. В другом свертке оказался голубой мишка – свидетельство еще одной измены… Тут меня словно озарило. Двенадцать мишек означают двенадцать женщин. Каждый из них знаменовал измену! Вот оно что! Эту медведицу он купил, когда натянул Бетти! Он всё отрицал, но я-то знаю… Мишка в клетчатом галстуке – это психологиня из семьдесят первой квартиры. Об остальных ничего не знаю, но наведу справки. И пусть все они одуреют со страху, когда в газетах и по телевидению каждый раз будут сообщать об очередной жертве маньячки. «…Все девушки обнаружены в обнимку с плюшевыми медведями. Одной из них удалось спастись. Она сообщает, что убийца – молодая женщина белой расы, умная и красивая!!!»Сначала убью их, одну за другой, потом – его. Как я тебя ненавижу! Потом скроюсь и присоединюсь к бездомным бродягам, у которых нет ничего – ни любви, ни радости, ни желания жить.
Мысли роились у меня в голове. Я лихорадочно размышляла, как напасть на след женщин, которые, может быть,спали с Жайме. С моим Жайме…
Стрелять в них не буду – шума много. Лучше ножом! Кухонным ножом.
Плюшевые мишки таращили глаза от страха, но их улыбочки выдавали соучастие в прелюбодеянии. В порыве ненависти я сбросила их всех с полки на пол.
Я включила радио. Передавали печальную музыку, от которой мое истерзанное сердце еще больше заныло. Я бросилась на кухню и взглянула на комплект ножей. Схватила самый большой. Пожалуй, подойдет…
Утерев слезы, я выпила сока маракуйи и вернулась в комнату, сжимая в руке нож. Нанесла удар каждому из двенадцати мишек, которые по-прежнему ухмылялись, потом вымыла и без того чистые руки и вдруг сообразила, что у меня есть ключи от его квартиры.
Соваться в чужую жизнь мерзко. Но нет ничего унизительнее, чем знать, что тебя обманывают, что тебе изменяют, и при этом ощущать свое полнейшее бессилие. Мне нужно было конкретное, документальное подтверждение, чтобы убедиться, сколь глупо и жалко мое положение. Отлучка Жайме располагала к молниеносным действиям.
Я подождала, пока откроется дверь парадного, и вошла так, чтобы портье меня не заметил. Лифт остановился на первом этаже. Черт побери! Вышли супруги с четырнадцатого этажа. В эту секунду мне стало ясно, что им много чего известно. Ведь они жили как раз этажом ниже Жайме. «Брошенная!» – без труда читалось в их сочувственном взгляде. Значит, с четырнадцатого. Супруги выходят из лифта и здороваются со мной. Им-то хорошо.
Жайме ни сном ни духом не ведал, что у меня есть ключ от его квартиры… Он однажды забыл его у меня в машине, а я ему ничего не сказала.
Ключ не поворачивался. Значит, с той стороны был другой ключ. Выходит, кто-то дома. Не может быть!.. Сердце у меня заколотилось. Я подошла к черному ходу и сквозь щель увидала свет. Он, оказывается, дома! Никуда не улетал! А я-то, дура, еще подбросила его до аэропорта!
Дверь черного хода оказалась незапертой. Я открыла и вошла на цыпочках. Туфли и сумку оставила в прихожей и выглянула в окно, в ночную тьму. Тут мне стало ясно, что я не люблю Жайме. Моя любовь к нему сродни или болезни, или пороку, или выдумкам, на которые он был горазд. Теперь я не сомневалась, что наши отношения были попросту фарсом, который, правда, основывался на прекрасном сексе – я, правда, не уверена, был ли бы этот секс так хорош, если бы при соитии я не воображала своих соперниц. Да и он меня не любил. Ему просто нравились мои дырочки да страстные содрогания, нравилось бывать со мной в гостях, разговаривать со мной – но разве это любовь? По-настоящему я любила только двоих, и силком я их не удерживала. Наоборот – ушла от них, чтобы очарование не пропало и чувство не угасло.
То, чего я больше всего боялась и одновременно желала, было в нескольких метрах от моих глаз, застилаемых безумною ревностью. Внимательно прислушиваясь, я различила два мужских голоса. Вот уж чего я никак не ожидала! Жайме оказался геем – вернее, бисексуалом. От изумления я чуть не налетела на кухонный стол. Жайме действительно любезен со всеми и потому способен соблазнить кого угодно.
Я глубоко вздохнула и пошла по коридору, для чего-то считая шаги. Двадцать четыре шага отделяли меня от двери, за которой Жайме лежал в постели с другим мужчиной. Дверь в комнату оказалась приоткрытой, и я видела сквозь щель, как они самозабвенно предавались утехам. Я затаила дыхание. Оба они были очень хороши собой, но у меня не было ни малейшей охоты присоединиться к ним – скорее наоборот… Впрочем, если бы там очутилась женщина, я ощутила бы то же самое, кроме крайнего изумления.
Они целовались и улыбались, нежно ласкали друг друга. Не осталось и следа ни от моей ненависти, ни от любви, которая и любовью-то, по большому счету, не была. Всё. Конец. Я и слезинки не пролила.
Вернувшись в прихожую, я обула туфли, взяла сумку, вышла через черный ход и вызвала лифт. Перед тем как уйти, я зашла в гостиную, закурила сигарету и включила на полную мощность реквием Моцарта – самую подходящую для такого случая музыку.
Они, должно быть, перепугались, а потом догадались, что здесь побывала я – по дымящейся, испачканной помадой сигарете, оставленной в пепельнице.
На диване я заметила пакет, в котором был огромный плюшевый мишка. Явно для подарка.
Важное дело
Сосед
Переливы
Я подвезла его до аэропорта и поехала домой. Перед сном попыталась позвонить ему и спросить, как он долетел, но мобильник у него оказался отключен. Наверное, что-то случилось… Этим что-тонаверняка была другая женщина! Мне все стало ясно. Спать расхотелось. Я выключила свет и стала глядеть на подаренных им плюшевых мишек. Их было двенадцать. Я обняла белого медвежонка и расплакалась, как все брошенные женщины. Частенько я его подозревала, но, когда он приходил, начинал говорить ласково, как киногерой, и обязательно приносил романтический подарок. И тогда я в очередной раз готова была поверить, что мои подозрения – это плод моей разгоряченной фантазии или злонамеренных вымыслов завистливой подруги-интриганки.
Однажды я его застукала с какой-то девицей в галантерейном магазине. В этот момент я зашла в аптеку и увидела, как он вошел в магазин, а она закрыла за ним дверь. Я вышла из аптеки в неутешном горе. Подошла к затворенным дверям галантереи, услыхала учащенное биение собственного сердца и приглушенное хихиканье парочки, занимающейся черт знает чем в двух шагах от меня…
Я замолотила кулаками в железную дверь. Сразу собралась толпа любопытных в предвкушении захватывающего зрелища. Давешняя девка отворила дверь, и появился Жайме, яростно потрясая двумя свертками и громовым голосом увещевая собравшихся, чтобы каждый из них занимался своим делом. На одном из свертков был тот же фирменный знак, что и на дверях магазина: хитрюга хотел меня убедить, что просто зашел купить носки. Я-то понимала, что это не так, но он схватил меня за руку и стал клясться и божиться, что любит меня, что с этой дурнушкой у него ничего не было. Мы пошли ко мне домой. В другом свертке оказался голубой мишка – свидетельство еще одной измены… Тут меня словно озарило. Двенадцать мишек означают двенадцать женщин. Каждый из них знаменовал измену! Вот оно что! Эту медведицу он купил, когда натянул Бетти! Он всё отрицал, но я-то знаю… Мишка в клетчатом галстуке – это психологиня из семьдесят первой квартиры. Об остальных ничего не знаю, но наведу справки. И пусть все они одуреют со страху, когда в газетах и по телевидению каждый раз будут сообщать об очередной жертве маньячки. «…Все девушки обнаружены в обнимку с плюшевыми медведями. Одной из них удалось спастись. Она сообщает, что убийца – молодая женщина белой расы, умная и красивая!!!»Сначала убью их, одну за другой, потом – его. Как я тебя ненавижу! Потом скроюсь и присоединюсь к бездомным бродягам, у которых нет ничего – ни любви, ни радости, ни желания жить.
Мысли роились у меня в голове. Я лихорадочно размышляла, как напасть на след женщин, которые, может быть,спали с Жайме. С моим Жайме…
Стрелять в них не буду – шума много. Лучше ножом! Кухонным ножом.
Плюшевые мишки таращили глаза от страха, но их улыбочки выдавали соучастие в прелюбодеянии. В порыве ненависти я сбросила их всех с полки на пол.
Я включила радио. Передавали печальную музыку, от которой мое истерзанное сердце еще больше заныло. Я бросилась на кухню и взглянула на комплект ножей. Схватила самый большой. Пожалуй, подойдет…
Утерев слезы, я выпила сока маракуйи и вернулась в комнату, сжимая в руке нож. Нанесла удар каждому из двенадцати мишек, которые по-прежнему ухмылялись, потом вымыла и без того чистые руки и вдруг сообразила, что у меня есть ключи от его квартиры.
Соваться в чужую жизнь мерзко. Но нет ничего унизительнее, чем знать, что тебя обманывают, что тебе изменяют, и при этом ощущать свое полнейшее бессилие. Мне нужно было конкретное, документальное подтверждение, чтобы убедиться, сколь глупо и жалко мое положение. Отлучка Жайме располагала к молниеносным действиям.
Я подождала, пока откроется дверь парадного, и вошла так, чтобы портье меня не заметил. Лифт остановился на первом этаже. Черт побери! Вышли супруги с четырнадцатого этажа. В эту секунду мне стало ясно, что им много чего известно. Ведь они жили как раз этажом ниже Жайме. «Брошенная!» – без труда читалось в их сочувственном взгляде. Значит, с четырнадцатого. Супруги выходят из лифта и здороваются со мной. Им-то хорошо.
Жайме ни сном ни духом не ведал, что у меня есть ключ от его квартиры… Он однажды забыл его у меня в машине, а я ему ничего не сказала.
Ключ не поворачивался. Значит, с той стороны был другой ключ. Выходит, кто-то дома. Не может быть!.. Сердце у меня заколотилось. Я подошла к черному ходу и сквозь щель увидала свет. Он, оказывается, дома! Никуда не улетал! А я-то, дура, еще подбросила его до аэропорта!
Дверь черного хода оказалась незапертой. Я открыла и вошла на цыпочках. Туфли и сумку оставила в прихожей и выглянула в окно, в ночную тьму. Тут мне стало ясно, что я не люблю Жайме. Моя любовь к нему сродни или болезни, или пороку, или выдумкам, на которые он был горазд. Теперь я не сомневалась, что наши отношения были попросту фарсом, который, правда, основывался на прекрасном сексе – я, правда, не уверена, был ли бы этот секс так хорош, если бы при соитии я не воображала своих соперниц. Да и он меня не любил. Ему просто нравились мои дырочки да страстные содрогания, нравилось бывать со мной в гостях, разговаривать со мной – но разве это любовь? По-настоящему я любила только двоих, и силком я их не удерживала. Наоборот – ушла от них, чтобы очарование не пропало и чувство не угасло.
То, чего я больше всего боялась и одновременно желала, было в нескольких метрах от моих глаз, застилаемых безумною ревностью. Внимательно прислушиваясь, я различила два мужских голоса. Вот уж чего я никак не ожидала! Жайме оказался геем – вернее, бисексуалом. От изумления я чуть не налетела на кухонный стол. Жайме действительно любезен со всеми и потому способен соблазнить кого угодно.
Я глубоко вздохнула и пошла по коридору, для чего-то считая шаги. Двадцать четыре шага отделяли меня от двери, за которой Жайме лежал в постели с другим мужчиной. Дверь в комнату оказалась приоткрытой, и я видела сквозь щель, как они самозабвенно предавались утехам. Я затаила дыхание. Оба они были очень хороши собой, но у меня не было ни малейшей охоты присоединиться к ним – скорее наоборот… Впрочем, если бы там очутилась женщина, я ощутила бы то же самое, кроме крайнего изумления.
Они целовались и улыбались, нежно ласкали друг друга. Не осталось и следа ни от моей ненависти, ни от любви, которая и любовью-то, по большому счету, не была. Всё. Конец. Я и слезинки не пролила.
Вернувшись в прихожую, я обула туфли, взяла сумку, вышла через черный ход и вызвала лифт. Перед тем как уйти, я зашла в гостиную, закурила сигарету и включила на полную мощность реквием Моцарта – самую подходящую для такого случая музыку.
Они, должно быть, перепугались, а потом догадались, что здесь побывала я – по дымящейся, испачканной помадой сигарете, оставленной в пепельнице.
На диване я заметила пакет, в котором был огромный плюшевый мишка. Явно для подарка.
Важное дело
Он кричал и размахивал руками. У него был идеал революционера, убежденность пророка и сверкающие глаза Че Гевары.
Движение за ликвидацию кладбищ в черте города. Лично я была против – хотя бы потому, что знала, что моя мать частенько туда наведывается. Она никогда не говорила, где похоронен мой отец, рассказывала, что он превратился в свет – но я-то знаю, что на кладбище она сиживала часами. Носила книги, цветы, сигареты. Я тайком следила за ней.
Среда. Она начала собираться, а я забралась в багажник, где было темно, как в могиле. Заднее сиденье я оставила незакрепленным, чтобы потом можно было проникнуть из багажника в салон.
Мама сильно надушилась. Каждую среду она прихорашивалась и говорила, что едет по важному делу.
Я молила Бога, чтобы она не открывала багажник. Все вышло по-моему. Меня, правда, подрастрясло на ухабах, поворотах и спусках. Потом машина затормозила. В багажнике было темно, хоть глаз выколи, и ничего не слышно, потому что как раз надо мной размещались два динамика. Джеймс Тэйлор. Мама включила музыку, но я все же услыхала, как хлопнула дверь. Я немножко подождала, решила сосчитать до пятидесяти, но остановилась на тридцати трех и опустила сиденье, чтобы вылезти, но, к моему ужасу, мама возвращалась с букетом лилий. Я быстро залезла обратно и затаилась в темноте. Потом помолилась, чтобы мама не включала Джеймса Тэйлора, но из багажника Бог меня не услышал. Ехали мы еще минут пятнадцать, потом машина остановилась и Тэйлор умолк. Я досчитала до пятидесяти и вылезла.
Кладбище. Выйдя из машины, я увидела, что мать с букетом лилий в руках входит в ворота, последовала за ней и очутилась лицом к лицу с плачущим ангелом, склонившимся над холодным мрамором… Красивое кладбище. Мать завернула за угол. Я ускорила шаг, свернула в том же месте незаметно для мамы. Глядела во все стороны – но тщетно. Кладбище было обширным, и битый час я блуждала среди холодных надгробий. Впрочем, мама тоже раньше шести по средам домой не возвращалась. Поиски мои заняли часа два. На моем скорбном пути попадались любопытные фигуры. Одна женщина останавливалась перед четырьмя или пятью могилами и тихонько беседовала с усопшими. Еще я обратила внимание на прыщавого белокурого подростка в белой рубашке с кружевным воротничком и манжетами, черном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, черных брюках, высоких сапогах, с распятием на груди, с четками в руках. Могильщики были одеты в синие комбинезоны.
Издали я наблюдала за похоронами. Какая-то женщина в некотором отдалении следовала за процессией. Опираясь на надгробия, она рыдала, словно лишилась безнадежно любимого человека. Я продолжила путь, размышляя, как все люди, о жизни и смерти. Думала о том, сколько народу каждый день рождается и умирает, о Короле Льве, о жизненном цикле, о моем отце-ангеле и о том, кто мог бы поверить в эту глупую сказку… Было время, когда мне прискучили эти дешевые выдумки, хотя я частенько смотрела фильмы про любовь ангелов и земных женщин. Смотрела в надежде узнать что-нибудь о матери и убедиться, что фильмы все-таки основаны на художественном вымысле. Пора кончать со всеми тайнами. И я приперла маму к стенке.
– Хочу знать, кто был мой отец.
– Ты же знаешь.
– Мама… ну сколько можно? Скажи хотя бы, как его звали?
– Черточка, крестик, черточка, крестик, черточка!
– Это же смешно! Я хочу знать, кто был мой отец! Говори!
– Он был американец.
– Американец?!
– Американец.
– Из Соединенных Штатов, что ли?
– Да. И хватит с тебя.
– А как его звали? Ты сама-то знаешь? Или у тебя он не один был? Подумай и скажи! На кого из них я похожа?
– Замолчи! Имей же хоть каплю уважения ко мне! Я-то хорошо знаю, кто твой отец.
– Скажи хотя бы, как его зовут. Обмани, но скажи.
– Имя из четырех букв.
– Какое же?
– Джим.
– Джим?
– Он разбился на самолете. Тела не нашли. Он ангел. Вот и всё.
– А фамилия как?
– Фамилии не знаю.
– Как это не знаешь?
– Не то Джонс, не то Смит…
– Это просто смешно!
– Ну, не знаю. Тем рейсом летели Джим Смит и Джим Джонс.
Тут она разрыдалась и разговор наш кончился. Я не поверила ни единому ее слову и решила до всего докопаться сама.
– Анжела!
– Что, мама?
– Анжела… Я принесла цветов твоей бабушке. Сегодня годовщина ее смерти.
– А где ее могила?
– М-м-м… Вон там. Я тебе как-нибудь покажу. Да ты, наверное, и сама уже видела. Там два ангелочка по бокам, помнишь?
– Нет.
– Что ты здесь делаешь?
– У моей подруги Ро умер отец. Я и пришла на похороны.
– У Ро?
– Это моя одноклассница. Помнишь ее?
– Нет. Отчего он умер-то?
– От сердца.
– Молодой был?
– Нет. Сорок семь лет.
– Совсем еще молодой! Что же ты мне ничего не сказала?
– Не хотелось говорить об этом за столом.
Мы вернулись домой и больше ни словом не обмолвились о нашей случайной встрече на кладбище. Я держалась этой версии, пока не обнаружила красную папку. Из ангела мой отец превратился в американца. Хотя в каком-то смысле оставался ангелом – ведь его тела не нашли… American Angel. Я решила, что лицо у него – как у дядюшки Сэма.
Мать продолжала благоговейно посещать кладбище каждую среду. Я по-прежнему следила за ней, да так и не выяснила, на какую могилу она ходила. Однажды она все-таки отвела меня на бабушкину могилу, но оказалось, что это бабушка тети Риты…
Я бы никогда не поддержала этого движения, если бы меня не очаровал его лидер. Глаза у него сверкали, словно у Че Гевары… Он обладал таким красноречием и такой силой убеждения, что я примкнула к его движению, не очень-то разобравшись в его целях.
– Этот мир нужен живым! Мертвым он ни к чему…
Я затесалась в толпу протестующих и даже помогла распространять листовки.
Дело обстояло примерно так. Они предлагали префектуре ликвидировать все кладбища в черте города и возвести на их месте культурные центры. Останки всех умерших предлагалось перенести на новое, современное, образцовое кладбище. Дело безнадежное, что и говорить. Инициатива исходила от группы студентов-архитекторов и молодых художников.
Префект предложения не принял, и я отправилась вместе со всеми в ближайший бар.
Че был просто прелесть. Мне было совершенно ясно, что все его речи – несусветная чушь, однако ловила на лету каждое слово, каждый жест… Оно подошел, чтобы познакомиться с новой последовательницей.
– Вы пришли с кем-то из нашей группы?
– Нет, я одна.
– Вы за наше движение?
– Я вообще за движение.
– За любое?
– Я видела воодушевление.
– А знаете, чего мы добиваемся?
– Да. Вы хотите превратить кладбища в культурные центры. Только не добьетесь вы этого.
– Значит, вы не согласны?
– Кладбища мне нравятся – это же наша история.
– Я знаю. Но они занимают место, которым могли бы пользоваться живые…
– Не надо мне ничего объяснять.
– Вы считаете, что это все ерунда.
– Именно так я и считаю.
– Я объявлю о роспуске движения.
– И объявлять не надо – оно уже самоликвидировалось. Вы только взгляните на своих друзей…
Демонстранты распивали пиво, чокались, смеялись. Парочки целовались. Радость и веселье! На самом деле им всем, как и мне, хотелось лишь одного – движения. Никакого важного дела…А для меня самым важным делом было покорить черные глаза того, кто заварил всю эту кашу. Я развернула свои знамена, подняла крепкий кулак и встала на борьбу за Че Гевару.
– Значит, вам нравится движение вообще?
– Очень!
Из бара мы пошли на квартиру к Че. Туда подтянулось несколько руководителей движения. Они курили какую-то отраву и обсуждали фараонский проект какой-то многофункциональной мегастудии.
Лидер устроил мне аудиенцию в своем кабинете. Прядь волос ниспадала ему на правый глаз.
Мы поцеловались, и тут же его руки заскользили по всему моему телу. Он снял белую майку, под которой отчетливо вырисовывалось брюшко, и штаны, из-под которых появился вставший, напрягшийся член. Мы легли на кровать. Он помог мне снять брюки, блузку сняла я сама. Он попытался снять с меня лифчик, но расстегнуть застежку без моей помощи так и не сумел. Потом я сняла чулки, а он снял с меня трусики.
– А такое движениеты поддерживаешь?
– Целиком и полностью.
В половых движенияхравных ему не было. Ни одна из моих эрогенных зон не осталась обойденной. Наши с ним движениярадовали его больше, чем любое общественное движение, которое могло бы кардинально изменить жизнь всего населения планеты Земля. Я делала легкое движение бедрами и одновременно сокращала влагалищные мышцы, рисуя восьмерку или знак бесконечности… Его это сводило с ума. Это движениебыло достигнуто после множества демонстраций и реформ наших сексуальных позиций.
Мы не только сексом занимались – еще ходили в кино и в парк. Он так любил сливочное мороженое… Вот что произошло: исчерпав все сексуальные ресурсы, мы стали верными и неразлучными друзьями. Как будто мы все время что-то искали, к чему-то стремились – не знаю, как и сказать…
Попробовали мы было снова заняться любовью… Ничего не получилось! После первого же поцелуя мы повалились на пол от смеха. Что же – мы только друзья!
Движение за ликвидацию кладбищ в черте города. Лично я была против – хотя бы потому, что знала, что моя мать частенько туда наведывается. Она никогда не говорила, где похоронен мой отец, рассказывала, что он превратился в свет – но я-то знаю, что на кладбище она сиживала часами. Носила книги, цветы, сигареты. Я тайком следила за ней.
Среда. Она начала собираться, а я забралась в багажник, где было темно, как в могиле. Заднее сиденье я оставила незакрепленным, чтобы потом можно было проникнуть из багажника в салон.
Мама сильно надушилась. Каждую среду она прихорашивалась и говорила, что едет по важному делу.
Я молила Бога, чтобы она не открывала багажник. Все вышло по-моему. Меня, правда, подрастрясло на ухабах, поворотах и спусках. Потом машина затормозила. В багажнике было темно, хоть глаз выколи, и ничего не слышно, потому что как раз надо мной размещались два динамика. Джеймс Тэйлор. Мама включила музыку, но я все же услыхала, как хлопнула дверь. Я немножко подождала, решила сосчитать до пятидесяти, но остановилась на тридцати трех и опустила сиденье, чтобы вылезти, но, к моему ужасу, мама возвращалась с букетом лилий. Я быстро залезла обратно и затаилась в темноте. Потом помолилась, чтобы мама не включала Джеймса Тэйлора, но из багажника Бог меня не услышал. Ехали мы еще минут пятнадцать, потом машина остановилась и Тэйлор умолк. Я досчитала до пятидесяти и вылезла.
Кладбище. Выйдя из машины, я увидела, что мать с букетом лилий в руках входит в ворота, последовала за ней и очутилась лицом к лицу с плачущим ангелом, склонившимся над холодным мрамором… Красивое кладбище. Мать завернула за угол. Я ускорила шаг, свернула в том же месте незаметно для мамы. Глядела во все стороны – но тщетно. Кладбище было обширным, и битый час я блуждала среди холодных надгробий. Впрочем, мама тоже раньше шести по средам домой не возвращалась. Поиски мои заняли часа два. На моем скорбном пути попадались любопытные фигуры. Одна женщина останавливалась перед четырьмя или пятью могилами и тихонько беседовала с усопшими. Еще я обратила внимание на прыщавого белокурого подростка в белой рубашке с кружевным воротничком и манжетами, черном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, черных брюках, высоких сапогах, с распятием на груди, с четками в руках. Могильщики были одеты в синие комбинезоны.
Издали я наблюдала за похоронами. Какая-то женщина в некотором отдалении следовала за процессией. Опираясь на надгробия, она рыдала, словно лишилась безнадежно любимого человека. Я продолжила путь, размышляя, как все люди, о жизни и смерти. Думала о том, сколько народу каждый день рождается и умирает, о Короле Льве, о жизненном цикле, о моем отце-ангеле и о том, кто мог бы поверить в эту глупую сказку… Было время, когда мне прискучили эти дешевые выдумки, хотя я частенько смотрела фильмы про любовь ангелов и земных женщин. Смотрела в надежде узнать что-нибудь о матери и убедиться, что фильмы все-таки основаны на художественном вымысле. Пора кончать со всеми тайнами. И я приперла маму к стенке.
– Хочу знать, кто был мой отец.
– Ты же знаешь.
– Мама… ну сколько можно? Скажи хотя бы, как его звали?
– Черточка, крестик, черточка, крестик, черточка!
– Это же смешно! Я хочу знать, кто был мой отец! Говори!
– Он был американец.
– Американец?!
– Американец.
– Из Соединенных Штатов, что ли?
– Да. И хватит с тебя.
– А как его звали? Ты сама-то знаешь? Или у тебя он не один был? Подумай и скажи! На кого из них я похожа?
– Замолчи! Имей же хоть каплю уважения ко мне! Я-то хорошо знаю, кто твой отец.
– Скажи хотя бы, как его зовут. Обмани, но скажи.
– Имя из четырех букв.
– Какое же?
– Джим.
– Джим?
– Он разбился на самолете. Тела не нашли. Он ангел. Вот и всё.
– А фамилия как?
– Фамилии не знаю.
– Как это не знаешь?
– Не то Джонс, не то Смит…
– Это просто смешно!
– Ну, не знаю. Тем рейсом летели Джим Смит и Джим Джонс.
Тут она разрыдалась и разговор наш кончился. Я не поверила ни единому ее слову и решила до всего докопаться сама.
– Анжела!
– Что, мама?
– Анжела… Я принесла цветов твоей бабушке. Сегодня годовщина ее смерти.
– А где ее могила?
– М-м-м… Вон там. Я тебе как-нибудь покажу. Да ты, наверное, и сама уже видела. Там два ангелочка по бокам, помнишь?
– Нет.
– Что ты здесь делаешь?
– У моей подруги Ро умер отец. Я и пришла на похороны.
– У Ро?
– Это моя одноклассница. Помнишь ее?
– Нет. Отчего он умер-то?
– От сердца.
– Молодой был?
– Нет. Сорок семь лет.
– Совсем еще молодой! Что же ты мне ничего не сказала?
– Не хотелось говорить об этом за столом.
Мы вернулись домой и больше ни словом не обмолвились о нашей случайной встрече на кладбище. Я держалась этой версии, пока не обнаружила красную папку. Из ангела мой отец превратился в американца. Хотя в каком-то смысле оставался ангелом – ведь его тела не нашли… American Angel. Я решила, что лицо у него – как у дядюшки Сэма.
Мать продолжала благоговейно посещать кладбище каждую среду. Я по-прежнему следила за ней, да так и не выяснила, на какую могилу она ходила. Однажды она все-таки отвела меня на бабушкину могилу, но оказалось, что это бабушка тети Риты…
Я бы никогда не поддержала этого движения, если бы меня не очаровал его лидер. Глаза у него сверкали, словно у Че Гевары… Он обладал таким красноречием и такой силой убеждения, что я примкнула к его движению, не очень-то разобравшись в его целях.
– Этот мир нужен живым! Мертвым он ни к чему…
Я затесалась в толпу протестующих и даже помогла распространять листовки.
Дело обстояло примерно так. Они предлагали префектуре ликвидировать все кладбища в черте города и возвести на их месте культурные центры. Останки всех умерших предлагалось перенести на новое, современное, образцовое кладбище. Дело безнадежное, что и говорить. Инициатива исходила от группы студентов-архитекторов и молодых художников.
Префект предложения не принял, и я отправилась вместе со всеми в ближайший бар.
Че был просто прелесть. Мне было совершенно ясно, что все его речи – несусветная чушь, однако ловила на лету каждое слово, каждый жест… Оно подошел, чтобы познакомиться с новой последовательницей.
– Вы пришли с кем-то из нашей группы?
– Нет, я одна.
– Вы за наше движение?
– Я вообще за движение.
– За любое?
– Я видела воодушевление.
– А знаете, чего мы добиваемся?
– Да. Вы хотите превратить кладбища в культурные центры. Только не добьетесь вы этого.
– Значит, вы не согласны?
– Кладбища мне нравятся – это же наша история.
– Я знаю. Но они занимают место, которым могли бы пользоваться живые…
– Не надо мне ничего объяснять.
– Вы считаете, что это все ерунда.
– Именно так я и считаю.
– Я объявлю о роспуске движения.
– И объявлять не надо – оно уже самоликвидировалось. Вы только взгляните на своих друзей…
Демонстранты распивали пиво, чокались, смеялись. Парочки целовались. Радость и веселье! На самом деле им всем, как и мне, хотелось лишь одного – движения. Никакого важного дела…А для меня самым важным делом было покорить черные глаза того, кто заварил всю эту кашу. Я развернула свои знамена, подняла крепкий кулак и встала на борьбу за Че Гевару.
– Значит, вам нравится движение вообще?
– Очень!
Из бара мы пошли на квартиру к Че. Туда подтянулось несколько руководителей движения. Они курили какую-то отраву и обсуждали фараонский проект какой-то многофункциональной мегастудии.
Лидер устроил мне аудиенцию в своем кабинете. Прядь волос ниспадала ему на правый глаз.
Мы поцеловались, и тут же его руки заскользили по всему моему телу. Он снял белую майку, под которой отчетливо вырисовывалось брюшко, и штаны, из-под которых появился вставший, напрягшийся член. Мы легли на кровать. Он помог мне снять брюки, блузку сняла я сама. Он попытался снять с меня лифчик, но расстегнуть застежку без моей помощи так и не сумел. Потом я сняла чулки, а он снял с меня трусики.
– А такое движениеты поддерживаешь?
– Целиком и полностью.
В половых движенияхравных ему не было. Ни одна из моих эрогенных зон не осталась обойденной. Наши с ним движениярадовали его больше, чем любое общественное движение, которое могло бы кардинально изменить жизнь всего населения планеты Земля. Я делала легкое движение бедрами и одновременно сокращала влагалищные мышцы, рисуя восьмерку или знак бесконечности… Его это сводило с ума. Это движениебыло достигнуто после множества демонстраций и реформ наших сексуальных позиций.
Мы не только сексом занимались – еще ходили в кино и в парк. Он так любил сливочное мороженое… Вот что произошло: исчерпав все сексуальные ресурсы, мы стали верными и неразлучными друзьями. Как будто мы все время что-то искали, к чему-то стремились – не знаю, как и сказать…
Попробовали мы было снова заняться любовью… Ничего не получилось! После первого же поцелуя мы повалились на пол от смеха. Что же – мы только друзья!
Сосед
Его дом справа от моего. Между нами – всего несколько десятков метров. Он жил на пятнадцатом, я – на семнадцатом этаже. Но у меня был балкон, занавески, я жила двумя этажами выше, и мне было всё видно.
Он жил один, одевался со вкусом и имел привычку есть яблоки, сидя у окна спальни. Он притворялся, что не видит меня, иногда действительно не видел, зато я видела всё.
Дело было летом. Мой сосед, растворив окна настежь, занимался гимнастикой – без рубашки, в плавках, иногда в семейных трусах… Мне хотелось разглядеть его поближе. Я купила бинокль. Он уходил из дома часов в девять и возвращался только к вечеру. Перед уходом всегда надевал строгий костюм и повязывал галстук. При дневном свете я обозревала его квартиру. Комната у него была хорошо обставлена, хотя мебели было немного. Цветов он не разводил и животных не держал. Книги по правоведению, уголовный кодекс, классики литературы и философии – что бы я делала без бинокля! – стопки журналов, фотографии в рамках – понятно, чьи, – газета на стеклянном столике, спортивный бюллетень.
Вывод:адвокат, организованный, начитанный, любит футбол.
Еще два окна… Первое окно – в кабинет: виден компьютер.
Вывод:пользуется Интернетом.
Второе окно – в спальню. Видно тумбочку, неприбранную постель и краешек комода. На стенах – ни картины, ни гравюры. Судя по голубоватому мерцанию, там телевизор.
Вывод:постель не прибирает – значит, аккуратностью не отличается.
Больше ничего разглядеть не удалось. Кухня, ванная и прихожая выходят на другую сторону.
По понедельникам, средам и пятницам он надевал спортивный костюм. Он был домовитее, чем я, но по вторникам и субботам дома не ночевал, а возвращался под утро, иногда с девушкой – всегда с одной и той же. Я уже узнавала ее фигуру и волосы…
Вывод:отличается верностью и постоянством.
16 января, вторник.Он пришел поздно, с любовницей. Занимались любовью в гостиной, при зажженном свете. Я все видела из своей ложи. Он сильный, мужественный. Она восторженно улыбалась, и мне было радостно глядеть на нее. Кожа у нее белоснежная, волосы каштановые с рыжиной, по всему телу – веснушки, точно звездочки, длинные ноги, развитая грудь, явно не силиконовая. Он смуглее, чем она, и волосы у него темнее. По тому, как они себя вели во время соития, нетрудно было представить их ощущения. Он ненасытен, но деликатен. Поцелуи у него нежные и ласковые.
Они сменили позу. Он сел на диван, она примостилась на корточках сверху, выделывая бедрами сначала круговые, потом продольные движения. А я бы на ее месте делала еще и винтовые, сверху вниз, от вершины обелиска к его основанию. Глядя на них, я не мастурбировала, но трусики у меня намокли. Вдруг он посмотрел на меня. Не знаю, как он меня заметил – нигде в моей квартире свет не горел – но примерно через неделю у него на окнах появились занавески, чтобы мне неповадно было подсматривать.
Вывод:благопристоен. Себе на уме.
29 января, четверг.Я решила действовать иначе. Созвала гостей – человек десять-двенадцать. Среди них – один венецианец. Вообще-то он бразилец, но живет в Венеции. Стеклодув, красивые вещи из стекла делает… Когда все разошлись, мы остались вдвоем. Начали на балконе, кончили у окна моей спальни. В этот момент я смотрела на задернутые занавески на окнах соседа. Через несколько минут он появился в окне с надкушенным яблоком в руке.
Летнее утреннее солнце. Осмотрев свою загорелую кожу, я решила принимать солнечные ванны на балконе. Развалившись в кресле, я отдавалась царственному светилу. По моим расчетам, ему должны быть видны мои бедра, колени, руки, бюст и, может быть, голова, а из окна гостиной – мои ноги целиком. Он все прятался за занавесками, а я стремилась проводить побольше времени на балконе, наслаждаясь солнцем и ветерком. Недели через две у меня появился бронзовый загар. К сожалению, с солнечными ваннами мне пришлось покончить, потому что соседи подали жалобу, что я-де оскорбляю общественную нравственность! Об этом мне сообщили повесткой… Зато я была очень рада узнать, что группа молоденьких девушек вступилась за мои, а заодно и за свои права. Они оказались в ничтожном меньшинстве, но все же их голоса ускорили реконструкцию солярия и строительство довольно сносного бассейна.
6 февраля, вторник.Сосед пришел домой один. Я выключила в квартире свет, кроме ночника. Спустя некоторое время он поднял занавеску в гостиной. Волосы мокрые, вокруг бедер – полотенце. Выпил виски со льдом и поглядел на мой балкон.
7 февраля, среда.Я протерла линзы бинокля и подошла к окну своей спальни. Портрета на полке больше нет, а на стеклянном столике – раскрытая телефонная книжка и бинокль! Он что, тоже за мной подсматривает?!
8 февраля, четверг.Он уселся на диван и развернул газету, потом что-то посмотрел в двух записных книжках и посмотрел на мой балкон. Сложил газету, поднял трубку и набрал номер. В это мгновение зазвонил телефон у меня! Я вздрогнула, подождала немного и взяла трубку. Он повернулся спиной, так что по его губам ничего прочесть было невозможно.
– Алло.
– Алло. Я хотел бы поговорить с Денизой.
– У нас таких нет. Вы ошиблись номером.
– Извините.
– Ничего.
Я положила трубку и снова посмотрела в бинокль. Он все еще был ко мне спиной… но вот повернулся. Положил трубку и снова набрал номер. На этот раз мой телефон молчал, но он куда-то дозвонился и разговаривал минут сорок, если не больше. Во время разговора все время трогал себя. Поглаживал волоски на ноге, проводил рукой по животу, по груди, дважды поправил полотенце вокруг бедер… Наверняка это он звонил мне только что! Как бы мне хотелось иметь бинокль помощнее, чтобы убедиться, что в его телефонной книжке на букву «С» значилась Соседкаи мой номер телефона!
Я попыталась найти его телефонный номер в справочнике. Позвонила по двум номерам на пятнадцатый этаж, но ни один из них не был занят. Значит, это не его номер – ни тот, ни другой. Мое внимание привлекло имя Дениза Ф. Грамелу.Она жила в сто сорок второй квартире моего дома. Я позвонила по ее номеру. Занято. Я захлопнула справочник, включила свет и пошла на балкон. Он все еще говорил по телефону… С другой соседкой? И тут я подумала об уйме времени, которое я потратила, наблюдая за ним, о том, как мы с венецианцем напоказ занимались любовью на балконе, о солнечных ваннах, о куче денег, которые я угрохала на бинокль… А он болтает с другой соседкой и при этом подсматривает за мной!
Он положил трубку и подошел к окну. Я облокотилась о балконные перила и, оценив положение, уткнулась в бинокль. Смотрела во все стороны, только не на него. Пусть он знает, какие мощные у меня линзы! Все же отважилась бросить мимолетный взгляд на его окно и, должно быть, разинула рот от удивления, когда заметила, что и он пялится на меня в бинокль. Смех, да и только! Он подсматривал за мной, а я за ним. Я продолжала наблюдение, он тоже… Телефонный звонок. Это мой брат, который всегда звонит в самый неподходящий момент. Когда я вернулась на свой наблюдательный пункт, сосед уже ушел, оставив бинокль на стеклянном столике.
Я несколько раз пересекалась с ним в булочной, в супермаркете… Вблизи он выглядел совсем иначе. Мы даже не здоровались, но всегда улыбались друг другу, обмениваясь взглядами сквозь линзы бинокля.
Примечание.Он фотогеничен.
Он жил один, одевался со вкусом и имел привычку есть яблоки, сидя у окна спальни. Он притворялся, что не видит меня, иногда действительно не видел, зато я видела всё.
Дело было летом. Мой сосед, растворив окна настежь, занимался гимнастикой – без рубашки, в плавках, иногда в семейных трусах… Мне хотелось разглядеть его поближе. Я купила бинокль. Он уходил из дома часов в девять и возвращался только к вечеру. Перед уходом всегда надевал строгий костюм и повязывал галстук. При дневном свете я обозревала его квартиру. Комната у него была хорошо обставлена, хотя мебели было немного. Цветов он не разводил и животных не держал. Книги по правоведению, уголовный кодекс, классики литературы и философии – что бы я делала без бинокля! – стопки журналов, фотографии в рамках – понятно, чьи, – газета на стеклянном столике, спортивный бюллетень.
Вывод:адвокат, организованный, начитанный, любит футбол.
Еще два окна… Первое окно – в кабинет: виден компьютер.
Вывод:пользуется Интернетом.
Второе окно – в спальню. Видно тумбочку, неприбранную постель и краешек комода. На стенах – ни картины, ни гравюры. Судя по голубоватому мерцанию, там телевизор.
Вывод:постель не прибирает – значит, аккуратностью не отличается.
Больше ничего разглядеть не удалось. Кухня, ванная и прихожая выходят на другую сторону.
По понедельникам, средам и пятницам он надевал спортивный костюм. Он был домовитее, чем я, но по вторникам и субботам дома не ночевал, а возвращался под утро, иногда с девушкой – всегда с одной и той же. Я уже узнавала ее фигуру и волосы…
Вывод:отличается верностью и постоянством.
16 января, вторник.Он пришел поздно, с любовницей. Занимались любовью в гостиной, при зажженном свете. Я все видела из своей ложи. Он сильный, мужественный. Она восторженно улыбалась, и мне было радостно глядеть на нее. Кожа у нее белоснежная, волосы каштановые с рыжиной, по всему телу – веснушки, точно звездочки, длинные ноги, развитая грудь, явно не силиконовая. Он смуглее, чем она, и волосы у него темнее. По тому, как они себя вели во время соития, нетрудно было представить их ощущения. Он ненасытен, но деликатен. Поцелуи у него нежные и ласковые.
Они сменили позу. Он сел на диван, она примостилась на корточках сверху, выделывая бедрами сначала круговые, потом продольные движения. А я бы на ее месте делала еще и винтовые, сверху вниз, от вершины обелиска к его основанию. Глядя на них, я не мастурбировала, но трусики у меня намокли. Вдруг он посмотрел на меня. Не знаю, как он меня заметил – нигде в моей квартире свет не горел – но примерно через неделю у него на окнах появились занавески, чтобы мне неповадно было подсматривать.
Вывод:благопристоен. Себе на уме.
29 января, четверг.Я решила действовать иначе. Созвала гостей – человек десять-двенадцать. Среди них – один венецианец. Вообще-то он бразилец, но живет в Венеции. Стеклодув, красивые вещи из стекла делает… Когда все разошлись, мы остались вдвоем. Начали на балконе, кончили у окна моей спальни. В этот момент я смотрела на задернутые занавески на окнах соседа. Через несколько минут он появился в окне с надкушенным яблоком в руке.
Летнее утреннее солнце. Осмотрев свою загорелую кожу, я решила принимать солнечные ванны на балконе. Развалившись в кресле, я отдавалась царственному светилу. По моим расчетам, ему должны быть видны мои бедра, колени, руки, бюст и, может быть, голова, а из окна гостиной – мои ноги целиком. Он все прятался за занавесками, а я стремилась проводить побольше времени на балконе, наслаждаясь солнцем и ветерком. Недели через две у меня появился бронзовый загар. К сожалению, с солнечными ваннами мне пришлось покончить, потому что соседи подали жалобу, что я-де оскорбляю общественную нравственность! Об этом мне сообщили повесткой… Зато я была очень рада узнать, что группа молоденьких девушек вступилась за мои, а заодно и за свои права. Они оказались в ничтожном меньшинстве, но все же их голоса ускорили реконструкцию солярия и строительство довольно сносного бассейна.
6 февраля, вторник.Сосед пришел домой один. Я выключила в квартире свет, кроме ночника. Спустя некоторое время он поднял занавеску в гостиной. Волосы мокрые, вокруг бедер – полотенце. Выпил виски со льдом и поглядел на мой балкон.
7 февраля, среда.Я протерла линзы бинокля и подошла к окну своей спальни. Портрета на полке больше нет, а на стеклянном столике – раскрытая телефонная книжка и бинокль! Он что, тоже за мной подсматривает?!
8 февраля, четверг.Он уселся на диван и развернул газету, потом что-то посмотрел в двух записных книжках и посмотрел на мой балкон. Сложил газету, поднял трубку и набрал номер. В это мгновение зазвонил телефон у меня! Я вздрогнула, подождала немного и взяла трубку. Он повернулся спиной, так что по его губам ничего прочесть было невозможно.
– Алло.
– Алло. Я хотел бы поговорить с Денизой.
– У нас таких нет. Вы ошиблись номером.
– Извините.
– Ничего.
Я положила трубку и снова посмотрела в бинокль. Он все еще был ко мне спиной… но вот повернулся. Положил трубку и снова набрал номер. На этот раз мой телефон молчал, но он куда-то дозвонился и разговаривал минут сорок, если не больше. Во время разговора все время трогал себя. Поглаживал волоски на ноге, проводил рукой по животу, по груди, дважды поправил полотенце вокруг бедер… Наверняка это он звонил мне только что! Как бы мне хотелось иметь бинокль помощнее, чтобы убедиться, что в его телефонной книжке на букву «С» значилась Соседкаи мой номер телефона!
Я попыталась найти его телефонный номер в справочнике. Позвонила по двум номерам на пятнадцатый этаж, но ни один из них не был занят. Значит, это не его номер – ни тот, ни другой. Мое внимание привлекло имя Дениза Ф. Грамелу.Она жила в сто сорок второй квартире моего дома. Я позвонила по ее номеру. Занято. Я захлопнула справочник, включила свет и пошла на балкон. Он все еще говорил по телефону… С другой соседкой? И тут я подумала об уйме времени, которое я потратила, наблюдая за ним, о том, как мы с венецианцем напоказ занимались любовью на балконе, о солнечных ваннах, о куче денег, которые я угрохала на бинокль… А он болтает с другой соседкой и при этом подсматривает за мной!
Он положил трубку и подошел к окну. Я облокотилась о балконные перила и, оценив положение, уткнулась в бинокль. Смотрела во все стороны, только не на него. Пусть он знает, какие мощные у меня линзы! Все же отважилась бросить мимолетный взгляд на его окно и, должно быть, разинула рот от удивления, когда заметила, что и он пялится на меня в бинокль. Смех, да и только! Он подсматривал за мной, а я за ним. Я продолжала наблюдение, он тоже… Телефонный звонок. Это мой брат, который всегда звонит в самый неподходящий момент. Когда я вернулась на свой наблюдательный пункт, сосед уже ушел, оставив бинокль на стеклянном столике.
Я несколько раз пересекалась с ним в булочной, в супермаркете… Вблизи он выглядел совсем иначе. Мы даже не здоровались, но всегда улыбались друг другу, обмениваясь взглядами сквозь линзы бинокля.
Примечание.Он фотогеничен.
Переливы
Случались у меня и любовные неудачи, от которых долго кровоточило сердце. Не то чтобы я боялась любить, а просто решила вычеркнуть из моей жизни мужчин и некоторое время пожить в одиночестве… И
онпоявился в каком-то безумном сне. Мы с ним виделись несколько раз на вернисажах, на выставках… Мне нравились его работы, но на автора я никогда не обращала внимания… И вот мне приснилось, что мы вдвоем, обнаженные – у него в мастерской. Я позирую, сидя на столе. Он меня облизывает. Слюна у него разноцветная, а язык – словно шпатель… А пенис – как будто кисть, разбрызгивающая краску по всему моему телу. Я проснулась и, по маминому примеру, записала сон. Стала смотреть на этого мужчину другими глазами.