– Завтра обязательно вышли! А то меня отсюда не выпустят…
– Мама, ты же была на Сицилии!
– На экскурсии я познакомилась с одной канадкой…
– Знаю… Так я тебя хоть когда-нибудь увижу?
– Увидишь. На Рождество.
– Ты уже два года это повторяешь.
– Обещаю, что на это Рождество приеду. Я столько подарков накупила – наверняка будет перегруз… У меня всё в порядке.
– У тебя подруга или другв Канаде?
– Подруга. Шерил. Хочешь поговорить с ней?
– No, thanks… [6]
– Ты хорошо закрыла папку? Смотри, чтоб ничего не выпало! Там полно мелких бумажек…
– Все нормально.
– Осторожно, резинку не порви.
– Да выдержит резинка.
– Поцелуй от меня братьев. Я пришлю им открытки…
– Как я по тебе скучаю!
– Я тоже.
– Приезжай скорее!
– На Рождество. Я тебя очень люблю.
– И я тебя.
– Целую!
– Целую…
…Последняя открытка пришла с Сицилии.
После того как братья мои женились, я еще три года жила с мамой… В это время она серьезно занялась литературой. Поглощала целые собрания сочинений разных авторов, рискнула написать несколько монографий и, наконец, получила стипендию в Португалии. Ее пригласили на полугодичную стажировку в какой-то португальский университет. Вся такая важная, она села на самолет и перелетела через Атлантический океан… Стажировка закончилась, и мама поехала к друзьям в Амстердам, потом в Милан, сообщила письмом, что летит в Непал… Ей оставалось только позвонить с Марса и попросить, чтобы я нашла родственников в Южной Африке…
Мама не ангел, но обзавелась крыльями и улетела.
Я положила трубку и решила еще разок заглянуть в желтую папку. Открыла дверцу шкафа, но не нашла там ни чемодана с зимними вещами, ни, тем более, папки. Значит, увезла с собой, решила я. Испугалась, что больше мне не придется перечитывать ее записок. А то, что запечатлелось в памяти, я могу и забыть…
Я закрыла окна и полила цветы. Это я делала раз в неделю. Мама предложила мне пожить у нее, пока она в отъезде, но я понятия не имела, что мне делать со своей мебелью.
Я въехала в свою бывшую комнату. Мать всё оставила так, как было при мне, только перекрасила желтые стены в белый цвет. В комнатах у братьев тоже всё осталось по-прежнему. Я ощутила ностальгию по времени, когда жила здесь, и сжала в объятиях красную папку. Когда я собралась убрать ее обратно в тумбочку, ветхая резинка лопнула. Все важные бумаги вывалились у меня из рук, заплясали в воздухе и попбдали на пол. Счета, договоры, дубликаты, квитанции, приглашения на свадьбы и юбилеи, молитвы, образки, просроченный заграничный паспорт, свидетельства о рождении – мое и братьев, удостоверение избирателя, а дальше – газетные вырезки, газетные вырезки, газетные вырезки…
Я могла бы начать с красной папки. У меня было такое намерение, когда я рассказывала про Дон-Жуана… Дон-Жуан на коленях в мистической атмосфере… «Дон-Жуан», «Божественная комедия», «Паоло и Франческа»… Непонятно. Русский салат. Греческая трагедия.
То, что мать рассказывала про отца, частично могло быть правдой. Значит, он погиб в авиакатастрофе… Но вот эту газетную вырезку она никогда мне не показывала… Зачем же мать ее прятала? Почему прятала?
Мигел Фонсека. Отец мой – ангел. Наверное, это его имя. Это имя и фамилия были мне знакомы. Я вскрикнула.
Мои братья
Довольно благополучный финал
– Мама, ты же была на Сицилии!
– На экскурсии я познакомилась с одной канадкой…
– Знаю… Так я тебя хоть когда-нибудь увижу?
– Увидишь. На Рождество.
– Ты уже два года это повторяешь.
– Обещаю, что на это Рождество приеду. Я столько подарков накупила – наверняка будет перегруз… У меня всё в порядке.
– У тебя подруга или другв Канаде?
– Подруга. Шерил. Хочешь поговорить с ней?
– No, thanks… [6]
– Ты хорошо закрыла папку? Смотри, чтоб ничего не выпало! Там полно мелких бумажек…
– Все нормально.
– Осторожно, резинку не порви.
– Да выдержит резинка.
– Поцелуй от меня братьев. Я пришлю им открытки…
– Как я по тебе скучаю!
– Я тоже.
– Приезжай скорее!
– На Рождество. Я тебя очень люблю.
– И я тебя.
– Целую!
– Целую…
…Последняя открытка пришла с Сицилии.
После того как братья мои женились, я еще три года жила с мамой… В это время она серьезно занялась литературой. Поглощала целые собрания сочинений разных авторов, рискнула написать несколько монографий и, наконец, получила стипендию в Португалии. Ее пригласили на полугодичную стажировку в какой-то португальский университет. Вся такая важная, она села на самолет и перелетела через Атлантический океан… Стажировка закончилась, и мама поехала к друзьям в Амстердам, потом в Милан, сообщила письмом, что летит в Непал… Ей оставалось только позвонить с Марса и попросить, чтобы я нашла родственников в Южной Африке…
Мама не ангел, но обзавелась крыльями и улетела.
Я положила трубку и решила еще разок заглянуть в желтую папку. Открыла дверцу шкафа, но не нашла там ни чемодана с зимними вещами, ни, тем более, папки. Значит, увезла с собой, решила я. Испугалась, что больше мне не придется перечитывать ее записок. А то, что запечатлелось в памяти, я могу и забыть…
Я закрыла окна и полила цветы. Это я делала раз в неделю. Мама предложила мне пожить у нее, пока она в отъезде, но я понятия не имела, что мне делать со своей мебелью.
Я въехала в свою бывшую комнату. Мать всё оставила так, как было при мне, только перекрасила желтые стены в белый цвет. В комнатах у братьев тоже всё осталось по-прежнему. Я ощутила ностальгию по времени, когда жила здесь, и сжала в объятиях красную папку. Когда я собралась убрать ее обратно в тумбочку, ветхая резинка лопнула. Все важные бумаги вывалились у меня из рук, заплясали в воздухе и попбдали на пол. Счета, договоры, дубликаты, квитанции, приглашения на свадьбы и юбилеи, молитвы, образки, просроченный заграничный паспорт, свидетельства о рождении – мое и братьев, удостоверение избирателя, а дальше – газетные вырезки, газетные вырезки, газетные вырезки…
Я могла бы начать с красной папки. У меня было такое намерение, когда я рассказывала про Дон-Жуана… Дон-Жуан на коленях в мистической атмосфере… «Дон-Жуан», «Божественная комедия», «Паоло и Франческа»… Непонятно. Русский салат. Греческая трагедия.
То, что мать рассказывала про отца, частично могло быть правдой. Значит, он погиб в авиакатастрофе… Но вот эту газетную вырезку она никогда мне не показывала… Зачем же мать ее прятала? Почему прятала?
«Все тела обнаружены. Никто из пассажиров не выжил. Опознание произведено родственниками…»В списке погибших я не обнаружила никакого Джима, но другое имя привлекло мое внимание… Мигел – это же архангел Михаил! Это с ним была мама в полете? На обороте вырезки – кусок заметки о заморозках, которые нанесли ущерб плантациям на северо-востоке штата. Заморозками мама отродясь не интересовалась…
Мигел Фонсека. Отец мой – ангел. Наверное, это его имя. Это имя и фамилия были мне знакомы. Я вскрикнула.
Мои братья
Нет ничего удивительного, что моя половая жизнь не обошлась без инцеста. Казалось бы, заголовок настоящей главы подразумевает, что речь пойдет об отношениях между братом и сестрой… Но это не совсем так.
В одном журнале по психоанализу я прочла, что кровосмешение между братом и сестрой случается чаще, чем принято думать. Процент довольно высок… В статье, помимо действительных случаев, говорилось об инцесте среди древнегреческих богов и богинь, а также у негритянских идолов… Это вносило поэзию в столь деликатные темы, и я, ощущавшая себя жалким червем, возомнила себя равной богиням.
Оба моих сводных брата, Педру и Паулу, всегда меня обожали. А вот их отец терпеть меня не мог. Долго этот человек терзал мою мать. Даже когда они разошлись, он, узнав, что мать беременна, чуть не избил ее. Ладно, хоть соседи вмешались! Господи, прости его!.. А все из-за того, что матери он предпочел секретаршу, наторевшую в анальном сексе, и она, уж не знаю как, тоже забеременела, и через несколько месяцев после моего рождения на свет и появился мальчик Эдмунду – брат моим братьям, а мне не брат… Ничего себе семейка!
Педру, мой любимый старший брат, ласковый, красивый и умный, всегда помогал мне и в школьных, и в денежных, и в житейских, и в любовных делах… В шестнадцать лет я без памяти влюбилась в Клаудиу, за которым бегали все девчонки из нашего класса (я с ним встретилась во время парижских гастролей, когда работала в цирке). Я по нему с ума сходила, а Педру считал, что он того не стуит… С вечеринок я уходила вся в слезах, если видела, что Клаудиу целуется с какой-нибудь девчонкой… На выпускном вечере я выпила лишку и чуть было по пьяной дури не призналась ему в любви. Мне словно глаза застлало – никого и ничего вокруг не видела, только его и эту девку! Педру крепко меня обнял и напевал мне что-то на ухо. Он готов был на все, лишь бы я перестала психовать. А мне хотелось умереть… Я открыла дверцу машины и попыталась выскочить. Он удержал меня, но потерял управление и врезался в столб. Я еще больше разревелась. Врезавшись, он осыпал меня всеми ругательствами, какие только есть в португальском языке. Но когда испуг прошел, он нежно обнял меня и вытирал каждую слезинку, катившуюся у меня из глаз. Несмотря на аварию, двигатель не пострадал, хотя бампер был изуродован до крайности. Мы приехали домой, и он заварил мне чаю. А я всё ревела и сама не знала из-за чего: то ли из-за Клаудиу, то ли из-за машины, то ли из-за моей загубленной жизни… А может, из-за того, из-за другого и из-за третьего.
Я выпила чаю и положила голову ему на плечо. Хотелось поцеловать его. Губы у него были пухлые, и девчонки считали, что его поцелуй неповторим.
– Хочу тебя поцеловать.
– Поцеловать?
– В губы и с язычком.
– Ты что, обалдела?
– А девчонки говорят, что ты классно целуешься!
Он надул губы, обнажил отличные зубы и погладил меня по головке, будто собачонку.
– Как это – классно?
– Вот это я и хочу узнать… Хватит тебе смелости?
– Нет.
– А есть желание?
– Нет.
– Ну, тогда просто братский поцелуй…
Он звучно чмокнул меня в щечку.
– Это поцелуй сводного брата?
– Чайку еще налить?
– Нет. Хочу поцеловаться со сводным братом.
– Иди спи! Завтра пожалеешь, что сегодня так напилась.
Так я и не узнала, что это за неповторимый поцелуй.
Другой брат, Паулу, не был столь снисходителен ко мне. Напротив, его раздражала моя манера одеваться и мои парни. Послушать его – так все они отпетые негодяи, которым просто хотелось попользоваться мною… Мне было совершенно непонятно, что значит попользоваться.Как будто это против моей воли! Дурачок! Когда Паулу был спокоен, он обращался со мной как с дефективной, а когда злился – как с бездельницей. Всякий раз, как я влюблялась, он места себе не находил от ревности. Превращался во вспыльчивого, необузданного дикаря и с удивительной легкостью устранял лучших моих ухажеров.
Он был ревнивец, а я – такая веселая… Мне хотелось, чтобы весь мир радовался вместе со мной. Я обожала танцевать и целоваться… Как-то на карнавале забралась я на потешную колесницу, танцевала и без устали целовалась с татуированным парнем. И тут появляется Паулу и с видом собственника тащит меня домой…
– Не пойду!
– Пойдешь, как миленькая!
– Ты что, не видишь, что она хочет остаться?
– Тебя не спрашивают.
– Это мой брат… Все равно не пойду.
– Пошли домой!
– Она потом пойдет…
– Нет, парень, она сейчас пойдет!
Паулу грубо схватил меня под локоть и бесцеремонно потащил к лесенке, чтобы снять с колесницы. Я упиралась, но силы были слишком неравны. Татуированный парень заступаться за меня не стал, просто послал воздушный поцелуй.
– Дурак…
– Этот подонок просто хотел попользоваться тобой…
– Это же смешно! Ты тоже смешон! Вечно суешься в мою жизнь! Это невыносимо!
– Это для твоей же пользы, дуреха.
– Я сама о себе позабочусь! Я тебя ненавижу, зануда!
– А мне плевать…
– Ты мне осточертел! Еще брат называется… из-за тебя ни один парень близко ко мне не подходит! Отвяжешься ты от меня когда-нибудь? Сил моих больше нет!
– А у меня нет сил глядеть, как эти придурки трутся возле тебя…
– Ну так не смотри! Отстань от меня! Дерьмо вонючее…
– Может, я немножко резок…
– Немножко?!
– Да кровь у меня вскипает, когда я вижу, что какой-нибудь гад готов тебя трахнуть…
– А если он мне нравится?
– Да что ты понимаешь!
– Это почему?
Тут я вспомнила, как я здесь же, на этой самой кухне, сидела с другим братом. Какие же разные у меня братья!
– Ты готова целоваться с кем попало.
– Не с кем попало, а с теми, кто мне нравится.
– Да этого татуированного ты отродясь не видела…
– Ну и что? Он мне понравился!
– Да ты с кем угодно пойдешь! Даже со мной, будь я понастойчивей…
– С тобой?!
– А ты сможешь меня поцеловать, как тех парней?
– Нет…
Я пододвинулась к нему и зажмурила глаза.
– Но ты можешь меня поцеловать…
Я приоткрыла рот, ожидая оплеухи. Но он поцеловал меня. Целовался он так же, как я целуюсь. Его поцелуй длился довольно долго. Я пристально посмотрела ему в глаза и пошла прямо в свою комнату. Больше мы не целовались, но после этого он стал уважительнее относиться ко мне. Хорошо это или плохо, но о поцелуе на кухне мы больше никогда не говорили… Это был братский, но какой-то странный поцелуй. Всякий раз, когда я смотрела фильм или читала роман про инцест, я вспоминала этот поцелуй и думала о Паулу. После поцелуя я твердо решила, что более близких отношений с братом у меня быть не должно. Кровяные тельца не позволяют – ничего не поделаешь.
Однажды я грезила, что подхожу к Паулу, прикинувшись незнакомкой. Мы встречаемся на ярмарке. Пакет у меня рвется, фрукты катятся по земле… Он помогает их собрать. Мы идем в кафе. Потом наши встречи продолжаются. Будь он моим братом, я бы его узнала, хоть бы он всю жизнь в Японии прожил. Так же и Педру – в любом случае я бы признала в нем брата. Против кровного родства не попрешь.
«Мир тесен, в нем всего шестнадцать человек». Остальные тесно связаны с этими шестнадцатью. Кто-то мне сказал эту глупость… Но поистине диву даешься, как порою в жизни повторяются события и пересекаются пути! Кажется, что на земле и вправду шестнадцать человек, не больше.
Мигел – это имя: Михаил Архангел.
Фонсека – это фамилия, которую носит Фернанду, мой Дон-Жуан… Мигел Фонсека. Для меня это было как зуботычина, как удар в поддых или ниже пояса. Душа моя оказалась в нокауте. У меня перехватило дыхание, по телу побежали мурашки. Я ухватилась за дверную ручку и сделала глубокий вдох, чтобы не свалиться с ног.
Мигел Фонсека. Имя распространенное. Я лихорадочно стала перебирать в памяти имена, знакомые по документам, по страшным снам и по вожделенной действительности…
И тут я взвыла, как затравленная волчица. Имя Мигела Фонсеки было на экслибрисе «Божественной комедии» – на том самом экземпляре, где мама нарисовала свою пятиконечную звездочку… Дон-Жуан говорил, что взял книгу из отцовской библиотеки… как же книга моей матери попала в библиотеку его отца? Теперь все встало на свои места. Или нет? Я прошлась по всем кругам ада, описанным Данте. Вергилий меня не сопровождал, Беатриче не встретила.
Мигел Фонсека – отец Дон-Жуана.Отец у него, насколько мне известно, жив. Он занимался импортом и экспортом какой-то продукции, и у него были филиалы в Майами, в Токио и где-то еще. Я вспомнила, как пялилась на Дон-Жуановы коленки. И тут сработал автоответчик.
– Анжела? Как дела? Анжела!
– Все очень хорошо!
– Я всё думал о тебе, пытался тебя разыскать… Так у тебя все хорошо?
– Все хорошо.
– Правду говоришь?
– Можешь не сомневаться.
– А что звонишь? Соскучилась или жалко меня стало?
– Звоню, потому что обнаружила странную вещь.
– Все-то ты со своими секретами!
– Это серьезно… Твоего отца зовут Мигел Фонсека?
– Да, его так звали…
– Звали? Он ведь жив…
– Да нет – уж два года как помер.
– Два года?!
– Сердце не выдержало. Сидел у себя в кабинете, работал, все было нормально, и вдруг застонал и упал.
– Боже мой…
– Он был совершенно спокоен… Контора у него была напротив кладбища, он и говорил, что когда умрет, нужно будет только пересечь улицу…
– Напротив кладбища?!
– Да, и он заранее оплатил похороны и заказал гроб, чтоб не утруждать тех, кто его переживет. Представляешь?
– Потом поговорим. Сейчас мне пора кончать.
– Как же так?! Анжела! Погоди, что мы всё о грустном… Извини! Расскажи хоть, как твоя жизнь?
– Да какая у меня жизнь? Чушь какая-то!
– А что такое?
– Я тут разбирала старые бумаги, газеты, журналы, книги…
– Нашла, небось, мою фотографию и вспомнила, что любишь меня.
– Ничего подобного, Дон-Жуан! Я тут нашла в старой газете заметку об авиакатастрофе. Там сказано, что среди погибших – некто Мигел Фонсека…
– Эта авиакатастрофа и спасла старика…
– Спасла?
– Погиб другой Мигел Фонсека…
– Не может быть…
– То, что их спутали, помогло папаше отделаться от кредиторов и от любовниц… Хе-хе…
– От кредиторов и от любовниц?!
От кредиторов и от любовниц… Хе-хе…В глазах у меня потемнело. Я вздрогнула, бросила трубку и оцепенела. Не заплакала. Мною, должно быть, овладело отчаяние из-за того, что этот человек наверняка был моим отцом, а Дон-Жуан, следовательно, мой брат. Значит, я уже повинна в инцесте… Но меня угнетало другое… От кредиторов и любовниц.То, что в книге нарисована звездочка, ничего не значит – все рисуют пятиконечные звездочки, сердечки, цветочки, квадратики… Странным было лишь то, что человек этот умер два года назад, то есть именно тогда, когда у мамы выросли крылья.
Вывод: мама ходила на кладбище, чтобы возложить цветы на могилу двоюродной бабушки, которую очень любила. Не такая уж она глупая, чтобы всю жизнь оплакивать того, кого похоронили по ошибке, и не такая распутная, чтобы ходить через кладбище на работу к любовнику. Мигел Фонсека – имя распространенное. Дон-Жуан мне не брат, значит, наша с ним связь – никакой не инцест. Согласно свидетельству о рождении, мой отец – действительно ангел. Его имя – х – х – невозможно ни понять, ни прочесть.
В одном журнале по психоанализу я прочла, что кровосмешение между братом и сестрой случается чаще, чем принято думать. Процент довольно высок… В статье, помимо действительных случаев, говорилось об инцесте среди древнегреческих богов и богинь, а также у негритянских идолов… Это вносило поэзию в столь деликатные темы, и я, ощущавшая себя жалким червем, возомнила себя равной богиням.
Оба моих сводных брата, Педру и Паулу, всегда меня обожали. А вот их отец терпеть меня не мог. Долго этот человек терзал мою мать. Даже когда они разошлись, он, узнав, что мать беременна, чуть не избил ее. Ладно, хоть соседи вмешались! Господи, прости его!.. А все из-за того, что матери он предпочел секретаршу, наторевшую в анальном сексе, и она, уж не знаю как, тоже забеременела, и через несколько месяцев после моего рождения на свет и появился мальчик Эдмунду – брат моим братьям, а мне не брат… Ничего себе семейка!
Педру, мой любимый старший брат, ласковый, красивый и умный, всегда помогал мне и в школьных, и в денежных, и в житейских, и в любовных делах… В шестнадцать лет я без памяти влюбилась в Клаудиу, за которым бегали все девчонки из нашего класса (я с ним встретилась во время парижских гастролей, когда работала в цирке). Я по нему с ума сходила, а Педру считал, что он того не стуит… С вечеринок я уходила вся в слезах, если видела, что Клаудиу целуется с какой-нибудь девчонкой… На выпускном вечере я выпила лишку и чуть было по пьяной дури не призналась ему в любви. Мне словно глаза застлало – никого и ничего вокруг не видела, только его и эту девку! Педру крепко меня обнял и напевал мне что-то на ухо. Он готов был на все, лишь бы я перестала психовать. А мне хотелось умереть… Я открыла дверцу машины и попыталась выскочить. Он удержал меня, но потерял управление и врезался в столб. Я еще больше разревелась. Врезавшись, он осыпал меня всеми ругательствами, какие только есть в португальском языке. Но когда испуг прошел, он нежно обнял меня и вытирал каждую слезинку, катившуюся у меня из глаз. Несмотря на аварию, двигатель не пострадал, хотя бампер был изуродован до крайности. Мы приехали домой, и он заварил мне чаю. А я всё ревела и сама не знала из-за чего: то ли из-за Клаудиу, то ли из-за машины, то ли из-за моей загубленной жизни… А может, из-за того, из-за другого и из-за третьего.
Я выпила чаю и положила голову ему на плечо. Хотелось поцеловать его. Губы у него были пухлые, и девчонки считали, что его поцелуй неповторим.
– Хочу тебя поцеловать.
– Поцеловать?
– В губы и с язычком.
– Ты что, обалдела?
– А девчонки говорят, что ты классно целуешься!
Он надул губы, обнажил отличные зубы и погладил меня по головке, будто собачонку.
– Как это – классно?
– Вот это я и хочу узнать… Хватит тебе смелости?
– Нет.
– А есть желание?
– Нет.
– Ну, тогда просто братский поцелуй…
Он звучно чмокнул меня в щечку.
– Это поцелуй сводного брата?
– Чайку еще налить?
– Нет. Хочу поцеловаться со сводным братом.
– Иди спи! Завтра пожалеешь, что сегодня так напилась.
Так я и не узнала, что это за неповторимый поцелуй.
Другой брат, Паулу, не был столь снисходителен ко мне. Напротив, его раздражала моя манера одеваться и мои парни. Послушать его – так все они отпетые негодяи, которым просто хотелось попользоваться мною… Мне было совершенно непонятно, что значит попользоваться.Как будто это против моей воли! Дурачок! Когда Паулу был спокоен, он обращался со мной как с дефективной, а когда злился – как с бездельницей. Всякий раз, как я влюблялась, он места себе не находил от ревности. Превращался во вспыльчивого, необузданного дикаря и с удивительной легкостью устранял лучших моих ухажеров.
Он был ревнивец, а я – такая веселая… Мне хотелось, чтобы весь мир радовался вместе со мной. Я обожала танцевать и целоваться… Как-то на карнавале забралась я на потешную колесницу, танцевала и без устали целовалась с татуированным парнем. И тут появляется Паулу и с видом собственника тащит меня домой…
– Не пойду!
– Пойдешь, как миленькая!
– Ты что, не видишь, что она хочет остаться?
– Тебя не спрашивают.
– Это мой брат… Все равно не пойду.
– Пошли домой!
– Она потом пойдет…
– Нет, парень, она сейчас пойдет!
Паулу грубо схватил меня под локоть и бесцеремонно потащил к лесенке, чтобы снять с колесницы. Я упиралась, но силы были слишком неравны. Татуированный парень заступаться за меня не стал, просто послал воздушный поцелуй.
– Дурак…
– Этот подонок просто хотел попользоваться тобой…
– Это же смешно! Ты тоже смешон! Вечно суешься в мою жизнь! Это невыносимо!
– Это для твоей же пользы, дуреха.
– Я сама о себе позабочусь! Я тебя ненавижу, зануда!
– А мне плевать…
– Ты мне осточертел! Еще брат называется… из-за тебя ни один парень близко ко мне не подходит! Отвяжешься ты от меня когда-нибудь? Сил моих больше нет!
– А у меня нет сил глядеть, как эти придурки трутся возле тебя…
– Ну так не смотри! Отстань от меня! Дерьмо вонючее…
– Может, я немножко резок…
– Немножко?!
– Да кровь у меня вскипает, когда я вижу, что какой-нибудь гад готов тебя трахнуть…
– А если он мне нравится?
– Да что ты понимаешь!
– Это почему?
Тут я вспомнила, как я здесь же, на этой самой кухне, сидела с другим братом. Какие же разные у меня братья!
– Ты готова целоваться с кем попало.
– Не с кем попало, а с теми, кто мне нравится.
– Да этого татуированного ты отродясь не видела…
– Ну и что? Он мне понравился!
– Да ты с кем угодно пойдешь! Даже со мной, будь я понастойчивей…
– С тобой?!
– А ты сможешь меня поцеловать, как тех парней?
– Нет…
Я пододвинулась к нему и зажмурила глаза.
– Но ты можешь меня поцеловать…
Я приоткрыла рот, ожидая оплеухи. Но он поцеловал меня. Целовался он так же, как я целуюсь. Его поцелуй длился довольно долго. Я пристально посмотрела ему в глаза и пошла прямо в свою комнату. Больше мы не целовались, но после этого он стал уважительнее относиться ко мне. Хорошо это или плохо, но о поцелуе на кухне мы больше никогда не говорили… Это был братский, но какой-то странный поцелуй. Всякий раз, когда я смотрела фильм или читала роман про инцест, я вспоминала этот поцелуй и думала о Паулу. После поцелуя я твердо решила, что более близких отношений с братом у меня быть не должно. Кровяные тельца не позволяют – ничего не поделаешь.
Однажды я грезила, что подхожу к Паулу, прикинувшись незнакомкой. Мы встречаемся на ярмарке. Пакет у меня рвется, фрукты катятся по земле… Он помогает их собрать. Мы идем в кафе. Потом наши встречи продолжаются. Будь он моим братом, я бы его узнала, хоть бы он всю жизнь в Японии прожил. Так же и Педру – в любом случае я бы признала в нем брата. Против кровного родства не попрешь.
«Мир тесен, в нем всего шестнадцать человек». Остальные тесно связаны с этими шестнадцатью. Кто-то мне сказал эту глупость… Но поистине диву даешься, как порою в жизни повторяются события и пересекаются пути! Кажется, что на земле и вправду шестнадцать человек, не больше.
Мигел – это имя: Михаил Архангел.
Фонсека – это фамилия, которую носит Фернанду, мой Дон-Жуан… Мигел Фонсека. Для меня это было как зуботычина, как удар в поддых или ниже пояса. Душа моя оказалась в нокауте. У меня перехватило дыхание, по телу побежали мурашки. Я ухватилась за дверную ручку и сделала глубокий вдох, чтобы не свалиться с ног.
Мигел Фонсека. Имя распространенное. Я лихорадочно стала перебирать в памяти имена, знакомые по документам, по страшным снам и по вожделенной действительности…
И тут я взвыла, как затравленная волчица. Имя Мигела Фонсеки было на экслибрисе «Божественной комедии» – на том самом экземпляре, где мама нарисовала свою пятиконечную звездочку… Дон-Жуан говорил, что взял книгу из отцовской библиотеки… как же книга моей матери попала в библиотеку его отца? Теперь все встало на свои места. Или нет? Я прошлась по всем кругам ада, описанным Данте. Вергилий меня не сопровождал, Беатриче не встретила.
Мигел Фонсека – отец Дон-Жуана.Отец у него, насколько мне известно, жив. Он занимался импортом и экспортом какой-то продукции, и у него были филиалы в Майами, в Токио и где-то еще. Я вспомнила, как пялилась на Дон-Жуановы коленки. И тут сработал автоответчик.
– Анжела? Как дела? Анжела!
– Все очень хорошо!
– Я всё думал о тебе, пытался тебя разыскать… Так у тебя все хорошо?
– Все хорошо.
– Правду говоришь?
– Можешь не сомневаться.
– А что звонишь? Соскучилась или жалко меня стало?
– Звоню, потому что обнаружила странную вещь.
– Все-то ты со своими секретами!
– Это серьезно… Твоего отца зовут Мигел Фонсека?
– Да, его так звали…
– Звали? Он ведь жив…
– Да нет – уж два года как помер.
– Два года?!
– Сердце не выдержало. Сидел у себя в кабинете, работал, все было нормально, и вдруг застонал и упал.
– Боже мой…
– Он был совершенно спокоен… Контора у него была напротив кладбища, он и говорил, что когда умрет, нужно будет только пересечь улицу…
– Напротив кладбища?!
– Да, и он заранее оплатил похороны и заказал гроб, чтоб не утруждать тех, кто его переживет. Представляешь?
– Потом поговорим. Сейчас мне пора кончать.
– Как же так?! Анжела! Погоди, что мы всё о грустном… Извини! Расскажи хоть, как твоя жизнь?
– Да какая у меня жизнь? Чушь какая-то!
– А что такое?
– Я тут разбирала старые бумаги, газеты, журналы, книги…
– Нашла, небось, мою фотографию и вспомнила, что любишь меня.
– Ничего подобного, Дон-Жуан! Я тут нашла в старой газете заметку об авиакатастрофе. Там сказано, что среди погибших – некто Мигел Фонсека…
– Эта авиакатастрофа и спасла старика…
– Спасла?
– Погиб другой Мигел Фонсека…
– Не может быть…
– То, что их спутали, помогло папаше отделаться от кредиторов и от любовниц… Хе-хе…
– От кредиторов и от любовниц?!
От кредиторов и от любовниц… Хе-хе…В глазах у меня потемнело. Я вздрогнула, бросила трубку и оцепенела. Не заплакала. Мною, должно быть, овладело отчаяние из-за того, что этот человек наверняка был моим отцом, а Дон-Жуан, следовательно, мой брат. Значит, я уже повинна в инцесте… Но меня угнетало другое… От кредиторов и любовниц.То, что в книге нарисована звездочка, ничего не значит – все рисуют пятиконечные звездочки, сердечки, цветочки, квадратики… Странным было лишь то, что человек этот умер два года назад, то есть именно тогда, когда у мамы выросли крылья.
Вывод: мама ходила на кладбище, чтобы возложить цветы на могилу двоюродной бабушки, которую очень любила. Не такая уж она глупая, чтобы всю жизнь оплакивать того, кого похоронили по ошибке, и не такая распутная, чтобы ходить через кладбище на работу к любовнику. Мигел Фонсека – имя распространенное. Дон-Жуан мне не брат, значит, наша с ним связь – никакой не инцест. Согласно свидетельству о рождении, мой отец – действительно ангел. Его имя – х – х – невозможно ни понять, ни прочесть.
Довольно благополучный финал
В новейшем словаре португальского языка слово
любовьбыло. Для меня, правда, это понятие несравненно шире. Чтобы сформулировать его, понадобилось бы страниц двенадцать – не меньше… Но мне это было уже без разницы. Важно другое – в моем новом, новейшем словаре есть слово
любовь.
День рождения Луиса.
За обедом рассматриваю снимки, сделанные на его последнем дне рождения, который мы отпраздновали вместе. Как мы были счастливы! До чего мне хотелось обнять его, как тогда, и говорить о любви… О том, как хотелось узнать его еще ближе и сделать бесконечно счастливым… А если ему взгрустнется – присяду рядышком, постараюсь его утешить, развеселить… Так хочется рассказать о том, что творится у меня на душе, но как это выразить – не знаю…
Я вздыхаю.
Вспоминаю нашу полную, беспредельную близость, которая возвышает душу, вдохновляет поэтов и зажигает звезды.
Как тяжко в разлуке!
Я взяла телефон. Хотелось не только услышать его голос – хотелось его увидеть и притронуться к нему. Я положила трубку – у меня перехватило горло. Лучше, пожалуй, отправлю телеграмму.
Я оделась не совсем подходяще для солнечного дня: черное платье, туфли на каблуках. Даже губы накрасила…
Вошла в Гранд-Отель, заказала люкс. Это был номер сто тридцать четыре – наш номер. Уселась на кровать, глубоко вздохнула, чтобы остудить вулкан. Ну что, придет?
Часы остановились, а сердце мое блуждало по аллеям печали.
Я растворила окно, чтобы в номер проник солнечный свет. Посмотрелась в зеркало и еще раз подкрасила губы. Можно было бы заказать шампанского, но каково будет, если он не явится! Придется пить в одиночку… Я ограничилась кокосовой водой из бара-холодильника.
Три легких удара в дверь. Это он – Луис…
Я отважно встаю и отворяю двери рая. Язык прилипает у меня к гортани, дыхание перехватывает, глаза наводняются слезами. Луис, единственный мой! Моя любовь к тебе – это страница, которую я не в силах перевернуть… Будь у меня музыкальные способности – сколько песен я бы сложила…
Он вошел, затворил дверь, крепко обнял меня и подарил розу – алую, словно пламя моего вулканического сердца. Потом нежно поцеловал и повел туда, откуда небесные существа любуются закатом.
– Хиллари Клинтон или Маргарет Тэтчер?
– К чему это?
– Я ранена стрелой Амура.
– Я тоже…
Он снимает рубашку. Я сажусь на кровать.
– Так много хочется тебе сказать…
– Ну, говори…
– Всё скажу, дай только срок.
– Да нам и не к спеху…
– Как хорошо…
– С днем рождения!!!
– Для меня подарок – это ты. До чего ты прекрасна! Годы идут – а ты все такая же красивая.
– Мы с тобой одни…
– Сними платье.
– Я вся дрожу…
– Я тоже. Давай говорить глупости…
– Какого цвета у меня трусики? Угадай с трех раз.
– Красные.
– Ошибка.
– Черные.
– Неправильно.
– Белые.
– Нет.
– Голубые? Сиреневые?
– Всё. Не угадал.
– Сними платье.
Повинуюсь. А трусики у меня розовые.
– Как я истосковался по твоему телу… вообще по тебе… Как мне снова хочется быть с тобой вместе…
– Как я хочу тебя!
– Трусики розовые.
– Как любовь. Новенькие. Специально для тебя. Я их только что украла.
– Ты все еще воруешь трусики?
– Только трусики и ворую.
– Это серьезное отклонение…
– Когда-нибудь докопаюсь до причины.
– Нет, это действительно серьезно. Вдруг тебя поймают за этим делом…
– Три раза уже ловили.
– Как это было?
– Первый раз – когда была маленькая. Мама все уладила. Я тебе рассказывала… Директор магазина пожаловался. Второй раз – в универмаге. Там было видеонаблюдение с записью. Меня отправили в участок. Переночевала я в камере, еще с двумя воровками. На другой день две мои подруги – одна адвокат, другая психоаналитик – сказали, что я страдаю клептоманией. Меня и выпустили.
– Участковому, небось, понравилось снимать с тебя показания…
– Понравилось, еще как.
– Что же ты ему наговорила? Что невтерпеж было? Что воровать трусики – твоя потребность?
– Ты как будто сам был на допросе.
– Как же тебе не стыдно, любимая! Хорошая моя… А что было в третий раз?
– Я же тебе рассказывала…
– Нет, никогда!
– Я уже не помню. Давно это было. Ты ушел…
– Это ты ушла…
– Третий раз было в Лос-Анджелесе. Там я себя чувствовала как рыба в воде. Анжела в Лос-Анджелесе! Пошла на аукцион, там продавали вещи Мэрилин Монро. Я не удержалась и стащила трусики, которые она надевала, когда снималась в фильме «Очаровательная грешница».
– Красавица!
– Охранник заметил… Меня отвели в соседнее помещение и обыскали с ног до головы, обшарили сумочку, раздели почти догола, но трусиков не нашли, и меня отпустили.
– Ловко!
– Это точно! В следующий раз надену трусики Мэрилин Монро. Знаешь, что я с ними сделала?
– Что же ты сделала с трусиками Мэрилин Монро?
– Я-то не лыком шита. Увидела, что охранник меня заметил, побежала в туалет и подвязала волосы трусиками Мэрилин! Вышла из туалета – а трусики у меня в волосах. Охрана не догадалась. Решили, что задержали меня по ошибке.
– Ну, ты прямо героиня!
– Да, я не раззява…
Он хохочет, а я волнуюсь, и у меня ком в горле.
– Как смешно!
– А мне плакать охота.
– Не плачь, любимая!
– Мне не сдержаться…
– Не плачь! А вот я с тебя трусики сниму…
Он щекочет мне живот и снимает ворованные трусики. Любимый! Целует меня, как бывало, а когда входит в меня, все семь цветов радуги переливаются перед моими глазами. Желанный! Я вспомнила живописнейшее соитие морских улиток, которое показывали в фильме «Микрокосм». Незабываемо! У меня этот фильм есть на кассете и на DVD. Они соединяются в эротическом танце и сплетаются в изящных движениях, полностью сливаясь и растворяясь друг в друге… Красиво.
Я прижимаюсь к Луису и отдаюсь тайным желаниям вожделеющих, безумству запретных любовников и памяти о платонической любви. Сажусь на фаллос – и вместо слов с языка у меня срываются нечленораздельные звуки, словно при вавилонском столпотворении. Любовь! Бедра мои движутся под музыку. Мы покрываемся путом, а вместе с нами – и окна Гранд-Отеля. Я, влюбленная одалиска, пляшущая до изнеможения перед султаном, и мое светило, не сходящее с орбиты, измышляет наше священное соитие, и наши толчки всё жарче, а я едва жива от наслаждения…
Новое начало незавершенной истории, которую Бог отложил на время, чтобы потом она вышла на свет Божий… Мы с Луисом, по милости Творца и по Его неизреченному Промыслу – и центр Вселенной, и средоточие моих разрозненных мыслей.
Но я, кажется, заболталась.
Вздыхаю.
Утро вечера мудренее.
День рождения Луиса.
За обедом рассматриваю снимки, сделанные на его последнем дне рождения, который мы отпраздновали вместе. Как мы были счастливы! До чего мне хотелось обнять его, как тогда, и говорить о любви… О том, как хотелось узнать его еще ближе и сделать бесконечно счастливым… А если ему взгрустнется – присяду рядышком, постараюсь его утешить, развеселить… Так хочется рассказать о том, что творится у меня на душе, но как это выразить – не знаю…
Я вздыхаю.
Вспоминаю нашу полную, беспредельную близость, которая возвышает душу, вдохновляет поэтов и зажигает звезды.
Как тяжко в разлуке!
Я взяла телефон. Хотелось не только услышать его голос – хотелось его увидеть и притронуться к нему. Я положила трубку – у меня перехватило горло. Лучше, пожалуй, отправлю телеграмму.
Я оделась не совсем подходяще для солнечного дня: черное платье, туфли на каблуках. Даже губы накрасила…
Вошла в Гранд-Отель, заказала люкс. Это был номер сто тридцать четыре – наш номер. Уселась на кровать, глубоко вздохнула, чтобы остудить вулкан. Ну что, придет?
Часы остановились, а сердце мое блуждало по аллеям печали.
Я растворила окно, чтобы в номер проник солнечный свет. Посмотрелась в зеркало и еще раз подкрасила губы. Можно было бы заказать шампанского, но каково будет, если он не явится! Придется пить в одиночку… Я ограничилась кокосовой водой из бара-холодильника.
Три легких удара в дверь. Это он – Луис…
Я отважно встаю и отворяю двери рая. Язык прилипает у меня к гортани, дыхание перехватывает, глаза наводняются слезами. Луис, единственный мой! Моя любовь к тебе – это страница, которую я не в силах перевернуть… Будь у меня музыкальные способности – сколько песен я бы сложила…
Он вошел, затворил дверь, крепко обнял меня и подарил розу – алую, словно пламя моего вулканического сердца. Потом нежно поцеловал и повел туда, откуда небесные существа любуются закатом.
– Хиллари Клинтон или Маргарет Тэтчер?
– К чему это?
– Я ранена стрелой Амура.
– Я тоже…
Он снимает рубашку. Я сажусь на кровать.
– Так много хочется тебе сказать…
– Ну, говори…
– Всё скажу, дай только срок.
– Да нам и не к спеху…
– Как хорошо…
– С днем рождения!!!
– Для меня подарок – это ты. До чего ты прекрасна! Годы идут – а ты все такая же красивая.
– Мы с тобой одни…
– Сними платье.
– Я вся дрожу…
– Я тоже. Давай говорить глупости…
– Какого цвета у меня трусики? Угадай с трех раз.
– Красные.
– Ошибка.
– Черные.
– Неправильно.
– Белые.
– Нет.
– Голубые? Сиреневые?
– Всё. Не угадал.
– Сними платье.
Повинуюсь. А трусики у меня розовые.
– Как я истосковался по твоему телу… вообще по тебе… Как мне снова хочется быть с тобой вместе…
– Как я хочу тебя!
– Трусики розовые.
– Как любовь. Новенькие. Специально для тебя. Я их только что украла.
– Ты все еще воруешь трусики?
– Только трусики и ворую.
– Это серьезное отклонение…
– Когда-нибудь докопаюсь до причины.
– Нет, это действительно серьезно. Вдруг тебя поймают за этим делом…
– Три раза уже ловили.
– Как это было?
– Первый раз – когда была маленькая. Мама все уладила. Я тебе рассказывала… Директор магазина пожаловался. Второй раз – в универмаге. Там было видеонаблюдение с записью. Меня отправили в участок. Переночевала я в камере, еще с двумя воровками. На другой день две мои подруги – одна адвокат, другая психоаналитик – сказали, что я страдаю клептоманией. Меня и выпустили.
– Участковому, небось, понравилось снимать с тебя показания…
– Понравилось, еще как.
– Что же ты ему наговорила? Что невтерпеж было? Что воровать трусики – твоя потребность?
– Ты как будто сам был на допросе.
– Как же тебе не стыдно, любимая! Хорошая моя… А что было в третий раз?
– Я же тебе рассказывала…
– Нет, никогда!
– Я уже не помню. Давно это было. Ты ушел…
– Это ты ушла…
– Третий раз было в Лос-Анджелесе. Там я себя чувствовала как рыба в воде. Анжела в Лос-Анджелесе! Пошла на аукцион, там продавали вещи Мэрилин Монро. Я не удержалась и стащила трусики, которые она надевала, когда снималась в фильме «Очаровательная грешница».
– Красавица!
– Охранник заметил… Меня отвели в соседнее помещение и обыскали с ног до головы, обшарили сумочку, раздели почти догола, но трусиков не нашли, и меня отпустили.
– Ловко!
– Это точно! В следующий раз надену трусики Мэрилин Монро. Знаешь, что я с ними сделала?
– Что же ты сделала с трусиками Мэрилин Монро?
– Я-то не лыком шита. Увидела, что охранник меня заметил, побежала в туалет и подвязала волосы трусиками Мэрилин! Вышла из туалета – а трусики у меня в волосах. Охрана не догадалась. Решили, что задержали меня по ошибке.
– Ну, ты прямо героиня!
– Да, я не раззява…
Он хохочет, а я волнуюсь, и у меня ком в горле.
– Как смешно!
– А мне плакать охота.
– Не плачь, любимая!
– Мне не сдержаться…
– Не плачь! А вот я с тебя трусики сниму…
Он щекочет мне живот и снимает ворованные трусики. Любимый! Целует меня, как бывало, а когда входит в меня, все семь цветов радуги переливаются перед моими глазами. Желанный! Я вспомнила живописнейшее соитие морских улиток, которое показывали в фильме «Микрокосм». Незабываемо! У меня этот фильм есть на кассете и на DVD. Они соединяются в эротическом танце и сплетаются в изящных движениях, полностью сливаясь и растворяясь друг в друге… Красиво.
Я прижимаюсь к Луису и отдаюсь тайным желаниям вожделеющих, безумству запретных любовников и памяти о платонической любви. Сажусь на фаллос – и вместо слов с языка у меня срываются нечленораздельные звуки, словно при вавилонском столпотворении. Любовь! Бедра мои движутся под музыку. Мы покрываемся путом, а вместе с нами – и окна Гранд-Отеля. Я, влюбленная одалиска, пляшущая до изнеможения перед султаном, и мое светило, не сходящее с орбиты, измышляет наше священное соитие, и наши толчки всё жарче, а я едва жива от наслаждения…
Новое начало незавершенной истории, которую Бог отложил на время, чтобы потом она вышла на свет Божий… Мы с Луисом, по милости Творца и по Его неизреченному Промыслу – и центр Вселенной, и средоточие моих разрозненных мыслей.
Но я, кажется, заболталась.
Вздыхаю.
Утро вечера мудренее.