Фидлер Аркадий. Белый Ягуар - вождь араваков

   Одну из гум, величиной чуть больше пол-локтя, живой выбросили в лодку, и я хотел схватить ее, чтобы лучше рассмотреть вблизи страшные ее зубы.

   - Не трогай! - схватил меня за руку Манаури. - Они и на земле кусаются! Многим уже отхватывали пальцы!

   - Как же в этом озере купаться? - содрогнулся я.

   - Можно только возле берега. К тому же гумы водятся не везде и особенно опасны, когда чуют кровь. Если они нападут на человека вдали от берега, спасения yет...

   Вокруг простирался дивный пейзаж, полон сладостной прелести был вид прибрежных пальм, и даже кроткие неуклюжие апии вполне могли сойти за диковинные существа из какого-то сказочного рая, и вот вдруг такая зловещая опасность, дикая прожорливость, при одной мысли о которой стыла кровь.

   Отбившись в конце концов от гум, мы привязали нашу добычу к лодкам и оттащили ее в Кумаку. Девятнадцать апий обеспечили весь наш поселок запасами жира и сушеного мяса на много недель вперед. У женщин в течение нескольких дней работы было вдоволь.

   В этот период изобилия и сытости много беспокойства доставлял нам Арипай. Сидевший в нем якобы Канаима постепенно лишал его рассудка. Несчастный считал себя околдованным злыми силами и совершенно; терял самообладание. Он до такой степени обезумел, что сбежал из дома и целыми сутками как одержимый бродил по лесам. В Кумаку перестал приходить совсем и даже ночевал в лесу, хотя и поблизости от селения, - наши охотники и сборщики плодов нередко его встречали. При этом, однако, он никого к себе не подпускал, словно дикий зверь, издали ругался, грозил людям кулаком, выкрикивая бессвязные слова и часто повторяя имя Канаимы.

   - Надо его спасать! - убеждал я своих друзей. - Давайте приведем его в Кумаку, пусть даже силой.

   - Нельзя! - возразил Манаури. - Он ходит в Сериму. Мог заразиться.

   - А ты точно знаешь, что он туда ходит?

   - Точно, Ян!..

   Значит, действительно не могло быть и речи о том, чтобы доставить несчастного в Кумаку, скорее напротив - следовало не пускать его на наш полуостров. Известие о горестной его болезни все наши воспринимали с покорным терпением и объяснили мне ее причину. Этот вид безумия, хорошо им знакомый, нередко нападал на лесных индейцев. Это случалось, когда им наносилась большая обида. Тогда их посещал дух мести и преследовал до тех пор, лишая душевного покоя и рассудка, пока они не смоют своих страданий кровью виновника, если, конечно, к тому времени не погибнут сами от его руки. И лишь после этого, утолив жажду мести, они снова становятся нормальными людьми. Арипай должен убить шамана Карапану, оттого он и безумствует.

   - А если не он убьет колдуна, а тот его? - встревожился я.

   - Это зависит от Канаимы, и тут уж ничего не поделаешь.

   И действительно, делать было нечего. Мы ничем не могли помочь Арипаю, а он тем временем, как коршун, кружил вокруг Серимы, упиваясь жгучей желчью ее невзгод. А дела там шли все хуже. Большая часть людей заболела, смерть свирепствовала, особенно страдали дети. Скорбь и горечь терзали сердца людей, а гнев и отчаяние понуждали все откровеннее проклинать старейшин. Арипай слышал эти нарекания и сам подливал масла в огонь.

   Такова была ситуация в наших краях, когда со мной приключилось в нашем адском озере необычайное происшествие, едва не стоившее мне жизни. Поистине дьяволы сотворили это озеро. Сколько же там еще разных чудищ?!

   Берега озера были черными, илистыми, и лишь в одном месте на несколько десятков шагов протянулась светлая песчаная отмель. Она находилась неподалеку от Кумаки, и мы нередко приходили сюда купаться. Многочисленные в Потаро кайманы внимания на нас не обращали, а поскольку на глубину мы никогда не заплывали, то и не подвергались риску стать добычей хищных гум. Там, где отмель кончалась, обрываясь в мрачную глубь, воды мне было едва по грудь. Здесь, как правило, мы охотнее всего и купались.

   И вот как-то утром мы пришли сюда небольшой группой. Вдруг один из индейцев, плескавшийся подле меня, издал глухой стон, лицо его исказилось гримасой ужаса и боли. В следующую минуту он как подкошенный рухнул в воду. Мне это показалось совершенно невероятным, ибо глубина здесь не превышала трех-четырех футов. Бросившись к нему на помощь и увидев его сквозь прозрачную воду лежащим на дне, я схватил его за волосы и потащил вверх. Но едва голова его появилась на поверхности, я -сам в тот же миг ощутил страшный удар. Удар был настолько сильный и болезненный, что на какое-то мгновение лишил меня чувств. При этом боль ощущалась во всем теле и особенно где-то внутри, словно меня схватили огромными клещами и рвали мои внутренности, ломая все кости. Подобной боли никогда в жизни я до сих пор не испытывал. Прежде чем потерять сознание, в какой-то миг я успел заметить в воде черный силуэт метнувшейся в сторону рыбы. Уж не она ли причина случившегося?

   Лишившись чувств, на этот раз под водой оказался я. Тут пришедший в себя индеец подхватил меня под руки, и я стал было приходить в себя, как вдруг новый удар окончательно свалил меня с ног. Невыносимая боль парализовала все мое тело, пронзив насквозь, словно волчий клык. Я погрузился в глубокий обморок.

   Когда сознание вернулось ко мне, я увидел, что лежу под кокосовой пальмой на берегу озера. Вместе с сознанием возвращалась боль, все сильнее опоясывая тело, парализуя члены, давя на сердце, сжимая горло. В первые минуты я не мог шевельнуть даже пальцем, но потом паралич постепенно стал проходить, а вместе с ним, казалось, покидала тело и боль. Вокруг меня толпились друзья, радуясь моему возвращению к жизни.

   - Что это было? - выдавил я не своим голосом сквозь сдавленное горло.

   - Еще бы немного, Ян, и тебе конец! - скалил зубы Вагура.

   - Что за чудище на меня напало? - спросил я.

   Вагура и другие, сияя радостными улыбками, расступились. В двух шагах от меня на песке лежала рыба весом фунта три, может, чуть больше.

   - Это она? - поразился я, с почтением глядя на бестию столь скромных размеров.

   - Она. Аримна.

   Рыба, формой напоминающая толстого угря, была темно-оливкового цвета с двумя рядами желтых пятен по бокам.

   - Мы ее убили! - торжествовал Вагура. - А тебя вытащили чуть живого!

   - Но она меня даже не укусила, - удивлялся я.

   - Достаточно, если она просто слегка прикоснется. В прикосновении и есть вся ее дьявольская сила! - объяснил мне мой юный друг не без гордости за свои познания. - Индейцы называют ее <лишающей движения>'.

   [' Т р е м б л а д о р (исп.), буквально <потрясающий>, электрический угорь.]

   Ко мне быстро возвращались силы, и уже полчаса спустя я, опираясь на плечи друзей, смог самостоятельно идти в Кумаку. Но боль в теле все-таки не прошла и утихла лишь дня через два.

   С тех пор вид нашего озера стал вызывать во мне не только страх, но и чуточку, как ни странно, какого-то непостижимого почитания. Можно ли удивляться, что индейцы, окруженные столь поразительной природой, повсюду видели происки злых демонов, кровожадных духов и вампиров, порожденных людоедом Пиамой или Макунаимой - злыми божествами?

   На следующий день после происшествия с трембладором явились гости с Ориноко: Мендука и его варраулы, отправлявшиеся в погоню за испанцами. Вернулись без потерь, все десять. Мендука питал слабость к торжественным церемониям и хотел похвалиться выучкой своих воинов: прежде чем произнести традиционное приветствие, он выстроил своих людей в шеренгу перед моей хижиной и ждал прихода переводчика. Кроме Арипая, в Кумаке было несколько араваков, немного знавших язык варраулов. Наконец один из них явился, и Мендука доложил, что задачу они выполнили; добыли четыре мушкета, четыре пистолета и пять ножей.

   - Где вы их настигли? - спросил я.

   - На последней стоянке перед Ангостурой. Они считали, что уже дома, и стражу не выставили.

   - Обошлось без боя?

   - Немного мы их пощипали.

   И Мендука выбросил из мешка на землю четырнадцать отрезанных ушей, связанных попарно: четыре пары ушей индейцев и три - белых. Присутствующие араваки ахнули от удивления.

   - Дон Эстебан тоже здесь? - спросил я, указывая на этот жуткий трофей.

   - Нет.

   - Они поняли, кто на них напал?

   - Нет.

   - Что вы собираетесь делать дальше?

   - Остаться здесь, пока не научимся стрелять, а потом вернуться в Каииву, к Оронапи.

   - Хорошо. Отдохните, поешьте, а завтра с утра за дело.

   Мендука медлил. Я взглянул на него вопросительно.

   - Теперь ты доволен нами, Белый Ягуар? - весело сверкнул он глазами.

   - Проливать кровь, когда это не вызывается необходимостью самозащиты, мне не по душе. Но надо признать - в смелости вам не откажешь.

   Узнав подробности нападения, мы не могли не отдать должное ловкости этой горстки варраулов.

   Воспользовавшись ночной темнотой, они без шума разделались с пятью противниками: лишили их жизни я оружия, прежде чем остальные обнаружили их и подняли тревогу, но и потом сумели прикончить еще двух, не понеся при этом никаких потерь.

   - Еще должен тебе сообщить, - завершил свой рассказ Мендука, - когда мы плыли мимо Серимы, там что-то происходило, все бегали и кричали, похоже - дрались.

   Он не ошибся. В Сериме действительно дело дошло до стычки, против старейшин вспыхнул бунт. Вожди, столь упорно сеявшие злой ветер, пожали наконец бурю. Давно копившееся против них недовольство прорвало в конце концов плотину людского терпения и вылилось в насилие. Конесо избили и лишили всякой власти, в том числе власти вождя рода. Такая же участь постигла его приспешника и правую руку - Пирокая. Но самый страшный гнев Серимы обрушился на шамана Карапану. Возбужденная толпа возвестила месть ему за все злодеяния и порешила его убить, но он, заблаговременно пронюхав, что его ждет, бежал в лес и укрылся где-то в безлюдной чаще. Вероятно, он рассчитывал, что гнев серимцев со временем пройдет и они осознают, какое страшное святотатство хотели свершить, и рассчитывал, надо сказать, не без оснований, если бы не тихое помешательство Арипая.

   Душу Арипая, вдвойне терзаемую и общим несчастьем племени, и его семейной трагедией, ничто не могло уже сдержать. Сердце его ожесточилось. Потребность убить шамана обуяла его до такой степени, что днем и ночью, не зная устали, он подкарауливал Карапану на краю леса неподалеку от его хижины. И дождался. Однажды ночью шаман появился. Это было на четвертый или на пятый день после возвращения варраулов. Арипай не испугался ни колдовской силы, ни магического ореола, окружавшего Карапану: на утро следующего дня серимцы нашли окоченевший труп, шамана с ножом в горле, а рядом - Арипая, тяжело раненного Карапаной в ночной схватке.

   Итак, Карапана не избежал своей участи, а трагические события последних дней до основания потрясли весь прежний уклад и предвещали людям на берегах Итамаки новую жизнь.

   ТАНЕЦ МУКУАРИ

   Едва до нас дошли слухи о тяжелом состоянии Арипая, как четыре добровольца тут же поспешили в Сериму, чтобы оградить его от возможной мести. Им удалось перетащить его на носилках в Кумаку еще живым, хотя жизнь его и висела на волоске.

   Когда я увидел его у нас в селении, он лежал в полусознательном состоянии с закрытыми глазами, худой, осунувшийся, но какой-то умиротворенный и трогательно тихий. Исполнив свой кровавый обет, он изгнал из себя злых демонов. Они оставили его наконец в покое: и в этой кроткой его умиротворенности было что-то необычайно волнующее.

   В Кумаке его не оставили и тут же понесли дальше. В укромном углу полуострова несколько его родичей соорудили шалаш и оставили его там под присмотром жены, снабдив запасами продуктов. Здесь, в уединении, ему предстояло оставаться до выздоровления, чтобы в случае, если он заразился в Сериме, не занести болезнь в Кумаку.

   Одним из важнейших аравакских ритуалов в те времена был танец мукуари, исполнявшийся каждый раз в случае смерти кого-нибудь из близких. Танец этот имел целью отогнать от человеческого жилья душу умершего, дабы она не вредила живым. Смерть шамана так или иначе касалась всех людей племени, и потому Кумака решила тоже исполнить мукуари.

   Обычно ритуальный обряд проводился сразу после смерти, но на этот раз торжество пришлось отложить: один из наших рыбаков в это время обнаружил на Ориноко остров, где крупные речные черепахи как раз откладывали яйца. Это известие взбудоражило и подняло на ноги всю Кумаку - черепашьи яйца считались у индейцев любимейшим лакомством. Порешили поэтому сначала отправиться на Ориноко, а уж потом разделаться с душой умершего.

   Почти половина жителей Кумаки целыми семьями приняла участие в походе. Речные черепахи в период кладки яиц, а это значит в наших краях в январе - феврале, собирались в стада и, отыскав уединенный остров, по ночам выходили из реки. Яйца они откладывали в прибрежный песок, искусно засыпая их так, чтобы другие звери, падкие на это лакомство, не нашли их. Иногда черепахи проплывали десятки миль до этого единственного облюбованного острова, вверяя ему и теплым лучам солнца судьбу своего потомства.

   На таком вот острове наш рыбак и обнаружил в песке следы, характерные для лежбища черепах, и повел туда флотилию кумакских лодок. Когда спустя две недели охотники возвращались домой, по веселым их лицам еще издали можно было определить, что экспедиция прошла успешно. И действительно, две лодки-яботы чуть не по самые борта были заполнены желтой желеобразной массой очищенных от скорлупы яиц.

   При виде этой картины я схватился за голову.

   - Ведь здесь, наверно, больше двух тысяч яиц, - поразился я. - Вы истребите всех черепах, если ежегодно будете так уничтожать их потомство.

   - Каждый год все индейцы по берегам рек с незапамятных времен собирают черепашьи яйца, а черепахи не переводятся, - возразил Мабукули, глава рода Черепахи.

   Был еще и другой повод для всеобщей радости: болезнь в Сериме пошла на убыль. Словно между шаманом и болезнью существовал какой-то дьявольский сговор - примерно со дня смерти шамана Карапаны не появилось ни одного нового случая заболевания. Сваленные болезнью понемногу приходили в себя, и, хотя некоторые дети еще умирали, страшная эпидемия явно отступала, как река после сильного паводка. К людям с каждым днем возвращались силы, а с ними и надежда.

   Болезнь унесла четверть взрослого населения, а дети до пяти лет погибли почти все; остальные понемногу поправлялись.

   На окраине Кумаки находилась роща прекрасных пальм бурити, и здесь, неподалеку от берега озера, на третий день после возвращения наших людей с Ориноко начался обряд мукуари. Он должен был продолжаться целые сутки и завершиться пиршеством, для которого приготовили разные блюда из черепашьих яиц и, конечно же, принесли множество кувшинов неизменного кашири.

   В этот день на рассвете меня разбудил гулкий грохот барабанов, доносившийся со всех концов Кумаки, - теперь они будут безумолчно бить в течение многих часов. В тот же момент в мою хижину проскользнуло жуткое чудище. Маска изображала страшного хищника с огромными клыками. Привидение молча выделывало передо мной грозные танцевальные движения, словно стремясь нагнать на меня страх. По легкому прихрамыванию на левую ногу я узнал пришельца.

   - Арасибо, не валяй дурака!

   Индеец остановился и снял с головы маску.

   - Белого Ягуара нельзя обмануть! - проговорил хромой с уважением и таинственно добавил: - Но и Арасибо теперь стал важный!

   - Оттого что нацепил это? - спросил я, указывая на его маску.

   - Нет, маски на голову для танца все надевают. А я сегодня предводитель мукуари, это большая честь...

   Только теперь я заметил на лице его выражение какой-то комичной горделивости. Индеец извлек из мешка, висевшего у него на поясе, две мараки - это символ шаманской власти, поднял их над головой и стал трясти - заключенные внутри камушки резко и вызывающе загремели. Не менее вызывающе Арасибо устремил на меня свой косоватый взгляд и, пританцовывая, засеменил мелкими шажками.

   - 0-ей! - присвистнул я удивленно. - Высоко же ты метишь! Хочешь занять место шамана?

   - Араваки лишились шамана, - ответил он напевно, не прекращая трещать надо мной мараками. - Аравакам нужен шаман.

   - Ты в этом уверен, дружище? - выразил я сомнение.

   - Нужен! Нужен! - забормотал он убежденно, а лицо его при этом исказилось гримасой исступления. - Скажи, кто убил злого шамана, твоего врага?

   - Ты!

   - Кто направил руку Арипая! Кто направил глаз ягуара!

   - Ты! Но ведь череп ягуара - мой.

   - Зато мои руки повесили его на шест. А кто твой самый преданный друг, Белый Ягуар?

   - Ты?

   - Разве не тебе я обязан тем, что ты защитил меня у горы Грифов, когда другие снова хотели меня бросить? Разве не ты лечил мою ногу, искусанную кайманом?

   Отвечая вежливостью на его вежливость, я в тон ему добавил:

   - А кто спас ребенка Ласаны от яда, а мою душу от бесчестия?

   Арасибо хрипло рассмеялся - смеяться иначе он не умел, - спрятал мараки в мешок и, надев на голову маску, без лишних слов выскользнул из хижины: вероятно, в преддверии знаменательного для него дня он просто хотел заручиться моим расположением.

   Минутой позже Ласана внесла завтрак. Как и прежде в Сериме, она и теперь жила с матерью и ребенком подле моей хижины. С ее приходом в хижине словно вспыхнул свет, а я так и онемел от удивления: Ласана была разодета как никогда. Верхняя обнаженная часть ее тела была увешана множеством ожерелий из ярких разноцветных плодов и гирляндами из ароматных красных цветов. Ласана в отличие от большинства индианок была на редкость стройной, с тонкой и гибкой талией. Тело ее, умащенное сегодня благовонными маслами, источало приятный аромат. Черные волосы, вымытые в кокосовом молоке, ореолом обрамляли лицо, нежные губы расцветали в мягкой улыбке, влажный блеск глаз чаровал и был подобен чистому бездонному омуту. Восходящее над озером солнце розовыми лучами высвечивало все очарование Ласаны, и никогда прежде она не была так прекрасна, как в это утро.

   Я не вымолвил ни слова, но заметить мое восхищение было нетрудно. Разложив на широких листьях завтрак, Ласана не ушла. Она стояла посредине хижины в гордом своем великолепии и, чуть смущаясь, молча радовалась впечатлению, какое на меня произвела.

   Я тоже молчал и лишь взглядом спрашивал, по какому поводу столь необычный наряд. Она не выдержала первой и, нарушив молчание, прошептала:

   - Сегодня у меня великий день.

   - И у тебя тоже? - весело рассмеялся я. - За сегодняшнее утро это уже второй случай!

   - Сегодня мой праздник! - опять повторила она.

   - Не мукуари же? Ведь женщины не принимают в нем участия...

   - Нет... я переселяюсь...

   - Куда, Ласана?

   - В твою хижину.

   Я внимательно взглянул ей в глаза. В них не было ни капли насмешки. Она проговорила это очень уверенно, спокойно, словно речь шла о каком-то пустяке.

   - Хорошо, хорошо, - в тон ей деловито ответил я, - конечно, моя хижина больше вашей и удобнее.

   - Не то! - прервала она меня, качнув головой. - С нынешнего вечера я буду твоей женой.

   - 0-ей! Вот так чудеса! Это ты сама вдруг так решила, никого не спросив о согласии?

   - Я спрашивала.

   - Кого, меня?

   - Я говорила с Манаури. Он согласился.

   - Ах, он согласился! А я? Меня вы спросили?

   - Тебя... Но ведь ты... Я думала, Ян...

   Бедняжка страшно смутилась, и теперь я уже стал хозяином положения. Я сделал вид, что крайне озадачен ее предложением, и это мое удивление выглядело весьма для нее обидно. Она не знала, как его истолковать, и, пожалуй, впервые за все время утратила обычную уверенность в себе. В глазах ее метнулись искры протеста.

   - Если ты отказываешь мне в своей хижине, я могу...

   - Совсем напротив, я сам приглашаю тебя к себе. Во всяком случае, придал я тону своего голоса как можно больше лукавства, - во всяком случае, для меня будет намного удобнее, если ты станешь готовить пищу в моей хижине, а не приносить ее со стороны...

   Резкая морщина меж сдвинутых бровей женщины с полной очевидностью свидетельствовала о приближающейся буре. Однако выражение гнева и обиды на смуглом лице отнюдь не лишало его прелести.

   - Я всегда буду готовить тебе вкусную пищу, со мной тебе не придется голодать, - проговорила она обиженно и тут же твердо добавила, сверкнув глазами: - Но я хочу, Белый Ягуар, подарить тебе сыновей, которые станут храбрыми воинами!

   Она проговорила это с такой наивной простотой и жертвенной решимостью, что я тут же понял: <Хватит, натягивать струну больше не следует>.

   Сбросив с лица маску показного недовольства, я проворно вскочил, привлек Ласану к себе и, прижав ее голову к своей груди, проговорил:

   - 0-ей! Да будет так, как хочешь ты!

   Видя, с каким неописуемым облегчением она приняла мои слова, я не преминул шутливо заметить:

   - Но наперед обещай: все важные вопросы мы будем обсуждать вместе, вдвоем...

   В роще, под пальмами бурити соорудили тольдо для старейшин. Из-под тенистого навеса было удобно обозревать весь ход мукуари. Около полудня я отправился на торжество вместе с Ласаной. По обычаю женщинам возбранялось находиться поблизости, но Ласана пользовалась особым уважением и имела особые права. Все в Кумаке знали уже, что сегодня <ее> день, и поглядывали на нее с уважением.

   К нашему приходу мукуари был в полном разгаре и длился уже несколько часов. Этот обряд имел мало общего с обычными ритуальными танцами, и, хотя участники исполняли танцевальные движения в такт гудящим барабанам, суть танца заключалась не в этом, а в избиении друг друга колючими прутьями. Все танцующие были в различных масках. Цель обряда была достаточна ясна: с одной стороны, умилостивить душу умершего, показав, какие страдания смерть его доставила живым, а с другой - и это было главным, душеспасительным, раздавая удары направо и налево, отогнать душу умершего от людей на случай, если она замышляла против них злые козни. Принять участие в танце, продолжавшемся без перерыва целые сутки, должны были все взрослые мужчины племени.

   Когда человек наблюдал эти беснующиеся страшные маски и непрестанное их самобичевание, а в ушах его, не стихая, стоял ритмичный гул барабанов, невозможно было не поддаться впечатлению, производимому этим странным зрелищем. Оно невольно захватывало всех присутствующих, словно какой-то вихрь, лишало человека воли, приводило в странное состояние духа, и отделаться от этого не удавалось никакими силами. Человек словно подпадал под какие-то чары.

   Понаблюдав за пляской довольно долго, я спросил у сидевшего рядом Манаури:

   - В мукуари должны участвовать все? Без исключения?

   - Да, все ставшие мужчинами. Я танцевал утром, в самом начале.

   - А я?

   - Ты, Ян? - Он задумался.

   Под тольдо сидело еще несколько старейшин: Мабукули - вождь рода Черепахи, Уаки - глава рода Арара, Конауро - из рода Кайманов. Они тут же приняли горячее участие в решении вопроса, должен я или не должен участвовать в обряде, и не пришли ни к какому решению. Душа погибшего шамана, что и говорить, была могущественной, и он упорно старался меня уничтожить, но мои чары оказались сильнее его вероломства и его одолели. Может ли мне теперь чем-либо угрожать его душа?

   <Нет!> - считали вожди, уверовавшие в мое могущество, другие же лишь качали головами.

   Ласана, сидевшая чуть сзади меня, с напряженным вниманием прислушивалась к разговору, не произнося, однако, ни слова. Я повернулся к ней:

   - А ты как думаешь?

   - Ты должен танцевать! - ответила она не колеблясь.

   - Ты думаешь, его душа может причинить мне вред? - удивился я.

   - Нет, не может. Его жалкая душа не может сделать ничего плохого Белому Ягуару! - заявила она.

   - Тогда зачем же мне танцевать?

   - Чтобы... - она запнулась, подыскивая подходящие слова, - чтобы все видели: ты с нами душой и телом.

   Среди вождей пронесся шепот одобрения

   - Хорошо! - согласился я и велел Ласане принести мне шкуру ягуара.

   Когда она вернулась, я накинул на себя шкуру и подпоясался лианой, чтобы во время танца она не спадала. Голова моя целиком вошла в голову ягуара, и только спереди оставалось небольшое отверстие для глаз и рта. Мне подали прочную розгу, но я потребовал еще одну в левую руку.

   - Хорошо, возьми две, - согласился Манаури, добавив: - И помни, чем больнее ты кого-нибудь ударишь, тем для него лучше и почетнее...

   Очевидно, танцоры хотели сделать мне как можно <лучше и почетнее>, ибо едва я оказался в их кругу и меня узнали по шкуре ягуара и росту, как несколько человек сразу набросились на меня. Я отбивался как мог и кое-кому изрядно всыпал, но досталось и мне. Мое одеяние доходило только до икр, а ниже ноги остались голыми. Мои партнеры быстро обнаружили это слабое место и тут же на него обрушились. Пытаясь хоть как-то уклониться от ударов, я как сумасшедший прыгал во все стороны, не выпадая, однако, из ритма, навязанного нам барабанами, и тем не менее мне изрядно перепадало.

   Танец при всем кажущемся хаосе совершался в определенном порядке, танцоры двигались вперед по кругу диаметром около тридцати шагов. Для свершения обряда считалось достаточным обойти один полный круг. Поэтому, оказавшись наконец снова возле тольдо и раздав с веселым остервенением последние удары по сторонам, я исполнил тем самым свой долг и в несколько прыжков вырвался из круга.

   Барабаны, словно в благодарность мне, перешли вдруг на оглушающий грохот и бешеный темп, а потом сразу опять вернулись к прежнему размеренному ритму. Я же поспешил поскорее занять свое место под тольдо. Все были довольны, но довольнее других казалась Ласана.