Страница:
<Сюда стоит как-нибудь наведаться, - решил я, - и поставить здесь силки, как на ящериц>.
Я не прошел и ста шагов от этого места и остановился как вкопанный. Среди кустов кое-где проглядывали известковые прогалины, лишенные растительности, на одной из них я вдруг заметил прямо перед собой свернувшуюся в клубок змею. Она грелась в лучах утреннего солнца и, видимо, спала. Я хотел было выстрелить в нее из лука, но тут же отказался от этого намерения. Подкрался ближе. Когда разбуженный гад стремительно поднял голову, шипя и пронзая меня злобным взглядом своих маленьких глаз, я копьем, словно молотом, нанес ему сильный удар. Он дернулся, но уже обессиленный. Еще несколько ударов, и все было кончено.
У змеи длиной в несколько футов было сравнительно толстое тело с великолепным зигзагообразным черно-коричневым рисунком. Я, разумеется, не знал этого вида, но, когда с помощью двух прутьев разжал ей пасть, увидел меж других зубов два больших ядовитых клыка. Я содрогнулся при мысли, что произошло бы, не заметь я вовремя эту тварь. Теперь я стал более внимательно смотреть себе под ноги.
Два часа минуло от восхода солнца, когда я добрался до небольшого озерка, из которого вытекал мой ручей. Озерко шириной в четверть мили со всех сторон окружала топкая трясина, поросшая камышом и обычной прибрежной растительностью. В одном только месте был доступ к воде. Вокруг озера тянулись настоящие тропические джунгли, непроходимые, но кончавшиеся не далее чем в ста шагах от воды. Из прибрежных зарослей доносился шумный птичий гомон. Дикие утки и похожие на них птицы, плавая, весело резвились на середине озера, а в трясине на длинных ногах стояли полуукрытые зеленью цапли, изумительно розовые, с изогнутыми клювами.
Поблизости что-то зашелестело. Верхушки осоки на болоте в одном месте сильно качались, слышался хруст сломанного тростника и сухой треск. Там возился какой-то зверь, явно не из мелких. Дерево, за которым я укрывался, стояло на небольшом возвышении, но, как ни вытягивал я, словно цапля, шею, любопытства своего удовлетворить так и не мог. Карабкаться на дерево тоже не имело смысла - я просто вспугнул бы зверя. Впрочем, после недолгого ожидания счастье улыбнулось мне само.
Раздвинулась стена зарослей камыша. Зверь вышел на поляну в каких-нибудь пятидесяти шагах от меня. Крупный, величиной примерно с полугодовалого поросенка. У него была громадная голова какой-то забавной формы, а толстое тело покрывала бурая шерсть. На первый взгляд какая-то уродливая порода свиньи, но это был не кабан. За первым зверьком появились еще четыре, из которых один взрослый, а три других - молодые поросята'.
[' Не вызывает сомнения, что это были капибары, известные также под названием водосвинки (Hydrochoerus capybara).]
Все семейство не спеша покинуло прибрежное болотце и направилось в сторону леса, двигаясь прямо на меня. Я медленно натянул лук.
Звери приближались, не догадываясь о присутствии человека. От стада чуть отбился один поросенок и приблизился ко мне едва ли не на десять шагов. Как только он повернулся боком, я выстрелил. Ловко пущенная стрела попала в самое сердце, пробив тело навылет. Зверь лишь жалобно тихо хрюкнул и забился в последних судорогах. Остальные пустились наутек.
Не помня себя от радости, я бросился к добыче. Славный выстрел! Зверь был мертв. По форме зубов я определил, что это грызун. Весил он добрых десять фунтов - в два раза больше, чем взрослый заяц. Тут же на месте я его освежевал и сунул в корзину за спину.
<Добрый, славный лук!> - нежно взглянул я на свое оружие и погладил его, будто живое существо.
Стоило ли идти дальше с таким грузом? Солнце поднялось высоко, усиливался зной, с каждой минутой становясь все невыносимее. Я повернул назад, пообещав себе назавтра задолго до рассвета предпринять сюда новую вылазку.
Я размышлял, какое название дать вновь открытому озеру. Не подобает такое богатое птицей и дичью место оставлять безымянным. И придумал: <озеро Изобилия>.
...К сожалению, проблема корма для моих попугаев ничуть не сдвинулась с места. А это было делом неотложным.
ТАИНСТВЕННЫЙ ВРАГ
Мне катастрофически не хватало огня! Убитый зверь оказался жирным и был бы хорош поджаренным на вертеле. Мне же пришлось удовольствоваться сырым мясом. Съев изрядный кусок, все остальное я спрятал в глубине пещеры, где было несколько прохладнее.
Два или три дня назад мне попался на берегу моря небольшой камень, похожий на кремень. Я сильно ударял им о другие камни, но безуспешно искр не появлялось.
На следующий день после открытия озера Изобилия я покинул пещеру очень рано и до заячьей поляны добрался; едва стало светать. С собой я принес около двадцати силков и разложил их на тропинках и тропках, проторенных зайцами в зарослях.
Озеро Изобилия встретило меня по всем птичьем великолепии: разноголосым предрассветным концертом всевозможных трелей, писков, свистов, хлопанья крыльев.
Я затаился, стараясь по вызвать переполоха, в надежде выследить крупного зверя. Но на этот раз меня ждало разочарование, хотя свежих следов было множество, а земля вокруг взрыта.
Поистине озеро Изобилия! Обойдя его полукругом, я направился дальше в ранее намеченном направлении. Ручья тут уже не было, всюду стоял сплошной девственный лес.
Не прошел я и четверти мили, как сделал новое радостное открытие: мне попались невысокие деревья, густо увешанные желтыми плодами, по величине и форме напоминающими яблоки. У плодов была мучнистая розовая мякоть, настолько сладкая и нежная, что прямо сама таяла во рту. Тут же, нарвав побольше этого лакомства, я стал уплетать его за обе щеки. Этих райских деревьев росло здесь довольно много; немало зрелых плодов валялось на земле, а на ветках висели еще недозревшие, мелкие и зеленые. Разное время созревания позволяло надеяться, что пища мне здесь обеспечена на многие недели, а может, и месяцы.
- Райские яблоки! - возбужденно восклицал я, наблюдая, как питательное лакомство привлекает к себе всяческих птиц и насекомых, особенно крупных ос.
Это было важное для меня открытие, возвещавшее конец прежним трудностям и спасавшее меня от голода. Можно ли дивиться моей радости?
Было раннее утро, день едва начинался, и я двинулся дальше, горя желанием узнать, что же ждет меня там, в глубине острова. Однако ничего особенного я там не обнаружил. Лес скоро кончился, сменившись разбросанными тут и там густыми бамбуковыми рощами и травянистыми полянами. Потом снова потянулся сухой колючий кустарник и кактусы, доходившие, похоже, до самого западного побережья. Я добрался до середины острова, однако никакой дичи больше не встретил.
На обратном пути я не поленился и набрал столько яблок, сколько уместилось в мою корзину. Ноша была нелегкой для моих подорванных болезнью сил, но в душе все пело от радости, а ноги сами несли вперед. Приятные неожиданности в этот день сыпались на меня как из рога изобилия: проходя мимо заячьей поляны, я обнаружил в расставленных часа два назад силках двух отчаянно бившихся в бесплодных попытках вырваться зайчишек.
Теперь я мог рассмотреть их вблизи. Это были грызуны с на редкость длинными лапками. На наших зайцев они совсем не походили, но, коль уж я окрестил их так, буду звать зайцами и дальше.
Осторожно, стараясь не поранить, я связал им лапы и, приторочив зверьков сверху корзины, с луком и стрелами в одной руке, с копьем в другой, в приподнятом настроении направился к пещере.
Итак, в моем хозяйстве стало три вида животных: попугаи, ящерицы и зайцы. С содержанием грызунов опять возникли трудности. Как только я посадил их в одну клетку с попугаями, задиристые птицы тут же бросились клевать пришельцев, а клювы у них были ого-го! Зайчат пришлось срочно, пока живы, вытаскивать. Я пустил их пока к себе в пещеру и тщательно забаррикадировал вход. На изготовление новой клетки у меня не было времени. <Надо выкопать для грызунов яму>.
Как только полуденный зной немного спал, я поспешил берегом моря к месту, где лежал панцирь погибшей от зубов хищника черепахи. Нашел я его сразу. Отбив часть панциря камнем, я насадил его в виде клина на крепкую, расщепленную на конце палку, прочно привязал лианами - и лопата была готова. Я тут же ее опробовал, и - да здравствует смекалка! - инструмент оказался достаточно падежным.
В пятнадцати примерно шагах от пещеры я выкопал яму. Дело шло споро, земля тут оказалась мягкой. Яма представляла собой квадрат со сторонами в двадцать пять футов и глубиной в человеческий рост. Поместив в нее зайцев, я накрыл яму ветвями, чтобы грызуны не выскочили, они были защищены от солнца и - пусть хоть как-то - от непрошеных гостей. Зайчишки в этот же день охотно принялись за райские яблоки, которые и попугаям пришлись настолько по вкусу, что, не выдели я им небольшую порцию, они в полчаса склевали бы весь мой запас. В яму к зайцам я поместил и ящериц, учитывая сходный характер их нравов.
Только теперь, справившись с первыми трудностями и обеспечив в какой-то мере свое существование, я мог передохнуть. По примеру Робинзона Крузо я решил сделать календарь, но вспомнил об этом слишком поздно почти через месяц после высадки на острове. Дни в моей памяти перепутались, и я не знал, когда будни, когда праздник. Я помнил лишь, что корабль потерпел крушение в первых числах марта, а мысль о календаре пришла мне в голову где-то в начале апреля. Я наугад установил дату десятое апреля - и с этого момента каждый день стал делать зарубки на коре ближайшего дерева. Тут же вырезал: год 1726-й от рождества Христова.
Устранив угрозы голода и почувствовав прилив сил, я все чаще стал задумываться, как мне вырваться из заточения на этом острове. Тоска по людям, по их миру охватывала меня остро, как физическая боль. Теперь я каждый день взбирался на вершину холма и смотрел на море. Пусто, всюду, куда ни глянь, безбрежное море, и лишь на севере - очертания острова, а на юге - какой-то земли, быть может, даже материка, и больше ничего, ни малейшего признака человеческой жизни.
Мой холм, как я уже упоминал, находился на восточном берегу острова, и я собирался предпринять дальнюю вылазку на южную его оконечность и оттуда с более близкого расстояния постараться детальнее рассмотреть материк. Чтобы выбраться с острова и преодолеть морской пролив, понадобилась бы хорошая лодка, а как тут мечтать о лодке, не имея никаких инструментов, кроме охотничьего ножа? Робинзон Крузо с набором всяких инструментов, топоров, оружия и запасами продовольствия с разбитого судна в сравнении со мной был могущественным лордом.
Но присутствия духа я не терял ни на минуту. Было бы здоровье, а выход найдется. Время проходило в трудах. Апрель выдался погожим, дожди шли редко, но становилось все жарче, а солнце, прежде стоявшее на юге, поднималось в зенит. Около двенадцати часов оно находилось почти прямо надо мной, так что тень моя пряталась под ногами. Позже оно перемещалось дальше на север и - о чудо! - в полдень светило с севера.
Я уже говорил - бездельничать не приходилось. Ежедневные походы на озеро Изобилия обеспечивали нас, меня и мою живность, пищей. Лук, становясь в моих руках все более метким, часто доставлял дичь, а в силки время от времени попадались зайчишки. В течение месяца в одном и том же месте я поймал их около десятка.
Когда зной усиливался, ходить в плотных штанах, рубахе и башмаках было неудобно, и я часто их снимал, хотя и делал это неохотно, поскольку, не привыкнув к наготе, стыдился самого себя. Приходилось остерегаться и всяких насекомых: комаров, клещей, ос. Лицо мое заросло косматой бородой, и однажды, увидев свое отражение в стоячей воде, я едва не пришел в ужас от разбойничьей своей физиономии.
В конце апреля мне довелось пережить дни, полные беспокойства и тревоги. Поблизости объявился грозный хищник и стал наведываться в мой зверинец. Делал он это настолько хитро и скрытно, что поначалу представлялся мне какой-то нечистой силой, лишавшей меня по ночам сна.
Началось все с того, что в один из дней я недосчитался зайца. Должно было быть двенадцать, а стало одиннадцать. В ветвях, прикрывавших яму, виднелась небольшая дыра, но это могло быть и случайностью. Никаких других следов поблизости я не обнаружил. Трава здесь была мной изрядно вытоптана.
На следующий день считаю: десять зайцев. Невероятно, чтобы заяц мог выскочить. Вокруг опять никаких следов, и лишь стена ямы в одном месте слегка осыпалась, словно там кто-то неосторожно полз. Причем зайцы никогда не пропадали ночью, а только днем, когда я ходил в лес за пищей. С каким-то дьявольским постоянством почти за каждую отлучку мне приходилось расплачиваться одним, а то и двумя зверьками. Таинственный враг истрепал мне нервы до такой степени, что я опять стал всерьез опасаться за свое здоровье.
Эта бестия постоянно держала меня в поле своего зрения, в чем я не раз имел возможность убеждаться. Знать, что враг неустанно следит за тобой и притаился где-то рядом, а ты не можешь сказать, где он, не знаешь даже, как он выглядит и не бросится ли в следующую минуту тебе на спину, - это поистине скверное чувство, дьявольская игра в прятки. Однажды я отошел всего на каких-нибудь пятнадцать минут за водой к ручью, вернулся - одного зайца уже недосчитался. А вокруг все оставалось как прежде - ни малейшего движения в кустах, никакого подозрительного шороха. Я начинал уже сомневаться: в здравом ли я рассудке.
Прожорливость врага была под стать его несвойственному зверям небывалому нахальству и коварству. Или он невидимка? Я с величайшей осторожностью осмотрел каждый куст, каждое дерево поблизости, не пропустив ни одного дупла, ни одной норы, и все безрезультатно - нигде ни малейшего следа. Тогда я окопал злосчастную яму широкой полосой, удалив с нее всю траву, чтобы узнать, следы каких лап оставит за собой хищник. Вернувшись после часовой прогулки, я обнаружил, что он появлялся. И на этот раз он утащил одного зайца, но четких следов не оставил. На вскопанной земле, правда, что-то изменилось, появились какие-то вмятины, но я безуспешно высматривал следы лап. Близкий к умопомешательству, я опрометью бросился в пещеру, гонимый страхом, что враг бросится и на меня, но ведь он мог затаиться в глубине моей пещеры. Ах, нервы, нервы!
Придя в себя и вновь обретя присутствие духа, я дал себе клятву не знать покоя, отказаться от всего, чем дотоле занимался, пока не разгадаю тайну и не схвачу дьявола за рога.
На следующий день, в обычное время, вооруженный, как всегда, ножом, луком и копьем, я покинул пещеру, но, не пройдя и двухсот шагов, припал к земле за одним из кустов. Ползком, стараясь не шуметь, как вор, направился я к своей собственной обители. До ямы оставалось шагов пятьдесят. На этом безопасном расстоянии я притаился за кустом, выбрав позицию, с которой хорошо просматривалась и пещера, и яма с зайцами, и клетка с попугаями. Враг мог быть поблизости, наблюдая за мной из ближайших зарослей, но я об этом уже не думал. Меня охватил гнев, и я не хотел отступать.
Ждать пришлось недолго. Я заметил какое-то движение, но не в зарослях, где я укрывался, а на склоне холма. Над моей пещерой нависал довольно крутой склон, который вел к вершине холма. Этот склон, изрезанный расселинами и трещинами, был покрыт осыпями и низкорослым кустарником. Оттуда-то и двигался мой враг, спускаясь вниз. Он старался держаться расселины меж камнями, поэтому я не мог его толком рассмотреть.
И только когда он сполз к самому подножию холма, я разглядел его. Огромная змея медленно ползла, извиваясь, прямо к моей яме с зайцами. Она казалась каким-то адским чудищем. Тело ее, толщиной почти с бедро человека, выражало страшную силу и наверняка могло, опоясав взрослого вола, раздавить ему все ребра. Как же против такой громадины выйти с моим жалким оружием? Я заколебался в нерешительности.
Тем временем змея подползла к яме и остановилась, вытянув голову. Замерев в полной неподвижности, она довольно долго прислушивалась, сверля своими крохотными глазками заросли, в которых я притаился, словно чуя опасность. Потом она раздвинула головой ветви настила и сунулась в яму. Большая часть тела ее при этом осталась снаружи.
<Сейчас она схватит моих зайцев!> - захлестнула меня ярость.
Не владея более собой, я вскочил на ноги и бросился вперед. Змея, как видно, меня учуяла: внезапным стремительным рывком она вырвала голову из ямы и вскинула ее высоко над землей. В пасти у нее судорожно трепыхался зайчонок. Заметив меня, змея откинулась назад, выгнув тело широкой дугой и готовясь то ли нападать, то ли обороняться. Подбежав шагов на пять, я отпустил тетеву - стрела пронзила ей шею навылет. Удав чуть дрогнул, как бы дивясь, выпустил из пасти добычу и тут же, шипя, пополз на меня. Я едва успел отбросить лук и схватить копье. В тот миг, когда враг был совсем рядом, я изо всех сил размахнулся и нанес ему удар в шею. Змея пронзительно зашипела и закачалась, неестественно запрокинув голову. Кажется, я перебил ей шею. Долго раздумывать не приходилось, я нанес еще один удар, сильнее прежнего.
Этого оказалось достаточно - удав обратился в бегство. Стрела, все еще торчавшая в его теле, разлетелась вдребезги.
Живучесть чудовища была поистине поразительной. Извиваясь, удав мчался такими прыжками, что я едва поспевал за ним. Лук и стрелы снова были у меня в руках.
Если бы удав устремился вниз, в заросли, ему наверняка удалось бы спастись. Но он, повинуясь силе привычки, стал взбираться на холм - к своей гибели. Тут я догнал его и, не слишком приближаясь - сил у него было еще достаточно, - стал осыпать его градом стрел. Чаще я промахивался, но несколько раз все-таки попал. Он вновь сделал попытку броситься на меня, но силы его иссякли. Я без труда отскочил в сторону. Схватив копье за острие, я тупым концом ударил его по голове раз, второй, третий. Уже бессильный, он все еще извивался, и я долго опасался к нему приблизиться.
Потом я измерил его. В длину он составлял пятнадцать футов, тело его украшал великолепный рисунок из линий, зигзагов и пятен. Цветов было несколько: светло- и темно-коричневый, черный и желтый.
Я был так измотан борьбой, что вынужден был лечь и несколько часов отдыхать.
Помятый удавом заяц сдох. В яме их осталось только четыре.
ОГОНЬ
После этих бурных событий наступили более спокойные дни. Каждый день утром, если только благоприятствовала погода, я отправлялся в лес и всякий раз что-либо приносил: то птицу, то зайца, то фрукты. Одним словом, недостатка в пище я не испытывал, а это было сейчас самым важным.
На заячьей поляне я, кажется, истребил всех зверьков: они все реже попадали теперь в мои силки. Но я открыл в другой части острова хорошее место для лова, и моя яма опять стала заполняться четвероногими обитателями.
В окрестностях озера Изобилия мне часто попадались болотные свиньи. К сожалению, мне ни разу не удалось приблизиться к ним на расстояние выстрела.
Становилось все жарче, под конец апреля солнце жгло немилосердно. Я стал ломать голову, как одеваться. Робинзон Крузо, мой любимый герой и предшественник на этих островах, защищался от солнца зонтиком, а когда его европейская одежда пришла в негодность, Сшил себе из козьих шкур нечто вроде кожуха, а на голову - меховую шапку. На моем острове коз не было. Имея, однако, столь привлекательный пример, я хотел быть верным и достойным последователем моего героя, хотя поначалу мне пришлось немало поломать голову. Из пальмовых веток и листьев я смастерил роскошный зонтик, но, когда попытался им пользоваться, - полное фиаско. С таким снаряжением оказалось совершенно невозможно продираться сквозь заросли леса. В конце концов я зашвырнул бесполезную игрушку в угол и больше к ней не возвращался.
С одеждой дела обстояли не менее скверно. Все, что было на мне после кораблекрушения, включая и вещи, найденные в сундучке, быстро изорвалось в чащобах, сплошь утыканных колючками. Близился день, когда мне вообще нечего будет на себя надеть.
Шкурок от съеденных зайцев у меня скопилось уже не менее двадцати, и при желании из них можно было бы сшить что-то похожее на одежду. Но при одной мысли - носить в такую жару меховую шубу, мне становилось дурно. Под полотняной рубашкой пот лил с меня ручьями, что же будет под шубой? Нет, не верю, что Робинзон ходил в шкурах и в этом климате чувствовал себя хорошо.
Преодолевая ложный стыд и стремясь сберечь остатки одежды, я ходил раздетым, в одной набедренной повязке.
Кожа моя, с течением времени более похожая на кожу индейца, чем белого человека, становилась все более устойчивой к солнечным лучам. На голове у меня выросла буйная шевелюра, длинные волосы ниспадали на шею, и этой естественной защиты оказалось вполне достаточно. Днем я ходил раздетым, а на ночь надевал рубашку, поскольку в пещере порой было изрядно холодно.
Мои кожаные башмаки тоже стали понемногу разваливаться. Я попробовал привязывать к ногам деревянные сандалии, но в них неудобно было ходить, и я вскоре их забросил. Почти все время теперь я ходил босиком, а когда кожа на моих подошвах достаточно загрубела, без сожаления расстался и с башмаками. <Дикарь!> - могут мне сказать. <Возможно, дикарь!> - отвечу я, но разве на острове я не жил в условиях дикого человека, не имевшего даже огня, и разве, чтобы дожить до лучших времен, не следовало прежде всего обрести именно черты человека, именуемого диким?
Огонь! Отсутствие его я начинал ощущать все острее. Сырая пища давала себя знать, и, хотя я оправился от болезней, одолевавших меня в первые дни жизни на острове, я тем не менее понимал, что длительное употребление сырого мяса к добру не приведет. И я все искал и искал кремни, стучал камнями друг о Друга. И все напрасно - ни одной живительной искры я так и не добыл.
И вот однажды, в какое-то счастливое утро, меня словно осенило, я хлопнул себя по лбу и вскрикнул от радости. За всеми своими горестями я совершенно об этом забыл. Ведь у меня же с самого начала было отличное кресало, стоило только протянуть руку, и притом какое кресало!!! Кремневый пистолет, найденный мной возле капитана! Пороха у меня, правда, не было, и стрелять из него я не мог, но разве, отводя и спуская курок, нельзя высечь искру?
Со всех ног я бросился в пещеру. В углу в пыли нашел пистолет, протер его, проверил - пружина курка была цела и лишь заржавела. Несколько раз я отвел и спустил курок, пока не пошло легче. Когда я очистил железную полку от ржавчины и спустил на нее курок, я чуть не ошалел от радости: искра высеклась - яркая, веселая, жаркая искра.
Второй вопрос: удастся ли найти трут для разведения огня? Сухая трава не хотела заниматься, мелко наструганное сухое дерево - тоже нет. Тогда я нашел в лесу старое трухлявое дерево, выгреб из него немного пыли, тщательно ее растер и высушил на солнце. Потом я насыпал ее на полку пистолета. Щелчок спущенного курка - и искра. Пыль затлела! Я подул: робкий голубоватый язычок пламени. Я добавил веточек - огонь!
- Огонь! Огонь! - закричал я как ребенок.
Я подложил сухих веток - огонь усиливался, разрастался, трещал. Волнение душило меня. Еще веток! Пламя выросло в рост человека, победно гудело, сыпало искрами. Новый, животворный, могущественный союзник!
Бегом таскал я сухие ветки, в избытке валявшиеся поблизости. Когда огонь набрал силу и я убедился, что он не зачахнет, я забил зайца, освежевав, нанизал тушку на прут и стал медленно вращать над костром. Вскоре в воздухе разнесся восхитительный аромат печеного мяса. Он был так ошеломителен, что у меня закружилась голова и потекли слюнки.
Я никогда не забуду вкуса этого первого пиршества. Пока костер трещал и гудел все веселее, я стоял рядом, упиваясь и лакомством, и гордясь тем, что вырвал у сил природы такой бесценный дар.
Снова сослужил службу опыт, приобретенный в лесах Вирджинии. Я умел без особых усилий поддерживать костер так, чтобы он не затухал. Правда, теперь у меня стало больше работы, поскольку к прежним обязанностям добавилась новая - доставка из леса запасов топлива.
Обладание огнем как бы расширило мой взгляд на мир, вселило в меня надежду, приумножило мои силы, придало мыслям моим смелости и полета. Я стал уже задумываться, как по примеру Робинзона обжечь посуду из глины и готовить в ней пищу. Но тут подоспела Другая, более неотложная работа.
В этот период, в первой половине мая, стала серьезно меняться погода. Лохматые тучи, день от дня все более темные, громоздились над островом, и дожди шли с каждым днем все сильнее. Не приходилось сомневаться, что приближается период дождей;
На острове я жил уже два с лишним месяца. Сколько раз за это время взбирался я на вершину холма и понапрасну всматривался в даль! Я все больше свыкался с мыслью, что пробуду здесь дольше, чем поначалу предполагал, и к этой неизбежности следовало как-то приспособиться. В мешочке у меня было немного кукурузных и ячменных зерен. Свежие фрукты, как и сырое мясо, начинали вызывать у меня отвращение. Добытый огонь открывал передо мной возможность разнообразить свой стол - будь у меня больше зерна, я мог бы растереть его в муку и испечь хлеб. Из рассказов Робинзона Крузо я помнил, что пора дождей - лучшее время для посева, а поэтому решил немедля взяться за возделывание земли.
В двухстах шагах от пещеры, на берегу ручья, я отыскал подходящее место. Почва здесь показалась мне плодородной, трава и кустарник были особенно густы. Со всей скрупулезностью приступил я к уничтожению буйной растительности. Она испокон веков полонила. здесь землю, глубоко пустив корни, и борьба с ней была тяжкой, а орудия мои более чем примитивны. Не одна капля пота упала с моего лба, и прошла неделя, прежде чем я очистил поле размером пятьдесят на пятьдесят шагов. Я хотел вскопать землю, но это оказалось делом нелегким - она слежалась и сплошь проросла корнями. Лопата моя из панциря черепахи сломалась, и пришлось от этой затеи отказаться. Выкорчеванные кусты и травы высохли, я их сжег и этим ограничился.
Я не прошел и ста шагов от этого места и остановился как вкопанный. Среди кустов кое-где проглядывали известковые прогалины, лишенные растительности, на одной из них я вдруг заметил прямо перед собой свернувшуюся в клубок змею. Она грелась в лучах утреннего солнца и, видимо, спала. Я хотел было выстрелить в нее из лука, но тут же отказался от этого намерения. Подкрался ближе. Когда разбуженный гад стремительно поднял голову, шипя и пронзая меня злобным взглядом своих маленьких глаз, я копьем, словно молотом, нанес ему сильный удар. Он дернулся, но уже обессиленный. Еще несколько ударов, и все было кончено.
У змеи длиной в несколько футов было сравнительно толстое тело с великолепным зигзагообразным черно-коричневым рисунком. Я, разумеется, не знал этого вида, но, когда с помощью двух прутьев разжал ей пасть, увидел меж других зубов два больших ядовитых клыка. Я содрогнулся при мысли, что произошло бы, не заметь я вовремя эту тварь. Теперь я стал более внимательно смотреть себе под ноги.
Два часа минуло от восхода солнца, когда я добрался до небольшого озерка, из которого вытекал мой ручей. Озерко шириной в четверть мили со всех сторон окружала топкая трясина, поросшая камышом и обычной прибрежной растительностью. В одном только месте был доступ к воде. Вокруг озера тянулись настоящие тропические джунгли, непроходимые, но кончавшиеся не далее чем в ста шагах от воды. Из прибрежных зарослей доносился шумный птичий гомон. Дикие утки и похожие на них птицы, плавая, весело резвились на середине озера, а в трясине на длинных ногах стояли полуукрытые зеленью цапли, изумительно розовые, с изогнутыми клювами.
Поблизости что-то зашелестело. Верхушки осоки на болоте в одном месте сильно качались, слышался хруст сломанного тростника и сухой треск. Там возился какой-то зверь, явно не из мелких. Дерево, за которым я укрывался, стояло на небольшом возвышении, но, как ни вытягивал я, словно цапля, шею, любопытства своего удовлетворить так и не мог. Карабкаться на дерево тоже не имело смысла - я просто вспугнул бы зверя. Впрочем, после недолгого ожидания счастье улыбнулось мне само.
Раздвинулась стена зарослей камыша. Зверь вышел на поляну в каких-нибудь пятидесяти шагах от меня. Крупный, величиной примерно с полугодовалого поросенка. У него была громадная голова какой-то забавной формы, а толстое тело покрывала бурая шерсть. На первый взгляд какая-то уродливая порода свиньи, но это был не кабан. За первым зверьком появились еще четыре, из которых один взрослый, а три других - молодые поросята'.
[' Не вызывает сомнения, что это были капибары, известные также под названием водосвинки (Hydrochoerus capybara).]
Все семейство не спеша покинуло прибрежное болотце и направилось в сторону леса, двигаясь прямо на меня. Я медленно натянул лук.
Звери приближались, не догадываясь о присутствии человека. От стада чуть отбился один поросенок и приблизился ко мне едва ли не на десять шагов. Как только он повернулся боком, я выстрелил. Ловко пущенная стрела попала в самое сердце, пробив тело навылет. Зверь лишь жалобно тихо хрюкнул и забился в последних судорогах. Остальные пустились наутек.
Не помня себя от радости, я бросился к добыче. Славный выстрел! Зверь был мертв. По форме зубов я определил, что это грызун. Весил он добрых десять фунтов - в два раза больше, чем взрослый заяц. Тут же на месте я его освежевал и сунул в корзину за спину.
<Добрый, славный лук!> - нежно взглянул я на свое оружие и погладил его, будто живое существо.
Стоило ли идти дальше с таким грузом? Солнце поднялось высоко, усиливался зной, с каждой минутой становясь все невыносимее. Я повернул назад, пообещав себе назавтра задолго до рассвета предпринять сюда новую вылазку.
Я размышлял, какое название дать вновь открытому озеру. Не подобает такое богатое птицей и дичью место оставлять безымянным. И придумал: <озеро Изобилия>.
...К сожалению, проблема корма для моих попугаев ничуть не сдвинулась с места. А это было делом неотложным.
ТАИНСТВЕННЫЙ ВРАГ
Мне катастрофически не хватало огня! Убитый зверь оказался жирным и был бы хорош поджаренным на вертеле. Мне же пришлось удовольствоваться сырым мясом. Съев изрядный кусок, все остальное я спрятал в глубине пещеры, где было несколько прохладнее.
Два или три дня назад мне попался на берегу моря небольшой камень, похожий на кремень. Я сильно ударял им о другие камни, но безуспешно искр не появлялось.
На следующий день после открытия озера Изобилия я покинул пещеру очень рано и до заячьей поляны добрался; едва стало светать. С собой я принес около двадцати силков и разложил их на тропинках и тропках, проторенных зайцами в зарослях.
Озеро Изобилия встретило меня по всем птичьем великолепии: разноголосым предрассветным концертом всевозможных трелей, писков, свистов, хлопанья крыльев.
Я затаился, стараясь по вызвать переполоха, в надежде выследить крупного зверя. Но на этот раз меня ждало разочарование, хотя свежих следов было множество, а земля вокруг взрыта.
Поистине озеро Изобилия! Обойдя его полукругом, я направился дальше в ранее намеченном направлении. Ручья тут уже не было, всюду стоял сплошной девственный лес.
Не прошел я и четверти мили, как сделал новое радостное открытие: мне попались невысокие деревья, густо увешанные желтыми плодами, по величине и форме напоминающими яблоки. У плодов была мучнистая розовая мякоть, настолько сладкая и нежная, что прямо сама таяла во рту. Тут же, нарвав побольше этого лакомства, я стал уплетать его за обе щеки. Этих райских деревьев росло здесь довольно много; немало зрелых плодов валялось на земле, а на ветках висели еще недозревшие, мелкие и зеленые. Разное время созревания позволяло надеяться, что пища мне здесь обеспечена на многие недели, а может, и месяцы.
- Райские яблоки! - возбужденно восклицал я, наблюдая, как питательное лакомство привлекает к себе всяческих птиц и насекомых, особенно крупных ос.
Это было важное для меня открытие, возвещавшее конец прежним трудностям и спасавшее меня от голода. Можно ли дивиться моей радости?
Было раннее утро, день едва начинался, и я двинулся дальше, горя желанием узнать, что же ждет меня там, в глубине острова. Однако ничего особенного я там не обнаружил. Лес скоро кончился, сменившись разбросанными тут и там густыми бамбуковыми рощами и травянистыми полянами. Потом снова потянулся сухой колючий кустарник и кактусы, доходившие, похоже, до самого западного побережья. Я добрался до середины острова, однако никакой дичи больше не встретил.
На обратном пути я не поленился и набрал столько яблок, сколько уместилось в мою корзину. Ноша была нелегкой для моих подорванных болезнью сил, но в душе все пело от радости, а ноги сами несли вперед. Приятные неожиданности в этот день сыпались на меня как из рога изобилия: проходя мимо заячьей поляны, я обнаружил в расставленных часа два назад силках двух отчаянно бившихся в бесплодных попытках вырваться зайчишек.
Теперь я мог рассмотреть их вблизи. Это были грызуны с на редкость длинными лапками. На наших зайцев они совсем не походили, но, коль уж я окрестил их так, буду звать зайцами и дальше.
Осторожно, стараясь не поранить, я связал им лапы и, приторочив зверьков сверху корзины, с луком и стрелами в одной руке, с копьем в другой, в приподнятом настроении направился к пещере.
Итак, в моем хозяйстве стало три вида животных: попугаи, ящерицы и зайцы. С содержанием грызунов опять возникли трудности. Как только я посадил их в одну клетку с попугаями, задиристые птицы тут же бросились клевать пришельцев, а клювы у них были ого-го! Зайчат пришлось срочно, пока живы, вытаскивать. Я пустил их пока к себе в пещеру и тщательно забаррикадировал вход. На изготовление новой клетки у меня не было времени. <Надо выкопать для грызунов яму>.
Как только полуденный зной немного спал, я поспешил берегом моря к месту, где лежал панцирь погибшей от зубов хищника черепахи. Нашел я его сразу. Отбив часть панциря камнем, я насадил его в виде клина на крепкую, расщепленную на конце палку, прочно привязал лианами - и лопата была готова. Я тут же ее опробовал, и - да здравствует смекалка! - инструмент оказался достаточно падежным.
В пятнадцати примерно шагах от пещеры я выкопал яму. Дело шло споро, земля тут оказалась мягкой. Яма представляла собой квадрат со сторонами в двадцать пять футов и глубиной в человеческий рост. Поместив в нее зайцев, я накрыл яму ветвями, чтобы грызуны не выскочили, они были защищены от солнца и - пусть хоть как-то - от непрошеных гостей. Зайчишки в этот же день охотно принялись за райские яблоки, которые и попугаям пришлись настолько по вкусу, что, не выдели я им небольшую порцию, они в полчаса склевали бы весь мой запас. В яму к зайцам я поместил и ящериц, учитывая сходный характер их нравов.
Только теперь, справившись с первыми трудностями и обеспечив в какой-то мере свое существование, я мог передохнуть. По примеру Робинзона Крузо я решил сделать календарь, но вспомнил об этом слишком поздно почти через месяц после высадки на острове. Дни в моей памяти перепутались, и я не знал, когда будни, когда праздник. Я помнил лишь, что корабль потерпел крушение в первых числах марта, а мысль о календаре пришла мне в голову где-то в начале апреля. Я наугад установил дату десятое апреля - и с этого момента каждый день стал делать зарубки на коре ближайшего дерева. Тут же вырезал: год 1726-й от рождества Христова.
Устранив угрозы голода и почувствовав прилив сил, я все чаще стал задумываться, как мне вырваться из заточения на этом острове. Тоска по людям, по их миру охватывала меня остро, как физическая боль. Теперь я каждый день взбирался на вершину холма и смотрел на море. Пусто, всюду, куда ни глянь, безбрежное море, и лишь на севере - очертания острова, а на юге - какой-то земли, быть может, даже материка, и больше ничего, ни малейшего признака человеческой жизни.
Мой холм, как я уже упоминал, находился на восточном берегу острова, и я собирался предпринять дальнюю вылазку на южную его оконечность и оттуда с более близкого расстояния постараться детальнее рассмотреть материк. Чтобы выбраться с острова и преодолеть морской пролив, понадобилась бы хорошая лодка, а как тут мечтать о лодке, не имея никаких инструментов, кроме охотничьего ножа? Робинзон Крузо с набором всяких инструментов, топоров, оружия и запасами продовольствия с разбитого судна в сравнении со мной был могущественным лордом.
Но присутствия духа я не терял ни на минуту. Было бы здоровье, а выход найдется. Время проходило в трудах. Апрель выдался погожим, дожди шли редко, но становилось все жарче, а солнце, прежде стоявшее на юге, поднималось в зенит. Около двенадцати часов оно находилось почти прямо надо мной, так что тень моя пряталась под ногами. Позже оно перемещалось дальше на север и - о чудо! - в полдень светило с севера.
Я уже говорил - бездельничать не приходилось. Ежедневные походы на озеро Изобилия обеспечивали нас, меня и мою живность, пищей. Лук, становясь в моих руках все более метким, часто доставлял дичь, а в силки время от времени попадались зайчишки. В течение месяца в одном и том же месте я поймал их около десятка.
Когда зной усиливался, ходить в плотных штанах, рубахе и башмаках было неудобно, и я часто их снимал, хотя и делал это неохотно, поскольку, не привыкнув к наготе, стыдился самого себя. Приходилось остерегаться и всяких насекомых: комаров, клещей, ос. Лицо мое заросло косматой бородой, и однажды, увидев свое отражение в стоячей воде, я едва не пришел в ужас от разбойничьей своей физиономии.
В конце апреля мне довелось пережить дни, полные беспокойства и тревоги. Поблизости объявился грозный хищник и стал наведываться в мой зверинец. Делал он это настолько хитро и скрытно, что поначалу представлялся мне какой-то нечистой силой, лишавшей меня по ночам сна.
Началось все с того, что в один из дней я недосчитался зайца. Должно было быть двенадцать, а стало одиннадцать. В ветвях, прикрывавших яму, виднелась небольшая дыра, но это могло быть и случайностью. Никаких других следов поблизости я не обнаружил. Трава здесь была мной изрядно вытоптана.
На следующий день считаю: десять зайцев. Невероятно, чтобы заяц мог выскочить. Вокруг опять никаких следов, и лишь стена ямы в одном месте слегка осыпалась, словно там кто-то неосторожно полз. Причем зайцы никогда не пропадали ночью, а только днем, когда я ходил в лес за пищей. С каким-то дьявольским постоянством почти за каждую отлучку мне приходилось расплачиваться одним, а то и двумя зверьками. Таинственный враг истрепал мне нервы до такой степени, что я опять стал всерьез опасаться за свое здоровье.
Эта бестия постоянно держала меня в поле своего зрения, в чем я не раз имел возможность убеждаться. Знать, что враг неустанно следит за тобой и притаился где-то рядом, а ты не можешь сказать, где он, не знаешь даже, как он выглядит и не бросится ли в следующую минуту тебе на спину, - это поистине скверное чувство, дьявольская игра в прятки. Однажды я отошел всего на каких-нибудь пятнадцать минут за водой к ручью, вернулся - одного зайца уже недосчитался. А вокруг все оставалось как прежде - ни малейшего движения в кустах, никакого подозрительного шороха. Я начинал уже сомневаться: в здравом ли я рассудке.
Прожорливость врага была под стать его несвойственному зверям небывалому нахальству и коварству. Или он невидимка? Я с величайшей осторожностью осмотрел каждый куст, каждое дерево поблизости, не пропустив ни одного дупла, ни одной норы, и все безрезультатно - нигде ни малейшего следа. Тогда я окопал злосчастную яму широкой полосой, удалив с нее всю траву, чтобы узнать, следы каких лап оставит за собой хищник. Вернувшись после часовой прогулки, я обнаружил, что он появлялся. И на этот раз он утащил одного зайца, но четких следов не оставил. На вскопанной земле, правда, что-то изменилось, появились какие-то вмятины, но я безуспешно высматривал следы лап. Близкий к умопомешательству, я опрометью бросился в пещеру, гонимый страхом, что враг бросится и на меня, но ведь он мог затаиться в глубине моей пещеры. Ах, нервы, нервы!
Придя в себя и вновь обретя присутствие духа, я дал себе клятву не знать покоя, отказаться от всего, чем дотоле занимался, пока не разгадаю тайну и не схвачу дьявола за рога.
На следующий день, в обычное время, вооруженный, как всегда, ножом, луком и копьем, я покинул пещеру, но, не пройдя и двухсот шагов, припал к земле за одним из кустов. Ползком, стараясь не шуметь, как вор, направился я к своей собственной обители. До ямы оставалось шагов пятьдесят. На этом безопасном расстоянии я притаился за кустом, выбрав позицию, с которой хорошо просматривалась и пещера, и яма с зайцами, и клетка с попугаями. Враг мог быть поблизости, наблюдая за мной из ближайших зарослей, но я об этом уже не думал. Меня охватил гнев, и я не хотел отступать.
Ждать пришлось недолго. Я заметил какое-то движение, но не в зарослях, где я укрывался, а на склоне холма. Над моей пещерой нависал довольно крутой склон, который вел к вершине холма. Этот склон, изрезанный расселинами и трещинами, был покрыт осыпями и низкорослым кустарником. Оттуда-то и двигался мой враг, спускаясь вниз. Он старался держаться расселины меж камнями, поэтому я не мог его толком рассмотреть.
И только когда он сполз к самому подножию холма, я разглядел его. Огромная змея медленно ползла, извиваясь, прямо к моей яме с зайцами. Она казалась каким-то адским чудищем. Тело ее, толщиной почти с бедро человека, выражало страшную силу и наверняка могло, опоясав взрослого вола, раздавить ему все ребра. Как же против такой громадины выйти с моим жалким оружием? Я заколебался в нерешительности.
Тем временем змея подползла к яме и остановилась, вытянув голову. Замерев в полной неподвижности, она довольно долго прислушивалась, сверля своими крохотными глазками заросли, в которых я притаился, словно чуя опасность. Потом она раздвинула головой ветви настила и сунулась в яму. Большая часть тела ее при этом осталась снаружи.
<Сейчас она схватит моих зайцев!> - захлестнула меня ярость.
Не владея более собой, я вскочил на ноги и бросился вперед. Змея, как видно, меня учуяла: внезапным стремительным рывком она вырвала голову из ямы и вскинула ее высоко над землей. В пасти у нее судорожно трепыхался зайчонок. Заметив меня, змея откинулась назад, выгнув тело широкой дугой и готовясь то ли нападать, то ли обороняться. Подбежав шагов на пять, я отпустил тетеву - стрела пронзила ей шею навылет. Удав чуть дрогнул, как бы дивясь, выпустил из пасти добычу и тут же, шипя, пополз на меня. Я едва успел отбросить лук и схватить копье. В тот миг, когда враг был совсем рядом, я изо всех сил размахнулся и нанес ему удар в шею. Змея пронзительно зашипела и закачалась, неестественно запрокинув голову. Кажется, я перебил ей шею. Долго раздумывать не приходилось, я нанес еще один удар, сильнее прежнего.
Этого оказалось достаточно - удав обратился в бегство. Стрела, все еще торчавшая в его теле, разлетелась вдребезги.
Живучесть чудовища была поистине поразительной. Извиваясь, удав мчался такими прыжками, что я едва поспевал за ним. Лук и стрелы снова были у меня в руках.
Если бы удав устремился вниз, в заросли, ему наверняка удалось бы спастись. Но он, повинуясь силе привычки, стал взбираться на холм - к своей гибели. Тут я догнал его и, не слишком приближаясь - сил у него было еще достаточно, - стал осыпать его градом стрел. Чаще я промахивался, но несколько раз все-таки попал. Он вновь сделал попытку броситься на меня, но силы его иссякли. Я без труда отскочил в сторону. Схватив копье за острие, я тупым концом ударил его по голове раз, второй, третий. Уже бессильный, он все еще извивался, и я долго опасался к нему приблизиться.
Потом я измерил его. В длину он составлял пятнадцать футов, тело его украшал великолепный рисунок из линий, зигзагов и пятен. Цветов было несколько: светло- и темно-коричневый, черный и желтый.
Я был так измотан борьбой, что вынужден был лечь и несколько часов отдыхать.
Помятый удавом заяц сдох. В яме их осталось только четыре.
ОГОНЬ
После этих бурных событий наступили более спокойные дни. Каждый день утром, если только благоприятствовала погода, я отправлялся в лес и всякий раз что-либо приносил: то птицу, то зайца, то фрукты. Одним словом, недостатка в пище я не испытывал, а это было сейчас самым важным.
На заячьей поляне я, кажется, истребил всех зверьков: они все реже попадали теперь в мои силки. Но я открыл в другой части острова хорошее место для лова, и моя яма опять стала заполняться четвероногими обитателями.
В окрестностях озера Изобилия мне часто попадались болотные свиньи. К сожалению, мне ни разу не удалось приблизиться к ним на расстояние выстрела.
Становилось все жарче, под конец апреля солнце жгло немилосердно. Я стал ломать голову, как одеваться. Робинзон Крузо, мой любимый герой и предшественник на этих островах, защищался от солнца зонтиком, а когда его европейская одежда пришла в негодность, Сшил себе из козьих шкур нечто вроде кожуха, а на голову - меховую шапку. На моем острове коз не было. Имея, однако, столь привлекательный пример, я хотел быть верным и достойным последователем моего героя, хотя поначалу мне пришлось немало поломать голову. Из пальмовых веток и листьев я смастерил роскошный зонтик, но, когда попытался им пользоваться, - полное фиаско. С таким снаряжением оказалось совершенно невозможно продираться сквозь заросли леса. В конце концов я зашвырнул бесполезную игрушку в угол и больше к ней не возвращался.
С одеждой дела обстояли не менее скверно. Все, что было на мне после кораблекрушения, включая и вещи, найденные в сундучке, быстро изорвалось в чащобах, сплошь утыканных колючками. Близился день, когда мне вообще нечего будет на себя надеть.
Шкурок от съеденных зайцев у меня скопилось уже не менее двадцати, и при желании из них можно было бы сшить что-то похожее на одежду. Но при одной мысли - носить в такую жару меховую шубу, мне становилось дурно. Под полотняной рубашкой пот лил с меня ручьями, что же будет под шубой? Нет, не верю, что Робинзон ходил в шкурах и в этом климате чувствовал себя хорошо.
Преодолевая ложный стыд и стремясь сберечь остатки одежды, я ходил раздетым, в одной набедренной повязке.
Кожа моя, с течением времени более похожая на кожу индейца, чем белого человека, становилась все более устойчивой к солнечным лучам. На голове у меня выросла буйная шевелюра, длинные волосы ниспадали на шею, и этой естественной защиты оказалось вполне достаточно. Днем я ходил раздетым, а на ночь надевал рубашку, поскольку в пещере порой было изрядно холодно.
Мои кожаные башмаки тоже стали понемногу разваливаться. Я попробовал привязывать к ногам деревянные сандалии, но в них неудобно было ходить, и я вскоре их забросил. Почти все время теперь я ходил босиком, а когда кожа на моих подошвах достаточно загрубела, без сожаления расстался и с башмаками. <Дикарь!> - могут мне сказать. <Возможно, дикарь!> - отвечу я, но разве на острове я не жил в условиях дикого человека, не имевшего даже огня, и разве, чтобы дожить до лучших времен, не следовало прежде всего обрести именно черты человека, именуемого диким?
Огонь! Отсутствие его я начинал ощущать все острее. Сырая пища давала себя знать, и, хотя я оправился от болезней, одолевавших меня в первые дни жизни на острове, я тем не менее понимал, что длительное употребление сырого мяса к добру не приведет. И я все искал и искал кремни, стучал камнями друг о Друга. И все напрасно - ни одной живительной искры я так и не добыл.
И вот однажды, в какое-то счастливое утро, меня словно осенило, я хлопнул себя по лбу и вскрикнул от радости. За всеми своими горестями я совершенно об этом забыл. Ведь у меня же с самого начала было отличное кресало, стоило только протянуть руку, и притом какое кресало!!! Кремневый пистолет, найденный мной возле капитана! Пороха у меня, правда, не было, и стрелять из него я не мог, но разве, отводя и спуская курок, нельзя высечь искру?
Со всех ног я бросился в пещеру. В углу в пыли нашел пистолет, протер его, проверил - пружина курка была цела и лишь заржавела. Несколько раз я отвел и спустил курок, пока не пошло легче. Когда я очистил железную полку от ржавчины и спустил на нее курок, я чуть не ошалел от радости: искра высеклась - яркая, веселая, жаркая искра.
Второй вопрос: удастся ли найти трут для разведения огня? Сухая трава не хотела заниматься, мелко наструганное сухое дерево - тоже нет. Тогда я нашел в лесу старое трухлявое дерево, выгреб из него немного пыли, тщательно ее растер и высушил на солнце. Потом я насыпал ее на полку пистолета. Щелчок спущенного курка - и искра. Пыль затлела! Я подул: робкий голубоватый язычок пламени. Я добавил веточек - огонь!
- Огонь! Огонь! - закричал я как ребенок.
Я подложил сухих веток - огонь усиливался, разрастался, трещал. Волнение душило меня. Еще веток! Пламя выросло в рост человека, победно гудело, сыпало искрами. Новый, животворный, могущественный союзник!
Бегом таскал я сухие ветки, в избытке валявшиеся поблизости. Когда огонь набрал силу и я убедился, что он не зачахнет, я забил зайца, освежевав, нанизал тушку на прут и стал медленно вращать над костром. Вскоре в воздухе разнесся восхитительный аромат печеного мяса. Он был так ошеломителен, что у меня закружилась голова и потекли слюнки.
Я никогда не забуду вкуса этого первого пиршества. Пока костер трещал и гудел все веселее, я стоял рядом, упиваясь и лакомством, и гордясь тем, что вырвал у сил природы такой бесценный дар.
Снова сослужил службу опыт, приобретенный в лесах Вирджинии. Я умел без особых усилий поддерживать костер так, чтобы он не затухал. Правда, теперь у меня стало больше работы, поскольку к прежним обязанностям добавилась новая - доставка из леса запасов топлива.
Обладание огнем как бы расширило мой взгляд на мир, вселило в меня надежду, приумножило мои силы, придало мыслям моим смелости и полета. Я стал уже задумываться, как по примеру Робинзона обжечь посуду из глины и готовить в ней пищу. Но тут подоспела Другая, более неотложная работа.
В этот период, в первой половине мая, стала серьезно меняться погода. Лохматые тучи, день от дня все более темные, громоздились над островом, и дожди шли с каждым днем все сильнее. Не приходилось сомневаться, что приближается период дождей;
На острове я жил уже два с лишним месяца. Сколько раз за это время взбирался я на вершину холма и понапрасну всматривался в даль! Я все больше свыкался с мыслью, что пробуду здесь дольше, чем поначалу предполагал, и к этой неизбежности следовало как-то приспособиться. В мешочке у меня было немного кукурузных и ячменных зерен. Свежие фрукты, как и сырое мясо, начинали вызывать у меня отвращение. Добытый огонь открывал передо мной возможность разнообразить свой стол - будь у меня больше зерна, я мог бы растереть его в муку и испечь хлеб. Из рассказов Робинзона Крузо я помнил, что пора дождей - лучшее время для посева, а поэтому решил немедля взяться за возделывание земли.
В двухстах шагах от пещеры, на берегу ручья, я отыскал подходящее место. Почва здесь показалась мне плодородной, трава и кустарник были особенно густы. Со всей скрупулезностью приступил я к уничтожению буйной растительности. Она испокон веков полонила. здесь землю, глубоко пустив корни, и борьба с ней была тяжкой, а орудия мои более чем примитивны. Не одна капля пота упала с моего лба, и прошла неделя, прежде чем я очистил поле размером пятьдесят на пятьдесят шагов. Я хотел вскопать землю, но это оказалось делом нелегким - она слежалась и сплошь проросла корнями. Лопата моя из панциря черепахи сломалась, и пришлось от этой затеи отказаться. Выкорчеванные кусты и травы высохли, я их сжег и этим ограничился.