Фидлер Аркадий. Белый Ягуар - вождь араваков

   Ноги мои были сплошь исхлестаны, на щеке кровоточили две глубокие царапины. Рубцы на ногах тут же подсохли, а вот кровь на щеке Ласана несколько раз слизнула языком, и тогда царапины тоже стали подживать. Сидя на земле и ощущая нежное дыхание склонившейся сзади Ласаны, я невольно вспомнил, как несколько недель назад она спасала мне жизнь, высасывая змеиный яд из моей раны, и меня вдруг охватила такая нежность к этой преданной женщине, что я едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия.

   Вскоре к нашему тольдо приблизилась группа индейцев и обратилась к старейшинам с вопросом, кто в племени будет шаманом вместо Карапаны.

   - Сразу после окончания мукуари, - ответил Манаури, - мы соберем на совет всех жителей Кумаки и решим, кого хотим избрать шаманом.

   - Мы знаем, кого хотим избрать, - твердо заявили воины. - Арасибо.

   - Следует спросить мнение и жителей Серимы, - возразил верховный вождь.

   - В Сериме нет никого, кто был бы лучше Арасибо, - не уступали воины. - Мы хотим Арасибо. Разве ты против него, Манаури?

   Индейцы, разгоряченные танцем, проявляли настойчивость. Манаури вопросительно взглянул на меня.

   - Разве нам обязательно нужен новый шаман? - спросил я с притворной наивностью.

   - Обязательно, обязательно! - отвечали они, не представляя, как может быть племя без шамана.

   - Нет, нам, людям из рода Белого Ягуара, мне кажется, шаман не нужен, - заметил я.

   - 0-ей, нашему роду не нужен! - Манаури чуть выпятил губы.

   Сидевшие вокруг нас вожди других родов встретили его слова хмуро, усмотрев в них стремление как-то выделиться, а Мабукули, глава рода Черепахи, хотя и близкий друг Манаури, не выдержав, вспыхнул:

   - Ты, значит, считаешь, что другие роды хуже вашего?

   - Не хуже, Мабукули, но у нашего больше опыта. Ты ведь знаешь, сколько пришлось нам пережить испытаний в рабстве...

   - Это я знаю, - ворчливо согласился Мабукули.

   Манаури вновь взглянул на меня и спросил:

   - Что скажешь ты, Белый Ягуар?

   - Если шаман обязательно должен быть, как все вы считаете, то, конечно, лучше всего Арасибо, - заявил я, ко всеобщему удовольствию воинов.

   - Я тоже так думаю! - согласился Манаури.

   Индейцы, довольные, что желание их исполнилось, разбежались, и скоро вся Кумака знала, что Арасибо станет шаманом.

   Под тольдо воцарилось молчание. На лице Манаури не читалось радости, он был хмур и сосредоточен. Устремив взор на танцующих мукуари, мыслями он был где-то далеко от пальмовой рощи. Уже теперь вождь предчувствовал трудности, с какими ему предстоит столкнуться на тернистом пути власти. Склонясь ко мне, шепнул с нотой горечи в голосе:

   - Начинается. Арасибо стал уже обрабатывать людей и склонять их на свою сторону.

   - Арасибо останется преданным тебе, - заверил я его.

   - Надолго ли? - ответил он с горькой усмешкой в уголках губ.

   В ДАЛЕКИЕ-ПРЕДАЛЕКИЕ ВРЕМЕНА

   Как уже упоминалось, на тех, кто наблюдал за танцем, мукуари производил ошеломляющее впечатление. Человек словно впадал в транс, в какое-то полусонное отупение - сладкое, но в то же время и мучительное. Я пытался постичь причину этого и подметил, что мукуари - это, помимо всего прочего, еще и буйный разгул красок. Маски и наряды танцующих были изготовлены преимущественно из птичьих перьев. И, таким образом, все богатство здешней природы сплелось тут в единый клубок, чаруя человеческий взор и душу переливавшимся и сверкавшим перед нами неописуемым радужным великолепием красок.

   Я обратил на это внимание своих товарищей, не преминув едко заметить, что из-за нечестивой души подлого Карапаны погибло столько прекрасных существ - лесных птиц, но, соглашаясь со мной, старейшины в ответ лишь развели с вежливым огорчением руками в знак беспомощности, а Уаки, вождь рода Аракангов, не то в шутку, не то всерьез проговорил:

   - Видишь ли, так уж назначено, что человек птицам враг.

   - Враг птицам? - удивился я.

   - Да! - ответил он с чуть заметной улыбкой. - Птицы тяжело провинились перед людьми.

   - Это что-то новое, Уаки.

   - Да, правда, это странная история. Если хочешь послушать, я тебе расскажу.

   Он подсел ко мне поближе, долго тер рукой свой подбородок, собираясь с мыслями, потом стал рассказывать:

   - Наш род, как ты знаешь, происходит от птиц арара', ты видел арара и не раз любовался их дивным оперением: это самый большой из наших попугаев, перья у него пурпурные, как свежая кровь, а крылья голубые, как лазурь самого синего неба. Птица нашего рода самая смелая, а как она это доказала, послушай!

   [' Речь идет о попугаях арара, или ара, два вида которых - красные и синие, обитают в лесах Южной Америки. Это самые крупные попугаи - общая длина их достигает 1 метра, в том числе длина хвоста - 58 сантиметров.]

   И Уаки рассказал мне следующее предание.

   В далекие-предалекие времена все было просто, все птицы были серыми, а люди считали себя одной семьей со зверями и птицами и жили с ними в братском согласии. Зато у всех у них был один страшный враг. Это был огромный водяной змей, настоящий дракон, но с чудесной раскраской и ужасно прожорливый. Он выползал из водных глубин на землю и чинил жуткие опустошения среди животных и людей, поголовно пожирая всех, кто попадался ему на пути.

   Наконец чаша терпения переполнилась, и родилась отчаянная мысль убить чудовище. Но это был, как уже говорилось, великан непомерной силы, и кто же мог бы отважиться первым напасть на непобедимого владыку. В награду смельчаку предназначалась великолепная шкура змея, но всем дорога была собственная шкура, и долгое время никто не решался. Люди поглядывали на зверей. звери - на птиц, каждый втайне рассчитывал на другого, и никто не осмеливался начать первым. Стыдно было смотреть на такое слабодушие и слушать всякие трусливые отговорки.

   Наконец храбрый попугай арара не стерпел позора и вызвался добровольцем.

   - О арара! - льстиво заверещали орлы и грифы. - У тебя крепкий клюв, ты справишься лучше всех, ты герой!

   - Храбрый арара, - поспешили подхватить люди, - ты прославишь себя на веки вечные!

   В нем разжигали честолюбие, превозносили его до небес, восхваляли и прославляли, только бы он первым выступил против змея. Но он отправился бы на бой и без того, ибо у него было мужественное сердце.

   Арара выбрал момент, когда чудовище спало не слишком глубоко под водой, взял в клюв стрелу, прикрепленную к концу длинной веревки, набрал в легкие воздуха, нырнул и вонзил стрелу глубоко в тело дракона. Собравшиеся на берегу стали изо всех сил тянуть веревку, вытащили змея на берег, все, как один, бросились на врага и убили его.

   Теперь змей лежал у их ног, переливаясь всеми цветами радуги, словно усеянный драгоценными камнями. Все смотрели на него жадными глазами, и самыми жадными - люди. Люди, забыв уговор, вознамерились присвоить себе роскошную кожу змея, а когда арара потребовал обещанную награду, набросились на него с криком:

   - Как ты, птица, поднимешь столь тяжелую кожу громадного зверя? Оставь ее нам, сильным людям, а сам поди прочь.

   Но арара не собирался уступать. Он призвал на помощь много других птиц: всем вместе им удалось перенести добычу в укромное место. Их громкие угрозы и проклятия провожали взбешенных людей.

   У всех птиц, как известно, до той поры было одинаковое серое оперение. Добыв кожу змея, они разрезали ее на мелкие кусочки, и каждое семейство по справедливости получило один или несколько кусочков для нарядов. Поэтому теперь у птиц цветные перья, а самые красивые - у арары, ибо храбрая птица получила, конечно, самые красивые куски кожи.

   Но злые люди не забыли своей обиды и долго мстили птицам, преследуя их на каждом шагу. И даже теперь, когда чувство мести забыто, люди постоянно охотятся на птиц и, едва завидя их, сразу думают, как бы их добыть.

   - Так вот, - закончил Уаки, указывая на сотни цветных перьев, украшавших маски танцоров, - перед взором твоим отзвуки давних событий, событий героических и печальных, Белый Ягуар. У птиц пестрые перья, а люди жестоко убивают птиц, и даже мы, люди из рода Арара, не в силах их остановить...

   Уаки умел рассказывать, и все под навесом тольдо слушали его с интересом, хотя наверняка старое предание было им знакомо. Едва Уаки закончил, наступило всеобщее оживление.

   Манаури, лукаво и как бы хитровато взглянув на меня и на Ласану, проговорил:

   - А теперь я расскажу вам одну историю. Слушайте.

   ...Великий охотник, прародитель племени араваков Маканауро однажды с гневом обнаружил, что один наглый гриф повадился таскать добычу из расставленных им силков. Охотник решил покарать разбойника и затаился в кустах. Когда гриф, как обычно, прилетел на приманку - это был молодой королевский гриф - Маканауро выскочил из укрытия и поймал его. Наверно, от прикосновения человеческой руки птица вдруг превратилась в прекрасную веселую девушку.

   Обрадованный охотник взял пленницу к себе и сделал своей женой. Они сильно друг друга полюбили и жили счастливо. Но хотя Маканауро чувствовал себя как в раю, с течением времени его все сильнее стала мучить совесть, что он живет с женой без согласия ее родителей - вот как тогда уже чтили у араваков родовые обычаи и нравы! А поскольку и ее охватила великая тоска но своим родственникам, однажды они вдвоем отправились в ее родные края.

   У молодой жены охотника была только мать - грозная повелительница всех королевских грифов и звали ее Акату. Маканауро, принятому в ее владениях не очень любезно, пришлось тяжко трудиться, чтобы завоевать расположение тещи. Он приносил из леса столько добычи, что все грифы объедались, без конца пируя за его счет. Но все напрасно - Акату во что бы то ни стало хотелось избавиться от немилого ей зятя, и поэтому она повелела ему исполнить несколько непосильных для простого человека заданий. Однако Маканауро был не просто охотником, а к тому же еще и шаманом. И вот когда ему велели принести воду из реки в корзине, ему помогли лесные муравьи: они залепили отверстия в корзине глиной, и вода не вытекала. Затем ему приказали вырубить участок леса за такой срок, что и впятером не справиться. На этот раз ему помогли разные лесные твари: жуки, ежи, дятлы, грызуны - и задание он выполнил.

   Наконец Акату приказала ему вырезать из дерева точную копию ее головы, а сделать это было невозможно. поскольку она лежала, не вставая, в гамаке и все время скрывала голову под циновкой. Тогда друзья охотника муравьи стали нещадно кусать ее тело. Не выдержав, она откинула циновку, он увидел ее лицо и вырезал его из дерева.

   Он выполнял все обязанности, какие Акату на него возлагала как на зятя, и делал это охотно, зная, что теща имеет право требовать от него выкупа за дочь. Но Акату, хотя и не могла не отдать ему дочь, не хотела с этим смириться и решила его убить. Грифы хитростью заманили охотника в ловушку, чтобы там его заклевать. Лишь благодаря тому, что в последнюю минуту Маканауро превратился в муху и незаметно улетел, ему удалось спастись.

   - А прекрасная жена последовала за ним? - спросил я.

   - Нет, - ответил Манаури, - он лишился ее. Это очень поучительная история - она ясно говорит: жених нес раньше большую ответственность, да и у нас теперь тоже несет перед родителями невесты... или перед старейшинами ее племени, - добавил он, лукаво подмигнув.

   Я уж и без последнего намека понял скрытый смысл легенды: с меня причитается старейшинам дар за Ласану. Но какой? Что было у меня ценного? Взгляд мой упал на серебряный, украшенный драгоценными камнями пистолет, заткнутый за пояс. Я вынул его и, протягивая Манаури, сказал:

   - Прошу тебя, возьми! Более ценной и любимой вещи у меня нет. Я с радостью даю его тебе!

   Вожди даже языками прищелкнули от удивления: пистолет был подлинным шедевром оружейного искусства и представлял собой большую ценность.

   Манаури и сам опешил, игривая его улыбка исчезла, на лице отразилась озабоченность. Он отшатнулся от пистолета чуть ли не со страхом во взгляде.

   - Пусть отсохнет у меня рука, - воскликнул он, - если я возьму это!

   - А как же принятый у араваков долг жениха? - возразил я упрямо.

   Манаури выпрямился. Лицо его выражало гордость, укор и волнение.

   - Ты давно его выполнил, - произнес он строго, - и притом с избытком. Ты дал аравакам в сто раз больше, чем стоит этот дорогой пистолет.

   - Ты так считаешь? - рассмеялся я.

   - Ты подарил нам дружбу!

   - И мудрый совет, и сильную руку вождя! - поспешил не без лести добавить Канауро.

   - Не ты наш должник, а мы твои! - поддержал их Мабукули.

   - Вы еще скажете, - пошутил я, - что одной девушки для меня мало.

   - Если хочешь знать, мало! - живо согласился Манаури.

   - Но, но! - запротестовала Ласана. - Ты верховный вождь, а болтаешь глупости...

   Мы все рассмеялись, нам было хорошо вместе и весело; пистолет я сунул обратно за пояс.

   Уаки, глава рода Арара, жестом попросил слова, а когда все обернулись к нему, смерил Манаури ехидным взглядом и произнес:

   - Все хорошо говорил Манаури, но история женитьбы Маканауро закончилась не совсем так, как рассказал нам вождь...

   - Значит, охотник не превратился в муху и не спасся?

   - Нет, превратился и спасся. Но ты скрыл от нас важную вещь!

   - Ну скажи, Уаки, что я скрыл от вас?

   - Предание гласит, что прекрасная жена охотника вероломно предала его, подчинилась матери и вместе с другими грифами хотела его убить. Разве было не так?

   - Правда, так, так, - признался Манаури.

   - Вот подлая змея, если прежде она и впрямь его любила! - полушутя выразил я возмущение. - Вот, значит, какие у вас женщины!

   - Бывают и такие! - расхохотались вожди, и под нашим навесом вновь воцарилось веселое оживление.

   Ласана поначалу не промолвила ни слова - казалось, ее оскорбили злые шутки, и лишь потом, когда шум немного утих, схватила меня ласково за руку и проговорила достаточно громко, чтобы ее слышали вожди:

   - Ты, Ян, их не слушай, это болтливые жабы, у них пустой и глупый язык. Они рассказывали тебе предания, выдуманные такими же, как они, бездельниками, в них нет правды! Я могу тебе рассказать не одно предание о верных до гроба женах и о такой любви, какая холодным жабам и не снилась.

   Вожди встретили ее брань с добродушной снисходительностью и стали сами уговаривать Ласану рассказать что-нибудь интересное.

   - Хочешь послушать предание о дочери шамана, полюбившей охотника? обратилась она ко мне.

   - Конечно.

   И она начала своим звучным, глубоким голосом:

   - У Ваваи, совсем юной дочери шамана, почти еще девочки, было горячее сердце. И вот она полюбила молодого храброго охотника. Но была она столь стыдлива, что не могла ему открыться в своей любви, а он ни о чем не догадывался. У девочек быстро вспыхивает чувство и быстро угасает, но не такой была Вавая. Чем больше проходило времени, тем сильнее становилось ее чувство. Терзавшая ее тоска по милому становилась порой столь невыносимой, что в голову девушке стали приходить безумные мысли. В конце концов, не в силах выдержать разлуку и стремясь постоянно видеть любимого и прислуживать ему, Вавая решилась на отчаянный шаг: она попросила отца-шамана превратить ее в собаку, чтобы постоянно сопровождать охотника. Отец отругал ее и отказался выполнить просьбу, но спустя какое-то время, заметив, как она чахнет от тоски, он уступил и превратил ее в собаку.

   В своре охотника она была самой понятливой из всех псов и мгновенно угадывала все мысли и желания хозяина, который очень полюбил смышленое животное и охотно его ласкал. Когда охотник, возвратившись с охоты, отдыхал в своей хижине, собака клала голову на его колени и часами смотрела ему в глаза. Страдала она лишь одним недостатком: была своенравной, обрела странные привычки и почти всегда перед концом охоты на несколько часов убегала от охотника, бесследно исчезая в чаще.

   В лесу, где на каждом шагу всякие духи, случаются разные чудеса, и такие же чудеса стали происходить в хижине охотника. Когда он возвращался из леса, хижина его оказывалась чисто подметенной, очаг горящим, а лепешки из маниоки свежеиспеченными и даже еще горячими. Тут же вскоре появлялась собака, и, хотя охотник вытянул ее пару раз хлыстом за непослушание, она лишь радостно взвизгивала и ласкалась.

   Поначалу охотник приписывал порядок в хижине добрым духам, но потом все это стало казаться ему странным, и он решил докопаться до истины. И вот однажды он вернулся с охоты намного раньше, чем обычно, и, осторожно подкравшись, услышал в хижине какую-то возню. Заглянув через щель внутрь, он увидел там юную девушку, разжигающую очаг, а на стене шкуру любимой собаки. Охотник сразу все понял, мгновенно вбежал в хижину, сорвал со стены шкуру и бросил ее в огонь. Девушка не могла больше вернуться в прежнее состояние и оказалась в руках охотника. Он обнял ее и взял в жены. Жили они, - закончила Ласана рассказ, обводя вождей многозначительным взглядом, - жили они долго и до конца дней своих были неразлучны и счастливы.

   - 0-ей, о-ей! - снисходительно соглашались вожди. - Наверно, есть и такие девушки.

   - Наверняка есть такие девушки! - отрезала Ласана.

   Тем временем день, все еще шумный от людского гомона и грохота барабанов, близился к исходу. Все алело в лучах заходящего солнца, тени вытягивались, в лесной чаще уже сгущался сумрак. Но оживление и в самом поселке, и в роще, под пальмами бурити, не спадало, повсюду раздавались крики, бегали и резвились дети.

   Бежал и молодой индеец, быстроногий охотник. Бежал к нашему тольдо. Еще звучал в ушах голос Ласаны, еще стоял перед глазами образ счастливого охотника и его возлюбленной, и оттого на миг - о игра воображения! бегущий юноша представился нам героем из предания. Но лишь на миг.

   В следующую минуту индеец был рядом. От быстрого бега глаза у него округлились, в них застыл испуг. Задыхаясь, он едва смог вымолвить:

   - Там акавои! - и показал рукой на противоположную сторону озера.

   - Ты что болтаешь? - чуть слышно выдохнул из себя Манаури.

   - Акавои... пришли!

   Если бы земля вдруг разверзлась у нас под ногами, это не произвело бы большего впечатления. Мы словно окаменели и продолжали сидеть как вкопанные.

   - Где, ты говоришь, они? - первым опомнился я.

   - Там, на берегу озера... Сейчас уже, наверно, переплывают сюда.

   - Сколько их?

   - Восемь!

   - А откуда ты знаешь, что это акавои?

   - Я был у озера, когда они вышли из леса. Они говорили со мной.

   - Ты от них убежал?

   - Хотел убежать, но они меня поймали. Ничего мне не сделали... Сказали, что хотят прийти в Кумаку...

   - Сколько их было, говоришь?

   - Восемь.

   - Не больше?

   - Не знаю. Больше я не видел...

   Внезапно вырванный из благостного состояния духа, я вдруг испытал, казалось бы, совсем идиотское чувстве: чувство облегчения, что наконец после стольких месяцев напряженного ожидания гром грянул, гроза пришла. Акавои явились.

   Все вожди обратили свои взоры на меня, в напряженных их взглядах читались страх и надежда.

   АКАВОИ

   - Сохранять спокойствие! - проговорил я тихо. - Ничем не выдавать, что мы предупреждены об опасности. Эти восемь пришельцев, мне кажется, опасности пока для нас не представляют. Не исключено, однако, что на нашем полуострове высадились и другие акавои и сейчас подбираются к нам, а быть может, притаились уже за ближайшими кустами...

   Непроизвольно вожди оглянулись на ближайшие заросли. Да, они не умели держать себя в руках и не были по крови истинными воинами. Лишь Манаури вел себя достойно.

   - Один неосторожный взгляд, - предостерег я, - может стоить в лесу жизни...

   Коротко, не тратя лишних слов и времени, я предложил им свой план ближайших действий: незаметно разойтись по своим родам, осторожно оповещая по дороге всех встречных, воинов с оружием собрать по отрядам в хижинах, в то же время выслать разведчиков - пока в пределах пятисот шагов от селения - и осмотреть все заросли, окружающие Кумаку.

   - Одним словом, - закончил я совет, - действовать так, чтобы отряды были готовы к отражению нападения, а враг об этом не догадывался. Пусть мукуари продолжается и барабаны ни на минуту не умолкают. Я и Манаури пойдем встретить восьмерых акавоев, а вы следите за нами издали. Сразу же сообщите мне, какие сведения доставят разведчики из леса...

   Мы расстались, отправившись каждый в свою сторону. Те, кто танцевал сейчас мукуари, потихоньку оповещенные, как ни в чем не бывало продолжали танец.

   Когда мы подошли к моей хижине, лодка с акавоями как раз причалила к берегу рядом с нашей шхуной. Такой большой корабль в этих пустынных краях был явлением диковинным, однако пришельцы ни малейшим жестом не выдали своего удивления и даже не моргнули глазом. Они, как видно, отличались великолепной выдержкой. Сойдя на берег, акавои остановились, и один из них, видимо старший, стал размахивать перед лицом рукой в знак дружеского приветствия. Манаури ответил ему тем же жестом, после чего акавои вытащили из лодки свое оружие и пожитки: восемь плотно набитых мешков, какие в походах индейцы обычно носят на спине с поддерживающей лямкой на лбу.

   - Мы странствующие торговцы из племени капонг, называемого еще акавои, - произнес на ломаном аравакском языке тот, что приветствовал нас рукой, - и хотим с вами торговать. С этим мы сюда и прибыли.

   - Если вы прибыли с этим, - вежливо, но весьма многозначительно ответил Манаури, - то мы рады приветствовать вас и считать своими гостями.

   - Спасибо. Не сердись, что мы воспользовались вашей лодкой для переправы через озеро: мы добирались сюда из южных лесов пешком, и своей лодки у нас нет.

   - Откуда ты знаешь аравакский язык?

   - Наши селения у реки Куюни лежат недалеко от костров южных араваков, живущих на реке Померун. Я, Дабаро, часто встречаюсь с вашими братьями...

   Достаточно было одного взгляда, чтобы понять - это индейцы не из племени араваков или варраулов: они были на полголовы выше среднего обитателя берегов Ориноко и крепче сложены. Хотя явились они под видом торговцев, в каждом их движении виделась уверенность в себе и ловкость прирожденных воинов. Проницательные, но сдержанные взгляды, горделивое выражение лиц, полная достоинства осанка. Белые матерчатые повязки на предплечье и под коленом, а также черные полосы на лицах, нанесенные краской от уха к носу и к губам, являлись, как видно, племенным знаком. Все были в полном боевом вооружении: у каждого лук со стрелами, копье, палица и щит из прочной звериной шкуры. Они ни на минуту не расставались со своим внушительным оружием и носили его столь ловко, что оно ничуть не мешало их движениям. Военная их выправка невольно вызывала уважение.

   Когда все приветственные церемонии были соблюдены, Манаури велел разместить гостей в двух предназначенных для них хижинах, расположенных так, что за ними легко было наблюдать со всех сторон и днем и ночью. Он распорядился также принести им вдоволь еды и в избытке напитков, а также хвороста для костра.

   Разведчики, посланные в окрестности селения, ничего подозрительного поблизости не обнаружили. Я их отправил вновь, на этот раз значительно дальше, поручив прочесать весь наш полуостров, а также противоположный берег озера. Поскольку акавои прибыли именно с этой стороны, я направил через озеро Арнака, велел ему двигаться по их следам до самого наступления темноты.

   Потом мы с Манаури собрали вождей на совет.

   - Акавои, - сказал я, - чаще всего нападают, кажется, на рассвете, когда все крепко спят. Мы выставим на всю ночь караулы и в самом селении, и вокруг, для чего каждый род должен выделить людей.

   - Ты считаешь, Белый Ягуар, что в лесу есть еще акавои? - спросил Мабукули.

   - Пока я знаю лишь то, что и вы. Но что-то мне чудится - их пришло больше.

   - Даю голову на отсечение - больше! - заявил Конауро.

   К этому мнению фактически склонялись все, а поскольку у страха глаза велики, нависшая над нами опасность представлялась особенно грозной: среди племен Гвианы и юго-восточной Венесуэлы ходили страшные слухи о воинственности акавоев, их неуемной жажде крови и зверской жестокости. Вожди араваков не впали в панику лишь благодаря непоколебимой вере в мою счастливую звезду и в меня.

   - Среди наших людей есть знающие язык акавоев? - спросил я.

   Нет, таких не оказалось, поскольку все жители Серимы и Кумаки переселились сюда с севера, с побережья Карибского моря, лишь два года назад и никогда прежде не сталкивались с акавоями.

   - Скверно! - задумался я. - Эти восемь пришельцев наверняка лазутчики. Они, мне кажется, собираются погостить у нас некоторое время, чтобы выяснить все их интересующее. Очень важно для нас подслушать их разговоры между собой.

   - У нас некому, - пожал плечами Манаури.

   - Есть! - воскликнул Мабукули. - А Фуюди?!

   А ведь действительно, Фуюди родом был с юга, с берегов реки Померун, и прибыл сюда лишь год назад.

   - 0-ей, Фуюди! - подхватили Конауро и Уаки. - Он знает акавойский язык, это верно.

   Фуюди все еще находился в Сериме, не пожелав в свое время оставить Конесо.

   - А он болел красной болезнью? - спросил я.

   - Нет.

   - Тогда, вождь, - обратился я к Манаури, - тотчас пошли в Сериму проворного человека с поручением к Фуюди немедленно, этой же ночью, прибыть к нам... Кстати, в Сериме следует навести порядок: все хижины, в которых были больные, надо срочно сжечь, может быть, даже завтра утром.

   - Хорошо, Ян!

   Но когда мы приступили к обсуждению, как лучше организовать наблюдение за восемью акавоями, чтобы ни на минуту не спускать с них глаз, Мабукули, Конауро и Уаки заерзали, выражая неудовольствие.