Фидлер Аркадий. Белый Ягуар - вождь араваков

   Прослышав о нашем прибытии, араваки стекались со всех окрестностей, и нам удалось получить массу разнообразных и ценных сведений. Подтвердилось, что араваки на Померуне живут с голландцами в мире, поскольку те хоть как-то обороняют их от набегов разбойных карибов.

   - Вы поддерживаете эту дружбу и сейчас? - спросил я Варамараку, вождя померунских араваков.

   - И сейчас, - ответил он. - Мы часто плаваем морем до устья Эссекибо, а потом вверх по реке неделю на веслах до самого форта Кийковерал. Форт стоит на острове, там, где в Эссекибо приходит вода большой реки Мазаруни и большой реки Куюни.

   Полученные сведения совпадали с нашими данными, и Варамарака лишь подтвердил то, о чем говорил нам раньше в Кумаке Мануэль Васкес.

   - А как называется новое селение, в котором сидит главный начальник голландцев? - спросил я.

   - Нью-Кийковерал. Мы возим туда свои товары, и голландцы всегда нам рады...

   - Какие товары вы возите?

   - Разные: лесные плоды, прирученных диких зверей, сырой хлопок, глиняную посуду, украшения из перьев...

   - А что получаете взамен?

   - Топоры, ножи, гвозди, рыболовные крючки, цветные бусы, иногда порох...

   - И никто вас там не обижает, не бьет, вы можете ходить в городе всюду, где захотите?

   - Мы ходим в городе свободно всюду, где хотим...

   - А индейцы других племен тоже появляются в городе?

   - Появляются, Белый Ягуар, появляются! Карибы, акавои, арекуна...

   - Они приходят в город с оружием?

   - С оружием, с оружием: с палицами, луками, иногда даже с ружьями... Карибы всегда ходят с оружием...

   - Я слыхал, что голландцы на своих плантациях очень жестоко обращаются с рабами-неграми. Так ли это?

   Совершенно неожиданно для меня все вдруг растерянно умолкли. Стало совсем тихо. Мой вопрос повис в воздухе. Я с удивлением взглянул на них и, не скрывая иронической усмешки, язвительно проговорил:

   - Вижу, страх сковал ваши языки, словно здесь появился Канаима. Не бойтесь, нет тут Канаимы.

   Фуюди, хорошо познавший теперь других араваков с Ориноко - людей, наученных жизнью, мужественных в смелых, умевших противостоять превратностям судьбы, устыдился за своих сородичей с Померуна, представавших в глазах гостей забитыми и совсем одичавшими в этих глухих джунглях. Он стал что-то говорить им, притом так быстро, что я едва его понимал. Но, судя по всему, он стыдил их. В конце концов вождь Варамарака с виноватым видом, обращаясь ко мне, сказал:

   - Не сердись, Белый Ягуар, мы вынуждены жить с голландцами в мире. Они не трогают нас, а главное, не велят карибам нападать на наши племена, как это было прежде. Мы, локоно, мирный народ.

   - Я знаю, - отвечал я, - и за это вас ценю. Больше того, я полюбил вас, а ваша женщина, Ласана, даже стала моей женой. Но испанцы говорят, что плантаторы в голландских колониях жестоко издеваются над своими рабами-неграми, так ли это?

   - Да, это так. Не выдерживая мук, некоторые негры сами себя убивают, а другие бегут в ближайшие джунгли. Но это их редко спасает. В джунглях на них как бешеные псы охотятся карибы. Карибы не знают пощады. Голландцы подкупили их, разожгли в них алчность, платят за каждого пойманного невольника. Карибы постоянно устраивают на рабов облавы. С карибами трудно справиться! Они - настоящие яухаху, злые демоны, их нельзя победить!

   - Нельзя победить?!

   - Ое-й, ое-й, непобедимые! - Досадно и горько было смотреть, как эти несчастные, забитые существа, испуганно озираясь, все разом согласно кивали головами и лепетали: - Да, да, непобедимые. Карибы - сильнее всех, они не знают страха и пощады, они охотятся на людей, жгут и убивают...

   Было ясно, что продолжать этот разговор не имеет смысла, и я переменил тему:

   - Можно ли подойти к Нью-Кийковералу на нашей шхуне? - спросил я и пояснил: - Вы видите, она в два раза больше самой большой вашей итаубы?

   - Можно, можно. Туда плавают совсем большие морские корабли. На них привозят черных рабов. Но там много мелей, их надо обходить.

   - А вы знаете эти мели?

   - Знаем, знаем. Все мели знаем.

   - Тогда дайте нам проводника.

   Нет, желающих не находилось. Хозяева извинялись, оправдывались, но поддерживать нас явно опасались.

   - Канаима лишил вас разума! - гневно воскликнул Фуюди. - С вашим лоцманом ничего не случится, ведь он будет под защитой самого Белого Ягуара! Голландцы чтят Белого Ягуара не меньше, чем испанцы!

   Видя, что слова Фуюди не находят отклика, я решил прибегнуть к более вескому аргументу и протянул Варамараку мой богато украшенный чеканкой мушкет со словами:

   - Проводник, который согласится указать нам путь к столице голландской колонии, получит вот это замечательное ружье с порохом и пулями на тридцать выстрелов!..

   Плата была щедрой и чертовски соблазнительной; померунские араваки буквально онемели. Но и этим даром никто не прельстился.

   В обратный путь мы решили отправиться на рассвете следующего дня, а заночевать всей нашей группой - в шалашах поблизости от селения на берегу Померуна. Около полуночи Арасибо шепотом разбудил меня и, приложив палец к губам, знаками заставил прислушаться: с опушки ближайших джунглей доносились какие-то таинственные звуки. Это было что-то похожее на своеобразный мелодичный свист, несущийся сразу с нескольких сторон.

   - Канаима! - чуть слышно прошептал Арасибо.

   Я напряг слух. <Ху-ри-сье-ави>, <ху-ри-сье-ави>, - послышалось мне.

   - Наверное, какие-то ночные птицы, - попытался я успокоить взволнованного Арасибо.

   - Нет! - возразил Арасибо. - Это не птицы!

   - Значит, люди?

   - Не знаю; но это - враги.

   Ночь была не очень темной, сквозь чащу пробивался яркий свет звезд. Я бесшумно соскользнул с гамака и, прихватив пистолет, решил пойти на ближайший источник свиста, чтобы развеять страхи Арасибо.

   - Остановись! - прошипел он. - Не ходи!

   В этот момент проснулась Симара, отличавшаяся на редкость чутким сном, и, разобравшись в обстановке, молча встала рядом со мной, сжимая в руке лук.

   Мы стали осторожно красться в ту сторону, откуда доносились ближайшие звуки. Заросли были непролазные, и чтобы проскользнуть сквозь них, требовалась немалая сноровка. Сноровки нам было не занимать, но существа, издававшие таинственные звуки, все-таки нас заметили: послышалось, как кто-то находившийся в нескольких шагах от нас бросился наутек. Я еще не успел поднять пистолет, как у меня за спиной фыркнул лук Симары. Судя по всему, стрела достигла цели, раздался приглушенный стон, похожий на человеческий, и удаляющийся треск сучьев - кто-то торопливо убегал. Я выстрелил на шум из пистолета, главным образом для того, чтобы разбудить товарищей.

   Я не мог себе простить: близость дружественного нам селения усыпила мою обычную бдительность, и я не выставил охрану. Хорошо, что вовремя проснулся Арасибо. Но что это было, или кто это был? Что значил этот певучий свист мнимого Канаимы?

   Едва рассвело, мы отправились в заросли искать следы непрошеных визитеров. И нашли. Это были следы нескольких индейцев. Стрела Симары, как видно, ранила одного из них. Стрелу мы нашли неподалеку в траве. Она была в крови. Ничего больше обнаружить не удалось...

   ...Только мы успели вернуться, как появился вождь Варамарака и привел с собой своего младшего брата Катеки.

   - Катеки покажет вам дорогу в Нью-Кийковерал. Он знает все острова и мели на Эссекибо. Уж очень понравилось ему твое ружье.

   - Вот и хорошо! - обрадовался я. - Но скажи мне, вождь, что за таинственные гости были здесь ночью? Что им было нужно?

   - Убить тебя. В верховьях нашей реки живут акавои...

   В ЛОГОВЕ ЛЬВА?

   Через двое суток после выхода из устья реки Померун мы достигли огромной дельты мощной Эссекибо, Текущей, как и все реки Гвианы, с юга. В этой дельте шириной более двадцати миль было несколько крупных островов. Слово <Гвиана> на языках индейских племен означает: <Страна Многих Вод>.

   Когда мы приблизились к левому берегу устья Эссекибо, солнце клонилось к закату. Используя морской прилив, нам удалось благополучно миновать мелководье и войти в пролив между двумя островами.

   - С правой стороны - остров Тигров, так называют его голландцы, пояснил Катеки, - а с левой - остров Вакенама...

   Тиграми европейцы, прибывающие в Южную Америку, называли ягуаров.

   - И много там этих хищников? - поинтересовался я.

   - Не знаю, господин. Там прежде жили карибы... тоже хищные.

   - А теперь их нет?

   - Карибы везде... Сегодня их нет... а завтра есть...

   Когда стемнело, Катеки посоветовал остановиться, мы бросили на ночь якорь подальше от берега и только с рассветом снова двинулись в путь. Несмотря на сопутствующий нам прилив с океана, целые сутки мы блуждали среди множества разных, больших и меньших, островов в устье Эссекибо. В конце концов на третий день нам кое-как удалось выбраться из этого островного лабиринта на открытый простор реки, достигавшей здесь добрых шесть миль в ширину.

   Я осматривал берега в подзорную трубу - повсюду непроходимые заросли таинственных и зловещих джунглей. Один только раз появился индеец в крошечной яботе, но, едва завидев нас, испуганно бросился наутек и тут же скрылся в прибрежных зарослях.

   На четвертый день пути река Эссекибо сузилась до двух миль. И тут на ее правом берегу мы вдруг увидели первые вырубки в джунглях, а на них одну, а затем и вторую плантации сахарного тростника. Здесь в безопасной дали от океана поселились голландцы.

   А на следующее утро на том же правом берегу из джунглей показалось большое поселение. Катеки сообщил, что это и есть столица голландской колонии, резиденция губернатора, которого голландцы называют генеральным директором.

   Приблизившись к пристани, мы пришвартовались к деревянному помосту. Тут же сразу появилось несколько весьма воинственно настроенных портовых служащих, которые, завидя на палубе толпу индейцев, да с ними еще и негров, подняли было крик, но едва они увидели меня в парадном мундире английского капитана, как физиономии их сразу же преобразились. Уже несколько лет, со времени Утрехтского мира, между Нидерландами и Англией сохранялись добрые отношения, и потому мой мундир произвел должное впечатление: здесь, в голландской колонии, к англичанам тоже относились с надлежащим почтением.

   Начальник портовой службы, узнав через Фуюди, что я прибыл к генеральному директору колонии как полномочный посланник, стал еще приветливее и повелел одному из своих людей проводить меня в губернаторский дворец.

   Немало времени утекло с тех пор, как я покинул Джеймстаун в Вирджинии, и за все эти годы, скитаясь по необитаемым островам, диким рекам и девственным джунглям, не видел ни одного города. А тут вдруг сразу десятки настоящих домов и даже несколько каменных двух- и трехэтажных зданий, улицы, наполненные шумом и гамом, показавшимся мне оглушительным, всюду говор и суета, кареты и повозки в конных упряжках, снующие тут и там пешеходы разных национальностей и разного цвета кожи. Торговцы, ряды лавок со множеством всяческих товаров. Городишко был небольшой, но, повторяю, суета в нем показалась мне невообразимой и пугающей.

   Из рассказов померунских араваков я узнал, что по принятому здесь обыкновению всякий уважающий себя белый обычно ходил по городу с эскортом из нескольких вооруженных слуг, индейцев или негров. Поэтому и я, направляясь к генеральному директору, взял с собой в качестве сопровождающих не только Фуюди как переводчика, но также и Арнака и пять вооруженных воинов из его отряда. Резиденция генерального директора находилась на противоположном конце городка и представляла собой довольно большое двухэтажное здание, в котором, кроме того, размещалась и колониальная администрация. В дом мы вошли только вдвоем: я и Фуюди, а моя <свита> осталась на улице. Принял нас секретарь директора, не старый еще голландец с румяным лицом, в очках, со светлыми и какими-то поразительно мертвыми глазами. Меня обрадовало, что он владеет английским языком, и, объяснив ему цель своего визита, я попросил о встрече с генеральным директором. Лицо секретаря выразило растерянность, будто он не совсем меня понял, но, с минуту помолчав, он ответил:

   - Его превосходительства генерального директора ван Хусеса сейчас в городе нет. Из поездки он вернется не раньше чем через неделю.

   - А его заместитель?

   - Минхер Хенрик Снайдерханс - здесь...

   Секретарь смерил меня довольно недоброжелательным взглядом, а на его тонких губах промелькнула какая-то неопределенная усмешка.

   - Простите, ваша милость, - недовольно буркнул он, - я что-то не совсем вас понял... В чем, собственно, дело? Вы, ваша милость, англичанин, не так ли?

   - Да, я из Вирджинии.

   - А прибыли от имени и по поручению венесуэльских испанцев?

   - Именно так!

   - С целью вести с нами какие-то переговоры? - продолжал голландец, все менее старательно скрывая издевательскую насмешку в голосе.

   - И никак не иначе! - ответил я.

   - И вы, ваша милость, непременно хотите видеть вице-генерального директора, минхера Снайдерханса?

   - Да!

   - Тогда прошу минутку подождать! - сказав это, секретарь с кривой усмешкой на губах направился в соседнюю комнату. Его <минута> длилась чертовски долго. Как видно, им пришлось держать трудный совет, или, еще вероятнее, они хотели продемонстрировать, что не принимают меня всерьез.

   Наконец оба вышли в довольно игривом настроении. Хенрик Снайдерханс, несмотря на свой высокий пост, был моложе секретаря и в то же время респектабельнее: резкие черты его лица выражали энергию, спесивость, даже, пожалуй, склонность к жестокости.

   - Итак, нам выпала честь, - обратился ко мне тоже по-английски с иронической шутливостью Снайдерханс, - принимать испанского посла в мундире английского капитана.

   - По меньшей мере, троекратное преувеличение, минхер! - подхватив его тон, отшутился и я.

   - Даже троекратное? - удивился он.

   - Троекратное: относительно посла, относительно чести и, наконец, относительно английского капитана.

   - Так, значит, вы, ваша милость, не английский капитан?

   - Нет.

   - Так кто же вы, черт побери?

   У них вдруг пропало желание шутить. Улыбки исчезли с лиц, вновь ставших по-чиновничьи серьезными.

   - Хватит шуток! - воскликнул раздраженным тоном секретарь. - Как вы, ваша милость, проникли сюда, в нашу колонию?

   - На шхуне, с индейцами.

   Секретарь пронзил меня гневным взглядом, явно подозревая в скрытой издевке.

   - С какими еще индейцами?! - воскликнул он.

   - С араваками, - спокойно ответил я.

   - Откуда они взялись? - Голос его был раздраженный и чуть недоумевающий.

   - С Ориноко, - я был по-прежнему спокоен.

   - Там нет араваков! - резко возразил он.

   Я посмотрел на него взглядом, исполненным притворного сожаления:

   - Ах, так! Нет? А кто в таком случае не так давно уничтожил сотню ваших акавоев? Подосланных к нам с разбойной целью?

   Слова эти произвели на него такое впечатление, будто с ясного неба внезапно грянул гром. В комнате воцарилось молчание. Оба голландца уставились на меня, словно узрели злого духа или властителя тьмы Вибану. Еще минуту назад столь завидно румяная физиономия секретаря заметно побледнела.

   Первым пришел в себя Хенрик Снайдерханс. Его издевательскую игривость словно рукой сняло.

   - Так вы, ваша милость... вы?.. - и умолк, как бы смешавшись.

   - Да, это я! - добродушно кивнул я головой.

   - Белый Ягуар?! - В его голосе послышались нотки беспокойства.

   - Собственной персоной! - ответил я. - Белый Ягуар к вашим услугам, господа!

   Казалось, они никак не могли прийти в себя от изумления и взирали на меня, словно на выходца с того света. Не обращая внимания на их явное замешательство, я с убийственной вежливостью сказал:

   - Еще раз убедительно прошу вас, господа, оказать мне содействие во встрече с его превосходительством, генеральным директором ван Хусесом, но прежде прошу не отказать в любезности взглянуть на это вот письмо губернатора Каракаса, с которым мне оказана честь ознакомить его превосходительство.

   Я протянул им рекомендательное письмо на голландском языке. Они тут же внимательно его прочитали и восприняли его с одобрением.

   - Я прибыл в вашу колонию вместе с сопровождающими меня лицами с самыми благими намерениями, - подчеркнуто торжественно заявил я, - и был бы весьма признателен за гарантии полной безопасности для меня и моих людей. Их семьдесят человек, в том числе четыре негра.

   Снайдерханс обменялся с секретарем понимающим взглядом и учтиво ответил, что охотно это сделает. Все власти колонии будут соответствующим образом проинформированы, а как только генеральный директор вернется в столицу, меня незамедлительно поставят об этом в известность.

   Затем я попрощался, сердечно пожав им руки. Хозяева были встревожены, а ладони их влажны от холодного пота.

   <ТЫ - СКОТИНА, КАПИТАН!>

   На обратном пути в порт тут и там нам встречались индейцы разных гвианских племен, в том числе недоброй славы карибы. Их легко можно было узнать по небольшим пучкам белого пуха, приклеенного ко лбу воинов, Это был пух королевского грифа, птицы необычайно красивой и гордой, по духу близкой надменным карибам.

   Карибы, как союзники голландцев, держались спесиво и, казалось, чувствовали себя властителями всех гвианских земель. Заносчивые и злобные, они и мне едва уступали дорогу, а уж мой эскорт из араваков вообще заставляли сходить с тротуара. Но тем не менее я строго запретил своим друзьям затевать с ними ссоры.

   На шхуне все было спокойно.

   В Нью-Кийковерале, как всегда и везде, мы спали под открытым небом в гамаках, привязанных к бортам корабля, и раздетыми, так же как и днем, в одних набедренных повязках. Лишь кое-кто слегка прикрывался одеялами, дарованными нам испанцами.

   Трудно описать нашу горькую досаду, когда утром следующего дня, проснувшись, мы обнаружили на палубе лужи крови, а в теле испытывали слабость и полное нежелание двигаться: последствия большой потери крови. Это потрудились вампиры, омерзительные летучие мыши-кровопийцы, напавшие на нас ночью и притом так незаметно и неощутимо, что жертвы даже ничего не почувствовали.

   Единственным спасением от этих тварей, когда нельзя было, опасаясь пожара на шхуне, разводить костры, оставалось как можно плотнее укутываться в одеяло. Но как тут было укутываться, когда в жаркой и влажной духоте ночи мы и без того, как в адском котле, буквально обливались потом?!

   Одним словом, это была докучливая неприятность, а пострадавшие лишались сил по меньшей мере на сутки, а чаще всего и на больший срок.

   Следующий день надолго врезался мне в память. Из Африки прибыл корабль с невольниками. Это было английское судно <Добрая надежда> под гордым флагом <Юнион Джек> с портом приписки в Ливерпуле. Команда на нем была английская, все как на подбор - крепкие, молодые и... бородатые.

   Еще до того, как корабль пришвартовался к причалу, на набережную из города стеклась разряженная толпа - десятка два напыщенных голландцев. Все это были или местные купцы, или приехавшие из окрестностей плантаторы; все в пышных одеждах, важные и чванливые. Вокруг них вились толпы слуг, разных чиновников и прихлебателей. Кое-кто явился с семьями: жены, как видно, тоже интересовались черным товаром. В толпе царила атмосфера оживленного ожидания; порой тут и там раздавались взрывы веселого смеха.

   Завидя это ликующее сборище, я с группой своих друзей подошел ближе и смешался с толпой. Сошедший с судна на берег английский капитан, увидев меня и угадав по мундиру своего соотечественника, несказанно обрадовался и спешным шагом подошел ко мне. Это был субъект лет пятидесяти, с развязными манерами и грубой речью. Пожимая мне руку, он зычно рявкнул:

   - Приветствую славного сына моей родины в этой поганой стране! Откуда тебя, сэр, занесло в это дрянное захолустье?

   - Сначала из Вирджинии, а потом уж с Ориноко...

   - И что загнало сюда твою милость? Торговля?

   - Нет. Дружба с индейцами.

   - Ха-ха-ха! Разрази меня гром, это интересно! Позволь пригласить тебя, сэр, на стаканчик виски после того, как я выпотрошу эту, с позволения сказать, шайку минхеров.

   Проговорив это, он поспешно удалился, поскольку с корабля начали выпускать первых невольников.

   Боже милостивый, какое же ужасное зрелище они собой являли! С корабля их не выпускали, а буквально пинками сталкивали. Это были не люди, а какие-то жалкие их подобия, настолько истощенные, что некоторые из них не в силах были держаться на ногах и ползли на четвереньках. Это были живые трупы, одна кожа и кости.

   От истощения и болезней кожа на телах негров из черной стала какой-то серой, словно покрытой плесенью. Почти пять месяцев они лежали вповалку в трюмах корабля, закованные в кандалы; тела их были покрыты ранами и язвами, лица ужасны, в глазах - безумный ужас. Те немногие, что нашли в себе силы сойти на берег самостоятельно, оглушенные свежим воздухом и солнцем, шатались словно пьяные, а некоторые прямо тут же валились с ног на землю.

   - Ваша милость, вы смотрите на них с ужасом и скорбью! - по-английски обратился ко мне с сардонической усмешкой стоявший рядом голландец. Ничего страшного! Это выносливая скотина! Недельки через три, отведав хорошего кнута, придут в себя и станут работать за двоих, а то и за троих!

   - Да ну! Неужели?! - пробормотал я, а тот принял это за одобрение.

   Капитан корабля, мой новый знакомец, без устали носился по набережной - это был его светлый день: главное - повыгоднее сбыть свой черный товар, обратив его в деньги.

   По установленным голландцами законам только корабли голландской Ост-Индской компании имели право доставлять из Африки в колонию черных рабов. Но кораблей этих не хватало, а спрос на рабов здесь был столь велик, что голландские власти нередко закрывали глаза на появление в здешних портах и других судов, особенно английских.

   Итак, началась выгрузка черного товара. Из трюмов появлялись все новые и новые негры. Я был поражен, сколько их могло там поместиться: бедняг, видимо, набили туда как сельдей в бочку. Несколько трупов тут же оттащили в сторону. Совсем больных практичные голландцы, поднаторевшие в этих делах, требовали немедленно убивать, поскольку, мол, проку от них уже не будет. Капитану не хотелось терять свои барыши, между ним и голландцами на этой почве то и дело вспыхивали яростные перепалки. Спорили буквально из-за каждого тяжело больного; порой, хотя и редко, капитану удавалось выиграть спор и отстоять жизнь одного из несчастных, остальных же убивали на месте. Когда с корабля выгрузили последних негров, а было их человек двести (притом столько же примерно погибло в пути), пришла очередь негритянок. Их было значительно меньше, и выглядели они чуть лучше и здоровее. Последними на берег матросы высадили около двадцати женщин помоложе и явно покрасивее. О них капитан проявлял особую заботу - все они были дороже в цене, чем остальные невольники, поскольку каждая ждала ребенка, а по закону ребенок, родившийся у рабыни, тоже становился рабом и собственностью владельца его матери.

   Торгом и товаром голландцы остались довольны, в столь же добром расположении духа пребывал и капитан - перебранка с купцами закончилась.

   Он подошел ко мне, довольно улыбаясь и потирая руки:

   - Well, рейс завершился удачно. Все устроилось в лучшем виде. Подождем еще пару минут, пока голландцы притащат остальные деньги, а потом отдохнем в моей каюте за стаканчиком виски.

   Все происходящее было настолько омерзительно, что я не мог больше сдерживаться и голосом, дрожащим от гнева, выплеснул в самодовольную рожу капитана все свое презрение:

   - Капитан <Доброй надежды>! Ты - последняя скотина!!!

   От неожиданности он буквально остолбенел.

   - Что? Что?! - захрипел он, вытаращив глаза.

   - Ты - последняя скотина и отъявленный негодяй! - повторил я и спокойным шагом направился к ожидавшим меня аравакам. Они вскинули мушкеты на изготовку.

   ЖЕСТОКОСТЬ ГОЛЛАНДЦЕВ

   Разгрузка невольников с корабля произвела гнетущее впечатление и на моих товарищей. После возвращения на шхуну весь конец дня только и было разговоров об этом событии; у всех сжимались кулаки и особенно у Мигуэля и наших четырех негров.

   Поскольку вестей о скором возвращении генерального директора ван Хусеса в столицу все не было, мы решили с пользой провести время ожидания и заняться охотой в ближайших джунглях и ловлей рыбы в Эссекибо. Обычно с рассветом группы наших охотников и рыбаков отправлялись на несколько, а то и на десяток с лишним миль вниз или вверх по реке и там, вдали от города и вообще от людей, прочесывали берега реки и чащу леса. Это приносило двойную пользу: мы добывали пищу и поддерживали свою боевую форму. Кроме того, в итоге мы неплохо изучили ближайшие окрестности и, между прочим, открыли лесную тропу, а точнее - дорогу, ведущую из столицы на юг, вероятнее всего, именно туда, где милях в двадцати от города находились, как мы слышали, голландские плантации сахарного тростника. Местами дорога порой выходила из чащи на берег Эссекибо, к самой воде.

   В одном из таких мест однажды мы, скрываясь в чаще, стали свидетелями грустной картины - несколько с ног до головы вооруженных карибов вели по направлению к столице толпу из двух десятков опутанных веревками пленников-негров. Нетрудно было догадаться, что это рабы, бежавшие с плантаций и пойманные карибами. Несколько растерявшись от неожиданности, мы не успели что-либо предпринять, и вся группа скрылась в лесу.