Страница:
Почти одновременно с организацией во флигеле дома Демидова Немецкого клуба по соседству с ним в столице в усадьбе этого же богатого горнозаводчика открыли первый общественный увеселительный сад, учрежденный вице-директором Императорских театров бароном Эрнестом Ванжурой. В саду по средам и пятницам устраивались танцевальные вечера и веселые маскарады. С посетителей взимали входную плату по 1 рублю с каждой персоны.
Все предусмотренные программой мероприятия в саду начинались с восьми часов вечера. В танцевальном зале постоянно выступали два оркестра: роговой и бальной музыки. На театральной сцене сада выступали драматические артисты. Сочетая декламацию и пантомиму они давали представления со сложными для восприятия названиями, такими как, например, «Капитана Кука сошествие на остров со сражением, поставленным фейхтместером Мире» или «Новый год индейцев». Подобные представления обычно стоили зрителю вдвое дороже.
Общественный сад в усадьбе Демидова просуществовал сравнительно недолго, несмотря на то что его театральные спектакли, по свидетельству столичных газет, «пользовались у публики ошеломляющим успехом».
В 1830 г. во втором флигеле усадебного дома Г.А. Демидова на набережной расположился Английский клуб, ранее находившийся неподалеку – в усадебном доме Христофора Таля у Красного моста.
К моменту своего переезда в усадебный флигель Демидова Английское собрание превратилось в элитарное, закрытое сообщество, и состоять в нем в те годы считалось весьма престижным. Жизнь Английского клуба теперь регламентировалась формировавшимися годами традициями с обязательным соблюдением норм поведения. В его стенах бывали только мужчины, женщин в клуб не пускали. Строго воспрещался в его залы вход посторонним лицам. За каждым членом Английского клуба навсегда закреплялось место за обеденным столом. Бывало, что два старых друга, решивших встретиться и пообедать в клубе, вынуждены были обедать в разных местах обеденного зала или сидеть спинами друг к другу.
После переезда в дом Демидова в Английском клубе открыли зал портретной гостиной, где развесили изображения русских императоров, в годы правления которых существовал «Английский клоб».
Во времена А.С. Пушкина – члена клуба с 1832 г. – Английское собрание имело репутацию самого аристократического из всех городских клубов и насчитывало более 400 членов, внесших вступительный взнос в размере 100 рублей серебром. В «Пиковой даме» поэт упоминает Английское собрание: «Герман и его спутники пришли в Английский клуб, прошли ряд сквозных великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами, мимо нескольких генералов и тайных советников, игравших в вист, мимо молодых людей, сидевших на штофных диванах…»
Членами клуба состояли видные государственные деятели, военачальники, литераторы. Среди последних можно вспомнить имена Радищева, Карамзина, Жуковского, Пушкина, Крылова, Грибоедова, Некрасова и многих других. В одной из гостиных клуба, над тем местом, где обычно отдыхал после сытного обеда гурман И.А. Крылов, после его смерти установили небольшой бюст великого баснописца.
Все же иногда строгий порядок «Английского клоба» нарушался скандальными происшествиями. Ю.Л. Алянский, упоминая в своей книге «Увеселительные заведения старого Петербурга» об Английском собрании, писал: «16 апреля 1866 года на официальном чествовании в клубе реакционнейшего деятеля тех лет М.Н. Муравьева, снискавшего прозвище „вешатель“, Некрасов неожиданно для всех прочел ему стихотворный восторженный панегирик». Многие были удивлены случившимся, а драматург и актер П.А. Каратыгин, автор популярных водевилей, написал стихи:
Михаил Николаевич Муравьев
В середине XIX столетия в одном из флигелей дома № 64 на набережной реки Мойки, Консерватория, организатором и директором которой стал Антон Григорьевич Рубенштейн – знаменитый пианист, композитор, дирижер и известный музыкально-общественный деятель. Особняк и его флигели для размещения Консерватории капитально перестроили по проекту архитекторов СИ. Чевакинского и А.Ф. Кокоринова.
В своем выступлении А.Г. Рубинштейн тогда отметил, что он и его коллеги-музыканты «осуществили наконец свою мечту создать в России такие учреждения, из которых выходили бы музыканты с дипломом свободного художника, подобно тому, как Академия художеств выпускает из своих недр живописцев, скульпторов, архитекторов…»
Дом Демидова, в левом флигеле которого открылась первая российская консерватория
Рубинштейн призывал учащихся, «не довольствуясь посредственностью, стремиться к высшему совершенству и выходить из стен консерватории истинными художниками, способными приносить пользу своему отечеству и самим себе».
Петр Ильич Чайковский 13 мая 1859 года окончил по первому разряду с чином титулярного советника столичное Училище правоведения и был назначен чиновником департамента Министерства юстиции, занимающего большое здание на Малой Садовой улице (напротив нынешнего Дома радио).
Однако ревностно служа в Министерстве юстиции, П.И. Чайковский занимается музыкой, посещает классы Русского музыкального общества, располагавшиеся тогда в нижнем этаже левого крыла Михайловского дворца. В письмах своей сестре Александре Ильиничне он писал: «За ужином говорили про мой музыкальный талант. Папаша уверяет, что мне еще не поздно сделаться артистом…», и еще: «…я писал тебе, кажется, что начал заниматься теорией музыки и очень ты это не примешь за хвастовство) было бы неблагоразумно не попробовать счастья на этом поприще…»
В 1868 г. одним из первых учеников Петербургской консерватории становится П.И. Чайковский, решивший стать музыкантом. Его дядя, Петр Петрович Чайковский, узнав о поступке любимого племянника, гневно воскликнул: «А Петя-то, Петя! Какой срам! Юриспруденцию на гудок променял!»
Многие годы историки и краеведы полагали, что изображение здания, где размещалась первая российская Консерватория, не сохранилось.
Однако историку Лидии Михайловне Конисской удалось найти не только документальное подтверждение местопребывания первой российской консерватории в усадьбе горнозаводчика Демидова на левом берегу Мойки, но и обнаружить архивное изображение строения, в котором тогда, на протяжении десяти лет (1862–1872 гг.), она размещалась.
Знакомясь с воспоминаниями и дневниковыми записями очевидцев 1860-х гг., Л.М. Конисская отметила в записках одного из композиторов, современника П.И. Чайковского, о первой Консерватории: «Я был на открытии. Семь или восемь комнат во флигеле усадебного дома Демидова на углу Мойки и Демидова переулка составляли все помещения и служили классами для игры на фортепьяно, на струнных инструментах и для пения».
А.И. Рубец – воспитанник первой столичной консерватории – писал в своих воспоминаниях о первом впечатлении от Консерватории на набережной реки Мойки: «Извозчик остановился у подъезда маленького… домика с зеркальными окнами… Я вошел в залу довольно большого размера, очень светлую, выходящую на Мойку и Демидов переулок». Прочитав запись А.И. Рубца, Лидия Михайловна сделала вывод: «…На углу Мойки… значит, этого флигеля уже нет, и вместо него возвышается эта неуклюжая громада? И сфотографировать тоже уже нечего. Жалко».
Далее А.И. Рубец писал: «В одном из флигелей дома Демидова помещался Английский клуб на углу Демидова переулка и Мойки. Здесь же открылись впоследствии первые курсы Консерватории, учрежденные Антоном Григорьевичем Рубинштейном. Ныне эти флигеля не существуют: на их месте воздвигнут новым владельцем большой дом».
Л.М. Конисская с огорчением убеждается, что «флигель действительно не существует, но ведь все-таки где-нибудь же должно был сохраниться его изображение…» Поиск продолжился. В архиве Государственной инспекции охраны памятников (ГИОП) среди «исторических справок» по дому Демидова Лидия Михайловна обнаруживает альбом, зарегистрированный под именем его составителя, А.Ф. Крашенинникова. И чудо свершилось! На одной из страниц альбома исследователь находит фотографию с гравюры, изображающей расположенный в глубине парадного двора большой двухэтажный дом заводчиков Демидовых с аттиковым этажом в центральной части и двумя симметричными флигелями, выходящими своими главными фасадами на набережную реки Мойки. Появлению этой редкой гравюры невольно способствовал случай. Ее специально заказали распорядители Английского клуба к торжественному дню – празднованию юбилея в 1870 г. Кстати, редчайшее изображение демидовского усадебного комплекса полностью совпало с воспоминанием сокурсника П.И. Чайковского по первой Петербургской консерватории ГА. Лароша: «Главное здание с важностью, по-московски, стояло во дворе, отделенном решеткой от набережной Мойки, а с нас довольно было и флигеля, да и тот мы разделяли с Немецким клубом». Убедительно заключение Л.М. Конисской: «…именно этот маленький флигель слева и был первым домом консерватории, тем, куда пришел юный Чайковский, решивший так круто изменить свою жизнь…».
В архиве клинского дома-музея П.И. Чайковского хранится протокол от 12 октября 1865 г. о «поручении ученику старшего теоретического класса Консерватории Чайковскому предоставить на публичный экзамен на диплом сего 1865 года кантаты с сопровождением оркестра на оду Шиллера „К радости“». Там же хранится и протокол о присвоении П.И. Чайковскому звания свободного художника.
В 1956 г. на фасаде жилого дома на набережной реки Мойки, 64, торжественно укрепили мемориальную мраморную доску, обрамленную резным орнаментом в виде колосьев, по проекту архитектора М.Ф. Егорова, в честь реформатора русских народных инструментов и создателя первого Великорусского оркестра Василия Васильевича Андреева (1861–1918). На мемориальной доске нанесен текст: «Здесь с 1912 по 1918 г. жил и работал основатель оркестра русских народных инструментов Василий Васильевич Андреев».
Музыкант родился 3 января 1861 г. в городе Бежецке Тверской губернии в семье купца 1-й гильдии Василия Андреевича Андреева и дворянки Софьи Михайловны (в девичестве Веселаго).
Мальчик рано начал тянуться к музыке. В возрасте 14 лет он самоучкой, не зная ни одной ноты, виртуозно играл на 12 инструментах. Организатор и руководитель первого оркестра русских народных инструментов, основанного в Петербурге в 1887 г., Андреев со своим оркестром с блеском концертировал в России и за ее пределами (Франция, Германия, Англия, США, Канада). По его чертежам в России создаются различного типа и размера струнные оркестровые музыкальные инструменты. Деятельность В.В. Андреева высоко ценили Л.Н. Толстой, М. Горький, И.Е. Репин, П.И. Чайковский, Ф.И. Шаляпин и большой любитель игры на балалайке и русских струнных музыкальных инструментах – император Николай II.
Благодаря энергии В.В. Андреева, в войсках, железнодорожных училищах, на курсах сельских учителей – балалайки и домры быстро распространились по всей России. В 1892 г., во время гастролей во Франции, Андреев избирается почетным членом Французской академии искусств «за введение нового элемента в музыке». В 1900 г. на Всемирной выставке в Париже Василий Васильевич награждается орденом Почетного легиона и Большой золотой медалью выставки. В 1913 г. ему присвоен титул надворного советника, а в 1914 г. – звание «солиста Его Императорского Величества».
В интервью «Петербургской газете» в 1899 г. В.В. Андреев уверенно говорит о том, что балалайка нашла широкое распространение не только в России, но и за ее пределами. В России во множестве стали образовываться кружки любителей балалайки. В Петербурге к этому времени насчитывалось 20 тысяч любителей игры на балалайке. На ней с большим увлечением играли не только мужчины, но и дамы из высшего общества.
Несложность инструмента, певучий звук и легкость игры делали балалайку доступной широким массам населения страны.
В.В. Андреев добился, чтобы в армии ввели обучение игре на балалайке. Он считал это важным стимулом в деле духовного воспитания людей. «Научился – демобилизовался – теперь и сам играй, и других учи, пусть все облагораживаются».
Василий Васильевич учредил в войсках штаты преподавателей игры на балалайке, а сам императорским указом возводится в должность «заведующего преподаванием народной музыки в войсках гвардии».
В России заслуги В.В. Андреева признали в полной мере только после огромного успеха Великорусского оркестра за границей. За рубежом поначалу были настроены к нему весьма скептически. Вот как описывала отношение зрителей к выступлению оркестра В.В. Андреева английская пресса: «Первый концерт Великорусского оркестра в Лондоне. Выходит Андреев, занимает место дирижера. Из публики два-три поощрительных хлопка, никаких аплодисментов. По окончании первого номера в зале послышался какой-то шепот. Аплодисментов никаких. При последующих номерах раздаются аплодисменты. После же исполнения „Эй, ухнем“ в зале сначала наступила гробовая тишина, а затем сдержанные англичане вдруг разразились бурей аплодисментов и требованиями повторения номера». Английские музыкальные критики на следующий же день после концерта направили в газеты отзывы с восторженными похвалами. Срочно переписывается контракт с Андреевым, оркестру продлевают пребывание в Англии. Английские музыканты просят у Андреева ноты некоторых русских народных песен. Во всех фешенебельных ресторанах Лондона звучит русская музыка.
Василий Васильевич Андреев
Театральные оркестры Великобритании приветствовали появление на сцене оркестра В.В. Андреева русским гимном. Вся атмосфера гастролей Великорусского оркестра в Англии в 1909–1910 гг. была проникнута искренней дружбой и братством.
В Америке в 1911 г. специально выпустили грампластинку с записью Великорусского оркестра. В том же году в оркестре Андреева впервые выступил с соло на балалайке десятилетний Ника Осипов, будущий знаменитый русский музыкант, чье имя сегодня носит российский оркестр народных инструментов.
В 1913 г. Великорусскому оркестру исполнилось двадцать пять лет. Юбилейные торжества прошли в большом зале Мариинского театра в Петербурге. Юбиляра горячо поздравляли делегации – от рабочих Путиловского завода до знаменитых музыкальных деятелей. Друг В.В. Андреева, певец Ф.И. Шаляпин, в замечательном приветственном слове сказал: «Ты пригрел у своего доброго, теплого сердца сиротиночку – балалайку. От твоей заботы и любви она выросла в чудесную русскую красавицу, покорившую своей красотой весь мир».
Когда Андреев скоропостижно умер во время выступления в 1918 г. на Северном фронте перед бойцами Красной армии, Ф.И. Шаляпин глубокого переживал его смерть. Певец присутствовал на похоронах друга в Александро-Невской лавре, находился у его гроба при обряде отпевания музыканта, долго вглядывался в его лицо и все говорил: «Вася, Вася! Что же ты сделал, что?» Поцеловал Андреева в лоб, нежно погладил по голове и с глазами, полными слез, отошел в сторону.
Незадолго до кончины Василий Васильевич Андреев говорил своим друзьям, пришедшим к нему в гости на набережную реки Мойки в дом № 64: «Я вполне удовлетворен результатами своего многолетнего труда. Я работал для русского народа, от него взял простые забытые музыкальные инструменты и ему же вернул их вот в таком красивом виде…»
Здесь жил первый посланник Североамериканских штатов – шестой президент США
Все предусмотренные программой мероприятия в саду начинались с восьми часов вечера. В танцевальном зале постоянно выступали два оркестра: роговой и бальной музыки. На театральной сцене сада выступали драматические артисты. Сочетая декламацию и пантомиму они давали представления со сложными для восприятия названиями, такими как, например, «Капитана Кука сошествие на остров со сражением, поставленным фейхтместером Мире» или «Новый год индейцев». Подобные представления обычно стоили зрителю вдвое дороже.
Общественный сад в усадьбе Демидова просуществовал сравнительно недолго, несмотря на то что его театральные спектакли, по свидетельству столичных газет, «пользовались у публики ошеломляющим успехом».
В 1830 г. во втором флигеле усадебного дома Г.А. Демидова на набережной расположился Английский клуб, ранее находившийся неподалеку – в усадебном доме Христофора Таля у Красного моста.
К моменту своего переезда в усадебный флигель Демидова Английское собрание превратилось в элитарное, закрытое сообщество, и состоять в нем в те годы считалось весьма престижным. Жизнь Английского клуба теперь регламентировалась формировавшимися годами традициями с обязательным соблюдением норм поведения. В его стенах бывали только мужчины, женщин в клуб не пускали. Строго воспрещался в его залы вход посторонним лицам. За каждым членом Английского клуба навсегда закреплялось место за обеденным столом. Бывало, что два старых друга, решивших встретиться и пообедать в клубе, вынуждены были обедать в разных местах обеденного зала или сидеть спинами друг к другу.
После переезда в дом Демидова в Английском клубе открыли зал портретной гостиной, где развесили изображения русских императоров, в годы правления которых существовал «Английский клоб».
Во времена А.С. Пушкина – члена клуба с 1832 г. – Английское собрание имело репутацию самого аристократического из всех городских клубов и насчитывало более 400 членов, внесших вступительный взнос в размере 100 рублей серебром. В «Пиковой даме» поэт упоминает Английское собрание: «Герман и его спутники пришли в Английский клуб, прошли ряд сквозных великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами, мимо нескольких генералов и тайных советников, игравших в вист, мимо молодых людей, сидевших на штофных диванах…»
Членами клуба состояли видные государственные деятели, военачальники, литераторы. Среди последних можно вспомнить имена Радищева, Карамзина, Жуковского, Пушкина, Крылова, Грибоедова, Некрасова и многих других. В одной из гостиных клуба, над тем местом, где обычно отдыхал после сытного обеда гурман И.А. Крылов, после его смерти установили небольшой бюст великого баснописца.
Все же иногда строгий порядок «Английского клоба» нарушался скандальными происшествиями. Ю.Л. Алянский, упоминая в своей книге «Увеселительные заведения старого Петербурга» об Английском собрании, писал: «16 апреля 1866 года на официальном чествовании в клубе реакционнейшего деятеля тех лет М.Н. Муравьева, снискавшего прозвище „вешатель“, Некрасов неожиданно для всех прочел ему стихотворный восторженный панегирик». Многие были удивлены случившимся, а драматург и актер П.А. Каратыгин, автор популярных водевилей, написал стихи:
Стихи Некрасова, посвященные Муравьеву, – вынужденная наивная попытка поэта спасти от гибели литературный журнал «Современник». Журнал ожидало закрытие – он подвергался неимоверным и весьма жестоким цензурным нападкам. Партнеры-издатели Н.А. Некрасов и И.И. Панаев пытались любыми способами предотвратить гибель любимого детища и пошли на это совершенно невероятное унижение. Лесть в адрес генерала, любившего повторять при любом случае фразу: «Мы не из тех Муравьевых, кого вешали, а из тех, кто вешал!», не помогла, и в том же 1866 г. журнал «Современник» закрыли.
Из самых красных, наш Некрасов либерал,
Суровый демократ, неподкупной сатирик;
Ужели не краснел, когда читал
Ты Муравьеву свой прекрасный панегирик?
Кого стихами ты своими обманул,
Куда ж девалася Маратова свирепость?
Знать, ветер на тебя с той стороны подул,
Где Петропавловская крепость!
В середине XIX столетия в одном из флигелей дома № 64 на набережной реки Мойки, Консерватория, организатором и директором которой стал Антон Григорьевич Рубенштейн – знаменитый пианист, композитор, дирижер и известный музыкально-общественный деятель. Особняк и его флигели для размещения Консерватории капитально перестроили по проекту архитекторов СИ. Чевакинского и А.Ф. Кокоринова.
В своем выступлении А.Г. Рубинштейн тогда отметил, что он и его коллеги-музыканты «осуществили наконец свою мечту создать в России такие учреждения, из которых выходили бы музыканты с дипломом свободного художника, подобно тому, как Академия художеств выпускает из своих недр живописцев, скульпторов, архитекторов…»
Рубинштейн призывал учащихся, «не довольствуясь посредственностью, стремиться к высшему совершенству и выходить из стен консерватории истинными художниками, способными приносить пользу своему отечеству и самим себе».
Петр Ильич Чайковский 13 мая 1859 года окончил по первому разряду с чином титулярного советника столичное Училище правоведения и был назначен чиновником департамента Министерства юстиции, занимающего большое здание на Малой Садовой улице (напротив нынешнего Дома радио).
Однако ревностно служа в Министерстве юстиции, П.И. Чайковский занимается музыкой, посещает классы Русского музыкального общества, располагавшиеся тогда в нижнем этаже левого крыла Михайловского дворца. В письмах своей сестре Александре Ильиничне он писал: «За ужином говорили про мой музыкальный талант. Папаша уверяет, что мне еще не поздно сделаться артистом…», и еще: «…я писал тебе, кажется, что начал заниматься теорией музыки и очень ты это не примешь за хвастовство) было бы неблагоразумно не попробовать счастья на этом поприще…»
В 1868 г. одним из первых учеников Петербургской консерватории становится П.И. Чайковский, решивший стать музыкантом. Его дядя, Петр Петрович Чайковский, узнав о поступке любимого племянника, гневно воскликнул: «А Петя-то, Петя! Какой срам! Юриспруденцию на гудок променял!»
Многие годы историки и краеведы полагали, что изображение здания, где размещалась первая российская Консерватория, не сохранилось.
Однако историку Лидии Михайловне Конисской удалось найти не только документальное подтверждение местопребывания первой российской консерватории в усадьбе горнозаводчика Демидова на левом берегу Мойки, но и обнаружить архивное изображение строения, в котором тогда, на протяжении десяти лет (1862–1872 гг.), она размещалась.
Знакомясь с воспоминаниями и дневниковыми записями очевидцев 1860-х гг., Л.М. Конисская отметила в записках одного из композиторов, современника П.И. Чайковского, о первой Консерватории: «Я был на открытии. Семь или восемь комнат во флигеле усадебного дома Демидова на углу Мойки и Демидова переулка составляли все помещения и служили классами для игры на фортепьяно, на струнных инструментах и для пения».
А.И. Рубец – воспитанник первой столичной консерватории – писал в своих воспоминаниях о первом впечатлении от Консерватории на набережной реки Мойки: «Извозчик остановился у подъезда маленького… домика с зеркальными окнами… Я вошел в залу довольно большого размера, очень светлую, выходящую на Мойку и Демидов переулок». Прочитав запись А.И. Рубца, Лидия Михайловна сделала вывод: «…На углу Мойки… значит, этого флигеля уже нет, и вместо него возвышается эта неуклюжая громада? И сфотографировать тоже уже нечего. Жалко».
Далее А.И. Рубец писал: «В одном из флигелей дома Демидова помещался Английский клуб на углу Демидова переулка и Мойки. Здесь же открылись впоследствии первые курсы Консерватории, учрежденные Антоном Григорьевичем Рубинштейном. Ныне эти флигеля не существуют: на их месте воздвигнут новым владельцем большой дом».
Л.М. Конисская с огорчением убеждается, что «флигель действительно не существует, но ведь все-таки где-нибудь же должно был сохраниться его изображение…» Поиск продолжился. В архиве Государственной инспекции охраны памятников (ГИОП) среди «исторических справок» по дому Демидова Лидия Михайловна обнаруживает альбом, зарегистрированный под именем его составителя, А.Ф. Крашенинникова. И чудо свершилось! На одной из страниц альбома исследователь находит фотографию с гравюры, изображающей расположенный в глубине парадного двора большой двухэтажный дом заводчиков Демидовых с аттиковым этажом в центральной части и двумя симметричными флигелями, выходящими своими главными фасадами на набережную реки Мойки. Появлению этой редкой гравюры невольно способствовал случай. Ее специально заказали распорядители Английского клуба к торжественному дню – празднованию юбилея в 1870 г. Кстати, редчайшее изображение демидовского усадебного комплекса полностью совпало с воспоминанием сокурсника П.И. Чайковского по первой Петербургской консерватории ГА. Лароша: «Главное здание с важностью, по-московски, стояло во дворе, отделенном решеткой от набережной Мойки, а с нас довольно было и флигеля, да и тот мы разделяли с Немецким клубом». Убедительно заключение Л.М. Конисской: «…именно этот маленький флигель слева и был первым домом консерватории, тем, куда пришел юный Чайковский, решивший так круто изменить свою жизнь…».
В архиве клинского дома-музея П.И. Чайковского хранится протокол от 12 октября 1865 г. о «поручении ученику старшего теоретического класса Консерватории Чайковскому предоставить на публичный экзамен на диплом сего 1865 года кантаты с сопровождением оркестра на оду Шиллера „К радости“». Там же хранится и протокол о присвоении П.И. Чайковскому звания свободного художника.
В 1956 г. на фасаде жилого дома на набережной реки Мойки, 64, торжественно укрепили мемориальную мраморную доску, обрамленную резным орнаментом в виде колосьев, по проекту архитектора М.Ф. Егорова, в честь реформатора русских народных инструментов и создателя первого Великорусского оркестра Василия Васильевича Андреева (1861–1918). На мемориальной доске нанесен текст: «Здесь с 1912 по 1918 г. жил и работал основатель оркестра русских народных инструментов Василий Васильевич Андреев».
Музыкант родился 3 января 1861 г. в городе Бежецке Тверской губернии в семье купца 1-й гильдии Василия Андреевича Андреева и дворянки Софьи Михайловны (в девичестве Веселаго).
Мальчик рано начал тянуться к музыке. В возрасте 14 лет он самоучкой, не зная ни одной ноты, виртуозно играл на 12 инструментах. Организатор и руководитель первого оркестра русских народных инструментов, основанного в Петербурге в 1887 г., Андреев со своим оркестром с блеском концертировал в России и за ее пределами (Франция, Германия, Англия, США, Канада). По его чертежам в России создаются различного типа и размера струнные оркестровые музыкальные инструменты. Деятельность В.В. Андреева высоко ценили Л.Н. Толстой, М. Горький, И.Е. Репин, П.И. Чайковский, Ф.И. Шаляпин и большой любитель игры на балалайке и русских струнных музыкальных инструментах – император Николай II.
Благодаря энергии В.В. Андреева, в войсках, железнодорожных училищах, на курсах сельских учителей – балалайки и домры быстро распространились по всей России. В 1892 г., во время гастролей во Франции, Андреев избирается почетным членом Французской академии искусств «за введение нового элемента в музыке». В 1900 г. на Всемирной выставке в Париже Василий Васильевич награждается орденом Почетного легиона и Большой золотой медалью выставки. В 1913 г. ему присвоен титул надворного советника, а в 1914 г. – звание «солиста Его Императорского Величества».
В интервью «Петербургской газете» в 1899 г. В.В. Андреев уверенно говорит о том, что балалайка нашла широкое распространение не только в России, но и за ее пределами. В России во множестве стали образовываться кружки любителей балалайки. В Петербурге к этому времени насчитывалось 20 тысяч любителей игры на балалайке. На ней с большим увлечением играли не только мужчины, но и дамы из высшего общества.
Несложность инструмента, певучий звук и легкость игры делали балалайку доступной широким массам населения страны.
В.В. Андреев добился, чтобы в армии ввели обучение игре на балалайке. Он считал это важным стимулом в деле духовного воспитания людей. «Научился – демобилизовался – теперь и сам играй, и других учи, пусть все облагораживаются».
Василий Васильевич учредил в войсках штаты преподавателей игры на балалайке, а сам императорским указом возводится в должность «заведующего преподаванием народной музыки в войсках гвардии».
В России заслуги В.В. Андреева признали в полной мере только после огромного успеха Великорусского оркестра за границей. За рубежом поначалу были настроены к нему весьма скептически. Вот как описывала отношение зрителей к выступлению оркестра В.В. Андреева английская пресса: «Первый концерт Великорусского оркестра в Лондоне. Выходит Андреев, занимает место дирижера. Из публики два-три поощрительных хлопка, никаких аплодисментов. По окончании первого номера в зале послышался какой-то шепот. Аплодисментов никаких. При последующих номерах раздаются аплодисменты. После же исполнения „Эй, ухнем“ в зале сначала наступила гробовая тишина, а затем сдержанные англичане вдруг разразились бурей аплодисментов и требованиями повторения номера». Английские музыкальные критики на следующий же день после концерта направили в газеты отзывы с восторженными похвалами. Срочно переписывается контракт с Андреевым, оркестру продлевают пребывание в Англии. Английские музыканты просят у Андреева ноты некоторых русских народных песен. Во всех фешенебельных ресторанах Лондона звучит русская музыка.
Театральные оркестры Великобритании приветствовали появление на сцене оркестра В.В. Андреева русским гимном. Вся атмосфера гастролей Великорусского оркестра в Англии в 1909–1910 гг. была проникнута искренней дружбой и братством.
В Америке в 1911 г. специально выпустили грампластинку с записью Великорусского оркестра. В том же году в оркестре Андреева впервые выступил с соло на балалайке десятилетний Ника Осипов, будущий знаменитый русский музыкант, чье имя сегодня носит российский оркестр народных инструментов.
В 1913 г. Великорусскому оркестру исполнилось двадцать пять лет. Юбилейные торжества прошли в большом зале Мариинского театра в Петербурге. Юбиляра горячо поздравляли делегации – от рабочих Путиловского завода до знаменитых музыкальных деятелей. Друг В.В. Андреева, певец Ф.И. Шаляпин, в замечательном приветственном слове сказал: «Ты пригрел у своего доброго, теплого сердца сиротиночку – балалайку. От твоей заботы и любви она выросла в чудесную русскую красавицу, покорившую своей красотой весь мир».
Когда Андреев скоропостижно умер во время выступления в 1918 г. на Северном фронте перед бойцами Красной армии, Ф.И. Шаляпин глубокого переживал его смерть. Певец присутствовал на похоронах друга в Александро-Невской лавре, находился у его гроба при обряде отпевания музыканта, долго вглядывался в его лицо и все говорил: «Вася, Вася! Что же ты сделал, что?» Поцеловал Андреева в лоб, нежно погладил по голове и с глазами, полными слез, отошел в сторону.
Незадолго до кончины Василий Васильевич Андреев говорил своим друзьям, пришедшим к нему в гости на набережную реки Мойки в дом № 64: «Я вполне удовлетворен результатами своего многолетнего труда. Я работал для русского народа, от него взял простые забытые музыкальные инструменты и ему же вернул их вот в таком красивом виде…»
Здесь жил первый посланник Североамериканских штатов – шестой президент США
Следующий за домом № 64, угловой особняк на набережной реки Мойки и Нового переулка, числящийся под № 66, находится в непосредственной близости от широкого Синего моста и Мариинского дворца. Застройка участка имела весьма любопытную историю. Строения на нем неоднократно меняли свой первоначальный облик и функциональное назначение. Их перестраивали, надстраивали дополнительными этажами, на фасадах время от времени появлялись новые архитектурные наслоения.
О доме на углу набережной и Нового переулка неоднократно упоминала столичная пресса. «Санкт-Петербургские ведомости» в годы царствования императора Николая I даже опубликовали царский указ с требованиями сурового наказания владельца дома № 66, архитектора и подрядчика, осмелившихся игнорировать согласованный с Николаем Павловичем перестроечный проект жилого здания.
В этом доме переплелись судьбы знаменитых жильцов, проживавших в его стенах, с историческими событиями, которые происходили в разные периоды существования Северной столицы.
В 1939 г. «Ленинградская правда» опубликовала постановление Ленгорисполкома о переименовании Нового переулка в переулок Антоненко. В своем решении Ленинградский исполком приводил следующее основание для переименования: «Сохранение памяти о героях-очаковцах, погибших за великое дело свободы». Расскажем немного подробнее о событиях, послуживших поводом к переименованию.
После трагической для России Русско-японской войны 1905 г. волна революционных выступлений захлестнула базы отечественного флота на Балтике и Черном море. На всю страну прогремели выстрелы на броненосце «Потемкин». 13 ноября крейсер Черноморского флота «Очаков» захватили восставшие матросы. Большевик Никита Григорьевич Антоненко в ответ на требование командира «Очакова» разоружить восставших матросов обратился к ним с призывом: «Оружие не сдавать!» На крейсере организовали судовой комитет, постановивший спустить официальный военно-морской флаг и поднять на корабле революционный красный стяг. Председателем судового комитета на крейсере «Очаков» единодушно избрали лейтенанта П.П. Шмидта. Мятежный корабль по приказу командующего флотом окружили корабли черноморской эскадры и подвергли его массированному обстрелу. Уцелевших матросов и лейтенанта Шмидта арестовали, предали военно-полевому морскому суду и приговорили к расстрелу. Никиту Григорьевича Антоненко казнили 6 марта 1906 г. на острове Березань вместе с руководителями восстания на крейсере «Очаков» – П.П. Шмидтом, СП. Частником и А.И. Гладковым.
Вернемся к нашему повествованию. Вот еще одно имя, связанное с домом № 66 по набережной Мойки. Приехавший в Петербург выпускник Нежинской гимназии Н.В. Гоголь в декабре 1828 г. восторженно писал своему дяде Петру Петровичу Косяровскому о том, что только в Петербурге предполагал он дальше жить и работать: «…может быть, мне целый век достанется отжить в Петербурге, по крайней мере, такую цель начертал я уже издавна. Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя бы малейшую пользу… Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции. Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я буду истинно полезен для человечества».
Северная Пальмира – предмет его юношеской любви и мечтаний. Однако действительный Петербург и существование в столице оказались для молодого Гоголя совершенно иными.
Набережная реки Мойки, 66
В письме матери Николай Васильевич вынужден был написать: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее…» Суровая столичная действительность беспощадно и быстро разрушила его юношеские представления о жизни в Петербурге. Будущему писателю сразу же пришлось отказаться от своей мечты поселиться «в веселой комнате окнами на Неву». Он снял небольшую комнату на Гороховой улице в многолюдном доходном доме купца 3-й гильдии Н.Е. Галибина. Для молодого человека начался период поиска места работы. В конце 1829 г. Н.В. Гоголь наконец находит место мелкого чиновника в Департаменте государственного хозяйства Министерства внутренних дел, располагавшегося тогда в массивном доходном трехэтажном доме № 66 на набережной реки Мойки, на углу Нового переулка, близ Синего моста. Министерство внутренних дел, которому принадлежало здание, учредили 8 сентября 1802 г., возложив на него следующие задачи: «Пещись о повсеместном благосостоянии народа, спокойствии, тишине и благоустройства всей империи». По указу об «Учреждении министерств» от 25 июня 1811 г. в состав Министерства внутренних дел среди прочих подразделений включили Департамент государственного хозяйства и публичных зданий. Работа канцеляриста сразу же разочаровала Н.В. Гоголя. Он назвал ее «глупой и бестолковой», не имеющей ничего общего с его юношескими мечтами о благородном служении человечеству.
Николай Васильевич Гоголь
Однако скромная должность переписчика бумаг позволила начинающему писателю Н.В. Гоголю реально на себе испытать унизительный труд мелкого чиновника, познать мир столичной канцелярии и встретить там прототипы своих будущих героев – Акакия Акакиевича Башмачкина, Аксентия Поприщева и некое «значительное лицо», перед коим в страхе трепетал бедный чиновный люд.
Проработав несколько месяцев в Департаменте государственного хозяйства и публичных зданий, Н.В. Гоголь подал прошение об увольнении со службы и по протекции Василия Андреевича Жуковского в апреле того же года поступает писцом в Департамент уделов.
В начале XIX столетия в доме № 66 по набережной реки Мойки с 1809 по 1814 г. снимал квартиру, занимавшую весь этаж здания, первый посланник Североамериканских штатов в Российской империи и будущий шестой президент США (1825–1829 гг.) Джон Куинси Адамс. Американскому посланнику понравилась российская столица, которую он считал прекраснейшим городом, превосходившим по своему великолепию виденные им ранее европейские столицы. В Европе юному Адамсу довелось побывать со своим отцом – вторым президентом США – Джоном Адамсом, избранным на этот пост с 1797 по 1801 г., активным участником борьбы за независимость Североамериканского государства. Они подолгу жили тогда в Лондоне и Париже. А позже посланник Джон Куинси Адамс находился на дипломатической работе в Нидерландах и Пруссии. Русская столица поразила американского посла роскошными зданиями, парками и набережными рек и каналов. Впечатления о регулярных прогулках по Северной Венеции на всю жизнь сохранились в памяти шестого президента США.
В Летнем саду он периодически встречал русского императора Александра I, взошедшего на престол незадолго до приезда американского дипломата в Россию, и тот беседовал с ним.
Однако столица Российской империи в начале XIX столетия считалась наиболее дорогим городом мира, а заработок американского посланника из страны, не считавшейся в те времена сверхдержавой, увы, составлял во много раз меньшую сумму, чем жалованье его европейских коллег – представителей авторитетных и могущественных государств, таких как Великобритания и Франция. Поэтому в письмах на родину – друзьям и близким людям – будущий шестой президент США жаловался на свою квартиру в «довольно скверном и очень дорогом доме на углу Нового переулка и набережной реки Мойки».
В работе В. Плешакова «Дж. К. Адамс в Петербурге» приводится выдержка из письма посланника Североамериканских штатов к матери, в котором он с раздражением перечисляет многие финансовые затруднения в период пребывания в России: «Нанять дом или квартиру с обстановкой невозможно. За голые стены одного этажа или дома, достаточного для размещения одной моей семьи, необходимо платить полторы или две тысячи долларов, то есть шесть или семь тысяч рублей в год, а на меблировку потребуется в пять раз больше. Количество слуг, которых здесь должны держать, втрое больше, чем в других странах. Мы содержим дворецкого, повара, в распоряжении которого двое кухонных мужиков, привратника, двух ливрейных лакеев, мужика, топящего печи, кучера и форейтера, Томаса, моего чернокожего камердинера, Марту Годфри – служанку, привезенную из Америки, горничную мисс Адамс, которая является женой дворецкого, уборщицу и прачку. Швейцар, повар и один из ливрейных лакеев женаты, и все их жены также живут в доме. У дворецкого двое детей, у прачки дочь, и они тоже содержатся в доме. Я ежемесячно оплачиваю счета булочника, молочника, мясника, зеленщика, торговца птицей, торговца рыбой и бакалейщика, помимо покупки чая, кофе, сахара, восковых и сальных свечей. Дрова, к счастью, включены в стоимость квартирной платы».
О доме на углу набережной и Нового переулка неоднократно упоминала столичная пресса. «Санкт-Петербургские ведомости» в годы царствования императора Николая I даже опубликовали царский указ с требованиями сурового наказания владельца дома № 66, архитектора и подрядчика, осмелившихся игнорировать согласованный с Николаем Павловичем перестроечный проект жилого здания.
В этом доме переплелись судьбы знаменитых жильцов, проживавших в его стенах, с историческими событиями, которые происходили в разные периоды существования Северной столицы.
В 1939 г. «Ленинградская правда» опубликовала постановление Ленгорисполкома о переименовании Нового переулка в переулок Антоненко. В своем решении Ленинградский исполком приводил следующее основание для переименования: «Сохранение памяти о героях-очаковцах, погибших за великое дело свободы». Расскажем немного подробнее о событиях, послуживших поводом к переименованию.
После трагической для России Русско-японской войны 1905 г. волна революционных выступлений захлестнула базы отечественного флота на Балтике и Черном море. На всю страну прогремели выстрелы на броненосце «Потемкин». 13 ноября крейсер Черноморского флота «Очаков» захватили восставшие матросы. Большевик Никита Григорьевич Антоненко в ответ на требование командира «Очакова» разоружить восставших матросов обратился к ним с призывом: «Оружие не сдавать!» На крейсере организовали судовой комитет, постановивший спустить официальный военно-морской флаг и поднять на корабле революционный красный стяг. Председателем судового комитета на крейсере «Очаков» единодушно избрали лейтенанта П.П. Шмидта. Мятежный корабль по приказу командующего флотом окружили корабли черноморской эскадры и подвергли его массированному обстрелу. Уцелевших матросов и лейтенанта Шмидта арестовали, предали военно-полевому морскому суду и приговорили к расстрелу. Никиту Григорьевича Антоненко казнили 6 марта 1906 г. на острове Березань вместе с руководителями восстания на крейсере «Очаков» – П.П. Шмидтом, СП. Частником и А.И. Гладковым.
Вернемся к нашему повествованию. Вот еще одно имя, связанное с домом № 66 по набережной Мойки. Приехавший в Петербург выпускник Нежинской гимназии Н.В. Гоголь в декабре 1828 г. восторженно писал своему дяде Петру Петровичу Косяровскому о том, что только в Петербурге предполагал он дальше жить и работать: «…может быть, мне целый век достанется отжить в Петербурге, по крайней мере, такую цель начертал я уже издавна. Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя бы малейшую пользу… Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции. Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я буду истинно полезен для человечества».
Северная Пальмира – предмет его юношеской любви и мечтаний. Однако действительный Петербург и существование в столице оказались для молодого Гоголя совершенно иными.
В письме матери Николай Васильевич вынужден был написать: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее…» Суровая столичная действительность беспощадно и быстро разрушила его юношеские представления о жизни в Петербурге. Будущему писателю сразу же пришлось отказаться от своей мечты поселиться «в веселой комнате окнами на Неву». Он снял небольшую комнату на Гороховой улице в многолюдном доходном доме купца 3-й гильдии Н.Е. Галибина. Для молодого человека начался период поиска места работы. В конце 1829 г. Н.В. Гоголь наконец находит место мелкого чиновника в Департаменте государственного хозяйства Министерства внутренних дел, располагавшегося тогда в массивном доходном трехэтажном доме № 66 на набережной реки Мойки, на углу Нового переулка, близ Синего моста. Министерство внутренних дел, которому принадлежало здание, учредили 8 сентября 1802 г., возложив на него следующие задачи: «Пещись о повсеместном благосостоянии народа, спокойствии, тишине и благоустройства всей империи». По указу об «Учреждении министерств» от 25 июня 1811 г. в состав Министерства внутренних дел среди прочих подразделений включили Департамент государственного хозяйства и публичных зданий. Работа канцеляриста сразу же разочаровала Н.В. Гоголя. Он назвал ее «глупой и бестолковой», не имеющей ничего общего с его юношескими мечтами о благородном служении человечеству.
Однако скромная должность переписчика бумаг позволила начинающему писателю Н.В. Гоголю реально на себе испытать унизительный труд мелкого чиновника, познать мир столичной канцелярии и встретить там прототипы своих будущих героев – Акакия Акакиевича Башмачкина, Аксентия Поприщева и некое «значительное лицо», перед коим в страхе трепетал бедный чиновный люд.
Проработав несколько месяцев в Департаменте государственного хозяйства и публичных зданий, Н.В. Гоголь подал прошение об увольнении со службы и по протекции Василия Андреевича Жуковского в апреле того же года поступает писцом в Департамент уделов.
В начале XIX столетия в доме № 66 по набережной реки Мойки с 1809 по 1814 г. снимал квартиру, занимавшую весь этаж здания, первый посланник Североамериканских штатов в Российской империи и будущий шестой президент США (1825–1829 гг.) Джон Куинси Адамс. Американскому посланнику понравилась российская столица, которую он считал прекраснейшим городом, превосходившим по своему великолепию виденные им ранее европейские столицы. В Европе юному Адамсу довелось побывать со своим отцом – вторым президентом США – Джоном Адамсом, избранным на этот пост с 1797 по 1801 г., активным участником борьбы за независимость Североамериканского государства. Они подолгу жили тогда в Лондоне и Париже. А позже посланник Джон Куинси Адамс находился на дипломатической работе в Нидерландах и Пруссии. Русская столица поразила американского посла роскошными зданиями, парками и набережными рек и каналов. Впечатления о регулярных прогулках по Северной Венеции на всю жизнь сохранились в памяти шестого президента США.
В Летнем саду он периодически встречал русского императора Александра I, взошедшего на престол незадолго до приезда американского дипломата в Россию, и тот беседовал с ним.
Однако столица Российской империи в начале XIX столетия считалась наиболее дорогим городом мира, а заработок американского посланника из страны, не считавшейся в те времена сверхдержавой, увы, составлял во много раз меньшую сумму, чем жалованье его европейских коллег – представителей авторитетных и могущественных государств, таких как Великобритания и Франция. Поэтому в письмах на родину – друзьям и близким людям – будущий шестой президент США жаловался на свою квартиру в «довольно скверном и очень дорогом доме на углу Нового переулка и набережной реки Мойки».
В работе В. Плешакова «Дж. К. Адамс в Петербурге» приводится выдержка из письма посланника Североамериканских штатов к матери, в котором он с раздражением перечисляет многие финансовые затруднения в период пребывания в России: «Нанять дом или квартиру с обстановкой невозможно. За голые стены одного этажа или дома, достаточного для размещения одной моей семьи, необходимо платить полторы или две тысячи долларов, то есть шесть или семь тысяч рублей в год, а на меблировку потребуется в пять раз больше. Количество слуг, которых здесь должны держать, втрое больше, чем в других странах. Мы содержим дворецкого, повара, в распоряжении которого двое кухонных мужиков, привратника, двух ливрейных лакеев, мужика, топящего печи, кучера и форейтера, Томаса, моего чернокожего камердинера, Марту Годфри – служанку, привезенную из Америки, горничную мисс Адамс, которая является женой дворецкого, уборщицу и прачку. Швейцар, повар и один из ливрейных лакеев женаты, и все их жены также живут в доме. У дворецкого двое детей, у прачки дочь, и они тоже содержатся в доме. Я ежемесячно оплачиваю счета булочника, молочника, мясника, зеленщика, торговца птицей, торговца рыбой и бакалейщика, помимо покупки чая, кофе, сахара, восковых и сальных свечей. Дрова, к счастью, включены в стоимость квартирной платы».