Страница:
Эти города с поразительной легкостью сменили векторы своей политики, и лишь Афины, где правил тиран Аристион, ставленник Митридата Евпатора, не торопились выказывать покорность Риму.
Сулла отдал приказ о немедленном штурме Афин. Он сгорал от нетерпения, он жаждал как можно скорее ворваться в эту жемчужину Средиземноморья, растоптать призрак былого величия, а растоптав, еще выше вознести свое… и чтобы привели к нему на веревке тирана Аристиона. Такого же, как и он, Сулла, развратника и садиста, такого же властолюбца. Но не такого талантливого полководца, дипломата и уж совсем никакого, в противоположность ему, Сулле, отца нации…
Он начал с того, что ограбил все священные хранилища и вырубил все священные рощи вокруг Афин, даже знаменитую «Академию», где когда-то учил великий Платон (что ему до Платона?), а затем — ночной штурм, пламя пожаров, лязг оружия, крики умирающих… Он не просто взял город, не просто, по обычаям того времени, отдал его на разграбление своим воинам, он в буквальном смысле слова потопил Афины в крови. Крови было столько, что она, говорят, текла ручьями за городские ворота…
А дальше — целый ряд сражений с войском Митридата, где Сулла продемонстрировал действительно незаурядный талант военачальника и отчаянную храбрость воина.
И снова — кровопролитные битвы со своими согражданами, сомнительной ценности победы над ними, массовые казни и реки крови…
Такое понятие, как проскрипционный список до Суллы — «Список имущества, выставляемого на продажу за долги», а при Сулле — «Список лиц, подлежащих репрессиям», то есть ликвидации.
Став диктатором, Сулла составил проскрипционный список на 80 человек, затем, через день, — новый список, уже на 220, а утром следующего дня — еще столько же… и так далее…
В городе Пренесте Сулла сначала карал всех, кого находил достойным своей кары, поодиночке, осуществляя, так сказать, индивидуальный подход к делу, но вскоре это ему наскучило, и он приказал собрать в одно место двенадцать тысяч человек, чтобы сразу покончить с «враждебными элементами», как это делали, кстати, большевики в 1918—1921 годах (нашей эры). Странно, что портреты Суллы не несли на первомайских демонстрациях…
А тогда, в городе Пренесте, был случай действительно достойный страниц Истории. Когда согнали для казни двенадцать тысяч горожан, Сулла объявил, что милостиво дарует жизнь одному человеку, который оказал ему гостеприимство. Но этот человек (к сожалению, летописцы не удосужились сохранить для нас его славное имя) сказал, что не желает принимать такой подарок от палача своей родины и, смешавшись с толпой обреченных, разделил их судьбу…
Меня часто мучает вопрос: «Почему люди, обреченные на массовое заклание, не пытались избежать уготованной им участи, не пытались перебить своих палачей, которых в любом случае всегда было гораздо меньше, чем их жертв?»
Вот, к примеру, те двенадцать тысяч в Пренесте… Ну, сколько там могло быть палачей? Тысяча, две, три… А ведь тогда же не было огнестрельного оружия, так что палач с мечом мог отбиться не больше, чем от двух, трех людей, которым уже нечего было терять, а ведь энергия отчаяния удваивает, удесятеряет силы, однако… А когда во второй четверти XX века энкаведисты расстреливали в одночасье тысячи людей, неужели нельзя было, реализовав ту энергию отчаяния, перегрызть глотки и энкаведистам и их овчаркам? Наверное, нельзя. Видимо, вступало в силу нечто, парализующее волю даже бесспорно храброго человека, а среди массы — тем более.
А Сулла, став диктатором, узаконил свой статус постановлением сената, причем срок диктаторских полномочий определялся весьма условно: «…пока Рим, вся римская держава, потрясенная междоусобными распрями, не укрепится». Поди определи, укрепилась она уже, или еще нет… То же самое, что определить, построен ли уже социализм в СССР, или же еще нет, и тогда чрезвычайные меры, сопутствующие этому строительству, будут и далее иметь место…
Так что Сулла чувствовал себя вполне уверенно, восседая в кресле диктатора, казня, милуя, раздаривая своим любовницам и любовникам конфискованные имения, верша чьи-то судьбы. Например, желая породниться со знаменитым полководцем Гнеем Помпеем Великим, Сулла убедил его развестись с женой и жениться на Эмилии, своей падчерице. То, что Эмилия замужем, да еще и с большим сроком беременности, вершителя судеб не волновало. Он насильно выдал ее за Помпея, в доме которого она вскоре умерла.
А вслед за нею умерла и жена Суллы, Цецилия Метелла.
В канун ее смерти жрецы посоветовали Сулле не подходить к больной и не осквернять свой дом присутствием мертвого тела. Следуя их советам, Сулла весьма оперативно развелся с Цецилией и приказал перенести ее, умирающую, в дом ее родственников. Похороны, правда, он устроил довольно пышные.
Через некоторое время он женится на Валерии, дочери Мессалы, одного из знатных римлян. Несмотря на то что она была женщиной ошеломительно красивой и способной удовлетворить с лихвой самые похотливые сексуальные фантазии, Сулла, тем не менее, продолжал свои связи с самыми грязными проститутками, с флейтистками и актерами, в том числе с мимом Метробием, его многолетним возлюбленным.
Но за все нужно платить, и страшная болезнь, долгие годы дремавшая в его измученном излишествами теле, дала о себе знать бурно и неумолимо. Сулла гнил изнутри, и оттуда из разлагавшихся заживо внутренностей, вылезали на поверхность тела вши, причем в таком количестве, что бороться с этим нашествием было практически невозможно.
Вскоре он скончался, оставив после себя недобрую память и двадцать два тома своих «Воспоминаний», посвященных победоносному восхождению к вершине власти.
Впрочем, смотря что понимать под словом «благополучие»…
Жизнь Суллы пришлась на период излета республики, и она, как никакая другая, подтвердила факт этого излета, продемонстрировав аморфность республиканского правления и действующую модель диктатуры, которая лишь подтверждает расхожее мнение о том, что хрен редьки не слаще.
На страницах Истории упомянуты и другие персонажи, но все они в том или ином качестве вращались вокруг некоего центра, имя которому — Сулла. Это и заклятый враг диктатора — полководец Квинт Серторий, и приверженец Суллы полководец Лукулл, который в 73 году до н.э. нанес сокрушительный удар Митридату, но более того известный своими роскошными пирами, и Гней Помпей Великий, окончательно разбивший войска Митридата и уничтоживший если не всех, то подавляющее большинство пиратов Средиземноморья, тот, которого даже недоброжелатели сравнивали с Александром Великим, и Марк Красс, обладавший несметными богатствами и неограниченным влиянием.
Но самым главным событием карьеры Красса можно считать победу над войсками восставших рабов под предводительством Спартака (умер в 71 г. до н.э.)
Фракиец Спартак ранее служил в римской армии, затем дезертировал, был пойман и отдан в гладиаторы. Среди его товарищей по несчастью, содержащихся в гладиаторской школе города Капуи, зреет план восстания против своих хозяев. Узнав о том, что их заговор фактически раскрыт, семьдесят восемь гладиаторов бегут из Капуи. По дороге им попадается несколько телег с гладиаторским оружием и доспехами, которые направлялись на игры в другой город. Беглецы захватывают это оружие и обосновываются на горе Везувий.
Они избирают Спартака своим командующим. Их маленькая армия постоянно пополняется, успешно отражая атаки римских отрядов, посылаемых на усмирение мятежников.
Через некоторое время Спартак во главе уже многотысячного войска движется на север, к Альпам, справедливо рассудив, что если целью восстания было обретение желанной свободы, то самый короткий путь к ней лежит через альпийские перевалы, за которыми — их родные земли.
Но не тут-то было. Войско Спартака категорически отказалось покидать пределы Италии, проигнорировав и уговоры, и угрозы своего предводителя. И ничего удивительного. Раб ведь жаждет не свободы, а мести. Ему хочется, во-первых, отомстить своему хозяину за сложившуюся ситуацию, а во-вторых, изменить эту ситуацию, повернуть ее на 180 градусов, став хозяином, а низложенного хозяина обратив в раба. Вот смысл всех народных революций и всех освободительных движений. Их лидерам никак не нужна свобода для всех, кто в ней нуждается, им нужно лишь оттолкнуть от корыта тех, кто из него лакает, чтобы занять их место.
Так и рабы из войска Спартака не поспешили, обретя свободу, в свои родные края, а остались, чтобы поменяться местами со своими прежними хозяевами, и свобода здесь ни при чем…
И они двинулись на юг, в сторону Рима.
Спартак, вместо того чтобы оставить это отребье, бросить его на произвол судьбы, вернее, на произвол их же низменных страстей, подчиняется обстоятельствам и возглавляет это безумное мероприятие.
Сенат, сбросив с себя оцепенение, наконец-то начал адекватно реагировать на реалии бытия. Против Спартака, как во время крупномасштабных войн, посылаются сразу два консула со всеми свободными легионами.
Спартак разбивает их наголову, и это, пожалуй, сыграло злую шутку с повстанцами, которые всерьез восприняли свои победы как свидетельство непреодолимой силы. Они продолжают свой бросок на юг.
Сенат объявляет чрезвычайное положение и назначает главнокомандующим Марка Красса, который немедленно выступает навстречу рабам во главе всех резервных вооруженных сил республики. Кроме того, сенат вызвал войска из Испании и с Балкан.
Красс посылает два легиона во главе с легатом Муммием в обход войск Спартака, запретив вступать в боевой контакт. Муммий, в нарушение приказа, идет в наступление, которое заканчивается разгромом и позорным бегством его легионов.
Красс вновь приводит эти легионы в боевую готовность, казнив при этом каждого десятого из бежавших, и, умело маневрируя, вынуждает Спартака принять открытый бой на равнине. Собственно, ради справедливости следует заметить, что вынудил Спартака принять этот бой вовсе не Красе, а безмозглый энтузиазм рабов, совершенно уверенных в своей непобедимости и практически не оставивших ему иного выбора.
Перед сражением Спартак убил своего коня, чтобы исключить для себя возможность спастись бегством. Он погиб с мечом в руке. Как и надлежит воину.
В этом сражении погибло множество рабов. Уцелевших добивали легионы Помпея, оставив шесть тысяч для распятия на крестах вдоль дороги из Капуи в Рим.
Вот как закончилась эта попытка последних стать первыми.
А Крассу сенат отказал в большом триумфе, удостоив лишь пешим триумфом, называемым овацией. Впрочем, и он был лишен какой-либо помпезности. Потому что победа над рабами ценилась невысоко…
Вот и все. И нечему умиляться.
Пожалуй, еще один немаловажный штрих. Под началом Спартака пребывало много тысяч людей (одно время их число достигало 100 000), которые нуждались в элементарной пище, ну, хотя бы один раз в день, иначе они попросту не смогли бы воевать. Можно себе представить, что оставалось от цветущих краев после прохождения этой саранчи…
Это же в полной мере касается всех партизан, повстанцев, «народных мстителей» и им подобных, которым нужны пища и прочее обеспечение их существования. Согласно законам физического мира, ничто не возникает из ничего и не исчезает в никуда, так что и здесь тоже умиляться нечему…
Восстание Спартака поставило жирную точку в конце эпизода римской Истории, называемого «Эра республики».
Собственно, ничего особенного: борьба за власть, вероломство, предательство, подлость, низость, разврат — и лишь несколько ярких вспышек ума, благородства, таланта…
Тит Лукреций Кар (99—55 гг. до н.э.) — выдающийся ученый и поэт, честь и слава Рима (и не только в эру республики), автор знаменитой поэмы «О природе вещей».
А еще были поэт Гай Валерий Катулл (ок. 87 — ок. 54 гг. до н.э.), вдохновенный певец любви, комедиографы Афр Публий Теренций (195—159 гг. до н.э.) и Тит Марций Плавт (250—184 гг. до н.э.), а также такое открытие, как бетон, такие архитектурные детали, как арка и свод, не считая десяти водопроводов, снабжавших римлян ключевой водой.
Негусто, конечно, в сравнении с Грецией, но учитывая особенности происхождения и развития этой страны, нужно признать, что римская культура если и не достигла к середине I века до нашей эры сверкающих высот мирового уровня, то, по крайней мере, не была аутсайдером, как этого вполне можно было ожидать. Здесь, несомненно, сказалось позитивное влияние греков и этрусков. И нельзя забывать о такой значимой сфере культуры, как право, где Рим давно опередил многих и многих соревнующихся за лидерство в Древнем мире.
Принятые в 450 г. до н.э. законы XII таблиц стали фундаментом правовых отношений не только в Риме, но и во всей Европе, причем на все последующие времена.
Казалось бы, простые и однозначные понятия изложены в этих таблицах, но так это воспринимается сейчас, в XXI столетии, а тогда были открытиями, потрясением основ: опекунство и заклад, смертная казнь за клевету, право завещания личного имущества, право убивать ночных воров, т.е. лиц, совершавших незаконное проникновение в жилище, и т.д.
А римские законы были действительно хороши. Это потом на них стали влиять религиозные догмы, социалистические фантазии и прочие антиприродные факторы, имеющие целью разрушить естественное состояние вещей и их гармоническое соотношение, это все потом, а пока римское право было одним из величайших достижений человеческой цивилизации…
Особенно, если учитывать, что все эти достижения — капля в море совершенно бесполезных, бессмысленных деяний, море с красновато-кровавым оттенком и солоноватым вкусом то ли крови, то ли слез…
Завоевательные войны и треволнения республики привели к естественной мысли о необходимости твердой руки, управляющей движением общественной колесницы. У кого может быть рука тверже, чем у полководца, завоевателя, вершителя судеб? Практика показала, что легионеры воспринимают в качестве субъекта власти полководца, но никак не сенат и не консулов, а о трибунах и говорить нечего. Они повинуются только своему командиру и будут сражаться только с теми, на кого укажет его сильная рука.
Мало того, по существующему обычаю, легионы могли провозгласить своего любимого начальника императором, то есть кем-то вроде главного военачальника. Ну, а от «кем-то вроде» до чего-то вполне реального — один шаг…
И на арену Истории выходит один из самых ярких, самых незаурядных ее персонажей — Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н.э.). Следовало бы добавить: «…и самых неоднозначных…»
Великий полководец и беззастенчивый популист, образец несгибаемого мужества и… пассивный гомосексуалист, что, впрочем, не мешало ему быть покорителем огромного числа женщин, аскет и гурман, человек долга и прожигатель жизни…
Римская вазопись
Будучи родственником Гая Мария, он в юные годы вынужден был бежать из Рима, спасаясь от репрессий Суллы. Он долгое время скитался по Италии, а затем нашел приют у царя Вифинии Никомеда IV Филопатора. Как утверждают многие из его современников, он тогда стал «женой» этого доброго царя.
Даже если все это — не ложь, то нет причин всплескивать руками; в те времена подобные приключения были в порядке вещей, так что как-то странно звучат слова Светония относительно «позора тяжкого и несмываемого»,
Так или иначе, но Цезарь, вернувшись в Рим после смерти Суллы, немедленно приступил к его покорению как в прямом, так и в переносном смысле, и делал это столь решительно, что разговоры о «голубых» приключениях едва ли могли привлечь чье-то внимание. Цезарь, как говорится, во мгновение ока завоевал всеобщую любовь простотой манер, обходительностью, блестящим красноречием и безоглядной щедростью, которая всегда сводит на нет любые обвинения в аморальности.
Среди хора восторженных голосов, славящих восходящую звезду римской политической элиты, звучал единственный, пожалуй, голос, призывающий немедленно остановить восхождение к вершинам власти могильщика римской демократии. Это был голос знаменитого оратора и философа Цицерона (106—43 гг. до н.э.), но его, как и вещую Кассандру, никто не хотел слушать…
Юлия Цезаря избирают военным трибуном.
Этот человек, несомненно, обладал тем таинственным свойством, которое принято называть харизмой или «фактором-Х», — свойством, дающим его обладателю возможность повелевать другими людьми, заражать их желанием повиноваться. И если это свойство подчас реализуется просто так, без всякой осознаваемой причины, то в случае Юлия Цезаря причин было более чем достаточно.
Он умел идти ва-банк, идти красиво, дерзко, эпатирующе, но этот эпатаж, вопреки сложившимся стереотипам, не вызывал негативных реакций усредненной массы, а напротив, она проникалась восхищением, переходящим в желание целовать следы…
И он извлекал. У римлян не было принято произносить речи при погребении молодых женщин, и Цезарь первым нарушил это правило, когда умерла его жена Корнелия. Народ по достоинству оценил этот шаг, восславив доброту, благородство и гражданское мужество безутешного вдовца.
А он получал все новые и новые должности и не жалел денег на театры, народные увеселения и подарки. Во время одного праздника он выставил триста двадцать пар гладиаторов, заплатив за это целое состояние, что было по достоинству оценено народом.
Ободренный этой оценкой, Цезарь идет на довольно рискованный шаг: он выставляет на Капитолии статуи Гая Мария и богинь Победы, несущих добытые им трофеи. И это при строгом запрете властей даже упоминать имя Гая Мария, при отказе реабилитировать его сторонников, которые продолжали именоваться врагами государства!
И это тоже оценил народ, избравши Юлия Цезаря верховным жрецом государства.
Его репутация грозила быть серьезно подмоченной практически всего лишь один раз, когда был раскрыт антигосударственный заговор Катилины и в сенате решались судьбы заговорщиков. Цезарь избавил их от смертной казни, чем вызвал серьезные подозрения в его причастности к заговору, а Цицерон открыто обвинил его в этом, и если бы не вмешательство народа, пришедшего защищать своего любимца, карьера, а возможно, и жизнь Цезаря на этом и завершились бы.
Испуганный народной активностью сенат принимает спешное решение учредить ежемесячные хлебные раздачи для бедняков, что также, хоть и косвенно, но связалось с именем Цезаря.
К тому времени он был женат на Помпее, внучке Суллы. Брак этот продлился недолго по причине громкого скандала, связанного с тем, что в дом Цезаря во время женского священного таинства проник переодетый весталкой некий Публий Клодий, юный развратник, видимо, испытывавший дискомфорт от того, что в его «коллекции» недостает жены Цезаря. Есть серьезные основания полагать, что жена Цезаря и сама была не прочь отведать запретного плода, так что здесь имел место предварительный сговор.
Нарушитель священного таинства был изобличен (случайно, правда, но это не меняет сути дела) и привлечен к суду за «оскорбление святынь». Наиболее влиятельные сенаторы поддержали обвинение, хорошо зная о бесчинствах Клодия и решив в конце концов положить им конец. Но… В дело активно вмешались народные массы, которые традиционно поддерживают разбойников, воров, развратников, насильников и прочую нечисть, которая им гораздо ближе по духу, чем философы, ученые, поэты и т.д. Можно, конечно, сказать, что эти слова — клевета, но факты утверждают обратное, и какой-нибудь Робин Гуд или Стенька Разин гораздо популярнее в народе, чем Джордано Бруно или Ломоносов. И тут уж ничего не поделаешь…
Комментарии, пожалуй, излишни.
Итак, народ решительно выступил на защиту столь милого его большому сердцу Клодия, заставив призадуматься самых принципиальных обвинителей. Цезарь немедленно развелся с Помпеей. Его вызвали в суд как главного свидетеля обвинения, но он твердо заявил, противореча показаниям матери и сестры, что ему ничего не известно о прелюбодеянии. Когда же его спросили, почему же тогда он развелся с женой, Цезарь ответил: «Потому что мои близкие, как я полагаю, должны быть чисты не только от вины, но и от подозрений».
Эти слова впоследствии трансформировались в крылатую фразу: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений».
Клодий был оправдан, к стыду римского суда, так как большинство судей подало при голосовании таблички с надписью «NL» — «non licet» — «неясно» (т.е. «воздержался»), чтобы не гневить чернь и не бросать открытый вызов патрициям.
И напрасно: чернь невозможно удовлетворить уступками, разве что с их помощью разжечь новые притязания. И так без конца — проверено Историей.
А Цезарь в итоге получил почетную роль управителя Испании.
Красс, которому нужны были сила и энергия Цезаря для борьбы против Помпея, оплатил его долги, и Цезарь отбыл в Испанию. За одним из альпийских перевалов он произнес очередной афоризм, проезжая улицей какого-то захолустного городка: «Я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».
В Испании он развил бурную военную и административную деятельность, принесшую его легионерам весьма значительную прибыль, а ему — и прибыль, и громкую славу, и почетное звание императора.
По возвращении в Рим он избирается консулом и примиряет враждующих Красса и Помпея, создав союз, известный в Истории под названием Первого триумвирата. Чтобы еще более его сцементировать, Цезарь выдает за Помпея свою дочь Юлию. Сам же он женится на Кальпурнии, дочери Пизона, которого он провел в консулы на следующий год.
Это вызвало отрицательную реакцию его политических противников, в частности Катона Младшего и Цицерона, предупреждавших римлян об опасности таких союзов, но те оставались слепы и глухи ко всякой критике в адрес их кумира.
Единственное, что вызвало негативное удивление всех и каждого, — это избрание народным трибуном Публия Клодия, того самого, который осквернил брак Цезаря, а теперь ставшего его другом. Но никто не знал, что вся эта комедия разыгрывалась с единственной Целью погубить наиболее авторитетного противника Цезаря, Цицерона. И действительно, не прошло и пары месяцев, как по инициативе народного трибуна Клодия Цицерон был обвинен во всех возможных грехах и отправлен в изгнание.
Сулла отдал приказ о немедленном штурме Афин. Он сгорал от нетерпения, он жаждал как можно скорее ворваться в эту жемчужину Средиземноморья, растоптать призрак былого величия, а растоптав, еще выше вознести свое… и чтобы привели к нему на веревке тирана Аристиона. Такого же, как и он, Сулла, развратника и садиста, такого же властолюбца. Но не такого талантливого полководца, дипломата и уж совсем никакого, в противоположность ему, Сулле, отца нации…
Он начал с того, что ограбил все священные хранилища и вырубил все священные рощи вокруг Афин, даже знаменитую «Академию», где когда-то учил великий Платон (что ему до Платона?), а затем — ночной штурм, пламя пожаров, лязг оружия, крики умирающих… Он не просто взял город, не просто, по обычаям того времени, отдал его на разграбление своим воинам, он в буквальном смысле слова потопил Афины в крови. Крови было столько, что она, говорят, текла ручьями за городские ворота…
А дальше — целый ряд сражений с войском Митридата, где Сулла продемонстрировал действительно незаурядный талант военачальника и отчаянную храбрость воина.
И снова — кровопролитные битвы со своими согражданами, сомнительной ценности победы над ними, массовые казни и реки крови…
Такое понятие, как проскрипционный список до Суллы — «Список имущества, выставляемого на продажу за долги», а при Сулле — «Список лиц, подлежащих репрессиям», то есть ликвидации.
Став диктатором, Сулла составил проскрипционный список на 80 человек, затем, через день, — новый список, уже на 220, а утром следующего дня — еще столько же… и так далее…
ФАКТЫ:
«Он помещал в списки всякого, кто принял и укрыл в своем доме кого-либо из жертв, карая смертью человеколюбие и не щадя ни брата, ни сына, ни родителей, а всякому убившему опального он назначал награду в два таланта, платя за убийство, хотя бы раб убил своего господина или сын отца… Проскрипции свирепствовали не только в Риме, но и по всем городам Италии. От убийств не защищали ни храмы богов, ни очаг гостеприимства, ни отчий дом; мужья гибли в объятиях супруг, сыновья — в объятиях матерей. При этом павшие жертвой гнева и вражды были лишь каплей в море среди тех, кого казнили ради их богатства…»
Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»
В городе Пренесте Сулла сначала карал всех, кого находил достойным своей кары, поодиночке, осуществляя, так сказать, индивидуальный подход к делу, но вскоре это ему наскучило, и он приказал собрать в одно место двенадцать тысяч человек, чтобы сразу покончить с «враждебными элементами», как это делали, кстати, большевики в 1918—1921 годах (нашей эры). Странно, что портреты Суллы не несли на первомайских демонстрациях…
А тогда, в городе Пренесте, был случай действительно достойный страниц Истории. Когда согнали для казни двенадцать тысяч горожан, Сулла объявил, что милостиво дарует жизнь одному человеку, который оказал ему гостеприимство. Но этот человек (к сожалению, летописцы не удосужились сохранить для нас его славное имя) сказал, что не желает принимать такой подарок от палача своей родины и, смешавшись с толпой обреченных, разделил их судьбу…
Меня часто мучает вопрос: «Почему люди, обреченные на массовое заклание, не пытались избежать уготованной им участи, не пытались перебить своих палачей, которых в любом случае всегда было гораздо меньше, чем их жертв?»
Вот, к примеру, те двенадцать тысяч в Пренесте… Ну, сколько там могло быть палачей? Тысяча, две, три… А ведь тогда же не было огнестрельного оружия, так что палач с мечом мог отбиться не больше, чем от двух, трех людей, которым уже нечего было терять, а ведь энергия отчаяния удваивает, удесятеряет силы, однако… А когда во второй четверти XX века энкаведисты расстреливали в одночасье тысячи людей, неужели нельзя было, реализовав ту энергию отчаяния, перегрызть глотки и энкаведистам и их овчаркам? Наверное, нельзя. Видимо, вступало в силу нечто, парализующее волю даже бесспорно храброго человека, а среди массы — тем более.
КСТАТИ:
«А людей не будет. Будут массы, массы, массы…»
Николай Эрдман. «Самоубийца»
А Сулла, став диктатором, узаконил свой статус постановлением сената, причем срок диктаторских полномочий определялся весьма условно: «…пока Рим, вся римская держава, потрясенная междоусобными распрями, не укрепится». Поди определи, укрепилась она уже, или еще нет… То же самое, что определить, построен ли уже социализм в СССР, или же еще нет, и тогда чрезвычайные меры, сопутствующие этому строительству, будут и далее иметь место…
Так что Сулла чувствовал себя вполне уверенно, восседая в кресле диктатора, казня, милуя, раздаривая своим любовницам и любовникам конфискованные имения, верша чьи-то судьбы. Например, желая породниться со знаменитым полководцем Гнеем Помпеем Великим, Сулла убедил его развестись с женой и жениться на Эмилии, своей падчерице. То, что Эмилия замужем, да еще и с большим сроком беременности, вершителя судеб не волновало. Он насильно выдал ее за Помпея, в доме которого она вскоре умерла.
А вслед за нею умерла и жена Суллы, Цецилия Метелла.
В канун ее смерти жрецы посоветовали Сулле не подходить к больной и не осквернять свой дом присутствием мертвого тела. Следуя их советам, Сулла весьма оперативно развелся с Цецилией и приказал перенести ее, умирающую, в дом ее родственников. Похороны, правда, он устроил довольно пышные.
Через некоторое время он женится на Валерии, дочери Мессалы, одного из знатных римлян. Несмотря на то что она была женщиной ошеломительно красивой и способной удовлетворить с лихвой самые похотливые сексуальные фантазии, Сулла, тем не менее, продолжал свои связи с самыми грязными проститутками, с флейтистками и актерами, в том числе с мимом Метробием, его многолетним возлюбленным.
Но за все нужно платить, и страшная болезнь, долгие годы дремавшая в его измученном излишествами теле, дала о себе знать бурно и неумолимо. Сулла гнил изнутри, и оттуда из разлагавшихся заживо внутренностей, вылезали на поверхность тела вши, причем в таком количестве, что бороться с этим нашествием было практически невозможно.
Вскоре он скончался, оставив после себя недобрую память и двадцать два тома своих «Воспоминаний», посвященных победоносному восхождению к вершине власти.
Впрочем, смотря что понимать под словом «благополучие»…
Жизнь Суллы пришлась на период излета республики, и она, как никакая другая, подтвердила факт этого излета, продемонстрировав аморфность республиканского правления и действующую модель диктатуры, которая лишь подтверждает расхожее мнение о том, что хрен редьки не слаще.
На страницах Истории упомянуты и другие персонажи, но все они в том или ином качестве вращались вокруг некоего центра, имя которому — Сулла. Это и заклятый враг диктатора — полководец Квинт Серторий, и приверженец Суллы полководец Лукулл, который в 73 году до н.э. нанес сокрушительный удар Митридату, но более того известный своими роскошными пирами, и Гней Помпей Великий, окончательно разбивший войска Митридата и уничтоживший если не всех, то подавляющее большинство пиратов Средиземноморья, тот, которого даже недоброжелатели сравнивали с Александром Великим, и Марк Красс, обладавший несметными богатствами и неограниченным влиянием.
Но самым главным событием карьеры Красса можно считать победу над войсками восставших рабов под предводительством Спартака (умер в 71 г. до н.э.)
Фракиец Спартак ранее служил в римской армии, затем дезертировал, был пойман и отдан в гладиаторы. Среди его товарищей по несчастью, содержащихся в гладиаторской школе города Капуи, зреет план восстания против своих хозяев. Узнав о том, что их заговор фактически раскрыт, семьдесят восемь гладиаторов бегут из Капуи. По дороге им попадается несколько телег с гладиаторским оружием и доспехами, которые направлялись на игры в другой город. Беглецы захватывают это оружие и обосновываются на горе Везувий.
Они избирают Спартака своим командующим. Их маленькая армия постоянно пополняется, успешно отражая атаки римских отрядов, посылаемых на усмирение мятежников.
Через некоторое время Спартак во главе уже многотысячного войска движется на север, к Альпам, справедливо рассудив, что если целью восстания было обретение желанной свободы, то самый короткий путь к ней лежит через альпийские перевалы, за которыми — их родные земли.
Но не тут-то было. Войско Спартака категорически отказалось покидать пределы Италии, проигнорировав и уговоры, и угрозы своего предводителя. И ничего удивительного. Раб ведь жаждет не свободы, а мести. Ему хочется, во-первых, отомстить своему хозяину за сложившуюся ситуацию, а во-вторых, изменить эту ситуацию, повернуть ее на 180 градусов, став хозяином, а низложенного хозяина обратив в раба. Вот смысл всех народных революций и всех освободительных движений. Их лидерам никак не нужна свобода для всех, кто в ней нуждается, им нужно лишь оттолкнуть от корыта тех, кто из него лакает, чтобы занять их место.
Так и рабы из войска Спартака не поспешили, обретя свободу, в свои родные края, а остались, чтобы поменяться местами со своими прежними хозяевами, и свобода здесь ни при чем…
КСТАТИ:
«Рабы подобны тем животным, которые могут существовать лишь в низинах, ибо задыхаются на высоте: воздух свободы убивает их».
Никола-Себастьен де Шамфор
И они двинулись на юг, в сторону Рима.
Спартак, вместо того чтобы оставить это отребье, бросить его на произвол судьбы, вернее, на произвол их же низменных страстей, подчиняется обстоятельствам и возглавляет это безумное мероприятие.
Сенат, сбросив с себя оцепенение, наконец-то начал адекватно реагировать на реалии бытия. Против Спартака, как во время крупномасштабных войн, посылаются сразу два консула со всеми свободными легионами.
Спартак разбивает их наголову, и это, пожалуй, сыграло злую шутку с повстанцами, которые всерьез восприняли свои победы как свидетельство непреодолимой силы. Они продолжают свой бросок на юг.
Сенат объявляет чрезвычайное положение и назначает главнокомандующим Марка Красса, который немедленно выступает навстречу рабам во главе всех резервных вооруженных сил республики. Кроме того, сенат вызвал войска из Испании и с Балкан.
Красс посылает два легиона во главе с легатом Муммием в обход войск Спартака, запретив вступать в боевой контакт. Муммий, в нарушение приказа, идет в наступление, которое заканчивается разгромом и позорным бегством его легионов.
Красс вновь приводит эти легионы в боевую готовность, казнив при этом каждого десятого из бежавших, и, умело маневрируя, вынуждает Спартака принять открытый бой на равнине. Собственно, ради справедливости следует заметить, что вынудил Спартака принять этот бой вовсе не Красе, а безмозглый энтузиазм рабов, совершенно уверенных в своей непобедимости и практически не оставивших ему иного выбора.
Перед сражением Спартак убил своего коня, чтобы исключить для себя возможность спастись бегством. Он погиб с мечом в руке. Как и надлежит воину.
В этом сражении погибло множество рабов. Уцелевших добивали легионы Помпея, оставив шесть тысяч для распятия на крестах вдоль дороги из Капуи в Рим.
Вот как закончилась эта попытка последних стать первыми.
А Крассу сенат отказал в большом триумфе, удостоив лишь пешим триумфом, называемым овацией. Впрочем, и он был лишен какой-либо помпезности. Потому что победа над рабами ценилась невысоко…
КСТАТИ:
Когда Маркса спросили, что, на его взгляд, было бы, если бы не Красе победил Спартака, а наоборот, вождь-теоретик, не задумываясь, ответил: «Ничего особенного. Поменялись бы местами».
Вот и все. И нечему умиляться.
Пожалуй, еще один немаловажный штрих. Под началом Спартака пребывало много тысяч людей (одно время их число достигало 100 000), которые нуждались в элементарной пище, ну, хотя бы один раз в день, иначе они попросту не смогли бы воевать. Можно себе представить, что оставалось от цветущих краев после прохождения этой саранчи…
Это же в полной мере касается всех партизан, повстанцев, «народных мстителей» и им подобных, которым нужны пища и прочее обеспечение их существования. Согласно законам физического мира, ничто не возникает из ничего и не исчезает в никуда, так что и здесь тоже умиляться нечему…
КСТАТИ:
«Множество жертвенников требует множества жрецов, а множество жрецов требует множество жертв».
Пифагор
Восстание Спартака поставило жирную точку в конце эпизода римской Истории, называемого «Эра республики».
Собственно, ничего особенного: борьба за власть, вероломство, предательство, подлость, низость, разврат — и лишь несколько ярких вспышек ума, благородства, таланта…
Тит Лукреций Кар (99—55 гг. до н.э.) — выдающийся ученый и поэт, честь и слава Рима (и не только в эру республики), автор знаменитой поэмы «О природе вещей».
КСТАТИ:
«… Не ясно ли всякому, что природа наша требует лишь одного — чтобы тело не ощущало страданий и чтобы мы могли наслаждаться размышлениями и приятными ощущениями, не зная страха и тревог?»
Тит Лукреций Кар
А еще были поэт Гай Валерий Катулл (ок. 87 — ок. 54 гг. до н.э.), вдохновенный певец любви, комедиографы Афр Публий Теренций (195—159 гг. до н.э.) и Тит Марций Плавт (250—184 гг. до н.э.), а также такое открытие, как бетон, такие архитектурные детали, как арка и свод, не считая десяти водопроводов, снабжавших римлян ключевой водой.
Негусто, конечно, в сравнении с Грецией, но учитывая особенности происхождения и развития этой страны, нужно признать, что римская культура если и не достигла к середине I века до нашей эры сверкающих высот мирового уровня, то, по крайней мере, не была аутсайдером, как этого вполне можно было ожидать. Здесь, несомненно, сказалось позитивное влияние греков и этрусков. И нельзя забывать о такой значимой сфере культуры, как право, где Рим давно опередил многих и многих соревнующихся за лидерство в Древнем мире.
Принятые в 450 г. до н.э. законы XII таблиц стали фундаментом правовых отношений не только в Риме, но и во всей Европе, причем на все последующие времена.
Казалось бы, простые и однозначные понятия изложены в этих таблицах, но так это воспринимается сейчас, в XXI столетии, а тогда были открытиями, потрясением основ: опекунство и заклад, смертная казнь за клевету, право завещания личного имущества, право убивать ночных воров, т.е. лиц, совершавших незаконное проникновение в жилище, и т.д.
КСТАТИ:
«Хорошие законы порождены дурными нравами».
Корнелий Тацит
А римские законы были действительно хороши. Это потом на них стали влиять религиозные догмы, социалистические фантазии и прочие антиприродные факторы, имеющие целью разрушить естественное состояние вещей и их гармоническое соотношение, это все потом, а пока римское право было одним из величайших достижений человеческой цивилизации…
Особенно, если учитывать, что все эти достижения — капля в море совершенно бесполезных, бессмысленных деяний, море с красновато-кровавым оттенком и солоноватым вкусом то ли крови, то ли слез…
Завоевательные войны и треволнения республики привели к естественной мысли о необходимости твердой руки, управляющей движением общественной колесницы. У кого может быть рука тверже, чем у полководца, завоевателя, вершителя судеб? Практика показала, что легионеры воспринимают в качестве субъекта власти полководца, но никак не сенат и не консулов, а о трибунах и говорить нечего. Они повинуются только своему командиру и будут сражаться только с теми, на кого укажет его сильная рука.
Мало того, по существующему обычаю, легионы могли провозгласить своего любимого начальника императором, то есть кем-то вроде главного военачальника. Ну, а от «кем-то вроде» до чего-то вполне реального — один шаг…
И на арену Истории выходит один из самых ярких, самых незаурядных ее персонажей — Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н.э.). Следовало бы добавить: «…и самых неоднозначных…»
Великий полководец и беззастенчивый популист, образец несгибаемого мужества и… пассивный гомосексуалист, что, впрочем, не мешало ему быть покорителем огромного числа женщин, аскет и гурман, человек долга и прожигатель жизни…
Будучи родственником Гая Мария, он в юные годы вынужден был бежать из Рима, спасаясь от репрессий Суллы. Он долгое время скитался по Италии, а затем нашел приют у царя Вифинии Никомеда IV Филопатора. Как утверждают многие из его современников, он тогда стал «женой» этого доброго царя.
АРГУМЕНТЫ:
«Это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва: „…и все остальное, чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок…“ Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона-старшего, в которых Долабелла называет его „царской подстилкой“ и „царицыным разлучником“, а Курион — „злачным местом Никомеда“ и „вифинским блудилищем“… А Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотое ложе и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры. Мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: „Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!“
Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей»
Даже если все это — не ложь, то нет причин всплескивать руками; в те времена подобные приключения были в порядке вещей, так что как-то странно звучат слова Светония относительно «позора тяжкого и несмываемого»,
Так или иначе, но Цезарь, вернувшись в Рим после смерти Суллы, немедленно приступил к его покорению как в прямом, так и в переносном смысле, и делал это столь решительно, что разговоры о «голубых» приключениях едва ли могли привлечь чье-то внимание. Цезарь, как говорится, во мгновение ока завоевал всеобщую любовь простотой манер, обходительностью, блестящим красноречием и безоглядной щедростью, которая всегда сводит на нет любые обвинения в аморальности.
Среди хора восторженных голосов, славящих восходящую звезду римской политической элиты, звучал единственный, пожалуй, голос, призывающий немедленно остановить восхождение к вершинам власти могильщика римской демократии. Это был голос знаменитого оратора и философа Цицерона (106—43 гг. до н.э.), но его, как и вещую Кассандру, никто не хотел слушать…
Юлия Цезаря избирают военным трибуном.
Этот человек, несомненно, обладал тем таинственным свойством, которое принято называть харизмой или «фактором-Х», — свойством, дающим его обладателю возможность повелевать другими людьми, заражать их желанием повиноваться. И если это свойство подчас реализуется просто так, без всякой осознаваемой причины, то в случае Юлия Цезаря причин было более чем достаточно.
Он умел идти ва-банк, идти красиво, дерзко, эпатирующе, но этот эпатаж, вопреки сложившимся стереотипам, не вызывал негативных реакций усредненной массы, а напротив, она проникалась восхищением, переходящим в желание целовать следы…
КСТАТИ:
«Где есть масса людей, там сейчас же является вождь. Масса посредством вождя страхует свои тщетные надежды, а вождь извлекает из массы необходимое»
Андрей Платонов. «Чевенгур»
И он извлекал. У римлян не было принято произносить речи при погребении молодых женщин, и Цезарь первым нарушил это правило, когда умерла его жена Корнелия. Народ по достоинству оценил этот шаг, восславив доброту, благородство и гражданское мужество безутешного вдовца.
А он получал все новые и новые должности и не жалел денег на театры, народные увеселения и подарки. Во время одного праздника он выставил триста двадцать пар гладиаторов, заплатив за это целое состояние, что было по достоинству оценено народом.
Ободренный этой оценкой, Цезарь идет на довольно рискованный шаг: он выставляет на Капитолии статуи Гая Мария и богинь Победы, несущих добытые им трофеи. И это при строгом запрете властей даже упоминать имя Гая Мария, при отказе реабилитировать его сторонников, которые продолжали именоваться врагами государства!
И это тоже оценил народ, избравши Юлия Цезаря верховным жрецом государства.
Его репутация грозила быть серьезно подмоченной практически всего лишь один раз, когда был раскрыт антигосударственный заговор Катилины и в сенате решались судьбы заговорщиков. Цезарь избавил их от смертной казни, чем вызвал серьезные подозрения в его причастности к заговору, а Цицерон открыто обвинил его в этом, и если бы не вмешательство народа, пришедшего защищать своего любимца, карьера, а возможно, и жизнь Цезаря на этом и завершились бы.
Испуганный народной активностью сенат принимает спешное решение учредить ежемесячные хлебные раздачи для бедняков, что также, хоть и косвенно, но связалось с именем Цезаря.
К тому времени он был женат на Помпее, внучке Суллы. Брак этот продлился недолго по причине громкого скандала, связанного с тем, что в дом Цезаря во время женского священного таинства проник переодетый весталкой некий Публий Клодий, юный развратник, видимо, испытывавший дискомфорт от того, что в его «коллекции» недостает жены Цезаря. Есть серьезные основания полагать, что жена Цезаря и сама была не прочь отведать запретного плода, так что здесь имел место предварительный сговор.
Нарушитель священного таинства был изобличен (случайно, правда, но это не меняет сути дела) и привлечен к суду за «оскорбление святынь». Наиболее влиятельные сенаторы поддержали обвинение, хорошо зная о бесчинствах Клодия и решив в конце концов положить им конец. Но… В дело активно вмешались народные массы, которые традиционно поддерживают разбойников, воров, развратников, насильников и прочую нечисть, которая им гораздо ближе по духу, чем философы, ученые, поэты и т.д. Можно, конечно, сказать, что эти слова — клевета, но факты утверждают обратное, и какой-нибудь Робин Гуд или Стенька Разин гораздо популярнее в народе, чем Джордано Бруно или Ломоносов. И тут уж ничего не поделаешь…
КСТАТИ:
«Предосудительно — давать определения неизученным вещам; низко думать чужим умом; раболепно и недостойно человеческой свободы покоряться; бессмысленно — соглашаться с мнением толпы, как будто количество мудрецов должно превосходить, или равняться, или хотя бы приближаться к бесконечному количеству глупцов».
Джордано Бруно
Комментарии, пожалуй, излишни.
Итак, народ решительно выступил на защиту столь милого его большому сердцу Клодия, заставив призадуматься самых принципиальных обвинителей. Цезарь немедленно развелся с Помпеей. Его вызвали в суд как главного свидетеля обвинения, но он твердо заявил, противореча показаниям матери и сестры, что ему ничего не известно о прелюбодеянии. Когда же его спросили, почему же тогда он развелся с женой, Цезарь ответил: «Потому что мои близкие, как я полагаю, должны быть чисты не только от вины, но и от подозрений».
Эти слова впоследствии трансформировались в крылатую фразу: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений».
Клодий был оправдан, к стыду римского суда, так как большинство судей подало при голосовании таблички с надписью «NL» — «non licet» — «неясно» (т.е. «воздержался»), чтобы не гневить чернь и не бросать открытый вызов патрициям.
И напрасно: чернь невозможно удовлетворить уступками, разве что с их помощью разжечь новые притязания. И так без конца — проверено Историей.
А Цезарь в итоге получил почетную роль управителя Испании.
Красс, которому нужны были сила и энергия Цезаря для борьбы против Помпея, оплатил его долги, и Цезарь отбыл в Испанию. За одним из альпийских перевалов он произнес очередной афоризм, проезжая улицей какого-то захолустного городка: «Я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».
В Испании он развил бурную военную и административную деятельность, принесшую его легионерам весьма значительную прибыль, а ему — и прибыль, и громкую славу, и почетное звание императора.
По возвращении в Рим он избирается консулом и примиряет враждующих Красса и Помпея, создав союз, известный в Истории под названием Первого триумвирата. Чтобы еще более его сцементировать, Цезарь выдает за Помпея свою дочь Юлию. Сам же он женится на Кальпурнии, дочери Пизона, которого он провел в консулы на следующий год.
Это вызвало отрицательную реакцию его политических противников, в частности Катона Младшего и Цицерона, предупреждавших римлян об опасности таких союзов, но те оставались слепы и глухи ко всякой критике в адрес их кумира.
Единственное, что вызвало негативное удивление всех и каждого, — это избрание народным трибуном Публия Клодия, того самого, который осквернил брак Цезаря, а теперь ставшего его другом. Но никто не знал, что вся эта комедия разыгрывалась с единственной Целью погубить наиболее авторитетного противника Цезаря, Цицерона. И действительно, не прошло и пары месяцев, как по инициативе народного трибуна Клодия Цицерон был обвинен во всех возможных грехах и отправлен в изгнание.