Страница:
Как и в ряде других случаев, напрашивается жестокая, но справедливая мысль: если все обстояло так гнусно, то почему бы тогда мыслящим людям не объединиться, не взять в руки оружие и не перебить всю эту сволочь? Кажется, чего бы проще? Ан нет. История, к сожалению, утверждает со всей уверенностью, что никогда, ни в какие времена нормально мыслящие люди не могли объединиться для позитивного преображения бытия. А вот всякая мразь — сколько угодно! Видимо, нормальных людей Бог создает эксклюзивно, а тех — серийно, вот почему они с такой легкостью сбиваются в стаи. Иначе — и воспоминания бы не осталось о «хозяевах жизни» в сутанах образца XI века или в кожанках образца 1917 года. Всех их роднит ненависть к законам Природы и желание публично попрать их, при этом заставив миллионы людей истошно выкрикивать, что белое — это черное, а дважды два — пять…
В одном невозможно отказать средневековой Церкви — в хорошо просчитанной логике. Понимая, что перегревать паровой котел очень опасно, церковники проявили трогательную заботу об аварийном клапане, призванном предохранить этот котел от взрыва. Таким клапаном была проституция.
Проститутки считались какими-то полулюдьми, поэтому сексуальные контакты с ними не классифицировались как прелюбодеяние, так что Церковь смотрела на этот социальный институт достаточно снисходительно, если не сказать — заинтересованно.
Средние века характеризуются бурным ростом борделей — в Западной Европе. На мусульманском Востоке сексуальным обслуживанием занимались, в основном, гетеры в режиме свободного промысла, а вот на Западе эта сфера была представлена преимущественно бордельными проститутками.
Даже совсем небольшие по численности населения города Европы обязательно имели один-два борделя, причем с постоянной занятостью персонала. В больших же городах, таких как Париж, Страсбург, Неаполь или Гамбург, — существовали целые бордельные улицы или кварталы.
Проституция была признанным средством защиты от худшего зла — от супружеских измен и от развращения девушек из приличных семейств.
Публичные дома, в основном, находились в ведении городских властей. Ими управляли муниципальные служащие или арендаторы, представившие властям свидетельства своей благонамеренности. Частные бордели были крайне редки, и к ним относились так же предубежденно и сурово, как у нас в начале 90-х годов XX века к частным предпринимателям. Вольных проституток также всячески старались изжить, как пережиток языческого прошлого.
Бордельные проститутки были частью городского имущества и источником весьма значительного дохода, поэтому каждый город не только заботился об этих курицах, несущих золотые яйца, но и строго следил за тем, чтобы их половые органы использовались только по назначению, а это означало, что бескорыстные любовные связи проституток категорически запрещались — и в случаях выявления таковых виновные преследовались по всей строгости закона. Известен инцидент с некоей Гретой, проституткой из Аугсбурга, которая позволила себе неформальную связь с одним молодым человеком. За это, как гласит хроника 1344 года, она была изгнана из города сроком на 10 лет без права приближаться к городским стенам ближе, чем на 5 миль. В противном случае городские власти грозились выколоть ей глаза.
Однако, несмотря на все запреты, пытки и казни, существовала и нелегальная проституция в трактирах, банях, в цирюльнях, на мельницах и вообще в любых подходящих местах, а такие места никогда не были в дефиците…
В раннем Средневековье было принято устраивать ярмарки неподалеку от монастырей и церквей во время религиозных праздников. Ну, а какой праздник мог обойтись без проституток? И тут уж ничего не поделаешь…
Один хронист-монах оставил потомкам такую скорбную запись: «Многие христиане, как мужчины, так и женщины, только затем являются на празднества в память мучеников, чтобы заниматься развратом, сходясь в какой-нибудь гробнице или другом укромном уголке».
Праздники в честь мучеников обычно привлекали многие тысячи паломников, ну а паломникам, естественно, ничто человеческое не чуждо, так что спрос на женское тело едва ли не превышал предложения. На мужское тело тоже существовал покупательский спрос, но апогей его наступил немного позднее…
Проститутка была необходимым компонентом любого народного праздника. Например, Иванов день в Вене сопровождался зажжением огромных костров на площадях и танцами полуголых проституток, которым городские власти жаловали щедрое угощение.
В Вене и других городах часто устраивались бега проституток. Главным призом таких состязаний был большой кусок ярко-красного бархата, который доставался той жрице любви, которая добегала до него первой. Результат был зримым, однозначным, не то что на современных конкурсах «Мисс Васюки», где самая красивая и обаятельная преемница средневековых Венер будет признана таковой лишь в том случае, если спонсоры и устроители конкурса позволят членам жюри вынести именно такой вердикт.
Без проституток не обходился ни один рыцарский турнир. Иногда они вручались победителям в виде почетной награды. Они сопровождали в поездках знатных людей, как это было, например, в 1298 году, когда король Альбрехт нанес деловой визит городу Страсбургу в сопровождении восьми сотен проституток. Они служили неизменным эскортом паломникам и солдатам, странствующим рыцарям и королям — всем, кто не желал отказываться от радостей жизни во имя некрофилических догм.
В 744 году архиепископ Милана написал письмо архиепископу Кентерберийскому. В этом письме почтенный прелат предложил обратиться в синод с совместной инициативой относительно запрещения женщинам, в том числе и монахиням, паломничества в Рим, потому что, как правило, эти паломничества завершаются в публичных домах, где невесты Христовы и почтенные матери семейств с удовольствием остаются навсегда, по «наущению дьявола превратившись во взбесившихся кобылиц».
А, может быть, они просто-напросто обретали себя? В связи с этим вспоминаются слова Шекспира:
Возвращаясь к особым приметам раннего Средневековья, нельзя не упомянуть еще раз о ведьмомании, которая не только приводила к гибели ни в чем не повинных людей, но и ограничивала, извращала знания человечества об окружающем мире, который пронизан энергиями и существует лишь вследствие их взаимодействия. Отвергнув этот принцип мироздания и жестоко преследуя носителей как самого этого принципа, так и связанной с ним системы знаний, христианство тем самым отбросило на много веков назад позитивное развитие Европы, роль которой в процессе становления цивилизации едва ли возможно переоценить.
Казалось бы, кому мешали седобородые волхвы и кудесники Киевской Руси? Значит, мешали, как всегда мешало продуктивное и мыслящее меньшинство зашоренному, закомплексованному, но очень сильному своим нерассуждающим единством большинству…
Вышеупомянутые «бедные» — это, конечно же, те самые «нищие духом», о которых с такой теплотой упоминают авторы Евангелий…
Еще одна особая примета того времени — тема человека в изобразительном искусстве. У мусульман она вообще отсутствовала ввиду запрета на такие богопротивные изображения, а вот христиане позволяли (гран мерси!) изображать простых смертных, но непременно лишенных каких бы то ни было половых признаков.
Любопытно, что в изобразительном искусстве Средневековья присутствует даже откровенная нагота, и не только в произведениях светского характера, но и в иллюстрациях к Библии. Но это была нагота совершенно иного свойства, чем, скажем, в греческой вазописи или в римской скульптуре. В средневековом изобразительном искусстве нагота напрочь лишена эротического эффекта!
Этот эффект возникает лишь тогда, когда обнаженная натура является объектом наблюдения, причем ясно осознавая это. Она может наблюдать сама себя в зеркале, ее может наблюдать кто-то, находящийся в рамках картины или за их пределами, но нагота объекта наблюдения непременно вызывает интерес наблюдателя, и этот интерес передается зрителю.
У средневековых художников наблюдатель отсутствует, как отсутствует и интерес к обнаженному телу — объекту сексуального притяжения. У них обнаженный человек — это просто человек без одежды, лишенный сексуальной энергетики, совсем как Адам и Ева до грехопадения.
Эта идеализированная асексуальность была одним полюсом средневековой культуры, а другим полюсом был изощренный разврат в самых низменных его проявлениях.
Естественно, оба эти полюса чужды Природе, но полезны тотальной власти, которой всегда были милы люди зашоренные, внутренне несвободные и весьма довольные ощущением своей несвободы, повторяющие при этом с бездумной улыбкой: «Всякая власть — от Бога».
Весьма вероятно. Только вот неясно: от какого из них?
Побежденные и легендарные
Почему-то принято считать, что если в хрониках названа точная дата и место свершения какого-либо события, то это событие подлинное, так называемое — историческое. Как будто нельзя сфальсифицировать сообщение о нем, внаглую выдав эту фальсификацию за копию таинственным образом исчезнувшего документа, о котором, кстати, упоминается в других источниках (разумеется, тоже сляпанных холодными профессионалами)…
Тем более, что спрос на такие подделки никогда не иссякает: кому-то очень хочется с полным правом на то именоваться потомком Рюрика, кому-то желательно найти свои арийские корни, кому-то необходимо «доказать» исконное право его страны на земли, которые признает спорными лишь человек, впервые в жизни увидевший глобус… Впрочем, таких людей не столь уж мало. Короче говоря, исторических поделок и подделок хоть отбавляй, и на фоне всего этого недостойного «творчества» легенды той или иной эпохи выглядят несравненно более правдивыми, чем документы, основное достоинство которых заключается в подробностях, легко фабрикуемых борзописцами.
Итак, легенды о людях Средневековья, легенды, которые зачастую гораздо правдивее фактов…
В английском Корнуолле туристам охотно показывают каменную колонну, на которой виднеется полустертая надпись: «Здесь спит Тристан, сын Квонимора». Да, это тот самый Тристан, который известен многим как герой эпических поэм и знаменитой оперы Вагнера, тот самый Тристан, который, согласно легенде, потерял голову от любви к Изольде, ирландской принцессе, когда он сопровождал ее как невесту своего родственника, короля Марка, на церемонию их бракосочетания.
В ходе довольно длительного совместного путешествия молодые люди героически борются с нахлынувшим на них всесильным чувством любви, пытаясь урезонить себя соображениями верности сеньору, данному слову, традициям, родственным связям, но все напрасно, и они обретают счастье в объятиях друг друга…
А потом, конечно, погибают, потому что моральные стереотипы общества всегда жаждут крови тех, кто взял на себя смелость наплевать на них столь дерзко и откровенно. Последнее, пожалуй, наиболее непереносимо для хранителей этих стереотипов — людей серийного производства, которые чувствуют себя очень неуютно при любом наблюдаемом ими отклонении от привычного, знакомого, нормированного.
Тристан и Изольда бросили вызов не только догмам господствующей морали, но и такому древнему и, казалось бы, не подлежащему обсуждению понятию как кровно-родственные связи, а это уже посерьезней, чем роман вассала с невестой своего сеньора…
И там же, в этом всегда загадочном Корнуолле, по преданию, родился знаменитый и легендарный король Артур — одна из самых, пожалуй, ярких фигур Истории независимо от того, идентифицировали ли его архивные и археологические функционеры с каким-то невесть кем составленным документом.
Если обывателю показать телевизионную программку с анонсом, предположим, историко-приключенческого сериала под названием «Король Артур» и спросить, какие ассоциации вызывают у него эти два слова, он, скорее всего, ответит: «Ну, как же… король Артур… рыцари Круглого Стола… да, вот еще… его супруга, кажется… Гвиневера (Геневера, Джунивьера)… влюбилась в друга короля, рыцаря Ланселота… ну и… любовный треугольник… Кто-нибудь более осведомленный (начитанный) добавил бы несколько слов о сыне короля, случайно зачатом с родной сестрой в дни беспутной молодости, а затем внезапно возникшем через много лет на жизненном пути Артура…
И снова возникает тема порочности кровно-родственных связей, когда Артур, увидев своего случайного отпрыска, вдруг проникается отцовскими чувствами, которые нейтрализуют присущие этому легендарному монарху благоразумие, здравый смысл и даже инстинкт самосохранения, без которого любой смельчак превращается в обезумевшую скотину… Что тут говорить? Эта история лишний раз подтверждает крамольную мысль о том, что сын — это отнюдь не почетное звание, не профессия и не гарант хотя бы позитивного отношения к родителям. Сын короля Артура, сэр Мордред, проявляет себя редким негодяем, посягающим и на все достижения своего отца по объединению английских земель в единое государство, и на его титул, и на его жизнь. Эта жестокая мразь разжигает кровавую междоусобную войну, которая приводит к гибели славного короля Артура. Он вполне сознательно становится причиной неисчислимых бедствий, так что смерть этого исчадия ада не приносят желаемого удовлетворения воспринимающей стороне.
Есть злодеи такого уровня, такого накала античеловечности, что простое уничтожение их воспринимается с определенным разочарованием, потому что мера наказания явно неадекватна совершенным преступлениям. Действительно, если некто повинен в умышленном убийстве человека, не совершившего против него никаких негативных действий, то этот «некто» должен быть казнен, и такой финал данной история воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но представим себе, что этот «некто» убил 20, 200, 2000 человек, что он взорвал торговый центр в Нью-Йорке, многоквартирный жилой дом в Москве или предпринял газовую атаку на пассажиров метро в Токио, тогда, в таком случае, как его наказать? Казнить, как и первого? Да нет. Пусть что угодно подумают обо мне те, кому, возможно, доведется прочесть эти строки, но я считаю совершенно справедливыми и правомерными действия наших предков, которые варили таких злодеев живьем в кипящем масле, заливали им в глотки расплавленный свинец или четвертовали на городских площадях. Такое возмездие за причиненное зло вызывает ощущение адекватности, что весьма и весьма ценно для нравственного здоровья общества. Нечто подобное есть у Ницше, и это избавляет меня от малейших сомнений по данному поводу.
Между прочим, еще один виновник несчастий благородного короля Артура — сэр Гавейн, чьими стараниями началась война между войсками короля и рыцаря Ланселота, война, которая ослабила государство и дала реальную возможность негодяю Мордреду поднять мятеж против отца. А это сэр Гавейн — родной племянник Артура. Так вот…
Право слово, я не приверженец Адольфа Гитлера, но одна из его фраз меня искренне восхищает. Это фраза: «Родственники — не люди», фраза, не придуманная Гитлером, а лишь к месту процитированная, пожалуй, но иногда удачная цитата имеет решающее значение. А то, что родственники — не люди, подтверждено всей Историей, начиная с очень поучительного эпизода, в котором участвуют братья Авель и Каин.
Так или иначе, но в Истории, в памяти человечества, остались король Артур, его неоднозначная красавица-жена, его славные рыцари, его героические победы — и не имеет никакого значения, он ли покоится в могиле, что обнаружена была в Гластонберри и над которой был водружен каменный крест с надписью: «Здесь отдыхает от забот славный король Артур…»
И славен он независимо от политической конъюнктуры или столь же преходящей моды на популярные образы, как это было с Карлом Великим в 1938 году в гитлеровской Германии и примерно в то же историческое время с Иваном Грозным в СССР, когда эти образы вдруг стали необычайно популярными, а совсем еще недавно они же преподносились обывателю не иначе как полоумные самодержцы, истребители народных масс и т.п.
Легендарный, и в то же время совершенно реальный князь Игорь Святославич, герой жемчужины древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве». Это, бесспорно, шедевр средневековой литературы, отражающий куда более социально значимые проблемы, чем, скажем, легенды о Тристане или о Нибелунгах. Здесь уже речь идет не о трагедии любовников, бросающих вызов обществу и не о внутриклановых разборках, а о борьбе с внешним врагом, о защите родины, что соответствует идее поиска коллективной идентичности, невозможной, пожалуй, без противопоставления НАС — благородных, честных, защищающих самые светлые идеалы, какие только возможны в этом жестоком мире, и ИХ — агрессивных, жестоких, алчных, представляющих собой неизбывную угрозу для своих мирных соседей, то есть, для НАС. Следовательно, как говорится, сам Бог велел собрать войско и нанести превентивный удар по этим мерзавцам…
И, вот, по свидетельству неизвестного автора «Слова о полку Игореве», северские князья во главе с Игорем Святославичем выступают в поход против половцев (1185 г.) «Слово» потрясает своими поэтическими достоинствами, которые настолько значительны, что надежно заслоняют неприглядность ситуации, когда защитники родной земли вместо того, чтобы радеть о ее благе, опустошают ее кровавыми междоусобицами. Доблесть без позитивной цели крайне порочна, и эта простая мысль находит в «Слове» однозначное подтверждение.
Поход заканчивается неудачей, князю Игорю удается бежать из плена, но не в этом дело. Право слово, земле русской было и есть чем гордиться, и это поважнее военных походов, которыми вообще не стоит гордиться никакой стране и ни в какие времена. Так что «Слово о полку Игореве» гораздо ценнее и полка, и Игоря, и того бесславного похода.
Это произведение было положено в основу классической оперы Бородина «Князь Игорь». Вот чем стоит гордиться, а вовсе не военными авантюрами или мячами в воротах футбольного противника с последующим мордобоем фанов и уличными беспорядками…
Процесс поиска коллективной идентичности включает в себя трансформацию исторических персонажей в национальных героев, в символы самоотверженности и патриотизма, в лидеров, возглавляющих процесс конфронтации с соседями или с чужеземными захватчиками, в некий эталон поведения, отвечающего нормам господствующей морали.
Одним из таких персонажей можно назвать испанского рыцаря Родриго Диаса де Бивара, прозванного Сидом (арабы называли его Эль Сидом). Как реальный исторический персонаж он был доблестным вождем, то и дело сражавшимся то на стороне мавров, оккупировавших Испанию, то против них. Этакая мятущаяся личность, которой, если по большому счету, было не так уж важно, за кого именно воевать.
Однако через сто лет после смерти этот человек был востребован уже в качестве национального героя, активного деятеля так называемой реконкисты (национально-освободительной войны испанцев против сарацин на Пиренейском полуострове). О его подвигах повествовал такой памятник испанского героического эпоса, как «Песнь о моем Сиде», где он уже предстает как верный вассал короля Альфонса VI и пылкий патриот христианской Испании.
Нужно отметить, что главный герой той поры — рыцарь, и никто другой. Это потом в этом качестве на арену Истории выйдут торгаши, ростовщики и их наемники, а пока что золото имеет значение всего лишь одного из средств достижения тех или иных значимых целей. Меч в ту пору был гораздо предпочтительнее…
Однако пройдет совсем немного времени, и злато заставит булат служить ему, поначалу даже не подозревая об этом, затем — сокрушаясь, как это можно было так влипнуть, а совсем немного погодя — вполне сознательно…
Кризис жанра
Примерно к середине XI века произошел довольно ощутимый перелом в европейском коллективном сознании, перелом, который не мог не повлиять на коллективное бытие.
Тогда в Европе завершался процесс образования государств, создавалось какое-то подобие консолидированной защиты от внешних, неевропейских врагов, от нехристей иными словами. Формировалось понятие европейской общности.
Формировалась и система европейских ценностей, в которой не последнее место занимала идеология рыцарского сословия, призванного стать нравственным стержнем общества, эталоном духовности, носителем именно тех качеств, характеризующих человека, который, цитируя Сократа, «ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть», как это присуще большинству людей иных слоев общественной пирамиды.
Разумеется, это был некий идеал, зачастую всего лишь задекларированный, далекий от реалий бытия, но все же идеал, норма, ценность которой едва ли кто-нибудь осмелился бы оспаривать, по крайней мере, публично.
Понятно, что этим идеалом часто прикрывались, что его не менее часто извращали в угоду низменным страстям, что едко спрашивали у его верных носителей: «Если ты такой благородный, то почему же ты такой бедный?» Думается, все-таки, что такие вопросы, если и имели место, то произносились вслух крайне редко, потому что любой, самый бедный рыцарь занимал положение неизмеримо более высокое, чем самый богатый торговец.
Но вот приходит время, когда торговец, дождавшись того, что рыцарь отвоевал для него место под солнцем и прочие благоприятные условия, решает взять реванш за свое второсортное (вернее, третьесортное, так как торговцы составляли так называемое «третье сословие») положение в обществе и утвердить приоритет злата в его извечном споре с булатом. Сделать это было очень непросто, потому что господствующая идеология отвергала саму вероятность такого приоритета, так что перед реваншистом стояла задача ненавязчиво, этакой тихой сапой внедрить в общественное сознание те ценности, которые оно категорически отвергало как недостойные, низменные, плебейские, мужицкие и т.п.
И внедрить эту «величайшую подлость» в общественное сознание, сделать ее из порока добродетелью взялась очень даже златолюбивая сила, называемая духовенством.
Если учесть, из каких слоев населения оно рекрутировалось, какими ценностями руководствовалось и к каким целям стремилось, то не стоит удивляться тому, что именно духовенство и стало тем шприцем, посредством которого в относительно здоровую кровь был введен наркотик так недавно презираемых ценностей третьего сословия.
Нельзя ставить знак равенства между такими понятиями, как «Бог» и «религия» и уж тем более — между религией и Церковью. Они не более равнозначны, чем «отечество» и «государство» или «любовь» и «брак».
Господь — в высшем понимании этого слова — едва ли нуждается в слабо напоминающих космические корабли офисах, где служат чванливые клерки — одни бородатые, другие гладко выбритые, третьи обрезанные, но все одинаково настойчиво претендующие на доходные места посредников…
А тогда, в XI веке, духовенство необычайно талантливо сыграло свою роль, обрядив плебейскую алчность в плащ благородного защитника христианских ценностей.
КСТАТИ:
«Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре».
Джордж Оруэлл. «1984»
В одном невозможно отказать средневековой Церкви — в хорошо просчитанной логике. Понимая, что перегревать паровой котел очень опасно, церковники проявили трогательную заботу об аварийном клапане, призванном предохранить этот котел от взрыва. Таким клапаном была проституция.
Проститутки считались какими-то полулюдьми, поэтому сексуальные контакты с ними не классифицировались как прелюбодеяние, так что Церковь смотрела на этот социальный институт достаточно снисходительно, если не сказать — заинтересованно.
Средние века характеризуются бурным ростом борделей — в Западной Европе. На мусульманском Востоке сексуальным обслуживанием занимались, в основном, гетеры в режиме свободного промысла, а вот на Западе эта сфера была представлена преимущественно бордельными проститутками.
Даже совсем небольшие по численности населения города Европы обязательно имели один-два борделя, причем с постоянной занятостью персонала. В больших же городах, таких как Париж, Страсбург, Неаполь или Гамбург, — существовали целые бордельные улицы или кварталы.
Проституция была признанным средством защиты от худшего зла — от супружеских измен и от развращения девушек из приличных семейств.
Публичные дома, в основном, находились в ведении городских властей. Ими управляли муниципальные служащие или арендаторы, представившие властям свидетельства своей благонамеренности. Частные бордели были крайне редки, и к ним относились так же предубежденно и сурово, как у нас в начале 90-х годов XX века к частным предпринимателям. Вольных проституток также всячески старались изжить, как пережиток языческого прошлого.
Бордельные проститутки были частью городского имущества и источником весьма значительного дохода, поэтому каждый город не только заботился об этих курицах, несущих золотые яйца, но и строго следил за тем, чтобы их половые органы использовались только по назначению, а это означало, что бескорыстные любовные связи проституток категорически запрещались — и в случаях выявления таковых виновные преследовались по всей строгости закона. Известен инцидент с некоей Гретой, проституткой из Аугсбурга, которая позволила себе неформальную связь с одним молодым человеком. За это, как гласит хроника 1344 года, она была изгнана из города сроком на 10 лет без права приближаться к городским стенам ближе, чем на 5 миль. В противном случае городские власти грозились выколоть ей глаза.
Однако, несмотря на все запреты, пытки и казни, существовала и нелегальная проституция в трактирах, банях, в цирюльнях, на мельницах и вообще в любых подходящих местах, а такие места никогда не были в дефиците…
В раннем Средневековье было принято устраивать ярмарки неподалеку от монастырей и церквей во время религиозных праздников. Ну, а какой праздник мог обойтись без проституток? И тут уж ничего не поделаешь…
Один хронист-монах оставил потомкам такую скорбную запись: «Многие христиане, как мужчины, так и женщины, только затем являются на празднества в память мучеников, чтобы заниматься развратом, сходясь в какой-нибудь гробнице или другом укромном уголке».
Праздники в честь мучеников обычно привлекали многие тысячи паломников, ну а паломникам, естественно, ничто человеческое не чуждо, так что спрос на женское тело едва ли не превышал предложения. На мужское тело тоже существовал покупательский спрос, но апогей его наступил немного позднее…
Проститутка была необходимым компонентом любого народного праздника. Например, Иванов день в Вене сопровождался зажжением огромных костров на площадях и танцами полуголых проституток, которым городские власти жаловали щедрое угощение.
В Вене и других городах часто устраивались бега проституток. Главным призом таких состязаний был большой кусок ярко-красного бархата, который доставался той жрице любви, которая добегала до него первой. Результат был зримым, однозначным, не то что на современных конкурсах «Мисс Васюки», где самая красивая и обаятельная преемница средневековых Венер будет признана таковой лишь в том случае, если спонсоры и устроители конкурса позволят членам жюри вынести именно такой вердикт.
Без проституток не обходился ни один рыцарский турнир. Иногда они вручались победителям в виде почетной награды. Они сопровождали в поездках знатных людей, как это было, например, в 1298 году, когда король Альбрехт нанес деловой визит городу Страсбургу в сопровождении восьми сотен проституток. Они служили неизменным эскортом паломникам и солдатам, странствующим рыцарям и королям — всем, кто не желал отказываться от радостей жизни во имя некрофилических догм.
В 744 году архиепископ Милана написал письмо архиепископу Кентерберийскому. В этом письме почтенный прелат предложил обратиться в синод с совместной инициативой относительно запрещения женщинам, в том числе и монахиням, паломничества в Рим, потому что, как правило, эти паломничества завершаются в публичных домах, где невесты Христовы и почтенные матери семейств с удовольствием остаются навсегда, по «наущению дьявола превратившись во взбесившихся кобылиц».
А, может быть, они просто-напросто обретали себя? В связи с этим вспоминаются слова Шекспира:
Не знаю, в какой мере это соответствовало истине во времена Шекспира, но в наше — бесспорно.
Вот дама. Взглянешь — добродетель, лед,
Сказать двусмысленности не позволит,
А в чувственных страстях своих буйна,
Как самка соболя или кобыла.
И так все женщины наперечет…
Возвращаясь к особым приметам раннего Средневековья, нельзя не упомянуть еще раз о ведьмомании, которая не только приводила к гибели ни в чем не повинных людей, но и ограничивала, извращала знания человечества об окружающем мире, который пронизан энергиями и существует лишь вследствие их взаимодействия. Отвергнув этот принцип мироздания и жестоко преследуя носителей как самого этого принципа, так и связанной с ним системы знаний, христианство тем самым отбросило на много веков назад позитивное развитие Европы, роль которой в процессе становления цивилизации едва ли возможно переоценить.
Казалось бы, кому мешали седобородые волхвы и кудесники Киевской Руси? Значит, мешали, как всегда мешало продуктивное и мыслящее меньшинство зашоренному, закомплексованному, но очень сильному своим нерассуждающим единством большинству…
КСТАТИ:
«И я подумал: лучше мудрость, чем храбрость, но мудрого бедные презирают и не слушают его речей».
Соломон Мудрый
Вышеупомянутые «бедные» — это, конечно же, те самые «нищие духом», о которых с такой теплотой упоминают авторы Евангелий…
Еще одна особая примета того времени — тема человека в изобразительном искусстве. У мусульман она вообще отсутствовала ввиду запрета на такие богопротивные изображения, а вот христиане позволяли (гран мерси!) изображать простых смертных, но непременно лишенных каких бы то ни было половых признаков.
Любопытно, что в изобразительном искусстве Средневековья присутствует даже откровенная нагота, и не только в произведениях светского характера, но и в иллюстрациях к Библии. Но это была нагота совершенно иного свойства, чем, скажем, в греческой вазописи или в римской скульптуре. В средневековом изобразительном искусстве нагота напрочь лишена эротического эффекта!
Этот эффект возникает лишь тогда, когда обнаженная натура является объектом наблюдения, причем ясно осознавая это. Она может наблюдать сама себя в зеркале, ее может наблюдать кто-то, находящийся в рамках картины или за их пределами, но нагота объекта наблюдения непременно вызывает интерес наблюдателя, и этот интерес передается зрителю.
У средневековых художников наблюдатель отсутствует, как отсутствует и интерес к обнаженному телу — объекту сексуального притяжения. У них обнаженный человек — это просто человек без одежды, лишенный сексуальной энергетики, совсем как Адам и Ева до грехопадения.
Эта идеализированная асексуальность была одним полюсом средневековой культуры, а другим полюсом был изощренный разврат в самых низменных его проявлениях.
Естественно, оба эти полюса чужды Природе, но полезны тотальной власти, которой всегда были милы люди зашоренные, внутренне несвободные и весьма довольные ощущением своей несвободы, повторяющие при этом с бездумной улыбкой: «Всякая власть — от Бога».
Весьма вероятно. Только вот неясно: от какого из них?
Побежденные и легендарные
Почему-то принято считать, что если в хрониках названа точная дата и место свершения какого-либо события, то это событие подлинное, так называемое — историческое. Как будто нельзя сфальсифицировать сообщение о нем, внаглую выдав эту фальсификацию за копию таинственным образом исчезнувшего документа, о котором, кстати, упоминается в других источниках (разумеется, тоже сляпанных холодными профессионалами)…
Тем более, что спрос на такие подделки никогда не иссякает: кому-то очень хочется с полным правом на то именоваться потомком Рюрика, кому-то желательно найти свои арийские корни, кому-то необходимо «доказать» исконное право его страны на земли, которые признает спорными лишь человек, впервые в жизни увидевший глобус… Впрочем, таких людей не столь уж мало. Короче говоря, исторических поделок и подделок хоть отбавляй, и на фоне всего этого недостойного «творчества» легенды той или иной эпохи выглядят несравненно более правдивыми, чем документы, основное достоинство которых заключается в подробностях, легко фабрикуемых борзописцами.
КСТАТИ:
«Легенда правдивее факта: она говорит нам, каким был человек для своего века, факты же — каким он стал для нескольких ученых крохоборов много веков спустя».
Гилберт Кийт Честертон
Итак, легенды о людях Средневековья, легенды, которые зачастую гораздо правдивее фактов…
В английском Корнуолле туристам охотно показывают каменную колонну, на которой виднеется полустертая надпись: «Здесь спит Тристан, сын Квонимора». Да, это тот самый Тристан, который известен многим как герой эпических поэм и знаменитой оперы Вагнера, тот самый Тристан, который, согласно легенде, потерял голову от любви к Изольде, ирландской принцессе, когда он сопровождал ее как невесту своего родственника, короля Марка, на церемонию их бракосочетания.
В ходе довольно длительного совместного путешествия молодые люди героически борются с нахлынувшим на них всесильным чувством любви, пытаясь урезонить себя соображениями верности сеньору, данному слову, традициям, родственным связям, но все напрасно, и они обретают счастье в объятиях друг друга…
А потом, конечно, погибают, потому что моральные стереотипы общества всегда жаждут крови тех, кто взял на себя смелость наплевать на них столь дерзко и откровенно. Последнее, пожалуй, наиболее непереносимо для хранителей этих стереотипов — людей серийного производства, которые чувствуют себя очень неуютно при любом наблюдаемом ими отклонении от привычного, знакомого, нормированного.
Тристан и Изольда бросили вызов не только догмам господствующей морали, но и такому древнему и, казалось бы, не подлежащему обсуждению понятию как кровно-родственные связи, а это уже посерьезней, чем роман вассала с невестой своего сеньора…
КСТАТИ:
«Самая великая вещь на свете — уметь принадлежать себе».
Мишель де Монтень
И там же, в этом всегда загадочном Корнуолле, по преданию, родился знаменитый и легендарный король Артур — одна из самых, пожалуй, ярких фигур Истории независимо от того, идентифицировали ли его архивные и археологические функционеры с каким-то невесть кем составленным документом.
Если обывателю показать телевизионную программку с анонсом, предположим, историко-приключенческого сериала под названием «Король Артур» и спросить, какие ассоциации вызывают у него эти два слова, он, скорее всего, ответит: «Ну, как же… король Артур… рыцари Круглого Стола… да, вот еще… его супруга, кажется… Гвиневера (Геневера, Джунивьера)… влюбилась в друга короля, рыцаря Ланселота… ну и… любовный треугольник… Кто-нибудь более осведомленный (начитанный) добавил бы несколько слов о сыне короля, случайно зачатом с родной сестрой в дни беспутной молодости, а затем внезапно возникшем через много лет на жизненном пути Артура…
И снова возникает тема порочности кровно-родственных связей, когда Артур, увидев своего случайного отпрыска, вдруг проникается отцовскими чувствами, которые нейтрализуют присущие этому легендарному монарху благоразумие, здравый смысл и даже инстинкт самосохранения, без которого любой смельчак превращается в обезумевшую скотину… Что тут говорить? Эта история лишний раз подтверждает крамольную мысль о том, что сын — это отнюдь не почетное звание, не профессия и не гарант хотя бы позитивного отношения к родителям. Сын короля Артура, сэр Мордред, проявляет себя редким негодяем, посягающим и на все достижения своего отца по объединению английских земель в единое государство, и на его титул, и на его жизнь. Эта жестокая мразь разжигает кровавую междоусобную войну, которая приводит к гибели славного короля Артура. Он вполне сознательно становится причиной неисчислимых бедствий, так что смерть этого исчадия ада не приносят желаемого удовлетворения воспринимающей стороне.
Есть злодеи такого уровня, такого накала античеловечности, что простое уничтожение их воспринимается с определенным разочарованием, потому что мера наказания явно неадекватна совершенным преступлениям. Действительно, если некто повинен в умышленном убийстве человека, не совершившего против него никаких негативных действий, то этот «некто» должен быть казнен, и такой финал данной история воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но представим себе, что этот «некто» убил 20, 200, 2000 человек, что он взорвал торговый центр в Нью-Йорке, многоквартирный жилой дом в Москве или предпринял газовую атаку на пассажиров метро в Токио, тогда, в таком случае, как его наказать? Казнить, как и первого? Да нет. Пусть что угодно подумают обо мне те, кому, возможно, доведется прочесть эти строки, но я считаю совершенно справедливыми и правомерными действия наших предков, которые варили таких злодеев живьем в кипящем масле, заливали им в глотки расплавленный свинец или четвертовали на городских площадях. Такое возмездие за причиненное зло вызывает ощущение адекватности, что весьма и весьма ценно для нравственного здоровья общества. Нечто подобное есть у Ницше, и это избавляет меня от малейших сомнений по данному поводу.
Между прочим, еще один виновник несчастий благородного короля Артура — сэр Гавейн, чьими стараниями началась война между войсками короля и рыцаря Ланселота, война, которая ослабила государство и дала реальную возможность негодяю Мордреду поднять мятеж против отца. А это сэр Гавейн — родной племянник Артура. Так вот…
Право слово, я не приверженец Адольфа Гитлера, но одна из его фраз меня искренне восхищает. Это фраза: «Родственники — не люди», фраза, не придуманная Гитлером, а лишь к месту процитированная, пожалуй, но иногда удачная цитата имеет решающее значение. А то, что родственники — не люди, подтверждено всей Историей, начиная с очень поучительного эпизода, в котором участвуют братья Авель и Каин.
Так или иначе, но в Истории, в памяти человечества, остались король Артур, его неоднозначная красавица-жена, его славные рыцари, его героические победы — и не имеет никакого значения, он ли покоится в могиле, что обнаружена была в Гластонберри и над которой был водружен каменный крест с надписью: «Здесь отдыхает от забот славный король Артур…»
И славен он независимо от политической конъюнктуры или столь же преходящей моды на популярные образы, как это было с Карлом Великим в 1938 году в гитлеровской Германии и примерно в то же историческое время с Иваном Грозным в СССР, когда эти образы вдруг стали необычайно популярными, а совсем еще недавно они же преподносились обывателю не иначе как полоумные самодержцы, истребители народных масс и т.п.
Легендарный, и в то же время совершенно реальный князь Игорь Святославич, герой жемчужины древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве». Это, бесспорно, шедевр средневековой литературы, отражающий куда более социально значимые проблемы, чем, скажем, легенды о Тристане или о Нибелунгах. Здесь уже речь идет не о трагедии любовников, бросающих вызов обществу и не о внутриклановых разборках, а о борьбе с внешним врагом, о защите родины, что соответствует идее поиска коллективной идентичности, невозможной, пожалуй, без противопоставления НАС — благородных, честных, защищающих самые светлые идеалы, какие только возможны в этом жестоком мире, и ИХ — агрессивных, жестоких, алчных, представляющих собой неизбывную угрозу для своих мирных соседей, то есть, для НАС. Следовательно, как говорится, сам Бог велел собрать войско и нанести превентивный удар по этим мерзавцам…
И, вот, по свидетельству неизвестного автора «Слова о полку Игореве», северские князья во главе с Игорем Святославичем выступают в поход против половцев (1185 г.) «Слово» потрясает своими поэтическими достоинствами, которые настолько значительны, что надежно заслоняют неприглядность ситуации, когда защитники родной земли вместо того, чтобы радеть о ее благе, опустошают ее кровавыми междоусобицами. Доблесть без позитивной цели крайне порочна, и эта простая мысль находит в «Слове» однозначное подтверждение.
Поход заканчивается неудачей, князю Игорю удается бежать из плена, но не в этом дело. Право слово, земле русской было и есть чем гордиться, и это поважнее военных походов, которыми вообще не стоит гордиться никакой стране и ни в какие времена. Так что «Слово о полку Игореве» гораздо ценнее и полка, и Игоря, и того бесславного похода.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ:
«Копья поют на Дунае.
Слышен голос Ярославны, кукушкою в безвестье рано она кукует:
«Полечу, — сказала, — кукушкою по Дунаю,
смочу бобровый рукав в Каяле-реке,
оботру у князя кровавые его раны на крепком его теле».
Это произведение было положено в основу классической оперы Бородина «Князь Игорь». Вот чем стоит гордиться, а вовсе не военными авантюрами или мячами в воротах футбольного противника с последующим мордобоем фанов и уличными беспорядками…
Процесс поиска коллективной идентичности включает в себя трансформацию исторических персонажей в национальных героев, в символы самоотверженности и патриотизма, в лидеров, возглавляющих процесс конфронтации с соседями или с чужеземными захватчиками, в некий эталон поведения, отвечающего нормам господствующей морали.
Одним из таких персонажей можно назвать испанского рыцаря Родриго Диаса де Бивара, прозванного Сидом (арабы называли его Эль Сидом). Как реальный исторический персонаж он был доблестным вождем, то и дело сражавшимся то на стороне мавров, оккупировавших Испанию, то против них. Этакая мятущаяся личность, которой, если по большому счету, было не так уж важно, за кого именно воевать.
Однако через сто лет после смерти этот человек был востребован уже в качестве национального героя, активного деятеля так называемой реконкисты (национально-освободительной войны испанцев против сарацин на Пиренейском полуострове). О его подвигах повествовал такой памятник испанского героического эпоса, как «Песнь о моем Сиде», где он уже предстает как верный вассал короля Альфонса VI и пылкий патриот христианской Испании.
Нужно отметить, что главный герой той поры — рыцарь, и никто другой. Это потом в этом качестве на арену Истории выйдут торгаши, ростовщики и их наемники, а пока что золото имеет значение всего лишь одного из средств достижения тех или иных значимых целей. Меч в ту пору был гораздо предпочтительнее…
КСТАТИ:
Александр Пушкин
«Все мое», — сказало злато;
«Все мое», — сказал булат.
«Все куплю», — сказало злато;
«Все возьму», — сказал булат.
Однако пройдет совсем немного времени, и злато заставит булат служить ему, поначалу даже не подозревая об этом, затем — сокрушаясь, как это можно было так влипнуть, а совсем немного погодя — вполне сознательно…
Кризис жанра
Примерно к середине XI века произошел довольно ощутимый перелом в европейском коллективном сознании, перелом, который не мог не повлиять на коллективное бытие.
Тогда в Европе завершался процесс образования государств, создавалось какое-то подобие консолидированной защиты от внешних, неевропейских врагов, от нехристей иными словами. Формировалось понятие европейской общности.
Формировалась и система европейских ценностей, в которой не последнее место занимала идеология рыцарского сословия, призванного стать нравственным стержнем общества, эталоном духовности, носителем именно тех качеств, характеризующих человека, который, цитируя Сократа, «ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть», как это присуще большинству людей иных слоев общественной пирамиды.
Разумеется, это был некий идеал, зачастую всего лишь задекларированный, далекий от реалий бытия, но все же идеал, норма, ценность которой едва ли кто-нибудь осмелился бы оспаривать, по крайней мере, публично.
Понятно, что этим идеалом часто прикрывались, что его не менее часто извращали в угоду низменным страстям, что едко спрашивали у его верных носителей: «Если ты такой благородный, то почему же ты такой бедный?» Думается, все-таки, что такие вопросы, если и имели место, то произносились вслух крайне редко, потому что любой, самый бедный рыцарь занимал положение неизмеримо более высокое, чем самый богатый торговец.
Но вот приходит время, когда торговец, дождавшись того, что рыцарь отвоевал для него место под солнцем и прочие благоприятные условия, решает взять реванш за свое второсортное (вернее, третьесортное, так как торговцы составляли так называемое «третье сословие») положение в обществе и утвердить приоритет злата в его извечном споре с булатом. Сделать это было очень непросто, потому что господствующая идеология отвергала саму вероятность такого приоритета, так что перед реваншистом стояла задача ненавязчиво, этакой тихой сапой внедрить в общественное сознание те ценности, которые оно категорически отвергало как недостойные, низменные, плебейские, мужицкие и т.п.
КСТАТИ:
«Когда заботятся только о личной выгоде и забывают о чувстве долга — это называется величайшей подлостью».
Сюнь-цзы
И внедрить эту «величайшую подлость» в общественное сознание, сделать ее из порока добродетелью взялась очень даже златолюбивая сила, называемая духовенством.
Если учесть, из каких слоев населения оно рекрутировалось, какими ценностями руководствовалось и к каким целям стремилось, то не стоит удивляться тому, что именно духовенство и стало тем шприцем, посредством которого в относительно здоровую кровь был введен наркотик так недавно презираемых ценностей третьего сословия.
КСТАТИ:
«Перелистайте истории всех народов Земли: везде религия превращает невинность в преступление, а преступление объявляет невинным».
Дени Дидро
Нельзя ставить знак равенства между такими понятиями, как «Бог» и «религия» и уж тем более — между религией и Церковью. Они не более равнозначны, чем «отечество» и «государство» или «любовь» и «брак».
Господь — в высшем понимании этого слова — едва ли нуждается в слабо напоминающих космические корабли офисах, где служат чванливые клерки — одни бородатые, другие гладко выбритые, третьи обрезанные, но все одинаково настойчиво претендующие на доходные места посредников…
А тогда, в XI веке, духовенство необычайно талантливо сыграло свою роль, обрядив плебейскую алчность в плащ благородного защитника христианских ценностей.