Грешнов Михаил. Эхо (Сборник фантастических рассказов)

   Взаимоотношения с детьми у него не ладились. Малышей Гига рассматривал изучающе-пристально, как котят. Подросткам задавал вопросы о голографии, топонимике, и те от него шарахались. У взрослых Гига вызывал изумление. Не только потому, что рос, как на дрожжах, но и внешним видом: череп у него вытягивался и был похож на грушу, глаза сдвигались за счет переносицы, стояли почти рядом. Плечи покатые, руки тонкие, длинные.
   — Чучело! — говорили прохожие, не знавшие мальчика.
   Гига не оставался в долгу, отвечал кличками:
   — Фунт! — пухлому толстому завгару.
   — Проблема… — бухгалтерше стройконторы.
   Прозвища вроде бы необидные, но завгар и бухгалтерша разозлились на Гигу.
   Конфликты доходили до Дмитрия Юрьевича.
   — Не смей выдумывать клички! — запрещал тот.
   Гига отвечал с детской непосредственностью:
   — А чего — они?..
   О двух своих сестрах, учившихся во втором классе и в третьем, тоже говорил:
   — Что они? Четыре да четыре — не сложат!
   Сестры иногда ошибались в счете.
   Но как быть со школой для Гиги? Теперь, после хорошего нагоняя сыну, Дмитрий Юрьевич попытался отвести Гигу в школу опять:
   Но директор решительно отказал:
   — Нет семи лет. Не могу оставить. По закону.
   Гига в это время штудировал квантовую механику Планка.
   К концу первого года жизни Гига стал задумываться, прислушиваться.
   — Слышу, как растет трава, — уверял он. — Как звенят мышцы, когда кто-нибудь поднимает тяжесть.
   Окончательно сразил родителей, когда заявил:
   — Слышу радиопередачи при выключенном приемнике.
   — Каким образом? — спросил отец, кладя ложку на стол — разговор происходил за обедом.
   — Слышу, и все.
   — Первую программу или «Маяк»?
   — Что захочу, то и слышу.
   — Мать… — встал Дмитрий Юрьевич из-за стола. — Проверим.
   Прошел в зал, притворил за собой дверь. Включил приемник, приглушил звук до невнятного бормотания.
   — Что говорят? — крикнул из зала.
   — Нам передают из Туркмении: около двух миллиардов кубометров природного газа добыли…
   — Лады, — ответил отец. — Минутку.
   Видимо, переключил диапазон и снова крикнул:
   — Что теперь?
   Гига без запинки ответил:
   — Вологды-гды-гды-гды-гды…
   — Что такое? — в недоумении спросила Елена Андреевна.
   — Песня такая: «Вологде-где-где-где…» Есть и другая: «Там, за горизонтом, — там-тарам, там-тарам». — Гига с отвращением покрутил головой: — Кошмар!
   Обед закончили молча, в задумчивости.
   Но и это не все.
   Однажды Елена Андреевна увидела странную игру Гиги с котом.
   Кот Базилио был толст и равнодушен ко всему на свете. Мышей не ловил из принципа: они мне ничего, и я им ничего — пусть живут. Если не лежал, отдыхая, на диване, то обязательно разваливался посреди комнаты. Никакими приемами, включая и силовые, нельзя было расшевелить Базилио.
   Вернувшись с работы и внеся в кухню сетку с продуктами, Елена Андреевна услышала в спальне разговор:
   — Долго ты будешь ходить неграмотным? Скажи «ы».
   — Ы-ы… — послышалось в ответ странным приглушенным голосом.
   С кем это сын? Елена Андреевна заглянула в спальню через полуоткрытую дверь.
   Гига и кот сидели рядом. Перед ними открытый букварь.
   — Скажи «с-с», — требовал Гига, водя пальцем по азбуке.
   — Х-х… — отвечал кот Базилио.
   — Плохо, — ответил Гига. — Повтори: с-с…
   — С-сь… — ответил кот.
   — Лучше. Теперь — т.
   — Т… — вполне отчетливо произнес кот.
   — Молодец, — похвалил Гига. — Теперь скажи: я сыт!
   Кот повертел головой то ли в нерешительности, то ли конфузясь.
   — Ничего, — ободрял Гига. — Я сыт…
   Кот наконец решился. Вздохнул, набравши побольше воздуху, и, чуть подняв голову, словно солист перед микрофоном, взвыл нечеловеческим голосом:
   — Я сыт!..
   Елена Андреевна попятилась в кухню, села на стул. Сердце у нее готово было выскочить из груди.
   — С мальчишкой надо что-то делать! — рассказала она отцу о происшедшем.
   Дмитрий Юрьевич тоже видел, что с сыном делать что-то необходимо, но что — не знал.
   Помог директор совхоза:
   — Везите его в Москву. В исследовательский институт.
   — В какой институт?..
   — Ну… — попытался найтись директор. — В биологический какой-нибудь, в кибернетический.
   Дома Дмитрий Юрьевич посоветовался с сыном, как он смотрит на поездку в Москву.
   — Можно и в Москву, — согласился Гигант.
   — Не боишься?..
   — Ничего не боюсь, — ответил сын. — Поехали.
   Дмитрий Юрьевич повез Гиганта в Москву. Институты по справочнику были педагогические, финансово-экономические, медицинские, был даже — огнеупоров. Дмитрий Юрьевич остановил выбор на институте экспериментальной психологии. Попал он к доценту Розову.
   Тот побеседовал с Гигой, перелистал с ним какие-то таблицы, уравнения с радикалами. Остался доволен — Дмитрий Юрьевич наблюдал за ними, присев на стульчик у двери кабинета. Доцент предложил Гиге несколько головоломок, тот, почти не задумываясь, решил их. Розов опять остался доволен, сделал авторитетное заключение:
   — Феноменально!
   Гига раскраснелся, оживился, видимо, хотел головоломок еще, но Розов сказал:
   — Подождем академика Форсова. Что он скажет. Академик пришел через час. Тоже занялся Гигой, и чем больше работал с мальчиком, тем большее изумление можно было прочесть на лице ученого.
   Потом, передав Гигу опять Розову, беседовал с Дмитрием Юрьевичем: как рос Гига, как питался, учился, спал? Есть ли в роду Дмитрия Юрьевича выдающиеся личности? На первую группу вопросов Дмитрий Юрьевич ответил, что ел, спал и питался Гига обыкновенно, что касается выдающихся личностей, то, насколько он знает, в его, Дмитрия Юрьевича, роду таковых не было.
   Академик все это выслушал и сказал:
   — Зайдите через неделю. Вы приезжий? Жить вам есть где в Москве? Мальчика на это время оставьте нам.
   Через неделю Дмитрий Юрьевич был опять в этом же кабинете. Беседовали они с академиком Форсовым с глазу на глаз. Гиганта, пообещал академик, Дмитрий Юрьевич увидит: мальчик устроен, накормлен, не надо беспокоиться по этому поводу.
   — Гига — особенный человек, — заявил академик. — Вы даже не представляете, Дмитрий Юрьевич, что вы дарите миру.
   Дмитрий Юрьевич пока что не дарил ничего, но слова академика ему льстили, он согласно кивал.
   — Не знаю, с чего начать, — сказал академик. — У вас какое образование?
   — Среднее, — скромно признался Дмитрий Юрьевич. — Агрономическое.
   — Ну, ничего, — кивнул академик. — Придется заглянуть в историю человечества, и если вам что-нибудь будет неясно, вы спросите. Хорошо?
   — Хорошо, — согласился Дмитрий Юрьевич.
   — Дело в том, — продолжал академик, — что человек от обезьяноподобных предков до настоящего времени развивался неравномерно. Из древнейших людей, архантропов, на каком-то этапе выделился вдруг неандерталец. Просуществовал определенное время и, выделив из своей среды кроманьонца — новую расу, — исчез..
   — Как… как вы сказали? — переспросил Дмитрий Юрьевич.
   — Исчез, — повторил академик. — Его вытеснил кроманьонец, — Хомо сапиенс, человек разумный. Мы его непосредственные потомки.
   — Но ничто не стоит на месте, — продолжал академик. — Науку давно интересует — какова следующая ступень, кто придет на смену человеку разумному?
   Дмитрий Юрьевич молча раздумывал: действительно — кто придет?
   — Кажется, наш Гигант, — говорил академик, — дает на это ответ. Придет Хомо сверхсапиенс — сверхразумный.
   — Вы хотите… — Дмитрий Юрьевич заерзал на стуле.
   — То, что сказал, — прервал его академик. — Человек сверхразумный.
   — А как же мы?.. — воскликнул Дмитрий Юрьевич.
   Академик пожал плечами:
   — Дело теперь не в нас — в вашем сыне. Он человек особенный. Скажу прямо: он родился с готовой речью, с готовыми навыками, которыми владеете вы, я и другие. В этом его отличие. Рождались дети талантливые — вундеркинды, запоминали с первого взгляда текст на странице, формулы, музыку. Но Гигант, обладая всем этим, коренным образом отличен от них. Мало сказать, что он унаследовал не только безусловные рефлексы, но и условные — его мозг превышает сейчас тысячу шестьсот кубических сантиметров, при норме тысяча четыреста, тысяча пятьсот. Это новый тип мозга, как Гигант — новый тип человека. Притом это устойчивая мутация. Понимаете?
   — Да… — отозвался Дмитрий Юрьевич.
   — Эти новые свойства от вашего сына пойдут по наследству — Гигант психически и физически здоров, нормален. Больше: одинаково склонен к технике, физике, математике, биологии, психологии — во всяком случае, удалось пока выяснить. Это тоже устойчиво у Гиганта. От него пойдет новая ветвь в развитии человека!
   — Как же мы?.. — вторично воскликнул Дмитрий Юрьевич. — Исчезнем?..
   Академик пожал плечами:
   — Уступим место. В природе выживает сильнейший, умнейший…
   Уезжал из Москвы Дмитрий Юрьевич с нелегким чувством в душе. Гигу он видел. В обширной лаборатории института Гига расхаживал среди электронно-счетных машин, изредка в одном, в другом месте нажимал на кнопки. Считывал с лент выданную машинами информацию.
   — Освоил… — шепнул на ухо Дмитрию Юрьевичу лаборант, видимо, ближайший учитель мальчишки, и радостно улыбнулся отцу Гиганта: — Талант!
   — Тебе нравится здесь, сынок? — спросил не без робости Дмитрий Юрьевич.
   — Нравится, — Гига даже не поднял глаз от бумажной ленты.
   В общежитии после Дмитрий Юрьевич застал Гигу за широким столом, заваленным чертежами и схемами — все это были новейшие счетно-решающие устройства. Гига безжалостно черкал карандашом по ватману и ругался вполголоса:
   — Плохо. Отвратительно. Переделать!
   Второй раз Дмитрий Юрьевич был в Москве через полгода.
   Прямо с вокзала поехал в институтское общежитие, надеясь застать сына на отдыхе, был шестой час вечера.
   В общежитии Гиги не оказалось. Дмитрий Юрьевич пошел в лабораторию, где прошлый раз Гига работал на электронно-счетных машинах. В лаборатории его тоже не оказалось — вообще, никого не было.
   Надо расспросить у директора, решил Дмитрий Юрьевич, вышел из лаборатории в коридор.
   Действительно, из директорского кабинета слышался голос — Гиганта, определил по тембру Дмитрий Юрьевич. Обрадовался, наконец-то увидит сына.
   Без стука приоткрыл дверь кабинета, обширной кубической комнаты, в которой академик рассказывал Дмитрию Юрьевичу о неандертальцах, когда-то исчезнувших и этим поразивших воображение Дмитрия Юрьевича. Но то, что Дмитрий Юрьевич увидел сейчас, поразило его не меньшим образом.
   Кабинет почти не имел мебели: стол, пара кресел, остальное его пространство было пустым и ошеломляюще гулким.
   Сейчас на середине комнаты были двое — академик и Гига. Академик стоял перед Гигой, растерянно опустив руки, даже, как показалось Дмитрию Юрьевичу, навытяжку, молчал и моргал глазами.
   Гига, наоборот, весь возбуждение, жестикулировал перед ним, топал ногами и кричал в полный голос:
   — С кем мне поговорить о сверхсветовых скоростях? Поспорить об антиполе и минус-времени? Не с кем! Покажите мне хоть одного человека!..
   Академик стоял все так же навытяжку и моргал.
   — Молчите? — Гигант вскинул над головой руки. — А я один и один!.. Друга дайте мне! Друга!!!

ДОМИК И ТРИ МЕДВЕДЯ

   Пришлось ночевать в лесу. Как потерял тропинку, где — хоть убей! — Василий не помнит. Перебирает в уме распадки, ручьи, которыми шел, — тропинка была. И вдруг — нет. Там посмотрел, тут — неприятность!..
   Но не такая уж большая беда, если тебе двадцать пять лет и успех сопутствует в жизни. Холост, здоров, аспирант Красноярского университета, заканчивает диссертацию, тема диссертации интересна: «Жизнь и язык животных». В поисках натуры пришлось забраться далековато от города, но и в этом нет особой беды: деревенька на речке Вислухе опрятная, хозяева попались хорошие, за постель и еду не дорожатся, и впереди четыре летних отличных месяца: отдыхай и работай.
   Отдых и работу в лесу Василий любил. Часами мог наблюдать за хлопотливой белкой, бурундучком, рассматривать в бинокль волчье логово и волчат, черкать в блокноте карандашом. Блокнот полон записей: о призывном крике гиганта-лося, о предостерегающем щелканье филина. Правда, часть листов пришлось выдрать вчера, когда разжигал костер, но это были чистые листы, и их еще осталось много.
   Съестного ни крошки — это хуже. Василий затянул ремень на все дырки. Подтянуть бы еще, но ремень не хочется портить. Василий пробирается сквозь кусты прямиком, в надежде наткнуться на речку, на лесную дорогу. Солнце уже высоко — десять часов. Часы Василий завел и тщательно бережет их. Часы — друг человека. Друг — но не человек: не поговоришь с ними, о дороге не спросишь. Несколько раз Василий принимался кричать — «гаркать» по-местному: может быть, кто откликнется. Никто не откликнулся.
   Время от времени Василий поругивает себя: не новичок в лесу, а вот оконфузился. Ругань облегчения не приносит — одну досаду. Василий идет час и еще час и к обеду (надо же — к обеду) натыкается на поляну. Трава, цветы, на середине поляны — домик. С беленой трубою, с телеантенной на крыше. Рядом — пасека. Лесничество! — обрадовался Василий. Ускорил шаг, поглядывая, нет ли собак. Собак не было.
   У крылечка Василий остановился. Дверь гостеприимно открыта, в комнатах никого, Василий постучал по перильцам, никто не ответил. Василий поднялся по ступенькам, вошел в комнату.
   Большая русская печь, под окнами лавка, в простенке между окон картина Шишкина «Утро в лесу». Пахнет мятой и хлебом. Хлеб Василий увидел раньше всего: стол, в центре блюдо с горкой ржаных ломтей. Еще на столе три чашки с похлебкой: большая чашка, средних размеров и совсем маленькая. Возле чашек ложки соответствующих размеров — большая, чуть поменьше и маленькая. Вокруг стола три стула со спинками — тоже пропорциональных размеров: большой, средний и маленький. Видимо, хозяева приготовились обедать, но куда-то вышли. На загнетке печи стоял чугунок, с чуть приоткрытой крышкой. Из-под крышки парило, Василий втянул слюну: никогда он так не хотел есть. Глянул в окошко, в раскрытую дверь — никого нет. Куда запропастились хозяева? Посидел, еще с минуту, вышел на крыльцо — никого. Опять вернулся в комнату, но было невмоготу — ноги сами потянули его к столу. Василий сел на самый большой стул, взял самую большую ложку и стал хлебать из большой чашки. Похлебка была вкусна, и Василий думал: кончу большую — примусь за среднюю чашку. Потом — за маленькую.
   Приуменыпилась горка хлеба, большая чашка показала дно. Василий не наелся. Выхлебал из средней чашки и наполовину из маленькой.
   Вышел из-за стола. Посидел на лавке. Хозяев попрежнему не было. На стекле окна билась пчела. По жилам текла истома после еды. Жужжание убаюкивало. «Выпустить пчелу?» — подумал Василий, поднялся со скамьи. Но веки слипались, ногам не хотелось двигаться.
   Сквозь раскрытую дверь смежной комнаты Василий увидел угол кровати. Спальня? Пошел к двери. В комнате три кровати: большая, средняя, маленькая. Василий не стал бороться с собой, скинул пиджак, сапоги и улегся на большую кровать. Не успел приклонить голову на подушку — уснул.
   Пробуждение было неожиданным и нелепым.
   Кто-то огромный, косматый навалился на него, рявкнул над ухом:
   — Настя, веревку!
   Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу — Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.
   «Вот как!..» — подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:
   — Зачем вы меня связали?
   — Затем и связали, — сказал большой медведь. — Шкодить тут будешь.
   — Не буду, — сказал Василий.
   — Э-э… — возразил медведь. — Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку — в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит — визжит от негодования.
   Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.
   — Так вы?.. — обалдело спросил Василий.
   — Они самые, — кивнул сидевший у него в ногах. — Три медведя.
   Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. — думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.
   — Ты зачем к нам пришел? — спросил тем временем Михайло Иванович.
   — Заблудился я, — ответил Василий.
   Михайло Иванович почесал за ухом:
   — Заблудиться — оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?
   — Никакой другой цели! — Василий мог побожиться.
   — Время такое… — продолжал между тем Михайло Иванович. — Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.
   Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея — родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы — настоящий дед Матвей.
   Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.
   — Как же тебя зовут? — спросил Михайло Иванович Василия.
   — Василий Елшин.
   — Кто будешь?
   — Аспирант университета.
   — Аспира-ант, — протянул Михайло Иванович. — Пишешь эту… как ее?
   — Диссертацию, — подсказал Василий. — Пишу.
   — Получается?
   — Помаленьку.
   Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.
   — Может, врешь, паря, — сказал он. — Может, ты подосланный? От охотников?
   — Не вру, Михайло Иванович! — горячо возразил Василий. — Бывает же — заблудишься.
   — Бывает, — согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: — Как ты, мать, веришь?
   — Ружья вроде бы нету, — сказала Анастасия Петровна.
   — В руках не держу, — заверил Василий.
   — Кто его знает?.. — продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. — Паспорт есть?
   Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.
   — С собой нет. А вообще — есть…
   — Проверить тебя надо, — решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. — Пошли, — сказал домочадцам, — обедать.
   Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. «Может, я сплю?» — Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.
   — Паря! — донеслось из столовой. — Спокойно!
   Слух у Михаила Ивановича был отличный.
   — Режет, — пожаловался Василий.
   — Потерпишь, — ответил Михайло Иванович. — Пока пообедаю.
   Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно — может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.
   Подошел к кровати. Поглядел на Василия, спросил?
   — Что мне дашь?
   — Я тебе качели сделаю, — пообещал Василий.
   Мишутка заковылял в кухню и сказал, видимо, матери:
   — Он мне пообещал качели сделать.
   — Не лезь, куда не надо, — сказала мать.
   — Но он мне качели…
   — Я тебе что?.. — прикрикнула Анастасия Петровна.
   — А? Что? — очнулся от дремы Михайло Иванович.
   — Не дрыхни, — сказала Анастасия Петровна. — Перед вечером вредно.
   Михайло Иванович проворчал что-то невнятное. Появился на пороге спальни, спросил у Василия:
   — Ну как?
   — Режет… — пожаловался Василий, шевеля пальцами.
   — Да, брат, не мед, — согласился Михайло Иванович, видимо, не зная, развязать Василия или еще не следует. Потоптался, вышел.
   Пошептался о чем-то с Анастасией Петровной. Опять зашел в спальню, ослабил узлы веревок.
   — Ох, — сказал, — наделал ты мне хлопот.
   Как всякий мужчина, Михайло Иванович не терпел лишних хлопот.
   — Развяжите меня, — попросил Василий.
   — Сбежишь, — почесал в затылке Михайло Иванович.
   — Не сбегу.
   — Ой сбежишь, паря. Охотников приведешь.
   — Михайло Иванович!.. — взмолился Василий.
   — Не проси! — отмахнулся лапой Михайло Иванович.
   Узлы он все-таки поослабил. А когда стемнело, перенес Василия в кухню, на лавку: спи.
   Василий не мог уснуть. В спальне тоже не спали. Михайло Иванович переворачивался с боку на бок.
   — Настя!.. — позвал он наконец шепотом.
   — Чего тебе?
   — Ума не преложу, что с ним делать.
   — А я что? Моего это ума?
   — Он мне качели сделает! — пропищал из своего угла Мишутка.
   — Цыц! — прикрикнул Михайло Иванович.
   Через минуту спросил:
   — Может, отпустить, Настя?
   — Можно, — отозвалась Анастасия Петровна.
   — Ох-ох-ох… Беда мне, — вздохнул Михайло Иванович.
   Утром он спросил Василия:
   — Если я тебя отпущу, что будешь делать?
   — Поживу у вас немножко. Если разрешите, — сказал Василий.
   За ночь он многое передумал и решил, что ему встретился уникальный случай: медведи живут, разговаривают. Дом у них, телек — поди поищи такое. Не убили его, не съели. Паспорт потребовали. Чудеса какие-то! И если уж чудо в руках, надо выжать из него пользу. Поэтому ответы у него были продуманные:
   — Поживу с недельку, уйду.
   Кажется, Михайло Иванович такого ответа не ожидал.
   — Да-а… — тянул он. — У нас, значит, поживешь.
   — Конечно, — сказал Василий.
   — Шкодить не будешь?
   — Что вы, Михайло Иванович!
   — Да, — решился наконец Михайло Иванович. — Живи.
   Завтракали все вчетвером. Ели картошку с маслом.
   — Откуда масло? — спросил Василий.
   — Оттуда ж, — отвечал Михайло Иванович. — Из сельпо.
   — Имеете связь?..
   — Имею.
   Конечно, имеет: телевизор, посуда, сковороды… Василий не мог сразу привыкнуть к этому, оттого и вопросы его были, честно говоря, неглубокими.
   Больше Василий смотрел: как Михайло Иванович орудует вилкой, как Анастасия Петровна управляется у печи. Смотрел на лица своих соседей. Неудобно как-то сказать — на морды. Ничего лица: приветливые, сосредоточенные.
   После завтрака Михайло Иванович предложил:
   — Айда, по дрова. На заготовку.
   Взял пилу поперечную, добрый колун. Василий с готовностью согласился.
   Лесосека была в километре от дома — не дальше. Штабелек дров, небольшие стволы, поваленные, изломанные, — работа Михаила Ивановича, решил Василий. Пока шли, разговаривали, Василий рассказывал о себе. Михайло Иванович слушал.
   На лесосеке сразу включились в работу. Пила визжала, готовые чурки ложились одна к другой. Василия прошиб пот. Михайло Иванович работал неутомимо.
   Так — до обеда: картошку взяли с собой, лук, соль.
   После обеда дали себе немного расслабиться. Прилегли под елью, на мягкой хвое. Возобновили разговор. Говорил теперь Михайло Иванович:
   — Биография у меня обыкновенная — рядовая. Родились мы в берлоге, с браткой Валерой. Сосали мать, набирались сил. Когда выбрались из берлоги, началась для нас настоящая жизнь. Чего только мы не делали: кувыркались, лазали по деревьям, купались в ручье. Хорошая была жизнь, — Михайло Иванович расчувствовался: — У-у!! Бывало, утречком, на реке… А небо такое зеленое, свежее. Лес не шелохнется. Не жизнь — яблочко наливное!..
   — Только все кончается, милок, — Михайло Иванович повернул голову к Василию. — Здоровенные стали с браткой, ссориться начали. Вцеплялись — клочья летели. Мать поглядела на это, разгневалась, надавала оплеух обоим: «Ушивайтесь, постылые!» И пошли мы с Валерой. Побродили до осени, потом он подался На Усач. Только его и видел. Не знаю, жив ли?
   Тут я задумался, — продолжал Михайло Иванович. — Как дальше? Перезимовал один. Подтекла у меня берлога, выскочил раньше времени. Холодно, голодно. Нет, думаю, так можно пропасть.
   У Василия с утра на языке вертелся вопрос: как это — домик, семья? Михайло Иванович, видимо, подходил к этому моменту своей биографии.
   — Приглядываться начал. Живут мужики, к примеру. Дом, огород у них, достаток. Разговаривают друг с другом, общаются. Почему у зверей не так? Крепко засела у меня эта думка. Почему не жить вместе с людьми? Коровы живут, собаки. Впрочем, не то: коровы, собаки — домашний скот. А чтобы жить на равных: ты мне друг — я тебе друг. Мысль, правда? Мир велик; тайга велика, солнце всем светит. Живите и наслаждайтесь. С чего же начать, думаю? С речи. Оно и понятно: речь — это главное. Без общего языка пропадешь. Стал подбираться ближе к людям. На покосе где-нибудь отдыхают, у костра, а я тихонечко рядом, за елками: слушаю, запоминаю. Того Иваном зовут, того Петром. Подай, принеси — все это понятно, если хочешь понять. Шибко завлекся этой наукой. Говорить начал учиться. Получалось: И-ван. «Иван, — говорю, — Иван!» А из глотки: «И-ван»… вроде «ги…» — отрыжки какой-то. Лапами, бывалоче, раздеру морду себе: «Иван!» Представь — получаться начало. А раз начало — не сомневайся, пойдет.
   Года два эдак бился. Повзрослел к этому времени. Новые пришли мысли. Кому это надо, думаю, чтобы звери, птицы да человек разобщенно жили? Мир, говорят, один, неделим. Вот, думаю, надо наводить мосты к человеку. Хорошо, теоретически думаю. Да и готовлюсь. Пионером стать в этом деле.
   Михайло Иванович привстал, сел под елью. Рассказ взволновал его. Взволновал и Василия.